Я - Даго. Я - Даго Пестователь

- Не закрывай этой ночью свою комнату и оставь свои сундуки открытыми. Пусть будут они пустыми, так как ночью случится чудо - они заполнятся золотыми нумизматами и солидами.

Даго ударил своего коня шпорами и, не дожидаясь Карломана, помчался галопом за Альбегундой.

Еще трижды в начале месяца, называемого франками "маиюс" встречались Даго с Карломаном на охоте. Сундуки в комнатах королевского сына наполнились золотыми солидами и нумизматами, переданными Мелейносом.

Но только на третий раз Карломан осмелился спросить у Даго:

- Но кто ты на самом деле, граф? Ты не похож на обычного шпиона.

- Потому, что я и не шпион, - гордо ответствовал Даго. - Мне было предсказано, что, как ты сам станешь императором франков, так и я стану повелителем народов, о которых никто пока что еще не знает, ибо они еще дремлют далеко на востоке. Мне хочется, чтобы ты стал императором, потому что когда-нибудь мне может понадобиться твоя помощь. Но, может, и тебе понадобится помощь от меня. Не желаешь ли ты, по обычаю моего народа, стать мне братом?

Говоря так, вынул он из дорожной сумки золотой кубок, надрезал себе безымянный палец и позволил, чтобы немного крови стекло в сосуд. Затем он передал кубок и нож Карломану.

Немного поколебавшись, Карломан, которому такое братание показалось чем-то языческим, надрезал и свой палец. После этого Даго отпил крови из кубка, то же самое сделал и Карломан.

- Теперь мы стали братьями, ибо, как учит искусство чар, в нас теперь общая кровь. Впрочем, я и без того чувствую, что люблю тебя будто родного брата, - торжественно провозгласил Даго.

- И я люблю тебя как родного брата, - сказал Карломан.

Через три дня Людовик Тевтонский призвал Даго к себе.

- Я знаю, граф, что имение Нибелунгов запущено, а замок следует обновить. Только война и военная добыча помогут нам стать богатыми. Я решил объявить поход против ободритов. Командование я доверил графу Фредегару, дав ему три сотни пеших и конных воинов. Ты дважды был в Фульде, чтобы познакомиться с обычаями ободритов, посему в походе станешь служить ему советом и помощью.

В средине месяца маиюс Даго с графом Фредегаром и тремя сотнями воинов отправились к реке Альбис. К концу месяца им удалось преодолеть течение на плотах из древесных стволов, и вошли они в край склавинов, удивляясь, что нигде не встречают какого-либо сопротивления. Не знал Фредегар, что склавины редко когда становятся лицом к лицу с противником, сражаясь чаще всего обманно, из-за укрытия. Один лишь Даго предчувствовал, что как только углубятся они в преграждавшие им путь распадки и овраги, тут же и нападут на них ободриты.

Наступил третий день месяца, называемого франками юниусом, а склавинами - червенем. Фредегар позволил разбить лагерь на большой лесной поляне. Для графа и для Даго были поставлены шатры, воины же спали у костров или на повозках с провиантом и оружием.

К вечеру в лагерь прибыли двое конных, скорее всего, посланники от короля Людовика, так как Фредегар тут же зазвал их к себе в шатер и долго там с ними беседовал. Среди ночи один из этих вновь прибывших неожиданно появился в шатре Даго.

Было темно. Даго спешно высек огонь и зажег свечу. Несмотря на одежду воина. он сразу же понял, что перед ним женщина. Та положила ему палец на уста.

- Меня зовут Рыхильда, я монашенка из монастыря Альбегунды, - шепнула она. - Тебе, граф, я приношу поздравления от нее и свое тело, ибо госпожа моя желает, чтобы, обладая мною, ты, как бы, любил и обладал ею.

- Привезла ли ты какие-нибудь новости? - спросил Даго.

- Да. Твой приятель Мелейнос погиб от случайной стрелы на совместной охоте с маркграфом Радбодом, графом Теодориком и мажордомом Мегинфридом...

Она задула свечу и начала снимать с себя кольчугу, кафтан и сапоги. Раздевшись донага, легла она на овечьей шкуре, которую расстилал для себя Даго. Тело женщины виделось ему в темноте белым пятном. Он буквально затрясся от вожделения, так как уже много дней не было у него женщины. Он быстро разделся и лег рядом с монашенкой, желая без промедления войти в нее, но та отодвинулась от него.

- Погоди, граф. Моя госпожа прислала тебе баклажку вина. Если выпьешь его, не станешь помнить, что обладаешь мною, так как лишь она будет в мыслях твоих.

Не знала она, что Даго с самого детства не принимал из женских рук ни еды, ни питья, если женщина поначалу не испробует угощение. Потому-то, когда монашка подала ему упомянутое вино, он попросил, чтобы сначала отпила она сама.

- Нет, нет, граф! - чуть ли не закричала та со страху. - Это вино зачарованное. Если я выпью его, то сама поверю, что стала Альбегундой.

Даго все понял. Мелейноса убили. У стен Регенсбургского замка имелись уши. Кто-то донес Людовику про охотничьи выезды, которые Альбегунда устраивала для него и для Карломана. Кто-то получил от Карломана грсть золотых солидов, но кто-то еще сообщил об этом королю.

Левой рукой Даго крепко обхватил Рыхильду за голову, а правой расцепил ей зубы. И хотя женщина кусала его, он влил вино в рот монашки - не каплю, не глоток, а почти всю баклагу.

Спустя немного времени тело женщины сотряслось судорогой, монашка пыталась закричать, но Даго ладонью закрыл ей рот. Он чувствовал, как бьется в смертных муках Рыхильда, но никто не услыхал из его шатра даже малейшего стона.

Мертвое нагое тело Даго оставил на овечьих шкурах. Сам оделся поспешно и вышел из шатра. Его верховой конь, и еще один, вьючный, с мешками, наполненными одеждой, полученными от Мелейноса золотыми солидами и серебряными денарами, стояли рядом, привязанные к специально вкопанному столбу. Средина ночи уже минула, костры, у которых бодрствовала стража, уже догорали. Никого не взволновало то, что Даго идет в шатер Фредегара, где до сих пор горела свеча, а сам граф разговаривал со вторым королевским посланником. Даго бесшумно скользнул вовнутрь и, прежде чем те успели схватиться за мечи, снес своим Тирфингом головы Фредегару и тевтонскому воину.

Торопясь, Даго отвязал своих лошадей от столба, вскочил на верхового коня и, не привлекая ничьего внимания, пропал в темноте.

Небо было беззвездным, но в лесу Даго сразу же попал на светлую полосу песчаной дороги и, даже неясно почему, но ему было известно, что дорога эта ведет на юго-восток. Он ехал не спеша, ведя вьючную лошадь в поводу. Его попеременно мучило чувство то жары, то холода. Так вновь проявилась в нем болезнь, называемая Жаждой Деяний. Стало ему ведомо, что пришло время, когда следует возвратиться туда, где он родился, и разбудить спящего великана.

Через четыре дня неспешной езды, в самый полдень, Даго добрался до берега большой реки, которая на одной из трех больших таблиц, принадлежавших когда-то великому императору Карлу, носила имя Свебской или же Вядуи, хотя обыкновенно называли ее Рекой Забытья.

Две пары лошадей мчались галопом по границе между лесом и болотами. Даго, не переставая, лупил бичом по их спинам, тяжелая повозка с золотом даже стала подпрыгивать на выбоинах, разбрызгивая фонтаны грязи. Где-то далеко перед ними замаячил отблеск костра, разведенного, скорее всего, Авданцем; за собой же он чувствовал чуть ли не материальное присутствие ужасной смерти.

Зифика пришла в себя и пыталась разорвать держащие ее узы. Тогда Даго сначала замедлил бег лошадей, а потом и вовсе остановил повозку. Он схватил девушку в свои объятия, гладя ее лицо и волосы.

- Я не разрешу тебе возвратиться туда, где вот-вот начнет гулять Мор, - все время повторял он. - Я женюсь на тебе, и ты вольешь в мой род свою савроматскую кровь. Я буду повелителем, а ты - повелительницей. Вместе мы создадим державу настолько могущественную, что ее не сможет победить никакая людская сила.

Зифика молчала, хотя и перестала вырываться из веревок. Даго схватил вожжи и направил повозку в сторону горящего костра.

КОНЕЦ ПЕРВОГО ТОМА

Перевод В.Б.МАРЧЕНКО

1993-1996

ЗБИГНЕВ НЕНАЦКИЙ

"Я - ДАГО, ПЕСТОВАТЕЛЬ"

том второй цикла "DAGOME IUDEX"

ZBIGNIEW NIENACKI

JA, DAGO PIASTUN

Tom drugi cyklu "DAGOME IUDEX"

Рojezierze 1989

Перевод: Марченко Владимир Борисович

"Нет ни человека, ни дела, ни явления, ни вещи какой-либо, пока не будут они надлежащим образом названы. И власть, таким вот образом - это способность своеобразного нарекания людей, дел, вещей и явлений, чтобы наименования эти повсюду были приняты. Это власть именует - что хорошо, а что плохо; что белое, и что черное; что красиво, и что отвратительно; Что геройством назвать, а что предательством; что служит народу и государству, а что народ и страну рушит; что лежит по левой руке, а что по правой; что находится спереди, и что сзади. Власть определяет даже то - какой бог силен, а какой слаб; что следует возвысить, а что унизить."

КНИГА ГРОМОВ И МОЛНИЙ

глава "Об искусстве управления людьми"

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ХЕЛЬГУНДА

Хельгунда, дочь Хока, любовно касалась княжеской короны, которую за восемь десятков невольников прислал ей отец из Юмно. К короне, по ее просьбе, он прибавил еще пять десятков оружных наемников, кучу вышитых чепцов, кафтанов из шелка, различной расцветки платьев, пестрых лент, поясов с золотыми бляш­ками, золотых же шпилек, были там же серебряные ожерелья с гинтарасом, несколько пар золотых сережек, большие и малые броши с драгоценными каменьями, четыре золотых перстня и несколько коробочек с благо­вониями.

Корона представляла собой широкий золотой обруч с инкрустированными в него изумрудами. Она прекрасно смотрелась на буйных каштановых волосах Хельгунды, когда же надела она еще кафтан да пурпур­ное платье, пурпурный же плащ, прошитый золотыми нитями, тем сильнее выделился необычно светлый отте­нок кожи на лице и шее женщины. У Хельгунды были огромные зеленые глаза и темные брови, уста неболь­шие, полные; ладони маленькие – и, видимо, не было, как она часто себе представляла, во всем мире женщины, красивей ее. Она родила ребенка, но тут же отдала его мамке-кормилице, потому-то груди у нее стали еще большими, ядреными и круглыми.. Нагая, она казалась себе даже красивей, чем одетая в самые изысканные наряды, и жалела, что один только Гизур, командир ее наемников, насыщает свой взор этой наготой. Как же часто ненавидела она его за то, что тот ревновал ее; редко случалось, чтобы она давала пиры в парадном зале княжеского двора, где, сидя рядом с Гизуром, ловила полные желания взгляды богачей и воинов, ибо ничто не доставляло ей большего наслаждения, чем мужское возбуждение. Если бы не Гизур, каждую ночь принимала бы она в ложе иного мужчину, не отдаваясь бы ему сразу, но наготой своей пробуждая вначале безумное жела­ние и все большую дерзость до потери разума, до того момента, когда разъяренный неуемной похотью, он на­сильно брал бы ее. Но имел ее лишь Гизур, и случалось, что Хельгунда размышляла над тем, как убрать его из своей жизни: пронзить стилетом или же отравить. Вот только, кто бы тогда проявил достаточно мужества, чтобы защищать Гнездо, удерживать в башне Пепельноволосого и совместному их ребенку, ее и Гизура, дать в будущем княжескую корону? Кто победил бы взбунтованных богачей, Повал из Крушвиц и Дунинов из Позна­нии, которые – как сама то слыхала – тоже заказали для себя княжеские короны? Когда Гизур окоротит Повал с Дунинами, тогда – предварительно приказав ему убить Пепельноволосого – она подаст любовнику ядовитый отвар из сромотника-веселки. Тогда руки ее станут просить могучие князья, подарки ей слать, завоевывать но­вые страны, она же каждому оставит надежду и подарит одну ночь, после которой станут они по ней тосковать и драться ради нее. И поступая так, останется она свободной, еженощно имея нового любовника, а княжество ее станет королевством.

Хельгунда тосковала по родному Юмно, которое называли городом "великолепнейшим", ибо, как гово­рили о том некоторые путешественники, был он наиболее многолюдным в этой части света. Населяли город склавины, они же правили здесь: отец Хельгунды, Хок, тоже был склавином. Но наряду с ними полно здесь было греков, ищущих приключений аскоманов, богатых купцов из страны муслиминов и даже саксов, что дали себя окрестить; правда, в новой вере открыто в городе признаваться они не могли, даже показываться с крестом на груди, ибо люди в Юмно ненавидели умершего на кресте человека. Разные люди по-разному город тот называли: Юмно, Йомсборг, Волин, Юлин, кто как. В городе имелся маяк, который по ночам огнем, назы­ваемым греческим, показывал путь мореплавателям. Более всего почитали здесь Триглава, бога с тремя лицами, находившегося в главной контине-святилище, выстроенной умением необычным, изнутри и снаружи украшен­ной резными статуями, представлявшими образы людей, птиц, диких зверей, изготовленных и раскрашенных так, что все эти людские и звериные существа, казалось, жили как настоящие. У стоп Триглава лежало огром­ное копье. Говорили, что оставил его здесь Юлий Цезарь, прадавний повелитель Ромы, что город этот основал, и потому-то некоторые называли его Юлином по его имени. Под статую Триглава перед всяким военным или же торговым походом либо же после такого похода приносили богатые дары, золотые или серебряные жбаны, десятую долю каждой добычи. Жрецов просили поворожить, и советы их потом тщательно соблюдали. Воро­жил же жирный черный конь, которого никто и никогда не объездил. Именно его проводили жрецы меж раз­бросанных по земле копий, и если ни одного конь копытом не цеплял, тогда с верой приступали к исполнению собственных планов.

Красивым был город Юмно и веселым; возвращавшиеся с добычей пираты всю ее тут же продавали, а затем день и ночь гуляли по многочисленным корчмам да веселым домам, потому-то отовсюду доносились звуки музыки и веселое пение. Ах, сколько же раз, тихонько выбравшись из отцовского дома, гуляла она с пиратами, плясала, пищал от утехи…

А тут, в Гнезде, жила она как в тюрьме, обреченная лишь на Гизура и его наемников, на склавинских воев, мелких купцов и ремесленников. Здесь она не могла себе даже любовника позволить, поскольку тут же узнал бы об этом Гизур, узнал бы о нем Гизур – любовнику бы голову отрубил, ее же саму приказав батогами избить, хотя она была княгиней, он же сам лишь командиром наемников.

Уже в тринадцать лет она привлекала внимание своей красотой всего Юмно. На пирах, которые уст­раивал ее отец, вроде бы как для собственной, детской забавы, любила она садиться на колени гостей отца, в основном – богатых купцов и знаменитых пиратов, и ей доставляло удовольствие, когда сквозь тоненькое платьице, под своей девичьей попкой чувствовала она, как напрягается мужской член. Когда же тот вставал колом, хихикая, спрыгивала она с этих колен и перебиралась к другому мужчине. Точно так же поступала она и с собственными старшими братьями, пока один из них, когда отца не было дома, не заволок к себе и, обезумев от животного желания, не изнасиловал ее. Тогда познала Хельгунда наслаждение, и с тех пор лишь насилие доставляло ей истинное удовольствие. Поняла она и еще одно. Насилие дарило удовольствие не только ей, но сопротивление женщины лишь усиливало возбуждение мужчины. Окружавшие ее люди чаще всего редко спрашивали женщину о том, желает ли она их, брали, совершенно не интересуясь ее переживаниями, потому-то, в основном, и имели женщин недвижными и стылыми, словно колоды или трупы. Она же сама сражалась до тех пор, пока не чувствовала в себе мужской член. И вот тут она изумляла мужчину переменой в себе. Хель­гунда начинала выказывать резкое желание и наслаждение, всем телом сопровождая мужчину на пути к любов­ному счастью. Мужчинам тогда казалось, что это именно они какие-то чудесные дарители наслаждения, а ни­что столь не привязывает мужчину к женщине, как осознание того, что именно ты разбудил ее желание. И вот это переживание удовлетворения девица научилась проявлять самыми различными способами, то громко крича, то двигая мышцами влагалища, обильно выделяя любовную слизь, выворачивая глаза, выгибая тело ду­гой или заставляя трястись его в спазмах. И если вначале она притворялась, со временем и вправду начала по­знавать упоение и проявлять его во всей силе. Еще она поняла, что мужчина приходит к наслаждению быстрее, чем женщина, поэтому начала следить за лицами пыхтящих на ней мужчин. Сжимая мышцами собственного нутра их член, она чувствовала, как близятся те к свершению, и постепенно освоила искусство доведения самой себя к тому же одновременному с мужчиной свершению, поскольку и это тоже возбуждало ее. И с тех пор об­рела она всяческую власть над теми, кто рядом с нею чувствовал себя истинными и великолепными любовни­ками. И даже будучи с другими женщинами, всегда тосковали по ней.

Ей было пятнадцать лет, когда до ушей Хока дошли вести, будто дочь его приманивает к себе в ком­нату все новых и новых мужчин или же шатается ночами по улицам и публичным домам, предлагая грязным бродягам насиловать себя. Хок вспыхнул гневом, жестоко избил Хельгунду и закрыл ее в доме. Он не знал, что с нею делать, как вдруг получил от князя Голуба Пепельноволосого сто невольников в подарок и предложение отдать дочь в жены и сотню воинов, поскольку против Голуба взбунтовались два могущественных рода, Повал и Дунинов. Наемные воины из Юмно должны были помочь Пепельноволосому в подавлении бунта, потому что сам он располагал весьма слабыми и ненадежными силами.

Посланников Голуба Хок принимал по-королевски. Он снабдил Хельгунду богатым приданым, нанял сотню норманннов и поставил командовать ими самого храбрейшего – Гизура с острова Фони. Весь этот кортеж направился к стране лендицов, где Хельгунда должна была сделаться княгиней и женой Пепельноволосого. Но уже во время ночлега над озерами Медве, Хельгунда призывала Гизура изнасиловать ее, а потом вместе с ним запланировала, что она с Гизуром овладеют княжеством Голуба. Потому-то никогда Пепельноволосый не при­нял Хельгунду в своем ложе. Лишь только прибыли они в Гнездо, Гизур перебил верных Голубу воинов, самого же князя закрыл под замок и держал так долго, пока Хельгунда не родила их ребенка, Аслака. В течение этого времени Гизур дважды пытался победить то Повал, то Дунинов, но всякий раз его разбивали. В конце концов, он заключил с ними перемирие – вроде бы, от имени Пепельноволосого, что каждый останется при своем: По­валы в Крушвицах, Дунины – в Познании, Пепельноволосый же – в Гнезде. Договор с самого начала был об­манным, ведь каждая из сторон собирала силы, чтобы победить другую. Так прошло три года, в конце концов, Пепельноволосого посадили в башню на озере лендицов, а от имени малолетнего Аслака, вроде бы сына Го­луба, править начала княгиня Хельгунда. Тем временем, из сотни наемников из Юмно в живых осталась всего половина, поскольку в боях армия Гизура становилась все меньше. Чтобы нанять новых воинов, Гизуру прихо­дилось грабить свою землю, брать людей в плен и отсылать их в Юмно или же к князю Гедану. За полученные деньги он нанимал новых норманннов, так что теперь в Гнезде их было уже полторы сотни. Купцы обходили потрясаемую внутренними войнами землю, где никто не мог обеспечить им безопасный проезд, стороной. Со­левые жупы захватили Повалы из Крушвиц. Гнездо беднело, а вместе с ним уходило богатство и из всей страны лендицов. В такой ситуации Гизур все больше местных брал в неволю и продавал их на сторону, устраивал он походы в земли гопелянов и Крылатых людей, снова захватывая невольников, а деньгами за их продажу напол­нял казну Хельгунды. В опасении перед неволей люди из земель лендицов скрывались по лесам и так породили лестков, людей, настроенных против княжеской власти и неустанно нападавших на воинов Гизура. Случалось такое, что лишь могучие валы Гнезда защищали Хельгунду от нападений этих лестков. Росло также и могу­щество Повал и Дунинов, хотя и их самих начали дергать лестки. Хельгунду спасал и тот факт, что точно так же, как и ее, они ненавидели друг друга, и когда Хельгунда приказала ювелиру изготовить для себя княжескую корону, тут же подобно поступил и Дунин, а потом и Повала. Вот только для нее корону изготовили в Юмно и прислали вместе с множеством подарков и пятью десятками наемников. "Теперь-то уж я сильнее Повал и Дуни­нов," – посчитала Хельгунда и целыми днями ласкала свою золотую княжескую корону, не допуская к себе в ложе Гизура, поскольку тот все еще был не способен выступить против Повал и Дунинов, не мог он перебить и лестков. Тогда Гизур брал княгиню силой, только это уже не доставляло ей того удовольствия, как бывало раньше.

И так случилось, что как-то летом дошла до ушей Хельгунды и Гизура весть, будто Пепельноволосый исчез из башни на острове озера лендицов. Гизур тут выслал туда крупный отряд воинов, которые застали и башню, и остров совершенно заброшенными. Только и того удалось им узнать, что Пепельноволосого, якобы, съели мыши. Неужто они же съели еще и стражников-норманннов и невольников-слуг?

Вскоре уже по всей стране пошли разговоры, что перед тем, как Пепельноволосого с его наложницей сгрызли мыши, появился у него человек по имени Даго Господин и Пестователь, которому старый князь добро­вольно отдал кожаную ленту на волосы с золотистым камнем, признак власти княжеской. К этой повязке ни Хельгунда, ни Гизур никогда не относились серьезно, поскольку теперь в качестве признака княжеской власти надлежало носить корону.

Гизур разослал по городам и весям множество шпионов, и те приносили все более странные вести. Так вот, Пестователь этот стал во главе сотен лестков, и когда в Гнезде Гизур начал готовиться к обороне города, оказалось, что тот направился в Страну Квен, чтобы помочь королеве Айтвар в войне с мардами.

- Погибнет. Если не убьют его марды, то уж наверняка женщины из Страны Квен, ведь он мужчина, - заявил Гизур Хельгунде.

Зима была беспокойная. Гизур готовил войско к окончательной расправе с Повалами. В Гнезде уже на­чало не хватать соли, потому-то вопрос победы над Повалами казался самым важным. Только Крушвиц, точно так же, как и Гнездо, был обнесен крепкими валами Нелюбами Пепельноволосыми. Проводить осаду Крушвиц не имело смысла, одно лишь столкновение в открытом поле могло дать победу. Всякую ночь в своем ложе Хельгунда с Гизуром размышляли над тем, каким образом выманить войска Повал из града в поле, только ни­какая разумная идея в головы им не приходила.

И вот как-то раз в комнату, где Хельгунда белыми пальцами ласкала свою корону, неожиданно вбежал Гизур и пал пред нею на колени. Не как любовник, ни как вождь, но как перепуганный воин перед собственной владычицей.

- Пришло сообщение, будто тысячи мардов встали лагерем на левом берегу реки Бук, - перепугано бормотал он. – Пользуясь морозами, собираются они преодолеть болота и реки, чтобы потом напасть на наши земли. Нам остается лишь одно – бежать в Юмно.

- Зачем? Разве марды способны захватить Гнездо?

- Их тысячи. Это же дикие люди. Они обрезают женщинам груди. Они окружат Гнездо и возьмут нас голодом. У нас нет соли, запасы зерна кончаются, вяленого мяса тоже нет. Никто не ожидал осады.

- Ладно, дадим им выкуп.

- Они его возьмут, только слова не сдержат. Это же кочевники, Хельгунда. Они потянут тебя на аркане за своими лошадями. Мы здесь все подохнем. Какое тебе дело до Гнезда? Ты сама из Юмно, я с Фони. Убегая, мы спасем себе жизнь.

Хельгунда начала паковать свои вещи в путевые сундуки, кузнецам было приказано подковать лошадей и отремонтировать десятки саней. При мысли о мардах неустрашимый Гизур, мужчина громадного роста и страшной силы, даже трясся от страха, и страх его передавался Хельгунде.

- А что Повалы? – спросила она любовника.

- Тоже готовятся бежать. Одни только Дунины считают, будто марды до них не доберутся.

Из-за громадных валов города, расположившегося на высокой горе, окруженной тремя озерами так, что лишь с восточной стороны узкая полоска суши позволяла добраться до главных ворот, известия о панике, что воцарилась при дворе Хельгунды, будто капли воды из дырявой бочки постепенно проникали и на два под­градья, усиливая страх перед мардами. Купцы, торгующие воском и мехами, горячечно строили сани. Золотых дел мастера закапывали свои сокровища в земле. Цена саней и коня возросла четырехкратно. Кто обладал ка­ким имением и ценил свою жизнь, желал присоединиться к эскорту Хельгунды, который по дороге должны были охранять две сотни оружных. Гизур решил, что в Гнезде останется только небольшой гарнизон из самих лендицов; их он предназначил на заклание. Люди победнее, у которых не было лошадей и саней, намеревались бежать в леса и поселиться там в землянках, только суровая зима и глубокие снега удержали их на месте.

Восемнадцать сундуков с богатствами Хельгунды были уложены в сани перед княжеским двором. Ржали и топали кони двух сотен норманннов. Вот только ночью пошел снег, он падал весь день и еще одну ночь, на дорогах навалило такие громадные сугробы, что про отправление в Юмно не могло быть и речи. Сундуки остались в санях, лошадей же выпрягли и закрыли в теплых конюшнях. Хельгунда часами кружила по комна­там, оголенным от ковров, мехов и более-менее ценной мебели. Она прекрасно понимала, что в Юмно ее не ждет ничего доброго. Не обрадуется Хок ее возвращению, и наверняка как можно скорее он выдаст ее за ка­кого-нибудь грубияна-ярла или за кого-нибудь из родичей побогаче. Гизуру же попросту отрубит голову, что не сумел защитить княжество Хельгунды.

И вот когда она металась так по комнатам, где раздавался плач болезненного Аслака, опека над кото­рым была доверена Милке из выродившегося рода Землинов, вдруг услышала на дворе громкие возгласы. Хельгунда выбежала на снег и мороз с непокрытой головой, в простом платье, даже без мехового плаща. Там она увидала пыхающего паром от езды коня и Ящолта, одного из тех, что были родом из лендицов и верно служили княгине.

- Княгиня, - поклонился ей Ящолт. – Некий Пестователь во главе сотни лестков победил мардов и за­ставил их вернуться в Паннонию. Сообщение верное. Столь же верным является известие, что дикие женщины из Страны Квен разгромили Плоцк на Висуле и сожгли порт, откуда мы до сих пор сплавляли зерно Гедану.

Хельгунда стиснула губы и спросила про Гизура. Ей сообщили, что тот рано утром отправился по де­ревням, чтобы забрать лошадей. Тогда она приказала слугам и воинам занести ее сундуки в дом и вызвала к себе Ящолта и норманнна по имени Годон.

Те застали княгиню в ободранной от драпировок спальной комнате. На волосах у нее была княжеская корона, плечи были прикрыты княжеским, пурпурным, вышитым золотыми нитями плащом. Перед тем, как прибыли воины, она вынула из коробочки два золотых перстня и теперь держала их на своей маленькой ладони.

Оба мужчины были рослыми, светловолосыми, одетыми в кольчуги и железные наголенники. В знак уважения они сняли шлемы с коровьими рогами. После Гизура они занимали наивысшее положение среди вои­нов Гнезда.

- Гизур оказался трусом, - объявила Хельгунда. – И я решила, что уже никогда не впущу его к себе в ложе. Вы двое с этих пор будете стоять на страже у дверей моей комнаты. А в качестве знака, что я даю вам такую власть, примите от меня эти два перстня.

- Что мы должны будем сделать, когда Гизур вернется? – спросил Ящолт, обладатель столь молодого и красивого лица, что Хельгунда уже знала, что его первого вскоре впустит в свое ложе.

- Вы приведете его пред мое лицо, только не отступайте от него ни на шаг. Он был отважен, когда нужно было расправиться с Пепельноволосым, беспомощным старцем. Это он вынудил, чтобы я закрыла соб­ственного мужа в башне. Отважным был он и тогда, когда хватал невольников из моего собственного народа и продавал их в Юмно или же Гедану. Зато он испугался мардов, которых победил какой-то Пестователь, имея всего сотню людей.

Еще до того, как Гизур вернулся, ведя с собой награбленный по деревням десяток лошадей, комнаты княжеского двора выглядели как ранее. Хельгунда приняла бывшего любовника в большом зале, в котором стены были завешаны шкурами кабанов. Она сидела на троне в своей княжеской короне и в самых красивых одеждах. Впервые в жизни она почувствовала себя истинной владычицей, и при мысли о Гизуре ее небольшие губы бледнели от злости.

Гизура привели Ящолт и Годон и приказали ему опуститься на одно колено. Одновременно они позво­лили, чтобы свидетелями унижения командира стали три десятка норманннов, которые заполнили почти весь зал.

- Что ты знаешь о мардах? – спросила его Хельгунда.

- Их победили, - ответил тот, чувствуя, что ему грозит смерть.

- Ты это свершил?

- Некий Пестователь.

- Мне говорили, что у него была всего сотня воинов, в то время, как у тебя имелось целых двести храб­рых рыцарей. Ты трус и больше не можешь командовать мужчинами. Сядешь в зале с женщинами и будешь прясть кудель.

Более трех десятков мужских глоток взорвалось столь громким, что он оглушил всех, смехом. Но Хель­гунда дала знак рукой, чтобы все успокоились

- Где мой муж, Голуб Пепельноволосый, истинный повелитель этой земли? – спросила она у Гизура.

- Не знаю. А находился в башне на озере лендицов. Исчез…

- Мыши его съели?

И снова оглушительный гогот.

Хельгунда указала на пустое место рядом со своим троном. Когда-то там стоял золотой трон Пепельно­волосого. Этой ночью своим женским умом поняла она, что плохо сделала, закрывая супруга в башне. Одинокая и красивая владычица всегда будет зависеть от милостей любовника, такого как Гизур или другого, вроде Ящолта или Годона. Совсем по-другому может быть, когда на троне воссядет муж, и лучше всего, если будет он старым и неспособным к любви. Это на него можно свалить любой грех, зато себе приписывать любую заслугу, прика­зывать убрать невыгодного любовника, а другого одарить склонностью. Еще хорошо, когда на троне восседает повелитель из древнего рода и здешнего люда, а не чужак, какой-нибудь норманнн, ведь чужого легче всего не­навидеть.

- Еще сегодня должен здесь встать второй трон для повелителя всей этой страны, - медленно и тор­жественно возвестила Хельгунда. – У тебя, Гизур, были тайные замыслы, самому сделаться здесь князем. Это ты пленил князя Голуба в башне, меня же сделав безвольной. Но я нашла защиту в воинах, верных моему отцу, князю Хоку. За то, что вы встали на моей стороне, - обратилась она к норманннам, - я удваиваю вам жалование.

На сей раз радостный рык потряс всем залом, после чего раздались шумные удары мечами в щиты, знак уважения и верности. Гизур понял, что уже ничто не спасет ему жизнь, разве лишь то, что он был отцом Асла­ка.

- По причине этого самозванца, Гизура, - продолжила Хельгунда, - этот край распался, укрепились си­лой роды Повал и Дунинов, а вместе с ними и других. Трусостью своей Гизур желал заставить нас покинуть Гнездо, тем самым – собственную страну.

Хельгунда знала, что ее слова придутся воинам по душе. Практически все норманнны уже сумели по­немногу выучить здешний язык, они поженились на склавинских девицах, выстроили себе дома, устроили жизнь, у многих были маленькие дети. Так что мысль о возвращении в Юмно их совсем не радовала. Этот край они уже считали своим собственным.

- Даю тебе последний шанс, Гизур, - заявила княгиня. – Ты отправишься на поиски Пепельноволосого и привезешь его, живого или мертвого. Если обнаружишь мертвым, объявишь, что его убил Пестователь со своими лестками. Кто-то должен сесть на троне рядом со мной, чтобы край этот имел законных правителей. Если не вернешься в течение семи дней, на троне сядет Аслак, а Ящолт с Годоном наденут ему на голову кня­жескую корону. Я же стану править только лишь от его имени, поскольку сейчас он дитя. Но это сын Голуба Пепельноволосого, истинный правитель этой страны.

Гизур хотел крикнуть: "Неправда, ты никогда не была в ложе Голуба! Это мой сын!" Но он смолчал, зная, что после таких слов шея его почувствует удар меча Ящолта или Годона.

- Выбросьте его на двор! – приказала Хельгунда.

Ящолт с Годоном схватили Гизура за плечи и выволокли его из помещения. На дворе ему подали коня и открыли ворота.

Через семь дней резчики покрыли золотом второй трон, который установили в зале приемов. На этом троне уселся трехлетний Аслак, в специально пошитом небольшом пурпурном плаще. Хельгунда отдала свою корону золотых дел мастерам, которые уменьшили ее до размеров детской головы. Именно эту корону, предва­рительно пригласив купцов и богатых людей из подградья и более-менее знаменитых воинов, Ящолт с Годоном торжественно возложили на черные волосы мальчишки. Рядом с Аслаком на втором троне восседала Хельгунда с золотой повязкой на каштановых волосах. Все прекрасно понимали, что это она правит от имени сына, а от ее имени властью распоряжаются Ящолт с Годоном. Ибо поняла княгиня женским своим умом, что когда имеешь двоих конкурентов для собственного благоволения, править намного легче, когда любовник всего один.

Об этом же странном Пестователе вестей не было никаких, потому с концом зимы Хельгунда, Ящолт и Годон вновь начали проводить советы, каким бы образом выманить в поле на бой Ольта Повалу Старшего и захватить Крушвиц, равно как наложить руки на соляные жупы гопелянов. Хельгунда попеременно высылала за пределы Гнезда то Годона, то, опять же, Ящолта, и в это же время то одного, то другого впускала в свою комнату, приманивая собственными прелестями до тех пор, пока те, забывая про ее высокий род, не насиловали ее, теряя ум от желания. Хельгунда надеялась, что когда-нибудь они убьют один другого в приступе ревности, и тогда она сама станет во главе войска. Она даже начала привыкать к этой мысли, надевая мужское одеяние воина, позолоченную кольчугу, позолоченный шлем, легкий меч и небольшой щит, садясь на боевого коня и ежедневно, во главе малого отряда объезжая Гнездо и округу.

По растаявшему снегу прибыло посольство от Карака из Каррадонона, князя висулян, могучей дер­жавы на юге. Князь Карак замыслил напасть на защищенный и самоуправляемый город Калисия, через который вел старинный люгийский янтарный тракт, и десятки купцов имели там свои склады. Он уже попытался сделать это в прошлом году, но городу удалось устоять, сам же Карак понес значительные потери. И тогда запланиро­вал он ударить совместно с Хельгундой, с двух сторон. А после захвата Калисии добычей они поделятся. Для этого он выслал в Гнездо посольство со своим старшим сыном, Караком Вторым.

Сын князя был юношей настолько красивым, что, принимая его в большом зале вместе с малышом Ас­лаком, Хельгунда чувствовала, как от желания у нее буквально горит в низу живота. Только она не проявила этого, пообещала сыну князя обдумать предложение Карака, а ответ дать через несколько дней. Но уже на сле­дующий день она отослала двух своих командиров на охоту, а юношу впустила к себе в спальню и так долго манила собственными прелестями, пока тот, совершенно позабыв о своей роли посла, не набросился на женщи­ну и не поимел, разрывая на ней драгоценный кафтан. То, что переживал с княгиней молодой Карак, казалось ему чудесным сном. Набрасываясь на нее и пе­реламывая ее сопротивление силой, он считал, что назавтра его встретить страшная и суровая кара. Но потом, когда задрал он ей юбку и обнажил розовые ляжки, черное от волос лоно и твердый купол живота, а затем впихнул ей в промежность свой член, тело Хельгунды неожиданно размякло, сопротивление закончилось, крепко обняли юношу ее руки, в своих же устах почувствовал он ее влажный и горячий язык, кончик которого перемещался по его небу. Туловище Хельгунды начало двигаться в соответствии с движениями его тела, и хотя до сих пор он имел множество простых девок и дворянок своего отца, никогда-никогда не испытывал он столь роскошного и любовного зажима члена в женском лоне, ни у какой-либо женщины не встречал такого трепета желания, ни от одной не слышал он столь пронзительного крика исполнения. Никто из известных ему до сих пор женщин не пахла так красиво мускусом и какими-то маслами, которые в соединении с запахом ее возбужденной промежности, пробуждали в нем все новые и новые телесные желания. Как правило, за ночь у него бывало два или три сближения с женщиной; теперь же он ломал сопротивление Хельгунды – ведь всякий раз она опиралась его желанию – целых шесть раз. А потом хотя был он уставшим, и член его опух и болел, не остались насытившимися наготы Хельгунды остались его глаза, ноздри его все так же жаждали его запаха, уши – воплей ее исполнения.

Той ночью юный Карак влюбился в Хельгунду настолько сильно, что дал ей присягу: он убьет своего отца Карака, станет князем висулян, свяжется с Хельгундой узами брака и соединит вместе две страны. Хельгунда присягу приняла, поскольку женским своим умом поняла, что когда создаст с Караком Вторым одно государство, оно станет необычайно могущественным. Вместе они отберут от Повал Крушвиц и солевые жупы, победят Дунинов, а потом разграбят Калисию.

И хотя было в обычае послов, что хотя бы несколько дней, а то и недель гостили они при дворе повелителя, молодой Карак уже на следующий день покинул Гнездо и направился в обратный путь в страну висулян, чтобы убить своего отца и захватить власть, так мучило его желание тела Хкльгунды. Впрочем, он сам тоже осознавал, сколь могущественное государство они создадут. И если подобное уже существовало к югу от гор Карпатос и называлось Великой Моравией, представляя собой постоянную угрозу для висулян, то после свадьбы с Хельгундой, к северу от гор Карпатос родится другое могущественное государство, и Великая Моравия никогда уже не рискнет пересечь эти горы. Желание к женщине соединилось с желанием власти, а нет большей силы, чем две эти страсти.

Через несколько дней пришла в Гнездо странная весть будто бы Край Мазовян охватил Мор, ужасно проредив весь народ. Вдоль границ государства лендицов Хельгунда расставила стражей, приказав убивать или поворачивать назад любого, кто прибудет из той стороны, чтобы не принесли они Мор в Гнездо. Впоследствии стало известно, что Мор истребил Край Квен, не оставив живым ни единого живого существа. Еще потом прибыло посольство от Ольта Повалы Старшего, и в большом помещении для приемов самые лучшие рыцари Поавлы, при толпе свидетелей, опустились на одно колено перед Аслаком, предавая себя под его власть. С собой они привезли четыре телеги соли в знак соединения. Ибо оказалось, что Ольт Повала Младший сбежал из Крушвиц к Пестователю, который остановился в Высоком Граде над рекой Висулой. Рассказывали, что от Диких Женщин, в качестве выражения благодарности за победу над мардами, получил он телегу, полную золота. Благодаря этому золоту, сотни кузнецов куют для него оружие, сотни людей приходят к нему, чтобы стать оружными всадниками или же щитниками, дабы помогать ему в бою со всяческой властью, ибо Пестователь милостив к лесткам. Пестователь принял под свою опеку Ольта Повалу Младшего и пообещал ему Крушвиц, который отберет у его отца, Повалы Старшего. Опасаясь того, что с приходом лета войско Пестователя окружит Крушвиц, Повала Старший прислал знаки подчинения Аслаку, умоляя Хельгунду, чтобы, в случае осады города, она сама вместе с войском поспешили ему на помощь.

И ответила ему Хельгунда от имени своего сына Аслака:

- Отлт Повала Старший подчинился мне и признал в сыне моем, Аслаке, князя лендицов и гопелянов. Поэтому, как только станет грозить ему опасность, мы прибудем с помощью и совместно победим врага.

Послы Ольта Повалы Старшего уехали, оставив жителям Гнезда четыре воза, полных соли. Тем же вечером в своем дворе Хельгунда устроила пир для Ящолта, Годона и наиболее значительных воинов, посвящая их в свои планы.

- Не верю я в подчинение Повалы. Пускай же ударит на него этот странный Пестователь, раз у него достаточно войска, чтобы добыть Крушвиц. Даже если он победит Повалу, все равно истечет кровью и потеряет множество сил, и тогда мы ударим на него, одним махом уничтожая и Пестователя и Повал.

- Королевский разум в тебе, госпожа, - льстиво заявил Годон.

- Мне об этом известно, - ответила ему Хкльгунда. – Меня беспокоит лишь то, что Аслак все время кашляет и уже начинает харкать кровью. Боюсь, что очень скоро он умрет. Поиски Пепельноволосого закончились ничем. Что с княжеством станет?

- Ты, госпожа, станешь владычицей, - сказал Ящолт.

Присутствующие на пиру воины ударили мечами о свои щиты в знак согласия. Потому уже на сле­дующий день вызвала к себе Хельгунда самого искусного ювелира из посада и приказала ему изготовить но­вую, княжескую корону. Для этой цели она дала ему на переплавку несколько диадем и приказала украсить корону рубинами, кроме того, у нее должны быть острые концы, поскольку именно такова сейчас мода у пове­лителей на Западе.

Тем временем, новые вести о странном Пестователе стали беспокоить Хельгунду. Она понимала, что все это истории неясные, что рождались они в умах простых людей из маленьких весок, зато все они питали воображение. Разве могло быть такое, что Пестователь был чародеем, способным превращать железо в золото? Правда ли, что, идя против мардов, шел он через страну лендицов, где горстями разбрасывал серебряные дена­ры? Правда ли, что он способствовал лесткам, и потому те, чувствуя безнаказанность, образовывали все боль­шие банды, устраивая засады на всех дорогах, ведущих в Гнездо? Могло ли быть так, что у него белые волосы, на которых носил он Священную Андалу, которую ему добровольно отдал Голуб Пепельноволосый? А правда ли, что ездит он на священном белом коне, носит позолоченный панцирь, красные сапоги, и укрывается, словно короли, белым плащом? Действительно ли, что был он из рода великанов? Могло ли быть такое, что особый воин держит рядом с ним флажок с белой птицей, изображающей орла, который руководит своей судьбой, то есть, является знаком свободы? Правда ли, что каждому человеку обещает он свободу, раз ведомо, что нельзя править и владеть без людей рабского и полурабского звания и положения, ибо войско требует еды, а лошади овса. Почему зовется он Пестователем, и что это слово обозначает? Чего он желает, к чему стремится?

Как-то ночью кто-то нарисовал известью на воротах двора белую птицу с распростертыми крыльями. И поняла тогда Хельгунда, что все эти неясные новости должны были слышать сотни людей, а ведь каждому мила мысль о свободе, о жизни без князей с королями. Сколько невольников проживало в ее маленьком княжестве? Сколько было их в посаде, не говоря уже о самом дворище? Что случится, если поверят они, что могут быть свободными, и поднимут руку на своих господ?

Годон с Ящолтом возвращались из поездок с пустыми телегами. Люди в вёсках объяснялись тем, что, урожай еще не собран, и что они сами голодают, впрочем, осенью проходил через эти земли Пестователь со своим войском и платил наличными за еду для своих людей и лошадей. Кмети отвечали непокорно, и никто не желал добровольно отдавать в пользу Гнезда ни вола, ни козы или барана, потому Годону пришлось несколь­ких, ради примера, повесить. Все равно, не удалось накопить в Гнезде запасов, и если бы подошел этот Песто­ватель под валы города, мог бы завоевать его исключительно голодом. Утешалась Хельгунда мыслью, что по­началу захочется ему завоевать Крушвиц, а потом придет жатва, и склады в Гнезде заполнятся зерном и мясом. Не успеет Пестователь захватить Гнездо, тем более, что князь Карак наверняка поспешит ей с помощью.

Ночью снился Хельгунде ее любовник, Гизур. Был он весь в крови и пытался ее изнасиловать, хватая кровоточащими руками. Каждое его прикосновение оставляло на белом теле Хельгунды багровое пятно…

"А может Годон с Ящолтом меня обманывают", - подумалось ей на следующий день. – "Быть может, все эти странные рассказы про Пестователя, это только ложь, игрушка людского воображения. А правду навер­няка ведают лишь ворожеи в Гнезде".

Много раз слышала Хельгунда, что с прадавних кельтских времен все ворожеи были объединены свя­зями совместных тайн, непонятным и невидимым образом обменивались они мыслями про людей и события, чтобы иметь возможность предсказывать. Потому-то решила она довериться ворожеям.

В полдень вызвала к себе Хельгунда карлицу Милку, приказала ей приготовить большой жбан с сыт­ным медом, достала из сундука золотой перстень, который решила отдать в дар ворожеям в контине. Милке она доверяла, ведь та занималась Аслаком и знала множество тайн своей госпожи. Милка не была обычной карли­цей, с горбом на спине или на груди. Просто, была она родом карликового рода землинов, и хотя уже исполни­лось ей больше двадцати лет, ростом она так и не достигла десятилетней девчонки. Зато лицо у нее было краси­вое, со светлыми густыми волосами, с ядреной и крупной грудью, с гибкой фигурой. Будто наперекор своему росту, желала она мужчин лишь очень крупными членами; но на самом деле, любой был для нее слишком ма­лым, потому держала она в специальной загородке черного козла, с которым тайком наслаждалась. Если бы кто узнал про это, покарали бы за это Милку смертью, ибо творила она вещи отвратительные и позорные. Хельгун­да знала ее тайну и хранила про себя, так что Милка обязана была ей послушание, она готова была выполнить любой приказ госпожи. Именно по этой же причине взяла Хельгунда Милку в контину, размещавшуюся в од­ном из посадов Гнезда.

Контина эта не была не такая уж красивая и не такая уж большая, как в Юмно, и бог в ней был не с тремя лицами, а только с одни. Но и само Гнездо – пускай и могучее – не могло равняться с Юмно. Хельгунда так до конца и не поняла, почему именно Гнездо выбрали Пепельноволосые столицей своей страны. Значи­тельно лучше, с большей способностью к обороне располагались Познания или же Крушвиц. Но, якобы, когда к Нелюбу Пепельноволосому обратились лендицы, страдающие от нападений гопелянов, тот, после победы над гопелянами, сделал свое родовое имение, Гнездо, столицей. Благодаря победе, взял он тысячи невольников, отдались ему под власть сотни небольших градов и вёсок. По приказу Нелюба, тысячи человек, подгоняемых бичами, должны были свозить деревья с отростками, делать из них громадные ящики-сундуки, которые ставили один на другой. В ящики укладывали землю и глину, пока на горе, окруженной тремя озерами и лишь с востока имеющей сухопутный доступ, возвели высокие деревянно-земляные валы, укрепленные тремя рядами заост­ренных дубовых кольев. Князь Хок рассказывал Хельгунде, когда та отправлялась в Гнездо, что каменные твердыни франков можно было завоевать, подвинув к ним осадные машины, а также метая камни из катапульт. А вот крепость Пепельноволосого никакая сила завоевать не могла, разбить эти валы, поскольку глина в ящи­ках задубела в камень, а сами ящики, покрытые землей и поросшие травой, никто не мог поджечь. Один только голод мог победить воинов в Гнезде.

Укрепленный град располагался на самой вершине необыкновенно крутого холмя, в средине высился удобный и обширный двор, дома для воинов, конюшни для лошадей, амбары и склады для пищи. С двух сторон крепости нашли себе место и два посада, окруженные валами, хотя и не такими уже высокими. Люди чувство­вали себя тут в безопасности, потому в град пришло множество купцов и ремесленников: сапожников, порт­ных, меховщиков, ювелиров, кузнецов и множество других. Очень скоро оба посада сделались тесными, и дома начали строить рядом, так что появился еще и третий посад. Князь Нелюб намеревался и его окружить высоким валом, правда, успел возвести только палисад и выкопать глубокий ров с водой. Умер он в бесславии, прокли­наемый тысячами людей, вольных и невольных, которые отдали жизнь, чтобы выстроить эту крепость; мало того, таким же образом они же укрепили грады в Познании и Крушвице. И все же, когда на страну Пепельново­лосых напали вступившие в союз Крылатые Люди и Длинноголовые, Гнездо и два остальных града смогли вы­держать осаду, длящуюся чуть ли не полгода, потом же Нелюб Второй нанес врагам решающий удар и привел их к поражению. Но люди не желали помнить, что это Нелюбов должны они благодарить за свою свободу, но проклинали их и бунтовали по причине налагаемого на них бремени, даней и отработок. Так пришел к власти Голуб Пепельноволосый, который, по причине жалости к своим людям, отменил почти что все дани и налоги, казна его была пустой, и не было у него чем оплатить войска. Потому-то вскоре богатые роды Повал, Дунинов и Лебедей подняли головы и сделались ему равными богатством и властью. Держава, созданная ненавистными Нелюбами, распалась на три части по причине доброты Голуба. Но именно ему, Голубу, должно было благода­рить Гнездо за возведение в одном из посадов небольшой контины, куда ворожеи и жерцы привезли с Озера Лендицов священную фигуру Сварога, сделанную из черного дуба, который множество веков пролежал в воде. Дуб этот был настолько твердым, что тупилось на нем любое железное острие, и потому верили, что изображе­ние вырезали невидимые руки духов.

Контина стояла посреди небольшой площади; выкрашенная красной краской крыша опиралась на че­тырех громадных столбах, стены из толстенных бревен замыкали святилище с трех сторон. С четвертой сто­роны висела лишь пурпурная занавеска, такими же пурпурными занавесками выложены были деревянные стены контины изнутри. Святое место окружала ограда, сплетенная их ивовых прутьев, и никто без согласия ворожеев и жерцов не имел права в святилище войти. Для ворожеев и жерцов уже за оградой выстроили отдель­ный дом; там они жили в достатке, поскольку много людей желало узнать свою судьбу, и они приносили бога­тые дары, чтобы для них погадали.

Хельгунда надела черную епанчу с капюшоном, такую же предложила надеть и Милке, и вместе с на­полненным медом жбаном, никем не замеченные, спустились они вниз, в посад. Возле контины охватил их страх; на каждом шагу встречался им вбитый в землю толстый столб с вырезанной головой и человеческим ли­цом – некоторые лица были ярко раскрашены, с смеющимися, а другие, с печальными выражениями, другие же скалили зубы столь явно, будто через мгновение собирались пожрать человека живьем. Эти деревянные столбы называли сохами или болванами. Дорога между ними обозначала жизнь человеческую, которая представляла радость, печали, испуг, а то и смерть. Сделалось обычаем, что идущие за ворожбой привязывали к этим стол­бам цветную ленточку или же клочок своей одежды, и эти тряпицы неустанно развевались на ветру, вызывая впечатление, будто деревянные фигуры на столбах живут и даже движутся. На Милку особое впечатление ока­зывали вкопанные тут и там вырезанные из древесных стволов громадные мужские члены с человеческими ли­цами. Их залупы выкрашены были алой краской, сами же столбы были желтыми; на них висело множество вен­ков из полевых цветов и цветастых лент; ближе к земле можно было видеть почерневшие полосы и отпечатки женских ладоней, измазанных испорченной месячной кровью. Милка, подобно многим другим женщинам из Гнезда, бесплодным или жаждавших любви, приходила к этим сохам, привязывала к ним ленточки, отмечала их собственной испорченной кровью, чтобы те подарили дитя или же угасили ненасытное желание. Задумывала Милка еще выбраться как-нибудь на Воронью Гору, где, как рассказывали, находилось изображение богини Макоши, называемой Весной, и несколько раз в год, по ночам, при свете костров и факелов женщины совер­шали здесь таинственные обряды, посвященные любви. Она не знала, как эти обряды выглядят, что делают женщины и девушки на Вороньей Горе, поскольку в самом начале те пили дурманящий напиток. Но точным было то, что задолго перед этими ночами стягивались на Воронью Гору самые разные ворожеи и жерцы, появ­лялись там и самые удивительные звери, а может и люди переодетые в звериные шкуры, так что можно было там оплодотвориться волком, медведем или быком, из-за чего зачатые там дети обладали силой этих животных. К Макоши ходили и мужчины, возлагая пожертвования жерцам и отдавая богине немного своего семени, чтобы потом их поля и стада, а также жены с наложницами были урожайными и плодовитыми. Только боялась Милка одна идти на Воронью Гору, Хельгунда же, хотя и жадно выслушивала, что там могло ее встретить, поскольку таким же ненасытным было ее лоно, никогда не решилась совершить подобный поход, опасаясь, что там ее уз­нают и убьют, ибо знала, что для народа она ненавистная княгиня.

…На большом камне у ворот святыни сидел ворожей в белой хламиде, с седой бородой и длинными седыми волосами, на которых была кожаная повязка с кусочком янтаря, подарком от Голуба. Было это нечто вроде Священной Андалы, которую сам князь носил в качестве знака власти.

- Чего вы хотите? – тихо спросил их ворожей.

- Правды, - отвечала Хельгунда, поскольку Милка научила отвечать ей именно так. Хельгунда еще ни­когда не была в контине, а Милка захаживала туда неоднократно.

Хельгунда подала ворожею жбан с медом, тот поднялся с камня и провел женщин в святыню, где по­средине мерцал обложенный камнями очаг. В него не подкладывали дрова, а только древесный уголь, чтобы не было дыма. Зато на жар сыпали сушеные травы, из-за чего святыня изнутри была заполнена ошеломляющим запахом, вызывающим головокружение, а то и потерю памяти.

- На землю, - приказал ворожей.

Когда женщины подчинились, он отодвинул багровую занавеску и показал им стоящую в углу черную деревянную статую со слепыми глазами и глубокими глазницами. Черты лица были едва различимы, поскольку бог был очень старым, истертым дождями и снегами. Тем не менее, Хельгунда почувствовала, что от этой тем­ной фигуры исходит какая-то огромная сила.

- Гляди, - шепнул ворожей Хельгунде.

В огромный серебряный рог, подвешенный на шее фигуры, он влил из жбана принесенный нею сытный мед. Содержимое целого жбана исчезло в этом роге, и на землю не пролилось ни капельки. Неустанно кланяясь богу, ворожей заглянул в рог, затем повернулся к Хельгунде и сказал:

- Все намного хуже, чем ты думала, княгиня…

Он узнал ее, хотя она здесь не была ни разу, хотя пришла сюда переодевшись.

Тогда она спешно вручила ворожею золотой перстень. Тот кивнул, в знак того, что согласен начать во­рожбу, затем жестом руки приказал Милке покинуть святилище.

- Сядь, - услыхала Хельгунда шепот ворожея. – Сядь у огня и гляди в него.

Княгиня присела на корточках с другой стороны очага, а хозяин бросил на жар горсть сушеных трав; у Хельгунды даже голова кругом пошла, ей сделалось душно.

- Спрашивай, - услыхала она шепот.

Хельгунда облизала ставшие сухими губы.

- Что случилось с Пепельноволосым?

Жар между камнями неожиданно пригас. Ворожей опять бросил что-то на тлеющие угольки, и огонь снова обрел силу.

- Пестователь дал ему жизнь и свободу…

- Где он? - резко спросила княгиня. – Он обязан вернуться и занять трон.

Жар разгорелся язычками пламени, но потом снова сделался меньше.

- Голуб Пепельноволосый, последний из рода, сделал очень много доброго для ворожеев. Они взяли его под свою опеку, дали еду, одежду.

- Он обязан возвратиться на трон.

- Голуб отдал Пестователю Святую Андалу…

- Сейчас уже Андалу не носят, носят корону. Разве ты не слышал об этом? Власть у того, кто носит ко­рону.

Ворожей молчал. Хельгунда уже не испытывала головокружение от запаха горящих зелий, наоборот, в ней вскипал гнев. Еще сегодня она прикажет Годону или Ящолту перебить ворожеев, а контину сжечь. Триглав – самый могущественный бог. Триглаву она построит здесь священный храм. Три лица и три пары глаз видят дальше и глубже, чем этот слепой бог здесь, в Гнезде.

- Зачем ты пришла? – спросил ворожей.

- За правдой, - высокомерно ответила та.

- Ты услыхала правду, можешь идти.

- Нет. Ведь это не вся правда. Кто такой Пестователь, чего он требует?

- Гляди в огонь, - приказал хозяин.

Он снова бросил горсть трав на раскаленные угли, и вновь Хельгунда испытала чувство духоты. Она напрягла взгляд, что в глазах даже начало двоиться от слез, вызванных дымом. Ей показалось, что ее схватила чья-то ладонь, мягко подняла в воздух и начала постепенно раскачивать. Княгиня чувствовала, как охватывает ее теплое облако, словно сквозь туман видела она чью-то голову, молодую, красивую, с белыми волосами. А потом она неожиданно свалилась в черную пропасть.

- …Приехал на белом коне, в золотом панцире и в белом плаще… - урчал ворожей. – У коня его четыре серебряные подковы, и где ступит он, там останется кусок золота и серебра…

- Что это еще за имя: Пестователь? – выдавила из себя Хельгунда, приходя в сознание, кашляя от за­паха зелий.

- Его называют Пестователем, ибо берет он людей в свое пестование, словно мать собственное дитя. Кто спрячется под полой его белого плаща, пускай тысячи злых сил за ним гонятся, все равно в безопасности будет…

Кашляя и плача от дыма, Хельгунда выбежала из контины, и какое-то время была она словно слепая, пока Милка не схватила ее за руку и не повела наверх, в сторону града.

А вечером она вызвала к себе Ящолта с Годоном и отдала им приказ:

- Отправляйтесь в край и забирайте у людей каждую горсть зерна, каждую корову, овцу или козу. Кто будет сопротивляться – вешайте, а вёски палите. Я должна иметь запасы еды здесь, в Гнезде.

После этого княгиня закрылась в своей комнате и, раздевшись донага, улеглась на ложе под огромным одеялом, сшитым из шкурок ягнят, которые не родились, но были вынуты из утроб своих матерей. Маленькими ладонями гладила она груди, живот, бедра, радуясь, что те такие гладкие. Пестователя она не боялась. Где-то в глубине души она даже жаждала, чтобы тот как можно скорее появился под валами города, и вот тогда она выйдет ему навстречу, он же склонит голову перед ее красотой.

Но вот могла ли она быть столь уверена в прелестях своего тела, в запахе собственной кожи, в искус­стве любви, благодаря которому соблазнила она стольких мужчин? А вдруг этот странный человек не такой же, как все? Может он и вправду из рода великанов, и тогда наденет ее на свой член, словно на заостренный кол и разорвет ей лоно. Опять же, как и все лестки он поклялся принести смерть повелителям и князьям. Разве не ее первую прикажет он убить и четвертовать, дабы исполнилась народная мечта?

Нет, не откроет она перед ним ворот своего Гнезда, не откроет ему и собственной комнаты, не откроет саму себя. Защищаться она будет долго, ведь Гнездо неприступно, а потом прибудет молодой красавчик Карак и поможет ей победить этого странного человека.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГИЗУР

Целый месяц кружил Гизур по краю лендицов, напрасно разыскивая Голуба Пепельноволосого. Ему приходилось избегать градов и вёсок, ибо повсюду знали его и ненавидели как такого, кто по приказу Хель­гунды забирал пропитание и забирал люд в неволю, чтобы потом продать в дальних городах. Но в то же время, только обитатели этих градов и вёсок могли сказать ему, где находится князь Пепельноволосый. И с погодой ему тоже не везло: предвесенье, с его холодными ночами, с дождями, а то и снегом. С трудом добывал он корм для коня и еду для самого себя. Чаще всего, притаивался он рядом с какой-нибудь вёской или же каким-нибудь градом, нападал на одинок идущих или едущих людей, отнимал у них еду и, прежде чем убить, выпытывал про Пепельноволосого. Исхудавший, грязный, с разлохмаченной бородой и в рваном плаще он казался чудовищ­ным призраком какого-то убитого воина, который не успокоился после смерти и превратился оборотня. Среди местного люда много преданий и легенд ходило про таковых.

Неоднократно и сам попадал он в засады, которые устраивали на норманннов лестки, но всегда удава­лось ему уйти из них с победой. На его кольчуге ломались стрелы; его шлем с бычьими рогами выдерживал удары дубин, продолговатый щит защищал от копья, а длинный франконский меч пробивал кожаные кафтаны нападавших и отрубал им руки вместе с плечами.

Настал месяц травень, зазеленели деревья в пуще, луга покрылись молоденькой травкой. Конь Гизура выглядел теперь намного лучше хозяина, поскольку он находил корм, а Гизуру приходилось нападать, чтобы обеспечить себе пропитание. Будто злобный дух – мара кружил он по лесам и трактам, и даже сам уже не пом­нил, скольких людей загубил, но никаких известий про Голуба Пепельноволосого так и не добыл. И так про­должалось до тех пор, пока не решил он начать поиски заново, с того самого места, где князь будто дух разве­ялся в воздухе. Гизур отправился на Лендицкий Остров.

Гизур никогда не был трусом. Он не опасался сражения и даже собственной смерти в бою с мардами. Если бы не его столько раз проверенная отвага, разве сделал бы его князь Хок предводителем отряда норманн­нов, который должен был отвезти Хельгунду к Голубу Пепельноволосому? Но еще в детстве на острове Фони многократно слыхал он песни про страшных гуннов и про сражение, которое его предки должны были провести с ними на реке Висуле. В песнях этих гунны растекались по земле, будто громадная река, тысячами они пересе­кали степи и поля на своих маленьких лошадках, один конский живот возле другого, одна конская голова рядом с другой. И точно так же, как нелегко поставить дамбу на вздутой половодьем реке, так же нелегко победить многочисленные кочевые народы, дикие и пугающие своим числом. А разве не называли мардов новыми гун­нами, и разве, подобно тем, не были эти кочевниками?

Не за себя опасался Гизур, но за Хельгунду и их ребенка, малыша Аслака, и потому решил он, что они сбежать от мардов из Гнезда. Точно так же думали и другие норманнны, но потом, когда пришла весть о победе Пестователя – отказались они от собственных опасений, и всю вину свалили на него, Гизура. А ведь он любил Хельгунду и желал ей лишь добра. Тем временем, она выбросила его, словно ненужную тряпку. И еще, она соврала, будто Аслак – это сын Голуба, а затем приказала Гизуру самостоятельно разыскать Пепельноволосого, живого или мертвого. И все это лишь затем, чтобы допустить в свое ложе новых мужчин, Годона и Ящолта.

Только Гизур не испытывал тревоги: да найдет он Голуба, живого или мертвого, привезет его в Гнездо и вновь очутится рядом с Хельгундой. И даже если не одарит она его своими милостями, как раньше, то все равно, на княжеском троне сядет его сын, Аслак, который даст начало норманннской династии. Придет время, и он узнает о своем настоящем отце и вернет ему надлежащее место в Гнезде.

Нет, Гизур не знал страха. Через поля и пущи, покрывающиеся весенней зеленью, в одиночку добрался он до моста на Озере Лендицов и увидел, что над островом кружат десятки каркающих галок и ворон. Ранней весной заселили они каждое дерево на острове, даже на деревянной башне построили гнезда – а это означало, что здесь нет ни одного человека.

С обнаженным мечом в руке вступил Гизур по деревянным ступеням на самую вершину башни, обы­скал каждый уголок в комнате, каждое жилое помещение у подножия башни. Единственное, что обнаружил – это конский скелет да вонючую солому в хижинах невольников. А ведь он сам, лично, привез сюда Голуба Пе­пельноволосого вместе с двумя наложницами, оставил на страже храбрых и воинственных норманннов, да еще с десяток слуг-рабов.

Не верил он, будто Пепельноволосого съели мыши. Не нашел он этих животных на острове, в башне, в жилищах норманннов или слуг. В исчезновении Голуба было нечто таинственное, только он, Гизур, эту тайну выявит. Не мог Пепельноволосый раствориться в воздухе, даже если помогли ему в этом ворожеи и жерцы. Навряд ли, чтобы забрал он с собой норманннов и невольников. Каждого из этих рабов Гизур выбирал тща­тельно и запомнил их внешне. Он прекрасно понимал, что если Голубу и удалось сбежать, благодаря чарам, то невольники прячутся в ближайшем лесу.

Потому он стащил остатки соломы из их хижин под деревянную стену башни, выкресал огня, а когда пламя начало лизать бревна, вскочил на коня, перебрался по мосту и спрятался в зарослях ольхи над озером. Дым с огнем должны были стянуть сюда людей даже из дальней округи.

Башня пылала словно факел, дым поднялся под самые облака, а треск бревен и балок слышался на це­лую стаю. И правда, прибежало много – Гизур следил за ними из своего укрытия, но ни единого знакомого лица не заметил. Люди боялись перейти по мосту в сторону огня; они лишь стояли на берегу озера и молча глядели, как гибнет давняя тюрьма Пепельноволосого. Они побаивались подойти ближе, поскольку наверняка судили, что как само исчезновение Голуба вызвано было чарами, так и этот огонь призвал некто невидимой силой, раз башня загорелась сам собой – ведь на острове не видели они ни единого человека.

Только на следующий день, когда пожарище едва тлело, по мосту перешел какой-то мужик в лох­мотьях, а потом начал копаться палкой в смрадных останках хижин, наверняка разыскивая нечто, что там оста­вил. Это как раз и был один из тех невольников, которых Гизур назначил прислуживать норманннам и Пепель­новолосому.

Невольник обнаружил то, ради чего пришел сюда: железную секиру с обгоревшим топорищем. Железо было для него очень ценным: убегая, он оставил свое орудие в тайнике на острове. Когда же он возвращался на большую землю по деревянному мосту, Гизур забросил ему на шею петлю из толстой веревки, а потом поволок за собою в лес, разжег костер и начал выпытывать.

- Где Голуб?

- Мыши его съели…

Гизур вложил в огонь найденную мужиком секиру, раскалил ее докрасна, а потом, пользуясь двумя палками как щипцами, приложил алое от жара железо к пяткам невольника.

Только после этого услыхал он правду:

- Был на острове Пестователь и получил Святую Андалу. Стражников убил, а невольников закрыл в их хижинах. Но люди знали, что он дал Голубу лодку, на которой тот и уплыл со своими наложницами.

- Куда?

- Вот этого никто уже не знает…

Второй раз, пользуясь двумя палками как щипцами, приложил к ногам раба раскаленную секиру и услышал правду:

- В дне пути отсюда, если ехать верхом, на горе, называемой Воронья, имеется контина, и вот там ви­дели Голуба вместе с другими ворожеями и жерцами. А теперь, оставишь мне жизнь?

- Уходи, - приказал Гизур и начал затаптывать кострище.

Ковыляя от нанесенных ран, невольник медленно исчезал между деревьями. Гизур вынул стрелу из колчана, натянул тетиву лука и послал тому стрелу прямо между лопаток. Ибо не желал он, чтобы хоть кто-то узнал, что был он тут и узнал место пребывания Голуба.

К Вороньей Горе он добрался к вечеру следующего дня, обходя грады и вёски. Однажды лишь встретил он какого-то кметя и от него узнал, что за полдня пути, сразу за Вороньей Горой встал лагерем Пестователь со своим войском. Похоже, что Крушвиц собирается осаждать.

На Вороньей Горе лежал громадный камень, которому поклонялись еще стародавние кельты. Говари­вали, что жертвами им служили молоденькие невольницы, именно их кровью поливали святой камень. Сейчас же там приносили жертвы из ягнят, кур да петухов, самое большее – ежели кто богатый желал, чтобы ему по­ворожили – тогда приносили в жертву молодого бычка. Так что неплохо можно было поесть на Вороньей Горе, особенно во время весеннего уравнивания дня и ночи, когда не только приход весны приветствовали, но и праздник мертвых отмечали. Достойный прием весны, доброе угощение для Сварога и Макоши, могли при­нести обильный урожай на полях и хороший приплод в хлеву и конюшне. Ведомо было, что в Нави, то есть Стране Умерших, души людские живут без солнца, в холоде и сырости, голодные и грязные. И в день прихода весны следовало их обогреть – для того палили хворост на перекрестьях дорог, а также на Вороньей Горе; зака­пывали в землю глиняные яйца с разрисованной поливой, выставляли для умерших еду и питье. А потом было уже летнее солнцестояние, и снова горели огни на Вороньей Горе, пели там и танцевали, пили мед да пиво, предавались любовным утехам. А потом приходило время окончания жатвы и осеннего уравнивания дня с но­чью. Тогда благодарили за обилие зерна в амбарах и стогах, за новорожденных телят и поросят. Но даже по заметенным снегом дорогам тянулись на Воронью Гору толпы людей и праздновали там зимнее солнцестояние, конец долгих ночей и начало все более длинного дня. Хватало здесь людей и летом, в основном, бесплодных женщин в периоды новой или полной Луны, которая, сияя холодным блеском, самые странные чувства про­буждала в людях; не без причины называли ее и "месяцем" и "ксенжицем"¹, то есть "княжичем-господином", ибо, казалось всем, обладала она тайной властью над душами человеческими. Когда месяц прибывал – мог и человеку прибыток принести, если он только принес он подходящую жертву.

Людскими дарами питались духи и жерцы, то есть такие, что умели "жрець", то есть, вызывать духов и разговаривать с богами. Они же умели проводить обряды и, переодевшись в вывернутые шкуры волков и мед­ведей, лапали бесплодных женщин, после чего многие из них рожали сильного, словно медведь, мальчишку или красивую девочку. У жерцов было несколько хат в овраге у подножия Вороньей Горы, и туда шли за ними, если желали принести жертву на самой горе, на камне кельтов или же перед деревом Макоши, напившись до одури медом, танцуя с волками и медведями. На вершине горы стояла только одна хата, в которой жили старые, бородатые ворожеи; это они по огню, по золе, по обожженным и белым палочкам, по внутренностям курицы или ягненка открывали самые тайные дела человеку, и среди них, самое главное – этого человека будущность. Жерцов любили за их веселье и склонность к игрищам; ворожеев боялись. Никто сам по себе, без жерца, не пошел бы на Воронью Гору даже днем, даже с самой большой жертвой не приблизился бы к почерневшему от крови камню или к дереву Макоши, называемой еще и Весной. Опять же, только жерцы и ворожеи знали, каким языком следовало к богам обращаться, какие при этом выполнять движения, как кланяться и как пританцовы­вать.

Макоша пугала даже больше, чем почерневший кельтский камень. Лет, где-то, за сотню до нынешних дней молния расщепила ствол вяза, и когда тот вырос в могучее дерево, внизу у него была крупная щель, напо­минавшая женский срам. Кто-то обтесал две верхние ветви так, что останки их напоминали обвисшие груди. Верхушка вяза обломилась, а потом дерево засохло и теперь стояло множество лет, похожее на громадную женщину с огромными грудями и еще большей срамной щелью.

Костры пылали чаще всего у дерева Макоши. Поющие жерцы, переодетые в звериные шкуры, подво­дили к дереву богини мужчину, который нес в ладони капли собственного семени и вливал их в щель Макоши, чтобы обеспечить себе урожай на полях. Именно тут, под деревом, во время летнего солнцестояния, пьяные голые женщины забавлялись с волками и медведями. Хорошо было и тогда, когда новая семейная пара появля­лась вместе с жерцами у священного дерева, и облизывала обмакиваемый в чесночный отвар вырезанный из дерева член, чтобы обеспечить себе множество детей и долгую жизнь. А кто же не желал иметь большую семью и жить долго и счастливо?

Воронья Гора заросла густым лесом, который тоже считался святым. К вершине проводила узкая и крутая, каменистая тропка. Рядом с нею лежало множество высохших звериных костей, людские черепа, а то и целые скелеты, пробуждая в идущих тревожное чувство. Страшной была не одна только тропа, но и сам густой, мрачный лес, населенный самыми разнообразными духами: кровососами-вомпежами и стригами, мамунами и убожа­тами, а также вечно замерзшими и голодными мертвецами, которые прибывали сюда из Нави.

Гизур был иной веры, чем местные. Его, как воина, который, если только не запятнает себя трусостью, погибнет в бою, ждала счастливая Валгалла, где он будет все время охотиться и вести великолепные бои. Только он уже слишком долго пребывал в этой стране, чтобы в его душу не проникло нечто из веры здешних людей. Богов, впрочем, могло быть много, но еще больше – самых разных злых духов. Один был владыкой на севере; а здесь могли править Макоша или Сварог. Потому пробормотал Гизур молитву Одину, несколько слов молитвы Сварогу и Макоши, объехал овраг, в котором стояли хаты жерцов, и направился к тропе на гору, кото­рую теперь, в вечернюю пору, окружали туманы, а вершина тонула во тьме.

Туманы свивались в какие-то странные фигуры – белые и гибкие; лес по обеим сторонам тропы был совершенно непроходимым. Жалуясь будто мучимые души, звали один другого два филина. Гизур испытывал страх, тем не менее, въехал на крутой подъем. Днем он этого никогда не сделал – здесь бывало множество лю­дей, и никто из норманннов живым отсюда не вернулся бы. Но теперь он понемногу поднимался, но каждое мгновение прищуривал глаза из опасения, как бы не увидать перед собой какой-нибудь чудовищной фигуры. Дважды споткнулся его конь, что норманнн посчитал плохим знаком. Тем не менее, он поднимался все выше, ибо, намного больше собственной жизни ценил он исполнение приказа Хельгунды и желание доказать ей, что он никогда не был трусом.

Наконец увидал Гизур святой камень, весь черный от застывшей на нам крови. Рядом с валуном увидал длинный шалаш, из которого вздымалась струйка дыма. Воин соскочил с коня, левой рукой нащупал на груди амулет, купленный в Юмно у священников Триглава, а правой стиснул обнаженный меч. Так вошел он в ша­лаш, где увидал дымящий костер и подвешенный над ним котел, и сидящих рядом с огнем длинноволосых старцев. Могло показаться, что кроме них в шалаше никого нет, только Гизур догадался, что Голуб Пепельно­волосый со своими наложницами находятся в углу, за висевшим ковром. Поначалу норманнн пронзил мечом двух старцев, потом сорвал занавеску, узнал Пепельноволосого и пронзил его грудь. Испуг подавил вопль в груди обеих женщин, потому они умерли молча от ударов того же меча. Теперь никого из свидетелей страш­ного убийства на Вороньей Горе у Гизура уже не было. Он выволок тело князя из шалаша и перебросил его че­рез луку седла. Сам же вскочил на коня и словно сумасшедший, галопом отправился в обратный путь. Ведь Хельгунда приказала: "привезти живым или мертвым". Гизур предпочитал князя мертвым.

Ночь содействовала ему, была ясной и звездной. Руководствуясь звездами, он неспешно ехал через леса и поля, прямо к Гнезду. Коня не подгонял – тот и так преодолел дальний путь, теперь же приходилось везти всадника и труп.

На рассвете норманнн очутился в небольшом лесочке, пораставшем неглубокий овраг, по дну которого тек ручей. Именно здесь со склонившихся над тропой деревьев упала на Гизура громадная рыбацкая сетка, а за нею спрыгнуло четверо. Воина спутали, отобрали меч, щит, содрали кольчугу, сняли шлем и обыскали седель­ные мешки. Нападавшие были вооружены дротиками, копьями и щитами, на которых были нарисованы белые птицы. Из этого факта Гизур сделал вывод, что это группа лестков, занимающаяся разбоем по лесам. Встреча лестков с норманнном могла закончиться только смертью, потому Гизур обратился к ним на языке лендицов, которому научился за четыре года в качестве соправителя Гнезда:

- Я Гизур, ранее в Гнезде управлял. Только покинул я Хельгунду и ее сына Аслака, чтобы отдать свою руку и меч Пестователю и его лесткам. А в знак своих честных намерений убил я князя Пепельноволосого. Именно его труп лежит здесь перед вами. Проведите меня к Пестователю, он же даст вам за это много золота.

Со страхом поглядели лесные разбойники на останки, которые вез Гизур. Они заглянули в лицо покой­нику, обыскали белую хламиду ворожея, только ничего не нашли. Никогда не видели они князя Голуба Пе­пельноволосого, но у трупа были пепельно-седые волосы, так что этот воин, по-видимому, правду говорил.

Они спутали Гизура веревкой и отошли в сторону, где долго советовались. Им было известно, что ла­герь Пестователя находится где-то близко. Слышали они, что у Пестователя много золота. Но они боялись везти с собой покойника, тем более, что был это князь Голуб, и после смерти мог он превратиться в страшней­шее существо, поскольку, как и всякий князь, страшнейшим был и при жизни. Что станется, если душа умер­шего вонзит в них зубы, медленно и незаметно начнет пить из них кровь, чтобы питаться ею после смерти своей?

Тогда они выкопали в земле яму. В грудную клетку трупа вбили они осиновый кол, отрезали у него прядь волос и засыпали тело песком. После того повели Гизура к лагерю Пестователя. А поскольку конь был только один, да и тот от усталости шатался, все отправились пешком.

В полдень стражники, охраняющие лагерь войск Пестователя, завели пойманного Гизура и четверых, что схватили норманнна, в шатер Палуки, который, в отсутствие Пестователя, исполнял роль командующего. Сам же Пестователь, вместе с Зификой, Авданцем и Херимом отправились разведать броды по дороге на Крушвиц. Даго не доверял сообщениям разведчиков, и сам любил проверить, не готовит ли неприятель засады.

- Гизура и этих четверых держать под стражей возле моего шатра, - приказал Палука. – Когда Пестова­тель приедет, сам поведет суд. А там – или вознаградит, или накажет.

Только весть про убийство Пепельноволосого очень быстро разошлась по лагерю, и прибежали десятки воинов, чтобы поглядеть на страшного Гизура. Ведь это именно он спалил множество вёсок, множество людей перебил и обрек на смерть, забирая у них зерно и животину. Очень многих забрал он в неволю и увел на прода­жу в Юмно. И вот теперь сидел он возле шатра Палуки – безоружный, исхудавший и оборванный, связанный веревкой, и каждый мог плюнуть ему в лицо. Но считалось и то, что он сам ушел от Хельгунды, да еще и Пе­пельноволосого убил. Что же должно было встретить его тут: кара или награда? И уже начались споры по этому вопросу, началась колотня в лагере, которую Палука должен был несколько раз успокаивать вместе с послушными ему пятнадцатью лестками из его родной деревни. К этому времени у Пестователя было более двух сотен конных и триста щитников, не все были хорошо вооружены, но обоз у него был крупный, большую поляну в лесу занимал – десятки шатров полотняных и десятки шалашей из веток, только-только покрывшихся молодыми листками.

И, как оно часто в таких случаях бывает, когда в войске начинаются споры и сварки, появился некто, кто умел вопить громче всех: рыцарь² громаднейшего роста, хорошо вооруженный, по имени Мсцивой. Назы­вали его так потому, что в течение всей предыдущей жизни ни одного оскорбления и злого поступка против себя не забывал, но мстил за них собственным мечом. Долгое время известен он был возле града Крушвиц как отменный разбойник, пока неделю назад, во главе двадцати грабителей, которые сами себя лестками звали, не прибыл он к Даго и не отдался в его пестование. Он потребовал, чтобы Пестователь назначил его воеводой над людьми, которых привел, только Даго сказал, что вначале должен он показать себя в бою.

Голос у Мсцивоя был звучный и громкий. Обратился он к воинам:

- Есть давний обычай, что народ имеет право созывать собрание или же вече, а на другом языке, "тинг", совершить суд, и тем самым либо человека осудить, либо же освободить его и вознаградить. Осудим его сами, раз уж нет Пестователя.

Вышел из своего шатра Палука и предупредил их:

- Подождите Пестователя, ибо он есть Дающий Свободу. Без него такой суд состояться не может.

Мсцивой несдержанный был, никогда не выносил он, чтобы ему перечили.

- Сказал нам Пестователь, что принес волю и власть для всего люда. Так что пускай люд судит Гизура.

Силой, с помощью двух десятков своих человек, схватил он Гизура и четверых, которые его привели, провел между палаток и шалашей, где посалили их посредине, а кругом уселись воины Пестователя. Никому не показалось это необычным или чрезвычайным, ибо обычай племенного и родового суда был когда-то обычным как у лендицов, так и у гопелянов, пока не нарушили его Нелюбы Пепельноволосые, которые сами решали споры между родами и племенами. То, что сейчас вернулись к давней традиции, людям казалось совершенно правильным, и не думали они, чтобы дело это не понравилось Пестователю, раз был он Дающим Волю для на­рода.

Тем временем, в лагерь вернулся Пестователь с Зификой, Авданцем и Херимом. Слыша вопли ссоря­щихся на вече, он обошел круг собравшихся воинов и направился прямо к себе в шатер. Тут же прибежал к нему какой-то воин и попросил, чтобы прибыл он на вече и суд.

Увидел он Даго, стоящего у входа в шатер и опирающегося на меч. Лицо вождя было хмурым.

- Не я созывал этот суд. Так что не я буду и судить, - ответил он воину, который с этими словами и вер­нулся к собравшимся.

После этого приказал Пестователь Палуке и Авданцу, чтобы они своих людей, насколько это воз­можно, отозвали с веча и окружили его шатер, держали стражу и никого не пропускали. Приказал Пестователь подать себе жбан пива, присел на пеньке и долго молчал. Прервал он свое молчание лишь затем, чтобы обра­титься к Хериму:

- Запомни этот момент и опиши его в своих хрониках. Ибо решаются сейчас судьбы этой державы. Если Гизур будет осужден за убийство Пепельноволосого, тогда как смогу я завтра отдать приказ, чтобы убили Хельгунду? Если же я вознагражу Гизура и дам ему горсть золота, то завтра, уже за две горсти золота, он и на меня руку поднимет…

- Плохой люд ты выбрал себе для правления, - заявил Херим. – Предупреждал тебя Голуб, что это на­род карликов и великанов, и никогда не ведомо, какая в нем натура отзовется. Странно, что желаешь ты владеть там, где ненавидят любую власть.

И возражал ему на это Даго:

- Плох тот повелитель, кто на свой люд жалуется. Задача повелителя состоит в том, чтобы сделать на­род себе послушным и трудолюбивым, захватить его железной рукой и научить уважению к власти.

- Что сделаешь, господин, если Гизура освободят?

- То же самое, что сделал бы, если бы осудили его на смерть. Ибо не существует нечто такое, как суд народа, но только суд от имени народа. Запомни: люд не знает, что для него хорошо или плохо, это знает лишь повелитель, который от имени народа правит. Ежели же ты скажешь, что я слишком самоуверен и слишком высокого о себе мнения, отвечу: то, что у обычного человека недостаток, у повелителя становится доброде­телью, если поступками своими, действиями спасает тем свое государство.

Теперь к Пестователю прислали целых трех воинов, чтобы тот со своими воеводами присутствовал на народном суде. Только отогнали их стражники Палуки и Авданца.

- Гневается Пестователь, - сказали они.

Теперь уже то один, то другой начал покидать собрание; другие же, испытывая беспокойство, что созвали суд без согласия Пестователя, с нетерпением ожидали приговора, лишь бы суд закончился поскорее, чтобы можно было разойтись. Они даже ссориться между собой перестали. И тогда Мсцивой, у которого был самый громкий голос, объявил приговор:

- Тех, что поймали Гизура, пускай Пестователь щедро вознаградит. Так же, пускай он наградит и Гизура, поскольку, хотя и принес он нам столько зла, покинул он Хельгунду и к нам пристал, убив ненавист­ного князя. Разве и мы сами не желали сделать того же? Разве не пойдем мы походом, чтобы убить Хельгунду и сына ее, Аслака?

Раздался стук щитов в знак того, что приговор нравится. Освободил Мсцивой Гизура из пут и во главе всего войска отправился с ним к шатру Пестователя. Поскольку же Пестователь не желал, чтобы началась драка между его стражниками и всеми воинами, он сам вышел перед шатер.

- Господин наш и Пестователь, - поклонился рыцарь Мсцивой. – Вознагради щедро тех, кто поймал Ги­зура. И награди Гизура, поскольку он убил князя. Такова воля народа.

И спросил его Даго с издевкой:

- Так это тебя, человече, "народом" величают?

Рассмеялись стражники, охраняющие шатер Даго. Засмеялся кое-кто и среди тех, кто пришел с приго­вором веча.

- Я Мсцивой, лестк, - гневно возразил рыцарь. – Тебе же, Пестователь, я лишь передал волю народа.

Долго молчал Даго, потом спросил громким и звучным голосом:

- Кто ты такой, Мсцивой? Как давно прибыл ты ко мне, чтобы я взял тебя в свое пестование?

- Неделю назад, господин.

- А перед тем, что делал?

- Воевал на дорогах против власти из Крушвиц.

Пожал Даго плечами.

- Мало чего получили мы от твоей войны, поскольку власть так в Крушвице и сидит. Может ты со своей женщиной спал, когда я во главе сотни воинов с сотней лошадей, в лютую зиму, отправился, чтобы сра­жаться с четырежды более сильными мардами. Мои воины проявили мужество и заставили мардов отступить. – Тут Даго показал рукой направо и налево. – Пускай на правую сторону перейдут те, сто выступили со мной против мардов и проявили свое мужество. И пускай на левую сторону перейдут те, которым только придется свое мужество доказать.

Воины начали выстраиваться: одни с левой, другие с правой стороны, а Даго крикнул Мсцивою:

- Что, человек, места своего не знаешь? Вон там, с левой стороны, где должны стоять те, которые еще поглядим, кто есть: трусы или вояки.

Когда же воины наконец расставились: одни с правой стороны, другие – с левой, Даго приказал при­вести своего белого жеребца и подать ему большую охапку копий. Вскочил он на коня, взял копья и, делая гро­мадный круг, начал втыкать эти копья в землю. Сделав это, он остановился и заявил:

- Сотворил я магический круг для народного обсуждения. По народному обычаю лишь старейшины и очень заслуженные воины имеют право принимать участие в суде и вече. Потому магический круг могут пере­сечь только воеводы и те из вас, кто воевал со мной против мардов. Все остальные останутся за кругом из ко­пий, и если кто незваный пересечет его, того я убью своим мечом. Мсцивой нарушил извечный обычай здеш­него народа, ибо еще не сделал он, чтобы дать ему волю, но уже желал отобрать ее, навязывая люду волю соб­ственную. Мне вы отдавались в пестование, я забочусь о вашей жизни, о вашем имении, о вашей оплате. Так что и отец я вам, и мать. И буду я тем, кого франки называют "рахимбургом", то есть ведущим собрания.

Сказав это, соскочил Пестователь с коня, растолкал толпу воинов, пересек магический круг, обозна­ченный копьями, и уселся, поджав под себя ноги. Мсцивой чего-то кричал, но его быстро успокоили, ведь те, кто воевал с мардами, почувствовали себя возвышенными и признали, что у них больше прав, чем у тех, кото­рые только-только присоединились к Пестователю. Ибо знал Даго, что наивысшим принципом искусства прав­ления является неустанное разделение людей: возвышение одних и унижение других; одних нужно осыпать милостями, а других – карами, чтобы все время одни были против других. Ибо на самом же деле, никто не же­лает быть равным другому, поскольку всегда считает себя лучшим.

Многие воины, воеводы и Пестователь уселись, потому, в кругу, обозначенном торчащими копьями, остальные же остались сзади и, стоя, глядели над головами сидящих. И тогда приказал Даго Палуке, чтобы че­тыре копья вонзили в самый центр свободного в этом круге места, но вонзили так, чтобы те образовали квадрат. В этот квадрат приказал он провести и посадить в нем Гизура и тех, что его поймали. И сохранялось удиви­тельное молчание среди воинов: тех, что находились в круге, и тех, что стояли за ним, ибо уже само вонзание копий в землю и творение магического круга показалось всем чрезвычайно удивительным. Поняли они, что Даго постиг искусство проведения веча и проведения судов, равно как и искусство чар, необходимых для того, чтобы была выявлена правда, и чтобы был вынесен справедливый приговор. Поняли они и то, что Пестователь чтит давние обычаи.

- Поднимись, Гизур, и ответь мне на мои вопросы, - в конце концов приказал Даго.

Гизур поднялся с земли и, выпрямившись, встал на месте.

Спросил его Пестователь:

- Ты ли тот самый Гизур, правитель Гнезда, кто палил вёски и, собирая дань для княгини, обрекал на голодную смерть людей; кто отбирал свободу у них и, как невольников, продавал в Юмно?

- Это я, - гордо отвечал Гизур, поскольку и ранее у него спрашивали это, тем не менее, его самого не убили, поскольку убил он князя.

- Правда ли, что убил ты князя Пепельноволосого?

- Это правда.

- Где ты его встретил, и где совершил убийство?

- Невольник с острова на Озере Лендицов выдал мне, что Пепельноволосый сбежал к ворожеям на Во­ронью Гору. Я отправился туда, убил его, бросил его тело на коня и направил шаги свои в твой лагерь, ибо уже раньше дошло до меня, что это народ править должен.

- Итак, ты убил Голуба на Вороньей Горе, у ворожеев?

- Так, господин.

- Это преступление. Если кто прячется у ворожеев, тот становится неприкасаемым, даже если бы самое страшное дело совершил. Разве не так говорят наши права?

- Так, так! Таковы наши права! – закричали воины в круге.

- Поэтому откиньте одно копье в левую, плохую сторону.

И кто-то бросил слева от Гизура копье с железным наконечником.

Сказал Даго:

- Сам я отправился в башню, где держали Пепельноволосого в узилище. Но там я его уже не застал. В пустой комнате нашел я на столе Святую Андалу и надел ее на свои волосы. Таким образом, я овладел ею без кровопролития. Спрашивал я про Пепельноволосого: мне сказали, будто его съели мыши. И вправду, на ост­рове ими прямо кишело.

- Голуб скрывался у ворожеев на Вороньей Горе! – крикнул Гизур.

- Откуда ты знал, что это Голуб?

- Но ведь я же знал его. Это я сам привез его в башню и оставил там. Потому я сразу же узнал его во­рожеев, убил, а тело перекинул через седло, чтобы привезти его тебе, господин.

- А кто-нибудь может подтвердить, что ты и вправду убил не ворожея, но Пепельноволосого? – спросил Даго.

- Вот прядь волос, которую я отрезал у убитого, - Гизур поднял вверх правую руку, в которой держал прядку волос.

К нему подошел Авданец, взял из руки волосы и принес Даго. Тот осмотрел их и подал воину справа от себя, приказав, чтобы их передавали дальше, чтобы все могли узнать, как те выглядят. Продолжалось это долго, но, чем дольше, тем большая серьезность начала рисоваться на лицах собравшихся. До них начало доходить, что не малую вину они здесь судят.

- Это прядка седых волос. У всех ворожеев длинные и седые волосы. Если захотеть, можно заметить даже пепельный оттенок. Только по правде, это обычная прядка седых волос. Разве не так, мой народ?

Несколько воинов тут же закричало:

- Да, господин! Это седые волосы! Почти и не пепельные.

Тогда Даго обратился к тем, кто поймал Гизура:

- Это вы похоронили Пепельноволосого. Это был он или же кто-то другой?

Те, перебивая друг друга, начали рассказывать, что никогда живого Пепельноволосого не видали, по­тому не могут ни отрицать, ни подтвердить то, что убитым человеком был ни какой-то ворожей с Вороньей Горы, но именно князь Голуб.

После того приказал Даго бросить в левую сторону от норманнна еще одно копье!

- Нет у тебя, Гизур, доказательства правды, - заявил он. – Одно лишь точно, что на Вороньей Горе ты убил какого-то старика.

Даго поднялся со своего места и так обратился к собранным в круге:

- Наши права сурово карают человека, который убивает другого не ради собственной обороны, но из жажды наживы или же ради собственного удовольствия в убийстве. Наши права разрешают убийство того, от­носительно которого будет вынесен приговор рода или племени. Имел ли ты, Гизур, приговор народа, позво­лявший тебе убить человека, даже если тебе он показался князем Пепельноволосым?

- Я сделал это ради добра народа.

- Но ведь никакое народное собрание пока что не вынесло смертного приговора князю Голубу. Тебе можно было лишь поймать его и привести сюда, чтобы народ его судил. Ты этого не сделал. Почему? Или ты опасался, что этот пойманный вовсе не Пепельноволосый, и ты не получишь награды? Я повел люд га борьбу за свободу, мы собирались осаждать Гнездо, а тех, кто в нем прячутся, осудить по древнему обычаю. И вот ты лишил нас того, если сам по себе, только ради награды убил Голуба. Или же, сам по себе, ради собственного удовольствия убил невинного старика, в котором усмотрел Пепельноволосого. Правителя нельзя убивать ни ради собственного удовольствия, ни ради награды, но только лишь по воле и по приговору народа. Бросьте же в левую сторону и третье копье, ибо плохо Гизур сделал, если убил князя Голуба. И столь же плохо поступил, если убил кого-то другого. И эти три копья с левой от тебя, Гизур, стороны означают, что народ приговорил тебя к смерти.

Тот начал было что-то кричать, но толпа в круге и за его пределами похвально начала бить в щиты и радостно вопить, ибо ничто так не возбуждает и не радует людей, как надежда увидеть чью-то смерть во имя права. Тут же несколько воинов подбежали к Гизуру, связали и сунули в рот тряпку, чтобы не вымаливал тот себе милости.

Теперь Даго обратился к тем четверым, которые поймали Гизура:

- Как я узнал, вы обычные разбойники, что таятся по дорогам. Вы бесправно носите белых птиц на щи­тах, ибо те, кто любят волю, не грабят по дорогам, но находятся со мной. Вы поймали Гизура и привели его ко мне, ожидая награды. Так ли это?

- Так, господин, - ответил старший из четверых.

Тогда обратился Даго к собравшимся в круге:

- Должен ли я быть щедрым или же скупым?

- Щедрым! – закричали в ответ.

И ответил на это Даго:

- Нет у меня собственных денег или собственного золота, а все, что у меня имеется, принадлежит на­роду. Посему, дам я награду не от своего, но из вашего богатства. Если буду я щедрым, тогда не получите опла­ту в течение месяца. Если же буду я скупым, тогда не получите только недельной оплаты. Скажите же мне еще раз: должен ли я быть щедрым или же скупым?

- Скупым, господин! – заорали все.

Кивнул Даго в знак согласия и призвал к себе этих четверых.

Когда же те подошли к Пестователю совсем близко, и когда их глаза встретили его холодный взгляд, когда увидали они сверкающую у него на челе святую Андалу, когда отблеск его панциря на мгновение замер­цал в их глазах, испытали они страх и то, что называют величие, которые и заставили их опуститься на одно колено.

- Есть два вида высочайшей награды, - обратился к ним Пестователь, беря мешок, что был подвешен к его белому поясу. – Можно получить кусок золотого украшения. Но можно и получить наивысшую награду, которым является право покарать осужденного убийцу.

Сказав это, бросил Даго под ноги этим четверым четыре куска золота. Трое жадно схватили их, а вот четвертый поднялся с колен, схватил точащее из земли копье и вонзил его в грудь Гизуру.

Вскрикнули собравшиеся, но тут же умолкли, поскольку норманнн умирал в страшных мучениях и ужасно стонал. Им не хотелось хоть капельку потерять из его мук, ибо вспомнились им сожженные Гизуром вёски и плач женщин, которых отправляли на продажу в Юмно.

Когда же тот умер в полной тишине, Даго вынул свой меч и отрубил норманнну голову. Затем он повер­нулся лицом к собравшимся и начал кого-то разыскивать взглядом.

- А где этот Мсцивой, который желал зваться "людом"? – спросил он наконец.

- Тут я! – закричал Мсцивой и подошел к Даго.

Тот же слегка усмехнулся и, указывая на голову Гизура, сказал:

- У нас не было возможности испробовать твое мужество. Теперь же я даю тебе оказию. Возьмешь тряпку, замотаешь в нее голову Гизура и отвезешь в Гнездо. Там бросишь ее под ноги Хельгунде со словами: "Это тебе подарок от народа".

Мсцивой побледнел от страха.

- Она прикажет меня убить.

Пестователь презрительно сплюнул.

- Мог же ты созывать суд, другим приказывать, хотя и не показал еще перед другими, что достоин этого. Потому сделаешь так, как я приказал. В противном случае народ будет судить тебя.

Раздались громкие удары мечей о щиты. Воинам просто чудесным показалось зрелище, которое уст­роил для них Пестователь. И даже то, что именно крикливому и вздорному Мсцивою приказал он отвезти го­лову норманнна в Гнездо.

Вечером в шатер Даго, согнувшись в покорном поклоне, вошел молодой воин и подал вождю кусочек золота.

- Я, господин, взял другую награду. Я убил Гизура. Поэтому золото отдаю.

Даго взял золотой кусочек и старательно спрятал в свой мешок.

- Сколько тебе лет, сын мой? Как тебя зовут?

- Мне восемнадцать лет, а зовут меня Влоцлав.

Желаешь ли ты вступить под мой плащ и отдаться мне в пестование?

- Да, - юноша обнял ноги Даго и спрятал голову под его белым плащом.

И сказал тогда Даго Авданцу и Палуке, которые находились с ним тогда в шатре:

- Дайте этому юноше хороший меч, кольчугу, щит и шлем, а еще теплый плащ. И пускай с нынешнего дня спит теперь возле моего шатра, чтобы я всегда мог его вызвать.

После того вызвал Даго Херима на доверенную беседу и спросил его:

- Я уже дал тебе титул воеводы, а теперь же даю титул канцлера, то есть человека, который управляет моей канцелярией. Сколько людей ты уже себе подобрал?

- Пока что всего десяток, ведь это не могут быть обычные воины, но такие, что отличаются не одной только отвагой, но и хитростью, умом, которые знают разные языки и наречия. Я выслал их ко двору Хель­гунды, в Каррадонон, к Гедану и в Восточную Марку, к маркграфу Карломану. Еще один пребывает в Круш­вице, у Олта Повалы Старшего.

- Ты правильно сделал, Херим. Помни еще, служить тебе должны не только воины, но и ворожеи, а еще и женщины. Особенно хорошо вознаграждай ворожеев, чтобы сообщали они тебе самые тайные слова, которые говорит им народ во время молитв.

- Буквально только что получил я известие, что Гизур на Вороньей Горе убил не только Голуба, но и двух ворожеев.

- Кто тебе сообщил про это?

- Жерца, господин. Он пришел к нам, чтобы отомстить Гизуру, но месть уже совершилась.

- Скажешь этому человеку, что теперь он должен стать ворожеем на Вороньей Горе. По милости бога и по милости Пестователя. И пускай служит нам своими советами и вестями. Дашь ему горсть золота.

- Хорошо, господин.

- И еще, Херим, подбери себе нескольких людишек совсем никчемных или же таких, кому что-то угро­жает. Пускай же ради спасения собственной шкуры кусают по твоему приказу.

- Один такой мне уже служит. Зовется Зидалом. В Гнезде ради грабежа убил одного купца, так еще и жену его изнасиловал. За это Хельгунда приговорила, чтобы ему отрубили руки, голову, а потом и четверто­вали. Но ему удалось сбежать и пристать к лесткам. Теперь он защитник народных прав…

- Если Хельгунда не убьет Мсцивоя, прикажешь это сделать Зидалу. Но так, чтобы я об этом не узнал, ибо тогда приговорю его за скрытоубийство. Ведь какие чувства должен пробуждать повелитель?

- Любовь, господин мой?

- Дурак ты, Херим. Повелитель должен пробуждать страх. Пред каждым высказанным против повели­теля словом, не говоря уже про поступок. Страх народный – это еще один вид его, народа, любви. Повелитель обязан иметь право пробуждать страх в народе, но он же обязан избегать ненависти народа. Ты, Херим, должен теперь обладать именем не только "Канцлер", но и "Страх". Ты понял меня?

- Даже слишком, господин.

- Нет, Херим. Ты должен пробуждать страх, но если вызовешь ненависть, народ тебя осудит, точно так же, как Гизура. Так что действуй, Херим, разумно, чтобы башка твоя не торчала на шее столь же неуверенно, как у Мсцивоя. Разве и сам ты когда-то не пристал к бандитам, поскольку, как сам говорил: "один обязан нести бремя другого"? Потому накладываю на тебя бремя страха предо мной. И хотя не тебя буду постоянно возвы­шать и осыпать милостями, именно ты все время будешь стоять за моим троном. И хотя других людей буду спрашивать совета, только твой совет будет для меня считаться.

Сказав это, Даго отворил сундук с золотом и вручил Хериму два тяжелых мешочка.

На следующий день, ближе к вечеру, прекрасно одетый воин, со щитом, на котором было изображение белой птицы, галопом промчался по посаду Гнезда, пробуждая всеобщее удивление и страх. Остановился он перед открытыми воротами в башне городских валов и трем пешим стражам с копьями, что загородили ему дальнейший путь, бросил под ноги плетеную из лозы корзинку.

- Отдайте это княгине Хельгунде и передайте, что это ей подарок от народа.

Он резко развернул коня и снова галопом промчался по посаду, направляясь в поля. Какой-то лучник с башни послал за ним стрелу, только та странного всадника не достала.

Стражники вызвали Годона и Ящолта, а те, увидав, что находится в корзинке между тряпками, лишь коротко очень размышляли, не сохранить ли этот "подарок" перед княгиней в тайне. Но так уж случилось, что как раз вчера перехватили они возле Гнезда посланца от молодого князя Карака. Допытали его жестко, угрожая смертью, и тот сообщил им то, что должен был сообщить Хельгунде. Молодой князь Карак сообщал княгине, что отец выслал его против немногочисленных банд воинов, сеющих опустошение в Моравской Браме и напа­давших на приграничные грады висулян. Как только он с этим делом справится, то захватит власть в Каррадо­ноне и вышлет послов за рукой Хельгунды.

Годон убил посланца, чтобы тот никогда не добрался до Хельгунды. Но он вместе с Ящолтом понял, что никто из них не станет повелителем Гнезда, ибо Хельгунда давно уже задумала соединить свою судьбу с молодым князем висулян. Потому-то решили они не щадить Хельгунду. Решили они держать в тайне все дело с посланцем, зато вынули из корзинки и отнесли в спальню Хельгунде, положив там на подушку, отрубленную голову Гизура.

Тем вечером Хельгунда дольше обычного засиделась в комнате, в которой Годон с Ящолтом склады­вали наиболее ценные предметы, забираемые вместе с остатками зерна у окрестных кметей. Хельгунда надея­лась, что за те крохи еще оставшегося у нее богатства, да еще эту наворованную дань, удастся ей получить из Юмно еще сотню наемных воинов, чтобы оборониться перед Пестователем.

Поздно уже было, когда в сопровождении милки, державшей в руке лучину, отправилась она через темные сени к себе в спальню. Тут заступили ей дорогу Годон с Ящолтом.

- Кого из нас, княгиня, пригласишь ты сегодня к себе в спальню? – спросил последний.

- Никого, - гордо отвечала та.

- И правильно, - согласился с ней Годон. – Любовничек там уже ждет.

Хельгунда вошла в спальную комнату, когда же Милка подсветила лучиной, то увидела на подушке в своем ложе отрубленную и уже разлагающуюся голову.

Нет, не вскрикнула от испуга книягиня, как того можно было ожидать. Она вышла в сени и спросила Ящолта с Годоном:

- Это от вас мне подарок?

- Голову Гизура прислал тебе Пестователь.

- Прикажите стражникам выкинуть эту голову в озеро. И пускай слуги поменяют постель на моем ложе.

А после того она вместе с Милкой возвратилась в сокровищницу. А там уже отдала карлице тайный приказ и золотую брошку подарила. Через какое-то время сообщили ей, что Годон с Ящелтом, поев конопляной похлебки, умирают в страшных муках. Оба воина вились от боли на полу большой избы, где ужинали страж­ники-норманнны. Они перепугано глядели, как умирают их товарищи, выплевывая кровь и блевотину.

- Вы уже выкинули голову Гизура в озеро? – спросила княгиня у воина по имени Нор.

- Так, госпожа. Только что.

- А теперь возьмите этих двоих и сбросьте их тела в то же самое место, чтобы Гизуру не было скучно.

Нор вместе с иными удивленно глянул на нее. Их задубевшие сердца наемников, мечи которых были покрыты кровью десятков человек, обожали силу и жестокость. И, возможно, именно в этот момент впервые увидели они в Хельгунде владычицу.

Прежде чем лечь на новые простыни, долго расчесывала княгиня свои густые каштановые волосы и гляделась в серебряном, отполированном зеркале. А потом, уже надев белую сорочку, ненадолго открыла крышку стоявшего под окном сундука и вынула из него княжескую корону. В сиянии двух свечей лента короны отсвечивала кровавым блеском, так что не смогла удержаться Хельгунда, чтобы не надеть ее на голову и вновь усесться перед зеркалом. Любовалась она собственной красотой и улыбалась собственному отражению в зер­кале. Ведь не знали ни Годон, ни Ящолт, что тем вечером в град прибыл не только богато одетый воин с "пода­рочком" от Пестователя, но и новый гонец из Каррадонона. Сообщил он Хельгунде, что молодой князь Карак убил собственного отца и сделался самостоятельным повелителем державы висулян.

Легла на своем ложе княгиня Хельгунда, охваченная радостным предчувствием того, что уже вскоре, скорее быстрее, чем позднее, обнимут ее руки красавца Карака, и тогда исчезнут из ее мыслей опасения про этого странного Пестователя, очень быстро позабудет она про гниющую в озере голову Гизура, про тела Ящолта с Годоном. Испытывала она возбуждение, представляя Карака, жаждающего ее женских чар. Похоть сильно и даже болезненно пульсировала в низу живота. Хельгунда то разводила, то вновь сильно стискала бедра, ибо в подобные моменты приносило это ей облегчение, а иногда, когда удавалось ей шевелить внутренними мышцами и достаточно ладонью сжимать лоно, то, в конце концов, приходило даже полное за­вершение. Но тут вдруг услыхала она шорох под дверью спальни, и охватил ее страх. Может, это карлица Милка, согласно приказу хозяйки, вымащивает себе постель из сена и соломы? Или же это Нор, который, как и множество иных, выполняя ее приказы, пожелал за это взамен тела княгини? Этот молодой, красивый и силь­ный воин мог успокоить желания повелительницы. Но не захочет ли он впоследствии разделить княгиню и Ка­рака, сделать невозможным их соединение, ибо, если кто владеет чьим-то телом, то тут же получить и душу, но, в первую очередь, власти в Гнезде, как было это уже с Гизуром, а потом и с Годоном и Ящолтом? Не должна княгиня иметь любовника. Во всяком случае, не сейчас, когда ждет она Карака. Не может она позволить себе, чтобы Нор вступил в ее спальню и ложе.

Соскочила Хельгунда с ложа и открыла дверь. Да, это всего лишь Милка. Но сможет ли она защитить хозяйку от норманннов?

- Созови всех воинов в тронный зал, - приказала княгиня карлице.

Сама же набросила на ночную сорочку огромную шубу из бобровых шкурок, тщательно застегнула ее под шеей и, одетая подобным образом, спустилась на низ, где стоял трон Пепельноволосых. Норманннов при­шло чуть больше трех десятков, остальным же Милка либо не успела сообщить, а может они пьяными спали в своих домах под валами града. Среди пришедших был и Нор, только Хельгунда делала вид, будто не замечает его.

- Требую я, чтобы с этого дня трое из вас всегда сторожило по ночам двери моей спальни, - резко, при­казывая, заявила она. – Ведь случалось уже в прошлом, что если кто ворвался ко мне в спальню, то потом желал над другими возвышаться и править, как делали это Гизур, Ящолт и Годон. Вашим командиром я ставлю Нора, но он не вступит в мою спальню, и вы проследите за этим ради собственного же добра.

Знала Хельгунда, что это воинам понравится, хотя Нор и кусал себе пальцы от ярости. После того княгиня вернулась к себе и позвала Милку. Если бы карлица осталась возле дверей, норманнны, стерегущие спальню, тут же начали бы ее насиловать. Сама Милка по этому поводу никогда не жаловалась, но Хельгунда не желала слышать, как карлица за дверью стонет от наслаждения. Разве не достаточно была она сама возбуж­дена мыслями о Караке, чтобы еще слышать то, как другие успокаивают желания карлицы? Потому взяла ее в комнату.

Княгиня задула светильник, но заснуть не смогла. С неприятностью подумалось, что придется учиться жить без мужчины, и кто знает как долго. Милке было легче, ведь у нее имелся козел. Но то, что она с ним вы­творяла, было просто отвратительно. Какак не должен узнать, что ей ведомо о таких извращениях, и что это она защищает Милку от наказания. Завтра же прикажет выгнать козла из конюшни, и пускай Милка научится по­давлять свои желания столь же терпеливо, как и ее госпожа.

- А не боишься ли ты, Милка, что отдаваясь своему козлу, не родишь ты чего-то с рогами и копытами? – спросила она в темноте у карлицы.

- Ворожеи говорят, что петух не способен оплодотворить утку, бык – кобылу, жеребец – корову. И женщину способен оплодотворить только мужчина.

- А волки с медведями на Вороньей Горе?

- Ведь там же не настоящие волки и медведи, - отвечала та.

- Но зачем ты это делаешь? Ведь отвратительно же.

- Знаю, госпожа. Только он проникает в женщину глубже, чем мужчина.

Зачем она сказала это именно сейчас? Чтобы возбудить в Хельгунде какое-то странное, похожее на за­висть, беспокойство?

- Я запрещаю тебе это, поняла! – крикнула Хельгунда. – Откажешься от него. Не потерплю я такой га­дости при своем дворе.

Выплеснула княгиня криком свою злость на Милку и тут же заснула. Крепко заснула, так как и не услышала, как Милка покидает спальню, бесшумно обходит храпящих норманннов, что стерегут дверь в спальню Хельгунды, и спешит во двор, в конюшню. "Спрячу его, - размышляла Милка. – Укрою в посаде, где-нибудь в курятниках".

Своего черного и косматого козла держала она в той части конюшни, где стояли лошади княгини, и куда имел право доступа только один конюх. Когда хотелось карлице спариться с козлом, она допьяна упаивала этого конюха медом или же подливала в пиво маковый отвар, чтобы крепко спал ночью возле лошадей.

Милка открыла ворота конюшни и скользнула вовнутрь. Ее охватил резкий, душный запах конского пота и навоза, но для нее этот запах был приятным и даже возбуждающим, поскольку она всегда слышала, когда испытывала удовольствие с козлом. Запах этот предсказывал незабываемое наслаждение, и потому, даже днем, под каким-либо предлогом забегала Милка в конюшню, чтобы втянуть его в ноздри. Сейчас в конюшне было темно, конюх громко храпел на своей постели, лошади хрупали овсом. Карлица подумала, что, назло княгине, еще раз доставит она себе в конюшне это отвратительное удовольствие, и потому на ощупь прошла под стенкой до угла, где прятала козла. Как обычно, протянула она в темноте руку, чтобы нащупать пальцами кос­матый мех животного, но сейчас пальцы ее встречали только пустоту. Нет, не было козла в углу, кто-то забрал его, увел куда-то, украл…

Она споткнулась – что-то валялось на полу, в навозе. Милка присела и начала нащупывать руками. Тут ее пальцы встретили косматый мех, покрывающий холодное и мертвое тело. Переполненная ужасом и болью, гневом и жалостью к себе, передвигала Милка ладони по косматому боку, пока не достала до шеи, до застыв­шей крови и до лежащей неподалеку, отрубленной мечом или секирой головы. Кто это сделал? Кому княгиня выдала ее тайну?

Годон с Ящолтом. Ну да, ведь они были любовниками княгини, а любовникам разные вещи рассказы­вают. Они отомстили княгине, положив ей на подушку голову Гизура. Но они отомстили и Милке, ибо она верно служила Хельгунде, и вот бросили в навоз голову несчастного козла.

Не застонала карлица от боли и жалости, чтобы не разбудить конюха. Тихонечко выскользнула из ко­нюшни и побежала во двор. Вошла она в пустой тронный зал и только там расплакалась. И там же, через какое-то время, пронзила ее мысль: а почему это как раз этой ночью Хельгунда разговорилась с ней про козла, прика­зав его на следующее же утро убрать со двора? Так по чьему же приказу отрубили голову косматому дружку – Ящолта, Годона или Хельгунды?

Абсолютно бесшумно – как и перед тем – вернулась Милка в спальню княгини и легла на шкуре возле ложа хозяйки. Но не заснула до самого рассвета. Беззвучно шевелила она губами и повторяла: "Приди, Пестова­тель, уничтожь все Гнездо. Приди, Пестователь, уничтожь все Гнездо. Приди, Пестователь, приди, Пестова­тель…"