Выше неба. История астронавта, покорившего Эверест

Глава 19 Скотт против вулкана

Словно вынырнув из ниоткуда, неожиданно звонит Грег Ковач. «Эй, а как насчет того, чтобы взобраться на большую гору во имя науки?» Грег – постоянно сыплющий остротами изобретатель, доктор медицины, доктор философии и профессор биоинженерии из Стэнфорда. Типичный бездельник с точки зрения обывателя.

«Это вопрос с подвохом? Разве ты еще не знаешь мой ответ?!» – удивляюсь я. После того, как он сказал «Эй…», все остальное лишнее.

«Прости, это моя ошибка, – говорит Грег. – Не хочешь съездить в Анды, чтобы подняться на Ликанкабур и, возможно, нырнуть в самое высокогорное озеро в мире?»

Ликанкабур – это особенное место: вулкан высотой 19 409 футов (5920 метров) над уровнем моря в Андах на границе между Боливией и Чили. Коническая гора скрывает небольшой 70-метровый изумрудно-зеленый водоем прямо под вершиной. В животе вспорхнули бабочки. «Расскажи подробнее и, пожалуйста, не пытайся отговорить меня».

«Возглавляет экспедицию доктор Натали Каброл из Института поиска внеземного разума SETI[264]. Мы собираем команду научных работников NASA, и нам бы очень хотелось, чтобы ты стал ученым-астронавтом экспедиции».

Я вспоминаю легенду старого путешественника о том, что инки бросили в это озеро золотую статую как подношение богам. Не то чтобы мы будем искать настоящее золото (хотя возможно с точки зрения науки наши находки и есть золото), но в моей голове уже роятся возбуждение и вопросы.

«Возьмите меня, пожалуйста!»

Грег хихикает. Он четко знает мой ответ задолго до того, как прозвучит вопрос, и объясняет, что группа астробиологов будет изучать экстремофильные[265] формы жизни в озерной среде, аналогичной той, которая, вероятно, существовала на Марсе 3,5 миллиарда лет назад. Я должен буду играть роль опытного альпиниста и одного из двух врачей (не говоря уже о том, что буду «знаковым астронавтом», а NASA рассматривает возможность более широкого использования аналогов марсианской и лунной среды для подготовки к будущим пилотируемым полетам).

Очень хочется нырнуть туда, куда никто не рискует нырнуть, да еще и «во имя науки». В пресноводном озере обитает планктон, существующий благодаря слабому теплу, выделяемому геотермальной (читай: вулканической) активностью, еще не совсем затихшей в недрах Ликанкабура. Экспедиция стремится определить, как разнообразные микроскопические организмы, обитающие в озере, адаптировались к низкому содержанию кислорода при малом атмосферном давлении в сочетании с исключительным холодом и разрушительным ультрафиолетом, который разреженная атмосфера в горах не рассеивает. Здесь ультрафиолетовое излучение примерно в 7 раз сильнее, чем на уровне моря.

За несколько месяцев до отъезда вылетаю в старый добрый Исследовательский центр имени Эймса (NASA) в Калифорнии на установочное совещание команды экспедиции. Внимательно прислушиваюсь к докладу научной группы об обследовании озерной кальдеры, проведенном в прошлом году. Носильщики подняли надувной плот на высоту почти 20 тысяч футов над уровнем моря, а затем накачали его высокогорным воздухом, вдвое менее плотным, чем внизу, и спустили на воду. Ученые проплыли на плоту через озеро, проводя по пути индивидуальные измерения глубины, что требовало, чтобы водолаз с веревочным лагом и Грег на плоту делали ручные замеры, фиксируя координаты через GPS.

Фотографии плота под ветром на озере вызывают озноб и рождают у меня идею: почему бы не использовать для измерений робототехнику? Запрашиваю – и получаю – ассигнования в размерах 500 долларов на альтернативный способ измерения глубины. Решение этой важной задачи поможет нам понять, увеличивается или уменьшается озеро со временем.

Сначала иду в магазин «Все для хобби» и покупаю радиоуправляемый игрушечный катер на батарейках. Затем, в магазине спорттоваров – эхолот для рыбалки с поддержкой GPS. В своей гаражной мастерской добавляю к катеру поплавки для устойчивости в неспокойной воде и готовлю специальный лук для заброски датчика глубины далеко вперед. Если все пойдет по плану, мой робокатер сделает карту дна самого высокогорного вулканического озера на Земле с гораздо большей детализацией, чем когда-либо прежде.

После тщательного планирования и долгого 3-дневного путешествия, включающего многократные перелеты на самолете и тряску на микроавтобусе по горам, с первого взгляда на Ликанкабур мой адреналин зашкаливает: над пустыней Атакама поднимается вулкан, который выглядит как самое сухое, самое выжженное место на планете. Чувствую себя как на Марсе. Чем выше мы забираемся, тем холоднее и ветренее становится. В течение нескольких дней проходим акклиматизацию недалеко от Лагуна-Верде[266] с его потрясающими, но отравленными мышьяком зелеными водами. Еще выше в горах достаю из рюкзака пуховик и шапку-балаклаву – резкий переход от плавок, которые я носил на прошлой неделе, когда катался на сноуборде по дюнам Валье-де-ла-Муэрте (Долины Смерти) возле Сан-Педро-де-Атакама.

Мы располагаемся лагерем на неровной местности за каменным барьером на полпути к стратовулкану, а затем отправляемся на вершину с командой местных носильщиков и большим количеством научного оборудования, чтобы провести наверху два или три дня. Первый проблеск озера в кратере ослепляет меня – чистая, покрытая рябью изумрудная вода с мелким каменистым дном. Мы запускаем робокатер и получаем драгоценные данные, которые позволяют с большой точностью начать картографирование той части озерного кратера, которая не покрыта льдом.

Грег, Натали и я готовимся к погружению, надевая «сухие»[267] гидрокостюмы с утепленным нижним слоем, чтобы чувствовать себя комфортно в воде с температурой близкой к точке замерзания. Мы будем плавать под водой с маской и нырять, задерживая дыхание, не используя акваланг или воздухоочиститель. Погружаясь в озеро, не замечаю никакого золота инков, но вижу блестящие ковры красных цианобактерий, когда собираю пробы воды с выносливыми формами жизни внутри. Капюшон и толстые перчатки моего гидрокостюма немного протекают, и ледяная вода сначала обжигает, а затем парализует губы и кожу открытой части лица.

В какой-то момент сталкиваюсь, как мне кажется, с другим дайвером (Грег и Натали ныряют где-то рядом), но оказывается, что это толстый слой льда на поверхности озера. Вздрагиваю и понимаю, как мне повезло: меня могло унести ветром и течением или я мог оказаться в ловушке под намерзшей снизу ледяной шапкой и порвать гидрокостюм в клочья.

После трех недель высокогорья – походов, дайвинга, управления робокатером для составления карты дна озера, сбора бесценных данных и жизни в этой суровой местности, похожей на Марс – можно возвращаться. Мы собираемся, упаковывая свое снаряжение в тесный фургон для 4-часового переезда в Антофагасту, Чили. Жизнь несправедлива: астронавту в экспедиции приходится ехать на крошечном заднем сиденье, свернувшись калачиком как мокрица-броненосец. Затем – короткая почти бессонная ночевка в гостинице аэропорта перед круглосуточной поездкой через Сантьяго в Майами.

Наконец, я добираюсь домой, измученный и готовый обнять своих улыбающихся детей. Меня мучает джетлаг[268], я обгорел на высокогорном ветру под солнцем до крайности. Но я дома и счастлив. Сижу на диване и смотрю с Люком футбольный матч. Всегда здорово смотреть с ним футбол, наслаждаясь его реакцией и играть в догонялки в перерывах матча. Он определенно лучше меня бегает по спирали.

Во время игры встаю, пытаясь сходить в туалет. После долгого возвращения из Чили у меня запор из-за многочасового неподвижного сидения в транспорте. В зеркале вижу нечто, похожее на загорелого Зефирного Великана[269]. Нужно что-то сделать с раздувшимся животом, или я умру. И, действительно, я почти умираю в страшных потугах. Напрягаюсь в туалете изо всех сил пока моя желудочно-кишечная система, наконец, не отвечает.

При этом я что-то чувствую в груди, как будто как треск в ушах при взлете или посадке самолета. Странно. Скорее всего, ничего. Возвращаюсь на диван, чтобы услышать от Люка, как проходит игра. Но за несколько минут все меняется: у меня начинается легкое головокружение, выступает холодный пот, и, когда я встаю, на правый глаз будто падает темная полупрозрачная штора.

Пока мы едем, Гейл обзванивает всех, кто когда-либо работал или знает кого-либо, когда-либо работавшего в этой больнице. Она «вызывает кавалерию», и, хотя сейчас вечер воскресенья и уже поздно, она успешно находит врачей и специалистов, чтобы осмотреть меня.

После звонка нашему хорошему другу, окулисту NASA Кейту Мануэлю в тот же вечер я встречаюсь со специалистом по сетчатке: его вызвали из дома, чтобы осмотреть меня в отделении скорой помощи. Во-первых, не подтверждается «основной диагноз» – отслоение сетчатки от потуг в туалете: с помощью специальных линз и приспособлений офтальмолог его не видит.

Ну, это совсем не смущает.

Выполнив в отделении скорой помощи достаточное количество первичных обследований, меня через 4 часа выписывают домой с инструкцией на следующее утро проверить поля зрения в глазной клинике Кейта. Ночь проходит в беспокойстве. На следующий день рано утром я уже жду назначенной встречи. Надо смотреть прямо внутрь темной полусферы, которая кажется бесконечной. Левый глаз закрыт повязкой, и надо нажимать на кнопку каждый раз, когда увидишь на полусфере мигающую точку. После того, как тест повторяется для другого глаза, компьютер анализирует мои ответы, чтобы определить наличие слепых пятен в поле зрения. Кит и Пит выходят, чтобы рассмотреть результаты. Я жду с тревогой и нетерпением.

Возвращаясь, Кейт отводит глаза. От этого становится не по себе. Ой-ой.

Кейт – парень с постоянной добродушной улыбкой, от которого чаще всего слышны шутки. Впервые за 15 лет вижу его серьезным.

«Мы предполагаем либо кровоизлияние, либо тромб, либо объемное новообразование».

Далее он объясняет, что у меня дефицит поля зрения в обоих глазах, а не только в правом, и что-то серьезное происходит в глубине моего черепа.

У меня рак мозга. Я это знаю. Или, может быть, разорванная аневризма. Или инсульт.

Что бы это ни было, моя жизнь уже никогда не станет прежней.

Я жду. Какие еще хорошие новости у него для меня?

«Нам нужно как можно скорее назначить тебе обследование. Я позвоню прямо сейчас».

Надо спешить? Это довольно плохо.

Я едва помню, что еще он говорит. Думаю о самом худшем, готовясь к скорой смерти и мрачному сценарию, по которому мои дети вырастут без отца. Не могу точно объяснить, почему настаиваю на худшем сценарии, но, может быть, это как-то связано с трагедией «Колумбии», которая все еще саднит в моем сердце. Или трудностями в семейной жизни. Или, может быть, просто с серьезным выражением в глазах Кейта.

Я прощаюсь и иду к машине. Гейл на работе, поэтому я один. Слезы наворачиваются на глаза, когда я открываю дверцу и сажусь внутрь. Что покажет МРТ[270]?

Завожу машину и выезжаю с парковки, начиная 25-мильный путь домой. Думаю о Ликанкабуре. То, что казалось великим приключением, погружением в самое высокогорное озеро в мире, сразу тускнеет. После трех недель пребывания на значительной высоте моя кровь загустела, стала более плотной, с увеличившимся количеством красных кровяных клеток, которые несут кислород в мозг при пребывании на больших высотах. Этот факт, плюс длительное время, проведенное в автобусах, аэропортах и самолетах, означают проблемы. Инсульты у альпинистов не так уж редки, вероятно, в результате образования тромбов в кровеносных сосудах.

Звоню Гейл из машины (слеза медленно стекает по щеке) и говорю ей, что будущее мое очень неопределенное. Практичная Гейл спрашивает: «Стоит ли садиться за руль, если у тебя в мозгу происходит что-то ужасное?»

Наверное, не стоит, но уже слишком поздно, чтобы изменить это.

Я записан на МРТ. Меня сажают в большое мягкое кресло, я снова начинаю чувствовать головокружение, на этот раз, когда смотрю на стойку для капельницы. Уже представляю себе металлическое жало, впивающееся в мою руку, и галлоны крови, вытекающие из меня. Да, я врач, но ненавижу иглы, если они не предназначены для кого-то другого. Не могу контролировать это. Так что у меня не только практически лопнул глаз в туалете, но я еще и теряю сознание при виде простой иголки.

Медсестра вонзает иглу в одну из длинных трубок, которые бегут вверх и вниз по моим рукам, и начинает набирать кровь, не зная, что может стать свидетельницей падения астронавта на пол из-за панической атаки.

«Из-за чего вы здесь?»

Голова проясняется, и я сосредотачиваюсь на ее словах. Хочу ответить, но едва не теряю сознание. Выдавливаю: «Не уверен, но со мной что-то неладно». Сердце вырывается из груди. Вот тебе и стоицизм. Что со мной?

Проезжая по больничному коридору на каталке, лежа на спине и уставившись на крошечные отверстия в потолочной плитке, я как никогда раньше близок со своими пациентами. Впервые в жизни чувствую, что совершенно не контролирую свое будущее. У меня внезапно появляется представление о том, как в такие моменты пациенты сталкиваются с неизвестностью по поводу дальнейшей жизни.

Хотелось бы улучшить самообладание. Я всегда восхищался Рональдом Рейганом: после выстрелов Джона Хинкли президента отвезли в травматологию, но он сумел взять себя в руки и напутствовал бригаду хирургов: «Пожалуйста, скажите мне, что вы республиканцы».

Наиболее вероятной причиной является проникновение небольшого сгустка крови из правой части сердца в левую через так называемое «открытое овальное окно» – обычно закрытое лоскутом ткани небольшое отверстие в стенке между правой и левой верхними камерами сердца (предсердиями)[271]. С возрастом оно зарастает, но если не зарастает, то его называют «открытым овальным окном».[272] Это не редкое заболевание – оно присутствует у каждого четвертого взрослого, но большинство людей и не подозревают о его существовании. Благодаря Ликанкабуру теперь я знаю, что оно у меня есть.

Моя ситуация с открытым овальным окном опасна: отверстие, как распахнутая дверь, позволила сгустку, образовавшемуся в крови из-за пребывания в разряженной атмосфере, пройти через перегородку и нежеланным и незваным посетителем проникнуть в глубины мозга. Попав в затылочную кору – область, где обрабатываются зрительные сигналы – тромб вызвал проблемы с кровообращением, нарушив периферическое зрение обоих глаз.

Теперь, когда на руках результаты обследования, у меня появляется еще много поводов для беспокойства. Во-первых, поправимо ли это? Во-вторых, я не рад, что в ближайшем будущем на моем горизонте маячит много крови и игл. И теперь мне следует опасаться туалета. Я не хочу, зайдя туда, умереть на белом фарфоровом троне. Боюсь стать жертвой смертельного инсульта в следующий раз, когда мне понадобится сходить по-большому.

Осознав все это, задумываюсь над тем, смогу ли я когда-нибудь снова летать? Неужели как астронавт я кончился? Несмотря на то, что после «Колумбии» появлялись мысли повесить скафандр в шкаф, я принял решение совершить одну – последнюю – миссию в честь Рика и его экипажа. Смогу ли я выполнить это обещание сейчас, с тромбом в мозгу, пострадавшими глазами и дыркой в сердце? Жизнь и мечты поставлены на карту. Это может быть конец.