66 градусов северной широты

Глава десятая

Халлгримур оглядывал снег, идя к сараю, где находились согнанные на зиму овцы. Нужно было проверить, есть ли у них сено.

Было десять часов, начинало светать. Выпавший несколько дней назад снег отливал голубым, только на вершинах дальних гор восходящее солнце придавало ему красноватые оттенки. Хорошо были видны темные извилистые волны застывшей лавы Берсеркьяхрауна. Из-за неостывшей лавы снег всегда сначала тает здесь.

С фьорда дул холодный ветер. Приглядевшись к человеку, бредущему по снегу к церкви, Халлгримур быстро признал в нем Бенни.

Халлгримур в последние недели почти не видел своего друга, но думал о нем, причем с чувством жалости. Исчезновение отца Бенедикта удивило всех. Мать не имела ни малейшего представления о том, где может быть ее муж. Поисковые группы ходили повсюду: за гору Бьярнархёфн — на тот случай если он искал пропавшую овцу, вдоль берега, допуская, что он упал в море, за Берсеркьяхраун, в города Стиккисхольмюр и Грюндарфьордюр. Поиски не принесли результатов, а потому их распространили в южную сторону, на горы, Керлингинское ущелье и территорию, простирающуюся вдоль берега в направлении Олафсвика. В Боргарнесе оповестили шерифа.

Нигде не было и следа пропавшего.

Присоединившись к поисковой группе, он держался возле отца, куда бы тот ни шел, и поражался его решимостью помочь, готовностью проводить долгие часы в горах в поисках тела упокоившегося, как уже знал Халлгримур, на дне озера всего в нескольких километрах от зоны поисков.

Атмосфера в Бьярнархёфне была ужасной. Отец и мать не разговаривали. Ненависть была просто физически ощутимой. Брат и сестры Халлгримура думали, что это объясняется горем и потрясением. Только Халлгримур знал истинную причину.

Мальчик ненавидел мать за то, чем она занималась с отцом Бенни. И хотя понимал, что это дурно, невольно восхищался отцом, который так этого не оставил.

Конечно, дела в Храуне обстояли еще хуже. Мать Бенни с ума сходила от беспокойства, но она была сильной женщиной и не давала ферме прийти в упадок. Видя это, соседи охотно помогали ей.

Куда девался отец Бенни? Догадки становились все более и более фантастичными. Нельзя, видимо, было исключать и того, что он либо эмигрировал в Америку с какой-то женщиной, либо его схватила Керлингинская ведьма.

Более трезвые головы полагали, что он, подвыпив, свалился в Брейдарфьордюр и его унесло в океан.

Халлгримур шел по занесенному снегом лугу к церкви. Она представляла собой грустное зрелище со своими черными стенами и красной жестяной крышей. Шпиля не было, только над входом поднимался белый крест. Ее окружала невысокая стена, сложенная из камня и дерна, погост был примечателен весьма причудливой смесью старых, словно поседевших от времени надгробий и более новых захоронений, увенчанных белыми деревянными крестами. Там лежали и предки Халлгримура. Когда-нибудь, в далеком будущем, если повезет, в двадцать первом веке, Халлгримур присоединится к ним.

Своего пастора в Бьярнархёфне не было. Службу проводил раз в месяц пастор из Хельгафелла, небольшой деревушки возле Стиккисхольмюра.

Халлгримур открыл дверь. Его друг сидел на передней скамье, глядя на алтарь. На коленях у него лежала книга. Халлгримур узнал ее — это был экземпляр «Саги о народе Эйри», принадлежавший Бенедикту.

— Привет. Что делаешь? — участливо спросил Халлгримур, подсев к нему.

— Пытаюсь молиться, — ответил Бенедикт.

— Зачем? Его не найдут.

— О его душе.

Халлгримур смутно представлял себе, что такое душа.

— Бенни, у тебя все в порядке?

— Нет. Мне очень жаль маму. Она не знает, что случилось с папой, и никогда не узнает. Если я не скажу.

— Делать этого нельзя.

— Почему? — спросил Бенедикт. — Я все время об этом думаю.

— Это навлечет на нас беду.

— Не ахти какую, — заметил Бенедикт. — Мы его не убивали.

Халлгримур нахмурился.

— Это навлечет большую беду на моего отца.

— Может, и так, но он этого заслуживает.

Халлгримур бросил на Бенедикта свирепый взгляд.

— И твой отец тоже. Знаю, он мертв, но все считают его героем. Они бы так не думали, если бы знали, что он натворил.

— Может быть.

Мальчики не отрывали глаз от алтаря и простенького распятия, установленного на нем.

— Бенни?

— Да?

— Если скажешь кому-нибудь, я тебя убью.

Халлгримур сам не знал, почему высказал эту угрозу: она пришла на язык невесть откуда. Но понимал, что не шутит. И то, что он произнес ее в церкви, придавало ей особую значимость.

Бенедикт не ответил.

— Бенни, расскажи мне какую-нибудь историю, вычитанную отсюда, — явно желая сменить тему, проговорил Халлгримур, постукивая пальцем по книге на коленях у Бенедикта.

— Ладно, — все еще обиженно ответил тот, по-прежнему глядя на алтарь. — Помнишь Бьярна из Брейдавика?

Бенедикт мог и не заглядывать в книгу. Он знал все истории.

— Это который уплыл в Америку и стал вождем?

— Да. Хочешь знать, почему он туда уплыл?

— Почему?

— Дело в том, что в то время во Фроде жила некая красавица по имени Турид. Это недалеко от Олафсвика.

— Я знаю.

— Хоть она и была женой другого человека, Бьярн ходил на свидания к ней. Он любил ее.

Халлгримур решил, что эта история ему не понравится.

— Ее брат был великим вождем, его звали Снорри, он жил в Хельгафелле.

— Да, ты мне о нем говорил.

— Снорри рассердился на Бьярна и прогнал его из страны, вот почему ему пришлось покинуть Исландию.

— Такие были времена, — задумчиво проговорил Халлгримур. — Мой отец не мог бы изгнать твоего отца. Такое больше не случается.

Бенедикт не отреагировал на эти слова.

— Несколько лет спустя Бьярн вернулся в Брейдавик и снова направился к Турид. На этот раз Снорри послал раба убить Бьярна, но тот сам расправился с незадачливым убийцей. Между семействами Бьярна и Снорри произошло настоящее побоище на льду неподалеку от Хельгафелла. В конце концов Бьярн покинул Исландию по своей воле. Так он оказался в Америке со скрелингами.

— Наверное, твоему отцу тоже надо было уплыть в Америку, — резюмировал Халлгримур.

Бенедикт отвернулся от алтаря и посмотрел в упор на Халлгримура.

— А мне кажется, Бьярну нужно было убить Снорри.

Магнус заказал две чашки кофе и сел напротив Сигурбьёрг. Они были в кафе на Боргартуне. В тот день он позвонил ей рано утром, и она согласилась встретиться с ним до начала работы и уделить ему пять минут.

Магнус проснулся в половине пятого и лихорадочно принялся вспоминать то, что Сигурбьёрг наговорила ему в апреле, и уже больше не смог заснуть. Ему хотелось наконец разобраться в этом. И чем скорее, тем лучше.

Кафе было заполнено конторскими служащими, пьющими кофе, но несколько мест были свободны.

— Рада, что ты позвонил, — сразу же объявила Сибба по-английски. — Я даже и не ожидала этого.

— Меня самого это удивляет. Вчерашняя встреча с тобой явилась полной неожиданностью.

— «ОБД-инвестмент» хороший клиент нашей фирмы, как ты догадываешься. Хочешь расспросить меня об Оскаре Гуннарссоне? Это будет не простой вопрос.

— Нет-нет. — Магнус сделал глубокий вздох. — Я хотел поговорить о нашей семье.

— Я так и подумала. — Сибба тяжело вздохнула. — Виделся ты с кем-нибудь из них с тех пор, как приехал сюда?

— Нет.

— Я могу понять, почему ты избегаешь их, особенно после того, как дедушка обошелся с тобой в твой прошлый приезд.

Магнус приезжал в Исландию, когда ему было двадцать лет, сразу же после гибели отца. Хотел добиться какого-то примирения с семьей матери. Ничего не вышло.

— Была ты в Бьярнархёфне в последнее время? — спросил Магнус.

— Да. С мужем и детьми провела в Стиккисхольмюре несколько дней в июле у дяди Ингвара. Он врач в местной больнице. Мы несколько раз навещали дедушку с бабушкой.

— Как они?

— Очень хорошо, учитывая их возраст. По-прежнему в здравом уме. Дедушка все так же копается на ферме.

— А большую часть работы делает дядя Кольбейнн?

— Да. И живет в большом доме. Дедушка с бабушкой перебрались в один из домов поменьше.

На ферме «Бьярнархёфн» было несколько построек: сараи, три дома и, разумеется, маленькая церковь поближе к фьорду.

— Сильно он изменился?

— Нет. Все тот же.

— Старый пройдоха, — пробормотал Магнус.

Сибба сочувственно посмотрела на него.

— Тебе не понравилось в тот раз в Бьярнархёфне?

— Да. Тебе, надо сказать, посчастливилось вырасти в Канаде, вдали от них.

— Помню, я была там в детстве. Собственно говоря, так же как Олли и ты. Оба вы были очень тихими. Словно боялись дедушку.

— Боялись. Особенно Олли. — Магнус усмехнулся. — Вспоминать об этом тяжело до сих пор. Знаешь, мы с Олли ни разу не затрагивали данную тему после отъезда в Америку. Казалось, все эти четыре года стерлись из памяти.

— Пока не встретилась я? Извини. Не следовало рассказывать тебе о твоем отце и другой женщине. Мне и в голову не приходило, что ты можешь ничего не знать, ведь все остальные члены семьи постоянно говорили об этом. Но конечно, я старше тебя, тогда вы с Олли были еще совсем детьми.

— Я рад, Сибба, что ты мне обо всем рассказала. В сущности, именно об этом я и хотел расспросить тебя.

— Стоит ли? — Сибба подняла на него вопрошающий взгляд.

— Да. — Магнус кивнул. — Мне нужно выяснить, что произошло в жизни моих родителей. Это мучает меня с тех пор, как убили отца.

Сибба удивленно вскинула брови.

— Одно никак не связано с другим, так ведь?

— Я в этом почти уверен. Но я полицейский и перестаю задавать вопросы, лишь получив удовлетворяющие меня ответы. Ты единственный член семьи, с кем я могу разговаривать. Дед настроил остальных против меня.

У Халлгримура, дедушки Магнуса, было три сына и дочь: старший Вильяльмур, в двадцать с небольшим лет эмигрировавший в Канаду, Кольбейнн, Ингвар и Маргрет, мать Магнуса. Сибба, дочь Вильяльмура, выросла и получила образование в Канаде, но, окончив университет, возвратилась в Исландию, поступила в юридическую школу и стала адвокатом в Рейкьявике. Магнусу она всегда нравилась больше всех остальных из материнской родни.

Она пристально посмотрела на Магнуса.

— Ну что же, спрашивай. Не знаю, насколько смогу помочь тебе.

Магнус отхлебнул кофе.

— Знаешь, кто была та женщина?

— Знала, но… нет… забыла ее имя. — Сибба наморщила лоб, силясь вспомнить. Покачала головой. — Нет. Но потом вспомнится. Она была лучшей подругой тети Маргрет еще со школы. Жила в Стиккисхольмюре. Они обе преподавали в школе в Рейкьявике.

— Она преподавала в той же школе, что и мама?

— Не знаю.

— Встречалась ты когда-нибудь с этой женщиной?

— Нет. Но слышала о ней. Хочешь, расспрошу отца?

— Это было бы весьма кстати. Только сделай одолжение, не говори ему, что об этом спрашивал я.

— Ладно, — с явной неохотой ответила Сибба. Взглянула на часики. — Мне нужно идти. У нас через пять минут собрание.

Она встала и поцеловала Магнуса в щеку. Это было, однако, очень мило с ее стороны. У Магнуса в Исландии с отцовской стороны никого не осталось. Сибба была самой близкой.

— Ты уверен, что хочешь все это знать? — спросила она.

Магнус кивнул. Ингилейф была права.

— Уверен.

Небольшое расстояние от Сельтьярнарнеса до гавани Бьёрн проехал на мотоцикле. Харпа рано ушла в булочную и по пути завела Маркуса к своей матери. Бьёрн сообщил ей, что ему надо вернуться в Грюндарфьордюр, перед тем как выйти в море на траулере на несколько дней. Свободное время он решил провести в прогулке по своим любимым местам Рейкьявика.

Бьёрн поставил мотоцикл и неторопливо пошел по пристани. Судов было не много: большой траулер из России, два с островов Вестмана и несколько маленьких суденышек. Старая гавань в Рейкьявике, разумеется, была гораздо больше Грюндарфьордюра, но в эти дни она казалась более тихой. Сосредоточение рыбопромысловых квот в руках ограниченного количества компаний за последние двадцать пять лет привело к тому, что судов заметно поубавилось, а те, что остались, проводили больше времени в море. Это давало наибольший экономический эффект, поэтому Исландия и была одной из немногих стран в мире, рыбаки которых зарабатывали деньги, а не растрачивали государственные субсидии. Но эта рентабельность давалась дорогой ценой: суда шли на металлолом, рыбаки теряли работу, иногда ликвидировались целые корпорации.

До креппы Бьёрн получал от всего этого выгоду. Его дядя в Грюндарфьордюре был одним из первых получателей квоты, она выделялась тем, кто ловил рыбу с 1980 по 1983 год. Квота представляла собой право вылавливать определенную долю общего улова, определяемого ежегодно Научно-исследовательским институтом моря и министерством рыболовства в зависимости от уровня соответствующих природных ресурсов. Как только последние становились известны, удачливые «короли квоты» либо продолжали промысел, либо продавали свою долю более крупным компаниям за миллионы, иногда сотни миллионов крон. Эйнар, отец Харпы, поступил именно так. И хотя дядя Бьёрна продал свою квоту и баркас «Лунди» ему как племяннику по низкой цене, все-таки пришлось брать в банке большую ссуду.

Бьёрн рыбачил вместе с дядей с тринадцати лет. Был прирожденным рыбаком. Ему даже приписывали умение предугадывать пути косяков трески. Кроме того, он быстро приспособил большинство новых технологий для изучения морского дна и обнаружения скопления рыбы. Вскоре он выплатил почти весь долг. Потом взял еще ссуду, чтобы купить небольшую квоту у знакомого рыбака в Грюндарфьордюре. Она прилагалась к пропорции общего улова, а не к конкретному судну, и таким образом, секрет доходности заключался в том, чтобы уровень квоты соотносился с возможностями данного судна. Затем, в 2007 году, он взял еще одну ссуду, чтобы купить еще одну квоту и современное электронное оборудование для «Лунди».

Старый школьный друг из Грюндарфьордюра, Симон, решивший стать банковским служащим, а не рыбаком и только что перебравшийся из одного исландского банка в какой-то страховой фонд в Лондоне, дал ему дельный совет. Ссуду следовало брать в швейцарских франках и иенах, потому что в таком случае процентные ставки были невысоки. При сильной исландской кроне Симон на подобных операциях сколотил целое состояние.

Бьёрн воспользовался советом друга, и какое-то время все шло замечательно. Потом крона начала обесцениваться, и хотя процентная ставка оставалась по-прежнему низкой, его долг в кронах быстро возрастал. Креппа всерьез вступила в свои права, исландские банки обанкротились, и долги Бьёрна намного превысили ту сумму, какую он мог когда-либо выплатить.

Бьёрн получил хорошее предложение за квоту и судно от большой компании в Акюрейри на севере острова. Принял его и выплатил банку сколько смог. И вот теперь просил работу у каждого, кто мог взять его в море. Бьёрн имел превосходную репутацию рыбака, но ему было нелегко сдерживать себя и выполнять некомпетентные распоряжения, когда у него были свои взгляды на то, где надо искать рыбу и как ловить, поэтому некоторые капитаны вроде Густи видели в нем соперника. Но Бьёрн все-таки мог кое-как зарабатывать на жизнь и выходить в море.

Он потерял свое судно и свои мечты. Еще с детства он только и думал о том, чтобы иметь свое судно и ловить рыбу. Теперь этому пришел конец.

Когда он встретил Симона как-то вечером в пятницу в Рейкьявике, через месяц после того, как банки потерпели крах, тот удивился неудаче Бьёрна. Симон прошлой весной резко изменил курс проводимой им финансовой политики на противоположный. Его фонд получил миллионы.

Мерзавцам везет.

С тех пор Бьёрн не видел Симона.

Теперь политики говорили о вступлении в Евросоюз. Обещали, что никто не будет претендовать на исландскую рыбу, но Бьёрн-то понимал, что лет через десять испанцы, французы и англичане так или иначе оприходуют тщательно оберегаемые рыбные ресурсы его страны, ничего не оставив исландцам.

И все это вызвала кучка спекулянтов, просиживающих свои толстые задницы в теплых кабинетах, занимающих деньги, не имея какого-либо намерения возвращать их для покупки того, в чем ничего не смыслили.

Мерзавцы.

В конце концов отец Бьёрна, почтальон, всю жизнь состоявший в коммунистической партии, был прав. Все они мерзавцы.

Ветер усиливался. По голубому небу неслись маленькие облака, и даже в укрытой гавани маленькие рыболовные суденышки раскачивались, скрипели, трещали. Бьёрн побрел к «Каффивагнинну», кафе, где собирались рыбаки. Людей там было мало. Он поискал взглядом Эйнара, часто там бывавшего, желая поговорить с тем, кто станет его слушать, но никого не увидел. Взял себе кофе и печенье, сел за столик у окна и стал думать о Харпе.

Бьёрн был доволен тем, что заехал к ней накануне вечером. Она определенно в нем нуждалась, так как не видела от него ничего, кроме хорошего. В отличие от Габриэля Орна. Харпа иногда вспоминала о нем среди ночи. Этот человек был подлецом. Воспринимал Харпу как нечто само собой разумеющееся, обращался с ней дурно, чего Бьёрн никогда себе не позволял.

Его беспокоило то, как Харпа перенесет дальнейшие допросы полицейских. Ей придется нелегко, особенно потому, что, как им показалось, в январе они вышли сухими из воды. При сокрытии убийства Габриэля Орна был допущен целый ряд ошибок. Одной их них была отправка текстового сообщения о самоубийстве с телефона Орна. Бьёрн пожалел об этом, как только нажал кнопку «отправить». Это привлекло к Харпе ненужное внимание.

Он сделал все возможное, чтобы укрепить ее мужество, заставить поверить в себя. Винил остальных — Синдри, студента, прибившегося к ним парня. Это они агрессивно вели себя по отношению к Габриэлю Орну. Они использовали ее, подталкивали к тому, чтобы она вызвала его из дома. Это была не ее вина.

Их показания при первом опросе совпадали; нет причин не совпасть им и теперь. Им нужно только стоять на своем и надеяться на то, что у Харпы выдержат нервы.

Магнус, Вигдис и Арни сидели в комнате для совещаний отдела расследования преступлений против личности. Перед ними лежали бумаги из досье Габриэля Орна Бергссона. Вигдис в отличие от Арни не принимала участия в первоначальном расследовании, а Магнусу была важна именно ее точка зрения.

— Ну и что ты думаешь? — спросил Магнус.

— Меня настораживает то, в каком состоянии находилась постель, — ответила Вигдис. — Она была разобрана, когда мы осматривали квартиру Орна на следующий день после его гибели. Габриэль, по словам Харпы, уже спал, когда она позвонила. То есть его разбудили, он оделся и пошел на встречу с ней.

— Только пошел он не на встречу с ней, — пояснил Магнус. — Он направился к морю за два километра и утопился.

— А с какой стати ему было это делать? — спросила Вигдис. — Мне кажется, произошло одно из двух. Либо Харпа сказала ему по телефону что-то побудившее его тут же утопиться, либо он вовсе не кончал с собой. Кто-то сбросил его в воду.

— Заключение патологоанатома страдает неточностями, — заметил Магнус. — Габриэль Орн не был ни застрелен, ни заколот, и ничто не указывало на то, что его задушили. Во всяком случае, судмедэксперты не могли определить, были ли у него следы побоев: дело в том, что волны прибоя очень сильно потрепали тело.

— Из заключения также не видно, дышал ли еще Габриэль Орн, когда оказался в воде, — добавила Вигдис.

— Честно говоря, это уже практически невозможно выяснить.

— А не могла ли Харпа сказать Орну что-то об «Одинсбанке»? — спросил Арни. — Может, она собиралась пойти на сотрудничество с властями и посадить его в тюрьму. А вдруг он не смог перенести этого?

Магнус бросил взгляд на Вигдис. Та, нахмурившись, о чем-то размышляла.

— Из слов его родителей или новой подружки совсем не следует, что происходящее в «Одинсбанке» как-то особенно беспокоило его. Он не был замешан ни в чем, кроме нескольких непогашенных в срок займов. Никакого мошенничества. Никаких карточных долгов. Принимал наркотики, но умеренно. Почему он? Почему более никто из других банковских сотрудников в городе?

Арни пожал плечами.

— И вдруг он в полночь решает покончить с собой. Есть вполне радикальные и безболезненные способы.

— Может, он пошел прогуляться, — предположил Арни. — Чем дальше шел, тем несчастнее себя чувствовал. Оказался у моря. И решил покончить с собой тут же, на месте.

— Возможно, — согласилась Вигдис.

— Но маловероятно, — заметил Магнус.

— Показания свидетелей совпадают, — снова выступил в защиту официальной версии Арни. — И Исака Самуэльссона, парня, поссорившегося с Харпой, и Бьёрна Хельгасона, рыбака.

— Состоящего на учете в полиции.

— По поводу драки, имевшей место, когда ему было лет девятнадцать-двадцать, — уточнила Вигдис. — Оба раза в Рейкьявике. Нет ничего необычного в том, что рыбак напивается и затевает драку.

— А как насчет шайки байкеров, в которой он состоял? «Улитки»? Кажется, так она называлась? — Магнус улыбнулся. — Это были своего рода исландские «адские ангелы»?

Вигдис покачала головой.

— Кое-кому хотелось быть такими, но они гораздо более смирные. Многие из них рыбаки, но среди них есть разные люди, в том числе юристы и банковские служащие. Они просто одеваются во все кожаное и вместе разъезжают за городом.

— А его брат? У которого он останавливался?

— К нему нет никаких вопросов, — ответил Арни. — Его зовут Гулли, у него небольшая дизайнерская мастерская. Его не было всю ночь. Он пришел домой утром, видел уходившую Харпу. Сказал, что Бьёрн постоянно останавливается у него, когда приезжает в Рейкьявик на выходные, но они не часто проводят время вместе.

— Остается Харпа, — задумчиво проговорил Магнус. — Слабое звено.

Дверь отворилась, и в комнату заглянул Бальдур.

— Когда прибывает британская коллега?

— Самолет садится в час тридцать, — ответ ил Магнус. — Я встречу ее в аэропорту.

— Я хочу увидеться с ней, когда она приедет сюда, — сказал Бальдур. — И Торкелл тоже.

— Я ее приведу.

— Хорошо. — Бальдур взял со стола один из рапортов и просмотрел его. — Это что? Январское расследование смерти Габриэля Орна?

— Да, — ответил Магнус.

— Какое это имеет отношение к Оскару Гуннарссону?

— Оба были высокопоставленными служащими в одном и том же банке.

— И вы думаете, что убийство Оскара как-то связано с самоубийством Габриэля Орна? Как это может быть?

Магнус сделал глубокий вдох.

— Мы сомневаемся, что Габриэль Орн покончил с собой.

Бальдур нахмурился.

— Это нелепо.

— Вот как?

— Конечно. Проводилось расследование. Мы изучили все факты. Дело закрыто.

— Ты считаешь, что это было самоубийство?

Бальдур поджал губы.

— Я сказал, дело закрыто.

Магнус пристально посмотрел на Бальдура. В глазах начальника читалось явное недовольство. Несмотря на их разногласия, Магнус не был склонен недооценивать Бальдура. Тот, будучи достаточно опытным полицейским, не мог не понимать, что версия самоубийства малоправдоподобна. Тогда почему он стоит на своем? Магнусу требовалось это выяснить.

— Я считаю, дело следует открыть вновь, — решительно заявил Магнус. — Оно дурно пахнет. Харпа Эйнарсдоттир, бывшая подружка Габриэля Орна, договорившаяся с ним о встрече в тот вечер, лгала.

— У тебя есть доказательства этому? — спросил Бальдур.

— Пока еще нет.

— А имеются какие-то указания на наличие сколько-нибудь значимой связи с Оскаром помимо того, что все они работали в одном банке?

— Нет.

— Тогда оставьте это дело.

— Почему? — спросил Магнус.

— Потому что я так сказал.

Бальдур уставился на него. Вигдис и Арни сидели неподвижно.

— Мне нужны более веские доводы, чем этот, чтобы оставить дело, несомненно, требующего пересмотра, — сдержанно возразил Магнус. — Тем более если оно связано с убийством.

— У тебя есть какие-то предположения? — спросил Бальдур сквозь зубы.

Магнус сложил руки на груди.

— Да. Мне это кажется укрывательством. Там, откуда я приехал, укрывательства случаются время от времени. Но я никак не ожидал встретиться с этим в Исландии.

— Ты ничего не знаешь об этой стране, так ведь? — с презрением сказан Бальдур.

— Думаю, кое-что знаю, — ответил Магнус, но не смог скрыть неуверенности.

— Представляешь, что было здесь в январе?

— Насколько я понимаю, было довольно трудно.

— Довольно трудно? — Бальдур чуть не сорвался на крик. — Ты ничего не понимаешь. — Он покачал головой, сел напротив Магнуса и подался вперед. Мышцы его несколько вытянутого лица были напряжены, каждая его черта выражала ярость. — Что же, позволь мне объяснить.

— Хорошо, — согласился Магнус.

Его поражала взволнованность в обычно сухом голосе Бальдура, но он старался не выказывать своего удивления.

— В январе столичная полиция столкнулась с самым тяжелым испытанием за всю свою историю. Очень тяжелым. Мы все, каждый мужчина и женщина, которых смогли привлечь, работали по две смены, в защитном снаряжении, мы отстаивали наш парламент, нашу демократию. И мы тоже были недовольны сложившейся экономической ситуацией. — Бальдур взглянул на Вигдис. — Мы граждане и налогоплательщики. Нам платят не так уже много, и в годы подъема никто из нас не разбогател, кроме тех немногих, кто безудержно тратил и постоянно брал в долг. Многие из нас сочувствовали демонстрантам. Но мы должны были делать свою работу и делали ее на совесть.

Магнус слушал.

— Мы применяли самую умиротворяющую тактику, какую только могли. Не окружали и не избивали их, как то делали британские полицейские несколько месяцев спустя на аналогичной по своей направленности демонстрации в Лондоне. Никто не был убит. В какой-то момент стало казаться, что все пойдет прахом: анархисты добились перевеса и начали теснить нас. Угрожали нам, угрожали нашим семьям. И знаешь, что тогда произошло?

Магнус покачал головой.

— Демонстранты образовали кордон. Чтобы защищать полицию от анархистов. Такого не увидишь ни в одной стране, кроме Исландии. Через несколько дней правительство подало в отставку. И это произошло без насилия.

И все благодаря тому, что нам удалось сохранить порядок во время массовых гражданских протестов. Я горжусь этим. Премьер-министр написал благодарственные письма всем полицейским, исполнявшим свой долг.

Магнус был поражен. Поддерживать порядок в условиях проведения подобных акций очень трудно; ничего не стоит одному полицейскому зайти слишком далеко, принять неверное решение под влиянием момента и запаниковать. Он ни разу не сталкивался с массовыми беспорядками; не знал, как повел бы себя с чрезмерно возбужденными демонстрантами, забрасывающими его чем попало. Возможно, стал бы давать сдачи.

— Понимаешь, если бы посреди всего этого был убит банковский служащий, это стало бы искрой, способной воспламенить всю страну.

Магнус немного помолчал. Ему была ясна позиция Бальдура. Но с другой стороны…

— Мы пока все-таки не знаем, был ли убит Габриэль Орн. Но очень на то похоже. Его семья, родители, сестра имеют право знать. Наш долг состоит в том, чтобы они смогли реализовать это право.

— Не объясняй мне, в чем мой долг, — резко прервал Магнуса разъяренный Бальдур. — Ты живешь не здесь, это не твоя страна. Я решаю, что является нашим долгом. И приказываю тебе оставить дело Габриэля Орна. Забудь о нем. И главное, не упоминай его при представителе британской полиции. Понимаешь?

Слова Бальдура подействовали на Магнуса как пощечина. Исландия его страна, черт возьми. Осознание этого помогло ему продержаться все проведенные в Америке годы. И тем не менее его не было в Исландии в январе. Не принимал он участия в «революции сковородок и кастрюль» ни как демонстрант, ни как полицейский, ни хотя бы как наблюдатель. Собственно говоря, он почти не интересовался происходившим, так как занимался расследованием случаев коррупции среди полицейских в Бостоне. И то, что исландцы добились свержения правительства посредством совершенно мирного протеста, впечатляло как нечто типично исландское.

Какое он имел право портить хоть как-то устоявшуюся ситуацию?

Магнус кивнул:

— Понимаю.