Война и мир в его жизни

ГЛАВА V. Некоторые страницы жизни номенклатурного переводчика

Номенклатура – так называют политическую элиту, доступ в которую определяется не столько компетенцией человека, сколько его преданностью хозяину. Сам хозяин чаще всего должен быть умным и жестким человеком. И при этом не обязательно образованным и тем более воспитанным. Таким, например, был Никита Хрущев, который первый осмелился восстать против тоталитаризма, доведенного до абсурда, и избавиться не только от окружавших его бездарностей, но и возвысить новых, в числе которых находился и безобидный на первый взгляд Брежнев. В то же время, все они вынуждены иметь вокруг себя некоторое количество профессионалов, необходимых для повседневной работы. К таким профессионалам относятся и переводчики, долгое время спасавшие имидж правителей, не способных освоить иностранные языки. В номенклатуре элитных переводчиков Полинин почувствовал себя на международном совещании руководителей коммунистических партий в 1959 году, куда он был востребован по звонку из международного отдела ЦК КПСС. Совещание проходило в Кремле, и переводчики не были отделены от делегатов закупоренными стенками кабин. Все делегаты располагались за одним большим прямоугольным столом, одну сторону которого занимали в полуоткрытых кабинах синхронные переводчики. Никогда еще Полинин не оказывался непосредственно среди такого количества политических лидеров, собранных в относительно небольшом пространстве. Через посредство китайской кабины он переводил Мао Цзе-дуна, который в своей самонадеянной манере утверждал, что китайская компартия уже выросла из коротких штанишек, чтобы вечно склоняться перед менторским тоном советских коллег. Он слушал необузданное выступление руководителя Албании Энвера Ходжа, направленное против экономических санкций со стороны руководства СССР. Он переводил доброжелательного Хо Ши Мина, выступавшего на французском языке (он получил образование во Франции). Вьетнамский руководитель с нескрываемой симпатией относился к России, в которой видел защитника от территориальных домогательств Китая. После заседания Хо Ши Мин подошел к переводчикам Французской кабины и подарил каждому из них по отрезу на костюм. Он столкнулся с Сусловым в проходе между рядами стульев, и этот серый кардинал партии стал извиняться и уступать ему дорогу. Позже он убедится, что присущий Суслову аскетизм уживается с невероятной ограниченностью, зацикленной на застывших догмах в его уме, откуда эта тень партийных лидеров черпала заплесневевшие вердикты и запреты на проведение предложенных Косыгиным робких реформ в буксующей советской экономике. Пока же Суслов как покорный слуга склонял голову перед самостийным Хрущевым и готовил дворцовый переворот.

Хрущев же не особенно считался со своей номенклатурой. Полинин не раз оказывался свидетелем того, как тот гонял заведующих отделами ЦК и грубо одергивал своих помощников. К переводчикам же высокой квалификации, а других вокруг него не было, он был более терпим, как бы понимая, что в этой области он не настолько сведущ, чтобы давать указания. К сожаленью, это понимание не распространялось ни на живопись, ни на литературу. Он лихо громил и художников, и писателей, чем восстановил против себя интеллигенцию и о чем впоследствии искренне жалел.

Впрочем отсутствие каких-либо знаний в области иностранных языков у правителей России в эпоху активной дворцовой деятельности Полинина было скорее благом для переводчиков, так как нет ничего хуже, чем тот или иной уровень понимания иностранной речи свидетелями в процессе работы переводчика. Таким свидетелям всегда кажется, что что-то недостаточно точно передано в переводе, что-то опущено и это вызывает у них желание вмешаться в работу переводчика. Одно из таких вмешательств в работу Полинина привело его к знакомству с блестящим публицистом, известным писателем и поэтом, а главное с просто мудрым человеком – Ильей Григорьевичем Эренбургом.

Знакомство произошло после того, как в приветственной речи Н.С. Хрущев, ссылаясь на Ленина, сказал, что при коммунизме золото не будет нужно, из золота будут строить нужники. В устном переводе слово «нужник» Полинин перевел как «toilettes». Во многих случаях переводчикам при работе с Хрущевым приходилось несколько облагораживать его просторечие. Недаром его выступления в переводе оказывались более благозвучными, и за границей его считали блестящим оратором, учитывая внезапные импровизации и бесконечные отступления от подготовленных референтами текстов. В выступлениях на родном языке советского лидера подводили грубые нарушения элементарных правил грамматики и нецензурные выражения.

После выступления Хрущева к Полинину подошел Эренбург и упрекнул его за неудачный, по его мнению, перевод слова «нужник». Французское слово «toilettes» может обозначать одежду, наряды, умывальник, а во множественном числе – уборную. Эренбург, скорее всего, этого не знал, хотя понимал французскую речь великолепно. Позже он рассказывал Полинину, как еще до Октябрьской революции после окончания гимназии решил ехать в Париж. С 15 лет он примыкал к большевикам и мечтал на родине Парижской Коммуны познать пути к диктатуре пролетариата. В Париже он вскоре оказался без денег и вынужден был начать пролетарский образ жизни без знания французского языка. Именно безденежье, по словам Ильи Григорьевича, вынудила его через пару месяцев заговорить по-французски. «Послушай, Ростислав, – внушал Полинину Эренбург, – оставьте свои методические изыскания и отправляйте студентов без денег в Париж. Через несколько лет они будут знать французский язык, как я, не имевший чести кончать специальные учебные заведения». Эренбург действительно понимал великолепно все тонкости французского языка, что не мешало ему делать элементарные грамматические ошибки. В феврале 1917 года молодой Илья стремительно возвращается в Россию: революция, которую он так ждал и в которую беззаветно верил, свершилась. Но уже в 1918 году он прозрел и в своей книге «Молитва о России» писал:

Революционный беспредел, разруха, голод его ужаснули. Он снова за границей, но постепенно успокаивается и приходит к выводу, что рождение нового мира ломает понятия человеческих ценностей. Эти метания сопровождали Эренбурга всю жизнь. Но когда началась Великая Отечественная война, он выступил как ярчайший публицист на стороне социалистических завоеваний Родины. Его статьями в газетах зачитывались и в окопах, и в тылу. И хотя в списках лиц, подлежащих аресту, его имя занимало одно из первых мест, Сталин так и не дал санкцию на его уничтожение. Эренбург с его популярностью в стране и за рубежом нужен был вождю всех народов.

Все это Полинин узнал в Варшаве, во время случайно выпавшего свободного от заседаний вечера, когда Ростислав, спасаясь от откровенных домогательств киевской переводчицы, которая сопровождала председателя Верховного Совета Украины Александра Евдокимовича Корнейчука, вышел из гостиницы и направился вдоль заново отстроенной Маршалковской улицы. Внезапно он наткнулся на Эренбурга, который в раздумье стоял возле ярко освещенного фешенебельного ресторана, разглядывая выставленное на улицу панно с перечислением экзотических блюд этого заведения. Увидев Ростислава. Эренбург обрадовался и предложил ему зайти в ресторан, скоротать вечерок в атмосфере западного комфорта. Полинин замялся, поскольку его суточных не хватило бы и на одно блюдо, однако Илья Григорьевич развеял его опасения. «На цены не смотрите, – сказал он, – я сегодня получил гонорар за изданную здесь книгу, и мне хотелось бы от него избавиться. Все равно с этими злотыми в Москве делать нечего».

Это был чудесный вечер с талантливым писателем и умнейшим человеком, которого обуревало желание на старости лет выговориться, пользуясь хрущевской оттепелью и отсутствием свидетелей, объяснить прежде всего самому себе прожитые годы с бесконечными метаниями в поисках оправдания того, что происходило на его глазах в стране, которая совершила умопомрачительный прыжок от закостенелой монархии к примитивному социализму, пробиваясь сквозь замученных и ушедших в мир иной людей. Он рассказывал о встречах с Пикассо и Маяковским, Мариной Цветаевой и Феллини… Кстати, в Риме именно благодаря Эренбургу, Корнейчук и Полинин получили приглашение на просмотр только что смонтированного великолепного фильма Фредерика Феллини «Сладкая жизнь». Просмотр состоялся в студии режиссера, фильм произвел огромное впечатление на Ростислава, он смотрел на экран как завороженный, с трудом переводя отдельные фразы с итальянского, как вдруг Александр Евдокимович в середине картины шепнул ему: «Знаешь, мне что-то скучновато, давай уйдем!» И вот в темноте они долго жали руку великому Феллини и, сославшись на назначенную гораздо позже встречу с крупным политическим деятелем Италии Фанфани, покинули зал. Картину «Сладкая жизнь» номенклатурные работники ЦК КПСС долго не пропускали на советский экран, и Полинину ее удалось досмотреть только в 1966 году в посольстве СССР на Кубе, где он яростно доказывал партийному руководителю Татарстана Табееву, что эта картина не будет пропагандировать разврат, а наоборот покажет советскому зрителю глубину падения буржуазного общества. Представлял ли Ростислав в то время размах пропаганды разврата в его стране в 90-е годы.

Между тем ужин в фешенебельном ресторане Варшавы за счет гонорара И.Г. Эренбурга продолжался. Полинину в этом ресторане удалось пополнить свои знания об аристократическом этикете. Многое из того, что он знал теоретически, воплощалось в жизнь: пару глотков аперитива, небольшая рыбная закуска с бокалом (не больше) сухого белого вина, мясное жаркое с бокалом красного вина, десерт, кофе с ликером или сладким вином и, наконец, не менее десятка сортов сыра из почти 400, существующих во Франции. Недаром генерал де Голль говорил: «Попробуйте управлять страной, где народ потребляет столько сортов сыра, сколько дней в году». И хотя Полинин бывал уже на многих приемах, такое скрупулезное следование этикету он наблюдал впервые. Обычно приходилось сталкиваться со всевозможными отступлениями в угоду вкусам партийных боссов.

Эренбург поразил Ростислава своей эрудицией. Будучи поэтом, он великолепно разбирался в поэзии символистов, футуристов и представителей других направлений. Он прекрасно понимал живопись и пытался втолковать своему собеседнику ценность «черного квадрата» Малевича. Он рассказывал о несчастной России после переворота большевиков в Октябре 1917 года. О голодающих философах, поэтах, художниках в 1918 году, когда несчастная Марина Цветаева продала все, что имела, для того, чтобы как-то прокормить голодных детей. В ее доме в Москве, в Борисоглебском переулке сломался замок, и дверь на улицу не закрывалась, починить замок без больших денег было невозможно. Вход в квартиру не был заказан ни знакомым, ни ворам. И однажды появился профессиональный грабитель, который был ошеломлен голыми стенами комнат, пустыми шкафами и отсутствием чего-либо съестного и покорен безразличием и даже любезностью хозяйки. Марина Цветаева предложила ему сесть и немного отдохнуть. Обомлевший грабитель положил на стол немного денег и молча покинул квартиру.

«Вот тогда, – говорил Эренбург, – я вкусил «прелесть» революций, за которые истово ратовал, будучи гимназистом в благопочтенной семье». «А что сделали с Колчаком, – продолжал Илья Григорьевич, – блестящим адмиралом, ученым, он не смог пойти против чести и изменить присяге, 7 февраля 1920 года его без суда и следствия расстреляли на 47-ом году жизни». И далее собеседник Полинина под тихую музыку ресторанного оркестра рассказал, как в возрасте 21 года в адмирала влюбилась и ушла от мужа прелестная Анна Васильевна Темирева. Она была с Колчаком рядом свои самые счастливые пять лет жизни. Когда Александра Васильевича (так Колчака в советское время называли впервые) приговорили к смертной казни, она умоляла иркутских большевиков разрешить ей последнее свидание с любимым человеком. Но над ней только поиздевались и свидания не разрешили. Несчастная женщина проводила в последний путь самого близкого для нее человека и продолжала расплачиваться за свою любовь еще долго. Советские органы государственной безопасности арестовывали ее семь раз. «А дочерью она была – закончил свой рассказ Эренбург, – известного музыканта Сафонова».

Это имя поразило слух Ростислава. Сколько раз оно произносилось в доме Полининых. Отец Ростислава часто вспоминал, говоря о годах своей учебы, директора Московской Консерватории, великолепного пианиста и дирижера Василия Ильича Сафонова, который вырастил таких блестящих музыкантов, как великий А.Н. Скрябин, как композитор и органист Александр Федорович Гедике, как сестры Гнесины, основатели знаменитого музучилища их имени в Москве, как создателя своей пианистической школы, любимца Л.Н. Толстого Александра Борисовича Гольденвейзера.

Отец Полинина боготворил В.И. Сафонова. Когда он поступал в Московскую консерваторию и блестяще сдал приемные экзамены, у него не нашлось ста рублей, которые нужно было внести за первое полугодие. Эти 100 рублей внес за него директор консерватории Сафонов, а во втором полугодии выделил будущему выдающемуся виолончелисту и дирижеру именную стипендию. Сафонов был не только замечательным музыкантом, но и блестящим администратором. Именно он добился выделения денег на строительство знаменитого Большого зала московской консерватории с его блестящей акустикой и великолепным органом, купленным благодаря пожертвованиям г-жи фон Мек, бывшей всю жизнь покровительницей и меценатом гениального Петра Ильича Чайковского.

Рассказ И. Эренбурга поразил его компаньона в ресторане на Маршалковской не только непривычным образом белогвардейского адмирала. Пора было привыкать к «двойному портрету». Он его поразил противоречивостью и неадекватностью этих портретов. Для большевиков Колчак был палач и предатель. Хотя он никого не посылал на плаху и не предавал, он просто выполнял свой долг и присягу, которую приносил, начиная военную карьеру. Для белогвардейцев он оставался благородным человеком и патриотом, блестящим офицером и интеллектуалом. И те и другие судили Колчака сугубо со своих позиций, и в истории оставался или мог остаться односторонний образ, как это было долгое время с Петром I, Белинским, Чернышевским, Лениным и многими другими историческими личностями. А рядом с ними существовали близкие им люди, а рядом с Колчаком находилась дочь Сафонова, Анна Васильевна Темирева, которая всем пожертвовала, оставаясь до конца жизни верной своей любви…

Любовь женщины? Нет более чистого и святого чувства, чем истинная любовь женщины. Она сопровождает человека всю жизнь, начиная с материнских ласк через полное самозабвение в круговерти страсти по пути к неизбежному финалу, который иногда называют кодой жизни. Она может кое-кому и не достаться, в силу возникающих препятствий или будничной дисгармонии. Такой любви недостойны мужчины, если они не покорены ее силой и стараются найти в ней иррациональное. Но даже кратковременное соприкосновение с истинной любовью женщины оставляет неизгладимый след в душе и в сердце. Да будут святы ее носительницы!

Тут Потанин вспомнил Оксану… Это было знойным летом в Анапе, где Ростислав отдыхал с родителями после окончания IX класса. Ему было уже 17 лет, у него был некоторый опыт прошлогоднего лета, когда он познакомился с Галей Саватеевой и та научила его «по взрослому» целоваться. На этот раз встреча произошла не на пляже, а на танцевальной площадке анапского парка на высоком берегу. Он заметил красивую темноволосую девушку с большими ласковыми глазами. Ее обхаживал уже совсем взрослый молодой человек, который старался ангажировать незнакомку на весь вечер. В перерыве, который устроил оркестр, ухажер отошел к своей компании покурить и поболтать и на первый танец немного опоздал. Этого было достаточно Ростиславу, чтобы перехватить прелестное существо, привлекавшее его внимание. Они оказались удачными партнерами и кружились в звуках вальсов, танго и фокстротов. Это не понравилось первому партнеру по танцам, и он, отозвав на минуту Ростислава к обрывистому берегу на краю парка, обещал сбросить его вниз, если тот не оставит незнакомку в покое. Раздумывая о возможностях загреметь по камням обрыва, Полинин-юноша возвращался к танцплощадке, около которой его ожидала новая подруга. Когда она услыхала об угрозах, то попросив Ростислава подождать, направилась к его сопернику и что-то решительно сказала. Остаток вечера они провели вместе. Грозный молодой человек куда-то исчез, и около 22 часов ночи, проводив очаровавшую его незнакомку, которая звалась Оксаной, Ростислав, погруженный в сладостные раздумья, подходил к месту своей летней обители. Возле дома стоял еще более грозный, чем соперник на танцах, его собственный отец. Впервые этот рафинированный интеллигент в гневе поднял руку на сына с обескураживающим вопросом: «Ты уже познал женщину?» «О чем ты, отец?» – удивленно спросил Ростислав. «О том, что уже полночь, а я не могу лечь спать!» – вскричал родитель. «Но ведь мне уже 17 лет…» – пробормотал напуганный сын. «Тем более ты должен понимать наше волнение!» Впрочем, далее все пошло под сурдинку появившейся матери. Она прижала к себе сына, приговаривая: «Слава богу, ты жив и прости отца за его несдержанность». Разговор, начавшийся в повышенной тональности, закончился компромиссом. Ростислав выторговал себе право встречаться с Оксаной до 11 часов вечера, а через несколько дней мать, которая всегда понимала сына лучше, чем отец, тоже любовалась его избранницей. Оставшиеся две недели отдыха Ростислав проводил с Оксаной. Она оказалась на редкость ласковой девушкой и разделяла внезапно вспыхнувшие у юноши чувства. Гуляя по высокому берегу, они строили планы, как через год окончат школу, Ростислав поедет учиться на летчика, а Оксана будет ждать. А пока они обменивались карточками, записывали адреса и давали слово регулярно писать друг другу. В день отъезда из Анапы, в порту проводить Ростислава собрались новые друзья и, конечно, Оксана. В зале ожидания стояло древнее пианино, которое оседлал один из юношей, и под модные тогда «буржуазные» танго и фокстроты молодежь веселилась почти до третьего гудка парохода. Наконец, все ушли, кроме Оксаны. У Ростислава надрывалось сердце от обуревавших его чувств. Он обнимал, целовал Оксану и говорил, говорил ей ласковые слова, которые хаотично теснились в его голове. Наконец, он оторвался от подружки и бросился к родителям, стоящим у причала. К пароходу отходила последняя шлюпка. Анапа становилась воспоминанием. Оксана, стоящая на берегу, медленно поглощалась далью, а в груди Ростислава рождались рыдания, которым он дал выход только в каюте, прижавшись к своей все понимавшей матери.

Вплоть до зимних каникул они аккуратно переписывались, строили планы, мечтали о новых встречах. Но в зимние каникулы, в Бакурьянах, судьба столкнула Ростислава с девушкой, которая постепенно стала оттеснять Оксану с авансцены. А увиделись они с Оксаной через пару лет, в прифронтовой полосе, недалеко от грузинского города Миха Цхакая.

Шел 1942 год. Полк штурмовой авиации, в котором служил Полинин, только что завершил перелет с места формирования, и его эскадрилья готовилась к финишному броску в Геленджик. Наступал вечер, когда на улице, по которой шел Ростислав, появилась грузовая машина доверху набитая домашними вещами. На самом верху восседала девушка с удивительно знакомым лицом – это была Оксана. Энергия, которая когда- то объединяла их, не погасла, их взгляды встретились, и они сразу потянулись друг к другу, но машина продолжала путь, а Ростислав услышал название гостиницы, где должны были разместить эвакуированных из Анапы жителей. Через час они были вместе и, прижавшись друг к другу, ходили по улицам незнакомого городка до полуночи. Из рассказа Оксаны он узнал, что она с матерью оказалась в ловушке: немец форсировал Керченский пролив и приближался к Анапе в то время, когда на севере фашисты после взятия Ростова-на-Дону выходили на просторы Северного Кавказа. Единственная возможность уйти из-под гитлеровцев была эвакуация с воинской частью, военврач которой уже давно добивался руки Оксаны. Так бывшая любовь Ростислава оказалась замужем и попала на землю древней Колхиды. Замужество Оксаны не помешало ее излияниям в любви, хотя Ростислав и понимал, что эта встреча завершает их роман.

Рано утром Полинин в составе одного звена своей эскадрильи вылетел в район Пицунды для охоты за морскими катерами гитлеровцев, которые досаждали своими рейдами торговым судам Черноморского флота. Неизвестно почему эту задачу ставили летчикам в присутствии Берия и Маленкова на командном пункте ВМФ, расположенном в отрогах Кавказского хребта. Было очевидно, что присутствие членов политбюро носило скорее символический характер. Еще через неделю Полинин оказался в Геленджике, откуда ему пришлось много месяцев подряд совершать боевые вылеты и в район Новороссийска, и в Анапу, и в Керченский пролив, всюду, где создавалась тяжелая обстановка и была необходима помощь штурмовой авиации. И это происходило почти ежедневно, иногда по 3–4 вылета в день. Но вот выдались дни отдыха, и Полинину с его ведомым неожиданно приказали отправиться в Миха Цхакая для получения двух новых машин ИЛ-10. В Миха Цхакая они прибыли вечером и были размещены в полупустой гостинице. Утром они узнали, что самолеты будут готовы к полетам только на другой день.

Полгода, которые пробежали после первого посещения Миха Цхакая Ростиславом, существенно изменили его. Он стал мужчиной в полном смысле этого слова. Его уже считали классным летчиком, он ежедневно играл в прятки с гонявшимися за ним разрывами зениток, трассирующими снарядами эрликонов, он научился пить стаканами спирт, но так и не освоил нецензурную лексику. Он познал уже женщину и первые всплески любви. Он все лучше стал различать необоримую душевную энергию любви и страстные порывы неуемного желания. Он осознал, наконец, что его светлый и целомудренный анапский роман отступил под натиском пока что только духовного единения с тбилисской девушкой Инной.

Эти мысли, мелькавшие в его голове, когда он шел по улицам уютного грузинского городка, были прерваны появлением из-за угла той самой Оксаны, из-за разлуки с которой он так горько рыдал в свои 17 лет. «Ростик, – вскричала она, – ты здесь в Миха Цхакая, и тебя сегодня никто не пытается убить?» И не стесняясь прохожих, Оксана прильнула к нему.

Наступало обеденное время, и Ростислав предложил ей заглянуть в ресторан той гостиницы, где он со своим напарником были размещены военной комендатурой. Протесты Оксаны, связанные с дикими ценами, не остановили ее спутника, которому некуда было девать деньги, получаемые им не только в качестве зарплаты, но и за каждый сбитый самолет или потопленное судно. К тому же он еще и не соображал, как эти деньги помогли бы живущей впроголодь профессорской семье его родителей.

После обеда Оксана спросила: «У тебя отдельный номер?» и, услышав утвердительный ответ, направилась решительно во временную обитель Полинина. «Мы тут одни, – сказала она, – и сегодня ты будешь только мой!» Не успев даже обдумать толком правомерность своего поступка перед Инной, Ростислав очутился в гостеприимной свежей постели рядом с телом прелестной, недавно ставшей женщиной Оксаной, которая, прижавшись к нему, околдовывала его юной грудью, наделенной всепроникающей силой страсти, – и осыпала его тело безумными поцелуями.

Они пришли в себя к полуночи. «Тебя, наверное, повсюду ищет муж?» – тревожно спросил Ростислав. «Ничего, пусть ищет, – отвечала Оксана, – у нас может быть это последняя ночь любви…» Оксана оказалась права. Они встретились еще один раз, через пару месяцев, когда Полинин после ранения, направляясь в госпиталь в Тбилиси, зашел все в том же Миха Цхакая в ее дом с повязкой на правой части лица и с орденом боевого Красного Знамени на груди. Не только Оксана, но и ее муж проявили радушие и выразили обеспокоенность его ранением. Просидев у них часа полтора, Ростислав поспешил к поезду. Провожала его одна Оксана, которая всю дорогу не переставала повторять: «Слава богу, я хоть пару месяцев поживу спокойно, ты не будешь на фронте!» Больше они не виделись.

Прошло 25 лет. В один из ничем не примечательных дней Ростиславу на работу позвонил его старый друг Эрик, с которым они познакомились еще в Анапе, и рассказал, что в Москву приезжала Оксана и просила помочь ей встретиться со своей юношеской любовью. Жена Эрика отговорила Оксану от встречи, чтобы не вносить смуту в жизнь семьи Полининых. В то же время Оксана все же передала для Ростислава письмо на 20 листах, где выплескивала свою негасимую любовь к нему и сообщала, что поручила дочери похоронить вместе с ней письма, которые писал ей влюбленный Полинин в 17 лет.

История с Оксаной, воспоминания о которой породил рассказ И. Эренбурга о возлюбленной Колчака, конечно же не имела трагических последствий, сопоставимых с судьбой дочери Сафонова, Анны Васильевны Темиревой. Но она говорит о тех глубоких чувствах, которые способны испытывать в первую очередь любящие женщины, сотворив себе достойного их воображения кумира и не сумевшие найти его в повседневной жизни.

Между тем Полинин постепенно все более уверенно шагал среди власть имущих. Апогеем в его карьере переводчика он считал день, проведенный с исторической личностью, гордостью французов, генералом де Голлем.

Это было в 1966 году. Буквально за несколько дней до того неожиданного звонка, который раздался в кабинете начальника кафедры полковника Полинина, его непосредственный начальник, генерал- полковник, в очередной раз внушал своему подчиненному, что ему по званию и по положению уже не солидно соглашаться работать в качестве переводчика. «У Вас полно подчиненных, умеющих переводить, а Вы, Вы должны руководить, – говорил он, – тем более, что переводчику приходится иногда и чемоданчик поднести, и какую-либо другую услугу оказать. А Вы уже сами начальство!» Впрочем, телефонный звонок в кабинет Полинина коренным образом изменил точку зрения начальника Военного института. По телефону было сказано: «Товарищ полковник, распоряжением Международного отдела ЦК КПСС и министра обороны Маршала Советского Союза Малиновского Родиона Яковлевича Вам надлежит завтра вылететь с военного аэродрома в Байконур на космодром в распоряжение Главнокомандующего ракетными войсками Маршала Советского Союза Крылова И.А.»

Это был действительно гром с ясного неба. В это время Полинины были заняты переездом в первую в Москве их отдельную квартиру. До тех пор они снимали комнаты и по мановению палочки хозяев вынуждены были освобождать их в самое неудобное время. То это был чулан на улице, носившей некоторое время имя главного инженера человеческих душ эпохи Сталина, то узкая крохотная комнатушка над Патриаршими Прудами, сохранявшими дух Булгаковских героев, то комната в сером каменном мешке в Староконюшенном переулке почти напротив театра Вахтангова… И вот к 44 годам полковник Полинин, допущенный уже в постсталинскую элиту, сумел, наконец, получить право въехать в трехкомнатную кооперативную квартиру. В нее уже были перевезены домашние вещи, которые с нетерпением ожидали занять предназначенные им места.

Но приказ есть приказ, и в последних числах мая Ростислав оказался в самом засекреченном месте Советского Союза, наглухо закрытом для простых смертных, на космодроме Байконур. Маршала Крылова и его сопровождение встретила совершенно необузданная жара. Термометр показывал около 40° по Цельсию, а в городке, где проживали ученые, офицеры и космонавты, имелось только одно помещение с кондиционером, то, в котором хранилось оборудование, не выдерживающее жары.

Именно на Байконуре Полинин понял, что ему предстоит действительно участвовать в историческом событии. Ожидался приезд в страну президента Франции генерала де Голля, и на самом верху было решено показать ему, первому иностранцу, знаменитый космодром, с которого были запущены уже столько ракет, и первый человек, побывавший в космосе, Юрий Гагарин. А пока что Полинин и вся министерская команда старших офицеров и генералов проводила генеральную репетицию приема де Голля на космодроме. С этой целью изучались пусковые ракеты и спутники, все необходимое оборудование, площадки запуска космической техники и даже… обед, который будет предложен президенту Франции. Последнее мероприятие было организовано с сюрпризом. Генералов и полковников пригласили в одно из помещений ангара, где был накрыт стол на 20 персон. Стол был уставлен редкими яствами и превосходными напитками разной крепости. Измученные жарой офицеры и генералы с удовольствием стали уничтожать черную зернистую икру, балык, осетрину, салаты, паштеты, мясные блюда, а главное, напитки повышенной крепости. Отрезвление произошло в конце обеда. Симпатичные девушки в красивых передниках ласково наклонялись к участникам пиршества, вручая им счета на умопомрачительную сумму в зависимости от аппетита и количества принятых градусов. Генеральная репетиция продолжалась 3 дня, после чего вся команда была доставлена в Москву на пару недель в ожидании самого спектакля.

Майскую поездку на Байконур Полинин невольно сравнивал с недавним посещением Индии, когда не менее жестокая жара казалась даже приятной после весьма прохладных номеров гостиниц, магазинов, правительственных офисов, щедро оснащенных кондиционерами. Почему же Индия, лишь недавно вступившая на путь независимости страна, могла себе позволить создать элементарный комфорт при помощи небольших, выглядывающих на улицу аппаратов, и привлекать толпы туристов, а великая держава, покорившая космос, прозябала на космодроме с одним единственным громоздким аппаратом, с трудом поддерживающим необходимую температуру для уникальных приборов? Скорее всего потому, что великая держава находилась все еще во власти тупых партийных функционеров, не умеющих мыслить за пределами весьма поседевших формул марксизма-ленинизма.

Рядом с этими функционерами находился, к счастью в не очень жаркое утро, на аэродроме Байконур Полинин. Все внимательно следили за приземлением самолета, который доставил президента де Голля, его взрослого сына, личного врача и пару телохранителей на космодром. Все остальные сопровождающие французского президента лица были «отрезаны» из-за пресловутой секретности этих мест, а единственным связующим звеном между французами и руководителями СССР оставался Полинин. Это был действительно знаменательный день для Ростислава. С утра и до вечера он находился рядом с легендарным генералом Франции, сумевшим отстоять ее честь и достоинство в страшной войне против гитлеровского фашизма. Кроме того, это был политический прорыв в холодной войне Советского Союза с Западом: французский президент – первый иностранец на советском космодроме!

Де Голль был в хорошем настроении, он переходил от объекта к объекту с присущей ему военной выправкой, мало говорил, но внимательно слушал все то, что ему переводил незнакомый полковник. Брежнев в качестве хозяина был радушен, раскрепощен и много шутил. Косыгин оставался хмурым и сохранял упорное молчание. Крутившийся около них Подгорный (в то время председатель Президиума Верховного Совета, т. е. формально президент страны) хихикал и поддакивал. Все остальные высшие чины Советской власти находились в отдалении. Де Голлю было продемонстрировано все возможное и невозможное вплоть до запуска спутника в космос с помощью мощнейшей советской ракеты, главного достижения великого конструктора С.П. Королева, который за пару месяцев до визита де Голля умер на операционном столе, поскольку врачи не могли ввести ему необходимую трубку через рот из-за того, что обе его челюсти были сломаны в сталинских застенках.

Ближе к вечеру на аэродроме, в лучах заходящего солнца, де Голля провожал весь советский синклит во главе с Леонидом Ильичем Брежневым. Члены этого синклита строго соблюдали дистанцию. Возле французского генерала находились Брежнев и Косыгин, рядом с которыми суетился Подгорный. Несколько отступя в сторону стоял министр обороны Малиновский и маршал Крылов. Еще в большем отдалении безмолвствовали десятка полтора генералов, лица, сопровождающие де Голля, работники ЦК КПСС. Наступает момент последних рукопожатий, и президент Франции произносит слова, приобщающие Полинина к номенклатуре высшей элиты СССР. Де Голль говорит: «Уважаемый генеральный секретарь, Франция никогда не забудет, что ее президент был первым иностранцем, посетившим центр великих космических достижений советского народа. Позвольте за это принести глубокую благодарность Вам, как руководителю государства, маршалу Крылову, как хозяину космодрома, и полковнику, чье великолепное знание французского языка и космической науки сделало мое пребывание в Байконуре особенно полезным…»

Эти слова поразили Полинина. И не столько потому, что он оказался «знатоком космической науки», сколько мудростью и реализмом этого великого француза, сумевшего пренебречь реверансами в сторону высших государственных чинов, таких как премьер-министр или председатель Президиума Верховного Совета, и выделить, во-первых, реального хозяина космодрома, а во-вторых, переводчика, который своим профессионализмом сделал эту встречу доступной для всех ее участников.

В Москву Полинин летел в самолете министра обороны Р.Я. Малиновского. Вскоре после взлета министр пригласил его в свой салон и предложил сыграть пару партий в шахматы. Ростислав не был большим знатоком этой игры и проиграл обе партии. Окружение Малиновского посчитало почему-то этот проигрыш преднамеренным и выразило по этому поводу незаслуженное одобрение. Сам же Полинин узнал от министра, что тот в годы первой мировой войны находился в составе российской воинской части, расквартированной во Франции для оказания военной помощи союзникам. Пребывание во Франции оставило у Родиона Яковлевича приятные воспоминания и некоторую способность понимать отдельные французские слова, которые в этот день так часто звучали на космодроме Байконур.

Заканчивалась эта памятная поездка, и Полинин впервые чувствовал себя достаточно уверенно среди первых лиц государства, освободившись вдруг от скрытой робости и гнета генеральских погон. Гнетущее чувство повседневной субординации и ожидания порой неприятной грубости со стороны высших чинов армии неожиданно улетучилось, наш герой окончательно обрел достоинство самовыражения, невзирая на величину звездочек на погонах.