1984

Приложение Принципы новоречи

Новоречь являлась официальным языком Океании, разработанным под идеологические нужды англизма, то есть английского социализма. В 1984 году никто еще не использовал новоречь как единственное средство общения, устного или письменного. Передовицы «Таймс» писались на ней, но это был высший пилотаж, доступный лишь специалистам. Ожидалось, что новоречь вытеснит «староречь» (то есть наш современный язык) примерно к 2050 году. А пока она постепенно набирала силу по мере того, как все члены Партии употребляли в обиходе все больше и больше новоречных слов и грамматических конструкций. Вариант, имевший хождение в 1984-м и закрепленный в девятом и десятом изданиях Словаря новоречи, являлся временным и содержал множество излишних слов и устаревших форм, в дальнейшем подлежавших выводу из обращения. Здесь мы рассматриваем окончательный, усовершенствованный вариант, закрепленный в одиннадцатом издании Словаря.

Новоречь имела целью не просто обеспечить подходящие выразительные средства взглядам и мировоззрению приверженцев англизма, но и сделать все прочие способы мышления невозможными. Предполагалось, что, когда новоречь будет окончательно принята, а староречь – забыта, еретические идеи, расходящиеся с принципами англизма, станут буквально немыслимыми, по крайней мере в той степени, в которой идеи зависят от словесного выражения. Словарный состав новоречи был сконструирован так, чтобы точно и часто весьма тонко выразить все смыслы, уместные в речи члена Партии, и одновременно исключить все прочие значения, а также возможности подобраться к ним непрямыми путями. Частично эта цель достигалась изобретением неологизмов, но в основном отсевом нежелательных слов и отсечением неканонических и по возможности вообще любых второстепенных значений у слов остающихся. Вот всего один пример. Слово «свободный» сохранилось в новоречи, но могло употребляться лишь в предложениях вроде «Это место свободно» или «Автобиография пишется в свободной форме». Его нельзя было использовать в старом значении, связанном с политической или интеллектуальной свободой, поскольку политическая и интеллектуальная свобода больше не существовали даже как понятия и потому не могли быть поименованы. Безотносительно вывода из обращения однозначно еретических слов, сужение словарного запаса рассматривалось как самоцель, и ни одно слово, от которого можно было отказаться, не выживало. Новоречь создавалась, чтобы не расширить, а сузить диапазон мысли, и достижению этой цели косвенно способствовала минимизация выбора между словами.

Новоречь основывалась на современном языке, каким мы знаем его сейчас, хотя многие новоречные предложения, даже не содержащие неологизмов, были бы едва понятны носителю современного языка. Новоречные слова делились на три строго определенных типа, известных как Лексикон А, Лексикон Б и Лексикон В. Проще будет разобрать каждый тип отдельно, но грамматические особенности языка рассмотрим в разделе, посвященном Лексикону А, поскольку ко всем трем лексическим категориям применялись одни и те же правила.

ЛЕКСИКОН А. Лексикон А составляли слова, необходимые в повседневной жизни и описывающие еду, питье, работу, одежду, подъем и спуск по лестнице, поездки на транспортных средствах, уход за палисадником, готовку и тому подобное. Почти все слова из этой категории есть и у нас – такие, как «бить», «бежать», «собака», «дерево», «сахар», «дом», «поле», но по сравнению с современным языком их запас был крайне невелик, а значения определялись гораздо строже. Все двусмысленности и оттенки значений были вычищены. Насколько возможно, новоречное слово этого типа отрывисто озвучивало одно четко определенное понятие. Применять Лексикон А в литературных целях, для политической или философской дискуссии не представлялось возможным. Он годился лишь для выражения простых, четких мыслей, обычно касавшихся конкретных предметов или физических действий.

Грамматика новоречи обладала двумя ярко выраженными особенностями. Первая из них – взаимопереходность частей речи. От любого слова в языке (в принципе, даже от такого совсем отвлеченного, как «если» или «когда») можно было образовать глагол, существительное, прилагательное или наречие. При этом существовало правило «один смысл – один корень», что позволило уничтожить многие устаревшие формы. Здесь не работал никакой этимологический принцип: иногда бралась основа существительного, иногда – другой части речи. Даже если родственные по значению слова не были этимологически связаны, одно из них часто выводилось из обращения. Например, в новоречи не существовало корня «мысл». Его место занял корень «дум», от которого и образовывались все части речи. Отсутствовало слово «нож» – было вполне достаточно слова «рез», однокоренного с глаголом «резать». Прилагательные получались путем добавления к любой основе суффикса «-н-» и окончания «-ый», наречия – суффиксов «-н-» и «-о». Так, например, «скоростный» означало «быстрый», а «скоростно» – «быстро». Некоторые из наших современных прилагательных – «прямой», «сильный», «большой», «черный», «мягкий» – сохранились, но в незначительном количестве. В них не было большой нужды, поскольку почти везде, где требовалось прилагательное, можно было добавить «-ный» к основе существительного или глагола. От современных наречий отказались, за исключением тех, что уже заканчивались на «-но»: эти два суффикса присутствовали неизменно. «Хорошо», например, было заменено наречием «отлично».

Кроме того, любое значение – и это опять-таки касалось любого слова в языке – можно было изменить на противоположное путем добавления частицы «не-» или усилить путем добавления приставки «плюс-» или, для большей выразительности и усиления акцента, «плюсплюс-». Таким образом, «нехолодно» означало «тепло», а «плюсхолодно» или «плюсплюсхолодно» – соответственно, «очень холодно» или «чрезвычайно холодно». Как и в современном языке, значение почти любого слова можно было изменить и с помощью других приставок: «пред-», «над-», «под-» и так далее. Благодаря этому удалось добиться огромного сокращения словарного состава. Имея, например, слово «отлично», можно было обойтись без такой лексемы, как «плохо», поскольку нужное значение не хуже, а даже лучше выражалось словом «неотлично». Требовалось лишь – по крайней мере в случаях с естественными парами антонимов – решить, который из них вывести из обращения. Например, «темный» можно было заменить «несветлым», а «светлый» – «нетемным», дело вкуса.

Второй характерной особенностью новоречной грамматики являлась ее регулярность. За немногими исключениями, упомянутыми ниже, все слова подчинялись единым правилам. Например, во всех прилагательных перед окончанием писалась одна «н» – «земляный», «стеклоный», «ветерный», а чередования согласных и корней в разных формах слов отменили: «ляж» вместо «ляг» и «лож» вместо «клади» (заметим, что мягкий знак после шипящих перестал употребляться: «мыш», «рож»). А частица «не» стала всегда писаться с глаголами слитно.

Исключения при изменении или образовании слов возникали только из необходимости обеспечивать скорость и разборчивость устной речи. Слово, которое трудно выговорить или расслышать, уже в силу этих свойств считалось плохим; поэтому иногда, благозвучия ради, в слово добавляли дополнительные буквы или сохраняли его устаревшие формы. Но эта необходимость ощущалась главным образом в связи с Лексиконом Б. Почему столь большое значение придавалось легкости произношения, будет объяснено ниже.

ЛЕКСИКОН Б. Лексикон Б состоял из слов, специально созданных для политических целей: они не только в каждом случае имели политическую подоплеку, но и предназначались для навязывания желаемого образа мыслей тому, кто их употребляет. Без полного понимания принципов англизма правильно применять эти слова было непросто. В некоторых случаях они поддавались переводу на староречь или даже передаче словами из Лексикона А, но для этого приходилось длинно перефразировать, а некоторые оттенки смысла всегда терялись. Лексикон Б можно назвать своего рода вербальной стенографией, часто умещавшей целый спектр идей в несколько слогов и в то же время более точной и энергичной, чем обыкновенный язык.

В Лексикон Б входили исключительно составные слова. (Конечно, такие составные слова, как «речепис», имелись и в Лексиконе А, но это были лишь удобные сокращения без особой идеологической окраски.) Они состояли из двух и более слов или частей слов, спаянных в легко произносимое целое. Результат всегда мог служить основой существительного или глагола, изменявшегося по обычным правилам. Пример – слово «прямодум», означающее (весьма приблизительно) догму; глагол «прямодумать» означал «мыслить в соответствии с догмой». От него были образованы прилагательное «прямодумный» и наречие «прямодумно», а также отглагольное существительное «прямодумец».

Единицы Лексикона Б конструировались без какого бы то ни было этимологического принципа. Слова, из которых они составлялись, могли принадлежать к любой части речи, размещаться в любом порядке и подвергаться любой хирургии, лишь бы результат было легко произнести, а его происхождение ясно прослеживалось. В слове «криводум» (преступная мысль), например, корень «дум» шел вторым, а в слове «Думнадзор» (полиция мыслей) – первым. Из-за проблем с благозвучием исключения в Лексиконе Б встречались чаще, чем в Лексиконе А. Например, от существительных «Главист» и «Главлюб» образовывались, соответственно, прилагательные «главистинный» и «главлюбский» – просто потому что «главистный» и «главлюбный» звучали несколько неуклюже. В целом, однако, все слова Лексикона Б могли изменяться, причем по одним и тем же правилам.

Некоторые слова Лексикона Б имели настолько тонко нюансированные значения, что были едва понятны тем, кто не овладел языком в целом. Возьмем, например, типичное предложение из передовицы «Таймс»: «Стародумцы ненутрочуют англизм». Самый короткий перевод на староречь выглядел бы так: «Те, чье мышление сформировалось до Революции, неспособны на эмоциональном уровне полностью осознать принципы английского социализма». Но это не совсем адекватный перевод. Для начала, чтобы полностью вникнуть в смысл вышеприведенного предложения на новоречи, надо отчетливо представлять себе, что такое «англизм». Кроме того, только человек, как следует подкованный по части англизма, может оценить всю силу слова «нутрочуять», подразумевающего слепое, полное энтузиазма одобрение, какое трудно представить себе в наше время, – или слова «стародум» с его неотделимыми оттенками злонамеренности и порочности. Но особая функция некоторых новоречных слов, включая «стародум», заключалась не в раскрытии смыслов, а в их разрушении. Значения этих слов, неизбежно малочисленных, расширялись до тех пор, пока не вмещали в себя целые множества других слов, и те, в достаточной степени раскрытые одним общим термином, могли теперь отправиться на свалку и сгинуть в забвении. Главная сложность для составителей Словаря новоречи состояла не в изобретении неологизмов, но в уточнении их значений. Иначе говоря, в том, чтобы разобраться, какие группы слов отменяло их появление.

Как мы уже видели на примере слова «свободно», словарные единицы, ранее обладавшие еретическими значениями, иногда сохранялись ради удобства, но только после очистки от нежелательных значений. Несметное число других слов, таких как «честь», «справедливость», «мораль», «интернационализм», «демократия», «наука» и «религия», просто перестали существовать. Несколько обобщенных терминов вместили их значения и тем самым упразднили их. Например, «криводум» вмещал в себя все слова, сгруппированные вокруг понятий свободы и равенства, а значения, близкие к понятиям объективности и рационализма, – термин «стародум». Бóльшая определенность была бы опасна. От члена Партии требовался взгляд на вещи как у древнего иудея, который знал немногое, зато знал наверняка, что все прочие народы, кроме его собственного, поклоняются «ложным богам». Ему ни к чему было знать, что эти боги зовутся Ваал, Осирис, Молох, Ашторет и так далее: возможно, чем меньше он знал, тем лучше было для его правоверности. Он знал Иегову и заповеди Иеговы; следовательно, все боги с другими именами и свойствами – ложные боги. Подобно ему, член Партии знал, в чем состоит правильное поведение, а о том, какие отклонения от него возможны, представления его были чрезвычайно туманными и обобщенными. Его половая жизнь, например, полностью регулировалась двумя новоречными словами – «кривосекс» (половая распущенность) и «прямосекс» (целомудрие). «Кривосекс» вмещал в себя любые половые прегрешения: добрачные связи, супружескую измену, гомосексуальность и другие извращения, а также обычные половые сношения ради удовольствия. В перечислении не было нужды, поскольку все эти деяния были одинаково преступны и, в принципе, наказуемы смертью. В Лексиконе В, состоявшем из научных и технических терминов, отдельные названия для различных сексуальных отклонений, возможно, и были необходимы, но обычный гражданин в них не нуждался. Он знал, что подразумевается под «прямосексом», то есть нормальным сношением между мужем и женой исключительно ради деторождения, при котором женщина не получает физического удовольствия; все остальное – «кривосекс». На новоречи редко удавалось довести еретическую мысль дальше осознания, что она является еретической: за этой гранью просто не существовало нужных слов.

Ни одно слово в Лексиконе Б не было идеологически нейтральным. Очень многие являлись эвфемизмами. Например, такие слова, как «радлаг» (лагерь радости, то есть каторжный лагерь) или «Главмир» (Главный комитет мира, то есть министерство войны), имели значения, почти противоположные очевидным. С другой стороны, некоторые термины демонстрировали откровенное и презрительное понимание реальной природы общества Океании. Пример – «масскорм», то есть дешевые развлечения и фальшивые новости, которыми Партия пичкала массы. Иные неоднозначные слова несли позитивную коннотацию применительно к Партии и негативную применительно к ее врагам. Но существовало и множество слов, на первый взгляд казавшихся простыми сокращениями: им придавало идеологическую окраску не их значение, а сама их структура.

Все, что имело или могло иметь хоть какое-то политическое значение и в чем его можно было, при должной фантазии, отыскать, помещалось в Лексикон Б. Названиям всех организаций, групп людей, доктрин, стран, институтов, общественных зданий непременно придавалась знакомая форма: одно легкопроизносимое слово с минимальным количеством слогов и очевидным происхождением. Так, архивный сектор в составе Главного комитета истины, где работал Уинстон Смит, назывался архсек, сектор художественной литературы – худлитсек, сектор телепрограмм – телесек и так далее. Смысл заключался не только в экономии времени. Еще в первые десятилетия XX века сложносокращенные слова стали характерными для политического языка, и было замечено, что к таким конструкциям особенно тяготели тоталитарные государства и организации. Среди примеров – «наци», «гестапо», «Коминтерн», «Инпрекор», «агитпроп». Поначалу эта практика складывалась стихийно, но в новоречи она имела осознанную цель. Считалось, что, сокращая таким образом название, можно отсечь большую часть облепивших его ассоциаций и таким образом сузить и подкорректировать его значение. Словосочетание «Коммунистический интернационал», например, рождает целое полотно образов: всеобщее братство, красные флаги, баррикады, Карл Маркс, Парижская коммуна. Слово «Коминтерн», напротив, указывает лишь на сплоченную организацию и четко определенную доктрину. Оно описывает понятие, почти такое же узнаваемое и функционально ограниченное, как стул или стол. «Коминтерн» – слово, которое можно произнести практически не раздумывая, тогда как «Коммунистический интернационал» предполагает хотя бы секундную рефлексию. Точно так же ассоциации со словом «Главист» менее многочисленны и легче контролируемы, чем те, что возникают, когда произносишь «Главный комитет истины». Именно этим объяснялась не только манера сокращать слова, где только возможно, но и почти преувеличенное внимание к легкопроизносимости каждого слова.

В новоречи благозвучие перевешивало все соображения, кроме точности значения. Ради него приносилась в жертву и регулярность грамматики, когда это казалось необходимым. И действительно: ведь требовались – в первую очередь в политических целях – короткие, отрывистые слова со сразу понятным смыслом, которые можно было выговаривать быстро, не путаясь в ассоциациях.

Похожесть друг на друга делала слова Лексикона Б даже весомее. Почти всегда эти термины – «прямодум», «Главмир», «масскорм», «кривосекс», «радлаг», «англизм», «думнадзор» и бесчисленные прочие – состояли из двух-трех слогов, а ударение в них было двойным: и на первый, и на последний слог. Такие слова делали речь похожей на гусиный гогот, одновременно отрывистый и монотонный. Именно такая цель и преследовалась. Речь, особенно на идеологически чувствительные темы, надлежало сделать максимально независимой от сознания. Несомненно, в беседе на бытовые темы иногда было необходимо подумать, прежде чем говорить, но член Партии, от которого требовались политические или этические суждения, должен был извергать правильные мнения так же автоматически, как пулемет пули. Его к этому готовили, а язык давал инструмент, практически исключающий ошибки. Подталкивала его в этом направлении и сама структура слов, то, как жестко и намеренно некрасиво они звучали в соответствии с духом англизма.

Той же цели служил и очень ограниченный выбор слов. По сравнению с нашим словарным запасом словарь новоречи был мизерным, и постоянно разрабатывались новые способы его дальнейшего сокращения. Собственно, новоречь тем и отличалась от большинства других языков, что ее словарный состав с каждым годом сокращался, а не увеличивался. Каждое сокращение было приобретением, ведь чем беднее выбор, тем меньше соблазн задуматься. Была надежда, что в конечном счете связная речь станет литься из гортани совершенно независимо от центров высшей нервной деятельности. Эту цель откровенно признавало новоречное слово «гусеречь», то есть гусиный гогот. Как и у многих других единиц Лексикона Б, смысл «гусеречи» зависел от контекста. Если высказывания гогочущего соответствовали догме, это слово выражало лишь похвалу, и когда «Таймс» писала, что некий партийный оратор «плюсплюсотличный гусеречец», этот одобрительный отзыв был ему наградой.

ЛЕКСИКОН В. Лексикон В играл вспомогательную роль по отношению к двум другим и полностью состоял из научных и технических терминов, похожих на современные и произведенных от тех же корней. Однако им уделялось столько же внимания в плане уточнения определений и очистки от нежелательных значений. Они подчинялись тем же грамматическим правилам, что и слова из двух других лексиконов. Очень немногие термины из Лексикона В имели сколько-нибудь широкое хождение в повседневной или политической речи. Научный или технический работник мог найти все нужные ему слова в списке, относящемся к его специальности, однако он владел лишь разрозненными терминами из других списков. Только немногие слова были общими для всех списков, а словарных единиц, выражающих функции науки в целом (а не ее конкретных областей)как интеллектуального упражнения или метода познания, не существовало. Собственно, не было и самого слова «наука»: любой смысл, который оно могло бы нести, прекрасно выражался словом «англизм».

Из вышесказанного ясно, что на новоречи практически невозможно было высказывать неортодоксальные мнения, за исключением самых примитивных. Конечно, можно было высказать ересь в совсем грубой форме, на уровне богохульства. Например, заявить: «Старший Брат неотличный». Но это утверждение, заведомо абсурдное для правоверного уха, невозможно было аргументировать за отсутствием необходимых слов. Идеи, враждебные англизму, могли мниться лишь в туманной, бессловесной форме и высказываться только посредством всеобъемлющих терминов, которые сваливали в кучу и осуждали целые группы ересей, не давая им определений. Собственно говоря, новоречь можно было использовать для неканонических целей, только прибегая к неправомерному обратному переводу некоторых слов на староречь. Например, предложение «Все человеки равные» было допустимо на новоречи, но лишь в той мере, в которой староречь допускала высказывание «Все люди рыжие». Оно не содержит грамматической ошибки, но выражает откровенно неверную мысль: что все люди – одного роста, одного веса или одинаково сильны. Понятия политического равенства более не существовало, и, соответственно, слово «равный» было очищено от этого второстепенного значения. В 1984-м, когда обычным средством общения еще была староречь, теоретически существовала опасность, что при употреблении новоречных слов будут вспоминаться их первоначальные значения. На практике любому хорошо подкованному в «двоедуме» было легко этого избежать, но через поколение, от силы через два исчезла бы и сама возможность такой оплошности. Выросший исключительно на новоречи имел бы так же мало шансов узнать, что слово «равный» когда-то имело второстепенное значение, связанное с политическим равенством, или что «свободный» когда-то значило «интеллектуально свободный», как, например, человек, не знакомый с шахматами, – узнать второстепенные значения слов «слон» и «ладья». Многие преступления и ошибки стали бы для него непосильными просто потому, что они безымянны и, как следствие, невообразимы. Также предполагалось, что с течением времени отличительные особенности новоречи станут все более выраженными: число слов будет уменьшаться, их значения будут делаться все более четкими, а вероятность их нецелевого использования пойдет на спад.

После окончательного вытеснения староречи последняя связь с прошлым была бы разорвана. Историю к тому времени уже переписали, но некачественно отцензурированные обрывки прежней литературы еще кое-где сохранялись, и, зная староречь, люди еще могли их прочесть. В будущем даже такие случайно уцелевшие обрывки стали бы непонятными и непереводимыми. Никакой текст нельзя было перевести со староречи на новоречь, если только он не относился к какому-то техническому процессу или простейшему бытовому действию и если он сам по себе не склонялся к соответствию догме (то есть не был, говоря на новоречи, «прямодумным»). На практике это означало, что ни одна книга, написанная примерно до 1960 года, не могла быть переведена полноценно. Дореволюционную литературу можно было подвергнуть лишь идеологическому переводу, который изменил бы смысл, а не только форму. Возьмем, к примеру, известный пассаж из Декларации независимости:

Было бы совершенно невозможно перевести это на новоречь, сохранив смысл оригинала. Смысл пассажа ближе всего передал бы термин «криводум». Полноценный же перевод возможен был бы лишь идеологический, при котором слова Джефферсона превратились бы в панегирик абсолютизму.

Собственно, немалая часть литературы прошлого уже трансформировалась подобным образом. По соображениям престижа сохранение памяти о некоторых исторических фигурах считалось желательным, но их достижения надлежало привести в соответствие с философией англизма. Поэтому наследие таких писателей, как Шекспир, Милтон, Свифт, Байрон, Диккенс и некоторых других, находилось в процессе перевода. По окончании работы оригиналы их трудов вместе со всей прочей сохранившейся литературой прошлого подлежали уничтожению. Перевод был делом долгим и сложным, и завершение его ожидалось не раньше первого или второго десятилетия XXI века. Существовала и богатая литература чисто утилитарного назначения – незаменимые технические справочники и тому подобное, – которая тоже подлежала подобной обработке. Именно для того, чтобы оставить время на подготовительную переводческую работу, окончательный переход на новоречь и планировался не ранее 2050 года.