Закон Кейна, или Акт искупления (часть 2)

Конец Начала: Мистер До-Скорого

Он сказал "до скорого" только лошадиной ведьме.

Выехал тем трескучим от мороза утром на Кариллоне. Ветер качал стволы деревьев, было как-то мутно от предчувствия снега. Он не потрудился туго стянуть ремнем серапе, накинув на поникшие плечи; юный жеребец исходил теплом, мчась вверх по склону. Через час от деревни он нашел ведьмин табун на зубчатом гребне холма: лошадей дюжины разных пород, щипавших травку среди валунов и камней.

Табун расступился перед ним, словно вода. Они его запомнили. Это было хорошо.

Ведьмин табун не любил людей, как свойственно иным диким лошадям. Ведьмины лошади были одичавшими. Беглецы, спасенные, вызволенные из беды - в шрамах от кнута, от шпор и с шрамами на мозгах, клейменые сверху донизу всеми видами увечий, на которые способны двуногие. Вроде него самого.

Лошади не забывают никогда. Не умеют. Снова сходство.

И она такая же.

Кариллон фыркнул, когда он соскользнул со спины жеребца, стараясь двигаться гладко и неспешно. Лошадиная ведьма вечно дразнила его, говоря, что он дурной как кот. Много времени понадобилось, чтобы понять: она не дразнилась. И говорила не о домашнем котике.

Кариллон дернул за серапе и потряс головой, невпопад шевеля ушами. В конце года он был при полном параде, оброс шерсткой; жалкая нужда людей искать искусственный наряд для защиты от холода заставляла его лишь зычно пускать ветры. Человек порылся в карманах, выудив орехи и сушеные фрукты, и принялся скармливать их один за другим, неторопливо; серый в яблоках столь же степенно поедал их.

Одежда - это смешно. Но еда - это серьезно, а сладости - это хреновски важно.

- Давай, иди ищи девчонку. Будь счастлив, - сказал он жеребцу, шутливо мотнув головой. - Какая-нибудь поблизости явно согласится.

Кариллон толкнул его на прощание в плечо и потрусил, держа курс на высокую гладкую кобылу с одним глазом и ожогами на шее. Жеребец был вполне разумен и подходил со зрячей стороны.

Человек стоял и следил, как юный самец выплясывает фигуры куртуазного соблазнения. Невольно вспоминая, как надежно были укреплены стойла конюшен в особняке Веры в Харракхе. Если бы Кариллон не вырвался вместе с Ястребинкой и Фантомом, мог бы расти в одиночном заключении. Так и не узнать повадок табуна. Ничего не знал бы, только что велик и силен и наделен членом толщиной в заборный дрын; и что конюший Кайласси иногда позволяет ему отодрать кобылу или сразу двух за день.

Что ж, Кайласси давно помер, а Кариллон стал соблазнителем не хуже элегантного Казановы; кобыла повернулась задом, угрожая копытом, но в глазу горел огонек и шея призывно изогнулась, и Кариллон вежливо отступил... тут же пустившись следом.

Человек покачал головой. - Мне бы стать таким учтивым с женщинами.

Лошадиная ведьма стояла сверху, на склоне.

Была она в походной одежде, кожаной безрукавке и длинной рубахе, всё такого цвета, будто варилось в древнем пне; жилистые руки голы, жесткие ступни оттенка мореного дуба.

Она никогда не замечала погоды.

На шаг позади был косматый каштановый пони. Положив копыто задней ноги на колено, ведьма орудовала кривым, пепельно-серым ножом. Дикие волосы, пронизанные рыжиной, будто лучами солнца, плыли над опущенным лицом и сходились на шее, и там блестел первый шрам от кнута, словно старая слоновая кость, украшение воротника.

В груди заерзало что-то темное, но он запретил себя думать о значении этого знака. Уж давно стал хорош в таких запретах.

Он приехал, обдумав, что скажет ей: о сложных отношениях с Богом и Черных Ножах, и призраках, скачущих на его спине уже двадцать пять лет. Ожидал долгих разговоров. Недели с ней, странствия вместе с табуном среди гор и высоких равнин, одиноких деревушек и рынков Владений Харракхи не могли подготовить ее к пониманию, сколь сложной и опасной вскоре станет его жизнь. Дерьмо, он сам был не готов.

Но чем ближе он подходил, тем меньше оставалось слов. И, наконец, он смог выдавить лишь: - Ты пропала.

Женщина не оглянулась. Он не мог ее удивить: она знала всё, что знал табун.

- Как и ты. - Размытый промельк руки, нож сменился напильником. Она чистила копыто от грязи и гнили.

- Может, объяснишь?

- Я ощутила, как ты ушел ночью. - Она не поднимала глаз. - Как получается, что ты говоришь со мной, если уже сбежал?

С неба уже падали, кружились снежинки цвета стали.

- Ничего такого.

- И хорошо.

- Нет, - сказал он. - Я не бросаю тебя.

- Хорошо.

- Просто... ты знаешь о боге. Ма'элКоте. О Доме. Да ладно. Это был сон. - Он сменил ногу. - Один из Его снов. Или еще кого-то.

- Чего ему нужно?

- Это был Орбек. Он в беде. Или скоро будет.

- Теперь об Орбеке заботится бог.

- Ни хрена подобного. - Он потуже натянул серапе. Тело охватила дрожь. - Он просто... знаешь ли... наживка.

Он дернул плечом, пытаясь разжать челюсти. - Заложник.

Она продолжала работать.

- Может, ты никогда не слышала о роде Черных Ножей. О том, что я сделал.

- Так в этом дело?

- Чертовски уверен. Именно. - Он сглотнул, но бритвенно-острый кастет никуда не делся из живота. - В том, что я сделал. И чего не сделал.

- И ты идешь туда.

- Когда Бог призывает, Его Глас становится чертовски громким.

- Ты уверен, что это он?

Он простер руки. - Есть иной бог, что тянет меня за цепь?

- Я просто спрашиваю.

Холодная дрожь прошла по ногам. До ужаса мерзко: словно призраки лижут яйца. Прожорливые призраки.

- Не важно. - Прозвучало не вполне убедительно, и он повторил. - Не важно. Я должен.

- Не оспариваю.

На некоторое время слышался лишь скрип напильника и нетерпеливое фырканье сердитого пони.

Он вгляделся в ветер. - За мной там остался должок.

Он ощущал долг, гнилой и расшатанный, словно тот кулак с бритвенным кастетом в брюхе принадлежал трупу, сбежавшему с виселицы.

- Не только Орбек. Незаконченное дело.

- Дело.

Пустое эхо, будто собственный голос вернулся к нему с дальнего конца пустынного ущелья.

- Дом, может, и не Призывает меня. - Он обхватил себя руками. - Может, Он решил, будто оказывает услугу. Если Черные Ножи поднимутся снова...

Холодный скрип напильника.

- Я не могу позволить этому случиться. Не могу. Ни с Орбеком. Ни с кем другим.

- Выбор еще остается.

Его взгляд перешел с ветра на камни; потом он позволил рукам опуститься и поглядел н ладони. - Ага.

- И?

- И я сделал выбор уже давно.

Ее шея чуть изогнулась, лицо стало еще ближе к копыту. Она начала скрести заднюю часть. Молчание заставляло мужчину ощущать себя лжецом.

Вскоре он сказал: - Это... сложно.

Ответный голос донесся из густой шевелюры. - Как всё с тобой.

- М-да.

- Отчаянную жизнь ведет тот, кого возлюбил бог.

Он заинтересовался чем-то в снежной дали.

- Зависит от бога.

- Неужели?

- Христос! Надеюсь.

Взгляд его скользнул по зубьям утесов на склоне горы к уродливой, будто тупая вилка, вершине. Снег потемнел с прошлой зимы. Название горы ему не было известно. Как и названия других гор и перевалов. Иди долин за ними. Почему-то рядом с ней названия ускользали прочь. Названия - лишь слова, приделанные людьми к вещам.

Он не знал и ее имени. Она сказала, что никогда не имела имени. И не пользовалась его именем. Ни одним. Он как-то спросил. Она лишь пожала плечами.

Вообще редко когда разговаривала.

Постепенно он догадался. Не сразу. В некоторых делах он медлителен. Лошади не имеют дела с абстракциями. Не имеют нужды. Она знала его. Он знал ее. Имена - маски. Мешают в пути.

Как все его имена. Накопившиеся за годы.

Иногда она пользовалась кличками, обычно чтобы пристыдить его глупые выходки. Он к ним частенько прибегал: привычка к позерству, заложенная актерской карьерой. Иногда она звала его крутым парнем, иногда волчьим королем. Но чаще всего тупой задницей. Он не обижался. Обычно это было за дело.

Когда он совсем ее выбешивал, она звала его убийцей. Он ни разу не сказал, что так звал его отец. В другой жизни. В иной вселенной.

Он всмотрелся в изгиб шеи, разделивший надвое медовый поток волос, и тело вновь дрогнуло, будто порвалась натянутая струна. Но он не позволил себе ее коснуться.

- Итак, - сказал он небрежно, - куда ты направишься?

Ближнее плечо чуть поднялось, словно шевельнулся нож: движение, как-то указавшее сразу на табун, на горы и небо. И на него. - Зима близко.

Вот почему ей не приходилось много говорить. Не нужно было.

- Ага. - Он вгляделся в стальные завихрения. Ветер посвежел, снежинки жгли глаза. - А я в другую сторону.

Она еще несколько раз поскребла копыто и отпустила пони. Вытянула руки, и животное подало второе копыто. - Вопрос в конце света.

- Может быть. - Он посмотрел на руки. - Орбек, похоже, решил, что терять ему нечего.

- Он слишком молод.

- Ага.

- Мир не пропадет, ты же знаешь. Он меняется. Хотя не к лучшему. Свет не погаснет.

- Без Завета... слушай, Деомахия не совсем кончилась. Знаешь? Всё, что сумел Джанто - сварганить перемирие на полтысячи лет.

- Как думаешь, что ты сможешь с этим сделать? Хоть с чем-то. С Орбеком.

- Иногда жизнь преподносит сюрпризы.

- Ты ненавидишь сюрпризы. - Она не смотрела на него. - Куда?

- За горы к северу от Тернового Ущелья. В Бодекен. Ныне это оплот хриллианцев, они назвали его Бранным Полем.

Он скорее ощутил ее кивок, нежели увидел. - Ты так и не сказал, зачем здесь.

Он кивнул в сторону гор. - Табун пройдет Харракху по пути вниз. Я надеялся, что ты сможешь остановиться в имении Веры и передашь привет... До скорого свиданья...

Пони вырвал копыто и скакнул в сторону. Копытный нож лязгнул о камень в паре футов за спиной мужчины. Чудом не попав в ногу.

Почти чудом.

Так он понял, что еще ей не безразличен. Она не промахивалась случайно.

И она уходила, почти не сгибая коленей, обняв себя руками, будто всё же продрогла.

- Эй, - сказал он, идя следом. - Эй, ладно, не...

- Как тебя назвать сегодня? Не тупой задницей. - Голос был холоднее льда на ветру. - Задницы на что-то годятся.

- Эй, чтоб тебя. Стой. - Намек: она любила выполнять приказы не больше, чем он сам. - Думаешь, мне легко?

- Ты любишь говорить "до скорого", убийца. Вот кто ты.

Он обиженно замер. Но не попытался уязвить в ответ. Самые злые слова скатились бы с нее по склону горы. - Ну не навсегда же.

Склоненная голова повисла над скрещенными руками. - Всё навсегда, пока не окажется иначе.

Он подумал над этим секунду. Потом еще и еще.

- Вот этого ты хочешь? - буркнула она, глядя на пустынные осыпи и папоротники внизу. - Всего лишь хочешь, чтобы я... была достаточно человеком, чтобы...

- Нет, - бросил он. - Нет, да ладно. Вовсе не...

- Или хочешь, чтобы я была глупой зверушкой, как твоя мертвая Речная сучка? Чтобы сказала "не ходи"? "Выбирай, я или он"? Точнее, Я или Он?

Она словно уколола его булавкой. Лошадиного размера. Ибо он не был уверен, кто прав. И Христос, она умела ранить.

Женщина подняла голову. - Ты заставишь меня выбирать между тобой и табуном?

- Это, - сказал он весомо, радуясь, что возвращается на твердую почву, - глупый вопрос.

- Да. Верно.

Он понял, что улыбается.

- Но боль осталась, - продолжила она. - Мне все еще страшно.

- Поговори со мной. - Черная боль в груди заставила его раскрыть ладони. - Скажи, чем я могу помочь тебе.

Ее плечи чуть поднялись. - Забери меня с собой.

Он хихикнул. - Да, точно.

Через пару секунд он заметил, что она не смеется; а потом ему самому стало не до веселья. - Ни хрена подобного.

Она смотрели вниз. Он проследил, куда. Кариллон тоже не особенно преуспел с покрытой шрамами кобылой. - Я же рассказывал, какое дерьмо собирается вокруг Кейна. Ну, ты же помнишь войну в графстве Фелтейн.

- Лучше, чем хотела бы.

- Эта будет еще хуже. Треклятые рыцари Хрила... ты хоть слышала о рыцарях Хрила? На пути не попадались?

Она отвернулась к железному небу. Солнечные пряди в волосах покрывались снегом.

- Не просто парни в латах. Их парни в латах - бойцы Хрила - лучшие солдаты планеты, но и они сосунки перед своими рыцарями, жрецами липканского бога поединков... Дерьмо, из актеров лишь трое играли рыцарей Хрила. Одним был Реймонд Стори, изображавший Джуббара Текканала. Они прозвали его Дьявольским Рыцарем. Мы звали Молотом Дал"каннита. Слышала о таком? Он - человек, убивший Ша-Риккинтайр. Потребовалось три дня. Битва без остановок. Против дракона. Он победил. Один. Ты слушаешь?

- Актиры. - Голос звучал утомленно.

- Ты не поняла. Я не могу биться с этими ребятами. Никто не может.

- Их нельзя убить?

- Ну... можно. Но только не в бою. - Он махнул рукой, разгоняя снег. - Не в этом суть.

- Знаю.

- Я не смогу тебя защитить...

- И здесь не можешь.

Он подавил гнев. - Не желаю смотреть, как ты умираешь.

Она взирала на заснеженный пик далеких гор. - Я умираю каждый день.

- Это мы уже обсудили.

- И не тебе решать, чего я хочу.

Христос, он ненавидел, когда люди заводили эту хрень. - Прошу, ради всего дрянного, скажи. Ты не стала кейнисткой?

- Зависит. Хочешь получить порку?

Он не сумел выдавить даже вежливого смешка. Лишь сдался боли в груди. Полностью.

Рука вылетела из-под серапе и легла на напряженные мышцы плеча; она развернулась испуганной кобылицей - полсекунды он искренне ожидал, что его высекут ремнем - а они прижалась к груди, утонув лицом в плече рядом с шеей, и щеки ее были ледяными, мокрыми, словно она стояла не под снегом, а под дождем. Тут он и понял, или решил, что понял, почему она не давала увидеть свое лицо.

Что-то сломалось внутри него.

Он крепко укутал ее своим серапе, обнял, прижался лицом к взъерошенным волосам, ощущая запах лошадей и осин и льда и ветра и высоких гор.

Она дрожала.

- Всё хорошо, - прошептал он на ухо. Слова готовы были изглодать его живьем, но промолчать значило умереть на месте. - Идем со мной.

Ее дрожь стала судорогой, а потом громкий вздох наполнил легкие и снова опустошил. - Нет. Спасибо.

- Что?

- Ненавижу города.

- Ну знаешь, чтоб меня...

Она подняла голову настолько, чтобы сквозь завесу волос он смог различить злую усмешку. - Девушки любят уговоры. Тупая задница.

Он промолчал. Не хотел, чтобы дурацкая молотьба в черепе завладела и языком. Дрожь вернулась, она прижалась крепче, но теперь он понял, отчего она дрожала. - Ты... - Она едва выплевывала слова. - Ты так легко...

Он выдавил, наконец, и собственный смешок. - А ты, - сказал на ухо, - гнилое существо.

- Я лошадиная ведьма.

- Помню.

- Тогда зачем заставил напомнить?

- Ага, - сказал он с улыбкой капитуляции. - Да, точно, я задница.

- Просто помни, - пробормотала она в шею, - помни, крутой парень, что моложе ты не становишься...

Улыбка расцвела на его губах, будто цветок. Первый раз она сказала так... где они были, и во что она была одета, и во что она завлекла его столь же короткими речами... он почти спросил, помнит ли она, но не стал.

Она не забывала. Ничего и никогда.

- Утром я почти ушел. - Он оторвался от женских волос. Любимая ее кобыла, с элегантным "чепчиком" вокруг ушей, тянула колючую траву из трещины среди камней. Негодующее, но вместе с тем игривое ржание донеслось снизу, а затем фырканье и топот. Кто там баловался, было не понять из-за снега. Но громче всяких копыт стучало ее сердце напротив его груди. - Я был намерен. Знаешь, просто уйти. Понял, что если ты смылась, то не без причины.

Она лишь стиснула его сильнее.

- Но... - Он покачал головой, устало вздохнув. - Я не смог, и всё. Не смог уйти, не увидев тебя. Не взглянув в глаза.

Она хихикнула у плеча. - В который первым?

Он сжал ладонью ее подбородок и поднял голову и погладил влажные волосы, закрывая ими морщины, выведенные на запавших щеках солнцем, вольными просторами и болью, и поцеловал бледный шрам в уголке рта, а она взглянула сначала одним правым глазом, как делала часто - тем, что сверкал теплом и жизнью, карий как у голубки - а потом левым, ведовским глазом, серо-голубым, словно мертвый зимний лед. Она как будто желала убедиться, что видит одного человека обеими глазами. Он сказал: - В каждый. Сразу в оба. Мне все равно. Как всегда. В тебе нет ничего, что я не ... - но руки ее уже сползли, одна на затылок, а вторая южнее, к выпуклости ягодиц, и она потянула его к себе и слилась губами, и тело всё сказало без слов.

И на время горы стали им постелью, а небо одеялом, а снег словно пропал.

Но лишь на время: табуну ведьмы нужно было зимовать в низинах, к югу и западу, и она была самой собой; и надвигались нелады на севере и востоке, и он был самим собой.

Она поскакала. Он пошел.

Он оглянулся, но лишь сердцем. Ведь он шел в Бодекен, и там будут Черные Ножи, и он не может привести с собой никого.

Всё навсегда, пока не окажется иначе.