Похоже, что эти несколько деревьев остались одни. Белые ручьи в траве. Тихо.
Он осторожно ступил — белизна мягко расползлась.
— Ого-го, — сказал он. Деревья молчали.
Серый комочек впереди быстро темнел. В пяти шагах появилась собака. Коричневая на зелено-белом. Собака склонила голову набок и шевельнула ухом. Затем фыркнула и ушла направо.
Колеблющийся треугольник следом за ней проступал медленнее. Потом показалось, что это не треугольник, а столб, и совсем уже близко — человек. Мужчина в синем плаще настороженно посмотрел в глаза, поднял воротник и уплыл.
Еще были: пегая лошадь, старуха с кошелкой в руке, девочка в лиловом пальто.
— Тума-ан, — сказал он и закрыл глаза. Когда открыл, то между двух стволов заалело, как малина в молоке. Положил ладонь на желтую карту скамейки — отпечаток затянуло влажной пленкой.
«Троп-топ, — послышался сочный шаг, — троп-топ, троп-топ».
— Ты, — сказал он и встал.
— Холодно?
— Сыро, — поправил он, снимая плащ.
— Нет, — сказала она.
— Простудишься.
— Нет, — повторила она и взяла его под руку.
Деревья раскрывались перед ними; он оглянулся на знакомую липу. Она выделялась среди тополей своим черным, литым, почти живым стволом, его гибкая линия терялась в листве, и оттого показалось на миг, что оттуда липа следит за ними.
— Что ты увидел? — спросила она.
— Липа. Дерево. Скажи еще что-нибудь.
— Зачем?
— Еще.
Она помолчала и начала в такт шагам:
— Когда двенадцать разбуженных людей идут среди зелени трав, восходит солнце, озаряя ресницы младенцев… Какие мы дураки! — засмеялась она.
Затем они шли молча до поворота. Там начиналась асфальтовая дорожка, которая вела в туман. Но они знали, что асфальт упирается в крыльцо длинного зеленого корпуса, и потому повернули налево.
У реки, напоминавшей своим близким шуршаньем и бульканьем большое животное, тропа раздваивалась, появились кочки. Узкие, как будто нарезанные листья ив свисали прядями.
— Жалобное дерево, — сказал он и тут же быстро глянул на нее. Она шла чуть впереди и словно не расслышала его. Он облегченно вздохнул.
Туман не рассеивался. Они свернули по тропе от реки. Местность казалась незнакомой. Они уже шли среди сосен, поднялись на какой-то бугор, тропа пропала, и им встретились кусты рябины, шиповник и целые заросли малины. Они осторожно, прикрываясь плащом, проломились через эти заросли, ступая по прелым прошлогодним листьям; она вдруг ойкнула и захромала.
— Колючка? — спросил он.
— Да.
Она села на плащ, который он постелил на мокрую траву, и сняла туфельку. Он опустился на корточки. Пятеро крошечных пальцев смотрели на него. Он ощутил к ним на миг оглушающее уважение. Оно перешло в нежность, и он прикоснулся к ступне.
— В этой выемке, как она называется? — спросила она.
— Балочка, лощина, — сказал он.
Дженнифер Лопес рассмеялась и отдернула ногу.
— У тебя пальцы хитрые, — сказала она, нащупала колючку и, прижав ногтем большого пальца к подушечке указательного, выдернула ее.
Она надела туфельку и гибко поднялась. Он, сидя на корточках, смотрел на нее снизу, ломая в руках сухую веточку.
— Ну? — сказала она.
Потянувшись за плащом, он потерял равновесие и оперся о землю, вдруг выпустив ее на мгновение из памяти, и затем, вставая, распрямляя чуть затекшие ноги, вобрал ее взглядом всю, от белых царапин на лодыжках ее ног, нелепо кончавшихся черно-красной клеткой платья, до влажного, длинного взгляда, которым она встретила его там, в вышине.