Абориген

31

Рано утром – солнце ещё не взошло – я посадил Собаку на общественной стоянке городка Три Столба, пристегнул её цепочкой к парковочному блоку, сунул в него медяк – и пошёл к шерифу.

Три Столба называются так по имени скал, возвышающихся над городком. Скалы эти – излюбленное место для парашютистов; они достаточно высокие, метров под двести, отвесные, и под ними есть свободное место, где можно безопасно приземлиться. Когда-то здесь была школа драконщиков, но потом учитель, Артур Ак-кам, исчез (и, скорее всего, погиб), а школа, естественно, самораспустилась.

Конечно, на пользу округе это не пошло…

Впрочем, городок не бедствовал, всё-таки близость Башни имела значение. Все города и посёлки, расположенные вокруг Башни, как-то скверненько богатели за счёт торговли – и той мизерной контрабанды, которая ещё просачивалась сквозь щели. В отличие от остальной планеты, где давно уже забили толстый железный болт на прародину и выстраивали жизнь вполне самостоятельную.

Что, надо сказать прямо, было не просто. Жизнь получалась скудная. Главную роль в скудости играла энергия – точнее, её отсутствие…

Нет нефти, практически нет приличного угля. Местами есть горючие сланцы, но они такого качества, что перед тем как сжечь, их нужно переработать. Древесина большинства местных деревьев не горит, а в лучшем случае тлеет – после того, как её просушишь. Да, во многих местах выращивают земные деревья и из них делают древесный уголь – но этого едва хватает на нужды химии и той минимальной металлургии, которая ещё осталась, и особых перспектив увеличить производство угля не предвидится – по крайней мере, в обозримом грядущем. Практически нет рек, вода впитывается в пористую породу, и если течёт, то под землёй. Да, дуют ветра, но даже если все удобные места утыкать ветряками, это даст нам процентов десять от потребного – при самом оптимистическом раскладе. Я считал, и у меня получалось гораздо меньше. Да, можно добывать торф. Торф горит прекрасно. Добывать торф опаснее, чем собирать пыльцу… однако же – приходится идти и на это.

Кажется, я перечислил всё.

Можно не напоминать, что разработка любых источников энергии, которые по технологии чуть-чуть сложнее ветряков или паровых котлов, нагреваемых с помощью вогнутых зеркал, нам строго запрещена? Можно? Спасибо.

Уран, например, у нас есть, и его немало – а толку? Нет, хорошо, конечно, что он есть, из урановых руд мы добываем гелий, без гелия нам никак… но сам уран мы перерабатывать и не можем, и не имеем права.

Так что живём мы на привозном «топливе» – ядернокаталитических элементах, тех самых стержнях, разлагающих простую воду на кислород и водород. Без них нам труба. Не протянем и месяца.

Земля же – а тем более все остальные планеты – живут на нашем концентрате… Без него – труба им. Не протянут и недели.

Получается баш на баш. По полной справедливости. По такой справедливости, что аж зубы крошатся…

Я вышел на центральную улицу и чуть не столкнулся с невысоким худощавым парнем лет двадцати, одетым как-то не по-здешнему. Одежда – в отличие от тату – мало что конкретного говорит о человеке, хотя какое-то впечатление оставляет. Но вообще-то я довольно точно именно по одежде определяю, откуда человек прибыл и кто он примерно по роду занятий. Так вот, про этого парня я ничего внятного сказать не мог, разве что понятно было: он точно не из Трёх Столбов и вообще не из Ньёрдбургской округи.

Лицо его было чистым, а на левом запястье синел знак незнакомого мне цеха.

– Простите, – он отступил на полшага и поклонился. – Я задумался и не смотрел по сторонам. Я не ожидал, что в такой ранний час…

– Всё в порядке, – сказал я. – Могу чем-то помочь?

– Я пытаюсь найти городской архив…

– Вряд ли они начинают работать так рано. Пойдёмте, мне почти туда же.

– Разве архив не работает постоянно?

– Здесь – нет. Этот городок если спит, то весь. Я думаю, архив откроется часа через полтора. Но там напротив есть бар – вот он уж точно не закрывается никогда.

– Вы тоже нездешний?

– Нездешний. Хотя бываю часто. А что, заметно?

– Ну, вы так сказали: «Этот городок». Про своё так не говорят.

– Да, точно… А вы, как я понимаю, откуда-то издалека?

– Весьма. Фэньхундао, если это вам что-то…

– Ну, ещё бы. Я там даже был когда-то. Город Десяти Тысяч Шаров, как сейчас помню. И что, всё так же десять тысяч?

– Если честно, их и в лучшие времена набиралось с трудом пять-шесть. А когда вы там были?

– Ещё до войны, – на всякий случай я соврал.

– Ого. Ну, тех-то шаров уж точно не осталось ни одного. Но есть новые, очень красивые…

Так, болтая о пустяках, мы дошли до мэрии; спутник мой слегка прихрамывал. Здесь, в Трёх Столбах, вся власть сосредоточена в одном здании, только входы разные: бургомистрат – с высокого крыльца в центре, шериф – в массивную дверь справа, суд – в дверь попроще, слева. Газеты занимают половину подвала, вход слева за углом. А если обойти дом справа, то там тоже будет спуск в подвал, так вот он и есть городской архив. А через площадь наискосок – знаменитый бар «Зелёный дракон», который ни разу не закрывался за последние семьдесят лет и даже во время войны функционировал исправно, обслуживая и нас, и синих, и серых, и землюков – едва ли не одновременно…

Я всё объяснил Люсьену – так звали парня, – а сам пошёл к телеграфу. Телеграф открывался раньше всех прочих государственных учреждений, но я с четверть часа ещё потоптался под дверью, пока не пришла заспанная и ворчливая Лола. От неё пахло маленьким ребёнком. Сначала я позвонил в школу, но там трубку не брали. Тогда я отправил две телеграммы: одну Тине, что долетел, и одну – директору, что вызван по срочному делу.

Этот пункт программы предлагаем считать выполненным.

О духи, если бы и с другими можно было покончить так просто и быстро…

32

Обе городские газеты, «Молния» и «Хозяин», располагались в одном коридоре дверь в дверь, пользовались одной типографией – и при этом смертельно враждовали. Репортёры, разумеется, писали и в ту, и в другую – правда, под разными именами.

Например, Гагарин в «Хозяина» писал как Гагарин Бланш, а в «Молнию» – как Виола Кетчер. Поскольку «Хозяин» был газетой респектабельной, а «Молния» обожала скандалы.

Я не очень рассчитывал застать поганца здесь, волка ноги кормят, но я рассчитывал хотя бы выяснить, где он может быть. Меня неплохо знали в обеих – и уж такой-то информацией могли поделиться.

Сначала я сунулся в «Хозяина» – и немедленно окунулся в разборки.

– Ну, чего тебе ещё?

– Вы когда строчки будете считать? Хвост.

– Большой?

– Двадцать одна.

– Вынимай пробелы.

– Вынул давно.

– Заголовок в одну строку перебери.

– А толку? Всё равно хвост. Сокращать надо.

– Как я тебе сокращу? Заказной материал, отощаем неустойки выплачивать. Развёрстывай в две колонки.

– А свиноводство куда?

– Хм… Тогда так. Заказуху – на чердак, свиноводство – в подвал…

– Без макета перевёрстывать не буду.

– Ну что ж ты такой вредный, Михалыч?

– Сказал – не буду. Сяоянь, пиши перевёрстку по вине редакции.

– Да будет тебе сейчас, будет макет…

– И свиноводство целиком не встанет.

– Это уже моя забота. Ставь, сколько влезет. Остальное – в следующем номере пойдёт.

Я кашлянул, и все трое – редактор, метр и наборщица – уставились на меня так, словно я только что нагадил в углу.

– Э-э… – начал я, вдруг под этими взглядами изрядно оробев. – Гагарин…

– Вы что?! – редактор встал. – Вы что, не понимаете – люди работают! Здесь – люди – работают! И не смейте отвлекать! – он сорвался на взвизг. – Всё – в письменном виде! Ящик у двери.

– Но мне только…

– Вон отсюда!!!

Хм. Наборщицу я определённо где-то видел…

В редакции «Молнии» было тихо и пусто, на скамейке у входа, подобрав ноги, спал мальчишка-курьер, рядом с ним важно, обхватив ручками толстые пузики, сидели два маленьких друкка, дверь кабинета редактора украшал висячий замок с пломбой, а в общей комнате на шесть столов, развалившись вальяжно, сидел под вытяжкой Квинт Полуян (тот самый, который «В. Пепел» и которого выперли из столичной «Юности Эстебана» за серию разоблачительных репортажей о никогда не существовавших предпринимателях и чиновниках) – и курил костяную трубку. Судя по запаху, табак был контрабандный.

Увидев меня, он сразу сделал стойку – причём не меняя позы и даже не дрогнув веком. Настоящий охотник.

– О, – сказал он приветливо и чуть рассеянно. – А мы только вчера вас вспоминали. Типа, вот с кем надо бы пообщаться… – он медленно перетёк в деловую позу и как бы незаметно для себя положил руку на блокнот и карандаш. – Что вы обо всём этом думаете?

– Интервья не получится, Квинт, – сказал я, подходя поближе. – Хотя бы потому, что я ещё абсолютно ни черта не знаю – только что прилетел. И вообще я забежал, потому что ищу Гагарина.

Он посмотрел на меня странно.

– Север? Вы меня не разыгрываете? Ну… вижу, что нет. Вот это номер!..

– Квинт. Я слушаю. Очень внимательно.

– Многие хотели бы найти Гагарина… То есть вы вообще ничего не слышали?

– Старик, – сказал я. – Я вчера днём получил телеграмму в десять слов. Весь день и всю ночь я летел над таигой – а там газет не продают и радио не провели ещё. Что я мог слышать?

Он отложил трубку. Она продолжала дымиться.

– Да-да… Значит, так: последний раз я видел Гагарина дней двенадцать тому. Он хвастался, что напал на какую-то сногсшибательную информацию. Потом в «Ньёрдбургере» появились две его статьи о Снегире и триадах. А нашему шерифу передали целую папку с документами – на ту же тему. Шериф приказал вскрыть сейф Снегиря в банке…

– Ничего себе.

– Да уж. И там нашли много интересного, в этом сейфе. А на следующий день редакцию «Ньёрдбургера» взорвали, четверо убитых…

– А Гагарин?

– Неизвестно. Говорят, трупы страшно изуродованы, и я совершенно не в курсе, чем там закончилось опознание… В общем, Север, вам предстоят непростые дни. Слушайте, давайте договоримся: я вас буду оперативно снабжать всеми слухами, а вы мне дадите эксклюзивное интервью ещё до оглашения приговора? Скажем, поздно вечером накануне?

Я согласился.

Увы – не пригодилось…

33

В двух вещах я был уверен почти: что Снегирь не водил шашней ни с триадами, ни с нашими серыми сверх обычного необходимого минимума – то есть не мог наш шериф нарыть в его сейфе ничего такого, что дало бы ему возможность подвести Игната под суд; и что Гагарин не писал те статьи. Они были написаны вполне в его стиле, но – все характерные словечки и обороты Гагарина повторялись как-то слишком уж механически, без вдохновения.

А главное – я не мог поверить в его предательство…

Я говорю «почти», потому что послевоенная жизнь приучила меня ко всему, но сейчас я, наверное, просто по обычаю избегал сглаза. Скажешь «уверен вполне» – и мироздание постарается сотворить с тобой такое, что потом мотаешь башкой, в глазах туман… ну и вроде того.

34

Шериф был молод, смел и глуп. Такие появляются часто, живут быстро и кончают плохо. Но пока они есть, с их существованием приходится мириться…

Естественно, он был на все сто двадцать процентов уверен, что защищать такого богатого (и так долго скрывавшего свою сучью сущность) негодяя, как Игнат Снегирь, может только ещё худший, ещё более прожжённый негодяй. Он знал, он верил, что скоро наступит светлый правильный день, и меня он бросит в ту же кутузку, потому что есть за что, потому что не может не быть за что… Особенно обидно, что такие вот пацаны свято верят в свою правоту – и что они честны. Это обезоруживает, я не могу рассматривать таких как врага.

Поэтому я терпелив. Я поверенный подсудимого, я должен не только ознакомиться с делом, но и выслушать самого клиента. Возможно, объяснение произошедшему следует искать в каком-то другом направлении?..

В конце концов мне твёрдо обещано, что после того как судебный следователь закончит допрос, я смогу поговорить с подсудимым.

А кто у нас следователь? – и ещё двадцать минут уходит на то, чтобы доказать: я имею право на эту информацию. Ну ладно, не двадцать. Семь с половиной. Но кажется, что двадцать.

Следователь у нас Карачаров. Шамиль Иванович? Шамиль Иванович. Это хорошо… ха-ха.

Шериф видит мою радость и пугается, что выдал важную тайну и что Карачаров со мной в доле. И теперь великое дело разоблачения негодяя и торжества справедливости обречено на провал.

Да.

Оно не то чтобы обречено, но вероятность благоприятного исхода повысилась. Не потому что Шамиль со мной в доле, а потому что он уж точно ни с кем не в доле. И он умный. И его не запугать. Так что, Игнат, возможно, мы уже сегодня… молчу. Молчу.

35

А пока, воленс-ноленс, шериф выкладывает передо мной объёмистый прошитый фолиант – материалы полицейского расследования. И приставляет ко мне дружинника, незнакомого вислоусого пузана с тату профсоюза грузчиков. Видимо, шериф полагает, что в случае чего этот парень просто завалит меня своей массой…

Я вспомнил, где видел наборщицу. В воздушном «городе развлечений» Фэньхундао, где наш с Кумико беззаконный медовый месяц чуть было не закончился совсем печально из-за моего так некстати начавшегося приступа. Так вот, она была там. Девушка для увеселений. Небесная Сяоянь…

Забавно. Где Фэньхундао, а где Три Столба. Что же она, сбежала сюда, чтобы начать честную жизнь? Если вы скажете, что такого не бывает, отвечу: как бы не так! Всё бывает. И если бы не странная сцена в таверне на Семёрке, я бы так сам сразу и подумал. А сейчас подумал иначе: кажется, в мире снова начинаются тревожащие подвижки.

А с другой стороны, когда это мы жили спокойно?..

Ладно, не отвлекаемся.

Я открыл фолиант и начал методично перелистывать листы. С какого-то момента засёк, что страж мой напрягся и нервно сопит, но – решил его игнорировать. Пусть сопит.

Наверное, на неподготовленного человека, да ещё и члена профсоюза грузчиков, зрелище быстро читающего человека должно оказывать мозго-дробительное воздействие.

Что сказать? Шериф был ни при чём. Имея такие материалы, он не мог не завести дела. Хорошо ещё, что он не пристрелил Игната на фиг в момент задержания. Потому что такие негодяи не должны топтать землю и поганить небо, и тому подобное.

Те, кто придумал и срежиссировал этот спектакль, поработали на совесть.

Уже полгода шерифа бомбили жалобами на Снегиря: он-де навязывает честным мелким фермерам свои услуги по защите их от нападения серых – как на делянки и плантации Цветов, так и на сами фермы, которые уже сняли урожай и везут его к месту сбора. Так вот на тех, кто имел наглость отказаться от его защиты, и совершаются нападения.

(Кто бы мог подумать!)

На тех же, кто поддался на шантаж наглого богатея, никаких нападений не происходит, и это объясняется только одним: Снегирь вступил в сговор с серыми, и даже более того – стал одним из тайных предводителей серых, а может быть, и вообще самым главным – оберхохманом. И вот доказательства: фотография, на которой Игнат пожимает руку Армену Лупаро, и другая фотография, где среди шести мужчин двое, чьи лица на прилагаемых листках «Разыскивается», ещё тот же Армен – и Снегирь, что-то кому-то доказывает… Показания каторжников, уличающие негодяя всё в том же. И ещё, и ещё…

На первой фотографии должен быть ещё и я – вот здесь, рядом с Арменом. Но, видимо, не попал в кадр. И маленькая Кумико – её только что передали отцу, вот внизу видна детская рука, Кумико вцепилась Игнату в ногу и не отпускала совсем, он так с ней на ноге и ходил. Конечно, Игнат пожал руку спасителю дочери. Он никогда не был сволочью. А на второй – это встретились ветераны. 104-й, 227-й, 243-й. Да, 98-й и 512-й на каторге, и я толком не знаю, за что. За что-то. Наши многие уже после войны или погибли, или пошли по каторгам. Ну, не жилось нам… И, конечно, 94-й, известный миру как Игнат Снегирь.

Этого материала шерифу было достаточно, чтобы открыть дело, арестовать Игната на две недели – и провести обыск в его домах, а также вскрыть сейф в банке.

Обыск жилья и прочих построек дал ровно ноль, а вот в сейфе нашлось множество всего необходимого: сорок тысяч мелкими непомеченными купюрами, подписанные чеки на три четверти миллиона, расписки и векселя от разных подозрительных персон, пять килограммов концентрата недозрелой пыльцы, грюнсанда и разобранная кустарного изготовления винтовка для бесшумной и беспламенной стрельбы.

Уже этого хватило бы лет на сорок строгого, грести торф в болотах, но ребята решили подстраховаться: статьи в газетах, особенно в «Ньёрдбургере», показания свидетеля, что начальник охраны Игната куда-то звонил с трёхстолбовского телеграфа, клятвенно обещая с кем-то там разобраться и принять меры, и наконец на следующий день – взрыв в редакции…

Что же случилось с Гагариным? Я сильно тревожился. Но оставалось только ждать.

36

Я и ждал. Все документы дела я перегрузил в память и там крутил, сопоставляя даты, факты, мотивы… Нужно было найти какое-то особо слабое звено в цепочке обвинений, чтобы разбить его одним ударом. Таково уж наше судопроизводство – «да – да, нет – нет, а что сверх того, то от лукавого» (и я не утрирую – это я видел вырезанным по камню на фронтоне одного из судебных зданий, а именно – в Дореми); сомнения не трактуются в чью-то пользу, сомнения отметаются. Пока что я нужной мне откровенно слабой детали не находил…

За дверью продолжался допрос Снегиря – а я, его поверенный, не мог ему помочь. И хотя я не сомневался в силе и уме Игната, с одной стороны, и порядочности Шамиля – с другой, мне всё равно было не по себе.

…Та фотография, на которой не оказалось ни меня, ни Кумико, неожиданно разбередила всё внутри, и пусть я и пытался полностью отрешиться от всего постороннего, не имеющего отношения к обвинению – или имеющего отношение слабое, косвенное, – иногда даже у меня ничего не получается…

Ничего.

37

Я ведь почти нашёл её тогда, и мне просто не хватило соображения понять, что Кумико удочерили волки. Иногда возникает такой вот необъяснимый ступор: ты всё знаешь, но не можешь представить, что именно это случилось здесь и сейчас. А оно вот взяло и случилось. И вместо того, чтобы залечь и подождать, я решил – девочка ушла вперёд, а я просто потерял её след. И я пошёл след искать, а когда не нашёл и вернулся, оказалось, что теперь ушла она. Я снова бросился догонять – только для того, чтобы увидеть, как на ферму поднимают в корзине не очередные мешки с Цветами, а маленькую голую девочку. Мне не хватило буквально трёх минут до отплытия фермы и буквально двух метров, чтобы ухватиться за их гайдтроп, который проскользил мимо меня, как тяжёлое щупальце морского чудовища – одного из тех, которые, по слухам, водятся у островов Ядовитого моря и иногда заползают на берег. Конечно, ни забраться по гайдтропу наверх, ни задержать хоть на миг ферму у меня шансов не было, поскольку гайдтроп – это железная цепь, облитая снаружи толстым слоем невероятно скользкого пластика. Я рассчитывал лишь на то, что некоторые гайдтропы снабжены простейшими системами сигнализации…

Но выяснить это мне не пришлось. До стремительно скользнувшего в траве тяжёлого щупальца я не дотянулся. Я покричал немного. Но, как назло, никто из фермеров в тот момент не смотрел вниз.

Единственно, что я сумел, – это тщательно рассмотреть шары и платформу и запомнить все знаки принадлежности. Так что найти самою ферму труда не составит. Но для этого надо вернуться…

Не теряя ни минуты больше, я повернулся и побежал.

38

А Кумико, когда её подняли в корзине наверх, когда позволили наконец одеться и напоили горячим сладким чаем с травами, уснула мгновенно и крепко, уснула там, где сидела, прижавшись к горячему боку водяного бака, здесь пахло, как в гараже, железом, резиной, смазочным маслом, озоном. Поэтому ей снился дом.

Потом кто-то на руках отнёс её на койку.

За следующие два дня, пока ферма медленно плыла на юг, Кумико перезнакомилась с обитателями. Ферма называлась «Гевьюн», постоянно жили на ней семь человек, а ещё четверо были наёмницами. Хозяина фермы звали Людвиг Иванович, его жену – тётя Оля, сыновей – Фриц и Карл, дочерей – Люба и Саня. Ещё была сухонькая страшненькая бабушка Мура. Сам Людвиг Иванович и его сыновья к Кумико относились хорошо, а вот жена его, дочки и бабушка (Кумико так и не поняла, чья она мать) почему-то всё время шипели на неё и шпыняли.

Людвиг Иванович объяснил Кумико, что отправиться сразу в Снегири они не могут никак, необходимо сдать собранный урожай, но её можно будет оставить на приёмном пункте и вызвать туда отца по телеграфу. Кумико не оставалось ничего другого, как согласиться.

(Почему от окрестностей Замка ферма «Гевьюн» отправилась в почти трёхсуточное плаванье на юг, хотя до самого Ньёрдбурга было чуть больше двухсот километров на запад, а до острова Ленский и того меньше, я, в общем, догадываюсь. Не в ветрах дело, ветра позволяли. Скорее всего, где-то среди кондиционной пыльцы была припрятана пыльца недозрелая, так называемый грюнсанд, сырьё для мощнейшего системного галлюциногена, который существует под множеством псевдонимов, например «вздох», «блинк», «дольчавита», «каин» или «царь обезьян». Сейчас об этом не принято вспоминать, но его в своё время использовали правительства терминальных планет – не для того, чтобы адаптировать человеческое тело (в основном иммунную систему) к сосуществованию с внеземной микрофлорой и микрофауной (как это делают препараты, получаемые из зрелой пыльцы), а для того, чтобы адаптировать человеческое сознание к нечеловечески тяжёлым условиям жизни. Когда-то грюнсанд вывозили открыто сотнями и тысячами тонн, а на Эстебан деньги текли просто-таки невообразимо огромные; потом Земля спохватилась, что обитатели колоний как-то иначе смотрят на жизнь, а прародину в упор не замечают; потом было ещё много всяческих событий, и теперь – за один только сбор грюнсанда полагается лет пять каторги; однако же – собирают. Если есть канал, чтобы вывезти его с планеты, за десять килограммов «зелёного» сырца выручишь столько же, сколько за тонну сырца-кондиции…

Я даже догадываюсь, куда «Гевьюн» стремилась попасть. Примерно на полпути от Ньёрдбурга до Ясного, немного южнее Холма Скелетов, есть лениво дрейфующая «воронка», и постоянный воздушный город там не формируется только из-за близости этой долбаной Стены, которая огораживает тысячекилометровую зону вокруг Башни. Ни один нормальный человек не поселится около Стены. Не потому что вредно или опасно, а просто противно. Но небольшой безымянный посёлок там есть, и совершенно очевидно, что живут в нём люди не просто так.)

К концу второго дня пути к «Гевьюн» подплыл небольшой дирижабль, а сверху впритирку пролетел вертолёт. Кумико видела, как испугались и оцепенели все, и очень обиделась и за Людвига Ивановича, и за Фрица с Карлом. Когда на ферму перепрыгнули двое в широченных шароварах, в безрукавках и с большими ножами на ремнях; когда Людвига Ивановича поставили на колени, а Люба и Саня вдруг заплакали, Кумико закричала, что не позволит обижать честных фермеров и что её папа…

Так она попала в лапы бандитов – не наших серых, а отпетых кромешников откуда-то с далёкого запада, которые привыкли к полной безнаказанности и не вполне понимали, на что посягнули.

На радостях они ничего не сделали с фермерами. Даже Карлу, который попытался что-то неумелое про Кумико наврать, они лишь разбили лицо.

39

– Шамиль Иванович!.. – за воспоминаниями я чуть не пропустил его. – Можно вас на секунду?

Он остановился, посмотрел на меня.

– Север… э-э…

– Гаевич. Но лучше просто Север.

– Да-да, вспомнил. Хотите что-то сказать?

– Не выяснили, репортёр жив? Гагарин Бланш?

– Да-да. В смысле, нет. Не выяснили. Вернее, при взрыве он не погиб, это уже ясно. Но другой информации пока не поступало.

– Снегирь вам сказал, что это его приёмный сын?

Шамиль моргнул. Похоже, эта мелочь выпала из поля зрения матёрого.

– Ну, тогда понятно…

– А я берусь доказать, что статьи в «Ньёрдбургере» написаны кем-то другим.

– Доказывайте. Пригодится. Завтра нам всё пригодится…

– Вы тоже считаете, что Снегиря подставляют?

– Давайте об этом – после суда, хорошо?

– Как скажете…

Он кивнул и ушёл, а я направился по коридору к комнате для допросов. Здоровенный дружинник открыл мне дверь, я вошёл. Из-за матовых стёкол в комнате было сумрачно.

40

Игнат сидел сгорбленно и что-то писал на листке. Увидев меня, он, кряхтя, перевалился на скрипнувшем стуле, сел поразвалистее и даже попытался подпереть голову, но стол был низковат для этого.

Вряд ли он мог доподлинно знать о нас с Кумико. Но, думаю, он что-то подозревал, или ему нашептали, или что-то ещё. То есть он был почти уверен… но не до конца. А Игнат был такой человек, что действует только тогда, когда до конца уверен в правоте. Ещё и поэтому я ни на миг не усомнился в том, что всё это дело – ложь и провокация.

Я не буду пересказывать весь наш длинный разговор – в том числе и потому, что беседа поверителя и поверенного есть тайна и тайной должна остаться. Но кое-что существенное огласить могу – хотя бы потому, что потом это прозвучало на суде.

Причиной его неприятностей мог стать отказ продать остров Котур – старинное фамильное владение Снегирей, имеющее сейчас ценность разве что ностальгическую. Когда после последней войны запретную зону расширяли с семисот до тысячи километров, Стена как раз коснулась Котура – и даже отхватила от него небольшую часть. Это сразу обесценило остров, поскольку рядом со Стеной драконы не живут. Потому что не хотят, и всё.

(Собственно, и я пострадал точно так же. Хотя размер моей делянки несоизмерим со снегирёвским, досаду я испытывал никак не меньшую…)

К Игнату подкатывались несколько раз, предлагая хорошие деньги, а месяца два назад отчётливо пригрозили неприятностями. Это во-первых.

Во-вторых, что было очень важно, чего никто пока не знал и что было нашим козырным тузом – Гагарин не просто не имел отношения к пасквилям, а был избит, похищен, бежал, сейчас скрывается, но на суд собирается пробраться и выступить там.

В-третьих, что очень многое объяснило бы, получи оно подтверждение: вероятно, начальник охраны Сунь Хао – совсем не тот человек, за которого себя выдаёт. Игнат не знает, был ли у Суня доступ в банковское хранилище – но вот заполучить ключи на час-другой он возможность имел. Здесь Игнат допустил какую-то совершенно детскую неосмотрительность…

В общем, мне следовало: проявлять осторожность – раз; прикрыть Гагарина – два; если будет возможность, присмотреться к Сунь Хао – три.

И вообще – дожить до завтра, а завтра мы им покажем.

41

Я вышел; был уже ранний вечер. Солнце опускалось за спиной, на зеленовато-серой облицовке площади лежала тяжёлая плотная тень здания мэрии. Зато телеграф, школа и «Зелёный дракон» просто-таки сияли и сверкали, как игрушки ко Дню Первопроходцев. Рядом с баром даже натянули тент из старого мембранита весёленькой апельсиновой расцветочки, под тентом стояла необходимая мебель – и сидели несколько человек очевидно-неэстебанского вида.

Если мне кое-что зажать в тиски и заставить сформулировать, чем эстебанцы отличаются от землюков и прочих неэстебанцев, я что-нибудь придумаю и опишу отличия достаточно убедительно, и будьте уверены – объяснения мои будут полностью соответствовать действительности. Но! Все эти отличия воспринимаются постфактум, а то, что перед нами чужие, мы узнаём в тот же миг, как их увидим, или чуть раньше. На долю секунды. Говорим себе: о! Тут где-то рядом землюки! Оборачиваемся и видим: сидят. Или идут. Или смотрят на нас с палубы проплывающего дирижабля. В общем, присутствуют.

Этому феномену нет объяснений, но то, что сам феномен существует, – несомненный факт.

Армен, например, считает, что туристы носят на себе или в себе какое-то устройство, которое отпугивает дикарей (в смысле, нас), а заодно не позволяет самим туристам разбредаться и делать глупости. Не исключаю такой возможности. Но тогда непонятно, почему мы точно так же мгновенно опознаём и тех землюков, которые не имеют имплантов – а среди туристов таких немало? И, что самое забавное, совершенно не реагируем на иммигрантов, которые ещё не избавились от всяческой машинерии в собственном теле?

Своего рода телепатия, не иначе…

Я знал, что если сейчас сяду где-то рядом с туристами, кто-то из них обязательно пристанет с разговорами, захочет запечатлеться на память в компании настоящего обветренного флюгмана, обменяться сувенирами… нет, я ничего не имею против туристов, и даже против землюков вообще. Но – не сейчас.

Поэтому я как бы рассеянно прошёл мимо тента и толкнул дверь «Дракона».

Здесь было, конечно, душновато, несмотря на распахнутые створки крыши и шуршащие над головой шёлковые лопасти больших вентиляторов. Но зато вкусно пахло – я же ел когда? Ночью.

Меню было, как положено, на трёх языках, я покрутил его в руках и положил обложкой кверху. Тут же подошла официантка, округлая такая барышня с глупыми губками и неожиданно грустными глубокими глазами. Раньше я её тут не видел, а поэтому не сказал «как обычно», а расшифровал:

– Пирог с улитками – примерно вот такой, – я показал руками, – и белое «Удачное».

– Бутылку? – уточнила барышня.

– Нет, бокала хватит…

В «Зелёном драконе» я всегда брал пирог с улитками. Не знаю, как это получалось у повара, но то, что в других местах обычно напоминает картонную подошву, на которую налепили горячие резиновые шарики, здесь было тем, чем и замышлялось изначально: пищей богов.

Я управился с половиной куска, когда на стул рядом плюхнулась Изабелла, по-простому Изя. Пришлось отложить нож и вилку и вытереть губы.

– Север, – сказала она проникновенно. – Друг. Выручи, а?

Изе трудно отказать. В ней много от ребёнка, то ли мальчика, то ли девочки, не поймёшь, и это сильно давит на подкорку. Изя, понятное дело, такое ценное свойство своего организма охотно использует – но, надо отдать ей должное, не на всю катушку. Вот и сейчас она смотрит на меня ангельскими глазками и разумно объясняет, что она тут ни при чём, это планировщики напутали, но…

– Изя, – сказал я. – Друг. Ты знаешь, зачем я здесь?

Два и два она могла сложить в уме мгновенно.

– Из-за завтрашнего?..

– Именно. Сама понимаешь…

– Но мне-то нужно – послезавтра!

Н-да. Планировщики напутали, Изе нужно после послезавтра быть в двух местах одновременно, разорваться она, ясное дело, не в состоянии – а если туристы окажутся недовольны, компания понесёт убытки, а то и разорится, и что тогда ей, Изе, матери двоих детей, делать?

– Слушай, – сказал я. – У меня завтра суд. И что получится, если заседание продлят и на послезавтра, и на после послезавтра?

Изя вздохнула. Было понятно, что тогда компания понесёт убытки, а то и разорится, и…

– Понимаешь, мне не хотелось бы пообещать, а потом нарушить обещание.

Она развела руками. Подумала.

– Ты когда-нибудь слышал, чтобы заседания продляли?

– Слышал. Редко, но бывает.

– Ну, может, рискнём?

– Куда их надо везти?

– Показать драконов, только и всего. Я обычно вожу на Грабли…

– Знаешь что? – сказал я. – Давай сделаем так: ты ещё поищешь подмену, и если найдёшь, я не обижусь. Завтра ты будешь?..

– Мне бы сейчас решить, Север. Тогда я завтра увезу этих и заночую на Пропускном. Послезавтра вечером посажу твою группу на омни, ты их встретишь утром часов в десять, а я свою повезу в Ньёрд. Ну, пожалуйста, Север!

– Ладно, – сказал я. – В случае чего найду кого-нибудь, кто подменит меня.

– Но ты же знаешь – только с лицензией!..

– Знаю, – сказал я и вернулся к пирогу.

42

Если бы у меня было время… я это уже говорил, помните? Так вот, будь у меня лишний день или хотя бы лишняя ночь, я бы успел вот что: прокачать Суня и понять, кто он такой; выяснить, не покупали ли у кого-то землю или делянки похожими методами (то есть сегодня, посидев в архиве, я выяснил: да, покупали; другое дело, что многие владельцы этих ставших негодными земель были только рады нежданным деньгам) – и кто именно это делал; наконец, попытался бы найти Гагарина, чтобы предъявить его шерифу до суда, тем самым развалив всё дело. Гагарин же, духи его забери, понимая, что попал в очень крутой переплёт, решил появиться внезапно, в людном месте и в людное время, считая, что так безопаснее.

Ну да, безопаснее – это конечно…

Сунь, когда я дозвонился до Снегирей, уже отбыл на дирижабле-пикапе в Три Столба, и шансов перехватить его по дороге у меня просто не было. Лёжку Гагарина я, естественно, не знал, но передал общим знакомым, что хотел бы с ним встретиться до того, как всё начнётся. Вот это точно сработало бы, окажись времени чуть побольше; как выяснилось потом, лежал-то Гагарин совсем рядом…

И, в общем, мог подать знак.

Но не подал. Жаль.

43

Я сделал ещё пару звонков и разослал десяток срочных телеграмм, уже просто проверяя свои подозрения и пытаясь связать события. К сожалению, ответы пришли только на следующий день, когда и так всё стало ясно…

Заодно я немного отщипнул от судебного бюджета на собственные нужды: разослал в два десятка мест набросанные от руки портреты братьев Денисовых (без указания имён) – якобы потенциальных свидетелей защиты. Надежда, что эта уловка сработает, была самой что ни на есть призрачной, но не воспользоваться случаем я просто не мог.

(Денисовых я всё-таки нашёл – много позже; впрочем, старик жив до сих пор, так что актуальности эта тема не обрела. Поиски братьев оказались длительными и вышли далеко за рамки этой истории. Когда-нибудь, если будет время и настроение, я расскажу, как я это сделал… а если забуду рассказать, не страшно. По-настоящему интересного в тех поисках ничего не было – кропотливая будничная работа, бумажки, свидетели. Разве что сама Мирабелла… но про неё потом.)

44

Теперь оставалась мелочь: пережить ночь.

Проще всего было бы оседлать Собаку и улететь куда-нибудь за город, где меня точно не найдут даже с облавой в пятьсот пар ног. Этому мешало одно: сохранялся большой шанс, что объявится Гагарин или что я получу ответ на один из моих срочных запросов – и тогда нужно будет действовать, не теряя ни секунды.

(Этого не случилось, но ведь могло случиться… и я должен был быть там, рядом… Я кручу так и этак, и получается, что поступил я правильно. Хотя и глупо. Вернее, нерасчётливо. Ну… ничего не поделаешь.)

Поэтому, пораскинув мозгами, я сделал самое простое: отдал себя под охрану шерифу. И он не мог возразить. Хотя очень хотел. Видимо, осквернять свою маленькую чистенькую тюрьму такими негодяями, как я, ему было стыдно.

Но мне, честно говоря, было плевать на его стыдливость.

Я получил две простыни, набитую шерстью подушку и шерстяное же одеяло. Дверь моей камеры не заперли, но велели по коридору не шастать – это тебе не отель и не постоялый двор.

– Кто там так храпит? – спросил я дежурного поца; стол его был как раз напротив моей двери.

– Да как кто? – хмыкнул он. – Твой клиент. Каждую ночь такой концерт… Ну, завтра уж отдохнём.

Да, подумал я, при любом исходе Игнат сюда вряд ли вернётся…

Мне надо было поспать хотя бы четыре часа. Иначе буду не человек. А мне завтра надлежит быть именно что человеком.

Наше правосудие напоминает схватку на ножах где-нибудь в тёмном переулке. Пятнадцать секунд – и ты или победитель, или покойник.

45

В порядке разнообразия мне приснился сон. Я уже говорил, что они мне почти никогда не снятся? Вот в порядке исключения… Сон оказался аллегорический и неприятный. Будто бы все мы были хрупкими фигурками из пепла или из застывшей пены, при этом живые, живущие и желающие жить. И тут к нам прибыла туристка-землючка, старуха, издали похожая на китаянку. Она была шумна и бесцеремонна. И когда ей кто-то сказал что-то не слишком почтительное, дерзкое, она стукнула его тростью – она ходила, опираясь на бамбуковую трость, и мальчишка – это был мальчишка – рассыпался в прах, просто перестал быть. Старухе это понравилось, и она стала рассыпать удары направо и налево. Мы погибали очень прикольно. Я пытался остановить её, объяснить ей, что так нельзя, что мы живые, такие же живые, как и она, мыслящие, одушевлённые. Она не слышала, не верила, не желала понять. Но она уже надышалась нашей пылью, нашим прахом, и её стали преследовать призраки нас, умерших. Она принялась сначала озираться, потом дрожать от страха. Потом – закричала. Когда призраки рассеивались, она спрашивала меня: ведь здесь же никого нет, мне всё мерещится? Я отвечал, что в каком-то смысле да, мерещится. Её приступы страха, её вопли становились всё сильнее, всё невыносимее, и наконец я сам не выдержал и заорал: «Сдохни!!!»

И она сдохла.

Я проснулся и сел. Было душно, сердце колотилось, простыни промокли от пота. За дверью бубнили.

Слуховые импланты мне удалили давно, сразу после войны – так что прислушаться столь же эффективно, как присмотреться, я не могу. Слышу как обычный человек, даже и похуже – та контузия дала в конце концов о себе знать…

Я влез в штаны и босиком вышел в коридор, изображая определённую рассеянность.

Дежурный поц был всё тот же, а рядом с ним на табуретках сидели два дружинника, когда-то уже виденные мною в городе и вроде бы ни с чем криминальным не связанные. Хотя… кто может дать гарантию?..

Увидев меня, они оборвали бубнение, а потом заговорили фальшивыми голосами. Я пожаловался на бессонницу, на отказавшую зажигалку – и спросил огонька. Мне дали прикурить, я распыхал трубочку, поблагодарил, спросил, как идёт служба, посетовал, что вот завтра день важный, а я уснуть никак не могу, душно – и ушёл обратно, оставив дверь приоткрытой.

Они потрепались ещё минут пять и свалили.