9 1/2 рассказов для Дженнифер Лопес

АЛИНА

Три года, изо дня в день, каждую минуту, Миша любил эту девушку. Он знал только ее имя — Алина. Три года они встречались иногда — никогда условленно — по утрам, когда он ехал на работу, а она — в институт. Их дома были рядом. Ему казалось, что это началось недавно. Порой же представлялось, что было всегда. До той, первой встречи он был ленив, на собственную внешность внимания не обращал, на работе считался балластом, неизбежным злом современной системы раздутых штатов. Гнать его не собирались, потому что на низшую инженерную ставку в сто двадцать рублей в этот НИИ все равно никого лучшего было не найти, а так, то, что ему вручали в руки, — он делал. Он любил пиво. Поэтому к двадцати восьми годам обрюзг и выглядел на тридцать восемь. Жил он с матерью в коммунальной квартире. Даже с женитьбой мать не торопила — где жить?

Все изменилось. Он, встретив Алину на тротуаре в апреле, с маху влетев в ее смех, весенний, розоворотый, с нежной гладкой шеей, засуетился, встал, вынул руки из карманов. Она промчалась мимо, он поспешил следом, видя один ее затылок с узлом светлых волос.

Он стал в одно время поджидать ее на том месте, якобы читая газету. Несколько раз в месяц, до самой осени, он ее встречал. Руки дрожали. Она его заметила. Остановилась и сказала:

— Вы стали такой же достопримечательностью, как этот призыв.

И она показала на крышу дома: «Пользуйтесь услугами экскурсбюро. Тел…

— И так же ветхи, — добавила она жестоко, уходя.

Он стал следить за собой. Каждое новое приобретение, был ли это мохеровый шарф, зелено-синий, в клетку, или японский плащ, или темные очки (при их появлении она хмыкнула и покачала головой; он их тут же выбросил в урну), она отмечала.

Однажды он узнал ее имя. Он, видимо, должен был благодарить за это ее провожатого, с которым видел ее вчера вечером.

— Проводите меня до угла, — сказала она, не останавливаясь. Он не сразу сообразил, что это относится к нему, и догнал ее через десяток метров.

— Меня зовут Алина. Прекрасная погода, не так ли?

— Да, погода теплая, — поспешно согласился он.

— Вам не идет беж.

В костюме именно такого цвета он был.

Она считала его своей собственностью и, если бы он не появился с месяц на своем месте, это ее заинтриговало бы. Влюбленные никогда не перестанут быть тупицами.

До угла он и узнал, что она учится в том самом вузе, который окончил он. Она об этом не узнала тогда, потому что до самого угла он угодничал и пресмыкался.

За все три года это был их единственный разговор. Вскоре Алина возненавидела Мишу. Но она была слишком горда для того, чтобы изменить маршрут.

— Если я вас еще раз встречу здесь, позову милицию, — сказала она ему зимой сквозь зубы.

С полмесяца он деградировал. И работа стала в тягость, и поднятие домашней штанги не привлекало. Снова он стал пить пиво. Однажды за воскресенье выпил целый ящик «Жигулевского».

Именно после этого ящика, не иначе как по полному совпадению биоритмов, наутро Миша почувствовал себя совершенно здоровым. Трехлетняя лихорадка не трясла его. Ему был тридцать один год. На работе, как часто бывает с недавними лоботрясами, на него теперь смотрели с умилением. Честолюбивые мечты, в которых Алина робко приходила после института в его отдел, так его выструнили, такие он стал подавать надежды, что ему готовились дать группу для разработки важной народнохозяйственной темы.

То, что он секретничал и никому не говорил о причинах своего перерождения, не отталкивало от него общественность, наоборот — женщины в годах, патриоты НИИ, все сплошь члены месткомов и комиссий, называли его Мишенькой. А женщины — это великая сила.

Столь жестоко отвергнутый Алиной, Миша стал циничнее. Вернее сказать, циником он до сих пор не был, и определение «циничнее» можно заменить на «жестче». Но и жестким он не был. Он был похож на сероватую живописную основу, на которой стали появляться резкие цвета. Не утомленный борьбой, он легко усвоил многие ее приемы. И у него в этой области обнаружился талант. Все его заискивания и пресмыкания доставались Алине, на службе его уважали за независимость. Завотделом называл его антиаксом, то есть антиакселератом. Некоторые остряки, зная его позднее увлечение штангой, звали его «наш Антик».

Миша стал частой темой кулуарных бесед. Все сходились на том, что у него пробудилось здоровое честолюбие. Под влиянием среды. Эти разговоры не могли окончиться ничем. Тем более что длились они долго. Вначале он стал удивлять всех, перестав опаздывать. Потом тем, что стал одеваться со вкусом. Все разводили руками — на сто десять рублей? А он перестал пить пиво и соблюдал диету. Затем он помолодел, сбросил лишний вес, изменил походку. По лестницам он взлетал. И наконец он вошел во вкус работы. Он быстро перерос свое скромное служебное положение. А так как он еще довольно долго, пока к нему присматривались, сидел на том же месте, то вскоре начал с блеском разрешать мелкие практические вопросы, которые его начальству, забывшему о специфике такой работы, казались нудными и трудоемкими. Эти вопросы часто тормозили дело, потому что их решали такие же Миши или люди, ушедшие с головой в общественную деятельность, вовремя понявшие их неблагодарную сущность. Мишин подход к этим вопросам потому только и получил такой резонанс, что его заметили после того, как заметили Мишу.

Словом, это был современный во всех отношениях, инициативный аспирант-заочник, без пяти минут кандидат, ближайший резерв. И группа, которую ему дали, сразу взялась за народнохозяйственную тему, без раскачки. Было много статистики вначале, много счета, много информации, а в этом Миша поднаторел. Правда, идей пока не имелось, но это когда еще будет, когда еще понадобятся рекомендации. Миша этого не боялся.

Да, дело шло. Забываться стала Алина, потому что летом Миша получил двухкомнатную квартиру и они с матерью переехали в другой район.

И вот сидит он однажды у компьютера, дает ему работу, открывается дверь и входит завотделом, а следом за ним Алина.

— Михаил Александрович, знакомьтесь с пополнением.

Побледнел он, и руки стали влажные и холодные. Никто этого не заметил, все смотрели на новенькую. Ничего в ней особенного не было, все, правда, на месте, но ничего особенного, так все решили про себя. Только волосы богатые. Один Миша заметил, что она стала полнее, и скромной такой и тихой он ее не помнил — по городу она ходила властно, смотрела свысока. Один он заметил, что Алину неприятно поразила встреча. Заметил он это и вдруг взъярился. Все унижения трех лет взыграли, запели во все трубы. Встреть он ее на улице сробел бы, уничтожился, а здесь, где он был нужным, не маленьким человеком, память об унижениях жгла.

— Хорошо, — кивнул он и посмотрел ей прямо в глаза. Есть прямой взгляд, которым решается многое. Но то ли она слишком уж презирала его, то ли он не избавился полностью от ее чар, а глаза он отвел первым.

— А можно мне… — обернулась она к завотделом, но того уже и след простыл. Так и осталось тайной, что она хотела сказать.

Миша вечером долго ломал голову, пробуя различные продолжения. «А можно мне подумать?» — отпадало. Кто же ей разрешит думать? «А можно мне с вами поговорить?» — также отпадало. О чем ей говорить с завотделом?

Но он понимал, что всеми этими упражнениями на сообразительность он обманывает самого себя. Ему надо было выработать линию поведения.

Проще всего было бы попросить начальство перевести Алину в другую группу. Но перевод без достаточных оснований, и это понимал Миша, был неэтичен. Вообще нелепо было бы просить об этом.

Словом, Миша запутался вконец. И на следующий день в обеденный перерыв он попросил ее остаться. Они сидели друг против друга. Миша смотрел в стол.

— Вы понимаете… — начал он.

— Понимаю.

— Что именно?

— То, что вы долго ждали этой минуты. Как вам не стыдно!

— Мне? — Миша побледнел.

— Да, вам. Вам не кажется странным, что я попала почему-то именно в вашу группу?

— Вы считаете…

— Я уверена. И не надо делать такие глаза. Да, вы преследовали меня, но я хотя бы считала вас порядочным человеком. И это низко, если вы будете мстить мне сейчас за прошлое!

— Ну… — Миша задрожал от негодования. — Вы мне подали прекрасную мысль. Да, я стану мстить. Изощренно и беспощадно. Но, прежде чем начать это делать, предупреждаю: вы не первая, кого я таким образом сживаю со света. Шестеро отравились, а еще четыре сошли с ума! Можете идти обедать!

— Вы еще шу…

— Можете идти обедать!

Алина выскочила из комнаты.

«Идиотка, — думал Миша, шагая из угла в угол. — Надо же! А я ее еще… боготворил! Змея гремучая».

И начались великие муки. Сколько раз, бывало, представлял Миша раньше эту сцену: Алина безнадежно запутывается в расчетах, а он подходит, склоняется над ее белокурой головкой и в трех словах все разъясняет ей. «Ну что, не так все и сложно, а?» — говорит он, улыбаясь. И она восхищенно произносит: «О да!»

Вместо этого он видит, как Алина сидит и напропалую, часами смотрит в окно. Она вздрагивает, если к ней кто-то обращается, бросает «не знаю» и снова смотрит в окно.

Сколько раз представлял Миша другую сцену. Входит завотделом и бодро, громко спрашивает Алину: «Ну-с? Я слышал, что у вас начинает получаться? Не так ли?» — обращается он к Мише. «Да, — скупо роняет Миша, — грамотный инженер». И Алина розовеет от смущения.

Вместо этого завотделом мельком смотрит на скучающую Алину, вызывает Мишу и устраивает ему жуткий разнос.

— Либерал! — кричит он. — Распустил! Скоро спать будут на работе! Лицедеи!

Да, столько вынес Миша за полмесяца, что окончательно похудел, и все чаще его стала посещать мысль: «За что? Зачем? Из-за нее началось, ею пусть и кончится». Все валилось из рук. Группа переругалась, пересобачилась, работа не шла. Приближался финал.

Обо всем этом и ни о чем размышлял однажды после работы Миша, сидя за своим столом. Отдел опустел, голые черные окна стали занимать непомерно большое место.

«Январь, зима, рано темнеет. Тишина, мрак, безнадежность. Тоска. Отчаянье. Бесцельная жизнь». Такие слова он писал на листе бумаги. «Пиво, написал он. — Ящик пива. Миллион бутылок. Миллион не выпить».

Но не все еще ушли, оказывается. Кто-то прошел по коридору, открыл двери. Он не оглянулся. «Змея», — написал он.

Алина подошла к своему столу, достала из него полиэтиленовую сумку с мандаринами.

— Садитесь, — сказал Миша, начиная рисовать елочку.

— Рабочий день окончился, — сухо ответила Алина и пошла к двери.

Тогда Миша одним прыжком опередил ее.

— Я кому сказал? — сквозь зубы произнес он. — Сядь.

— А если я закричу? — с усмешкой сказала она.

— Я тебя в окно выкину.

Что-то в его лице не понравилось Алине, она попятилась и села.

Сел и Миша, продолжая рисовать елочку.

— В прошлый раз мы не поговорили… — начал он.

— Не думаю, — сказала она очень осторожно.

Миша нарисовал еще несколько веточек.

— Я не стану описывать свои страдания. — Он поднял голову. — Вам незачем о них знать. Хочу сказать только, что вы очень грубый и неинтеллигентный человек. Вы пользуетесь тем, что я не могу приказать вам… даже элементарно попросить о том, чтобы вы работали. Если бы вы понимали мое положение и уважали людей, которые вам не нужны в самом грубом смысле слова, то вы поняли бы, что мне мучительно больно видеть вас. Единственная моя вина заключается в том, что я очень робко, издалека любил вас. Так какое вы имеете право так помыкать мною?

Миша замолчал.

— Вы меня преследовали, — сказала Алина.

— Я мог быть смешным, но я не был навязчив. Просто видеть вас, не-сколько мгновений, было для меня счастьем. Я совершенно изменил жизнь, изменил себя, и этим я обязан вам. Вы палец о палец не ударили и совершили чудо. А теперь вы хотите разрушить все. Почему? Зачем вы заставляете меня так страдать?

— А зачем вы взяли меня в свою группу? — спросила Алина.

— Я не брал вас. Ваше появление было неожиданно для меня. Неужели вы и этого не почувствовали?

— Ну ладно. Я не буду больше. Теперь все? — Алина поднялась. — Мне пора идти.

— Идите. Конечно! Я вас не держу.

— Можно было поговорить по-человечески. — Алина вынула из сумочки зеркальце и внимательно посмотрелась в него. — Выкину… из окна… Я даже перепугалась. А что, я действительно так красива?

Миша молчал.

— Вы не отчаивайтесь, — Алина улыбнулась. — Взрослые люди, взрослые дела. А вы интересный. И даже очень. Настоящий мужчина. Но, к сожалению, она вздохнула, — я выхожу замуж. Или мне подумать еще, а?

— Подумайте, — сказал Миша.

— Какой здесь этаж? Седьмой? Представляю, как я лечу вместе с осколками стекла. А в газете появляется заметка: «Руководитель группы выбрасывает нерадивую сотрудницу с телом Дженнифер Лопес с седьмого этажа». Знаете что? Я все-таки подумаю, а?

— Подумайте, — повторил Миша, не глядя на нее.

— И выкинул бы? Это что-то новое, — сказала Алина и, проходя мимо Миши, взъерошила ему волосы, — безумно интересно! — сказала она с порога. — До завтра, дорогой!..

— Мне нравится этот мачо, — сказала мисс Лопес.

— Но он не мачо, — возразил я. — Он русский интеллигент.

— Все русские интеллигенты — мачо, — упрямо сказала мисс Лопес. — Я знаю. Я читала Чехова.

— Какие же они мачо? — вмешался Боря. — Они Россию профукали.