Адам Смит в Пекине

Эпилог

Главный вопрос, с которого мы начали, состоит в том, может ли подъем Китая (и если да, то при каких условиях) считаться предвестником того великого равенства и взаимного уважения народов европейского и неевропейского происхождения, которое предвидел и проповедовал Адам Смит двести тридцать лет назад. Анализ, проведенный нами в этой книге, подсказывает положительный ответ, но с некоторыми существенными оговорками.

Как мы показали в главах 7 и 9, когда Китай стал действительным победителем в войне США с терроризмом, кардинально изменилось влияние этих двух стран в Восточной Азии и в мире в целом. Проявлением этой полной перемены стало то, что Джошуа Купер Рамо назвал Пекинским консенсусом: Китай указал другим народам «не только путь развития, но и такого вхождения в мировой порядок, который обеспечивает им абсолютную независимость, охраняет своеобразие их образа жизни и политического выбора». Две характерные черты этого нового консенсуса, по Рамо, в особенности привлекательны для мирового Юга. Первая — локализация, признание необходимости согласовывать развитие с потребностями определенного региона, каковые потребности, конечно, весьма различны, что входит в явное противоречие с единообразными предписаниями все более дискредитирующего себя Вашингтонского консенсуса. Вторая — принцип многосторонних отношений, признание необходимости для государств объединять усилия в построении нового мирового порядка на основе экономической взаимозависимости, но при соблюдении политических и культурных различий, что решительно отличается от односторонности американской политики. Как заметил Ариф Дирлик (Arif Dirlik), эти особенности Пекинского консенсуса могут повести мир в самых разных направлениях. Они могут привести к созданию нового Бандунга — то есть новой версии альянса стран третьего мира 1950-1960-х годов, — который, как и прежний, ставил бы себе целью противостоять экономическому и политическому подчинению, но больше соответствовал бы веку беспримерной глобальной экономической интеграции. Или же они приведут к кооптации государств Юга в альянсы Юга и Севера с целью сдерживать руководимое Китаем ниспровержение установившейся мировой иерархии процветающих стран[690].

Более реалистической альтернативой провалившейся стратегии неоконсерваторов по сдерживанию Китая (о чем мы говорили в главе 10) могли бы стать три типа альянсов Север—Юг. Каждая альтернативная стратегия, как мы уже отмечали, имеет свои недостатки, приводящие к непоследовательности американской политики по отношению к Китаю. Пока Соединенные Штаты завязли в Западной Азии, эта политика так и будет оставаться непоследовательной, независимо от того, кто командует в Вашингтоне. Но, последовательна она или нет, каждая из трех стратегий способна предотвратить создание нового альянса стран Юга в борьбе с господствующим положением Севера.

Особенно болезненной может оказаться пинкертоновская стратегия «третьего радующегося». Согласно этой стратегии, следует вернуться к политике первой половины XX века, когда Соединенные Штаты богатели и становились все сильнее, финансируя и снабжая европейские государства, находившиеся в состоянии войны друг с другом, — с той лишь разницей, что теперь государства будут не европейскими, а азиатскими. Наименее травматичным было бы сдерживание, имплицитно заложенное в стратегии Киссинджера, согласно которой Китай будет кооптирован в новый мировой порядок во главе с Соединенными Штатами, и тогда, в случае успеха, сохранится господство Севера, а Азия и мировой Юг в целом не будут ввергнуты в хаос и войны, что неизбежно при осуществлении стратегии «третьего радующегося». Где-то посередине находится стратегия Каплана с ее издержками и рисками для Юга, предусматривающая окружение Китая военными союзами под руководством США, то есть возобновление холодной войны с переносом ее из Европы в Азию. В таком случае произойдет глубокое разделение азиатских стран и стран Юга, возникнет риск ядер-ной катастрофы, которой удалось избежать во время прошлой холодной войны, но это заставит Соединенные Штаты уважать интересы своих южных союзников и идти им на уступки, а также остерегаться развязывания войн, в которые США были бы прямо вовлечены. Есть, конечно, и другие возможности, некоторые из них уже даже проводились в жизнь, но все они представляют собой либо комбинации указанных трех стратегий, либо их варианты[691].

Не следует, конечно, недооценивать желание Китая присоединиться к мировому порядку, где господствуют США или вообще мировой Север, как не следует забывать, что и другие страны Юга ищут поддержки США в своих взаимных претензиях. Но мы не должны и переоценивать способность США (даже вместе с Европой) успешно следовать описанным стратегиям. Не только неудачи в Ираке подтвердили, что есть границы применения Севером мер насилия в преодолении сопротивления Юга. Для мира капитализма гораздо важнее, что шаткими оказались финансовые основы господства США и других стран Севера.

Критическим в этом отношении стал азиатский финансовый кризис 1997-1998 годов. Вейд и Венерозо считают, что он подтвердил правдивость утверждения, которое приписывают Эндрю Меллону (Andrew Mellon): «Во время депрессии активы возвращаются к своим настоящим хозяевам».

Масштабная девальвация, стимулируемая МВФ финансовая либерализация и восстановление экономик с помощью МВФ — все это ускорило, возможно, величайший для мирного времени переход активов к зарубежным собственникам за последние пятьдесят лет и сократило переход латиноамериканских активов к собственникам в США в 1980-е и мексиканских — после 1994 года[692].

Совершенно правильно определяя краткосрочные последствия этого кризиса, такой диагноз тем не менее не учитывает его долговременных последствий для отношений Севера и Юга, а также для способности МВФ и дальше содействовать переводу активов Юга к собственникам на Севере. Как показывает график 4, кризис 1997-1998 годов стал началом кардинального расхождения между дефицитом платежного баланса Севера и избытком на текущих счетах стран остального мира. Это расхождение свидетельствует о том, что Север, в особенности США, все в меньшей степени способен производить товары и услуги по ценам ниже тех, что предлагают другие страны. По большей части финансовые излишки большинства стран по-прежнему стекаются в США, этот своеобразный перевалочный пункт мировых финансов, наращивая таким образом дефицит Соединенных Штатов и направляясь оттуда для реинвестирования по всему миру, включая мировой Юг. Однако значительная и все возрастающая часть этого излишка обходит финансовые учреждения США и идет на создание валютных запасов либо прямо направляется в страны Юга, ослабляя таким образом влияние МВФ и других контролируемых Севером институтов на экономику мирового Юга[693].

Имея массу наличных средств и твердое намерение сохранить контроль над экономикой, страны Юга выкупили свои долги и уменьшили общую сумму задолженности перед МВФ до самого низкого уровня с 1980-х годов. Уменьшение общей суммы задолженности, замечает The Wall Street Journal, «значительно сократило влияние МВФ на глобальную экономику», так что теперь фонду приходится переходить от политики «выкручивания рук» к политике «убеждения», соответственно сократились его процентные доходы и денежные резервы: «Сложилась забавная ситуация (над которой посмеиваются многие министры финансов [стран Юга]): тот, кто давно проповедовал необходимость затянуть пояса, теперь вынужден сам делать это»[694].

Несмотря на то что Китай покупал американские казначейские облигации в огромных количествах, теперь он играет ведущую роль как в перенаправлении финансовых излишков стран Юга в другие страны Юга, так и в предоставлении соседним и дальним странам Юга новых и весьма привлекательных альтернатив взамен торговли с Севером, инвестиций в страны Севера и помощи странам и финансовым институтам Севера. «На сцену выходит очень крупный новый игрок, делающий ставку на блок, способный полностью изменить ситуация с иностранной экономической помощью», — заметил член совета директоров Азиатского банка развития (ADB), представляющий Филиппины, вскоре после того, как Китай объявил о предоставлении Филиппинам ежегодного пакета займов на 2 млрд долларов в течение трех лет, так что предложение Всемирного банка и Азиатского банка развития (200 млн долларов) стало выглядеть мизерным; при этом Китай перекрыл предложение Японии о займе в 1 млрд долларов и защитил Филиппины от гнева Вашингтона, когда президент Арройо вывел из Ирака филиппинские войска. И это лишь одна из множества похожих сделок, в ходе которых Китай предлагает странам Юга гораздо более выгодные условия, чем странам Севера, за доступ к их природным ресурсам, более крупные займы, не обремененные политическими условиями и без чрезмерных консультационных издержек, а также выступает с предложениями создания больших и сложных инфраструктур в отдаленных районах почти за полцены от того, что запрашивают соответствующие организации Севера[695].

К тому же в дополнение к китайским инициативам и в благодарность за них нефтедобывающие страны также стали направлять свои излишки в страны Юга. Исключительно важным стало использование Венесуэлой ее внезапно выросших благодаря повышению цены на нефть прибылей на освобождение латиноамериканских стран от их зависимости от стран Севера.

Когда Аргентине понадобились средства, чтобы распрощаться с Международным валютным фондом, Венесуэла дала ей в долг 2,4 млрд долларов. Венесуэла купила у Эквадора облигаций на 300 млн долларов. Исторически Вашингтон имел большое влияние на экономику Латинской Америки именно благодаря своему контролю над крупнейшими кредиторами, включая МВФ, Всемирный банк и Межамериканский банк развития. Теперь это влияние сократилось благодаря новой роли Венесуэлы как «последнего кредитора в критической ситуации»[696].

Еще более разрушительным для финансового превосходства стран Севера (и исключительно важным) стал недавно принятый Саудовской Аравией и другими странами Западной Азии курс на то, чтобы перенаправлять, по крайней мере отчасти, свои излишки из Соединенных Штатов и Европы в Юго-Восточную и Южную Азию. Как говорят западные банкиры, «мы хорошо видим, как сильно выросла деловая активность между Ближним Востоком и Азией, и Юго-Восточной Азией и Китаем в особенности». И хотя пока инвесторы из Западной Азии не отзывают свои средства из Соединенных Штатов, «большая масса новых денег, полученных за счет повышения цены на нефть, направляется не в Северную Америку». Отчасти это явление имеет политическое объяснение: непопулярная война в Ираке и такие моменты, как недовольство США, заставившее Дубайскую портовую компанию распродать свои американские активы после того, как она приобрела британского портового оператора Р&О. Однако главными остаются экономические причины: Китай и другие быстрорастущие экономики Азии нуждаются в западноазиатской нефти, в западноазиатском капитале и ликвидности, приобретаемых благодаря продаже этой нефти; ищут возможности более выгодных инвестиций, чем вложения в американские облигации[697].

Когда в мае на ежегодной встрече Азиатского банка развития премьер-министр Индии Манмохан Сингх (Manmohan Singh) призвал азиатские государства вкладывать излишки капитала в развитие самих азиатских стран, один американский обозреватель назвал этот призыв «ошеломляющим», «предвещающим конец доллара и американской гегемонии»[698]. В главе 7 я указывал несколько иное направление: гегемония Соединенных Штатов, в отличие от простого превосходства, по всей видимости, закончилась, но доллар вполне может еще сохранять свою роль, подобно тому как британский фунт стерлингов оставался международной валютой еще три-четыре десятилетия после утраты гегемонии Великобританией. Главный вопрос состоит вовсе не в том, останется ли доллар валютным средством для стран Азии и других стран мирового Юга, — скорее всего останется, и еще надолго. Вопрос в том, будут ли эти страны оставлять излишки своих платежных балансов на усмотрение контролируемых США агентств, превращая их в инструмент укрепления господства стран Севера, или же они станут использовать их как инструмент экономического освобождения стран Юга. В этом смысле в заявлении Сингха нет ничего «ошеломляющего», он лишь выразил поддержку уже существующей практике. Ошеломляет то, что ни на Юге, ни на Севере не понимают истинных масштабов последствий монетаристской контрреволюции начала 1980-х, создавших благоприятнейшие условия для нового Бандунга, который породит давно предвиденное Смитом содружество цивилизаций.

Потому что новый Бандунг сумеет осуществить то, чего не смог сделать старый: мобилизовать и использовать мировой рынок как инструмент выравнивания соотношения Север— Юг. Основания старого Бандунга были исключительно политико-идеологическими и в качестве таковых были легко сметены монетаристской контрреволюцией. Основания нового Бандунга, который, возможно, нарождается в наше время, будут экономическими и потому гораздо более надежными. Как сказал бывший министр иностранных дел Индии Яшвант Синха (Yashwant Sinha) в своей речи в 2003 году, «в прошлом Индия строила свои отношения в Азии, включая Юго-Восточную и Восточную, исходя из идеалистического представления об азиатском братстве, в основе которого лежали общий опыт пережитого колониализма и культурные связи... Однако ритм развития нашего региона сегодня определяется не только историей и культурой, но также торговлей, инвестициями и производством»[699].

Так что для ниспровержения утвердившейся мировой иерархии благосостояния и власти необходимо широкое сотрудничество стран Юга. В этом отношении решающим станет выбор Китая и Индии, которые сами по себе составляют треть населения Земли. В своих комментариях в International Herald Tribune по поводу колоссальных инвестиций Китая и Индии в экономику друг друга, Говард Френч (Howard French) задает уместный вопрос: «Есть ли что-либо более разрушительное для мирового статус-кво, чем вложение денег во имя созидательного разрушения?»

При населении 2,3 млрд человек соглашение между Индией и Китаем по любому стандарту мгновенно придает ему статус претендента на международный стандарт. Что это означает практически? Это означает, что следующим, кто производит общераспространенные продукты вроде Microsoft Office, станет Китай... Это означает, что стандарты мобильной связи в будущем будут определяться в Азии, а не в Европе и не в Соединенных Штатах... Уже сейчас это означает, что быстро приближается к концу то время, когда старый уютный клуб богачей — США, ведущие страны Западной Европы и Япония — задает тон остальному миру, дает распоряжения и ставит оценки[700].

Добавим, что правящим кругам мирового Юга в целом и Китая и Индии в особенности абсолютно необходимо открыть путь для освобождения не только своих народов, но и всего мира от тех социальных и экологических издержек, которые принесло развитие капиталистического производства Запада. Для такого всемирно-исторического преобразования необходимо понимать, что невозможно распространить достижения современности на большую часть народов мира, если только, как говорил Сугихара, западный путь развития не соединится с восточноазиатским путем, а не наоборот. Впрочем, это утверждение не ново. Почти восемьдесят лет назад, в декабре 1928 года, Махатма Ганди писал: «Бог не попустит, чтобы Индия перешла к индустриализации по западному образцу. Империализм одного лишь крошечного острова [Англии] сегодня держит в цепях целый мир. Если путем подобной эксплуатации пойдет страна с населением в 300 миллионов человек [таково было население Индии в то время], она сожрет весь, мир, как саранча»[701].

Уже тогда Ганди знал то, что многим лидерам освобождавшихся стран Юга еще предстояло узнать или что они уже забыли: успех Запада, пошедшего путем материального процветания, промышленной революции, строился на лишении большей части населения Земли доступа к природным и человеческим ресурсам, необходимым для получения прибыли, а не только для того, чтобы взвалить на себя тяготы глобальной индустриализации. Это большинство так никогда и не получило такой возможности. Соображения Элвина относительно преимуществ и трудностей развития гигантского национального рынка Китая в XVIII веке показывают абсурдность противоположной точки зрения, которую все еще разделяют историки и социологи самых разных идеологических взглядов. Благодаря огромным размерам рынка Китая здесь складываются возможности для социального разделения труда, что невозможно при небольших рынках. Но те же огромные размеры исключают возможность инноваций, вполне реально осуществляемых при небольших размерах экономики.

Например, в период с 1741-го до начала 1770-х годов с появлением машинного прядения в Великобритании утроилось потребление хлопка-сырца. Китаю же, чтобы произвести трехкратное увеличение за какие-то тридцать лет, понадобилось бы хлопка больше, чем могло быть произведено во всем мире за весь XVIII век. В 1785-1833 годах одна-единственная провинция, Квантун, ежегодно импортировала из Индии в среднем в шесть раз больше хлопка, чем ежегодно потребляла вся Великобритания в период введения кольцепрядильных машин Аркрайта. Размеры китайского экспорта хлопчатобумажных тканей сравнительно с экспортом Великобритании XVIII (по скорости роста и по объему относительно внутреннего рынка) были бы слишком велики для покупательной способности всего мира того времени[702].

Иными словами, экономический успех промышленной революции в Великобритании зависел от небольшого размера британской экономики, как относительного, так и абсолютного. Небольшой размер британской экономики (в абсолютных цифрах) означал, что при определенном увеличении импорта хлопка-сырца и экспорта произведенной продукции показатели экономического роста были гораздо выше того, что было бы в экономике таких размеров, как китайская. Небольшие размеры относительно мировой экономики означали, что весь остальной мир мог поставлять природные ресурсы и покупать продукцию в необходимых для быстрого развития этой экономики масштабах, что было бы невозможно для Китая. Если бы китайские правители эпохи Цин последовали по пути промышленной революции Великобритании, возросшие цены на импорт, падение цен на экспорт и невыносимая социальная напряженность у себя в стране привели бы их в чувство задолго до того, как они сумели бы «сожрать весь мир, как саранча».

Двести лет спустя перед Китаем и Индией в полный рост встала та же проблема. Когда вместо крошечного островного Соединенного Королевства лидером промышленной революции стал остров-континент, Соединенные Штаты, произошло дальнейшее й очень серьезное увеличение интенсивности использования природных ресурсов не только на производстве, но и в потреблении. Это увеличение стало возможным потому, что раньше большей части населения Земли американские стандарты производства и потребления были недоступны. Но как только они стали доступны, хотя бы частично, для меньшинства китайского населения (и для еще меньшей части индийского населения), всем, кроме самых тупоголовых сторонников американского образа жизни, стала очевидна истинность утверждения _ Ганди: «Как оказалось, мир не может позволить себе, чтобы две страны [с громадным населением] вели себя, как Соединенные Штаты. Миру просто не хватит воздуха... ему также не хватит ресурсов». Билл Маккиббен (Bill McKibben) называет это трагедией: «Экономический рост Китая — дело доброе. Люди начинают есть мясо, отправляют своих детей в школу, отапливают свои хижины. А в это время мы сжигаем в девять раз больше энергоресурсов на человека, чтобы ставить кондиционеры в игротеках, стричь газоны на участках в пол-акра, разъезжать без особой надобности на внедорожниках, есть помидоры, доставленные прямиком из Чили... Вот почему, когда вы попадаете в Китай, вы начинаете понимать, что в XXI веке следует одновременно развивать экономику беднейших стран мира и сдерживать развитие экономики богатых... Нам следует использовать меньше энергии, чтобы они могли использовать больше, есть меньше мяса, чтобы они могли есть его больше... Но попробуйте только представить себе, каковы будут политические последствия в Америке... если мы признаем, что обе [страны] не могут вести себя таким образом, что право на наш образ жизни не принадлежит нам безусловно лишь потому, что мы первыми его заполучили. Отец теперешнего президента [Джордж Буш-старший] по пути на переговоры в Рио, где был разработан Киотский протокол, объявил, что „американский образ жизни не является предметом переговоров”. Вот в чем трагедия»[703].

Последний акт этой трагедии (место действия — Ирак) показал, что у Соединенных Штатов недостаточно сил, чтобы отстаивать свое право на экстравагантный образ жизни, и теперь им приходится платить все дороже за то, чтобы это право вообще сохранить[704]. Между тем непреложным остается факт, что при переходе даже четверти населения Китая и Индии на американский способ производства и потребления погибнут от удушья не только эти «новые» китайцы и индусы, но и все остальные. В этом отношении новое руководство КНР, в отличие от своих предшественников, обнаруживает больше понимания того, какую угрозу окружающей среде несет энергоемкий экономический рост. Создаются «образцовые города», уделяющие особое внимание защите окружающей среды; восстанавливаются леса; пятилетний план на 2006-2010 годы поставил трудную задачу сократить потребление энергии в экономике на 20%, и для выполнения этой задачи была разработана долгосрочная программа закрытия 399 подотраслей промышленности и сокращения 190 других. Впрочем, до сих пор не ясно, как эти или другие меры могут восстановить серьезно нарушенный экологический баланс, если, как ожидается, в течение следующих пятнадцати лет свыше 300 млн сельских жителей, или даже больше, переселится в города, где уже сейчас автомобили почти вытеснили велосипеды[705].

Итак, слишком полагаясь на энергоемкий западный путь развития, быстрый экономический рост Китая не открыл пока ни для себя, ни для мира экологически рационального пути развития. И выбор энергоемкого пути не только грозит преждевременным концом «экономического чуда» в связи с недостаточностью ресурсов (включая чистый воздух и воду). Этот выбор есть результат и причина все увеличивающегося разрыва между теми, кто по своему положению сумел воспользоваться результатами быстрого экономического роста, и теми, кто вынес на себе тяготы этого роста. Как мы уже говорили в главе 12, такой разрыв выливается в крупные социальные волнения, часто из-за загрязнения окружающей среды, в связи с чем китайские политики стараются переориентироваться на программу более сбалансированного развития города и деревни, разных регионов, а также добиться баланса между экономикой и социальными запросами общества. В завершение нашего исследования следует сказать, что решающими для будущего не только китайского общества, но и всего мира станут именно результаты этой новой политики.

Если при переориентации оживут и окрепнут китайские традиции внутреннеориентированного, основанного на рынке развития, накопления без изъятия, мобилизации человеческих, а не иных ресурсов и управления при массовом участии граждан в формировании политики, тогда велики шансы, что Китай сможет внести значительный вклад в создание содружества цивилизаций, где действительно будут уважаться культурные различия. Но если переориентация не удастся, Китай вполне может стать новым центром социального и политического хаоса, что облегчит Западу задачу возрождения своего, сейчас разрушающегося, глобального доминирования. Или, перефразируя Шумпетера, поможет человечеству сгинуть в кошмаре (или в триумфе) растущего насилия, которым сопровождалась ликвидация мирового порядка, сложившегося во время холодной войны.