В тени короля

Глава 22

Кэтт не могла дождаться, когда получится вырваться из круговерти хлопот, чтобы хоть на несколько часов забыть об изнуряющей работе и не думать о беспросветном будущем. Каждый день она вспоминала Вэйла, его слова о том, что он готов отдать всё, лишь бы увидеть свою мать. И меньше всего Кэтт хотелось, чтобы такие же слова произнесла однажды Роуз.

Ординарий вселил в неё надежду, и будь эта надежда даже призрачнее вечернего марева, скрывающего горы от глаз горожан, будь неуловимее летнего ветерка, Кэтт всё равно вцепилась бы в неё и утешалась ей, быть может, до самого последнего дня своей жизни. Но надежда эта не призрачна, вполне осязаема, и, возможно, именно сегодняшняя встреча превратит её из обычного ожидания чего-то светлого в решительное намерение. Например, можно продать дом, а на вырученные деньги поселиться где-нибудь рядом с терсентумом, начать новую жизнь и попутно обзаводиться полезными знакомствами. Как знать, может повезёт, и удастся увидеть Роуз хоть одним глазком.

Кэтт и сама не ожидала от себя такого подъёма духа. Казалось бы, пора смириться, сконцентрироваться на настоящем, принять собственное бессилие и ничтожность; продолжать существовать, растить сыновей, радоваться работе, куску хлеба да крыше над головой — так живёт вся страна, так и ей положено жить. Но откуда взялось это зудящее желание хоть что-нибудь изменить, пойти против течения? Откуда в ней столько смелости?

Наконец показался знакомый дом, и при виде него сердце волнительно затрепетало. Не терпелось увидеться с Вэйлом, услышать его голос; не терпелось выяснить, есть ли какие-нибудь новости. С трудом сдерживаясь, чтобы не побежать, Кэтт ускорила шаг и уже через минуту настойчиво барабанила пальцем по стеклу между решётками.

Тишина.

Она недолго подождала и постучала ещё раз. В глубине помещения мелькнула тень, к окну приблизилась фигура в чёрном и, недолго постояв, потянула на себя створки.

— Что-то случилось, госпожа? — голос незнакомый, глаза чужие, чёрные.

Кэтт даже растерялась:

— Я ищу Вэйла. Позови его, будь добр.

Ординарий нахмурил брови, осторожно огляделся, подался ближе:

— Так это вы Кэтт? — и, удостоверившись, что она та самая, издал короткий смешок. — Теперь всё понятно!

— Что тебе понятно? — недоуменно моргнула она.

— Ну… понятно, почему Вэйл запал на вас. Простите, госпожа, — осквернённый смутился под её строгим взглядом.

— Где он? Я должна поговорить с ним!

— Понимаете, он…

— Баран он, — рядом с говорившим нарисовался сервус. — А ведь за побег мог и башки лишиться. Повезло, хозяин у нас добрый.

В груди тяжело ухнуло. Побег? Не о том ли вечере говорит сервус?

— Что произошло? — вцепившись в ржавые прутья, Кэтт приподнялась на носочках. — Он жив? С ним всё хорошо?

Сервус фыркнул и исчез. Ординарий чуть качнул головой и потупился:

— С ним-то всё в порядке, госпожа, но идея проводить вас была чертовски неудачной. Короче, попался он, как желторотик безмозглый.

— И что теперь с ним будет? — руки предательски задрожали.

— Не знаю, скорее всего в гладиаторы продадут, на мясо. Хотя боец он неплохой, может и протянет сезон-другой.

Ноги Кэтт подкосились от мысли, что больше не увидеть ей своего ординария. Не вцепись она в решётку мёртвой хваткой, наверняка бы бухнулась на землю. Она же только встретила того, с кем наконец-то почувствовала себя защищённой и нужной… Неужто её преследует проклятье за грехи?

— Где он сейчас? — спросила она безжизненным голосом.

— В подвале, на цепи. Я виделся с ним этим утром. Он говорил, что вы придёте, просил передать, что нашёл вашу дочь. Во Втором Опертамском Терсентуме она, в инкубаторе. А ещё просил передать, чтобы вы не отчаивались и… помнили его, — последнее осквернённый произнёс с горечью, будто сам оказался на месте напарника.

Изумлённо застыв, Кэтт пыталась переварить услышанное. Вэйл рисковал своей жизнью, провожая её до дому. Казалось бы, как может в такой мелочи скрываться настоящий подвиг? И даже не смотря на то, что больше им никогда не увидеться, он всё равно позаботился о ней, сдержал своё обещание.

— Пожалуйста, передай Вэйлу, что мне очень жаль, — выдавила она, борясь с душащими слезами. — Передай ему, я никогда не забуду, что он сделал для меня.

— Непременно передам, госпожа.

Рассеянно поблагодарив ординария, Кэтт побрела восвояси. Вэйл единственный, кто дал ей сил и надежду на лучшее. Никого надёжнее и честнее ей больше не встретить.

Нет, всё же нужно срочно что-то предпринять! Нельзя оставлять всё на волю случая, можно хотя бы попытаться побороться за своё счастье. Но что она может? Уговорить господина Эдмонда не продавать его? Кто она такая, в самом деле, чтобы указывать ему! Или выкупить его? Какая нелепость! Откуда ей взять столько денег?

Внутренний голос услужливо подсказал, что с продажи дома можно выручить достаточно, ещё и на другой дом хватит, в какой-нибудь деревушке.

А мальчики? Будут ли они там счастливы? Не станет ли для них переезд потрясением? В первую очередь она обязана думать о сыновьях, ведь никого, кроме неё, у них не осталось. С другой стороны, здесь им тоже будет несладко — ходить в изгоях по вине взрослых, по её вине… Как же всё исправить? Нила, конечно, не вернуть, и никто не заменит мальчикам отца, но Вэйл мог бы стать им защитником, примером для подражания. Да, он осквернённый, но даже среди свободных порядочные и самоотверженные, как он, большая редкость.

— Ну разве можно так убивать себя? — ворчала Анника, распахивая скрипучее окно. — В вашем-то возрасте! И о чём вы только думаете, не понимаю! Ну что вы молитесь над ней? Пейте уже, полегчает ведь.

Свежий воздух ворвался в комнату, разгоняя стойкое амбре винных паров и перегара. Дрожащей рукой Максиан потянулся к кружке, неохотно отхлебнул горячего настоя. От пряного аромата голова закружилась, а нутро задрожало ещё сильнее.

— Мне и с Севиром забот хватает, — продолжала возмущаться лекарка, — нет же, и с вами тут ещё нянчиться!

— Никто тебя нянчиться со мной не просил, — пробурчал Максиан, собираясь вернуть кружку на место, но поймав на себе строгий взгляд, обречённо вздохнул и сделал ещё несколько торопливых глотков. За не столь продолжительное время пребывания в Исайлуме он уже успел усвоить: спорить с Анникой себе дороже.

— Как это никто не просил! Клык мне все уши прожужжал, вмешайся да вмешайся. Больно мне сдались эти ваши попойки, но Севир третий день просит вас зайти к нему, — она раздосадованно махнула рукой. — Как вы не понимаете, господин Максиан, ему нельзя волноваться, я его, считай, с того света вытаскиваю.

— И как, успешно вытаскиваешь? — съязвил он, не удержавшись.

— Вот как раз из-за таких, как вы — не так, как хотелось бы! То Седой, то ищейка, теперь вот ваши капризы.

Максиан устало потёр переносицу и снова отпил отвара. А ведь действительно немного полегчало: голова будто бы перестала гудеть, а мысли — путаться.

— Ну хорошо, я зайду к нему. Скажи, Анника, только честно, какие у него шансы?

Поджав губы, лекарка покачала головой:

— В этот раз выкарабкается, но осталось ему от силы полгода. Деструкция пожирает его изнутри, и здесь я бессильна.

Другого ответа он и не ждал. Севир плох, очень плох. Не нужно обладать глубокими познаниями в медицине, чтобы понять — он уже одной ногой там, по ту сторону. И в такой ситуации слишком эгоистично игнорировать просьбы верного друга, с кем он плечом к плечу пытался хоть что-то изменить в этой треклятой системе, пусть даже их потуги оказались напрасными. Они пытались, а это чего-то да стоит!

Одним глотком осушив кружку и горячо поблагодарив сердобольную лекарку, Максиан отправился к Севиру. Для чего друг так настойчиво его звал, он смутно догадывался, потому и не торопился навещать его, но выслушать старого товарища он всё же обязан.

Севир был не один. Полулёжа, подсунув под голову несколько подушек, командир Пера о чём-то беседовал с Вихрем. Гладиатор с задумчивым видом облокотился на подоконник, вертя в пальцах маленькую деревянную фигурку кролика. На прикроватной тумбе скопилась орава пузырьков с лекарствами, соперничая за каждый свободный сантиметр с кувшином и кружкой. На столе, жмущемся к стене, сваленные в кучу, лежали пустой патронташ с кобурой, пара разобранных револьверов и шомпол.

— Присядь пока, друг, — расплывшись в улыбке, Севир указал на стул и повернулся к своему собеседнику. — Лукас даст вам всё необходимое, тебе только останется вызволить её и доставить сюда.

— А если она не захочет? Мне её силком тащить? — Вихрь поскрёб перочинным ножом поделку, сдул стружку и, поднеся поближе к глазам, придирчиво рассмотрел своё творение.

— В письме я всё объяснил, пусть не боится, никто ей мстить не станет. Мы ей не враги, так и передай.

— Передам.

— Не сомневаюсь, брат, — Севир протянул кулак в прощальном жесте. — Я рад, что ты с нами, Вихрь! До или После.

— До или После, Сто Первый. Береги себя.

Уходя, гладиатор пожал Максиану руку и, бросив последний взгляд на командира, плотно прикрыл за собой дверь.

— Никогда бы не подумал, что дорога из соседней комнаты может занять целую неделю, — проворчал Севир. — Или ты заплутал между кружкой и бочонком вина?

— Скорее, между стремлением к заслуженному спокойствию и неугомонными друзьями, коим неймётся даже на смертном одре.

Протяжно вздохнув, Севир потёр давно превратившееся в уродливый шрам клеймо:

— Да уж, от тебя так и несёт оптимизмом. Хотя чего юлить, ты прав, Госпожа уже дышит мне в затылок. Не вовремя, смерг её дери, но разве эта сучка когда-нибудь спрашивает? Потому и тороплюсь…

— Анника говорит, что времени у тебя с запасом, так что не прибедняйся, — перебил его Максиан. — Вместо нытья лучше бы объяснил, куда это ты отправил нашего чемпиона? Не в Опертам ли, к тому самому Лукасу, которому в прошлом году ты сына помог найти?

— Да, верно, к тому самому.

— Ты в самом деле удумал Ровену вызволить? — Максиан расхохотался. — В благородство никак не наиграемся, да, Севир?

— Урсус был мне больше, чем другом! — прорычал он, приподнимаясь на локтях. — И ты об этом прекрасно знаешь! Я буду последней тварью, если брошу его дочь в лапах мрази, против которой он боролся и от чьей руки погиб.

— Погиб он от руки Юстиниана, и это почему-то тебя не особо заботило все эти годы, — стул жалобно скрипнул, когда Максиан откинулся на спинку. — Что же сейчас изменилось? Не хочется помирать с нечистой совестью?

Севир смерил его долгим тяжёлым взглядом. Впрочем, любые слова были бы здесь излишни. Максиан прекрасно знал, что перегнул, причём несправедливо. Упрекать Сто Первого не в чем, он сделал для осквернённых куда больше, чем кто-либо за три сотни лет.

— Прости, друг, заносит меня порой, — Максиан упёрся локтями в колени, чуть подавшись вперёд. — Я ведь не со зла, знаю, что для тебя значил Урсус. Никогда не забуду нашего знакомства. Он тебя, ещё желторотого скорпиона, братом своим представил. Я тогда дар речи потерял: король братается с осквернённым — абсурднее и не придумаешь! Это потом он мне рассказал, как ты его на охоте спас, и как вы сдружились с тех пор.

Лицо Севира смягчилось, потускневшие глаза мечтательно заблестели, и, поправив накренившуюся подушку, он устроился поудобнее:

— Да-а, было дело. Я ж тогда впервые с ним отправился псов по туннелям гонять. Видел бы ты ту пакость! Вожак, здоровенный, почти в мой рост, и прямо на Урсуса рванул, только клыки сверкнули. Эх, вернуться бы назад… В те времена и верилось в лучшее куда охотнее, и надежды были крепче столичных стен — не то, что теперь! Знаешь, иногда мне кажется, что мы рождаемся, только чтобы убедиться в тщетности своего существования. Вот ты молод, полон сил и веры в своё дело, в свою исключительность, но с каждым годом силы эти тают, а вера остаётся только верой, да и та потихоньку гаснет, когда на лбу об реальность уже сотую шишку набил. А затем, в какой-то момент, просто останавливаешься и спрашиваешь себя: «Для чего стараешься, дурак, если всё бессмысленно?» Спасти друга, чтобы потом его подло убили? Найти ту самую, единственную, чтобы потом рыдать над её могилой? Зачать дитя, дабы после отдать Легиону, а то и вовсе похоронить? Или освобождать собратьев, чтобы видеть, как они… Эх! — он горестно махнул рукой. — И так по кругу, пока сам не загнёшься.

Максиан и сам нередко размышлял над этим, а ещё размышлял над тем, насколько сильно он устал и от ненасытных оскалов «сильных мира сего», и от лживой политики, в которой сам погряз по уши, и от беспрестанного разочарования, когда боишься поверить в кого-то, чтобы в очередной раз не столкнуться с человеческой гнусью, чтобы оставить хоть миллиметр в своей душе для веры во что-то светлое, редкое. Устал каждый раз убеждать себя, что добрых, сочувствующих людей гораздо больше, чем кажется, что и среди осквернённых немало достойных… а потом стоять перед разрушенными домами и слушать предсмертные крики, от которых после просыпаешься в холодном поту по ночам. Как же он устал! Устал от крови, жестокости и страданий, устал копаться в смердящей куче интрижек хитрожопых господ, таких же, как он сам; устал обмениваться остроумными репликами, продумывать десять шагов наперёд, чтоб в дураках не остаться, либо другого в дураках оставить. Что толку от всей этой возни, если несправедливость как восседала на троне, так и продолжает восседать, и не важно, носит ли она бороду или прячется за миловидным личиком с пухлыми губками и невинным взглядом.

Единственным утешением стала дочь, может и не простившая его, но признавшая в нём отца. Она назвала его папой, пусть и в грубой форме, но ведь признала же! О большем он и не смел мечтать. Казалось бы, вот оно — умиротворение, прими этот дар и спокойно доживай свой век, но и его послевкусие отдавало тленом. Анна не просто погибла из-за его трусости, её убили намеренно. Убили из-за него. Впрочем, эти догадки лучше оставить таковыми, иначе можно сойти с ума.

— Пора нам, друг, уступить место тем, у кого ещё остались силы, — произнёс Максиан. — Тем, кто ещё не успел опустить руки…

— Опустить руки! — Севир возмущённо засопел. — Нет, дружище, ничего опускать я не собираюсь! Не дождётесь, мать вашу! Не для того я рвал себе задницу все эти годы. Я не раб, Максиан, больше не раб! Я осквернённый, и горжусь этим. И сделаю всё, чтобы мой народ тоже гордился.

Максиан удивлённо моргнул:

— Разве не ты минуту назад сетовал на тщетность нашей жизни? Что-то я перестаю тебя понимать.

— Скулить я могу о чём угодно, только последний кретин живёт без капли сомнений или сожалений. Да, я подыхаю! Подыхаю позорно, не в бою, как полагается скорпиону, но в жопу гордость, для меня важнее оставить после себя наследие, потому я и вынужден обратиться к тебе за помощью. В последний раз, друг, ты уж прости, но такое доверить я могу только тебе, — Севир натянул виноватую улыбку, хотя на самом деле вряд ли страдал угрызениями совести.

— И что за важную миссию ты мне уготовил? — Максиан подозрительно прищурился. — Уж не собрался ли ты меня просить взять твоего преемника под свою опеку?

— Собственно, об этом я и хотел тебя попросить, — оживился Севир. — Обучи его уму-разуму, хитростям политическим. Ну, сам знаешь… Мальчишка очень способный, быстро всё впитывает. Только не дави, не внял я этому совету в своё время, вот и поплатился.

Что ж, просьба предсказуемая, управлять даже ничтожным посёлком — задача не из простых, а этот хотя немного неотёсанный, да и умом не слишком блещет, но непроходимым болваном его не назовёшь. Пожалуй, толк с него будет, если постараться.

— Ладно, сделаю что смогу.

— Отлично! — приподнявшись, Севир схватил с тумбы чистый платок и зашёлся в надрывном кашле. Затем, отняв платок от губ, бросил его рядом с подушками. На белой ткани алело пятно. — Только не тяни с его поисками, а то натворит ещё бед, потом тебе же расхлёбывать.

Максиан насторожённо выпрямился. Кажется, они снова друг друга не поняли.

— Постой-ка, ты о ком сейчас говорил?

— А ты о ком подумал? — нахмурился Севир.

— О Клыке, разумеется! Он же теперь твой преемник, разве нет?

Вернувшись на подушки, Севир обречённо закатил глаза. Лоб его блестел от испарины, лицо стремительно бледнело.

— Какой, к хренам, Клык! — простонал он. — Нет, парень он хороший и надёжный, но не лидер, пойми ты!

— Если ты о Сто Тридцать Шестом, то и думать забудь! Ни за что, хоть на коленях ползай!

— Ты обещал!

— А теперь беру свои слова обратно. Не понимаю, чего ты в него вцепился, как в спасительную соломинку? Он безнадёжен, это монстр, ни на что не способный, кроме как рушить, уничтожать и убивать. Такого лидера ты хочешь осквернённым? Чтобы отнять у них и без того смехотворно малую возможность быть принятыми обществом? Ублюдок же развяжет войну! Кровавую, страшную, от которой стране не оправиться. Тебе-то плевать, ты уже труп, а мне ещё смотреть, как гибнут невинные, как гибнут мои дочери и на той стороне, и на этой. Нет, Севир, на такое я не подписывался!

Севир с минуту молчал, задумчиво изучая бревенчатую стену, затем перевёл взгляд на Максиана:

— Ты ошибаешься, друг. У Керса есть все шансы стать хорошим лидером. Он справедлив и вовсе не жесток, я-то его лучше знаю! Просто у него ориентиры сбились, не туда мальчишку повело, и в этом полностью моя вина, между прочим. Не доглядел, не внял предупреждению… Зря я его в Скорбь потащил, не готов он был, а я запаниковал, надавил. Пойми ты, он именно тот, кто нужен Перу, в таких, как он, нуждается мой народ! И если ты откажешься, то да — он станет монстром, убивающим в отместку за вековое иго, а это уже будет на твоей совести.

Подскочив, Максиан в сердцах отшвырнул стул, и тот с грохотом рухнул на пол.

— Не нужно тыкать мне моей же совестью! Я тебя ещё тогда просил пристрелить мальчишку, чтоб не мучился сам и других не мучил, вот и подыхай с этим грузом, а не перекладывай с больной головы на здоровую.

— Ты жалкий, малодушный слизняк, — процедил сквозь зубы Севир, — и волнуют тебя только твои интересы. Уверен, не окажись Твин в каструме, ты бы и пальцем не пошевелил, чтобы помочь Ровене. Трусливое ты ничтожество! Мы за тебя свою кровь проливали, сколько ребят там оставили, Семидесятый жизнь свою отдал за твою паршивую шкуру. Если ты откажешься, Максиан, гореть тебе в пекле ещё прижизненно, попомни мои слова!

Севир говорил и говорил, кричал что-то в спину, но Максиан его не слушал. Захлопнув дверь, он вернулся к себе и, выудив из-под кровати припрятанную бутыль вина, наполнил кружку до краёв. Пускай Севир хоть ядом брызжет, пускай, умирая, проклинает на последнем вздохе, но никогда не быть этому ублюдку во главе осквернённых! И никогда он, Максиан Агила-Кастоде, не поможет ни одним даже вшивым советом чудовищу, убившему сотню ни в чём не повинных людей. Пускай осквернённые называют это возмездием, но потворствовать жестокости, даже обоснованной, ничем не лучше, чем порождать её.