А началось с ничего...

30

Сергей явился домой с белым пятном во весь живот, но веселый. Юлька поджидала его на лавочке у забора. Возле нее детская коляска.

— Ты где это взяла? — Сергей наклонился к сыну — спит беззаботно.

— Отец с матерью подарили. Ну, и сколько тебе часов отработать надо?

— Что-то около двухсот. Отработаю.

— А дом когда сдадут?

— Месяца через два. По полной смене придется вкалывать.

— И квартиру сулят?

— Внесли в списки.

Сергей присел рядом с Юлькой, оглянулся по сторонам, не идет ли кто, положил руку жене на плечо. Юлька отстранилась.

— Запачкаешь. Ты уж старайся, Сережка.

Сережка и то старался. Придет на стройку утром по холодку, кирпича на поддон нагрузит, раствор замесит, Зинку-крановщицу караулит. Залезла Зинка на кран — вира помалу. Радио еще восьми часов не пропикало — Квасов уже ряд выложил. Илюха не нарадуется подсобнику.

— Угодник. Переходи к нам совсем.

Фролов в наглухо застегнутой кожанке — и как только не жарко ему — постоял сзади Бори-борца, подошел к Квасову с Сергеем.

— Подвигается дело?

— Теперь хоть в наряд есть что писать.

Квасов опустил мастерок в банку с водой, чтобы не наросло на нем, облизнул обсохшие губы.

— Самокиш! — Фролов пронзительно свистнул, Боря оглянулся. — Иди-ка сюда.

— Слушаю, Владимир Николаевич.

— Ты не слушай, ты гляди: видать работу? А у тебя? Слабак. Хоть бы покраснел. Б-борец.

— У него белокровие, — съязвил Илюха.

Боря обиделся.

— Молчал бы, Геракел. Отдай Сергея…

— Я тебе Верку-водомерку отдал? Отдал. Двое теперь зато у тебя.

— Сравнил… Ну двое их. Так девчонки…

Фролов отмахнулся от Бори и ушел к плотникам.

— Скоро смена кончится, — повеселел, поглядев на часы, Боря.

— Вот-вот, — зацепился Квасов. — Если бы мы посматривали на часы, не ужидая, скоро ли смена кончится, а скоро ли она начнется — давно все с квартирами были бы. Сережка, небось, не спрашивает, когда домой.

— Сережка заинтересован. — Боря ухмыльнулся.

— Ты нет?

— Я? И я.

Из люка, как боцман на палубу, вновь выскочил Фролов. Куртка расстегнута, и тельняшка рябит полосками.

— Квасов… Все еще «отдыхаете», слабаки?

— Политинформацию проводим, Владимир Николаевич.

Кирпичик на кирпичик — этаж. Дом стал на дом походить. Громадища будет. Сто квартир. Средняя деревня.

На балконах устанавливали оградительные решетки, и голубой огонек сварки весело помигивал в проеме дверей, потрескивали искры. Сергей, набрав взаймы у Бори стопку кирпичей выше головы, запнулся о кабель, кирпичи с грохотом посыпались на пол.

— Ты, печеклад. Поосторожней. Иди-ка лучше прижми, арматура перекошена. О-о, летун! Приветик.

— Клавка? Ты откуда взялась?

— Поветрием занесло.

Клавка. Но почему на ней серые суконные брюки? Мужская футболка. Сбоку на проволоке через плечо круглая коробка с электродами, похожая на колчан со стрелами, на голове поднятым забралом щиток. И струистые волосы из-под платка. Клавка и в спецовке Клавка.

— Ну как, подержишь?

— Что, арматуру?

— Можно и меня. Или теперь не отважишься?

— А ты… замужем?

Клавка ни «да», ни «нет», только посмеивается глазами.

— Сергунька! И где ты долго? Кирпичиков.

Сергей, поглядывая на Илюху, медленно собирал с полу кирпичи. Клавка с иронической улыбочкой пододвигала их носком ботинка.

Поговорить бы, порасспрашивать о том, о сем. О чем? У него жена и ребенок, она тоже, конечно, не одна. А если одна? Да, жизнь — это не та дорога, по которой можно вернуться назад.

Сергей выбежал за высокий забор с козырьком над дощатым тротуаром, прищурил левый глаз, как прицелился, сосчитал, на сколько рядов подрос дом, перевел ряды в метры, разделил в уме высоту двух этажей на эти ноль целых метра — получились дни.

— Порядок! К сентябрю въедем. Ты смотри-ка: арифметику помню, этак можно и в институт поступать.

Он повернулся и зашагал вдоль улицы. Пекло солнце, цвели клумбы. Июнь. С тополей хлопьями валил пух, щекотал ноздри, льнул к ресницам, лез в уши, оседал сугробиками у стен, запорашивал лужицы. Июнь.

— А там июль, август. — Сергей оглянулся, не идет ли кто следом, и продекламировал:

«Ага, так я еще и стишок из «Книги для чтения» за второй класс знаю. Конечно, надо учиться. Все, завтра же напишу заявление. А что: правда напишу».

Сергей остановился около магазина «Учебники». Наклонился к трехгранной витрине. Сколько их, разных! Все учатся. Киреев на днях или раньше трудовой стаж выработает — тянется. Нет, без диплома нынче никуда.

По стеклу скользили смутные отражения людей, круто поворачивали на стыке граней и уходили в раскрытые на титульном листе тома. Люди шли в учебники философии, химии, высшей математики, механики.

«Как здорово! — поразился Сергей. — Вот это символика! Нет, надо учиться».

Чьи-то ладони сжали голову, пальцы закрыли глаза. Сергей давнул запястья и не очень любезно разнял руки: что за детские фокусы! Он резко повернулся — перед ним стояла Клавка.

— Букварь ищешь?

— Хотя бы.

— Я тоже. Тебе в какую сторону? Налево?

— Налево не хожу. Кстати, а как твоя учеба, Клава?

— Как? Да никак, — она пожала плечами, — не получился из меня воспитатель. Как говорят, не мое призвание…

Город спешил с работы, и тротуар кипел. Под колеса машинам наискось легли тени; здания, казалось, расступились, вытянулись, сколько могли, чтобы занимать меньше места, и, чуточку наклонясь над улицей, с опаской и удивлением провожали окнами этот хлынувший вдруг, бурлящий людской поток. Пройдя еще немного, Сергей и Клавка, не сговариваясь, свернули с главной магистрали в узенькую улочку, где Клавка облегченно вздохнула, оглянулась и привычным движением головы рассыпала по спине струистые волосы.

— Так, говоришь, не твое призвание? — Сергей опустил ее локоть и тут же ощутил почти забытое чувство лишних рук. — Расскажи, если уж заикнулась, кто отсоветовал. Муж, да?

— Была нужда.

Получилось в рифму, и они оба рассмеялись.

— Так бы я и послушалась мужа. Заведующая родительскую заботу проявила. А началось, как и у тебя: с ничего. Сергей Ильич, но от кого мы бежим?

Сергей смутился, резко затормозил, взял девушку под руку и смутился еще сильнее.

— Был у меня в группе мальчонка один, — принялась рассказывать Клавдия. — Коська Сурин. Смугленький, кругленький, щечки налитые. Колобок. И такой фантазер! Играем однажды: мальчишки — в моряков, девочки — кто в больницу, кто в магазин, а он притащил из раздевалки ботинок и возит его за шнурок. Что видел мой Коська в этом ботиночке, не знаю, только увлекся — не замечает никого. А заведующая вот она. «Это что такое, Клавдия Ивановна? Игрушек вам мало? Сейчас же заставьте мальчика отнести вещь на место и накажите его. Надо приучать детей пользоваться предметами по назначению». Отнесли мы ботинок. Коська в углу горючими слезами уливается, я тоже чуть не плачу. «Ну, — говорит начальница, — с вашим характером вам в детсаду будет нелегко. Подумайте об этом…» Вот так все и получилось, Сережа. Правда, глупо?

Юлька поджидала мужа на верхней ступеньке крыльца. Отдавало земле остатки тепла поблекшее солнце, ползала с лейкой между грядок крохотного огородика бабка Саня.

— Ты почему поздно?

— Знаешь, что я придумал, Юла? В институт поступить!

— Ты мне институтом зубы не заговаривай, туда с восьмилеткой не принимают.

— Подготовлюсь. В училище кое-что проходили за десятый класс…

— Я спрашиваю: где ты был до сих пор?

— Задержался. Понимаешь, знакомую встретил.

— Вот, вот, вот. Идем-ка в избу…

Юлька поднялась, отряхнула платье, пропустила вперед себя Сергея, грубо втолкнула его в комнату, как в ловушку, захлопнула дверь, встала возле качалки, руки под грудь.

— Та-а-ак, муженек. Значит, жена — с лялькой, ты — с…

— Юлька!

— Не ори, ребенка разбудишь.

— Извини, пожалуйста, но чего в том преступного, что я с кем-то прошел рядом?

Перед окном зарябила черным горошком старушечья кофта.

— Ты что прицепилась к парню? А? Да разве до свиданок ему, от кирпича к железу мотается. Походя спит.

— А вы, бабушка, — начала Юлька и, не договорив, расплакалась. — Вы… поливайте свои помидоры.

Она швырнула на пол пальто, телогрейку вместо подушки.

— Жестковато штелешь, дочка, — покачала головой бабка Саня.

— Ему за его разгулы и этого лишку.

«Развод», — кисло усмехнулся Сергей, устало опускаясь на отведенное ложе.

Заломил руки за голову, смотрит в потолок, как будто на нем можно прочитать, с чего у них начался разлад. А с той дождливой ночи, когда он предложил Юльке стать его женой. По любви он это сделал? Вряд ли. Любовь что-то, должно быть, другое… Это когда одними глазами на все смотришь. А они? Они когда-нибудь видели мир одинаково? Нет. Нет, не любовь у них, а так: должны люди жить парами — вот и сошлись. Сошлись — жить надо. Мало ли что бывает между супругами…

Но ведь семейная ссора — не проходит без следа. Осадок все равно остается…

На строительство дома бросили людей с других участков: сдаточный объект. На нижних этажах окна стеклят, стены обоями оклеивают, рамы, двери красят, а Сергея это уже особенно и не радует. В семье разлад.

Обедали вскладчину. Располагались компанией в холодке, вытряхивали из кузовков всяк свое на лист фанеры — налетай, кому что нравится. По свертку с едой на мужчину можно поланкеты заполнить: социальное положение угадать, холост он или женат, как жена к нему относится, определить, и Клавдия подсаживалась туда, где Сергей, косила глазом, когда он доставал из авоськи газету с провизией, смахивал в общую кучу ломтик колбасы, пару картофелин, пучок редиски да коробок соли, не то жалеючи, не то со злорадинкой: дескать, так тебе и надо, — ухмылялась и сводила пальцы в замок.

— Тощевато кормит тебя женушка… — зашептала она однажды, сделала паузу и повернулась к Квасову: — Илья Степанович.

— Эх, девка, у меня же язва желудка. Язве и этого жалко, — ничего не понял Квасов.

Он расправлялся с едой, как с работой. Пока другие готовятся к трапезе, Илья уже отобедал. Поддержит компанию, воткнет в самую середину «стола» бутылку кефира, чтобы все видели, положит на горлышко сайку, тут же заберет все обратно, сайку — в зубы, бутылку донышком — об колено, сколупнул ногтем крышку — пьет.

Сергей жует не жует: семейные ссоры не только сна и аппетита лишают. Ну, вот за что Юлька вчера накинулась на него? Уставился на Илюхины ботинки — не мигнет. Носки ботинок в крапинках раствора, как носы в конопушках.

— Нравятся? Купи, продам. — Квасов вытянул ноги и причмокнул: — Товар!

— Объемистую обувку носите, Илья Степанович, я смотрю.

— Просторную, — уточняет Квасов.

— Что просторную, то просторную, — подхватывает Боря. — Идешь, идешь — выпадешь из них.

— Понимал бы ты… Технику безопасности соблюдаю, хочешь знать. Вот ты урони кирпич на ботинок — ноги нет. А тут он позамимо угадает.

Боря доел, что осталось от общего стола, растянулся, гладит живот.

— Сейчас бы пивка полдюжины. С пива, говорят, кровь густеет.

— Х-хэ, чего захотел. Тебе ж нельзя, Боря-борец.

— Уже не борец, бросил.

На кран матросом на мачту полезла крановщица. Квасов вскочил.

— Зиновья! Деньжата будут, нонче?

Зинка поискала глазами, кто спрашивает, еле нашла.

— Не знаю. Что я, пророк?

— Пророк, не пророк, а к небу ближе. — Поддернул полукомбинезон, снова сел. — Ты, Сергуня, я гляжу, загрустил чего-то. Уж не Клавдия ли туману на тебя напустила?

— Я? Что вы, Илья Степанович! Он человек женатый.