Выше неба. История астронавта, покорившего Эверест

Глава 20 Решающая битва железного человека

Первая миссия шаттлов после катастрофы «Колумбии», проходившая под лозунгом «Возвращение к полетам», состоялась несколько месяцев назад в июле 2005 года. Зная, что челноки снова летают, из-за инсульта, вызванного пребыванием на высоте и сгущением крови в мозгу, я остаюсь на земле. Возможно навсегда.

Но обо всем по порядку. Прежде чем можно будет определить, смогу ли я когда-нибудь снова подняться в космос – и прежде чем смогу спокойно спать по ночам, не боясь еще одного инсульта – нужно что-то сделать с дыркой в сердечной перегородке, соединяющей правое и левое предсердия. Открытое овальное окно у подавляющего большинства людей совершенно не дает о себе знать, и его существование часто можно обнаружить только после смерти (в случае проведения вскрытия). Однако, учитывая мою недавнюю историю, открытую дверь в моем сердце нужно закрыть навсегда, чтобы избежать шансов на будущие инсульты, и я только «за».

Вскоре после того, как диагностировали дырку в моем сердце, я получаю посылку от своего хорошего друга и товарища по походу на Ликанкабур Грега Ковача. Внутри находится конверт с надписью «Комплект для самовосстановления открытого овального окна» (PFO Self-Repair Kit). Не зная, что это и куда клонит Грег, я уже улыбаюсь, ожидая найти внутри конверта лейкопластырь. Смех – одно из лучших лекарств, но мне, вероятно, нужно что-то более определенное. Им становится, CardioSEAL.

Заплатка-окклюдер[273] CardioSEAL – это специализированный имплантат, используемый для закрытия протекающих стенок сердца, как у меня. Устройство выполнено из неферромагнитного металла, поэтому с ним можно спокойно проходить через рамку металлоискателя в аэропорту. В прошлом для закрытия открытого овального окна требовалась операция на открытом сердце, длительная и инвазивная процедура[274], при которой пациент подвергается общей анестезии, и хирургическая бригада вскрывает грудную клетку, ломает открытые ребра, а затем «латает дырку», зашивая отверстие. На это требовалось около десятка специалистов в операционной и неделя в больнице, а также от 4 до 6 месяцев на восстановление. К счастью, технологии развиваются, и закрытие открытого овального окна теперь может быть выполнено с помощью катетеризации[275], а не операции на открытом сердце.

Во время операции в вену на моей ноге будет введено небольшое устройство, которое будет продвигаться в правую часть сердца через открытое овальное отверстие. Заплатка CardioSEAL, как пара сложенных зонтиков, имеет два небольших двойных рычага, прикрепленных к дакроновой ткани с помощью специальных пружин. Будучи вставлена внутрь отверстия, она медленно раскрывает «зонтики» и закрывает дырку в перегородке с двух сторон, как ломтики хлеба на сэндвиче закрывают ветчину. Со временем над имплантом нарастет моя собственная ткань, и устройство станет частью бьющегося сердца.

В день катетеризации накопленные медицинские знания не совсем удачно подготовили меня к одному неожиданному моменту перед операцией – эквиваленту восковой эпиляции зоны бикини. За этой процедурой удаления волос следует местная анестезия – уколы в те части тела, которые ни один здравомыслящий человек никогда не захочет прокалывать иглами.

Фактически процедура введения CardioSEAL контролируется в реальном времени с помощью флюороскопии или рентгенографии наряду с ультразвуковой камерой, вставленной в мой пищевод, чтобы наблюдать за задней частью сердца. Вся процедура занимает пару часов плюс несколько часов времени на восстановление, пока я лежу, приложив мешки с песком к паху, чтобы убедиться, что бедренная вена и артерия не протекают.

Придя в себя, я почувствовал облегчение, услышав сообщения кардиологов, врачей Клема Дефеличе, Эла Райзнера и Рона Грифки: заплатка встала очень хорошо, и между камерами моего сердца больше нет шунта. С момента инсульта прошло 6 недель ожидания, все время на антикоагулянтах (разбавителях крови). Серия гипербарических кислородных процедур, когда я вдыхал чистый кислород при повышенном давлении, чтобы помочь восстановить периферийное зрение, оказалась удивительно эффективной. Ожидание было мучительным, потому что я все еще боялся следующего инсульта с любым другим осложнением. И чтобы обезопасить себя в такой неопределенной ситуации, мы с Гейл обновили наши завещания.

После успешного завершения «ремонта» я объясняю Люку, что теперь у меня в сердце есть металлическая «заплата». «Ты как Железный человек![276]» – говорит он. Я бы предпочел называться «Человеком за 6 миллионов долларов»[277], но это выдаст мой возраст.

Сердце бьется, как новое, поэтому пришло время реабилитации и постепенного возвращения к вопросу о скафандре. Я не усердствовал с тренировками в период, предшествующий катетеризации сердца, следовательно, нужно привести себя в форму, начав с ходьбы быстрым шагом по дорожкам зеленого городка Университета Райса, перейдя затем к занятиям на тренажерах, поднятию тяжестей и плаванию. Тем временем мое зрение почти нормализовалось – организм рассосал тромб, а зрительная кора мозга зажила.

В течение следующих четырех месяцев прохожу исчерпывающее медицинское обследование и, как ни странно, лишь самое сложное и точное диагностическое оборудование теперь может выявить очень небольшое сужение полей периферического зрения.

В ночь перед первым после инсульта погружением в бассейн для тренировки засыпаю с трудом: сначала будет подводное плавание, а через несколько недель я надену «вторую кожу» – устройство для внекорабельной деятельности, скафандр EMU (Extravehicular Mobility Unit).

В один из прекрасных дней мне наконец-то позволяют снова сесть за штурвал Т-38; стремительной пулей пробить завесу облаков – еще одна важная веха на пути к получению разрешения на полет в космос. Впечатления свежи, напряжены и захватывающи, будто я – астронавт-новичок, которому все только предстоит. Я очень благодарен докторам и медсестрам, вернувшим меня к нормальной жизни, а также доктору Питу Бауэру и другим летным врачам NASA, которые делают все, чтобы я смог благополучно получить статус «готов к полетам».

Желание вернуться в космос растет, и после установки «заплатки» CardioSEAL и компенсации ущерба, нанесенного инсультом, реализуется. Но сначала нужно пройти медкомиссию NASA – большую группу медицинских экспертов, которые должны будут согласиться с тем, что я полностью выздоровел, и никаких остаточного явлений после первого инсульта нет, как нет и повышенного риска повторного инсульта.

Настоящей опорой для меня стал Джон Кларк, летный врач и невролог NASA, который потерял при катастрофе «Колумбии» свою жену Лорел. Он был одним из первых медработников NASA, который пришел ко мне в больницу, когда мне впервые диагностировали инсульт, и именно его настойчивость позволила мне принять участие в гипербарической терапии. Этот все еще в некотором роде экспериментальный метод лечения подразумевает возможность восстановления нервных клеток, «придушенных» ишемическим инсультом, кровоток которых был нарушен. Джон – из парней, не болтающих чепухи. И когда он впервые, как о чем-то само по себе разумеющемся, упомянул о процессе возвращения моего летного статуса, помнится, я посмотрел на него и подумал: неужели Джон просто говорит «когда ты снова полетишь»? Трудно выглядеть серьезно в голубом больничном халате свободного покроя, который бесстыдно обнажает меня перед всем миром при ходьбе, но сейчас не время для самолюбования.

Другие посетители больницы, такие как Роммель (который сейчас возглавляет Управление астронавтов) и Скотт Келли, командир миссии STS-118, также положительно отзывались о моей возможности снова полететь, если я получу зеленый свет от врачей. У меня еще не было настроения начинать думать о STS-118, но их поддержка значила многое.

В нарушение правил я прошу разрешения посетить Медицинскую комиссию, на которой оценивается мой сложный случай с точки зрения возможности выполнения всех обязанностей в космическом полете.

Как врач, который следил за восстановлением собственного периферического зрения, включая измерение полей зрения в гипербарической камере с помощью примитивного устройства собственного изобретения, я хочу описать свои наблюдения и поблагодарить специалистов, которые занимались со мной. Я знаю, что не смогу находиться в комнате для последующего обсуждения или голосования, но я действительно ценю тот факт, что летные врачи NASA усердно работали, чтобы дать мне шанс на борьбу. Во время встречи я жду, с тревогой и надеждой, пока они размышляют. Наконец, через пару часов мне сообщают по телефону невероятные новости: я прошел медицинское освидетельствование, и – та-дам! – готов к запуску!

Как и ожидалось, NASA меняет последовательность миссий из-за трагедии и расследования катастрофы шаттла, и я перехожу с STS-118 на злополучной «Колумбии» в экипаж, готовящийся к более позднему полету STS-120 на челноке «Дискавери». Моим новым командиром будет полковник Пэм Мелрой[278], летчик-испытатель ВВС и ветеран операций «Щит пустыни» и «Буря в пустыне»[279]. Пэм летит в космос не впервые, и на этот раз станет второй женщиной-командиром шаттла. Она была неотъемлемой частью группы по поиску и выкладке обломков «Колумбии»[280], хотя я не очень хорошо знал ее в те дни.

Другими членами экипажа становятся пилот шаттла и полковник морской пехоты Джордж Замка[281], астронавт и полковник Армии Дуг «Уилс» Уилок[282]. Стефани Уилсон[283], наш ведущий специалист по манипулятору и бортинженер шаттла, и Дэн Тани[284], [285] на несколько месяцев останутся на борту Международной космической станции. Также в экипаж войдет Паоло Несполи,[286] итальянский представитель Европейского космического агентства.

При возвращении с орбиты к нам присоединится Пегги Уитсон,[287] первая женщина-командир МКС. Клэй[288] Андерсон, исключительно гордый уроженец Небраски, поменяется местами с Дэном и после 5 месяцев на станции вернется на шаттле вместе с нами. Наконец, неотъемлемой частью экипажа международного комплекса является российский космонавт Юрий Маленченко.[289] А работу на земле возглавит Дерек Хассманн из NASA и его блестящая команда специалистов управления полетом.

Экипаж переезжает в общий офис, и мы вместе начинаем новый тренировочный процесс. Миссия STS-120 потребует нескольких сложных выходов в открытый космос, которыми я буду руководить. Нам предстоит доставить и пристыковать к Международной космической станции модуль «Гармония»[291], открывающий возможность добавления иностранных лабораторий, изготовление которые уже близится к завершению в Европе и Японии. Хорошо пригодится роботизированный манипулятор «Канадарм-2», который мы с Крисом Хэдфилдом помогли установить во время STS-100: с его помощью мы переместим часть солнечных батарей, питающих станцию. Эта сложная задача требует многих часов работы в бассейне гидроневесомости, одном из моих любимых мест в мире.

Чтобы сплотиться и развить навыки коллективного решения проблем, наш экипаж вместе с руководителем полета Дереком Хассманном отправляется на Аляску в поход на байдарках-каяках. Мероприятие, устроенное Национальной лагерно-походной школой лидерства NOLS, о которой я уже говорил, с первого взгляда напоминает отличный отпуск с приключениями, но на деле ставит экипаж в гораздо менее комфортные условия. Жизнь в дикой природе похожа на наказание: значительную часть времени мы мерзнем и остаемся голодными и раздражительными. Запланированный маршрут пролегает через пролив Принца Вильгельма[292] мимо приливных ледников, вода имеет температуру чуть более 7 °C, в ней качаются маленькие голубые айсберги, а по берегу в тумане гуляют черные медведи-барибалы.

Спуск байдарок на воду с отдаленного аляскинского пляжа поначалу захватывает: мы со всем нашим снаряжением стоим вокруг двух инструкторов из NOLS, которые дают нам задание на предстоящие 10 дней. Но из-за солнечного неба, густого хвойного леса и темно-синей воды вокруг мне трудно сосредоточиться на том, что они говорят. Мы не знаем, что в последний раз видим солнце, и в последний раз находимся в сухости и тепле до тех пор, пока катер не заберет нас в конце экспедиции.

В походе мы по очереди выполняем навигацию и руководим действиями всей группы. Хороший день (без потерь) означает, что задолго до заката мы выходим на байдарках в заранее определенную точку, разбиваем лагерь рядом с пляжем, затем готовим ужин и греемся у костра, анализируем события прошедшего дня и стараемся шутить.

Плохой день означает, что тот, кто сегодня руководил, так или иначе облажался, будь то во время сворачивания лагеря, поиска маршрута, высадки на пляж, устройства лагеря и/или приготовления обеда. 7-й день – самый худший, средоточие всех факапов, и он – мой. Когда наступает моя очередь вести группу за собой, я не слишком волнуюсь. С моим-то опытом пребывания в дикой местности, будучи «Скаутом-Орлом», чувствую, что удача в кармане: читай карту, шагай и выбирай место для лагеря. Элементарно.

Как же я ошибался.

День начинается с дождя, который идет не переставая. Но дождь на Аляске – это не дождь в Хьюстоне. Он больше похож на поток ледяной воды, льющийся тебе на спину, пока ты плывешь в ледяной воде. Температура воздуха держится около 7 °C, и в этот день мы уже прошли более 20 миль. Потенциальное место для ночевки не годится – там нет пляжа, только крутой берег, на который крайне сложно выбраться из наших каяков. Впридачу линия морских водорослей слишком высока. Вода во время прилива и отлива поднимается и опускается на 12 футов (более чем на 3,5 метра) от среднего уровня, что гарантированно означает, что приливной цикл приходится на время ночного сна. Во время прилива пляж окажется под водой, и каяки может унести вниз по течению, а это действительно плохо.

Места, которые, как мне кажется, подходят для устройства лагеря, если судить по карте, могут оказаться вне пределов маршрута, потому что ничего нельзя сказать по поводу того, как там поведет себя прилив. В конце дня чувствую, что все голодны, замерзли и вроде как смотрят на меня с вопросом: «И что теперь»? Я и сам довольно голоден и просто хочу, чтобы этот день побыстрее закончился.

На второй возможной стоянке прибой подбрасывает вверх распотрошенного лосося, явно порванного медведем в поисках закуски. Судя по свежему виду «сашими», мохнатый гурман, вероятно, прошел в этом районе самое позднее пару часов назад. Никто не хочет стать основным блюдом на столе аляскинского медведя, поэтому нам нужно побыстрее уйти. Я слышу (или, может быть, просто чувствую), как усиливается ворчание коллектива. Мы обсуждаем, в каком направлении двигаться и смотрим по карте, в какой бухте находимся. Я обнаруживаю, что на дальнейшее обсуждение и анализ мне просто наплевать. Что и делаю.

Я не могу контролировать холод и дождь, и уверен, что, черт возьми, нет никакого хрустального шара, чтобы посмотреть, какие места годятся для ночевки, а какие нет. Это худший день похода. Я мысленно продолжаю его, проверяю и пересматриваю свои решения, а затем повторяю отчет экипажа. Я был на тот момент главным и, в конечно счете, мне было стыдно, что я облажался и подвел всех. Мою обычную улыбку и доброжелательность смыла холодная аляскинская морось.

Три дня спустя, после еще одного эпического захода на веслах в другой лагерь, для разговора по душам ко мне подходит Пэм. Я не очень рад ее видеть. Кажется, она тоже немного обескуражена. Она – реальный лидер, и пытается отступить и позволить членам своего экипажа по очереди менять лидера, чтобы самой остаться над схваткой и наблюдать. Но NASA – конкурентная среда, и, не заняв сильную позицию, даже в таком небольшом походе с приключениями, она позволила команде поддаться раздражительности и стать чрезмерно критичными, что приводит к напряженности между людьми.

Важность этого обнаруживается, когда мы обсуждаем динамику групповой работы. Пэм чувствует бремя лидерства, она озябла и устала, но при этом я могу сказать, что она заботится и обо мне, и обо всем экипаже. Я все еще чувствую себя неудачником и, думаю, буду чувствовать себя так какое-то время, но в тот день происходит нечто значимое: весь коллектив ополчился против меня, но в конце концов Уилс разжег костер, а Пэм первая протянула мне руку помощи.

Школа лидерства показывает, что нам как экипажу еще предстоит научиться работать вместе в трудных обстоятельствах, решать проблемы и исправлять то, что нужно исправить, не нападая друг на друга или не воспринимая себя слишком серьезно. Потому что мы должны помочь построить космическую станцию.