9 1/2 рассказов для Дженнифер Лопес

НУ, КУТУЗОВ!..

В дверь забарабанили. Колотил мужчина, требовательно, раздраженно. Когда Вера Романенкова с керосиновой лампой в руке начала расспрашивать, кто такой да почему стучит, мужчина сиплым голосом закричал, что сбился с дороги и что надо совести не иметь, чтобы в такую погоду анкету требовать. Но Вера открыла только после того, как услышала женский голос.

Вошли двое — низенький, плотный мужчина и высокая женщина. Вслед за ними ворвалась, навалилась в проем жуткая ноябрьская темень, и Вера поспешила захлопнуть дверь.

Гости прошли в дом. Женщина села у печи на табуретку, а мужчина сбросил кожаное пальто и устроился на корточках у печного устья. Он повернулся на свет и медленно провел лицом вслед лампе, которую Вера поставила на стол. Его квадратное лицо с небольшими усиками и глазами навыкате оставалось сердитым, и трудно было представить его другим.

— Где Джиджива? — спросил он, дернув подбородком в сторону Веры. Далеко?

— Джиджива-то? — Вера почему-то стеснялась этих людей, ворвавшихся к ней в дом. Она ждала сегодня сына, он два дня назад ушел к Верхнему озеру смотреть лес для химлесхоза, и беспокойство за него мешало ей сосредоточиться. — Да далеко, километров сорок.

— О Господи! — сказала женщина, и Вера повернулась к ней.

Она не разглядела лица женщины, да и неловко ее было рассматривать, когда саму Веру разглядывал этот сыч.

— Я отсюда не двинусь! — зло выкрикнула женщина. — Слышишь? Хватит с меня! Хватит!

Она откинула рукой мокрые черные волосы со лба, и громадные глазищи блеснули на свету, будто ветром пронесло, и пламя в лампе задрожало. (Я не хочу сказать, что у Дженнифер Лопес глаза не могут иногда показаться громадными — как раз в тайге в глухое время все может быть, в том числе и глаза, но глаза Дженнифер Лопес обладают другой степенью притягательности они у нее как будто сухие от ветра, как будто ее смертельно обидели чем-то, а она не подает вида. Такая порода, видимо.)

— Как от вас ехать? Туда? — мужчина показал ребром ладони в сторону Верхнего озера. — Или нет?

— Вот уж нет, — ответила Вера. — Туда будет самая чащоба и тропы. А в обратно и есть Джиджива.

— Ага, — сказал мужчина самому себе, — значит, на развилке надо было сворачивать направо. Что это мне в голову стукнуло?

— Тебе уже три дня стучит, — отчетливо сказала женщина.

— А вы как тут, с мужиком? — по-прежнему не обращая внимания на нее, спросил мужчина у Веры.

Вера совсем растерялась от их ссоры и закивала головой:

— Ну да, мужик мужиком…

— Молочка-то нет? А? Хозяйка? — Он сидел все так же на корточках и забрасывал Веру вопросами, как камнями.

Она вышла в сени и слышала сквозь дверь, как кричит женщина и, ей в ответ, кричит мужчина. От их крика у нее дрожали руки, она пролила молоко.

— Не к добру, Господи… — прошептала она, — ох, не к добру…

Мужчина сел к столу.

— Ты будешь? — спросил он.

— Нет! — отрезала женщина.

Тогда он один выпил литр молока с хлебом.

— В общем, так. — Он оперся ладонями о край стола, как будто стоял на трибуне. — Я еду. С утра совещание в горкоме. А ты оставайся. Сегодня среда, так? Так, — ответил он сам себе. — В субботу я за тобой вернусь. Вы не возражаете? — обратился он к Вере. — Как вас по имени-отчеству?

— Вера…

— Ну, пусть будет Вера. Вы не возражаете, Вера, если она у вас пару дней потолкается? Ну и отлично. Все. Я поехал.

Мужчина надел пальто, шапку, на секунду замешкался у двери, посмотрев на молчавшую, отвернувшуюся женщину, и вышел вон.

Вера закрыла за ним и вернулась в дом. Женщина по-прежнему упорно молчала, о чем-то думая, затем глубоко вздохнула и повернулась к ней.

— Меня зовут Лидией. Вы, видимо, о нас бог знает что подумали, сказала она и улыбнулась. Ее черные блестящие глаза от улыбки стали домашними, как будто не она пять минут назад без стеснения кричала в чужом доме.

— Это… муж? — спросила Вера, присаживаясь на краешек стула.

— Это? — переспросила Лидия, сняв шубку и ища глазами плечики. — Нет. Это… старший брат. У вас плечиков нет?

Вера принесла плечики.

Лидия повесила шубку и стала поправлять волосы, стянутые ниже затылка тяжелым узлом.

— Решил мне ко дню рождения… — она зажала шпильки в зубах и говорила без согласных, — подарить пару соболей. Повез рекомендательное письмо к какому-то Кочергину… и чуть не утопил машину… А вы, Вера… как вас по отчеству?..

— Ивановна.

— …А вы, Вера Ивановна, здесь с мужем? Он лесник? Не страшно?

— Муж умер у меня. Сын после армии. Вот пошел к Верхнему озеру лес смотреть. И прийти должен… третий день ходит…

— Сын? — переспросила Лидия и усмехнулась. Она села напротив Веры, пристально посмотрела ей в лицо. — Похож на вас?

— Высо-окий парень, — Вера всегда оживлялась, рассказывая о сыне. Си-ильный. Добрый. Мать одну не бросил. Вон в деревне мало из солдат возвращается, а он… Николай он. Младший у меня. Дочь в Братске.

— Одно к одному, — сказала Лидия. Она сжала пальцы в кулаки и вос-кликнула: — Ну, Кутузов!

— Кутузов? — не поняла Вера.

— Это я о своем. Так что, Вера Ивановна, будет у вас на три дня помощница. Только предупреждаю, что корову доить я не умею…

— Ну, корову!..

— А вот бастурму вам приготовлю. Ели когда-нибудь?

— Не… не слыхала.

— Пальчики оближете!.. Ну, а где спать будем?

— Я вам…

— Да зовите меня на «ты»! Я же еще девчонка, мне тридцати нет.

— Ну, я на Колиной кровати постелю…

— Одно к одному! — снова засмеялась Лидия.

Утром она просыпалась несколько раз. Звякала дужка ведра — она от-крывала глаза, непонимающе смотрела на простенький тканый коврик, снова засыпала. Она как бы нанизывала на нить с промежутками сна бормотания хозяйки из-за дощатой перегородки, потрескивание сала на сковородке, запах оладий, стук поленьев у печки, цокот будильника. Окончательно разбудил Лидию лай собак, приближающийся со стороны солнца, бьющего в окно через тюль, затем обогнувший дом. Она вспомнила вчерашнюю злость на Кутузова за дурацкое путешествие в глубь тайги. Сейчас злости уже не было. Было лень, нега, и ее размывало, как ручеек, детское любопытство — что там за дядя пришел? Видимо, в волчьей дохе, с бородой, с запахом дыма, звериной крови… Ах да, это же сын хозяйки… с темным румянцем, белокурый гигант… похожий на баскетболиста из Иркутска, на Женьку… Ну, Кутузов!

Она закинула голову и узлом волос потерлась о плечи. Ноги легко сбросили одеяло, сверкнули полукругом на солнце. Нет, только не рожать! Просыпаться по утрам со счастливой кожей, с чистыми глазами, младенческим ртом. Ходить по школе в строгом костюме — каждую перемену звонок: Кутузов проверяет наличие, — ну, Кутузов!.. Сколько еще такой жизни? Пять, семь лет? До седины. До Москвы. До родов. До квартиры с индексом 100… До Кутузова, последнего, окончательного Кутузова.

— Физически я очень сильный, — сказал Николай и покраснел.

— Да уж, — вмешалась Вера. Она чувствовала сегодня себя такой счастливой, какой не бывала после возвращения Николая из армии. — Уж силе-ен! Грузовик поднял!

— Да вы что, серьезно? — Лидия подняла брови, переводя взгляд с матери на сына. Была в них бурятская кровь, была. — С людьми?

— Чего? — не поняла Вера. — Да нет, грузовик застрял, так Коля его взял и поставил…

— Ну че ты, мам… — русобородый скуластый Николай сидел в белой нейлоновой рубашке, неприятно размякший после бани и глупый.

Лидия мысленно усадила рядом Кутузова, который не глупел никогда, и ей стало стыдно перед ним. И скучно.

— Что ж тут стесняться, Коля, — сказала она. — Достойное применение своей физической силы. Не то что эти, со штангами. Если есть сила, то надо ее как-то… («Что это я несу?» — подумала она.) Как-то применять.

Вера почтительно выслушала ее и закивала. Она боялась что-нибудь нарушить за столом. Когда Николай утром узнал, что в доме гостья, то и порога не переступил. Хотел уходить во времянку, к вздымщикам. И если бы не Лидия, которая медленно, осторожно приблизилась к нему, чистившему ружье у лабаза, и тихо заговорила (Вера видела в окно, как он косил глазом в лес и едва не вздрагивал), так точно ушел бы. Летом приезжала дочка, Валентина, с одной девушкой из бригады, вместе работают на алюминиевом заводе, так как ушел в зимовье — две недели не было! В отца. Тот после свадьбы в лес сбежал, осрамил ее перед всей Червянкой, но уж как во вторую-то ночь…

— А вы кушайте, кушайте! Это из сохатины котлеты, — прихлопнула Вера ненужное воспоминание. — Коля лицензии берет, не думайте!

— Да я кушаю, кушаю, — ответила Лидия. — Только мне много нельзя. Уже не тот возраст.

— И-и! Какой там возраст! Вон вы какая гладкая, чистая! Красавица! Прям Дженнифер Лопес!

— А вот выпить — я бы выпила. После вчерашнего стресса просто необходимо. Если есть, конечно.

— Да есть у нас. Я уж и не решилась поставить. — Вера вопросительно посмотрела на сына.

Тот кивнул. Вера вышла.

— А вы не пьете, Коля? — вежливо спросила Лидия.

— Я… пробовал, а потом… Пью, да! Могу.

— Немного выпить — это даже хорошо. Я учительница, а тоже иногда… принимаю.

Помолчали. Лидия подумала, что если хозяйка прячет спиртное, то этот Коля — запойный парень.

— А вы… по какому предмету? — выдавил Николай. Он сидел малиновый от смущения.

— Химию я преподаю, Коля. Химию. И ученики зовут меня химозой. Вы сколько закончили?

— Десять. Я в армии учился, в вечерней школе.

— А почему в городе не остались?

— Не знаю… Мать одна… Я охоту люблю.

— И соболей промышляете?

— Да, соболей, белок…

— А мы здесь за соболями ездили. К Кочергину.

— Знаю такого…

— Неодобрительно сказал он, — пошутила Лидия. — Браконьер?

— Да все тут… помаленьку…

— Пятьсот отдали за два баргузинских.

— Ну да? — искренне удивился Николай. — Ничего себе…

— А вы за сколько продаете?

— Да я-то что… Я-то не торгую. Сдаю.

— Вы удивительный человек, Коля. Не пьете, не торгуете. Нет, я серьезно! А с девушками? На танцы ходите? Деревня далеко от вас?

— Пять километров.

— А невесты есть?

— Какие там невесты… — пробормотал Николай.

Вошла Вера с бутылкой рубиновой жидкости.

— Вот, — сказала она, ставя бутылку на стол, — на бруснике.

— Это хорошо, что на бруснике, — сказала Лидия. — Ну? Николай!

Николай разлил настойку по рюмкам.

— Значит, познакомились! — Вера торжественно чокнулась с Лидией.

— Темнеет рано, — задумчиво сказала Лидия, глядя в распадок. — Рано темнеет… воют волки…

— Волков здесь нет. На том берегу волки, — сказал Николай. — За десять километров.

— А какая тишь… Дремучая, дремучая тишь… И какая у вас здесь, Николай, скука.

Лидия по ступенькам, вырытым в склоне, начала подниматься к дому. Молодые сосны качались высоко в небе, и небольшой темный домик среди них, банька в распадке, у ключа, и огороженный жердями огород за домом казались ей необыкновенно убогими. Она не могла понять, что держит здесь здорового мужика, побывавшего в городе, хотя бы и в армии.

— Да, скука, — сказала она, стоя на крыльце, — скука смертная…

— Да? — нерешительно спросил Николай, не понимая, о какой скуке она говорит. Сама Лидия — разве это скука? А как из Братска, даже из Червянки его тянет сюда, домой? А как весело пойти с собаками? А ходить целый день, а потом затопить печь в зимовье? Выпить чаю? И сам себе хозяин!

— Не, не скучно, — решительно сказал он.

— Не понимаю! — сердито сказала Лидия. — Нет! Ты ведь мужик! Тебе наверняка нужна женщина, два раза в неделю! Каждый день!

— Да это-то конечно, — Николай усмехнулся. Никогда он не думал, что может так говорить с незнакомой женщиной. А с Лидией, после того как выпили спирта на бруснике, постреляли рябчиков в распадке, он говорил легко. Это-то что ж…

— А-а! — неизвестно чему обрадовалась Лидия. — «Постучался в темное окошко — мне открыла милая моя…» А я уж со своим городским извращенным представлением — ну, извини.

Она новыми глазами глянула на него.

— Это что за птичка? — показала она на крупную пеструю птицу, подлетевшую к самому крыльцу.

— Кукша.

— Стрельнем?

— Не надо. Глупая.

— Совсем? Совсем глупая?

— Совсем.

— Да. Воздух колоссальный. Первые звездочки высыпали… Бр-р! Про-хладно. Пошли в дом.

Николай проснулся оттого, что ему вдруг стало душно, тесно. Просыпаясь, он дернулся в сторону. Ему приснилось, что он упал в берлогу и несколько медвежат ползают по нему, а где-то рядом была медведица, ее горячее дыхание было совсем близко, а он вдруг вспомнил, что он почти голый, нет даже ножа, и страх парализовал его, он никогда так не пугался. Просыпаясь, переходя все границы страха и бессилия, он застонал. И уже проснувшись, понял, что чья-то ладонь зажимает ему рот.

— Ах ты бешеный, — сердитый шепот Лидии заставил его очнуться окончательно, — ты же ее разбудишь!

Николай лежал некоторое время неподвижно, сердце колотилось где-то у горла.

— Ну и сон… — пробормотал он.

Лидия беззвучно расхохоталась. Она лежала рядом, повернувшись к нему, уткнувшись в него коленками и лбом, и ее трясло от хохота.

Николай обиделся.

— Сон такой, жуткий. Упал в берлогу, и медведица дышит.

— М-медведица… — стонала Лидия. — Р-р… — Она обхватила его за шею согнутой в локте рукой и сильно сжала. Он повернулся на бок и разомкнул ее руку, а она продолжала бороться, пытаясь опрокинуть его на спину, все еще хохоча. Она помогала себе ногами, бодалась головой, и Николай, также смеясь, удерживал ее за плечи. Вдруг ее руки обмякли, она скользнула вниз…

Николай долго сидел на крыльце. Было бело и тихо в лесу. Луна стояла чуть выше сосен и озаряла совсем пустое небо.

Он закрывал глаза, и снова ее губы горели в его губах, и он открывал глаза. Иней выбелил усы и бородку, он прижимал ладонь ко рту, иней таял, и волосы сковывало льдом. И это его веселило.

В доме было тихо, но тишина здесь была другая — чуткая. Не слышно было матери в комнате за печью — она обычно похрапывала во сне. Николай оставил валенки у порога и в носках прошел в угол кухни, где мать постелила ему на полу.

Он лежал с руками за головой, думал. Думал о том, как поедет работать в город, как будет встречаться с Лидией. Рисовались почему-то гостиничные вестибюли, вокзалы. Представлялась Лидия в соболях, в черных сапогах с тонкими каблуками, веселые люди вокруг нее. Николай пробовал в эти картины вставить и себя, но никак не получалось. Однако он не огорчался из-за этого, а только глубоко, счастливо вздохнув, повернулся на бок и проснулся уже утром, от звука мотора.

— Так это и есть хозяин? — спросил Кутузов, нахмурившись. Руки его, сжимавшие руль, побелели на косточках.

— Хозяин, хозяин! — засмеялась Лидия, и Николаю показалось, что она подмигнула ему из-за плеча Кутузова.

— Пристегнись, — сказал Кутузов.

— Зачем? — спросила Лидия капризным голосом. — Коля, ты ведь не гаишник, нет?

— Нет, он не гаишник, — сказал Кутузов. — А вот кто ты… Пристегнись! — заорал он.

— Хватит орать. — Лидия меняла интонации так легко, что Николаю вчера еще было не по себе: он как будто поскальзывался. — Не разыгрывай из себя кавказца. Прощай, Коля, — кивнула она Николаю и пристегнула ремень.

Машина, желтые «Жигули», рванула с места, на подтаявшем снегу ее несколько раз бросило задом из стороны в сторону и прочно, по дверцу, посадило, как и думал Николай, в русле весеннего ручья — знающие шофера переезжали его на первой скорости.

Когда Николай подошел к машине, Кутузов, видимо, уже переговоривший с женой, встретил его оскалом улыбки на хмуром лице.

— А ну-ка, покажи, как ты это делаешь, — сказал он.

И Лидия, влажно блеснув глазами за его плечом и как бы отдавшись Николаю улыбкой, добавила:

— Нас-то он шутя выдернет.

— А вы пристегнулись? — спросил Николай, заходя сбоку, заглядывая в салон веселыми, как показалось Лидии, яркими карими глазами, свежими, как пространство в сосновых стволах с пушистым снегом за его фигурой, вдруг подсевшей под машину. — И правильно сделали, — проговорил Николай негромко и, крякнув от напряжения, действительно шутя перевернул машину вверх колесами.

Затем он свистнул собакам и, не слушая перепуганную мать, не спеша начал спускаться в распадок, прихватив ружье и рюкзачок, которые стояли на крыльце.

Мисс Лопес помолчала и осторожно спросила:

— Ковбой?

— Вряд ли. Ковбои — пижоны. У них шляпы, сапожки… А это человек простой, природный. У него нет стремления к карьере или деньгам.

— И к женщинам.

— Ему надо найти такую же, как он сам. Любая другая для него страшна, ужасна, непонятна. Вы ведь знаете, как действует раскраска лица, например. У ваших индейцев. Татуировки. Женщины сейчас создают телесную оболочку, внутри которой прячется дьявол.

— Вам тоже не нравятся современные женщины?

— Нет, что вы! Они меня оглушают. Но мне кажется, что отношения мужчины и женщины должны быть доверчивыми, а не воинственными.

— Вы квакер?

— Наверное… Я думаю, что квакеры или мормоны не дают вашему обществу погибнуть. У вас очень уязвимая цивилизация. Вы можете погибнуть от сквозняка.

— Типун тебе на язык! — резко сказал Борис. Он всегда был западником.