Абориген

Люсьен

Мне кажется, они не имели цели непременно меня убить. Во всяком случае, им вовсе не хотелось рисковать собой, чтобы исполнить – что? Свой долг? Чей-то приказ? Мы несколько часов, до сумерек, опасно и медленно кружили вблизи иссохшего озера, скрывались за камнями, пытались тихо, ползком зайти друг другу в тыл. Пару раз мне удалось сделать прицельные выстрелы – правда, издалека; да и времени, чтобы прицелиться как следует, не было. Но, наверное, кого-то моя пуля – вернее, тонкий оперённый дротик – зацепила: мне потом попались следы крови на песке. Но куда делись мои противники… куда-то делись. Не знаю. Во всяком случае, больше никто не стрелял. Но и остров они не покидали. Наверное, ушли в пещеры. Если есть сухое озеро, то должны быть и пещеры.

(Гидрология нашей планеты очень сложная. В университете мне этим просто просверлили дыру в темечке. «Гидрология нашей планеты очень сложная». Есть такая древняя китайская пытка (кстати, о гидрологии): капать водой на темечко. «Гидрология нашей планеты очень сложная…» – так начиналась буквально каждая лекция. По гидрологии, естественно.

Но продержаться мне удалось больше года. Потом даже появилось какое-то извращённое удовольствие от бесконечной зубрёжки – и чтения, чтения, чтения, чтения.

Потом пропал отец, и университет пришлось бросить. С облегчением ли? Уже и не знаю…)

Если они – думаю, их было двое – ушли в пещеры, то мне не стоило оставаться на острове. Ночью у них могут появиться новые козыри. Например, приручённые друкки. Добродушнейшие ночные существа, в темноте видят, как мы днём. Найдут меня и поднимут весёлый гвалт…

Надо было сматываться – вот что я хочу сказать. Проявить благоразумие и сматываться. Но уже не было сил лететь обратно в Столбы. И даже в Ньёрдбург не было сил лететь, хотя он немного ближе.

Организм сам, меня не спрашивая, доплёлся до вертолёта, забрался в него, запустил моторы. Потом поднял машину и повёл вдоль Стены на восток – там была скала Чудная. Ещё одно моё потенциальное владение.

В воздухе мне стало лучше. Вернее, в воздухе мне стало ясно, до чего же мне было хреново на земле. Это началась реакция на стресс, на… на бой, на схватку, духи побери, меня хотели убить…

Болела голова. Не просто болела, а – болела. До тошноты, до пламени в глазах. Это у меня после последнего неудачного прыжка – парашют перехлестнуло стропой, в последний момент удалось её отсечь, но посадка оказалась чересчур жёсткой, и прыгать мне до сих пор нельзя – а когда будет можно, никто не знает.

Может быть, никогда.

В какой-то момент Стена и Башня – основные мои ориентиры – пропали из виду, и это показалось нелепым и досадным, чья-то дурная шутка, и всё. Потом до меня как-то дошло, что я лечу в тумане. Потом ударил дождь, и надо было продержаться в воздухе и не опуститься слишком низко, высотомер безбожно врал. Потом внизу оказалась земля, дымный луч нижней фары нарисовал продолговатое пятно, земля приблизилась, нет, это была вода, сплошная вода, из которой торчали какие-то стебли, по ней лупили быстрые тяжёлые капли и неслись круглые волны, вздымаемые винтом, вертолёт плюхнулся в эту воду и погрузился по брюхо, и тут же заглохли моторы, доносился только рокот шестерней редуктора, надо было дождаться, пока остановится винт, и всё слышнее становились звуки дождя и ветра, почти бури, не знаю, куда меня занесло, ничего не было видно за пределами светового пятна от посадочных фар. Наконец можно стало перебраться через борт кабины – воды под ногами оказалось не так уж много, даже не до колен. Теперь… фонарь… ружьё – зарядить…

Голову сжимало с висков так, что казалось: она принимает форму топора. Туповатый ещё, но вполне себе топор.

Колун.

Под ногами скоро захлюпало – там была уже не сплошная вода, а напитанный ею мох. Стали попадаться деревья. Не знаю, сколько прошло времени. Час или три. Могло быть уже и утро – под такими тучами всё равно будет темно.

Потом оказалось, что я стою перед воротами дома. Вернее, не перед воротами, а перед проёмом ворот. Стена – чуть пониже человеческого роста – сложена была из плоских, грубо отёсанных каменных блоков, их делают из местного слоистого камня, почти белого и шершавого на ощупь; он очень лёгкий и удобный для обработки, но дома из него не строят – в таких домах всегда влажно, он натягивает воду и из почвы, и из воздуха.

Гидрология нашей планеты очень сложная…

Иногда мне кажется, что голова моя – особенно когда она болит – вот-вот лопнет от ненужных сведений. А иногда – просто хочется выть…

За стеной был неширокий двор, справа от проёма – маленький круглый бассейн из такого же камня, слева – поленница, дальше какой-то навес, кухня, наверное… дорожку к дому когда-то вымостили булыжниками; между ними проросла трава… Сам дом, бревенчатый, чёрный от времени и дождя, смотрел на меня двумя пустыми окнами – и третьим глазом слухового чердачного окна. Дверь была приоткрыта…

Оставалось шага три до крыльца, когда в спину мне упёрлось что-то немыслимо острое, и сорванный голос произнёс:

– Руки за голову. На колени. Теперь – мордой вниз…

Прикосновение раскалённого лба к мокрому холодному булыжнику оказалось невыносимым. Невыносимо-пронзительным. Мир вспыхнул и погас.

Кумико

Я заволокла его под тент, там было сравнительно сухо, перевернула на спину. Зажгла фитильную лампу. Лицо поначалу показалось мне смутно знакомым, но, как я ни напрягала память, вспомнить, где его видела, не могла – и в конце концов решила, что это и не важно. Север всё время говорит, что на самом деле мы никогда ничего не забываем и в нужный момент вспоминаем всё, что нужно; а если не вспомнили, то либо не хотели, либо… либо что-то ещё.

Мы ведь не всегда себя до конца понимаем, правда?

Мне, например, сейчас просто хотелось всё забыть. Вообще всё. Утром взять и проснуться без памяти.

На всякий случай я связала пленнику руки – не за спиной, а впереди. Вряд ли он был бы опасен для меня и со свободными руками, но не хотелось вводить бедолагу в соблазн.

Потом я пошла к «Махмади». В грузовом ящике я всегда хранила НЗ – то, что положено было иметь в обязательном порядке плюс довольно много сверх положенного. В частности, две литровые фляги хорошего выдержанного рома. Ещё там было немного консервов, крупы, несколько ножей, сигнальные ракеты, топор и пила – в общем, то, что может понадобиться, если застрянешь вдруг на необитаемом острове. В таиге это не спасёт, но зато там нет и заботы об еде и питье…

Островов, если честно, я всегда опасалась больше. Хотя и к выживанию на островах Север готовил меня отменно.

Ладно, признаваться – так признаваться: я боялась драконов. Не рационально, не так, как положено не то чтобы бояться, но разумно опасаться этих тварей, – нет, просто я знала, что при встрече с драконом могу не выдержать и потерять над собой контроль.

И, может быть, даже убить его.

Пленник среагировал уже на запах рома: я видела, как его глаза дрогнули и задвигались под веками. А после пары глотков он даже попытался сесть.

Я помогла ему, подсунула под спину чурбак, села напротив, держа заряженный арбалет в руке. И – сама отхлебнула из фляжки.

Хороший, однако, ром, двадцать четыре года выдержки…

Мне вдруг подумалось, что цена этой фляжки вполне сравнима с ценой остального моего имущества. Это было почти смешно.

– Легче? – спросила я.

Он кивнул.

– Ты кто? И откуда взялся на мою голову?

– Люсь… – он закашлялся. – Люсьен. Ак-кам. Меня зовут Люсьен Ак-кам. Это… скала Чудная?

Оп-па! Так вот почему мне показалось знакомым лицо!..

– Сын нашего драконщика?

– Почему вашего? Он был свой собственный драконщик.

– Последний год он работал на нас. Вернее, на отца.

Тут он заметил, что руки у него связаны.

– О, духи. А это ещё зачем?

– Мешает?

– Ну, если тебе так спокойнее… Ты – дочка Снегиря?

– Да, я – дочка Снегиря. И сама – Снегирь. И это действительно скала Чудная. Ты что, меня искал?

– Нет… – он снова закашлялся. Я ждала. – Я и не знал, что ты здесь. Мне нужна была именно эта скала.

– Зачем?

– Ну… Я её… как бы это сказать… покупаю.

– А-а, – сказала я. – И на хрена она тебе? Тут ничего нет. Драконы улетели…

– Я знаю, – сказал он. – Дело в том… В общем, я ищу своего отца. По всей вероятности, он пропал на Котуре. А скалу я покупаю в придачу – ну, как бы для отвода глаз…

– А ничего, если я тут пока поживу? – спросила я.

– У тебя аспирин есть? – спросил он. – Дашь аспирину – и живи, сколько хочешь.

– У меня есть аспирин, – я встала. – Только…

– Что?

– Ничего, – и повернулась, чтобы идти.

– На Котуре меня хотели убить, – бросил он мне в спину. Я не остановилась. Ничего нового он мне не сказал.

77

Когда я ввалился в «Зелёного дракона», там стоял нездоровый гам. Как-то сразу стало понятно, что пирога с улитками мне сегодня не съесть. И действительно, увидев меня, бармен знаком показал, что ему необходимо со мной поговорить, я зашёл в тупичок возле стойки, он тут же возник рядом и очень коротко и чётко объяснил мне, что тут произошло пять минут назад. Я поблагодарил его и бросился искать Гагарина.

Если бы этот оболтус держал свой вертолёт на стоянке, как подобает солидному человеку, я бы успел его перехватить – и тогда не вся история близкого мне человечества, но очень многое пошло бы по-другому. Но вертолёт стоял, как потом выяснилось, во дворе дома, где Гагарин снимал спальный чулан…

В общем, я увидел только, как жёлтое поджарое брюшко его «КМК» с цифрой «6» проскользнуло наискось над улицей – и скрылось из виду.

Если бы я держал Собаку на стоянке, я бы нашёл Гагарина в небе и догнал. Но, улетая с туристами, я не придумал ничего лучше, чем сдать её на хранение в почтовый ангар – это было хоть какой-то гарантией, что в машину не заберутся с нехорошими целями. Учитывая, что под сиденьем спрятан «подарочек» от Денисова…

Но взять её я смогу не раньше утра.

О, духи!..

Оставалось надеяться на одно: что всё обойдётся.

Я стоял посреди улицы и бил себя кулаком в открытую ладонь (чтобы не бить по лбу, наверное), когда услышал за спиной неуверенное:

– Север?

Я оглянулся. Ко мне торопилась, чуть припрыгивая, Маша Прилепская, давняя моя коллега по «Гуманитариуму», ныне закрытому за ненадобностью учебному заведению в Ньёрдбурге; это было моё первое стабильное место работы после войны и дальнейших приключений тела. Маша вела историю Конфедерации. Тогда ей было лет двадцать пять…

– Марья!.. – мне захотелось её обнять. Почему-то. У нас с ней не было никаких отношений, разве что непринуждённость. С нею рядом было легко. – Неужели ты?

– О! Узнал! Меня ещё можно узнать?

– Спрашиваешь! Ты тут живёшь, что ли?

– Да. Представь себе. А ты?

– Я – нет. Я в Дальнем. Приезжал сюда на суд…

– Ах, вот оно что… Слушай, а сейчас что ты делаешь? Вот прямо сейчас?

Я пожал плечами:

– Хотел поймать одного молодого идиота. Но не успел. Так что… боюсь, неотложные дела у меня кончились.

– Пойдём ко мне? Посмотришь, как я живу. Честное слово, я так обрадовалась… даже не знаю, с чего. Просто.

– Пойдём, – сказал я.

– Ты голодный?

– Ты даже не представляешь, как…

Марья жила с мужем и тремя пацанами-погодками в достаточно просторной, но жутко захламлённой квартире на третьем этаже большого дома на окраине. Это был дом «с выносом», в виде перевёрнутой пирамиды – второй этаж выступал над первым, а третий – над вторым. На плоской крыше был разбит садик, туда мы и поднялись чуть позже, после знакомств и обменов приветствиями. Муж Марьи, пожилой (заметно старше меня) кореец (по имени тем не менее Виктор), намекнул, что неплохо бы поесть – и сам занялся готовкой. Жаровня стояла тут же…

Нашим объяснять ничего не надо, для неэстебанцев же замечу, что кулинария у нас является чем-то вроде национальной идеи. Искусства у нас в основном прикладные, великой литературы как-то не замечено – опять же за исключением мемуаров, – театр существует только в крупных городах, а всё, что связано с техникой, для нас недоступно. Но на одежде и тем более на кулинарии народ оттягивается. Тем более что в одном котле под плотно закрытой крышкой у нас долго томились три кухни с богатейшими традициями: китайская, русская и немецкая. Что получилось… думаю, можно даже не описывать. Можно просто представить.

Причём, как это всегда бывает, существенные ограничения по ассортименту исходных продуктов (например, мясо у нас – практически только баранина и козлятина, очень мало свинины – и лишь последние двадцать лет крестьяне понемногу стали разводить птицу, в основном страусов) привели к изощрённейшим методам обработки и изобретению каких-то немыслимых сочетаний мяса, фруктов, овощей, кореньев, трав, орехов, круп, ягод, пряностей – и, конечно же, грибов. Грибы – и завезённые в разные времена с Земли, и местные (непостижимым для биологов образом оказавшиеся идеально приспособленными для питания людей – в отличие, как ни смешно, от земных грибов, которые просто вкусны, но не слишком питательны), – входят едва ли не во все блюда, а жидкий грибной соус стоит на каждом столе рядом с солью.

Виктор решил выделиться: он обошёлся без грибов. Ягнятина, нарезанная не очень толстыми ломтями, отжатая в терпком белом вине и поджаренная над раскалёнными углями так, что образовались хрустящие корочки, а внутри ломтя мясо истекало соком, была подана с орехово-лимонным соусом, можжевеловыми ягодами «Фудзи» и тёртым мягким сыром с травами. Гарниром был молодой папоротник, приготовленный на пару и приправленный ароматным соевым уксусом, и столовая несладкая дыня. Запивали мы эти изыски домашним вином из красных слив…

Естественно, под разговоры.

Нет смысла пересказывать всё, о чём у нас текла беседа. О многом. Марья за те два года, что мы проработали бок о бок, наверняка узнала обо мне больше, чем я сам хотел бы кому бы то ни было рассказать, – поскольку была чутка и наблюдательна, а я ещё не совсем оправился от войны, поражения и послевоенных скитаний. Но при этом она была ещё и тактична настолько, что почти не выдавала этого своего тайного знания. А я, в свою очередь, когда понял, что она обо мне многое знает, сделал вид, что ничего не понял. А она наверняка поняла, что я понял, и тоже не подала виду. Это была такая увлекательная игра, прервавшаяся внезапно…

Потом расскажу.

Но вот сейчас мы оба как бы забыли, что притворялись простачками, и говорили откровенно. Мне нужен был союзник, ей – тоже. Не ей одной, конечно, – всей её семье. И что меня немного обрадовало, помощь моя нужна была не сию минуту, а в перспективе, хотя и довольно близкой.

Я рассказал, что мог (в общем, почти всё, не упомянув лишь того, где может скрываться Кумико), о деле Снегиря, о моих догадках и планах дальнейших действий. И о том, чем мне могут помочь Виктор и Марья. И их ребятишки.

Марья же вывалила на меня ещё одну странную проблему.

Как многие горожане, они владели на паях – на семь семейств – довольно большой плантацией на юго-западе, вблизи от большого острова Глаузер. Плантация опиралась на несколько скал и скалистых островков, очень любимых драконами. И вот эти драконы начали один за другим умирать. По совершенно непонятным причинам. Из почти полусотни вскоре остался десяток. Не так давно один из совладельцев обнаружил на скалах отравленные тушки ягнят, до которых драконы большие охотники (не в смысле добыть, а в смысле пожрать). Поняв, что дело не просто нечисто, а чрезвычайно нечисто (и рассудительно остерёгшись, поскольку тому, кто убил дракона, человека замочить – как плюнуть), он сделал вид, что ничего не заметил, поделился информацией только с Виктором и Марьей – и продолжил наблюдение, желая выявить гада и уж тогда потолковать с ним на языке ножа. Гада он не выловил, но вроде бы как рассмотрел – это оказался один из пайщиков, сталевар с Глаузера. Потолковать с ним не удалось, потому что на следующий день этот сталевар в буквальном смысле слова сгорел на работе, – а ещё через день оставшимся пайщикам предложили продать плантацию за смешную цену… Кто предложил? Посредническая фирма из Фэньхундао, концов не найти. Было также намёками доведено до сведения, что пусть берут деньги, пока предлагают, поскольку после того, как сдохнут все драконы, скалы эти не будут стоить вообще ничего.

Что самое странное – или страшное? – так это то, что подобные случаи происходят на юге уже второй год, мы просто не слышали. Кто-то за бесценок скупает скалы и острова, травя перед этим драконов…

Возможно, так серые пытаются ограничить производство пыльцы и вздуть на неё цену. Или взять Конфедерацию за горло, дать почувствовать ей, насколько она зависима от нашей маленькой планеты. И тем самым вытребовать что-то большое, важное.

Но Конфедерации, похоже, на всё это плевать, поскольку на сигналы она не реагирует – ну, абсолютно.

Мы обсосали этот вопрос с разных сторон и так ни к чему и не пришли. А я заодно вспомнил, что именно мы с Марьей в своё время посчитали, что произойдёт, если Земля вдруг перестанет покупать наш продукт.

Через два месяца у нас начнётся энергетический голод, а через полгода, когда все запасы стержней иссякнут – рухнет вся транспортная система. Мы опрокинемся в каменный век…