66 градусов северной широты

Глава двадцать четвертая

Диса отправила Харпу домой. Когда она шла берегом залива, свежий воздух взбодрил ее. Справа от нее небольшая темная туча клубилась над Халлгримскиркьей, заливая дождем центр города. Восточный ветер гнал тучу к Селтьярнарнесу.

Харпа продумала предстоящую беседу с Бьёрном. Она знала, что от этого разговора настроение ее не улучшится.

Харпа успела прийти домой до начала дождя, приготовила себе просто чашку кофе и набрала номер Бьёрна, надеясь, что он не в море. Было необходимо покончить с этим.

Бьёрн ответил после второго гудка.

— Привет, это я, — объявила Харпа.

— О, привет.

Голос его звучал встревоженно.

— Бьёрн, мне… мне нужно поговорить с тобой.

— Говори.

— Помнишь парня, прицепившегося к нам в тот вечер в квартире Синдри? Его зовут Фрикки?

— Да, конечно, помню.

— Так вот, он вчера пришел в булочную со своей подружкой. И сегодня они заявились снова. Кажется, он думает, что Синдри причастен к убийству Оскара и к стрельбе в британского канцлера казначейства.

— Это совершеннейшая бессмыслица. С чего ты это взяла?

— Он говорит, что Синдри вел разговор о решительных действиях против банкиров и против людей, спровоцировавших креппу.

— Да, но он был пьян. Все мы были пьяны.

— И он сказал, что, возможно, ты тоже причастен.

— Я? Каким образом? В них стреляли в других странах, разве не так?

— Да, но он сказал, вернее, сказала его подружка, что ты мог вылетать в Лондон и во Францию, заявляя мне, что уходишь в море на лов рыбы.

— Харпа, это просто нелепо!

И Харпа согласилась. На слух это действительно прозвучало нелепо.

— Я так и сказала им.

— Правильно. Они не собираются пойти в полицию, а?

— Нет, не думаю. Но…

— Но что?

Харпа глубоко вздохнула. До сих пор она не проявляла недоверия к Бьёрну, не выказывала и никакого подозрения. Ни разу. Но теперь приходилось.

— Бьёрн, почему у тебя был при себе паспорт, когда ты приехал ко мне на прошлой неделе?

— Что?

— Почему у тебя был паспорт? Я видела его. В кармане куртки.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что веришь им?

— Нет. Я только спрашиваю о паспорте.

— Ну. Мм… Он был мне нужен.

— Для вылета за границу?

— Нет. Для удостоверения личности. На другое утро у меня была назначена встреча в одном из банков Рейкьявика по поводу займа на покупку судна.

Говорил он все быстрее и увереннее.

Словно придумывал удобное объяснение на ходу.

— В каком банке?

— Мм… В «Кейптинге».

— Но ведь там не спрашивают паспорта, так ведь?

— Да, я счел это странным. Видимо, новые правила. Более строгие.

— Значит, потом ты вышел в море на несколько дней? — спросила Харпа, одолеваемая сомнениями.

— Да. Я говорил тебе.

— На каком судне?

— Послушай, Харпа, неужели мне нужно оправдываться перед тобой? Ты же не поверила этому парню, так ведь? Так?

— Не знаю. Теперь не знаю, Бьёрн.

— Харпа, это что такое?

В голосе его слышался гнев.

— Ладно. Задам тебе этот вопрос и больше к нему не вернусь. Был ли ты причастен к убийству Оскара и к стрельбе в Джулиана Листера?

Молчание.

— Бьёрн?

— Нет. Нет, Харпа, не был. Я не стрелял ни в того ни в другого. Ты не веришь мне?

Харпа прекратила разговор.

Но через минуту ее телефон зазвонил. Она не ответила. Села на кухонный пол, прижавшись спиной к шкафу, и заплакала.

Нет. Она ему не верила.

Минут через десять открылась дверь.

— Харпа?

— Мама?

Она подняла взгляд: на пороге, озабоченно глядя на нее, застыли ее отец и сын.

— Мама, ты упала?

Харпа начала подниматься. Эйнар помог ей. Маркус подбежал и обнял ее. Стало немного легче.

Эйнар отправил мальчика в гостиную смотреть телевизор.

— Харпа, что случилось? — спросил он.

— Ой, папа. Папа, я не знаю, как мне быть.

— Иди ко мне.

Он обнял ее сильными рыбацкими руками. Грудь его была широкой, от него пахло табаком. Обычно Харпа терпеть не могла сигаретного запаха, но у отца он напоминал ей о детстве, о радости встречи, когда он возвращался с моря. Тогда, правда, ощущался еще и запах рыбы.

— Сядь и расскажи мне о своих проблемах. — Он улыбнулся. — И поднимись наконец с пола.

Харпа села за кухонный стол. Ей хотелось поговорить, очень хотелось. А разговор с Бьёрном теперь был невозможен. Ну и черт с ним. И она стала рассказывать отцу.

Начала Харпа с демонстрации и случайной встречи в квартире Синдри. Особо отметила, что, по мнению Фрикки, Синдри и Бьёрн причастны к расстрелу Оскара и Джулиана Листера. Добавила, что Бьёрн это отрицает, но она ему не верит.

А потом, дабы придать своей исповеди большую значимость и снять тяжесть с души, поведала и о том, что выманила Габриэля Орна в тот, ставший для него роковым вечер. В общем, ничего не утаила, умолчала, однако, о связи между ней и Оскаром, а также между его внуком и банкиром.

— О, моя бедная голубка, — с растроганным видом проговорил Эйнар, сжимая ее руку в своей. — Я так и думал, что эти январские события добром не кончатся. Но не представлял, что с тобой случится такая скверная история.

— Я знаю. Можешь простить меня?

Харпа с мольбой смотрела в глубину ясных, суровых голубых глаз. Просьба ее была трудновыполнимой. Отец всегда любил ее, она это знала, но он оценивал ее поступки по своим, весьма высоким меркам, и если она не оправдывала его ожиданий, с наказанием не медлил. Это была основная причина ее успехов в школе, в университете и потом в банке: она не хотела разочаровывать отца.

И вот теперь признавалась ему в том, что убила человека.

В уголках голубых глаз появились морщинки.

— За что тебя прощать? Это несчастный случай. Ты не собиралась его убивать, так ведь? А этот мерзавец заслуживал хорошей трепки — мне надо было бы заняться им самому.

— Но он умер, папа, он умер!

— Да, это так. Я не скажу, что он этого заслуживал, но твердо убежден в том, что это не твоя вина. Ты просто оказалась не в то время не в том месте. Из этого и исходи в своей оценке происходящего.

Эйнар сжал ее руку.

— Спасибо, — еле слышно проговорила Харпа с улыбкой, чувствуя облегчение. Она понимала, что оно временное, однако получить поддержку от отца ей было крайне необходимо. — Но что мне делать теперь?

— Так. Я бы не стал говорить матери.

— Да, — согласилась Харпа. Мать ее была гораздо более строгой моралисткой, чем отец. Это бы сильно все осложнило. — Папа, но я беспокоюсь. Что, если Фрикки прав? Что, если убьют еще одного банкира? Я не смогу жить в ладу с собой.

— Ну не знаю, — пробормотал Эйнар. — Возможно, эти мерзавцы того заслуживают. И в любом случае ты не можешь нести ответственность за подобные действия.

— Но мое молчание будет равносильно соучастию.

— Ну и что ты собираешься делать? Пойти в полицию?

— Да.

— Харпа, не делай этого. Они и так разберутся во всей этой истории с Габриэлем Орном. Ты же окажешься в тюрьме. Я не хочу, чтобы моя единственная дочь попадала в тюрьму, тем более без вины. А Маркус? Конечно, мы позаботимся о нем, но ему нужна мать.

— Знаю. — По ее щеке скатилась слеза. За ней другая.

С минуту они сидели в молчании. Потом заговорил Эйнар:

— У меня есть мысль.

— Какая?

— Возможно, ты просто навоображала все это. Может быть, Бьёрн говорит правду. То есть он действительно мог быть в море, когда стреляли в этих людей.

— А как же паспорт? Я уверена, что он мне лгал.

Эйнар пожал плечами:

— Может быть. Но мы можем легко проверить это, наведя справки о траулере. Я знаю управляющего гаванью в Грюндарфьордюре. Он легко выяснит, находился ли Бьёрн в море, или подскажет, к кому следует обратиться с этим вопросом.

Харпа повеселела. Возможно, Бьёрн говорил правду. Внезапно решение проблемы, только что представлявшееся очень далеким, оказалось вполне реальным.

— Можешь ты поехать туда, поговорить с ним?

— В этом нет нужды. Я позвоню ему. О каких именно днях идет речь?

— Сейчас, — ответила Харпа, встала и взглянула на настенный календарь. — В Оскара стреляли вечером во вторник, пятнадцатого. А в Джулиана Листера, как известно, вчера.

— Ты вчера разговаривала с Бьёрном?

— Нет. До этого вечера я разговаривала с ним на прошлой неделе, когда он был на берегу. В четверг. Я думала, с тех пор он был в море.

— Ладно. Я проверю. И когда выясним, правду ли говорит Бьёрн, тогда решим, что делать.

— Спасибо, папа. Большое спасибо.

Синдри закурил еще одну сигарету и вновь уставился на пустой экран своего компьютера. Весь шаткий столик перед ним был завален исписанными листами бумаги, но ничего нового они не содержали.

Вся неделя пропала даром. И неудивительно. В общем, ему очень хотелось покончить со своими бесплодными мучениями, пойти в «Большой Рокк» и оторваться там по полной. Но теперь ясная голова нужна была ему больше, чем когда-либо.

В дверь позвонили. Синдри быстро затянулся сигаретой и собрался с духом. Скорее всего снова полицейские. Он знал, что они не заставят себя долго ждать.

Но, открыв дверь, увидел стоящую на пороге невестку.

Синдри заулыбался.

— Фрейя! Входи, входи!

Он чмокнул ее в щеку и провел в квартиру.

— Извини за беспорядок. Я с головой ушел в работу. Приготовить тебе кофе?

— С удовольствием выпью.

На Фрейе был брючный костюм, эффектно сочетавшийся с ее белокурыми волосами, заплетенными в косичку. Несмотря на ее выходной городской наряд, румяные щеки говорили о том, что она живет на природе.

— Ты не сообщила о своем приезде. Что привело тебя в Рейкьявик?

— В выходные мы получили предложение продать ферму, — ответила Фрейя. — Хорошее предложение. От двоюродного брата одного из соседей. Он сын фермера и хочет иметь собственный дом. Причем у него достаточно денег на такую покупку.

Синдри нахмурился.

— Пожалуй, новость хорошая. Собираешься принять это предложение?

— Думаю, придется, — ответила Фрейя. — Это единственное серьезное предложение. И единственный способ выплатить долг.

— Можешь послать банк ко всем чертям. Оставайся на ферме. Пусть только попробуют лишить тебя владения. Ты же знаешь, что правительство сейчас препятствует банкам, пытающимся завладеть недвижимостью должников.

— Это лишь временные меры. Долг никуда не денется, пока я его не выплачу. Продав ферму, я расплачусь, и мы все будем жить спокойно.

Они посидели в молчании, глядя на чашки с кофе. Синдри затянулся сигаретой. Речь шла о ферме его детства, приобретенной его прадедом сто лет назад. Но его беспокоила не утрата фермы, а сама Фрейя и ее дети. Разорившаяся семья его брата Матти.

— Значит, переезжаете в Рейкьявик? — спросил он.

— Придется, — ответила Фрейя. — Мне нужно работать.

— Виделась со своим братом? — спросил Синдри, вспомнив, что брат предлагал Фрейе работу.

— Да. Только ничего не выходит. Кажется, на прошлой неделе ему пришлось уволить трех человек, так что вряд ли он возьмет кого-то нового. Вроде меня.

— И что же ты собираешься делать?

— Навести справки. Для этого и приехала. Ты не знаешь никого, кто ищет работников?

— К сожалению, нет, — ответил Синдри. Ему не требовалось особенно задумываться. Работу искали многие его друзья, перебивающиеся временными заработками. Ему повезло, что у него оставалась часть гонорара за книгу и министерство образования, науки и культуры все еще выплачивало писателям пособие.

— Понимаю, у меня нет никакой специальности. Но я могу усердно работать. Я сильная. Я умею считать. Я честная.

— Да. Нисколько в этом не сомневаюсь. Но только не думаю, что здесь можно найти работу с такими способностями.

— Я могу быть официанткой. Продавщицей. В конце концов, уборщицей.

— Извини. Я не тот человек, с которым нужно говорить о поисках работы.

— Да уж, — вздохнула Фрейя, и Синдри показалось, что в брошенном на него взгляде сквозило легкое презрение.

— Где вы будете жить?

Фрейя растерянно огляделась.

— Не знаю.

— Если хочешь, можете спать у меня на полу. Все вы.

Фрейя, еще с порога поразившаяся беспорядку, царившему в квартире, рассмеялась.

— Надеюсь, до этого не дойдет.

Смех прекратился. Оба поняли, что именно это и может случиться.

— Черт, жаль, что я не могу купить эту ферму, — с грустью в голосе проговорил Синдри. Это были не пустые слова. Он купил бы ее, если бы мог, и это было б самое малое, что он мог сделать, чтобы как-то исправить последствия опрометчивого поступка брата. — Просто у меня нет таких денег.

— Конечно, не можешь. Я и не ожидала от тебя ничего подобного. Но я иногда задумываюсь…

— Над чем?

— Что делают такие люди, как ты, целыми днями.

— Я пишу роман. Перерабатываю «Самостоятельных людей» Халлдора Лакснесса для читателей двадцать первого века. Оказывается, это действительно нелегкий труд.

— Ты называешь это трудом? — спросила Фрейя, и глаза ее вспыхнули. — Кое-кто из нас надрывался всю жизнь. Кое-кто из нас должен кормить других. Иногда мне хочется, чтобы люди вроде тебя оторвали толстые задницы от стульев и что-то делали.

Щеки у Синдри вспыхнули. Он словно бы получил пощечину. В душе его боролись гнев и стыд, и победил стыд.

Фрейя схватилась за голову. Синдри молчал. Она подняла взгляд. Слегка улыбнулась.

— Извини, Синдри. Я изо всех сил стараюсь держать себя в руках. Не ору ни на кого: ни на банк, ни на детей, ни даже на глупых овец. Конечно, на кого мне хотелось бы наорать, так это на Матти. Но это невозможно.

Она посмотрела в глаза Синдри.

— Поэтому ору на тебя. Уж извини.

— Возможно, я этого заслуживаю, — как-то нехотя проговорил Синдри, касаясь ее руки. — Буду держать уши открытыми. Возможно, узнаю о таком месте, где легко будет устроиться.

— Спасибо. В общем, мне надо идти. Поговорю со всеми, кого знаю в Рейкьявике. Что-нибудь подвернется.

— Уверен, что все получится, — заверил невестку Синдри. Но уверенности у него не было.

После ухода Фрейи он еще долго сидел за маленьким обеденным столом, глядя на висевшую напротив картину, изображавшую Бьяртура, переносящего через болото свою больную дочь.

Он сделает все, что сможет.

Шарон Пайпер вернулась в отдел уголовного розыска Кенсингтонского полицейского участка на Эрлз-Корт-роуд совсем расстроенная. Виржинии Рожон не было дома. Мобильный телефон ее был выключен. Шарон стучалась в двери, пока наконец не нашла другую француженку: та сказала, что Виржиния как будто недавно уехала в Индию провести отпуск. И тут она вспомнила, что ее муж, Ален, работал в одном из американских инвестиционных банков.

Пайпер решила, что лучше всего будет попытаться связаться с Виржинией через ее мужа. Это означало, что найти его можно, только обзвонив чуть ли не все американские инвестиционные банки.

— Шарон, как дела? Есть что-нибудь из Исландии?

Пайпер подняла взгляд и увидела невысокого лысого человека, стоящего у ее стола. Заместитель инспектора Миддлтон. Ее начальник. Вид у него был обеспокоенный.

Она вздохнула.

— Не знаю. Возможно. Может быть, у нас есть выход на курьера, справлявшегося об адресе Гуннарссона. Я имею в виду студента-исландца из Лондонской школы экономики, его зовут Исак Самуэльссон. Внешность его соответствует описанию, но без подтвержденного опознания уверенными быть нельзя. Я пытаюсь найти соседку-француженку, видевшую его, но, кажется, она уехала в отпуск. В Индию.

— Сделай все возможное. От Тани и ее русских друзей мы ничего не добились. Есть у исландской полиции что-нибудь на этого парня?

— Право, не знаю, — ответила Шарон.

— Если потребуется какая-то помощь, только скажи. Нам нужен какой-то прорыв в этом деле.

Пайпер видела, как ее начальник вошел в свой маленький кабинет-аквариум и уставился в окно. Хорошо Магнусу просить ее не делиться ни с кем его подозрениями. И он прав: это всего-навсего подозрения. Но лояльность к начальству должна быть сильнее лояльности к этому янки, или исландцу, или кто он там еще. Кроме того, Джулиан Листер был значительным человеком. Информировать о всякого рода соображениях или нитях, даже самых сомнительных, — ее служебный долг. Они, конечно, могут расшевелить осиное гнездо: этих важных персон из МИ-5[14], СО-15[15]. И конечно, ее сигналы могут просто проигнорировать. Но она должна это сделать.

Пайпер открыла дверь в кабинет начальника.

— Шеф. Я хочу кое о чем доложить.