Абориген

Кумико

Прошли сутки после бури, и никто не объявился. Потом… потом я перестала кого-то ждать. Заставила себя – перестать ждать. Потому что это невыносимо.

Казалось, что раз за разом проходит один и тот же день.

Над Котуром творилось что-то невероятное, в течение дня я насчитала шесть штук дирижаблей и с десяток вертолётов. То есть годовую норму по перемешиванию воздуха над островом люди выполнили. Вряд ли это Люсьена с такой помпой входила во владения…

Я не тянула её за язык, она предложила сама: после того, как шум уляжется, я снова как бы выкуплю у неё то, что она приобретёт, с огромной рассрочкой. Ей ведь нужно одно – понять, что произошло с её отцом, найти могилу, или тело, или хотя бы какие-то следы, и похоронить по-человечески. Иначе просто не будет покоя.

Да уж…

А ко мне отец пришёл в первую же ночь – ещё там, внизу, в Замке. Мы говорили о чём-то лёгком и весёлом, потом он встрепал мне волосы и ушёл, махнув рукой на пороге, наружу, в яркий солнечный день, а я – осталась маленькой девочкой в огромной и почти пустой комнате без окон, но с картинами на стенах, стояла, держась за прутья кровати, и улыбалась до ушей.

Я просто знаю – Север всё сделал как надо.

Он всегда всё делает как надо, хотя он дурак, духи, какой он всё-таки дурак…

Я когда-то дала себе слово – сжать зубы и молчать, не сметь жалеть себя, но делать здесь было совершенно нечего, я сидела в комнате без окон, рисовала на стенах…

Я никогда не скажу тебе этого, но ты знай: кроме тебя, мне больше не для кого жить. Ты велел спрятаться, и я спряталась. Я даже дождусь тебя, раз обещала.

Но если ты снова исчезнешь, я не знаю, что будет потом.

83

Я сел на Холме Скелетов, перелил воду из канистр в баки и улетел ещё до того, как два роя, блуждавших у подножия холма, меня учуяли. Рои паслись здесь всегда, не соблюдая сезонности, это вообще была довольно странная местность: драконы в этих местах не жили, поскольку жить им было негде: ни скал, ни островов, – но любили над этими местами летать, парить, – так что Цветы росли не компактными плантациями, а россыпями по всей окрестной таиге. Собирать пыльцу тут исключительно опасно – но, говорят, тем не менее собирают.

Холм Скелетов называется так потому, что на нём довольно много лет назад сел на вынужденную катер землюков. В катере было одиннадцать человек, все в боекостюмах. Я не знаю, почему за ними прилетели только через два часа…

Землюки-спасатели несколько суток пытались управиться с пыльцой, отогнать её от выеденных уже доспехов, всё вокруг сожгли на километр, потеряли ещё нескольких своих. Настоящие скелеты вывезли, но скорлупа боекостюмов так и осталась разбросанной по склонам, да и пустой катер тоже стоит, весь обросший мхом, – вон он.

Я уже говорил, что всякие технические штучки пыльца атакует ещё более охотно, чем живую плоть? Кажется, говорил. И очень многое она способна вывести из строя, особенно то, что миниатюрно и связано с электричеством. Когда-то землюки пытались использовать тут, внизу, боевых роботов. Получилось смешно.

Минут через двадцать я пролетел под воздушным посёлком. С тех пор, как я был здесь последний раз, посёлок существенно вырос – теперь в нём было шаров двадцать пять, в том числе и большие, двух- и трёхъярусные. Видно было, что люди богатеют.

А потом меня привлёк какой-то проблеск внизу, между деревьев. Я присмотрелся…

Понимаете, я редко летал здесь. Я почти никогда не летал низко, а почему летел низко сейчас, и сам не знаю. И чтоб лететь в это время суток – так, что солнце светило почти прямо в лицо… не помню такого. Просто вот всё взяло и совпало.

В общем, там, внизу, протекала речка. Я потом проверил по карте – не отмечено тут никаких речек. Но не в этом дело, карты у нас ещё те. А в том, что текла она от Стены, и текла бодренько, причём не ручеёк, а вполне такая речушка – метра четыре шириной. В чём дело, спросите вы? Да в том, что собраться из рассеянных струй она никак не могла, поскольку до Стены чуть больше километра. То есть образовалась она по ту сторону Стены и каким-то хитрым способом под ней протекла…

Собственно, теперь становилось абсолютно понятно, как возник и чем живёт тут этот воздушный посёлок. Всё так просто.

А шерифы-то и не догадываются…

Вторая половина пути ничего неожиданного не содержала. Ферма моя как стояла, так и стояла, никому не нужная, но вроде бы целая, не разорённая. Впрочем, с воздуха не видно, а садиться и терять время просто так мне не хотелось. Собака донесла меня до Ясного, хоть и на последних каплях, а донесла. Я посадил её на территории лесопилки, похлопал по баку – и пошёл искать Ригдзина.

Было начало восьмого.

Люсьена

Это наверху следы долго не держатся. А в пещерах сразу ясно, ходят здесь или не ходят, а если ходят, то как много и как часто. Так вот, в этой пещере разве что на арбе не ездили, а всё остальное было. Даже овец гнали. Правда, довольно давно.

Овцы. В пещере. Зачем? Не представляю…

Но до того, как набрести на след овец, мы нашли жилое помещение, и это было очень кстати, потому что в верхних пещерах, понимаете ли, много холоднее, чем на открытом воздухе. В нижних ярусах – если туда попадёшь, конечно, – можно согреться, да и то как когда; в верхних всегда прохладно и сыро.

Так вот, в этом жилом помещении было парадоксально тепло и сухо. Попали мы туда случайно: из широкого коридора, уходящего вниз, вдруг открылся отнорочек, в который любопытный Гагарин и заглянул. Отнорочек резко поворачивал вверх, там были вырублены ступеньки, Гагарин по ним поднялся и радостно – хотя и шёпотом – позвал меня.

Ход этот вёл на середину небольшой круглой, со сводчатым потолком, пещерки. В ней отчётливо ощущалось движение воздуха, причём воздух был тёплый, с едва уловимым запахом не то грозового озона, не то разломленного кремня. Под стенами стояли три солдатские складные кровати и складной же столик, заваленный книгами и туго набитыми папками. В папках были чертежи – чего именно, ни я, ни Гагарин не поняли. Ещё рядом со столом стоял зелёный стальной ящик, запертый, и, что в нём, мы так и не узнали. Но что-то очень тяжёлое, ящик даже не удалось оторвать от пола.

В общем, из полезных вещей мы оттуда прихватили два одеяла, а из полезных знаний – знание о тёплой струе воздуха и ещё о чуть ощутимой вибрации, её можно было почувствовать, если тылом кисти коснуться одной из стен…

Ну, а самое главное чуть не ускользнуло от наших глаз: уже на выходе Гагарин случайно посветил на противоположную стену – и увидел нарисованную прямо на стене карту. Целый час до этого мы её не замечали.

Ничем мы не занимались, не распаляйтесь. Мы оба были тупые, как деревяшки. Потом – да. Но не тогда.

В общем, Гагарин держал фонарь, я срисовывала карту на оборот какого-то чертежа, воздух чуть слышно шелестел, а потом откуда-то из глубины по камню, через подошвы, донёсся рёв. Он был далёкий, невнятный, глухой, но в коленках вдруг стало мягко и щекотно.

84

Ригдзин с тех пор, как я его видел последний раз, ещё больше сморщился и скрючился, а вот жена, Маруся, стала ещё более объёмной и статной. Дочери их, унаследовавшие от отца чёрные волосы и раскосые лукавые глаза, а от матери рост и манеру поводить плечами, прятались на своей половине и только изредка как бы по делам выглядывали, пробегали на кухню или в садик, чем-то шуршали. Всего дочерей было восемь, но старшая уже вышла замуж и жила где-то на юге в воздушном замке; младшая, Элька, этой осенью пойдёт в школу.

То ли для маскировки, то ли для дополнительного заработка Ригдзин вкалывал на лесопилке точильщиком и разводчиком. Здесь же, почти на территории, он и проживал. Среди смолистых запахов и звона ленточных пил.

Вообще-то он был одним из тех спецов, которые ставили нам импланты. После войны у некоторых из нас, оставшихся в живых, возникли с имплантами проблемы, так что секретный доктор Ригдзин не жаловался на отсутствие постоянной клиентуры…

Армен был его, если можно так выразиться, самым постоянным клиентом. Разумеется, из тех, с кем я поддерживал связь; про остальных не знаю. Вот и сейчас он проходил у Ригдзина курс массажа и точечного прижигания – без малейшей надежды на реальный успех, а так, чтобы продлить существование. На сегодня процедуры кончились, Армен улетел туда, где остановился, то есть в «Счастливую вдову Нэ». Этакое комплексное заведение: гостиница, бордель и казино. Армен владел им вскладчину с зятем бургомистра и двумя помощниками шерифов.

Можно было, конечно, и мне полететь, там неподалёку есть посадочная площадка, да и много ли Собаке надо? Но я решил идти пешком, налетался сегодня до онемения в конечностях, надо размять ноги, а лишних полчаса уже ничего не решают, да и девчонки Ригдзина как раз собирались в лавочку, вот и пойдём вместе. И потом: если чувствуешь, что опаздываешь, – замедли шаг…

Ясный – самый большой город в нашем полушарии. Он стоит почти на экваторе, но всё-таки немного севернее, поэтому я и говорю: в нашем. На Юге, по крайней мере, три города много крупнее его. Это Лянхай, Путэнь и Орлин. Я был только в Лянхае, меньшем из них, и скажу одно: впечатляет. Не только размерами.

Население Ясного пёстро и обильно, а сам город, хоть и велик в целом, расчленён на девять обособленных частей и потому не производит впечатления огромной человеческой кучи. Жилые кварталы разделены либо густыми парками и садами, либо глубокими оврагами, через которые перекинуто множество мостов. В обширном треугольном устье одного из оврагов, за-над обрывом, висит постоянный воздушный посёлок – Жёлтый. Почему Жёлтый, не знает никто. Возможно, когда-то давно все шары в нём были жёлтыми. Или потому, что его населяли в основном китайцы. Или почему-то ещё.

В Жёлтом и находилась «Счастливая вдова Нэ». А также множество лавок, лавочек, павильончиков, тату-кабинок, кабачков и прочих культурных заведений. Жизнь там не замирала ни на минуту ни днём, ни тем более ночью.

Компанию мне по прогулке составили две средние дочки Ригдзина, Аня и Настя; отец отрядил их в «Умай-ана», магазинчик, где продавали всяческие шаманские и врачебные прилады, ему надо было пополнить запас своих снадобий. Весело чирикая о пустяках, мы спустились с невысокого плато, где стояла лесопилка, на террасу, сразу попав в плотную городскую застройку. Когда я первый раз побывал в Ясном (мне было четырнадцать лет, я закончил восьмилетку и на лето устроился стюардом на паром), меня просто в самое сердце поразили здешние дома, похожие на увеличенные куриные клетки, то есть вместо передней стены – лианная или деревянная решётка, причём у многих домов чисто символическая, между прутьями ограждения можно свободно пробраться. Всё это оплетено хмелем, или плющом, или какими-то другими вьюнами, часто цветущими. И по этим зелёным плетёным фасадам – множество плетёных же лестниц…

А ещё в Ясном принято почему-то носить обувь или на деревянных подошвах, или на кожаных, но с подковками. И весёлый цокот множества молоточков по туфовым или деревянным – здесь они называются «пнёвыми» – тротуарам и мостовым… нет, к этому тоже можно привыкнуть, но…

В общем, я никогда не застревал в Ясном надолго.

Квартал на предмостьях к Жёлтому, через который мы сейчас шли, назывался Перечным – тут в основном жили торговцы пряностями, кореньями и приправами. Тут же они и торговали, кто в лавочках на первых этажах, а кто с одноногих расписанных лотков. Запахи стояли умопомрачительные, продавцы потрясали в воздухе мешочками, связками, пучками, снопами трав, сушёных и свежих, хвалили товар, зазывали внутрь, поскольку всё, что снаружи, – это так, мелочь, самое ценное припрятано…

Я пополнил свой небольшой запас табака. Здесь он всегда свежий и непосредственно с ферм. Для меня трубочка – это как для гадателя карты или для шамана бубен, то есть инструмент, помогающий сосредоточиться. Ну, или погасить эмоции.

Трубочку тоже надо бы обновить, эта уже почти выгорела… В другой раз.

До заката оставался ещё примерно час, когда мы с девочками подошли к подвесному мосту.

Как почти всё в Ясном, мост был деревянный, связанный из коротких аккуратных звеньев с решётчатыми боковыми стенками и матерчатым верхом; доски настила уложены были с расчётливо оставленными щелями, ровно такими, чтобы не проваливалась нога. От ветра и солнца дерево окостенело, рельефно выступали прожилки и сучки. Соприкасаясь, пеналы издавали даже не стук, а глухой звон.

Всё это сооружение, более километра длиной, подвешено было под несколькими сетчатыми шарами. Двое служителей при входе брали плату и следили, чтобы пешеходы распределялись по длине моста более или менее равномерно…

Гагарин

Когда я понял, что старые заслуженные часы мои взяли и остановились, меня охватила не то чтобы паника… но что-то очень похожее. Наверное, это стало последней песчинкой в балласте: выпадение из времени. Потеря самого себя, всей своей прежней жизни, дома, работы, родных – от этого сознание долго и упорно защищается, потому что потери эти слишком чудовищны и не воспринимаются, не проходят сквозь фильтр, что ли. А остановившиеся часы – вот они.

Символ всех прочих потерь…

Хорошо, что Лю это поняла. Или почувствовала. Говорят, у драконщиков чудовищная интуиция, иначе им просто не выжить. Так что она, может быть, и удивилась этому моему погружению в глубокое горе – а может быть, и нет. Если честно, я так и не понял, что она сделала. У неё просто немного изменился голос, и всё – но уже через несколько минут я… не знаю, как это правильно назвать: раскрылся, распался… распахнулся…

Нет, всё не то.

Ладно, что теперь скрывать: я ревел. Я, может быть, даже выл. Я исповедовался ей, я каялся, я на коленях стоял, хотел, чтобы она судила меня – и в конце концов оправдала. Я объявил себя виноватым во всём: в своей тупости, приведшей к смерти Игната, в нерешительности, приведшей к смерти Игната, в страхе за свою шкуру, приведшей к смерти Игната… Я мог, мог рискнуть собой, чтоб спасти его, – и не спас, а вот теперь мы сами выставлены за границы жизни, и уже ничего не изменить. Я был достоин самого худшего на свете, самого страшного. Но я всё равно хотел, чтобы она меня оправдала.

А она сказала только: ну, пойдём. Надо идти.

Она не оправдала. Она простила.

85

Итак, мы заглянули в «Умай-ана», девчонки забрали заказ и поскакали обратно, я почему-то задержался. Здесь хорошо пахло, здесь продавали красивые вещи. Ничего из этого мне было не нужно, да и денег почти не осталось (на звонки, телеграммы и прочее я тратился не считая, и вдруг оказалось, что дно кошелька – вот оно), просто не хотелось уходить. Сначала я подумал, что устал, что мне не хочется встречаться с Арменом и его друзьями, но потом понял, что причина другая.

Шаманы – настоящие, а не те, которые работают на потеху туристам, – все свои инструменты готовят сами. То есть шаман сам подбирает нужное дерево, сам добывает живого зверя, сам находит кости зверя мёртвого. Ну а мастера, которые им в работе помогают (и поверьте мне, я знаю, что говорю: собрать правильный бубен ничуть не легче, чем сделать, например, автожир) – чтобы поддерживать мастерство, да и для заработка, потому что какие с шаманов деньги? – эти мастера делают неодушевлённые макеты бубнов, гадательных сфер, курительных трубок, пернатых сапог, маньяков, ульбраков, костяных и стеклянных ножей для снятия пелены, каменных пузырьков для переноски пленённых духов, наборы игл и щёточек для нанесения судьбы на тело… ну и многого прочего; всё это идёт в продажу и раскупается в основном как украшения, которые можно повесить на стену. Сюда же добавьте и панно, копирующие подлинную нательную роспись знаменитых шаманов. Вот на одно такое я и смотрел, пока не догадался, что интересует меня не столько рисунок, сколько то, на чём он выполнен.

А выполнен он был на коже молодого дракончика, содранной со спины. Вот наметившийся хребтовый гребень, вот – основания крыльев…

И висел ценник – тридцать пять марок.

Я подозвал продавца, здоровенного негра-хасида, даже по этой жаре щеголявшего в настоящем суконном чёрном лапсердаке и в здоровенном чёрном же стетсоне, надвинутом на лоб; пейсы его, толщиной в руку, не свисали, как им положено, а загибались, топорщились вперёд и в стороны подобно бивням мамонта, – и спросил, настоящая ли кожа, и если да, то почему так дёшево. Он возмутился и сказал, что кожа, разумеется, настоящая, а дёшево… ну, во-первых, не так уж и дёшево, а во-вторых, да, цены на драконью кожу таки понизились последнее время, даже упали…

И что, есть другие изделия?

Оказалось, есть. Шаманские колпаки, рукавицы, витые шнуры для маньяков…

Я сказал негру «спасибо» и двинулся в сторону «Счастливой вдовы». Было о чём подумать.

Трёхъярусная «Вдова» висела на дальнем краю Жёлтого посёлка, соединённая с ним непрозрачным матерчатым рукавом – наверное, для того, чтобы любопытным не было видно, кто пользуется услугами заведения. Хотя арка, от которой начинался рукав, была оформлена очень своеобразно и даже вызывающе…

Но я прошёл через неё, не дрогнув и вовсе не испытав чувства перерождения.

Последний раз я был здесь почти четыре года назад, тогда мне нужно было срочно добыть три тысячи марок на лечение Тины, и я плюнул на запреты и начал играть, в том числе и здесь, Армен сказал: ну, только недолго. Я набрал тогда нужную сумму, Тину подлечили…

Ладно. Это уже настолько в прошлом, что кажется сном.

Нижний холл «Вдовы» был небольшой и круглый, пол – обычная для Ясного деревянная решётка, планки гладкие, провощённые; стены свежераскрашены вертикальными полосами, тёмными и светлыми, и то тёмная, то светлая – заменены узкими длинными зеркалами. Эффект от этого очень хорош: кажется, что ты попал в бесконечное пространство, разделённое не слишком плотными занавесами. Чуть сбоку, мало заметная, ютилась стоечка мадам, а на диванчиках и в креслицах под стенами сидели подруги – шесть штук, все в струящемся и летящем.

(Ещё когда я всерьёз зарабатывал на жизнь, таская повсюду туристов, мне часто приходилось объяснять, что нагота на Эстебане неэротична, она у нас ассоциируется с тяжёлой опасной работой, с потом, страхом и – нередко – мучительной смертью. Слушают, понимают, кивают, сочувствуют. Потом опять спрашивают то же самое. Землюки…)

Мадам появилась сзади, с большим бокалом в руке. Не растерявшись, сделала вид, что принесла его для меня. Я покачал головой.

– Тогда что желает господин?

– Хочу повидать Армена.

– О-о… Господин Лупаро сейчас в игорной комнате, это верхний ярус…

– Я знаю.

– Но он не предупреждал…

– И не должен был.

– В общем, он там. Но захочет ли он вас видеть… и если не захочет, то…

– Спасибо, мадам. Я не могу представить себе ситуацию, чтобы он не захотел меня видеть.

Это я только сказал так. Представить – уже мог.

86

В отличие от нижнего холла, недавно отделанного заново, игорные комнаты наверху оставались всё теми же, что я помнил: затемнённые стены из плотно переплетённых ошкуренных лиан, такой же потолок, с него свисают светильники с коническими непрозрачными абажурами; они подвешены так, что руки игроков освещены, а лица – нет. И ещё похожий светильник над лестницей: каждый входящий освещён, а кроме того, он, попав сюда из светлого помещения, несколько минут должен привыкать к полумраку. Мне в подобных случаях привыкать не требуется, так что пару забавных сценок я уловил: игрок постарше наклонялся к уху игрока помоложе, показывал на меня и шептал, наверное, такие слова: «Видишь вон того? Никогда не садись с ним играть…» – после чего я удостаивался любознательного запоминающего взгляда.

Курить здесь, понятное дело, запрещалось, но специальный аппарат под потолком выдувал тонкой струйкой ароматный дым. Из-за этого световые конусы над столами казались единственными плотными и имеющими форму предметами в этом пространстве, всё остальное чуть-чуть размывалось и плыло.

Армена, разумеется, в большой комнате не было, да и что бы ему тут делать? Я постоял у одного столика, у другого, посмотрел на игру. Взял у пробегавшего официанта бокал, сунул ему сложенную особым образом бумажную марку. Через несколько минут он принёс сдачу: две монетки.

Я вернул ему пустой бокал и неторопливо пошёл к портьере, отгораживающей игровое пространство от низменных учреждений: ссудной кассы и уборной. Ещё там была фальшивая дверь с надписью «Босс» – и другая, совершенно неотличимая от стенных панелей дверь безо всяких ручек и надписей. В неё следовало постучать. Я постучал.

Дверь тут же беззвучно приоткрылась, оттуда высунулась рука и втянула меня вовнутрь. Рука принадлежала громиле по имени Айзенштук. Не знаю, с каких лет он носит это имя, но оно ему очень к лицу. Примерно моего роста, но в два раза тяжелее, плечи и задница одинакового размера, но… В общем, это проблемы его противников. Лицо никогда ничего не выражает, и непонятно, что на нём делают два голубых ясных живых немигающих глаза.

– Привет, – сказал он.

– И тебе привет. Как Нами? Как дети?

– Лучше, чем могло быть, – хмыкнул он. – Иди, босс тебя ждёт.

Айзенштук отодвинул портьеру, я, пригнувшись, вошёл в малую игорную. Здесь, собственно, был только один стол, но именно за этим столом спускали (и иногда приобретали) целые состояния. Сейчас игры не было, знаменитый стол застелен был бумажной скатертью и использовался как простой обеденный. Сидели: сам Армен, его племянник Макбет, женщина лет сорока, которую я раньше никогда не видел, и – бывают же в жизни такие совпадения! – Пауль фон Белофф собственной толстомордой небритой персоной.

– Приветствую всех, – я поклонился.

– Здравствуй, друг! – Армен из-за стола поприветствовал меня бокалом. – Присаживайся, наливай, закусывай. Ты с дороги? Тем более. Мы уже заканчиваем разговор, но ты послушай, послушай, тебе тоже будет интересно.

Фон Белофф скользнул по мне скучным взглядом и чуть заметно подмигнул, а вот женщина, похоже, смешалась.

Я плеснул себе немного фирменного ячменного бренди, взял половинку очищенного персика. Откинулся на спинку кресла. Разговор, безусловно, уже закончился, просто Армен зачем-то показал мне своих собеседников; ну а им – меня.

– Собственно, добавить мне нечего, – сказал фон Белофф. – Думаю, и вам, и нам нужно прокачать эту информацию по своим каналам – и потом сравнить результаты…

– Куда так спешить, любезный? – Макбет слегка приподнял свои тяжёлые черепашьи веки. – Есть ещё одна важная тема. Затрагивает. Эти, – он поднял два перста к потолку, – не могут не знать. Но не реагируют никак. Почему?

Женщина и фон Белофф переглянулись.

– Это то, что беспокоит нас больше всего, – сказала женщина. – Больше самого факта подготовки. Это может означать только то, что всё затеяно землюками, проходит под их контролем и приведёт в результате к полной оккупации…

– Хотя куда уж полнее, – сказал Армен, подтянул к губам шланг с мундштуком и сделал затяжку; оказывается, под столом стоял кальян. – Вас понял, и соглашусь с Паулем: медлить нельзя ни минуты. Задействовать всех осведомителей во всех сферах… да. Пф-ф-ф-ф… Так вот, пока обстановка остаётся сложной, наши встречи должны быть более конспиративны, чем эта. Пауль, друг мой, вы не придумаете, как их организовать?

Фон Белофф кивнул.

– Ну, а на сегодня, похоже, всё? Был очень рад вас видеть… Макбет, проводи гостей… и заодно посмотри, что у нас на заднем дворе. Айзен, ты тоже.

– Дядя, а…

– Потом. Я скажу, когда.

И мы остались одни.