В течение утра, один за другим, подразделения, предназначенные для прорыва начали собираться на «Юнон». Во многих случаях, выбор был мучительным и означал оставить позади многих солдат и офицеров, которые великолепно сражались. Хотя никто не мог остановить его, было очевидно, что полковник Лангле, например, рухнул бы от полного изнеможения в течение нескольких километров – при условии, что он выжил бы в бою при прорыве. Сержант Кубьяк, которого отобрали в число тех, кто попытается прорваться, пошел попрощаться со своими ранеными товарищами из 1-го батальона 13-й полубригады Иностранного легиона, которые останутся позади. Некоторые из них плакали, не от страха за свою судьбу, ибо к тому времени было известно, что коммунисты не убивали пленных, а от стыда, что им придется сдаться врагу. Кубьяк особенно запомнил одного солдата, который отчаянно доказывал, что сможет пройти этот путь: одна из его ног была ампутирована.
Чего солдаты и офицеры более низкого ранга в Дьенбьенфу не знали, так это того, что большая часть сил прорыва должна была быть сознательно принесена в жертву, чтобы обеспечить прорыв хотя бы небольшой части из них. По мере развития ситуации, когда «Альбатрос» впервые активно рассматривался 5 мая, единственным путем, который давал даже отдаленный шанс на успех, был бросок на запад в горы, при условии, что другие французские войска смогут сковать достаточное количество войск противника, направляющихся для уничтожения в направлении, где их ожидал Вьетминь, то есть на юг, где группа «Кондор» полковника де Кревкера все еще удерживала свою позицию. Колонна Лаланда из ОП «Изабель», на которую он мог рассчитывать, в любом случае направиться на юг. Но на главной позиции Дьенбьенфу нужно было бы сделать выбор между жизнью и смертью. Бижар предложил простую систему, которую Лангле принял. Будут сформированы две колонны – одна из десантников под командованием Бижара и одна из «прямоногих» (как их американские коллеги звали тех, кто не совершал парашютных прыжков) под командованием майора Вадо. Когда будет принято решение о прорыве, командиры просто вытянут соломинку, чтобы определить собственную судьбу и судьбу своих войск: длинная соломинка означала бросок в сторону близлежащих гор на западе и шанс выжить после изнурительного марша через 100 километров джунглей. Короткая соломинка означала преднамеренно самоубийственную атаку в неверном направлении, чтобы дать выигравшим шанс на выживание. В 12.00 Лангле созвал оставшихся командиров подразделений для заключительного совещания в своем блиндаже командного пункта: Бижара, Турре и Гиро из десантников; Лёмёнье, Вадо и Клемансона из Иностранного легиона. Многие из офицеров не ели ничего горячего уже несколько дней. Лангле подал им горячий суп, принесенный из ближайшей госпитальной кухни. Как раз перед тем, как они приступили к еде, низко над лагерем проревел истребитель «Корсар» из эскадрильи F4U французских ВМС, как это бывало каждый день в полдень, и сбросил сумку с почтой, и, прежде всего, с нетерпением ожидаемый новый набор аэрофотоснимков, сделанных накануне французскими ВМС. Лангле и Бижар быстро просмотрели их, когда началось совещание.
В нескольких словах, Бижар еще раз объяснил план прорыва, который он назвал операцией «Кровопускание». Однако, аэрофотоснимки, сброшенные «Корсаром», добавили новый элемент отчаяния к и без того опасному плану: три новых траншеи коммунистов теперь перегораживали последний открытый участок местности к югу от «Юнон». Даже с максимумом войск, было сомнительно, что что-то большее, чем горстка рассеянных выживших, когда-либо покинет долину. Совершить такой полномасштабный штурм сильно укрепленной вражеской позиции с такими измотанными войсками, как те, что сейчас остались в Дьенбьенфу, привело бы к бессмысленной бойне. Один за другим командиры батальонов подтвердили, что ни одно из их подразделений не было в такой форме, чтобы организовать такой штурм, не говоря уже о том, чтобы в нем выжить. На этом закончились все мысли об осуществлении «Альбатроса».
Теперь оставалось рассмотреть альтернативные варианты. На первый взгляд, казалось, что их было два: капитулировать, как британцы в Сингапуре, американцы в Коррехидоре и даже немцы в Сталинграде; или сражаться, не прося пощады, как поступили Ботелла, Брешиньяк и Пуже на «Элиан», американцы в Аламо или Иностранный легион в Камероне.
- Вы можете устроить Камерон с сотней парней, но не с 10000.
Вероятно, это замечание обронил один из офицеров Иностранного легиона. Действительно, для здоровых людей было хорошо и здорово героически сражаться, но не за счет тех тысяч, которые сейчас тонули в грязи открытых траншей, окружавших госпиталь, которых Гровен и последние оставшиеся воздушно-десантные хирургические бригады больше не могли пристроить. Теперь, когда прорыв был уже невозможен, сопротивляться в течение следующей ночи за счет гибели или ранений еще 300-500 человек, было хуже, чем бесполезно. Существовал и третий способ прекратить боевые действия, не подвергая гарнизон полному хаосу и в то же время, не поднимая белого флага в знак формальной капитуляции. И это было сообщить генералу Зиапу, что основная позиция Дьенбьенфу прекратит огонь в 17.30. В 13.00 совещание закончилось и Лангле в сопровождении Бижара, Лёмёнье и Вадо отправился повидать де Кастра.
Снаружи, где муссонная погода временно прояснилась, бойцы Вьетминя теперь собирались для последнего штурма через Нам-Юм. К ним, по-видимому, присоединился новый штурмовой отряд; войска, которые до сих пор, должно быть, находились в резерве и носившие совершенно новую французскую форму. Небольшая группа, примерно из 100 солдат коммунистов попытались пробраться через Нам-Юм к югу от «Элиан-3», где позиции защищали только раненые с «Юнон». Сержант Кубьяк, только что вернувшийся с «Элиан-3», с удивлением увидел расчет ручного пулемета, стреляющий в упор по атакующей волне коммунистов. Стрелок носил широкую, пропитанную кровью повязку вокруг талии, оставляя кровавый отпечаток на земле каждый раз, когда он менял положение. Подающий ему снаряженные магазины, был однорукий солдат, который также носил повязку на груди. Эта вражеская атака была остановлена огнем пехоты с «Юнон» и какое-то время казалось, что крошечные опорные пункты «Элиан-11» и «Элиан-12», которые прикрывали подходы к мосту Бейли, и «Элиан-3», который все еще прикрывал «Юнон» и деревянный пешеходный мост, продержатся до наступления ночи. В 14.39 где-то в долине все еще оставалась какая-то упрямая надежда, на то, что удастся прорваться, поскольку служба снабжения отправила краткое сообщение в Ханой:
«Можем ли мы, да или нет, рассчитывать сегодня на сброс боеприпасов с малой высоты? Срочно нужен ответ».
Но в 15.00, когда наиболее боеспособные иностранные легионеры были отозваны для «Альбатроса», оставшиеся на «Элиан-3» марокканцы запаниковали. Размахивая своими тюрбанами, или белыми полотенцами, они выползали из окопов в направлении приближающегося врага. По-видимому, это дало генералу Зиапу намек на то, что французы больше не намерены удерживать другой берег Нам-Юм, и, что по всей вероятности, они отказались от какой-либо идеи продлить свое сопротивление после следующей ночи. Поэтому он отказался от своей крайне консервативной позиции и в 15.00 приказал осаждающим войскам неустанно продолжать атаку как с восточного, так и с западного флангов. Он еще раз подчеркнул важность плотного окружения французов, чтобы не дать никому из них сбежать.
В блиндаже де Кастра, его встреча со старшими командирами частей была короткой и достойной. Командиры частей сказали де Кастру то, что он уже знал: что основная позиция Дьенбьенфу не сможет продержаться до наступления ночи, и поэтому они не смогут попытаться осуществить организованный прорыв. Они также сказали ему, что необходимо будет связаться с врагом и сообщить о прекращении сопротивления в определенное время, чтобы предотвратить частичную резню разоруженных раненых и подразделений, у которых закончились боеприпасы. Учитывая время, необходимое для связи с некоторыми из ныне изолированных передовых подразделений по рации, а также желательность избежать хаоса, который, несомненно, возникнет, если сопротивление прекратится в темноте, 17.30 было выбрано в качестве времени для прекращения сопротивления. 2-я воздушно-десантная группа Лангле свяжется по рации с противником.
Говорить было почти не о чем. Де Кастр был озабочен тем, что будет с Бижаром, само имя которого было ненавистно для Вьетминя. Между Бижаром и его 6-м колониальным парашютным батальоном с одной стороны и противником – с другой, было слишком много счетов. Повернувшись к нему, де Кастр сказал:
- Мой бедный Брюно, ты должен попытаться уйти сейчас с несколькими своими людьми. Вьеты были бы только рады заполучить тебя.
Бижар отказался и сказал что-то в том смысле, что попытается сбежать, только если это будет означать общий прорыв, но не в том случае, если это будет означать, что он оставит своих людей позади. В таком случае, он попытается сбежать позже. В последний раз он отдал честь де Кастру, затем пожал ему руку и вышел из комнаты, вместе с остальными офицерами, кроме Лангле. Придя в свою землянку, Бижар уничтожил все оставшиеся личные вещи и заметки, а затем аккуратно обмотал шелковую карту северо-западного региона для побега вокруг одной из своих лодыжек; это может позже пригодиться. Примерно в то же время, подполковник Сеген-Паззис, связался с полковником Лаландом по рации. Спокойным голосом, не давая никаких указаний относительно того, что происходит в Дьенбьенфу, он предоставил командиру «Изабель» выбор из альтернатив, с которыми только что столкнулись старшие офицеры на основной позиции Дьенбьенфу: прорыв, сражаться на позиции до последнего или прекратить огонь в определенный час. Лаланд сделал выбор в пользу прорыва.
Все это кажется более упорядоченным, чем было на самом деле, поскольку многие из этих событий происходили одновременно и Дьенбьенфу говорил с Ханоем не одним голосом, поскольку, как было сказано ранее, несколько радиопередатчиков в Дьенбьенфу были способны связаться со своими собеседниками «снаружи». Так, например, радиопередатчик с позывными 9-DMO 31-го саперного батальона проинформировал Северное саперное командование в 15.55, что вся почта, для майора Дюрье, его командира, должна быть уничтожена. А в 16.10 он попросил своего корреспондента в Ханое послать телеграммы о добром здравии всем членам семей батальона во Франции. По-видимому, 31-й саперный батальон уже был проинформирован о том, что произойдет, или уже действовал в соответствии со своей ролью в «Альбатросе», поскольку в 16.15 сообщил Ханою, что «по приказу командующего генерала, саперный батальон должен оставаться на месте с учетом возможного восстановления взлетно-посадочной полосы и для целей разминирования».
В штабе Северного командования в Ханое, где собирались все эти различные сообщения, штабной офицер отметил в журнале, что «У нас сложилось впечатление, что генерал де Кастр больше не контролирует ситуацию», поскольку его штаб отменил запрос на боеприпасы, которые он передал ранее, и теперь запрашивал исключительно сброс продовольствия. В тот же момент служба снабжения повторила свой предыдущий запрос: «Да или нет, нам ждать боеприпасы?», в то время как руководитель полетов в Дьенбьенфу, майор Герен, подтвердил своему начальству, что боеприпасы по прежнему являются предметом первостепенной важности. Но противоречия были вызваны в основном временной задержкой между прибытием сообщений в различные пункты назначения в Ханое и их централизованным сопоставлением в штаб-квартире. На самом деле, Герен был вызвал лично де Кастром за несколько минут до 16.00 и ему было приказано сообщить о полном прекращении воздушной боевой поддержки с 17.00 и переходу на сброс продовольственных пайков, с отменой уже начавшегося сброса боеприпасов.
Вскоре после 16.00 пришел конец «Элиан-11» и «Элиан-12», последним плацдармам к востоку от Нам-Юм. Короткое сообщение было от лейтенанта Аллэра, того самого офицера, который искал свои минометы в долине Дьенбьенфу эпоху назад, 20 ноября 1953 года, когда там впервые высадились французы. Аллэр просто сказал:
- Они идут на нас без стрельбы.
На ОП «Ястреб-перепелятник» у последних тяжелых минометов лейтенанта Берго закончились боеприпасы, и когда он оглянулся на близлежащий центральный командный пункт генерала де Кастра, он увидел темные волны дыма, поднимающиеся над ним и более мелкие, в других местах по всему лагерю: «Черный дым паники», как он назовет это позже. На «Клодин», где иностранные легионеры еще удерживали свои затопленные дождем траншеи, вьетнамский переводчик, прикрепленный к легионерам, сержант Ким, уже в 15.00 заметил, что оставшиеся стрелки из батальонов тай надевали гражданскую одежду. Каким бы невероятным это не казалось, в крепости оставалось 200 гражданских лиц, включая женщин и детей и теперь они пытались бежать на юг, в направлении Бан Ко Ми. С ними было двадцать девять туземных бойцов диверсионного отряда разведцентра Дьенбьенфу. Они знали, что произойдет, если они попадут в руки врага.
На ОП «Клодин» был также полевой бордель Иностранного легиона. Пять вьетнамских девушек и их мадам были захвачены битвой, как и все остальные, и пережили ее в подземных блиндажах, так же как и алжирские проститутки, которые также не смогли уехать и остались на «Доминик». Если когда-нибудь на земле и существовало «искупление» заблудших девушек в библейской традиции, то оно произошло здесь, в Дьенбьенфу. Часто женщин можно было видеть в траншее, по пояс в воде, ожидающим, чтобы помочь раненым на опорном пункте. В одном случае у контуженого солдата развилась навязчивая идея, что он маленький ребенок и его должна кормить мать; одна из вьетнамских проституток каждый день приходила к нему в землянку, чтобы накормить. Когда распространилась новость о том, что Дьенбьенфу ближе к вечеру должен был прекратить огонь, капитан Кольдебеф, вернувшись с «Клодин-4», столкнулся с хозяйкой вьетнамского борделя. Учитывая пуританское отношение коммунистов, было весьма вероятно, что она и ее девочки проведут неопределенный срок в «исправительно-трудовом» лагере Вьетминя, шансы на освобождение из которого, или даже на выживание, будут невелики.
- Что ты собираешься делать? – обратился Кольдебеф к женщине.
Мадам, выглядевшая неуместно «нормальной» в апокалиптической обстановке умирающего укрепрайона, посмотрела на Кольдебефа своими мудрыми и усталыми глазами, пожала плечами и сказала:
- О, я просто скажу им, что мы были похищены Легионом из Ханоя и доставлены сюда силой.
Возможно, уловка сработала. Возможно, что нет. Во всяком случае, никого из вьетнамских проституток больше никто никогда не видел. Из одиннадцати алжирских проституток четверо были убиты во время боев. Большинство остальных, в конце концов, отправились жить к «Нам-Юмским крысам», и все они позже разделили тяготы похода пленных. Одна из них, известная как «Мими-из-улед-наиль» вышла замуж за другого алжирского пленного в госпитальном лагере и родила своего первенца в находящемся под властью коммунистов Ханое.
На «Юнон» небольшая группа Кутана отстреливалась последними патронами. Выглянувшему из своего окопа сержанту Кубьяку показалось, что он увидел огромный белый флаг, развевающийся на командном пункте генерала де Кастра. На самом деле, это был один из больших белых грузовых парашютов, которые последние три дня висели на хорошо известном обрубке дерева, оставшемся у командного пункта. Вопреки тому, что было подтверждено позже еще одним французским источником, как другие выжившие, так и генерал Зиап, как будет сказано позже, полностью согласны с тем, что единственным флагом, который часом позже развевался над Дьенбьенфу был украшенный золотой звездой красный флаг осаждающих сил с вьетнамской надписью «Сражаться и побеждать», которая была вражеским девизом. В любом случае, это было последнее, что сержант Кубьяк увидел в битве. Вражеский снаряд разорвался неподалеку, повредив ему правую ногу, и он рухнул в сочащуюся грязью траншею. В тот же самый момент вражеский солдат из первой штурмовой волны перепрыгнул через траншею, остановился, посмотрел сверху вниз на него и вернулся назад. Он медленно поднял свой автомат для стрельбы, но как только он должен был нажать на спусковой крючок, неподалеку разорвалось оглушительное стаккато другого автомата, и солдат коммунистов, убитый другим легионером, рухнул прямо на Кубьяка. Тело мертвого бойца Вьетминя защищало Кубьяка от дальнейшего вреда, пока следующим утром его не подобрали носильщики Вьетминя.
В подземном госпитале доктора Гровена новости о том, что должно было произойти, первыми пришли от майора Турре, из 8-го ударного парашютного батальона, когда он возвращался после последнего вызова к де Кастру перед концом.
- Вот и все, Док, все кончено… В 17.30 мы прекращаем огонь, мы прекращаем всякое сопротивление. Те кто сможет, уничтожат свое оружие и взорвут склады боеприпасов.
Как и у многих других офицеров в тот час на глазах Турре была пелена слез. Гровен повернулся к своим подчиненным и велел надеть им стандартную униформу (большинство из них, включая Гровена, работали в удушающую жару в одних шортах) с повязками Красного креста, чтобы должным образом их идентифицировать, как того требуют Женевские конвенции. В остальном их работа продолжалась, как будто ничего не изменилось.
Позже Гровен вспоминал, что его последним раненым на хирургическом столе перед окончанием боевых действий, был капитан Ле Будек из 6-го колониального парашютного батальона, которого днем перетащили через реку. Ле Будек лежал под наркозом на операционном столе, когда в госпиталь вошли первые солдаты Вьетминя. Услышав шум, он внезапно проснулся и сонно спросил:
- Идет ли наше подкрепление?
Ему никто не ответил.
На центральном командном пункте, теперь одновременно происходили два события. В своем личном блиндаже подполковник Сеген-Паззис в 16.30 начал лично связываться со всеми опорными пунктами, чтобы сообщить им о предстоящем прекращении огня и терпеливо дожидаясь в каждом случае полного подтверждения:
«По приказу командующего, прекращение огня вступит в силу с 17.00. Все имущество и склады должны быть уничтожены».
В некоторых случаях, особенно в отношении «Клодин», он позже отчетливо помнил, что добавил фразу, формально запрещающую поднимать белые флаги. Тон, использованный начальником штаба в его последнем сообщении, был намеренно кратким и резким. Это был единственный способ, которым он мог общаться, не позволяя своему слушателю понять, что он плачет.
По секретному ультракоротковолновому передатчику Z.13 де Кастр сейчас вел последний разговор с Ханоем. Сначала он разговаривал с генералом Боде, затем с Боде вместе с генералом Коньи, и наконец, с одним Коньи. В Дьенбьенфу свидетелями разговора были полковник Лангле, который слушал по второму наушнику и собственный радист де Кастра, сержант Милльян.
Сначала де Кастр дал Боде полную картину ситуации в Дьенбьенфу по состоянию на 17.00:
- Мы смяты. Три опорных пункта к востоку от Нам-Юм теперь пали. Я больше не знаю где мои раненые и командиры моих частей толпятся вокруг меня, спрашивая что делать дальше. Сейчас мы находимся под огнем «сталинских органов». Мои люди – просто автоматы, разваливающиеся от недосыпания.
Затем генерал Боде ответил:
- Пусть битва «умрет» и Лаланд попытается осуществить «Альбатрос». Мы вас не бросим. Спасибо за прекрасную оборону.
На другой стороне воцарилась тишина, а затем снова затрещали радиоволны, и де Кастр сказал, вспоминая дни 1940 года, когда он несколько раз бежал от своих немецких захватчиков:
- Можно сбежать и от Вьетминя.
Затем де Кастр объяснил, что в 17.30 он свяжется с врагом и сообщит тому, что завтра прибудет самолет Красного креста с грузом для раненых.
Вероятно, в связи с предложением де Кастра послать кого-нибудь к Вьетминю в 17.30 под тем, что очевидно, должно было быть белым флагом перемирия, разговор между Коньи и де Кастром обратился к теме не поднимать белый флаг. Ввиду расхождения существующих записей, только совместное заявление всех свидетелей разговора с обеих сторон могло бы установить окончательную достоверность того, что именно было сказано.
Согласно официальному сообщению агентства «Франс Пресс» от 8 мая 1954 года, генерал Коньи должен был сказать:
- Ты будешь сражаться до конца. Не может быть и речи о том, чтобы поднять белый флаг над Дьенбьенфу после вашего героического сопротивления.
Согласно информации, полученной французским писателем Жюлем Руа лично от генерала Коньи, та же самая фраза (хотя она якобы вырезана из официальной магнитной ленты с записью разговора) гласила следующее:
- Не испорти (свою великолепную оборону), подняв белый флаг. Вы будете смяты, но никакой капитуляции, никакого белого флага.
По словам майора Пуже, который был адъютантом генерала Наварра и получил от него стенограмму, сделанную генералом Боде, разговор шел следующим образом:
- Скажи мне, старина, это, конечно, должно сейчас закончиться, но не в форме капитуляции. Это нам запрещено. Не может быть поднятия белого флага, огонь должен стихнуть сам по себе, но не капитулируйте. Это испортило бы все, что ты великолепно делал до сих пор.
- Хорошо, генерал. Я только хотел спасти раненых.
- Да, однако у меня есть листок бумаги. Я не имею права разрешить вам капитулировать. Что же, вы сделаете все, что в ваших силах, но это не должно закончиться белым флагом. То, что вы сделали, слишком прекрасно для этого. Ты понял, старина?
Генерал де Кастр понял. Существует несколько версий относительно самых последних слов официального радиообмена между Дьенбьенфу и внешним миром. Как сообщает агентство «Франс Пресс», беседа завершилась вдохновляющими словами:
- Передатчик должен быть уничтожен в 17.30. Мы будем сражаться до конца. Прощайте, генерал. Да здравствует Франция!
Но оно же дает последний краткий обмен словами точно в 17.30, в ходе которого де Кастр сказал:
- Я взрываю все строения. Склады боеприпасов уже взрываются. Прощайте.
В журнале штаб-квартиры есть указание на то, что короткий разговор такого рода вполне мог состояться в 17.30. Все остальные источники, похоже сходились во мнении, что разговор закончился банальным:
- Ну что же, прощай, старина.
Это был генерал Рене Коньи, французский главнокомандующий в Северном Вьетнаме, который произнес эти банальные слова в качестве подходящей эпитафии умирающему укрепрайону.
Но через несколько мгновений после 17.30 собравшиеся генералы и другие наблюдатели в Ханое услышали незнакомый им голос. Это был голос сержанта Милльяна, человека, который после семи месяцев полной анонимности, теперь подписался и таким образом вошел в историю:
- Через пять минут тут все взлетит на воздух. Вьеты показались всего в нескольких метрах отсюда. Всем наилучших пожеланий.
И фоновое потрескивание передатчика прекратилось. В штабной комнате в Ханое стояла удушающая жара, и это было к счастью, потому что невозможно было отличить пот от слез, которые текли у всех на виду. Один из присутствующих американцев, Дэвид Шенбрунн, который был пристальным наблюдателем французской драмы почти десять дет и который встречался с Хо Ши Мином незадолго до начала войны в Индокитае, отчетливо чувствовал, что то, что он наблюдал здесь, когда день 7 мая превращался в сумерки, было концом французской авантюры в Индокитае, концом Французской империи. Но так или иначе, это было не последнее сообщение, пришедшее из Дьенбьенфу. Прозаично, саперы передавали свои сообщения до последней минуты. Согласно записям, это было в 17.50, или через восемнадцать минут после последнего сообщения с передатчика де Кастра, когда 9-DMO отключился с тихим:
- Мы все взрываем. Прощайте.
Сумерки
При известии о том, что боевые действия должны прекратиться в 17.30, настоящая оргия разрушения охватила оставшихся на ногах членов гарнизона. Из каждого тщательно обслуженного пехотного оружия стреляли со стволом воткнутым в землю, таким образом разрывая его. Экипаж танка «Ауэрштедт» слил масло из двигателя танка, а затем гонял его, пока тот не умер, его внутренности были разрушены без возможности отремонтировать. Позже Вьетминю удалось вернуть в строй один танк (на самом деле, два, но в боях они не использовались - прим. перев.), разобрав остальные десять на части, но даже этот танк не имел боевой ценности: у его пушки не было затвора. В орудийных двориках африканские артиллеристы методично разбивали всю оптику своих орудий и топили в грязи затворы. Везде, где это было возможно, в ствол орудия бросали ручную гранату с белым фосфором, чтобы буквально выжечь внутреннюю часть ствола, сделав его навсегда непригодным для использования. В любом случае, мало что из артиллерии осталось в пригодном для использования состоянии. Как мы уже видели, американские 105-мм гаубицы, которые были у французов в Дьенбьенфу, были известны своей чрезвычайно уязвимой гидравликой накатников, которую мог пробить самый легкий минометный осколок, делая все орудие непригодным для использования. Именно так ОП «Изабель» потерял накануне вечером восемь орудий из девяти за два часа, а днем 7 мая на основной позиции Дьенбьенфу было ровно одно 105-мм орудие, способное вести огонь. Рассредоточение оставшихся артиллерийских боеприпасов по основной позиции решило проблему их уничтожения. В общей сложности только 300 снарядов в конце концов попали в руки врага, и они были сложены слишком близко к опорному пункту, чтобы их можно было безопасно подорвать.
На самом центральном командном пункте теперь, когда были разбиты все передатчики, воцарилась странная тишина. Несколько телефонных линий все еще функционировали, соединяя командный пункт с госпиталем, артиллерией и 2-й воздушно десантной группой. Электричество все еще подавалось (оно никогда не отключалось полностью в течение нескольких дней, поскольку Вьетминь понимал, насколько это важно для нормального функционирования лагеря, независимо от того, контролировали его французы или они сами). После того, как разговор по ради с Коньи закончился, Лангле и де Кастр молча посмотрели друг на друга. За последние пятьдесят шесть дней было множество раз, когда тощий, сильно пьющий полковник-десантник из Бретани спорил с красивым шепелявым аристократом, который был его номинальным командиром, но похоже, был доволен тем, что Лангле руководил битвой сам, с помощью своей небольшой мафии командиров батальонов.
Но в последние несколько дней осады, когда командовать было нечем, и когда высшее мужество состояло просто в том, чтобы стойко принять свою судьбу, де Кастр снова вышел на передний план, как человек, который, возможно, был лучше, чем его репутация. Это были последние мгновения свободы, и возможно, жизни, для обоих людей, если враг окажется безжалостным. Они обнялись, а затем пожали друг другу руки, прежде чем Лангле вернулся в свой блиндаж, чтобы сжечь свои личные бумаги, официальные документы и наконец, свой любимый красный берет десантника, который он обменял на безымянную шляпу пехотинца. Бижар напротив, с открытым вызовом надел свой берет на голову, чтобы все его видели. Если они, Вьетминь, ненавидели десантников, то так тому и быть. Он был одним из них до самого конца.
Когда над главной позицией стихла стрельба – слышался грохот артиллерии и над далеким ОП «Изабель», который все еще сражался, отчетливо виднелись вспышки и клубы дыма – теперь на крышах блиндажей можно было услышать быстрый топот ног, обутых в сандалии, за которым вскоре последовал поспешный «флик-флок» в грязи хода сообщения, и через несколько секунд азиатская голова, покрытая плоским шлемом, украшенным травой или ветками, появлялась в дверях блиндажа. Вероятно, обе стороны были поражены, что другая вообще была человеком, после того, что здесь происходило в течение нескольких месяцев. Маленький азиат, часто чуть выше пяти футов ростом, и едва ли когда-либо выглядевший старше пятнадцати лет, даже когда ему было вдвое больше, размахивал автоматом советского производства, с изогнутым магазином и говорил: «Ди-ди, мау-лен!» (Иди-иди, быстро!) или же он говорил на гортанном французском: «Сорте!» (Выходи!) и новая группа французов, африканцев, легионеров или вьетнамских националистов (но разве те, кто их победил, не имели право на слово «националист»?) начинали свою стажировку в качестве пленных Вьетминя.
Командный блиндаж был взят почти точно в 17.30. Небольшая штурмовая группа из пяти человек, вооруженная автоматическим оружием, под командованием капитана Та Куанг Луата и сопровождаемая командирами отделений Ваном и Чу Ба Те, ворвались в командный блиндаж, возбужденно выкрикивая имя де Кастра. Наконец, они нашли его в блиндаже, стоящего прямо, и одетого в безупречно чистую бежевую униформу с ярко-красной шапочкой спаги и одним рядом орденских колодок. Неясно, носил ли он генеральские знаки различия, или галуны полковника. Некоторые, видевшие его в тот день, утверждали, что он носил знаки различия полковника, возможно, в слабой надежде, что коммунисты не знали, что они захватили французского генерала. Вскоре вокруг де Кастра собрался весь штаб из двадцати трех офицеров и солдат. То, что было сказано с обеих сторон, остается несколько расплывчатым, поскольку воспоминания играют злую шутку. Информация, полученная понаслышке в лагерях для военнопленных, смешивается с тем, что человек слышал из первых уст; и желание сублимировать мучительный опыт становится очевидным у каждого выжившего. Говорят де Кастр воскликнул либо: «Не стреляйте в меня!», либо: «Не стреляйте!».
Но у нас также есть замечательный неазиатский источник с другой стороны: российский кинооператор Роман Лазаревич Кармен. Кармен был послан своим правительством в Дьенбьенфу, чтобы помочь северным вьетнамцам сделать кинематографическую запись битвы, но был задержан в пути французскими бомбежками линий снабжения. Однако он прибыл на поле боя всего через несколько дней после окончания боев и поговорил с молодым командиром роты Вьетминя. По словам Кармена – и в данных обстоятельствах это кажется вероятным вопросом, капитан Вьетминя посмотрел на собравшихся французов и спросил:
- Кто из вас генерал де Кастр?
Де Кастр представился и, очевидно, как и планировал ранее, спросил вражеского офицера, может ли он приказать своим войскам прекратить боевые действия. Та Куанг Луат ответил с уверенностью победителя, на которую он явно имел право:
- Это излишне. Они уже сдаются без вашего приказа. Мы победили.
В тишине штаб начал покидать командный блиндаж. На рассыпающихся мешках с песком на его изогнутой стальной крыше, трое солдат Вьетминя, включая командира взвода Чу Ба Те, водружали красный флаг с золотой звездой. То, что красный флаг развевался над командным блиндажем в Дьенбьенфу примерно в 17.40 7 мая 1954 года, абсолютно точно. Это видели тысячи людей и многие из них мне об этом говорили. Никто из них не видел белого флага на крыше блиндажа, и ни разу его не упомянула даже пропаганда коммунистов. Несколько дней спустя Вьетминь повторил водружение красного флага для советского кинооператора Кармена. С таким же успехом, они могли бы воспроизвести белый флаг, развевающийся над бункером, который в конечном итоге, был заменен победоносным красным флагом. Я лично видел фильм в Ханое в его неурезанной версии: нигде не было видно белых флагов. Дьенбьенфу пал перед врагом, но не капитулировал.
В сумерках дневного света, долина Дьенбьенфу представляла собой невероятную смесь, полную человеческого страдания, когда друзья и враги одинаково пробирались по глубокой грязи и первозданной роскоши, поскольку в некоторых местах горы гниющих мертвецов, агонизирующие раненые и вонючие траншеи были покрыты безупречной белизной последних сброшенных парашютов. В общей сложности, в долину было сброшено 82 926 парашютов, в том числе 3763 огромных грузовых парашюта. Дьенбьенфу был первым полем битвы в истории, где не только мертвый бойцы, но даже сама земля была покрыта белым шелковым саваном.
Западный фланг укрепрайона, был последним, занятым Вьетминем, поскольку его позиции все еще были прикрыты обширными минными полями и заграждениями из колючей проволоки. Некоторые из опорных пунктов «Клодин» были заняты только в 18.20. Одним из последних был занят опорный пункт «Лили», который удерживала горстка марокканцев под командованием майора Жана Николя. Когда Николя осматривал поле боя из узкой траншеи рядом с командным пунктом, в пятидесяти футах от него появился маленький белый флаг, вероятно, из носового платка на дуле винтовки, а затем голова солдата Вьетминя в шлеме.
- Ты больше не собираешься стрелять? – спросил боец Вьетминя по-французски.
- Нет, я больше не собираюсь стрелять, - сказал Николя.
- Это точно? – спросил боец Вьетминя.
- Да, это точно, - сказал французский майор.
И повсюду вокруг них, словно в какой-то ужасный Судный день, покрытые грязью солдаты, как французы, так и враги, начали выползать из своих окопов, когда повсюду прекратилась стрельба.
Тишина была оглушительной.
Глава 11. Финал
В 17.55 7 мая 1954 года генерал Коньи связался с полковником Лаландом на ОП «Изабель» и спросил его, каковы его планы на ночь, не упоминая о судьбе, которая уже постигла основную позицию Дьенбьенфу. Но, прижатые сильные артиллерийским огнем и не имевшие возможности связаться с какой-либо из радиостанций на основной позиции, люди на «Изабель» очень хорошо знали, какая судьба постигла гарнизон. Хотя это может выглядеть вдохновляюще в учебниках истории, нет никаких доказательств, что генерал де Кастр потребовал, чтобы оставшееся в ОП «Изабель» артиллерийское орудие открыло огонь непосредственно по его блиндажу во время последней фазы атаки Вьетминя на центральную позицию. Однако, вполне вероятно, что одинокая гаубица продолжала вести свой обычный огонь, поддерживая ОП «Клодин», но ей было приказано прекратить огонь в 17.00. Примерно в 19.00 на ОП «Изабель» уничтожили последнее тяжелое вооружение, включая танк «Ратисбон» лейтенанта Анри Прео.
У полковника Лаланда были некоторые опасения по поводу южного маршрута отхода. Хотя он по очевидным причинам не участвовал в обсуждениях, которые привели к планированию операции «Кровопускание», он хорошо осознавал, что Вьетминь будет ожидать его прорыва на юг. Но бои вокруг ОП «Изабель» в последние несколько дней, казалось, показали, что более дерзкая операция на севере, возможно, увенчается большим успехом. Лаланд имел ввиду бросок на север, по направлению к Дьенбьенфу до деревушки Бан Лой; то есть, чуть ниже осадного кольца вокруг основной позиции. Особенно с учетом того, что основная позиция французов уже находилась в руках противника, существовала вероятность, что система траншей будет плохо укомплектована и конечно же, не подготовлена к атаке французов со стороны «Изабель». Затем в Бан Лой Лаланд планировал повернуть строго на запад через Нам-Юм и в близлежащий лес к северу от Бан Ко Ми. План был в высшей степени разумным, и, возможно, даже имел шансы на успех. Но штаб-квартира генерала Коньи в Ханое оставалась безмолвной, когда Лаланд задавал вопросы через радиорелейную связь с помощью командного самолета, кружащего над головой. Перед лицом этого молчания – в соответствующих журналах радиосообщений нет никаких свидетельств того, что ответ на этот запрос когда-либо был дан – Лаланд решил предпринять попытку первоначально запланированного прорыва в южном направлении.
В 21.40 подполковник Дюссоль доложил с командного самолета №545 «Янки Альфа» о серии непрерывных взрывов на ОП «Изабель», которые он идентифицировал как взорванные склады. В 22.00 радист ВВС на борту самолета, прослушивающий канал радиостанций SCR-300 пехотных частей внутри «Изабель» внезапно услышал разговор на вьетнамском языке. Поскольку он не был уверен, были ли они радистами из вьетнамских подразделений внутри «Изабель» (их не было) или из частей Вьетминя кольца осады, использующих захваченные американские радиостанции, он обратился к радистам по-французски. Разговор тут же прервался и гортанный голос произнес: «Чего вы хотите, мсье?» Радист ВВС не ответил. Двое других радистов были со стороны противника. И они открыто действовали на пехотном канале «Изабель».
Теперь начался прорыв с ОП «Изабель». Впереди, в качестве разведки, шли маленькие крутые туземцы 431-й и 432-й мобильных вспомогательных рот лейтенанта Вьема, за которыми последовали 12-я и 11-я роты 3-го батальона 3-го полка Иностранного легиона под командованием майора Гран д´Эсона. Танкисты из экипажей лейтенанта Прео, за исключением двух раненых, которых пришлось оставить в лазарете, шли как взвод 11-й роты. За ними шло штабное подразделение ОП «Изабель», оставшиеся тай из 3-го батальона тай майора Тимонье и 2-й батальон капитана Жансенеля 1-го полка алжирских тиральеров. Здесь снова мифология должна уступить место истории: не было штыковой атаки, о которой сообщали различные источники, но и капитуляции ОП «Изабель» тоже не было. Напротив, части гарнизона ОП «Изабель» единственные предприняли организованную попытку прорваться из обреченной долины. И она почти удалась.
Выход осуществлялся тремя волнами. Первая, состоящая из 12-й роты и туземцев Вьема, тихо проскользнула на юг вдоль извилистого русла реки Нам-Юм и преодолела девять километров, прежде чем наткнулась на блокирующую позицию коммунистов в Пом-Лоте, около 02.00 8 мая. Если бы в этом передовом отряде было бы больше сил, у большего числа людей могли бы быть хорошие шансы прорваться наружу. В последовавшей перестрелке небольшой отряд был уничтожен, а Вьем попал в плен, но десяти его туземцам, сержанту Сегену и двум легионерам из 12-й роты, удалось ускользнуть.
У остальной части колонны не было ни шанса. Взвод, сформированный из танковых экипажей, вместе с 11-й ротой попал в двойную засаду всего в одном километре к югу от «Изабель». Алжирские стрелки, следовавшие за ними, едва успели выбраться из-за заграждений из колючей проволоки, как на них напали. И поскольку за ними, в свою очередь, последовали толпа ходячих раненых, и других невооруженных военнослужащих, которые отказались остаться, вся дисциплина внезапно рухнула, когда часть людей попыталась прорываться вперед, в то время как остальные, в том числе полковник Лаланд и его штаб, пытались восстановить линию обороны для последнего боя. Но сам хаос той последней битвы, в полной темноте, за исключением случайных вспышек осветительных ракет, дал небольшой шанс тем подразделениям, которые сохранили какую-то сплоченность. Танковые экипажи резко повернули на запад, к близлежащим темным холмам, со скоростью, которая удивила противника. Лейтенант Прео и двое его людей были захвачены в плен, но остальной части взвода удалось вырваться, как единому целому. Хотя позже им предстояло понести потери, 2-й взвод сводного эскадрона 1-го конно-егерского (танкового) полка был единственным подразделением, покинувшим долину в организованном порядке, а не как толпа отдельных бойцов.
С того места, где алжирский лейтенант Белабиш пытался удержать вместе восемьдесят человек своей 8-й роты, ситуация выглядела совершенно безнадежной. Он даже не мог приказать своим людям стрелять, опасаясь, что тени перед ним были скорее друзьями, чем врагами. У Вьетминя, похоже, была аналогичная проблема, поскольку его войска теперь кишели вокруг французов, и Белабиш внезапно стало ясно, что бойцы Вьетминя больше не стреляли в людей, а целились поверх голов. Неудивительно, что, как указывает Жюль Руа, небольшой группе офицеров Вьетминя под флагом перемирия было чрезвычайно трудно пробиться сквозь эту компактную массу людей, чтобы встретиться с Лаландом и предложить ему прекратить боевые действия, поскольку дальнейшее сопротивление было бессмысленным.
В 01.50 командный самолет принял самое последнее сообщение, которое француз мог отправить из Дьенбьенфу:
«Выход не удался – абзац- Больше не могу связаться с вами – абзац и конец сообщения».
Это действительно был конец. Конец войны в Индокитае. Конец Франции как колониальной державы. Позже, той же ночью, четырехмоторный бомбардировщик «Приватир» эскадрильи №28-F французских ВМС был сбит при бомбежке линий коммуникации Вьетминя вдоль шоссе №41. Его пилот, мичман Монгийон, и его экипаж, из восьми мичманов и старшин, были последними французами, убитыми в бою в ходе битвы за Дьенбьенфу.
Снаружи, 7 мая 1954 года
Разница в часовых поясах между Парижем и Дьенбьенфу составляет семь часов. Было 10.30 7 мая по парижскому времени, когда красный флаг был поднят над командным блиндажом де Кастра в Дьенбьенфу. Новость, вероятно, дошла до французского правительства около полудня. В 16.30 французское правительство проинформировало Национальное собрание, главный законодательный орган Франции, о том, что премьер-министр представит ему важное сообщение. В 16.45 шестидесятипятилетний Жозеф Ланьель, нормандец с бычьей шеей, поднялся на трибуну в сопровождении нескольких министров своего кабинета. Премьер-министр был одет во все черное. Весть о катастрофе уже достигла Парижа, и полукруг был заполнен законодателями. Все места в галерее для посетителей и в секции прессы были заняты.
Премьер-министр, голосом, который он тщетно пытался контролировать и который поначалу был настолько тихим, что его едва было слышно даже с помощью системы громкой связи, сказал:
- Правительство было проинформировано о том, что центральная позиция Дьенбьенфу пала после двадцати часов непрерывных ожесточенных боев.
Когда он произнес эти слова, его голос сорвался. В зале раздался громкий вздох и под грохот кресел законодатели, посетители и пресса поднялись на ноги, за исключением девяносто пяти коммунистов и Шарля де Шанбрена, законодателя от Прогрессивной партии, союзной с коммунистами.
В последовавшей мертвой тишине, прерываемой только громкими рыданиями женщины-законодателя, Ланьель продолжил:
- Опорный пункт «Изабель» еще удерживается. Враг хотел добиться падения Дьенбьенфу до открытия конференции по Индокитаю. Он считает, что мог бы нанести решающий удар по моральному духу Франции. Он откликнулся на нашу добрую волю, на стремление Франции к миру, пожертвовав тысячами (своих) солдат, чтобы сокрушить их числом героев, которые в течение пятидесяти пяти дней вызывали восхищение всего мира…
…Франция должна напомнить своим союзникам, что вот уже семь лет армия Французского союза неустанно защищает особо важный регион Азии, и в одиночку защищает интересы всех. Вся Франция разделяет скорбь семей бойцов Дьенбьенфу. Их героизм достиг таких высот, что общечеловеческая совесть должна диктовать врагу – в пользу раненых и тех, чье мужество дает им право на военные почести, - такие решения, которые больше всего будут способствовать созданию климата благоприятствующего миру.
Известие о катастрофе накрыло Францию, как толстое одеяло. Кардинал Морис Фельтен, архиепископ Парижа, приказал отслужить торжественную мессу по погибшим и попавшим в плен в Дьенбьенфу. Парижская опера, которая должна была впервые после окончания Второй мировой войны принять балет Московской оперы, отменила целую серию русских представлений. Французское телевидение – во Франции и радио, и телевидение контролируется правительством – отменило свои вечерние программы, а радиосети отменили все развлекательные шоу и заменили их программами французской классической музыки, в частности, «Реквиемом» Гектора Берлиоза. Это был единственный реквием, который когда-либо получили тысячи погибших в Дьенбьенфу.
В Ницце, на французской Ривьере, глава некоммунистического государственного режима Бао Дай (чье имя в переводе означает «Хранитель Величия», но который предпочитал жизнь на французской Ривьере заботам о войне во Вьетнаме) выступил с собственным заявлением, в котором он поблагодарил французов за жертвы, которые они принесли:
«Теперь, когда Франция признала независимость Вьетнама, ни у кого не может быть сомнений в бескорыстном благородстве ее защиты вьетнамского народа и Свободного мира… Французы могут быть уверены, что Вьетнам не забудет о жертвах Франции».
В Сайгоне была двойная спешка. С одной стороны, призыв 120 000 молодых вьетнамцев дал только 7000 призывников, из которых 5000 были признаны негодными к службе. И известие о поражении вызвало лавину вьетнамских и французских переводов в Гонконг, где вьетнамский пиастр внезапно упал на черном рынке с шестидесяти до восьмидесяти пяти за доллар США.
Новость о падении Дьенбьенфу попала в Соединенные Штаты слишком поздно для утренних газет 7 мая, но именно это делает их вдвойне интересными. Ибо Дьенбьенфу, на самом деле, исчез как новость на первой полосе гораздо раньше. В то время, как французы умирали на «Элиан», Америка прилипла к своим телевизорам, наблюдая как ныне покойный младший сенатор от штата Висконсин допрашивал министра по делам армии и армейского генерала о том, почему неизвестный армейский дантист с предполагаемыми левыми наклонностями, был повышен обычным образом с капитана до майора. В тот самый момент, когда минная галерея Вьетминя разорвала «Элиан-2», Дьенбьенфу попал на 6-ю страницу самой уважаемой газеты Америки.
В день падения Дьенбьенфу сенатор Маккарти оспорил право исполнительной власти скрывать секретные данные от Конгресса, а Дьенбьенфу поднялся на 3-ю страницу. Однако, сенатор от Техаса Линдон Б. Джонсон, выступил с речью перед ежегодным ужином Демократической партии в День Джефферсона-Джексона в Вашингтоне, в ходе которого он ясно продемонстрировал зарождающийся глубокий интерес к Вьетнаму, который должен был вырасти после того, как он стал президентом:
«Какова американская политика в Индокитае? Все мы слышали о мрачной череде поворотов, путаницы, тревог и поездок, которые произошли в Вашингтоне за последние несколько недель.
Очевидно только, что американская внешняя политика никогда за свою историю не претерпевала такого ошеломляющего поворота.
Наши враги поймали нас на блефе, наши друзья и союзники напуганы, и, как и мы, задаются вопросом, куда мы направляемся. Мы стоим перед явной опасностью остаться нагими и одинокими во враждебном мире.
…. Эта картина нашей страны, напрасно ослабленной в современном мире, настолько болезненна, что мы должны отвести глаза от заграницы и взглянуть на родину».
Последовавшая после его решающего выступления 3 апреля, речь будущего президента от 6 мая обязала его занять определенную позицию по проблеме Вьетнама. Когда-то, президент Линдон Б. Джонсон, вопреки мнению тех, кто отказывал ему в глубоком знании иностранных дел, действовал в соответствии с уроками, которые он извлек из Дьенбьенфу: американского Дьенбьенфу не будет так долго, пока он сможет этому помешать.
В 21.30 по восточному времени, государственный секретарь Даллес рассказал американскому народу о недавних событиях, в которых он вкратце отдал дань уважение де Кастру и его людям:
«Французские солдаты показали, что они не утратили ни воли, ни умения сражаться даже в самых неблагоприятных условиях. Это показывает, что Вьетнам производит солдат, обладающих качествами, позволяющими им защищать свою страну».
В своей речи госсекретарь Даллес постарался также возложить вину за бездействие Америки как на премьер-министра Великобритании Черчилля, который не согласился на совместные действия во Вьетнаме до Женевской конференции, так и на Конгресс США. И здесь снова то, что Даллес должен был сказать, имело решающее значение для формирования американской приверженности Вьетнаму десятилетие спустя:
«При принятии обязательств, которые могут включать применение вооруженной силы, Конгресс является полноправным партнером. Только Конгресс может объявить войну. Президент Эйзенхауэр неоднократно подчеркивал, что он не стал бы предпринимать военные действия в Индокитае без поддержки Конгресса. Кроме того, он ясно дал понять, что не будет стремиться к этому, если, по его мнению, не будут предприняты адекватные коллективные усилия, основанные на подлинной общности целей в защите жизненно важных интересов».
Другими словами, поражение Франции при Дьенбьенфу будет списано со счетов, и переговорам в Женеве будет позволено пойти своим, предопределенным курсом.
Журналу «Лайф» оставалось найти хоть что-то яркое в конце укрепрайона. «Единственным лучом надежды над могилами Дьенбьенфу», заявило издание в номере от 17 мая 1954 года, - «Является тот факт, что одно препятствие для совместных действий – героическое упорство Франции – было устранено».
Суббота, 8 мая 1954 года
8 мая была девятая годовщина Дня Победы – победы союзников над нацисткой Германией и теперь она также стала годовщиной нового поражения Франции. Накануне вечером на основной позиции Дьенбьенфу бойцы Вьетминя окружили и согнали своих французских пленников в длинные колонны. Они смотрели пустым взглядом на генерала де Кастра и некоторых его старших штабных офицеров, провезенных мимо них на джипах. Это была 308-я «Железная дивизия», которая взяла поле боя под контроль, а ее командир, коренастый седовласый генерал Вуонг Туа Ву, разместил свой командный пункт в командном блиндаже де Кастра.
В 20.00 7 мая доктора Гровена посетил доктор Тай, главный хирург 308-й дивизии, в сопровождение четырех молодых врачей. Тай был высоким для вьетнамца, очень худым и бледным. Он прошел со своей дивизией более 600 миль от китайской границы, и как и Гровен, последние три месяца день и ночь провел за операционным столом. Выпускник французского университета в Бордо и медицинской школы Монпелье, он превосходно говорил по-французски. В тишине он прошел через кошмар переполненных блиндажей госпиталя, окутанных зловонием мертвых и умирающих, и сел на маленький табурет в похожей на нишу комнате Гровена, в то время как сам Гровен сел на свою койку. Военврач коммунистов посмотрел на своего французского коллегу и сказал:
- Мы видели, когда проходили через ваши блиндажи, что они битком набиты ранеными. Мы узнали этот запах. Мы понимаем, через что вам пришлось пройти, но мы ничего не могли с этим поделать. Это все, что я могу вам сказать.
Гровен удивленно поднял глаза: враг тоже оказался человеком. В течение короткого времени врачи договорились, что в первую очередь всех раненых нужно будет вынести из подземных блиндажей и перевести в госпитали и перевязочные пункты под открытым небом. При таком изобилии нейлоновых парашютов, разбросанных по лагерю, установка временных палаток не представляла бы никаких трудностей. Французские врачи и медицинский персонал смогут оставаться на своих рабочих местах под наблюдением медиков Вьетминя. С другой стороны, медики Вьетминя могли бы позаимствовать хирургическое оборудование и, прежде всего, антибиотики, которых почти не было на стороне противника. Гровен предвидел последнюю просьбу и тщательно спрятал часть своего небольшого запаса драгоценных антибиотиков в замаскированных канализационных стоках внутри блиндажей. Однако в то же время, он испытал огромное облегчение, узнав о судьбе своих раненых и был благодарен за понимание, проявленное его захватчиками. Когда два дня спустя политические комиссары взяли все в свои руки, ситуация изменилась.
На «Изабель» ранние часы рассвета были потрачены на сбор французских пленных. Тот факт, что последний бой «Изабель» прошел в темноте ночи, значительно все усложнил. Кроме того, 304-я дивизия Народной армии, которая отвечала за «Изабель» и была в основном набрана в дельте Красной реки, имела с французами кое-какие давние счеты и казалось, решила обращаться с противником более грубо. В 06.00, когда солдаты 2-го батальона 1-го полка алжирских тиральеров сидели под плотной охраной Вьетминя вдоль дороги, ведущей на север из «Изабель», мимо них прошел полковник Лаланд и его штаб, которые шли на север под усиленной охраной и с крепко связанными за спиной руками.
Но теперь для противника началась фантастически сложная работа по сортировке почти 10000 солдат войск противника различных национальностей. С самого начала противник решил разделить пленных по национальному признаку и разделить их на группы по пятьдесят человек: французы будут идти с французами, а алжирцы, марокканцы и вьетнамцы также сформируют отдельные подразделения. Иностранные легионеры, в свою очередь, также были разделены в соответствие с их национальным происхождением на немецкие, итальянские, испанские и восточноевропейские группы. Унтер-офицеры должны были быть отделены от нижних чинов, а офицеры – от всех других групп. Таким образом, основная масса пленных превратилась бы в толпу без единого лидера в руках своих захватчиков. Этот процесс сортировки занял несколько дней. Именно в этот период произошло большинство успешных побегов.
Офицеры были немедленно изолированы и подвергнуты длительным допросам о каждой детали обороны Дьенбьенфу. Каждое их слово записывалось не одной, а несколькими стенографистками, говорящими по-французски, а иногда и записывалось на магнитофон. Часто одного и того же офицера несколько раз допрашивали на одну и ту же тему говорящие по-французски следователи. Особое внимание было уделено офицерам не французского происхождения, таким как алжирцы. Когда лейтенанта Белабиша привели на допрос, он с ужасом заметил, что у допрашивавшего его офицера была совершенно точная крупномасштабная карта ОП «Изабель», показывающая точное расположение каждого подразделения внутри опорного пункта. Вьетминь интересовало не только то, что делали французы, но и различные непредвиденные обстоятельства, которые могли возникнуть: возможные контратаки, альтернативные зоны обстрела и так далее. У вражеского следователя было также личное дело Белабиша, вероятно, найденное среди бумаг, которые не удалось сжечь штабу его батальона, и он видел его награждение орденом Почетного легиона. Он посмотрел на Белабиша и спросил:
- Ты алжирец. Ты собираешься остаться с нами, чтобы бороться за освобождение своей страны?
Когда лейтенант Белабиш отказался, отношение следователя изменилось. Для него Белабиш стал просто еще одним «лакеем империалистов». Восемь лет спустя капитан Белабиш был офицером алжирской национально-освободительной армии, обучая молодых алжирских офицеров в бывшей французской школе кандидатов в офицеры в Шершелле, к западу от Алжира.
В Ханое французская армия, как и каждый год, планировала парад в честь Дня Победы, и 7 мая вьетнамские рабочие вывесили национальные флаги Франции и Вьетнама вдоль главного проспекта, ведущего к военному мемориалу и установили трибуну для вьетнамских и французских важных персон, включая генерала Коньи, который должен был присутствовать на церемонии.
Это был самый мрачный парад из когда-либо проводившихся в честь Дня Победы, участниками которого стали размещенные в Ханое остатки частей, уничтоженных накануне в Дьенбьенфу: штабные и тыловые подразделения 3-го полка Иностранного легиона, 1-я рота 1-го колониального парашютного батальона, и несколько отдельных десантников, будучи ранеными и только что выпущенными из госпиталя, пропустивших последний прыжок в Дьенбьенфу по уважительной причине. Несколько офицеров-десантников заметно прихрамывали, проходя мимо трибуны.
Они были с полной боевой выкладкой, и их выправка была безупречна, но для многих наблюдателей, они выглядели такими же удрученными, как, должно быть, выглядели их товарищи по оружию, поскольку в тот самый момент, отделенные 300 километрами гор, они формировали группы для марша в лагеря коммунистов для военнопленных. Даже французское население Ханое покинуло армию. Из полумиллиона вьетнамцев и возможно, 10000 французских граждан в Ханое, пришли посмотреть на парад только триста или четыреста.
Теперь началось мучительное ожидание для семей людей, пропавших без вести в Дьенбьенфу. Мадам де Кастр, кратко переговорившая со своим мужем по служебному радиотелефону еще в 16.00 7 мая, и которая была доступна для общения с журналистами, заперлась в своем гостиничном номере. Утром 8 мая, она поехала в военный госпиталь Ланессан, чтобы навестить раненых из Дьенбьенфу, вывезенных последним санитарным самолетом в марте. Молодая белокурая женщина, очень худая, но явно беременная, также была замечена за рулем своего велосипеда у штаба генерала Коньи в ханойской цитадели. У велосипеда было небольшое заднее сиденье, на котором сидел ребенок. Этой женщиной была мадам Милльян, жена радиста де Кастра. Другие семьи с тревогой слушали свои радиоприемники, где нелегальный передатчик войск противника начал выдавать имена уцелевших пленных. Французская армия, однако, вскоре начала глушить передачу. Эффект бесконечного перечисления имен был сочтен для всех слишком деморализующим.
Но в то же утро «Радио Ирондель» передало краткое сообщение от генерала Наварра своим войскам. В сообщении, озаглавленном «Дневной приказ №9», подчеркивалось, что гарнизон, сражаясь против превосходящих сил в соотношении 5 к 1, в течение пяти месяцев уничтожил тридцать вражеских батальонов, «тем самым спасая Верхний Лаос от вторжения и защищая дельту Тонкина». Наварр обвинил в падении Дьенбьенфу китайских коммунистов, чья помощь «внезапно позволила врагу начать современную войну, совершенно новую для театра военных действий в Индокитае».
Защитники Дьенбьенфу, по словам Наварра, добавили к долгой истории французских вооруженных сил одну из ее «самых славных страниц» и дали французским войскам в Индокитае и вьетнамской армии «новую гордость и новую причину для борьбы, потому что борьба свободных народов против рабства сегодня не заканчивается. Борьба продолжается»
Со стороны коммунистов, президент Хо Ши Мин подождал до 13 мая, чтобы издать победное воззвание, за которым последовало воззвание генерала Во Нгуен Зиапа. Тон Хо был типичной смесью решимости и скромности, которыми он известен:
«Позвольте, прежде всего, выразить вам мою искреннюю заботу о раненых и всех вас… Правительство и я решили вознаградить вам. Но каким образом? Насколько позволят нынешние обстоятельства, мы сделаем это, потому что придаем сему большое значение… Мы намерены вручить каждому из вас знаки отличия «Боец Дьенбьенфу». Вы согласны с этим? Еще раз позвольте мне посоветовать вам быть скромными в своей победе. Не стоит недооценивать врага и надо оставаться готовыми выполнить все, что могут потребовать от вас партия и правительство. Я нежно обнимаю вас. Ваш дядюшка Хо Ши Мин»
Почти десятилетие спустя, я видел в Ханое на многих рубашках круглый латунный знак с красной звездой и надписью «Боец Дьенбьенфу». Его до сих пор носят с гордостью.
Воззвание Зиапа по тону сильно отличалось от воззвания Хо. Оно было, как сам человек, доктринерским и гордым:
«Победа при Дьенбьенфу – самая престижная из всех, которых когда-либо добивалась наша армия… Освобождая этот стратегический регион своей страны, мы еще больше расширили нашу зону сопротивления и внесли свой вклад в успех земельной реформы… Мы привели к провалу план Наварра и нанесли жесткий удар по интригам французских колониалистских поджигателей войны и американских интервентов, желавших расширить войну в Индокитае… Если наши войска одержали победу при Дьенбьенфу, то это благодаря просвещенному руководству президента Хо Ши Мина, Центрального Комитета партии и правительству. И также благодаря героизму, мужеству, стойкости всех кадровых военных и всех участников боевых действий на фронте – их духу самопожертвования и их воле к победе. В еще большей степени, благодаря рвением и энтузиазмом Народных Носильщиков населения северо-запада и тыловых районов. От имени армии, я горячо благодарю всех носильщиков и население…
Главнокомандующий, генерал Во Нгуен Зиап.»
Последняя траурная речь над Дьенбьенфу, со стороны официальных лиц, была произнесена 8 мая в 16.15 во Дворце Лиги Наций, с видом на великолепно ухоженные лужайки, простирающиеся до тихих берегов Женевского озера. Там, после безрезультатных дебатов в течение более двух недель о воссоединении Кореи, пока агонизировал Дьенбьенфу, Запад, под влиянием сокрушительного поражения накануне, был теперь готов встретиться с коммунистическим блоком по вопросу о мире в Индокитае. Вступительное заявление выпало на долю министра иностранных дел Франции Жоржа Бидо. Маленький, напряженный мужчина с непослушными, падающими на лоб волосами, разделенными пробором, ужасно выглядел после нескольких недель мучительных переговоров и путешествий. Как и его премьер-министр, когда тот накануне выступал перед французским парламентом, Бидо поначалу говорил почти бесцветно. Но его премьер-министр, по крайней мере, мог утешиться тем, что обращался к, в основном дружественной аудитории у себя дома. Французскому министру иностранных дел пришлось признать поражение Франции не только под ярким светом камер мировой прессы, но и под пристальным вниманием победивших лидеров коммунистов: Чжоу Эньлая из Китая, Вячеслава Молотова из Советского Союза и Фам Ван Донга, министра иностранных дел (а затем премьер-министра) коммунистического вьетнамского режима. И просто не было выхода; не было никакой возможности не говорить о Дьенбьенфу в тот конкретный исторический момент. Поражение, что бы не случилось потом, было слишком важным, чтобы его можно было игнорировать.
И Бидо, как и сама Франция, был там в одиночестве. Делегации трех маленьких индокитайских государств, Камбоджи, Лаоса и Вьетнама, мало чем могли помочь на этом этапе. Министр иностранных дел Великобритании Энтони Иден, был сопредседателем (вместе с СССР) конференции и, учитывая роль Великобритании в конфликте в Индокитае в последние недели, едва общался со своим французским коллегой. Что касается делегации Соединенных Штатов, то государственный секретарь, в одном из своих постоянных заблуждений между внешним видом и реальностью американского престижа, предпочел вернуться в Соединенные Штаты и оставить американскую делегацию в умелых, но менее престижных руках своего заместителя, генерала Уолтера Беделла Смита. Сообщалось, что Бидо сказал коллеге, что он приехал в Женеву с «двойкой треф и тройкой бубен» в качестве своих единственных дипломатических карт. Когда он огляделся вокруг, прежде чем начать говорить, на своих коллег – западных дипломатов, и их смущенно опущенные глаза, и на дипломатов коммунистов, пристально глядящих на него в упор, он был воплощением Франции в ее поражении.
Обращаясь к министру иностранных дел Великобритании, который председательствовал на этой первой сессии, Бидо сказал:
- Господин Председатель, в начале этой конференции, я бы хотел описать ее драматическую прелюдию к самой жестокой битве в конфликте, который продолжается уже семь лет… Не наша сторона желала, пока обсуждался мир, ужесточения боевых действий, вплоть до отказа разрешить эвакуацию раненых, вопреки законам войны и принципам цивилизованного мира. Вопрос о битве при Дьенбьенфу был объявлен вчера главнокомандующим в следующих словах: «Гарнизон Дьенбьенфу выполнил задачу, возложенную на него командованием». Французская делегация не может скрыть здесь свое глубокое волнение и гордость перед лицом героизма бойцов Франции, Вьетнама и всего Французского Союза, которые сопротивлялись сверх всякой человеческой выносливости…
Бидо, который был гражданским лидером всех французских сил Сопротивления в оккупированной нацистами Франции, поперхнулся, произнося эти слова, а затем, к счастью, текст перешел на обычные дипломатические детали французской позиции, и Бидо восстановил самообладание. В последней трети текста был скрыт короткий абзац из четырех строк, который в быстром изложении министра иностранных дел на французском языке казался не более важным, чем предыдущий или следующий, но в котором в действительности содержалось все, что должно было быть сказано:
- Мы предлагаем, чтобы Конференция, прежде всего, объявила, что она принимает принцип общего прекращения военных действий в Индокитае, основанный на необходимых гарантиях безопасности, при этом условия провозглашенных таким образом принципов неразделимы в нашем сознании и в нашей резолюции.
Фактически, через день после потери Дьенбьенфу, Франция запросила в Индокитае мира.
В Париже тоже был День Победы, и французские чиновники по традиции совершали паломничество к могиле Неизвестного солдата у Триумфальной арки на вершине Елисейских полей. Но вместо того, чтобы праздновать, большая толпа за усиленным полицейским кордоном выглядела угрюмой.
Даже популярный президент Франции Рене Коти удостоился лишь редких формальных аплодисментов. Премьер-министру Жозефу Ланьелю не досталось и этого, как и следовавшему за ним министру обороны Рене Плевану.
Некоторые люди кричали: «Отправьте их в Дьенбьенфу!», в то время как другие выкрикивали знакомую французскую угрозу непопулярным политикам: «К стенке!»
После окончания официальной церемонии, подъехал простой черный автомобиль «Ситроен» и из него вышел чрезвычайно высокий и грузный шестидесятилетний мужчина в бежевой форме французского бригадного генерала. Хотя он был уволен, как из армии, так и из политики, французский военный оркестр ждал его у Триумфальной арки, и огромная толпа осталась за полицейскими барьерами до его появления.
Высокий генерал молча подошел к могиле Неизвестного солдата, отдал честь французскому флагу, склонил голову в задумчивости, а затем вернулся к своей машине. Когда он смотрел на ликующую толпу своими близорукими глазами и махал ей в своей характерной манере, с согнутым локтем, возгласы: «Да здравствует де Голль!» и «Власть де Голлю!» слышались повсюду.
Высокий генерал услышал. И он этого не забудет.
Раненые
На поле боя главной проблемой оставались сотни тяжелораненых, которые теперь стали пленниками врага. Было очевидно, что Вьетминь не располагал ни медицинскими, ни транспортными средствами для надлежащего ухода за ними на месте, либо для транспортировки в свои тыловые районы. Если бы перемирие на поле боя не было бы достигнуто почти немедленно, многие из тяжелораненых пленных умерли бы. Обе стороны знали об этом, и враг, зная об общественном давлении на французов с целью так или иначе освободить раненых пленных, теперь стремился добиться от французов максимальных уступок.
Французский разведывательный самолет, постоянно наблюдавший за полем боя, заметил установку тентов из парашютов в долине, вслед за которой последовала выкладка из белых парашютов огромного знака Красного креста в знак того, что противник не собирался использовать долину для военных действий. Это побудило французов продолжать отправлять в долину четыре самолета, сбрасывавших продовольствие, медикаменты и лед, в надежде, что хотя бы небольшая часть этих припасов будет использована для раненых пленных. Небольшая часть была использована. И во второй половине дня 11 мая личное послание генерала Наварра для генерала Зиапа было сброшено с парашютом в долину, после чего последовало повторение того же сообщения французским военным передатчиком в Ханое. В адресованном «Главнокомандующему, генералу Во Нгуен Зиапу» письме, Наварр просил командующего противника сообщить ему, как можно организовать эвакуацию французских раненых из Дьенбьенфу.
В 18.30 11 мая пришел ответ от Вьетминя. Зиап разрешил французским парламентерам прибыть непосредственно в Дьенбьенфу для переговоров об освобождении и передаче раненых пленных. Вертолету с эмблемой Красного креста будет разрешено приземлиться в северной части взлетно-посадочной полосы Дьенбьенфу, ниже того места, где раньше находился «Югетт-6».
Наварр немедленно назначил главой французской миссии человека, который, без сомнения, был наиболее пригодным во всем Индокитае для ведения таких переговоров. Это был доктор Пьер Юар. Юар был деканом медицинской школы Ханойского университета, президентом Французского Красного креста в Индокитае и полковником запаса медицинского корпуса французской армии. К тому времени он прожил во Вьетнаме двадцать лет, был женат на вьетнамке, почти идеально говорил по-вьетнамски и в 1930-х годах защищал многих вьетнамских националистов или коммунистов от суровых мер французской колониальной администрации. Будучи главой Красного креста на протяжении всей войны в Индокитае, он беспристрастно поддерживал контакты с организацией Красного креста Вьетминя, и даже в разгар войны пересекал линию фронта на территории Вьетминя, чтобы организовать обмен больными или ранеными пленными с обеих сторон. Он также, насколько это было возможно, позаботился о том, чтобы французские и вьетнамские военные обращались с пленными бойцами Вьетминя, попавшими в их руки, в соответствии с международными правилами ведения войны. Высокая худощавая фигура с добрыми глазами, без каких либо знаков различия на его тропической униформе и в вечном пробковом шлеме, вышедшем из моды три десятилетия назад, Юар выглядел как своего рода азиатский доктор Швейцер. В сопровождении майора Жаме из французской армии и майора Роже из французских ВВС, Юар вылетел 12 мая в столицу Лаоса, Луангпрабанг, где его уже ждал вертолет. В четверг, 13 мая, в 11.00 он и его небольшая команда приземлились в Дьенбьенфу.
Переговоры касались нескольких чрезвычайно сложных моментов. Прежде всего, необходимо было определить, кто был тяжелораненым солдатом, а кто нет, и кто должен был производить отбор этих пленных. Затем, необходимо было принять решение о том как будут перевозиться раненые: либо самолетами, которые могли бы поднимать восемнадцать носилок, но использование которых было ограничено, пока не приведут в порядок аэродром, либо вертолетами, которые, учитывая тип, имеющийся в наличии в то время в Индокитае и большие расстояния, могли перевозить только несколько раненых за раз, но приступить к своей работе могли почти немедленно. Самой серьезной проблемой на переговорах были встречные уступки, которые требовал противник.
Они включали в себя не только прекращение действий французских ВВС в радиусе десяти километров от долины Дьенбьенфу, но и прекращение бомбежек больших участков шоссе №41. Последний пункт был самым важным для Вьетминя и самым опасным для французов. Ибо, если и оставалась хоть капля военной рациональности во всей битве при Дьенбьенфу, то она заключалась в том, что длительная оборона долины сковала значительную часть главных боевых сил противника вдали от дельты Красной реки и что Вьетминю будет чрезвычайно трудно развернуть всю массу осадных войск и изготовить их для атак вокруг дельты, до того как генерал Коньи получит дополнительные подкрепления, необходимые для сдерживания таких атак. Все зависело от того, удастся ли хотя бы частично перекрыть основные транспортные артерии, шоссе №41 и в меньшей степени, шоссе №7 из Лаоса, или сделать их использование как можно более дорогостоящим для противника. С понятной логикой, генерал Зиап решил использовать примерно 10000 пленных, находящихся в его руках, точно так же как японцы использовали пленных союзников на своих транспортных судах во время Второй мировой войны. Пленных союзников размещали на хорошо видимых местах на верхних палубах японских транспортов, перевозящих сырье в Японию, в результате чего самолеты, или подводные лодки союзников оказывались в затруднительном положении: либо позволить японскому судну вернуться в Японию с грузом ценного сырья, либо уничтожить корабль и вместе с ним сотни своих товарищей. (Ни пилотов английских и американских ВВС, ни американских подводников это совершенно не смущало – транспортные суда топили бомбами, торпедами и расстреливали с воздуха, не обращая внимания на военнопленных или заключенных концлагерей на палубе. Прим. перев.)
В случае с Дьенбьенфу, Вьетминь решил чередовать свои пехотные и артиллерийские колонны с колоннами французских военнопленных. Таким образом, французские бомбардировщики, стремящиеся перекрыть стратегические дороги, столкнулись бы с проблемой необходимости убивать своих собственных товарищей во время атаки. Вьетминь объяснил, что их собственные раненые – а их, конечно, были тысячи – также будут транспортироваться по этим дорогам, так что открытие аэродрома Дьенбьенфу для французских самолетов и сохранение дорог открытыми для грузовиков коммунистов было услугой за услугу. У французов не было другого выбора, кроме как согласиться. Поступить иначе означало бы пожертвовать жизнями, возможно, 1500 тяжелораненых людей, ради туманного краткосрочного военного преимущества. Возбужденное общественное мнение внутри страны и за рубежом, вероятно, этого бы не потерпело.
Проблема отбора раненых для эвакуации была, возможно менее важной, но с человеческой точки зрения, столь же сложной. Как знал доктор Гровен, почти все пленные были физически не в состоянии пройти 600 километров по джунглям; во многих случаях люди, у которых были относительно легкие ранения, но потеряли много крови, были в худшем состоянии для похода, чем те, кто возможно получил более серьезную рану, такую как ампутацию руки, но которые отправились от нее. Кроме того, существовала проблема раненых из Вьетнамской национальной армии, которые попали в руки Вьетминя. Коммунисты считали своих собственных граждан, воевавших на стороне Франции, предателями и поначалу отказывались включать их в число раненых, подлежащих отбору для эвакуации. И снова французы столкнулись с ужасным затруднением: если бы весь процесс эвакуации был поставлен под угрозу ради небольшого процента вьетнамских раненых, французское общественное мнение пришло бы в ярость. Тем не менее, если бы раненые вьетнамцы, которые доблестно сражались бок о бок с французами, были бы брошены на милость Вьетминя, последующая деморализация среди и без того сильно деморализованных войск вьетнамской армии за пределами Дьенбьенфу привела бы к масштабному военному кризису в самом Индокитае. Переговоры были прекращены и полковник Юар вернулся в Ханой для консультаций с французским верховным командованием.
То, что последовало в следующие несколько дней, было наглядным примером разумной психологической войны. Несмотря на то, что переговоры еще не привели к положительному результату, верховное командование Вьетминя санкционировало вывоз на вертолете ограниченного числа раненых из Дьенбьенфу. Их прибытие в Лаос и Ханой с последующими рассказами об ужасах и страданиях в долине, немедленно усилило давление на французов, чтобы они были менее непреклонны. Юар и его миссия вернулись в Дьенбьенфу 16 мая и подписали на следующий день соглашение, предусматривающее эвакуацию 858 раненых, которые должны были быть отобраны только в соответствии с медицинскими критериями, независимо от национальности. Но французам пришлось заплатить высокую цену за эту незначительную уступку: нейтральная инспекция долины или конвоев с военнопленными, покидающих ее, не проводилась и французские ВВС воздерживались от бомбежек шоссе до завершения эвакуации раненых. Французские военные знали, что враги получили значительное военное преимущество, но в сложившихся обстоятельствах, казалось, другого выхода не было. Имея предварительное соглашение в кармане, враг теперь начал черепашьими темпами расчистку и ремонт взлетно-посадочной полосы в Дьенбьенфу, но позволил французским вертолетам и легким самолетам прилетать, чтобы забрать нескольких раненых за раз.
К 25 мая аэродром все еще не был готов для приема С-47 и Вьетминь, который до сих пор отказывался от помощи французских специалистов по разминированию для расчистки поля, теперь потребовал, чтобы такие специалисты прилетели. Тем временем, внутри лагеря также усилилось давление, поскольку политические комиссары Вьетминя начали прибирать к рукам своих собственных врачей. Раненые были «переклассифицированы» в соответствии с тем, что называлось их «демократической срочностью», а не их медицинской срочностью, при этом нижним чинам неевропейского происхождения медицинская помощь оказывалась раньше, чем европейским солдатам, а те, в свою очередь, лечились раньше или лучше, чем унтер-офицеры или офицеры. Когда из-за нескольких неисправных парашютов некоторые медицинские грузы упали в лагере, Вьетминь запретил сбросы с воздуха, но разрешил эвакуационным вертолетам и легким самолетам доставлять любые припасы, которые те могли доставить с их небольшой грузоподъёмностью.
И прежде всего, поскольку французский медицинский персонал в лагере понятия не имел о результатах ведущихся переговоров, на них оказывалось сильное давление, чтобы они подписывали призывы о «милосердии», ради освобождения своих раненых. Две женщины, политические комиссары, были специально приставлены к мадемуазель де Галар, французской медсестре, чтобы заставить ее подписать серию специальных обращений, из-за их особого эмоционального воздействия, исходящего от единственной француженки в Дьенбьенфу. Позже, доктор Гровен подробно описал, как она сопротивлялась в течение десяти дней, но затем уступила по его приказу (он также подписал отдельное обращение) из-за их страха, что за ее стойкость придется расплачиваться раненым.
Все эти призывы пришлось писать и переписывать несколько раз, пока они не соответствовали пропагандистским требованиям победителей, и они, конечно же, были немедленно использованы в пропагандистских целях и появились в мировой прессе. Мадемуазель де Галар, таким образом, написала письмо Хо Ши Мину по случаю его 64-летия 19 мая, в котором она поблагодарила его за милосердие к раненым пленным и пообещала, что по возвращении во Францию она попытается создать «среди молодежи, которая меня окружает, атмосферу большего взаимопонимания между двумя нашими народами, чтобы помочь, насколько в моих силах, восстановить мир». Как только она написала это письмо, две ее комиссарши сообщили ей, что она будет освобождена, но она должна написать еще одно письмо Хо Ши Мину, и еще одно в женскую организацию Вьетминя. В своем втором письме она просила о том, что дорого ее сердцу, об освобождении ее товарищей по медицинским бригадам, и снова, затронув ту же тему борьбы за мир по возвращении во Францию, она также добавила что «… хотя моя радость от возвращения домой велика, она будет крайне неполной, если бы я уехала одна, оставив позади себя остальной медицинский персонал, врачей, а также санитаров, с которыми я неустанно работала, ухаживая за нашими ранеными. Поэтому я прошу Вас не забывать о них, и я уверена, что никто никогда не взывает напрасно к Вашему милосердию…»
Несколько дней спустя, сам Хо Ши Мин показал письмо мадемуазель де Галар российскому кинооператору Кармену и добавил:
- Генерал де Кастр сейчас тоже выступает за мир. Перед (битвой) он не говорил о мире.
К сожалению, 22 мая в 15.00 три самолета французских ВВС разбомбили и обстреляли шоссе №41, в двух километрах к югу от Коной, ранив и убив многих французских пленных вместе с их захватчиками. В отместку Вьетминь выслал оставшийся французский персонал, включая доктора Гровена и отправил их по шоссе №41 тем же путем, что и военнопленных. Это был ловкий психологический трюк. Они шли несколько дней, как и остальные военнопленные, но затем их погрузили на грузовики, отправили обратно в Дьенбьенфу и отпустили с последними ранеными в первую неделю июня 1954 года.
Для самых сложных случаев, был еще один путь эвакуации по воздуху. Соединенные Штаты в качестве последнего жеста благотворительности предложили лечить их в военных госпиталях Соединенных Штатов, и вскоре началась операция «Раненый воин», в ходе которой выжившие перебрасывались по воздуху из Сайгона через половину мира в Вестовер Филд, штат Массачусетс. Десять лет спустя, аджюдан Иностранного легиона Лидеке, в Ин-Эккере, одном из последних французских фортов в Сахаре, с гордостью вспоминал, как его обучали английскому языку американские студенты из колледжа Маунт-Холиок, учебного заведения недалеко от Вестовера, как только они узнали, что французы и легионеры из Дьенбьенфу были, по словам Лидеке «люди как люди».
Что касается мадемуазель де Галар, как и было обещано, она была освобождена 24 мая. Молодая женщина прибыла в Ханой в 20.30, все еще одетая в ушитую камуфляжную форму французских десантников. Она старалась поддерживать себя в чистоте, но когда она вышла из самолета, ее тропические ботинки все еще были покрыты коричневой грязью Дьенбьенфу. Уехавшая во Францию несколько дней спустя, Женевьева де Галар-Террауб провела в Индокитае более четырех лет и выполнила 149 задач медицинской эвакуации, включая сорок в Дьенбьенфу.
Мадам де Кастр выехала 23 мая из Ханоя в Париж, куда она прибыла 25 мая в 11.55. На аэродроме Орли, ее ожидали государственный секретарь Франции по делам Индокитая Марк Жаке и государственный секретарь Франции по вопросам национальной обороны Пьер де Шевинь. На ней было бежевое пальто и белая облегающая шляпка, и на этот раз она отказалась разговаривать с прессой. Автомобиль «Ситроен» французского генерального штаба, управляемый жандармом, увез ее за город.
Также 24 мая тяжелораненый старший сержант был вывезен из долины Дьенбьенфу в столицу Лаоса Луангпрабанг. Он был венгром, по фамилии Береш и служил в 1-м парашютном батальоне Иностранного легиона на «Югетт». 19 мая, когда Вьетминь праздновал день рождения Хо Ши Мина, Береш дотащился до палатки близлежащего командного пункта Вьетминя, где ранее он заметил вымпел Иностранного легиона, который по-видимому, попал в руки врага в целости и сохранности. Это был ротный вымпел 4-й роты 1-го батальона 13 полубригады Иностранного легиона, уничтоженной во время самой первой атаки на «Беатрис» 13 марта. Сержант Береш схватил зелено-красный вымпел с золотым шитьем и быстро засунул его под рубашку. К счастью, его не слишком обыскивали при отбытии, и, без сомнения, из соображений сохранения лица, Вьетминь никогда не признавал, что какой-либо пленный – и особенно тяжело раненый пленный – мог ускользнуть от их наблюдения настолько, чтобы украсть флаг. Таким образом, Иностранный легион стал единственной частью в Дьенбьенфу, которая спасла один из своих боевых флагов от уничтожения или захвата.
Пленные
Согласно заведомо неполной статистике французской армии (см. приложения А и Б), гарнизон Дьенбьенфу насчитывал 5 мая в общей сложности 8158 здоровых или легко раненых человек. С 21 ноября 1953 года, он потерял в общей сложности 8221 человека, включая 1293 подтвержденных погибших. Статистика за последние три дня сражения недоступна, так как части были уничтожены полностью, вместе со своими батальонными записями. Тем не менее, 165 человек из 1-го колониального парашютного батальона были сброшены с парашютом 5 и 6 мая, в результате чего общая численность гарнизона Дьенбьенфу составила 16 544 человека, не считая 1916 тай и французов из Ляйтяу, которые пытались прорваться из этого города в Дьенбьенфу в ноябре 1953 года, или 2440 военнопленных, которые были переброшены по воздуху.
Учитывая ожесточенность последних сражений, французские командиры обычно соглашаются с тем, что, по всей вероятности, погибло по меньшей мере еще от 600 до 800 человек и по меньшей мере, столько же было ранено. Высокая доля погибших на заключительном этапе была обусловлена тем фактом, что большинство из этих потерь были вызваны плотным обстрелом артиллерии, а не огнем из стрелкового оружия. Общие потери французов можно консервативно оценить примерно в 9000 человек, из которых 885 (включая 27 не раненых медицинских работников) были переданы французам в соответствии с перемирием на поле боя в мае 1954 года. Это, за исключением горстки беглецов, о которых подробнее будет сказано позже, оставило в плену почти 7000 военнослужащих. Многие из них были гораздо более серьезно ранены, чем те, кто был отобран для передачи французам, но они уже покинули поле боя компактными группами по пятьдесят человек в 500-мильном переходе в лагеря военнопленных к северу от Красной реки или на юго-восток, в комплекс лагерей в провинции Тханьхоа. Для измученных и в основном, раненых, выживших в битве при Дьенбьенфу, это стало маршем смерти.
Этот автор в другом месте подробно освещал жизнь в лагерях военнопленных Вьетминя, и поэтому он здесь будет касаться только событий связанных с судьбой пленных, взятых в Дьенбьенфу. В отношении военнопленных из Дьенбьенфу выделяются два факта: во-первых, их огромное количество и необходимость их транспортировки подальше от районов, где они могли быть освобождены французами, представляли невероятно сложную проблему для примитивной тыловой системы Вьетнамской Народной армии. Во-вторых, другие французские пленные обычно попадали в руки коммунистов всего через несколько дней боев и, за исключением тяжелораненых, не находились в состоянии общего физического упадка. От тридцати до шестидесяти дней марша со скоростью двадцать километров в день, при переноске рисовых пайков для колонны и многочисленных носилок, просто оказалось слишком много для большинства людей. Продовольственные пайки, выделяемые их захватчиками, сделали все остальное: четыреста грамм риса в день и десять арахисовых орехов каждый десятый день. Некипяченая вода и, в некоторых случаях, жидкий чай, составляли единственное доступное питье. Во многих случаях, наличие воды ограничивалось в сельской местности и вблизи шоссе №41. Обезвоживание из-за постоянной дизентерии и аномального потоотделения вскоре превратило военнопленных в «ходячие скелеты», напоминающие фотографии из немецких концентрационных лагерей.
Перед началом марша пленным предстояло подвергнуться последнему унижению. Их задействовали как массовку и сценический реквизит, восстанавливая собственное поражение. Хотя некоторые кадры фильма действительно были сняты Вьетминем во время битвы при Дьенбьенфу, некоторые крупные атаки, такие как, например, при захвате «Элиан-2», имели место либо ночью, либо в отсутствие квалифицированных вьетнамских операторов. Присутствие на месте советского оператора Кармена, теперь помогло это исправить. 14 мая всех ходячих пленных собрали в тщательно разделенные группы и провели мимо жужжащих камер, как 2000 лет назад Цезарь провел по Риму побежденных варваров. Никто не был избавлен от этого унижения от генерала де Кастра, до последнего нестроевого из вьетнамцев. Но когда дело дошло до того, чтобы сыграть роли сдающихся десантников, десантники взяли пример с Бижара. Когда его захватчики подошли к нему с требованием, чтобы он сыграл самого себя, выходящего с поднятыми руками из своего командного блиндажа, подполковник Бижар посмотрел своим тюремщикам в глаза и тихо сказал:
- Я скорее сдохну.
Так что Вьетминь отобрал для этой роли в основном североафриканцев, ныне лишенных командиров, переодев их в камуфляжную боевую униформу французских десантников для реконструкции части битвы при Дьенбьенфу. Ровно десять лет спустя, 8 мая 1964 года, полковник Бижар, выступая перед завороженной общенациональной телевизионной аудиторией Франции, прокомментировал снятый коммунистами фильм о битве при Дьенбьенфу и указал на очевидные ошибки, которые были допущены при его создании. Там была сцена, показывающая атаку пехоты при поддержке танков, сопровождаемую, по-видимому, сильным артиллерийским огнем, но несколько неискушенные кинематографисты забыли убрать из кадра белый медицинский самолет, доставивший доктора Юара в Дьенбьенфу после окончания битвы, присутствие которого в картине явно ее датировало. Аналогично, другая сцена, которая должна была показывать захват «Беатрис», полностью удерживаемого иностранными легионерами европейского происхождения, показывает поле битвы, усеянное темнокожими североафриканцами. В другой сцене, можно было увидеть как два французских танка вступают в бой непосредственно друг за другом, разделенные промежутком всего в несколько дюймов. Это было связано с тем фактом, что Вьетминь с помощью захваченных в плен танкистов смог вернуть в строй только один танковой двигатель – другой танк просто буксировался его собратом.
Когда фильм демонстрировался во Франции в 1964 году, говорили, что некоторые французские офицеры намеренно вызвались стать «техническими консультантами» для съёмочных групп, именно для того, чтобы внести в фильм технические ошибки, которые заклеймили его как очевидную фальсификацию. Если их намерение было таково, то они преуспели, хотя никто, кроме очень искушенной аудитории, скорее всего, не заметит ошибок. По сей день фильм о Дьенбьенфу демонстрируется всем новобранцам Алжирской народной армии, и вероятно, каждому солдату армии Северного Вьетнама, в качестве обнадеживающего примера того, что даже примитивные партизаны могут сделать с современными западными армиями, при условии, что они готовы сражаться и идти на жертвы.
На короткое время различные группы французских специалистов были отобраны из толп военнопленных, чтобы поддерживать некоторые из основных объектов Дьенбьенфу, такие как очистители воды и электростанции, в рабочем состоянии, в то время как некоторые другие использовались для сбора части военной добычи, найденной на поле боя, или для снятия отдельных минных полей. Последняя работа так и не была завершена. Десять лет спустя, то тут, то там, мины все еще взрывались и убивали заблудившегося буйвола или калечили неосторожного крестьянского ребенка.
Несколько человек были выделены в качестве потенциальных «военных преступников»: сотрудники разведки, офицеры, работавшие в районах туземных племен, такие как полковник Транкар; и офицеры ВВС. Вьетминь, полностью лишённый самолетов, питал особенно глубокую ненависть к летчикам из-за жертв, которые они неизменно причиняли гражданскому населению. Когда они опознали среди пленных командира отряда ВВС капитана Шарно, они повели его к братской могиле близ Бан Ко Ми, в трех километрах к югу от основной позиции, где они захоронили гражданских жертв неудачно наведенного французского воздушного налета. Капитану Шарно пришлось одного за другим раскапывать изуродованные тела под палящим солнцем, смотреть на них и перезахоранивать. Затем его отправили в лагеря.
Несколько дней спустя, когда он оцепенело спотыкаясь, брел по дороге, рядом с ним с визгом остановился джип. Офицер Вьетминя вышел, оглядел его и сказал на безупречном французском, используя форму «ты»:
- Ты разве меня не помнишь? Ты и я, мы вместе учились в лицее Монпелье.
Шарно теперь узнал лицо под странным плоским шлемом, но он не мог вспомнить имя своего вьетнамского одноклассника, который превратился во вражеского офицера.
- Пойдем, - сказал офицер Вьетминя, - я возьму тебя с собой. Тебе не обязательно идти пешком.
Офицер обменялся несколькими словами с конвоирами Шарно и Шарно перешел из рук в руки без дальнейших формальностей. Он поехал в лагерь военнопленных в сравнительной роскоши джипа – даже де Кастр и его штаб ехали на грузовиках – так и не узнав имени своего благодетеля.
Но для большинства других пленных марш в лагеря был кошмаром, с его сценами человеческой слабости и невероятной стойкости. Майор де Мекнан, который был взят в плен в начале битвы на ОП «Габриэль», позже вспоминал, как Вьетминь, даже во временных лагерях военнопленных до окончания битвы, натравливал одну группу пленных на другую, и не без успеха.
Он особенно запомнил в своем лагере группу иностранных легионеров немецкого происхождения, которые достаточно здраво решили, что это все равно не их война, и что сейчас важнее всего было остаться в живых до заключения перемирия. Они сообщили начальнику лагеря что стали «прогрессивными» и им немедленно был предоставлен привилегированный статус в лагере, а также улучшенные продовольственные пайки. Каждое утро часть церемониала состояла в лекции политического комиссара лагеря о победах предыдущего дня в битве при Дьенбьенфу и роль «прогрессивистов» заключалась в том, чтобы обеспечивать подходящую подбадривающую секцию для объявления о таких победах. Они приветствовали или порывисто пели «Интернационал» в честь поражения 3-го батальона тай на «Анн-Мари» и алжирцев на «Доминик». Они также не возражали против того, чтобы аплодировать уничтожению марокканцев и вьетнамских десантников на «Элиан-1».
Но затем, в середине апреля начались ожесточенные бои за северные ОП «Югетт». Однажды утром комендант лагеря Вьетминя прочел воодушевляющую новость о том, что пехотинцы и десантники Иностранного легиона удерживающие северные ОП «Югетт» были разгромлены и что часть жизненно важной взлетно-посадочной полосы теперь находится в руках Народной армии. Среди собравшихся заключенных воцарилась мертвая тишина, и в отличие от установившейся привычки, ликующая часть «прогрессистов» также хранила молчание. Раздраженным голосом комендант лагеря повернулся к ним и сказал:
- Давайте, пойте! Чего вы ждете?
Иностранные легионеры молча посмотрели друг на друга, а затем начали петь. Собравшиеся французские пленные мгновенно ахнули от шока – когда они не узнали немецкую песню «Был у меня товарищ». Легионеры-перебежчики пели прекрасную песню, которой немцы чествовали своих погибших на войне со времен наполеоновских войн 1809 года. Одно дело радоваться гибели других «чужих» подразделений, сражающихся в долине; совсем другое дело – предать Иностранный легион. «Прогрессивисты» были лишены своих особых привилегий и возвращены на рисово-водную диету остальных пленных.
Офицеров штаба Дьенбьенфу везли на восток в грузовике со связанными за спиной руками, а их тела были набиты так плотно, что малейший бугорок на изрытой глубокими колеями дороге в джунглях час за часом беспомощно прижимал их друг к другу. Среди них были также военные корреспонденты Пьер Шендорффер, Даниэль Камю и Жан Перо. Не в силах пошевелиться, они видели, как километр за километром проносятся джунгли и знали, что с каждой минутой, с каждым километром, они удаляются все дальше от любого шанса спастись. Перо, который уже отсидел долгий срок в нацистском концентрационном лагере за свою деятельность во французском Сопротивлении, был особенно впечатлителен. Он сказал Шендорфферу:
- Я просто должен отсюда выбраться. Я не могу сделать это второй раз. На этот раз я уверен, что не выйду из этого живым.
Стоя спиной к спине, они обыскивали карманы друг друга, в поисках предмета, который мог бы помочь им сбежать. Наконец, Перо обнаружил, что Шендорффер сохранил в своем кармане свой швейцарский перочинный нож. Ценой мучительных корчей, ему удалось дотянуться до него и открыть ножовку. Как только это было сделано, было нетрудно разорвать путы друг друга, но возникла проблема с выбором подходящей отправной точки. Поскольку они не были в последнем грузовике колонны, водитель и охранник в следующем грузовике их бы наверняка увидели бы. Поэтому им пришлось ждать особенно резкого поворота, который заставил следующий грузовик замедлиться настолько, чтобы оказаться за другой стороной поворота, пока они будут прыгать со своего грузовика. Наконец, случай представился на крутой переправе через Черную реку в Такхоа, почти на полпути между Дьенбьенфу и Ханоем.
Как они и рассчитывали, крутой поворот заставил грузовик позади них почти полностью остановиться, и поскольку остальные пленные загораживали обзор из кабины их собственного грузовика, Перо и Шендорффер спрыгнули и бросились к лесу на обочине дороги. Они обнаружили почти сплошную стену из полностью выросшего бамбука. В течение невероятно долгих секунд они отчаянно пытались найти просвет, достаточно широкий, чтобы пропустить их тела. Перо наконец преуспел, как раз в тот момент, когда грузовик выезжал из-за поворота, но Шендорффер, поскользнувшийся в луже воды, был немедленно замечен охранниками Вьетминя. Выстрелы раздавались во всех направлениях, когда охранники пытались догнать Перо, в то время как другие избивали лежавшего ничком Шендорффера до потери сознания и снова грузили его в грузовик. Все его фотографии битвы при Дьенбьенфу, которые он прятал, были у него отобраны. Перо больше никто не видел, хотя ходили слухи, что он позже был убит в лесу алчными туземцами, или даже что позже его видели в коммунистическом Ханое в компании принцессы из племени тай, попавшей в кольцо осады Дьенбьенфу. Но все это только слухи. Что касается французской армии, то сержант Жан Перо из информационной службы французской прессы в Индокитае, прикомандированный к 71-й штабной роте в Дьенбьенфу, навсегда исчез где-то на шоссе №41 в мае 1954 года. Как он и хотел, ему не пришлось дважды за свою молодую жизнь проходить через унижение лагеря для военнопленных.
На других участках этой невероятной Голгофы небольшие группы людей боролись со смертью, как могли. Иностранные легионеры, с их светлой кожей, были наименее подготовлены к тому, чтобы противостоять убийственному климату, и их крайне индивидуалистическое отношение привело к тому, что они позволили каждому человеку быть самому по себе, хотя, конечно, они во многих случаях помогали людям из своих подразделений или своей национальности. Французы с материка вряд ли были лучше подготовлены для такого марша, но проявили психологическое качество, которым они уже были известны в нацистских лагерях для военнопленных во время Второй мировой войны: большую сплоченность группы и преданность своим раненым и больным товарищам. Это особенно верно в случае подразделений десантников, которые упорно несли своих раненых или больных товарищей до тех пор, пока они были физически в состоянии это делать, часто перенося даже своих мертвых до следующей остановки на отдых, чтобы иметь возможность похоронить их хоть с какой-то пристойностью. В архиве главного хирурга французской армии хранятся сотни хорошо документированных случаев, свидетельствующих о том, что происходило во время марша. Один аджюдан-шеф Иностранного легиона отрезал себе пораженную гангреной руку ножом без анестезии и пережил марш, благодаря своим товарищам. Десантника, ослепленного осколками снаряда, наполовину волокли, наполовину несли в течение сорока пяти дней по джунглям. Четверо человек умерли из-за гангрены, вызванной телефонным проводом, туго обмотанным вокруг их связанных рук. Алжирский тиральер, прооперированный из-за минометных осколков в груди и кишках 15 марта и захваченный в плен 7 мая, сорок пять дней шел в лагерь военнопленных, зажимая рану развернутым тюрбаном. Это были счастливчики, у которых были друзья, которые заботились о них.
Врач 1-го парашютного батальона Иностранного легиона, лейтенант Жан-Луи Ронди, позже вспоминал о жалком виде солдата, чьи ноги были ампутированы до бедер и который, всеми покинутый, тащился на руках и обрубках ног в пересыльный лагерь противника в Туанжао.
Результаты такого обращения с пленными были очевидны. Ни один военнопленный с тяжелыми ранениями живота, груди или черепа в плену не выжил. В июне и июле 1954 года одиннадцать процентов заключенных лагеря 128 умерли от тяжелых испытаний во время похода из Дьенбьенфу. Наконец, после окончания войны, 20 июля, Вьетминь начал репатриацию военнопленных. Из общего числа 36979 военнопленных, захваченных Вьетминем с 1946 года, в общей сложности, были репатриированы 10754 (или 28,5%). Из них 6132 нуждались в немедленной госпитализации. В общей сложности, 61 из них умер в течение следующих трех месяцев. Из них 49 были захвачены в Дьенбьенфу.
Из опасения возбудить общественное мнение, масштабы французских потерь в Дьенбьенфу никогда не обнародовались, но простой расчет позволяет получить приблизительную оценку фактических потерь. Из вышесказанного, очевидно, что потери в переходе из Дьенбьенфу, вероятно, были намного выше чем потери пленных, захваченных в предыдущих боях. Установив коэффициент возвращения на уровне консервативной одной трети, включая тех, кто был захвачен в начале битвы, можно оценить, что из общего числа 16 544 человек, вернулись из Дьенбьенфу около 3000 (включая 855, непосредственно репатриированных из Дьенбьенфу). Более 3000 погибло на поле боя, а несколько сотен других, о которых подробнее будет сказано позже, растворились в Восточной Европе. Остальные, около 10000, погибли в переходе или в лагерях для военнопленных менее чем за три месяца. Это суровый статистический факт, который нельзя и не следует упускать из виду.
Вьетминь ясно осознавал, что выжившие в Дьенбьенфу представляли собой ценный приз, в том смысле, что они были в центре внимания западного мира в течение нескольких месяцев, а также представляли сливки французской армии. То же самое относилось с солдатам из северной и тропической Африки. Идеи, посеянные сейчас в лагерях Вьетминя, успеют прорасти позже, когда они вернуться домой. Известный французский писатель и журналист Жан Латерги, в своем романе «Центурионы», прекрасно описывает северовьетнамские методы промывания мозгов. Они составили примерно две группы новообращенных: североафриканцев, то есть, в основном алжирцев; и правых французских младших офицеров. В случае с алжирцами, причина была очевидна. Французские колонизаторы проигрывали войну в Индокитае, и несомненно, были бы неспособны противостоять очередному антиколониальному восстанию.
Аргумент, использованный в отношении алжирцев, был убийственно прост в своем применении. Оказавшись отделенными от своих командиров, алжирские солдаты получили поздравления от своих захватчиков, за героическое поведение во время боя. Но вывод, который им вдалбливали, зачастую другие алжирцы или марокканцы, прошедшие обработку в Пекине или попавшие ранее в плен, был таким: «Если вы такие хорошие солдаты, почему вы сражаетесь за колонизаторов? Почему бы вам не сражаться за себя и не создать собственную страну?» Для офицеров или сержантов алжирского происхождения, этот аргумент приводился в более изощренном виде, но он был просто слишком сильным, чтобы ему можно было эффективно противостоять. Почти десять лет спустя, бывший военнопленный-алжирец, захваченный не в Дьенбьенфу, а в другом месте Северного Вьетнама, рассказал мне, что заставило его изменить свое мнение.
- Нам было достаточно одной колониальной войны, - сказал он. – Моральные обязательства между колониальной державой и колонизированным народом были навсегда нарушены.
Во французской армии в Индокитае этот человек был лейтенантом. В недавно получившем независимость Алжире, он был подполковником Слиманом Хоффманом, начальником Министерства обороны Алжира. Некоторые североафриканцы добровольно вызывались служить в вооруженных силах своих захватчиков, но Вьетминь вежливо отказался.
- Мы победили, - говорили они алжирцам, - не потому что нас так много, а потому, что мы сражаемся в нашей собственной стране, среди нашего собственного народа. Нам не нужны алжирцы, чтобы сражаться за Вьетнам. Вы, алжирцы, должны сражаться в Алжире.
Алжирцы слушали и учились. 1 ноября 1954 года вспыхнуло алжирское восстание. Оно продлилось даже дольше, чем война в Индокитае, и никакого Дьенбьенфу не было. Но алжирцы все равно победили.
Еще одна группа пленных была предметом особого внимания – восточноевропейцы. Вопреки общепринятому мифу о том, что Иностранный легион состоял в основном из «бывших солдат СС», многие иностранные легионеры прибыли из восточноевропейских стран, занятых советскими армиями в 1945 году. (Поскольку в 1954 году средний возраст иностранного легионера составлял около двадцати трех лет, в 1945 году большинство из них были маленькими мальчиками). Многие немецкие легионеры были родом из восточногерманских земель и теперь они стали объектом особого давления политических комиссаров Вьетминя, чтобы вернуться в Восточную Германию в качестве ходячих пропагандистских экспонатов. Советский Союз признал, что иностранные легионеры восточноевропейской национальности, которые «добровольно» вернулись в Восточную Европу, были возвращены туда советскими самолетами. В декабре 1954 года, после того как репатриация всех военнопленных Французского союза, официально перечисленных в качестве таковых уже давно была завершена, организация беженцев из Восточной Европы опубликовала список примерно из 1000 иностранных легионеров из стран Восточной Европы, которые якобы были вынуждены туда вернуться. Какова была их дальнейшая судьба на их коммунистической родине, можно только догадываться. Определенное количество пленных французской национальности, которые, как известно, были живы на момент прекращения огня, отказались возвращаться на родину, точно так же, как горстка пленных из Соединенных Штатов перешла на сторону Китая после Корейской войны.
Но, без сомнения, самыми интересными жертвами промывания мозгов, были убежденные католики и консервативные младшие офицеры французской армии. С их точки зрения, весь их мир, весь кодекс, по которому они жили и сражались, рухнул вокруг них на залитых кровью холмах Дьенбьенфу. Они сражались так хорошо, как только умели. Они были, по крайней мере, так же хорошо обучены и гораздо лучше оснащены, чем их коллеги-коммунисты. И тем не менее, они проиграли. Когда все было сказано и сделано, оставалось фактом, что вьетнамцы-антикоммунисты просто не сражались так, как вьетнамцы на стороне коммунистов. Некоммунистическим партизанским отрядам на холмах вокруг Дьенбьенфу не удалось перекрыть или нарушить работу линий снабжения Вьетминя, как они должны были сделать. Даже французские войска, хотя во многих случаях, они сражались с честью, не сражались – за исключением воздушно-десантных батальонов – с таким же фанатизмом как противник.
Разве не сам генерал Наварр, который в своих более поздних мемуарах, сказал о своей собственной армии, что «они были хорошими и преданными людьми, но они точно не были солдатами Французской революции»? Разве не было подслушано, как старший офицер из Дьенбьенфу сказал в лагере для военнопленных, что «мы сражались за нашу профессиональную честь и, в конце концов, за наши шкуры. Но они, враги, сражались за свою страну…»?
Очевидно, что в войне во Вьетнаме и битве при Дьенбьенфу, было что-то еще, кроме профессиональной компетентности или ошибки в стратегии со стороны генерала Наварра. Это плохо объясняло то, чему каждый французский офицер сам был свидетелем тридцать раз во время битвы при Дьенбьенфу, и что заставляло старого армейского сержанта, такого как Абдеррахман Бен Салем, восхищаться врагом, заставившим его пройти по умирающим телам своих людей. Этот был тот вид фанатизма, которым обладало французское Сопротивление. Коммунисты очень охотно давали ответы на вопросы своих пленников. Все они содержались в дешевых на вид маленьких брошюрках, написанных на китайском языке, но также изданных на английском и французском языках и теперь старательно переведенных на вьетнамский. В основном, они были написаны китайским лидером, о котором большинство офицеров едва ли слышали, хотя они вели войну прямо рядом с его страной: Мао Цзедуном. Другие были написаны генеральным секретарем Вьетнамской коммунистической партии, Чыонг Тинем. Все они касались одной и той же темы, которую они называли «Революционной войной». Это не было, как думали французские офицеры, просто новым методом ведения малых войн, и это не имело почти ничего общего с боем, как они его знали. Но все эти труды, так же как и лекции политических комиссаров военнопленным, подчеркивали важность того, что они называли «народом» - огромной массы неграмотных крестьян, из которых была набрана их армия.
С каким-то испуганным восхищением офицеры французской армии наблюдали, как этот процесс воздействует на менее мотивированных сержантов, и особенно на нефранцузских солдат среди пленных. На самом деле, жестокости было немного, но было фантастическое сочетание повторяющегося утверждения определенных полуправд в сочетании с методичным вознаграждаем за хорошо усвоенные уроки и мягким наказанием за сопротивление процессу обучения в лучших традициях Павлова. Максимальный акцент был сделан на «групповом обучении» и «групповой дисциплине». Поскольку за каждое индивидуальное сопротивление учебному процессу вся группа подвергалась такому наказанию, как скажем, отказ в выдаче таблеток хинина, необходимых для борьбы с малярией, или от выдачи почты, которая как было известно прибыла в лагерь, или от посылок Красного креста, которые обеспечивали небольшое улучшение лагерной диеты, вскоре сами пленные начали оказывать избирательное давление на непокорных среди них, отказывающихся принять общую дисциплину. Те, кто оказывался совершенно невосприимчивыми к убеждениям, вскоре оказались переведенными в печально известный штрафной лагерь Ланг-Транг, из которого никто никогда не возвращался. Именно отец Жандель, капеллан 6-го колониального парашютного батальона, попавший в плен в 1952 году, суммировал опыт идеологической обработки в одном единственном, но красноречивом предложении: «Худшим было не умереть, а увидеть, как меняется твоя душа».
Именно это «изменение души» должно было оставить свой самый неизгладимый след на французских офицерах, переживших Дьенбьенфу. Не то, чтобы кто-то из них убедился, что коммунизм – это путь в будущее и что Запад философски неполноценен, но теперь они были твердо убеждены, что необходимо безжалостное применение того, что один советский писатель назвал «изнасилованием масс» и их преднамеренной и методичной подготовкой к предстоящим революционным задачам. Если бы между Вьетнамом и Алжиром было несколько лет передышки, эти офицеры, возможно, смогли бы переварить свой опыт, но этого не произошло. Через несколько месяцев после освобождения из лагерей военнопленных во Вьетнаме, они были втянуты в очередную «национально-освободительную войну» в Алжире, в нескольких сотнях миль от дома – и на этот раз, как они полагали, они играли наверняка. С холодной свирепостью, как алжирцы, так и французы, пережившие сеансы идеологической обработки коммунистов, начали использовать недавно изученную науку друг против друга. И когда казалось, что французский народ дома отказался принять идею еще двух десятилетий борьбы с повстанцами в Алжире, эти глубоко преданные офицеры решили применить методы Мао Цзэдуна к своей собственной стране.
Но они поняли Мао Цзэдуна неправильно. Французские офицеры, присоединившись к тому, что некоторое время называлось «Секретной армейской организацией» (OAS), ошибочно приняли миллион напуганных французских европейцев, проживающих в Алжире, за массовое население. Они забыли, что в Алжире девять миллионов мусульман их бы не поддержали, и что во Франции насчитывалось сорок восемь миллионов налогоплательщиков, которые не разделяли их идей. Но прежде чем они потерпели поражение во второй раз, они почти погрузили Францию в ту революционную войну, о которой они узнали в лагерях к востоку от Дьенбьенфу.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги