Фокнер налил себе уже третье мартини. Джоанна, сморщив лоб, вроде бы невозмутимо спросила:
— Так чем же ты занимался два минувших дня?
— Работал. Вкалывал. Даже пахал. Причем до седьмого пота, — мрачно вспомнил Бруно. — Ты, моя драгоценная, когда последний раз заглядывала в мастерскую?
— Погоди… кажется, в среду.
— Тогда в композиции было три фигуры. Сегодня уже четыре.
— Уже слишком, даже для тебя, милый. — Джоанна положила заботливую руку на его вельветовый рукав. — Нельзя же столько работать.
— Чушь и вздор! Это что-то сидит в тебе, и надо «это» выплеснуть. Вот и все. Ты же сама актриса, не можешь не понимать.
— И все же, когда закончишь всю композицию, обязан хорошенько отдохнуть.
Кивком головы Джоанна подозвала Фрэнка Марлоу.
— Я как раз убеждаю Бруно, что самое время устроить каникулы.
— Отличная идея! Может, Багамские острова? На полгодика, а?
— С удовольствием! — Фокнер улыбнулся и спросил Джоанну: — Едешь со мной?
— Хотелось бы, да Фрэнк предложил мне главную роль в новой пьесе Мангейма. Если переговоры не затянутся, то в начале месяца начнутся репетиции.
— Ты же только что закончила фильм, — хмыкнул Бруно. — Фрэнк, — резко спросил он, — что ты делаешь? Или тебя ничто не интересует, кроме твоих десяти процентов?
Рука Марлоу вздрогнула.
— Послушай, я беру с нее ровно столько, сколько брал бы с родной сестры.
Джоанна быстро оказалась между ними.
— Это нечестно, Бруно, Фрэнк — классный импресарио. Все знают, что он не заключал бы договор, если бы тот был невыгоден мне. Глупость упускать такую возможность. И потом, давно пора ненадолго вернуться на сцену, а то я уже позабыла, что такое хорошая игра.
Снова зазвучал звонок в передней, и горничная впустила новых гостей.
— Сэм Хаггерти с женой, — сообщила хозяйка. — Пойду поздороваюсь с ними. А вы пока помиритесь.
Она направилась в холл, пробираясь между группками беседующих гостей с бокалами в руках, а Марлоу глядел ей вслед с любовью и нежностью. Фокнер снисходительно ухмыльнулся.
— Хороша? Только жаль, не тебе досталась, да?
Марлоу бросил на него испепеляющий взгляд, полный бессильной ярости, Бруно повернулся к стойке и попросил у бармена два бренди.
— Моему приятелю плесни побольше. Ему что-то не по себе.
Джек Морган и Грейс Пакард мягко двигались под звуки спокойного блюза. Девушка глянула на Фокнера, который словно прирос к бару. Перед ним выстроилась целая шеренга пустых и полных стаканов.
— Шутник твой дружок, да? — заговорила она.
— Кто, Бруно?
— Ага, а то кто же? — кивнула девушка. — Прийти в таких обносках… И меня прихватил. Давно его знаешь?
— Со школы. Мы учились вместе.
— Чем он занимается?
— Скульптор.
— Так я и думала, что-то в этом роде. Хороший?
— Многие считают, один из лучших.
Ее личико посерьезнело.
— Может, все от этого. Когда знаешь, что ты лучше всех, так и нечего голову ломать, что подумают о тебе другие и кто что скажет.
— Как знать…
— Честно, он сначала показался мне обычным хулиганом. Помнишь, как он хватанул Харолда в баре?
Морган пожал плечами.
— У него наготове куча таких же симпатичных приемчиков: дзюдо, айкидо, каратэ. Тебе и не придумать, что Бруно не может.
— А разбить кирпич пополам рукой? Ладонью, ребром? Однажды по телику видела: один тип испортил дюжину кирпичей.
— Это его коронный номер.
Девушка резко отстранилась от Моргана и сквозь толпу, минуя танцующие пары, направилась к Фокнеру.
— Веселишься? — мрачно спросил он.
— Ага, все здорово. Сроду не подумала б, что так может быть взаправду.
— Вот видишь, Фрэнк, чудеса все-таки существуют, — бросил Фокнер через плечо Марлоу, который прислонился к стойке, потягивая джин.
— Джек сказал, что ты можешь ладонью разбить кирпич, — заглядывая ему в глаза, спросила Грейс.
— Только после второй бутылки.
— Я-то видела по телику, но думала, что это трюк…
Бруно потянулся и зевнул.
— Впрочем, можно бы и сейчас… Вот несчастье, ни одного пригодного кирпича поблизости.
В глазах Марлоу блеснули мстительные огоньки.
— Что же ты, Бруно? — язвительно спросил он. — Как можно разочаровывать молодую леди? Наслышан о твоей удали, слишком наслышан. Говорят, что знаток каратэ, настоящий мастер, раскалывает деревянную доску так же легко, как кирпич. — Он указал рукой на толстую полку рядом с баром. — А это не подойдет?
— Ты совершил непростительную ошибку. Очень глупую, — усмехнулся Бруно. Он смахнул вазы с фруктами, смел несколько тарелок и громко обратился к гостям: — Сюда, добрые горожане, ко мне!
Гости окружили его плотным кольцом. Мэри Бересфорд прокладывала себе дорогу, спеша, то и дело наступая кому-то на ноги, извиняясь без конца.
— Бруно! — вскрикнула недоуменно Джоанна. — Что ты собираешься делать?
Фокнер пропустил ее слова мимо ушей.
— Немного тишины, братья и сестры! Нервных просим удалиться.
Он пронзительно крикнул, его правая рука молнией мелькнула в воздухе и упала на доску, разрубая ее пополам. Над гостиной повисло тягостное молчание. Лишь немного времени спустя комната стала наполняться приглушенным шепотом. Грейс захлопала в ладоши с детским восторгом, а Мэри закусила губу, шагнув вперед.
— Когда же ты будешь вести себя как подобает мужчине в твоем возрасте? — выкрикнула она, подчеркивая слово «возраст» так, словно Бруно приближался к восьмидесятилетию. — Громить дом, словно невоспитанный пьяненький юнец!
— Когда ты, наконец, перестанешь совать свой нос в чужие дела, тупая старая корова?
Ненависть в его голосе и горящий гневом взгляд вновь заставил гостей умолкнуть. Мэри с мертвенно-бледным лицом ошеломленно замерла.
— Как ты посмел? — прошептала она дрожащими губами.
— А это из какой твоей бессмертной роли? — едко спросил Бруно.
Марлоу вцепился ему в плечо.
— Не смей разговаривать с ней в таком тоне!
Фокнер молча размахнулся и вложил в удар всю свою силу и ярость. Фрэнк пошатнулся, уцепился за бар, роняя бокалы и рюмки, и сполз на ковер.
Напряженную тишину разорвал сухой голос Джоанны:
— Будет лучше, если ты уйдешь, Бруно.
Странно, но казалось, что Фокнер был совершенно спокоен и вел себя так, как будто ничего не произошло.
— Ты этого хочешь, дорогая? — спросил он учтиво и обернулся к Грейс. — Кажется, я чужой на этом празднике жизни. Идешь со мной или останешься?
Девушка мгновение колебалась, а он пожал плечами.
— Как хочешь…
Гости в замешательстве расступались перед ним, когда он направился к выходу. Грейс догнала его у самой двери.
— Передумала? — проворчал он.
— Может, и передумала. А что, нельзя?
Помогая ей надеть дождевик, он небрежно спросил:
— Хотела бы заработать пять фунтов?
Глаза ее не выражали ничего, кроме недоумения.
— Да, это приемчик из новых, — наконец сказала она. — Заманиваешь на пятерку, потом, дай Бог, чтобы дал десять шиллингов — и будь здорова!
— Согласна?
— Что ж… — усмехнулась девушка.
— Тогда пошли.
Он распахнул дверь, пропуская Грейс Пакард, а когда она вышла, от толпы отделилась Джоанна и застыла на пороге. Фокнер вдруг вспомнил об именном подарке и вытащил бархатный футляр из кармана.
— Вот голова! Чуть не забыл!
Он бросил сверток прямо со ступенек, на ходу, а когда она его поймала, весело прокричал:
— Всего самого лучшего, дорогая!
Шаги его стихали внизу, а Джоанна щелкнула золотым замочком и вынула жемчуг. На глаза навернулись слезы. Ей казалось, что еще мгновение — и она разрыдается от обиды и боли. Из холла донесся перестук каблуков тети Мэри, и Джоанна заставила себя сглотнуть горький комок в горле и улыбнуться.
— Прошу всех к столу. Все, все в другую комнату, подают горячее!
И она первой шагнула в столовую, крепко впившись пальцами в жемчуг.
В студии Фокнера почти угасший огонь в камине еще бросал слабые отблески красноватого света на вырывающиеся, возникающие из полумрака фигуры, темные и зловещие. Ключ заскрежетал в замке, двери открылись настежь, и в мастерскую влетел хозяин, подталкивая оробевшую Грейс.
— Сейчас мы добавим света, — пообещал он, снимая плащ и зажигая лампу. Девушка с видом знатока осматривала помещение.
— Недурная квартира… Ого, даже настоящая стойка бара… Жаль, маленькая. У той дамочки больше.
Она скинула плащ и перчатки, бросила их рядом с бутылками и стаканчиками и осторожно подошла к скульптуре.
— Сейчас ты лепишь этих?
— Нравится?
— Не знаю, — смешалась она. — Они как-то странно действуют на меня… И вообще… они мало похожи на людей… на живых, во всяком случае.
Фокнер довольно рассмеялся.
— В этом-то весь смысл, малышка. Раздевайся за ширмой, — он махнул рукой на антикварное чудо из андерсоновского ситца начала эпохи королевы Виктории.
Грейс, не понимая, подняла на него пустые глаза.
— Раздеваться?!
— Ну конечно! И побыстрей! — подстегнул Бруно. — На черта ты мне сдалась в тряпках. Будь умницей, поторопись. Когда будешь готова, встань на подиум к остальным.
— К остальным?
— К фигурам. Думаю, стоит ли добавлять еще одну, а ты поможешь мне решить этот вопрос.
Она вдруг уперла руки в бедра и вульгарно выпятила живот. Взгляд ее стал совсем другим: понимающим и циничным.
— Чего только мужики не напридумают, перед тем как трахнуться, — процедила она и скрылась за ширмой.
Фокнер подошел к бару, плеснул в стакан до половины золотистого виски и нажал кнопку стереомагнитофона. Мягкий нежный блюз окутал сумрачную комнату. Подсвистывая мелодии, он присел у камина и подбросил в умирающее пламя несколько угольных брикетов из медного ведерка.
— Ты этого хотел? — окликнула его Грейс.
Он оглянулся, не поднимаясь с корточек. Девушка стояла без тени смущения, опираясь плоскими ладонями о бедра. Тело у нее оказалось упругим и чувственным, тугие груди заканчивались острыми темными сосками.
— Ну как? — ласково, чуть-чуть свысока спросила девушка.
Фокнер медленно поднялся, все еще со стаканом в руке, и выключил музыку. Потом неожиданно прошел в коридор и выключил свет в холле и ванной. Очертания скульптур четко обозначились на фоне огромного окна. Грейс Пакард слилась в одно целое с прежними фигурами, стала одной из них, превратилась, как и другие, в ничто — горькую тень, которой резец и вдохновение придали форму… В отсветах разгорающегося в камине огня лицо Фокнера казалось мертвой потухшей маской.
Он стряхнул с себя оцепенение и снова зажег свет.
— Нормально… хорошо. Можешь одеться.
— И это все? — удивилась Грейс.
— Я увидел то, что хотел увидеть, если ты об этом.
— Ну ты псих, каких поискать, — фыркнула она. Разочарованная и обиженная, презрительно выпятив губы, она нырнула за ширму, чтобы одеться.
Бруно подбросил угля в камин и вернулся к бару, чтобы долить виски. Через мгновение она была уже у его плеча с сапожками в руках.
— Как ты быстро, — похвалил хозяин.
Грейс уселась на высоком табурете у стойки и начала натягивать сапожок, стараясь не зацепить «молнией» нейлона чулка.
— При нынешней моде нечего снимать-надевать. Только вот не пойму… Ты в самом деле привел меня для этого? Просто… позировать?
— Если б хотел чего-то еще, то сказал бы прямо и с самого начала. — Он вынул из бумажника десятифунтовый банкнот и всунул ей за вырез платья. — Обещал пятерку. Возьми десять — на счастье.
— Ты и в самом деле псих! — Она быстро выдернула банкнот из ложбинки между грудей, глянула ее на свет и, сложив вчетверо, засунула за край чулка у самой подвязки.
Фокнер не скрывал усмешки.
— Твой собственный банк?
— Не хуже других. Знаешь, никак тебя не пойму…
— Мое неотразимое обаяние не поддается разгадке.
— Неужели?
Он протянул ей плащ.
— А теперь беги. Мне надо браться за работу.
Фокнер легонько подтолкнул ее к двери. Девушка схватила сумочку со столика в холле и, все еще не веря, пробормотала:
— То есть как? Конец дружбе, что ли?
— Что-то вроде этого. А сейчас будь умницей и беги домой. Сразу за углом, справа, стоянка такси.
— Ага. Уже иду. Мне тут рядом. — Она обернулась и, пока он открывал дверь, с надеждой спросила: — Может, мне все-таки остаться?
— Спокойной ночи, Грейс, — решительно простился Бруно.
Он захлопнул двери за гостьей и медленными шагами вернулся в мастерскую. Висок наливался тугой болью. Он приложил пальцы к давнему шраму и почувствовал, что в правой щеке маленькими молоточками изнутри заколотился нервный тик. Он постоял с минуту, прищурясь в ожидании боли, вглядываясь в темные фигуры, и подошел к столику, где стояла шкатулка для сигарет. Пусто. Он выругался под нос и торопливо обшарил все карманы — напрасно. Поиски в ящиках стойки, в тумбочках в спальне тоже не принесли успеха. Он сорвал с вешалки кепку и как раз натягивал плащ, когда под табуретом у бара заметил дамские перчатки на ковре. Может, на высоких каблуках она еще не доковыляла до площади и, если повезет, он догонит ее. Бруно запихнул находку в карман и сбежал по лестнице.
Городом владела ночь. Злобно завывал ветер, а дождь прилежно расчерчивал мглу тугими косыми струями.