1876

1

У меня не хватило духу продолжать свои записи после того, как вечером девятнадцатого февраля я получил следующую телеграмму: «Дениз скончалась сегодня утром мы убиты горем ее сын жив похороны завтра здесь на плантации любящая тебя и разделяющая твою боль Эмма».

По-видимому, такова уж природа вещей: старея, мы вынуждены постепенно терять все, что было нам дорого, пока сами запоздало не приближаемся к тому, что ждет нас в конце, — столь же банальному, сколь и неизбежному для всех мраку.

Я послал соболезнующую телеграмму Сэнфорду и Эмме.

Я чувствую себя так, словно умерла моя дочь.

Я упрямо продолжаю работать на «Геральд», на Тилдена, на свое собственное… было бы глупо, однако, написать теперь — «будущее». Больше уже ничего не будет; осталось только то, что было.

Сегодня второе марта, письма от Эммы до сих пор нет. Пришла только вторая телеграмма: пятого марта она будет в Нью-Йорке в отеле «Пятая авеню».

Я стараюсь не думать о Дениз. К счастью, здесь слишком многое отвлекает меня от этих мыслей: на моих глазах претензии этой нелепой республики поочередно обращаются в руины.

Сначала казалось, что Тилден победил в штате Орегон. Однако, быть может вполне законным образом, его большинство в 500 голосов улетучилось, и три голоса выборщиков штата были отданы Хейсу. Но закон гласит, что выборщиком не может быть лицо, находящееся на государственной службе. Поскольку один из трех выборщиков Хейса оказался почтмейстером, он был дисквалифицирован. Губернатор штата — демократ — назначил на его место другого выборщика, обещавшего голосовать за Тилдена, и тем самым доказал, что демократы столь же склонны к мошенничеству, как и республиканцы.

Пока шло это неприглядное соперничество, южных демократов в конгрессе ежедневно обхаживали республиканские лидеры в тандеме с лоббистами железных дорог, и кое-кто из тех, кого обхаживали, сдался.

Южные демократы добиваются выполнения двух условий. Во-первых, согласия Хейса ввести двух южан в состав кабинета министров. Нордхофф считает это глубоко правильным; он признался мне, что переписывается с Хейсом с прошлого лета. «Слабый, но честный человек. Конечно, я голосовал против него, но все же…» Во-вторых, обещания республиканцев вывести все федеральные войска из тех южных штатов, которые остаются еще «нереконструированными».

Еще более назойливы, чем республиканские политиканы, лоббисты железных дорог; Капитолий кишит ими, как сыр личинками, они открыто покупают голоса южан в пользу Хейса (дело в том, что они боятся реформ; Тилден их пугает). Они хотят даже провести через конгресс какой-то свой особый законопроект, предназначенный, как здесь говорят, служить высокой цели избрания президента.

Начиная примерно с девятнадцатого февраля течение повернуло в сторону Хейса. Быть может, Тилден и победил на выборах, но партия, шестнадцать лет находящаяся у власти, не собирается уступать президентство. Помимо покупки Брэдли (только всевышнему, а также «Тексас — Пасифик» известно, сколько еще членов конгресса куплено), республиканцы все время размахивают кровавой рубашкой мятежа. Каждый день стране напоминают, что демократы, однажды уже поднявшие мятеж, могут сделать это еще раз.

В то же время республиканцы нахваливают тех «хороших» южных политиков, которые не хотят, чтобы драгоценный Союз штатов, на алтарь которого принесено столько жертв, был снова разодран на части новой гражданской войной. Даже Джейми поддался этой гнусной риторике. Несколько дней назад он похвалил южных конгрессменов за их «патриотическую покладистость».

Двадцать четвертого февраля спикер палаты представителей Рэндолл вместе с южными демократами переметнулся на сторону Хейса. Тогда взял слово Хьюит и объявил избирательную комиссию обманом; тем не менее он вынужден был признать, что затянувшийся политический кризис оказывает вредное воздействие на все аспекты американской жизни, и прежде всего на бизнес. Другими словами: лучше четыре года Хейса, чем четыре года гражданской войны.

Двадцать седьмого февраля несколько демократов-южан встретились с лидерами республиканцев в номере отеля «Уормли». На следующий день агентство Ассошиэйтед Пресс распространило официальный отчет о встрече, в котором среди прочего подчеркивалось, что Хейс поддержит притязания демократического кандидата на пост губернатора Луизианы!

Нордхофф сообщил мне, что Гарфилд присутствовал на встрече и что у него хватило порядочности этим возмутиться. В самом деле, он рано ушел из отеля «Уормли». Все же его ждет хорошая награда. При поддержке демократов-южан он будет избран спикером палаты представителей.

— И все равно, — говорит Нордхофф, — Гарфилд — член избирательной комиссии; запротоколированы его слова о том, что республиканцы победили в штате Луизиана. Теперь ради избрания Хейса он вынужден говорить, что все-таки в этом штате победили демократы. Ничего не скажешь, красивая сделка!

Двадцать восьмого февраля, когда огласили, что выборщики от штата Вермонт отдают свои голоса Хейсу, кто-то спросил (из чистого любопытства?), нет ли из этого штата альтернативного списка выборщиков.

Хьюит вскочил со своего места, в лучших блейновских традициях размахивая толстым конвертом. «Я держу в этой руке пакет, в котором находится список выборщиков от штата Вермонт. Этот пакет был доставлен мне срочной почтой в середине декабря прошлого года». Очевидно, точно такой же пакет был отправлен председателю сената, который отрицает факт его получения. «Тогда же я вручил ему этот пакет, с которого еще не были сорваны печати. Он отказался его принять!» Громкие крики и большая неразбериха в зале.

Нордхофф объяснил:

— Один из трех выборщиков Хейса — кто бы вы думали? — конечно, почтмейстер. Он должен быть дисквалифицирован. Список отправлен Хьюиту выборщиком-демократом, который не был избран, а теперь считает себя избранным, коль скоро его соперник дисквалифицирован.

— Значит, это ерунда?

— Нет, если бы хватило времени. Тилдену нужен только один из двадцати спорных голосов. Это вполне мог быть голос вермонтца. — Объединенная сессия прервала работу, чтобы на раздельных заседаниях палат рассмотреть вопрос об итогах голосования в штате Вермонт.

2

Первое марта. Объединенная сессия конгресса заседает уже восемнадцать часов подряд. Вне сомнения, это самая бурная и хаотическая сессия за всю историю страны. Галереи переполнены шумными партийными активистами. В зале такие толпы лоббистов, что временами члены конгресса тонут в море своих хозяев. Около полуночи открыто появились бутылки виски. Около часа ночи были замечены один или два револьвера.

Атмосфера сессии не стала лучше, когда обнаружилось, что вермонтский список Хьюита куда-то пропал. Не прекращающаяся несколько недель обструкция парализовала процесс выборов.

Наконец взял слово конгрессмен из Луизианы по фамилии Леви; он призвал своих коллег-южан согласиться на возобновление переклички штатов, потому что его «торжественно, серьезно и искренне заверили в том, что по отношению к южным штатам будет проводиться политика примирения… в случае избрания президентом Хейса». Вывод федеральных войск с Юга был гарантирован не только Хейсом, но вчера и самим Грантом. Сделка свершилась.

Я сидел с Нордхоффом до конца заседания в четыре десять утра в пятницу второго марта 1877 года.

Несколько раз за эти восемнадцать часов совместного заседания палаты расходились для раздельного голосования.

На последнем заседании палаты представителей спикер Рэндолл зачитал телеграмму от Тилдена, в которой он призвал к продолжению переклички штатов до ее завершения. Так Тилден покорился force majeure. Палата затем утвердила хейсовских выборщиков из Висконсина, и все было кончено.

В четыре часа сенаторы снова вошли в зал палаты представителей для возобновления совместного заседания. В последний раз сенатор Ферри занял кресло спикера.

Мы с Нордхоффом сидели рядом, облокотившись на перила галереи для прессы. Когда трагедия подошла к концу, мы клевали носом.

Сенатор Ферри встал. Он бросил взгляд на сонную и подвыпившую публику на галереях. И твердым голосом произнес: «Приступая к оглашению окончательных результатов подсчета голосов выборщиков, председательствующий выражает надежду, что все присутствующие, равно в зале заседания или на галереях, воздержатся от каких бы то ни было демонстраций…» Когда он говорил о сохранении достоинства, рядом со мной Нордхофф тихонько тявкнул разок-другой.

В наступившей тишине были оглашены и затем суммированы голоса выборщиков от каждого штата. Большинством в один голос Хейс избран президентом. Тишина не была нарушена, когда Ферри нараспев произнес: «Таким образом, я объявляю, что Резерфорд Б. Хейс из Огайо, получив большинство голосов в коллегии выборщиков, в соответствии с законом избран президентом Соединенных Штатов сроком на четыре года, начиная с четвертого марта 1877 года».

Аплодисментов не было. Только долгий усталый вздох завершил битву. И затем неожиданный глухой удар.

Прямо под нами рухнул Эбрам С. Хьюит. Подобно Гамлету в последнем акте шекспировской пьесы, его вынесли из зала. В общем и целом, Хьюит проявил примерно такую же сообразительность в политике, как и шекспировский принц, но произнес гораздо меньше хороших речей.

3

Третье марта. Все еще бунтующая палата представителей 137 голосами против 88 приняла сегодня резолюцию, провозглашающую Сэмюеля Дж. Тилдена законно избранным президентом Соединенных Штатов. Однако на палату представителей никто не обращает ни малейшего внимания; она, помимо всего прочего, контролируется железными дорогами, которые не желали избрания Тилдена. Решусь сказать, что бессмысленная резолюция облегчила совесть этих нечистоплотных фаустов.

Сегодня впервые со времени убийства Линкольна первая полоса «Нью-Йорк сан» украшена траурной рамкой. Ходят слухи, что генерал Макклелан собирает войска, чтобы обеспечить послезавтра инаугурацию Тилдена. Если Макклелан будет действовать с той расторопностью, которую он проявил во время Гражданской войны, можно рассчитывать, что он успеет как раз к инаугурации 1881 года.

4

Пятое марта. Сегодня мой последний вечер в Вашингтоне. Чемоданы уже упакованы. Завтра утренним поездом я уезжаю в Нью-Йорк.

Сегодня несколько часов назад Резерфорд (ныне широко известный под кличкой Резервор) Б. Хейс вступил в должность президента на церемонии, состоявшейся в Капитолии, перед толпой тысяч эдак в тридцать республиканцев ^;— соискателей должностей государственной службы. Но кто я такой, чтобы осуждать тех, кто ищет службу? Я ведь тоже пытался, просто мой кандидат проиграл. Два члена Верховного суда отказались присутствовать на церемонии.

Устрашающего вида солдаты перекрыли все подступы к Капитолию. В воздухе пахнет бунтом; впрочем, только в воздухе. На земле все довольно мирно.

Новый президент похож на провинциального проповедника; он и говорит как проповедник. Хейс явно нервничал, и, когда рядом разорвалась хлопушка, он отчаянно заморгал, вероятно подумав о вооруженных и накачавшихся виски конгрессменах-южанах, ступивших на тропу войны.

Примирительная речь Хейса была обращена как к южанам, так и к реформаторам. Создается впечатление, что он собирается продолжить администрацию Гранта риторикой Тилдена.

Уходящий президент выглядел еще более изумленным и уязвленным, чем обычно. Госпожа Грант, казалось, только что заглянула в гроб и увидела там собственные останки. Sic transit gloria Grantium [64].

Мы с Нордхоффом обедали сегодня в «Уэлчере». Из сентиментальности мы сели за тот же столик, за которым познакомились год назад. Один год! Он кажется мне веком.

Обеденная зала была переполнена благодаря специфическому вашингтонскому явлению, наблюдаемому раз в четыре года: город наводнен соискателями должностей, более всего это напоминает мне нашествие саранчи. Сейчас алчная саранча пожирает обед в «Уэлчере».

Мы хорошо пообедали, невзирая на компанию; выпили, правда, многовато, но были в отличном расположении духа. Не знаю уж почему. Наверное, чем тяжелее испытание, тем радостнее его конец. Я помню, с каким облегчением смеялись мы с Эммой, когда нам удалось уцелеть после резни коммунаров.

Под первое блюдо (сложное кушанье из мэрилендских крабов с мидиями) мы с Нордхоффом выпили за здоровье друг друга рейнского вина, которое я заказал в честь Тилдена.

— За президента по ту сторону линии Мэйсона — Диксона, — сказал я.

— За честное правительство! — обычный лай Нордхоффа перешел в рык. Почему-то слова «честное правительство» показались нам настолько нелепыми, что мы хохотали над ними до слез.

После этого мы выпили за «Его Мошенничество», как Нордхофф называет Хейса. Он рассказал мне, что Хейс был в Вашингтоне со второго марта и прятался в доме генерала Шермана, дожидаясь часа своей проблематичной инаугурации.

— Собственно, особых сомнений не было. Неделю назад, вечером третьего марта, Грант пригласил Хейса на обед. Когда Хейс пробрался в Белый дом, он обнаружил, что приглашен еще и председатель Верховного суда. Грант, его сын и верховный судья провели Хейса в пустую гостиную, где верховный судья на всякий случай принял у Хейса президентскую присягу.

— Значит, сегодня был просто…

— Религиозный обряд. Настоящая гражданская свадьба состоялась в прошлую субботу вечером, когда республику воровски уложили в постель. Давайте выпьем за будущих деток этого брачного союза. За карлика — Реформу…

— За горбуна — Права штатов.

— За выродка — Твердую валюту.

— За близнецов Тексас — Пасифик.

— Ну и семейка!

Мы развлекались этим юмором висельников, когда в дверях вдруг возникла знакомая фигура. На какое-то мгновение Гарфилд заколебался. Но, увидев, что мы его заметили, он решил идти напролом. Улыбаясь, он подошел к нам.

— Я собирался наверх.

— В отдельный кабинет. Чтобы отпраздновать с республиканскими лидерами великую победу. И приступить к дележу трофеев… — Нордхофф был уже изрядно выпивши.

— Увы, все гораздо скучнее. — Гарфилд держался тепло, даже приветливо — по крайней мере ко мне. Но я при виде его начинаю глупо сиять, как престарелый отец рядом с красавчиком-сыном. — Я развлекаю своих избирателей. Чуть ли не все мои знакомые из Огайо сейчас в городе.

— Ищут работу? — Нордхофф хотя бы сумел выдавить из себя улыбку.

— Только pro bono publico. — Напускная серьезность Гарфилда была почти под стать блейновской. — Один или два из них открылись мне, что готовы взвалить на себя ценою громадных личных жертв бремя правительственной службы.

Нордхофф немножко оттаял. Я наслаждался обществом блистательного сына.

— Ужасные времена, — заметил Гарфилд. — Я знаю, что вас не радуют результаты выборов.

— А вас? — мгновенно отпарировал Нордхофф.

— Меня — да. Я уверен, что спорные штаты были бы наши, если бы неграм позволили голосовать…

Эта знакомая нам аргументация была оборвана Нордхоффом:

— Но вряд ли вы обрадованы тем, что демократа выбрали губернатором Луизианы…

Гарфилд посмотрел на нас невинными голубыми глазами.

— Но нас уверили, что он и в самом деле победил…

— В отеле «Уормли»?

— В отеле «Уормли». Вот мы и не стали оспаривать его избрание.

— Но как мог демократ победить, если, по свидетельству избирательной комиссии, и вашему свидительству как ее члену, штат подавляющим большинством проголосовал за республиканцев?

Лицо Гарфилда ни на мгновение не утратило своего ослепительно искреннего выражения.

— Мистер Нордхофф, когда карты розданы, вы ими играете. — Так мог ответить Цезарь, устранив республику.

Нордхофф не нашелся что ответить. Официант подлил нам троим кларета. Гарфилд поднял бокал; в его голубых глазах запрыгали отраженные огни свечей.

Нордхофф предложил тост:

— За честное правительство.

Гарфилд кивнул.

— Да, за честное правительство. И за президента Хейса. — Гарфилд выпил, я тоже.

Но Нордхофф не пил; он продолжил тост:

— Да, за президента Хейса. За Джеймса Г. Блейна. За Роско Конклинга. За генерала Гранта. За счетные комиссии Луизианы, Южной Каролины и Флориды. За Джея Гулда. За железную дорогу «Тексас — Пасифик». За федеральную армию. За генерала Шермана…

Гарфилд весело смеялся, не желая чувствовать себя оскорбленным.

— Так вы меня, того гляди, споите, мистер Нордхофф, с таким большим честным правительством. — Он поставил бокал и поднялся. Я тоже встал. Мы пожали друг другу руки.

— Я завтра уезжаю, — сказал я ему. — Попрощайтесь за меня с госпожой Гарфилд…

— Только если вы передадите мои нежные чувства своей дочери. — Искривленная рука медленно потянула меня к себе, и его прекрасные глаза посмотрели на меня сверху.

— С удовольствием. — Не знаю уж, какая клеточка памяти вдруг шевельнулась, но я не только вспомнил, но и произнес преследующую меня строчку: — Brevis hic est fructus HomuÛis[65]

Гарфилд нахмурился, выпустил мою руку.

— Гораций?

— Нет. Лукреций.

— Я должен ответить? Ну что ж… — Гарфилд замолчал, покачал головой. — Боюсь, вся моя латынь осталась дома, в библиотеке. Не могу ничего вспомнить, кроме Gaudeamus igitur[66]. Подойдет?

— Почему бы и нет? Это всегда уместно.

Когда Гарфилд ушел, мы с Нордхоффом так и не угомонились и продолжали пить.

Незадолго до полуночи я добрался до своего номера, взял vase de nuit[67] и освободился и от вина, и от обеда.

Я трезв, утомлен, встревожен. Как жить дальше? И зачем?