Адская ширма

ГЛАВА 21 «НОВАЯ» ФЛЕЙТА

Придя в себя, Тора первым делом решил, что все-таки рухнул с высоты в проклятой пагоде. Но шелест листвы потихоньку пробивался через туман в гудящей от боли голове, и, перекатившись на спину, он увидел ночное небо. Над стеной какого-то сада возвышалась бамбуковая листва, шелестевшая при каждом дуновении ветерка. Он сел и ощупал голову. Звезды в небе заскакали в дикой пляске, а стена извивалась как змея. Ему пришлось несколько раз сильно зажмуриться, прежде чем мир вернулся в свое обычное незыблемое состояние.

Тогда сразу же вернулась и память. Бамбуковая роща. Маньяк. И кто-то, напавший на него сзади. Он ощупал пояс на предмет хранившихся там монет — те были на месте. Слава Богу, этот ублюдок хотя бы не забрал у него последние деньги! Больше похоже на чудо. Потом Тора припомнил низенькую фигуру в капюшоне, вывернувшуюся у него из рук у калитки.

Боль в голове возобновилась. Затвердевший земляной ком, о который он треснулся башкой при падении, раскололся надвое. Спина ныла. Значит, удар ему нанес коротышка в капюшоне. Не тот ли самый маньяк?

В таком случае ему надо пошевеливаться, пока он не вернулся прикончить его.

Шатаясь, Тора встал, подождал, когда внутри уляжется мутная волна, и пошел вдоль стены, держась за нее. Владения были большими, и высокая стена казалась бесконечной, при этом ни ворот, ни калиток больше не было. На задворках владений Тора обнаружил глухую стену какого-то сарая, относящегося к другой улице и обнесенного сломанным забором, по обе стороны которого густо росли низкие кусты и сорняки. Почувствовав головокружение, Тора сел на землю и принялся обдумывать свое положение.

Если на него напал не кто иной как маньяк, то почему он оставил его лежать без сознания рядом со своей берлогой? Почему не прикончил его? Может, побежал за ножом? Тора передернулся всем телом. С другой стороны, труп, оставленный лежать на виду, может вызвать много неприятных вопросов даже в этой части города.

Торе заметно полегчало, только было очень холодно. Он встал и вдруг увидел какое-то слабое мерцание в бамбуковых зарослях за стеной. Там кто-то шел с фонарем. Он притих, насторожился и услышал слабый голос. Значит, ублюдок там не один!

Вдоль стены Тора вернулся к единственным, как выяснилось, воротам. Ну и что теперь? Он мог бы пойти домой подлечиться. А что еще делать среди ночи? К тому же он скорее всего спугнул добычу. Зато завтра среди бела дня он может вернуться сюда с Гэнбой, вдвоем они просто-напросто вышибут ворота. Этот мелкий червяк, может, и силен для своего роста, только что он может поделать против Торы и Гэнбы, если они будут вдвоем?

Это было мудрое решение, но что-то удерживало Тору — какое-то необъяснимое упрямое желание как можно скорее перебраться через стену в самое логово маньяка.

Дрожа от холода и страдая головной болью. Тора поплелся обратно в конец владений и еще раз внимательно оглядел ветхие соседские постройки.

В сломанном заборе он нашел подходящей длины кол, при помощи которого можно было забраться на стену. Он постоял немного, прислушиваясь, — внутри все было тихо.

По шесту он взобрался на стену и глянул вниз. Высоковато, но ничего не поделаешь. Он дотянулся до одного из бамбуковых стволов и, держась за него, прыгнул вниз. Бамбук понаделал много шума, но сам Тора приземлился почти беззвучно. С еще большим грохотом и треском бамбук распрямился, и Тора подождал несколько мгновений, но все по-прежнему было спокойно.

Он осторожно начал пробираться через заросли, время от времени останавливаясь и прислушиваясь к каждому шороху и всякий раз убеждаясь, что это был ночной ветерок или мелкая зверушка. В темноте у него ушло много времени, чтобы приблизиться к дому и хорошенько там осмотреться. Дом, как оказалось, имел куда большие размеры, чем он ожидал, и находился в хорошем состоянии. Зато сад имел совершенно запущенный вид и почти сплошь зарос бамбуком, за исключением лишь крошечного пятачка с огромным безлистным деревом посередине.

Дом был погружен в темноту и безмолвие. Тора подумал, не проникнуть ли сразу в дом, но решил, что это бесполезно до тех пор, пока ему неизвестно, где именно находится маньяк. В растерянности он снова обвел взглядом сад. До ушей его донесся слабый треск. Кто бы ни находился там в бамбуке, но это явно был кто-то крупнее крысы или кошки. Тора решил пойти разведать.

Звуки доносились со стороны большого дерева. Он пошел по хорошо протоптанной среди бамбука тропинке и не доходя полянки остановился. Там в ночной мгле белели разбросанные по земле бумажные свитки. Рядом валялась огромная перевернутая корзина, а с дерева, привязанная к ветке, свисала длинная веревка. Поблизости не было ни одной живой души.

Тора осторожно приблизился. Рядом с корзиной стояла коробка с кистями и рисовальной тушью, возле дерева среди разбросанных тряпок валялась опрокинутая бадья. Какой беспорядок кто-то оставил тут, подумал Тора. Он пнул один из свитков, и тот развернулся.

На свитке оказался нарисован почти нагой человек, привязанный к дереву. Тора оглядел дерево и свисавшую веревку, потом подобрал с земли еще несколько рисунков. Борясь с внезапно подступившей тошнотой, он подошел поближе разглядеть веревку и тряпки.

Тряпки оказались мокрыми и уже начали леденеть на морозе. Веревка, тоже мокрая, похоже, была перетерта. На ее коротеньких обрывках, валявшихся на земле, виднелись темные пятна. Подобрав один такой клочок, Тора поднес его к носу. Кровь! Значит, он все-таки нашел маньяка, и тот мучил здесь кого-то даже в тот момент, когда Тора был совсем рядом! Куда же делось тело? Не утащил ли его этот зверь, чтобы тайком закопать? Возможно, как раз тогда он что-то и слышал. Он огляделся по сторонам, и очень вовремя!

Кто-то несся к нему по тропинке. Несся словно призрак — бесшумно, с искаженным лицом и длиннющим ножом в правой руке.

Гоня прочь суеверный страх, Тора бросил обрывок веревки и молниеносно отступил в сторону, подставив бегущему подножку. Теперь убедившись, что это не призрак. Тора навалился сверху на упавшего. Ну все, на этот раз мелкий мерзавец не выскользнет, будь он хоть тысячу раз проворен! Он с хрустом вывернул размахивающую ножом руку. Маньяк пронзительно заорал от боли и замер.

Тора закинул нож подальше в бамбуковые заросли, убедился, что его пленник потерял сознание, и обрывками веревок надежно связал его.

А между тем ночная мгла рассеивалась, и все вокруг начало приобретать очертания. Близился рассвет. Теперь Тора разглядел, что веревки, которыми он связал монстра, не перерезаны, а перетерты и разорваны. Значит, тот, кто висел на этом дереве, сумел как-то освободиться. А чтобы справиться с такой толстой веревкой, нужны были недюжинные силы и терпение.

Тора поднялся на ноги. Пустая полянка была погружена в безмолвие. Он позвал:

— Э-эй!.. Ты в безопасности! Теперь можешь выйти! Ответа не последовало. Где-то сонно чирикнула птичка. Тору вдруг осенило, что человек, удравший от пыток маньяка, вряд ли выйдет из своего укрытия по первому зову.

Обследовав полянку, он обнаружил в сорняках и сухой листве под ногами широкий примятый след, уходивший в бамбуковые заросли. Сначала Тора решил, что маньяк, должно быть, все-таки убил свою жертву и куда-то оттащил мертвое тело. Но вскоре он обнаружил изогнутый отпечаток босой человеческой ноги. По-видимому, жертва маньяка, вконец ослабев, могла передвигаться только ползком, кое-как помогая себе руками и ногами. Чертыхнувшись, Тора заторопился по следу, готовый в любой момент наткнуться на мертвого или бездыханного человека, замученного пытками.

Не отрывая взгляда от земли, он не заметил перед собой стены и прислоненной к ней сидящей человеческой фигуры. Вдруг что-то мелькнуло в полумраке, и он, получив сокрушительный удар по затылку, упал. Колени его подогнулись, и все погрузилось в черноту.

Вот уж кого Акитада никак не ожидал увидеть в этих бамбуковых зарослях, так это Тору. Он представлял себе только Ноами, поэтому, собрав последние остатки сил, ударил камнем туда, где раздвинулась листва. Руки сами сделали это. Все, что он успел сделать в последний момент, — это чуть замедлить силу удара, которого уже не мог предотвратить. Выронив камень из безжизненных рук, он с ужасом смотрел на скорчившегося перед ним Тору, и его снова начало трясти. Только что он убил друга, пришедшего ему на помощь.

Он упал на колени рядом с Торой.

— Прости меня! Прости!.. — всхлипывал он, обливаясь горячими слезами и горестно раскачиваясь взад и вперед. Он пощупал Торину голову, и на его распухших руках осталась теплая кровь. Издав безмолвный вопль, он упал поверх друга, уткнувшись лицом в его широкую спину.

— Хозяин? Хозяин! Это вы?

Когда слова эти пробились сквозь туман в мозгу, Акитада приподнялся и едва слышно спросил:

— Тора, ты живой? А я думал, это Ноами пришел прикончить меня.

Тора тоже сел, держась за голову.

— А я на вас подумал, что вы его сообщник, — сказал он улыбаясь. — Это ж подумать только: трижды за одну ночь получил по башке!

Небо над ними посеребрилось, вокруг просыпались птички.

— Прости, — сказал Акитада. Его все так же колотило, зуб на зуб не попадал, но он с радостью смотрел на Тору. — Я так рад, что ты пришел! Значит, Ёри добрался до дома?

— Ёри?! — Тора опустил руки и теперь изумленно смотрел на хозяина. — Боже милостивый! — воскликнул он. — Да что же этот ублюдок сделал с вами?!

Акитада грустно улыбнулся, стуча зубами.

— Зарисовки в стиле реализма с замерзающей заживо натуры. Для дьявольской ширмы, — прибавил он и с трудом поднялся на ноги. — Ладно, не будем об этом. Так что там с Ёри?

Тора встал.

— Про Ёри я ничего не знаю. Я со вчерашнего утра не был дома.

Акитада вдруг почувствовал дурноту.

— Бог ты мой! Значит, ребенок еще не нашелся! Пошли! Надо найти Ёри! — Он схватился за плечо Торы. — Пошли, пока Ноами не догнал нас.

— Если вы имеете в виду того маленького уродца с ежиком на голове, то я поймал его. — Тора скинул с себя драный ватник и рубаху. Укутав своего господина, он обхватил его за плечи, чтобы поддержать. — Ой, хозяин, а руки-то у вас!.. — пробормотал он, и Акитада торопливо спрятал ладони в рукава.

Шатаясь, они поплелись к лужайке. Ноами уже пришел в себя и стонал. Смерив своих врагов зловещим взглядом, он пронзительно заорал:

— А ну-ка сейчас же развяжите меня! Вы сломали мне плечо! Может, я теперь никогда не смогу рисовать!

— Вот и хорошо, — сказал Акитада, устало опустившись на перевернутую корзину. — Проверь-ка, Тора, веревки, чтобы он не убежал до прихода полиции.

Тора посмотрел на канат, свисавший с дерева, усмехнулся и дернул Ноами за ноги. Художник завопил. Тора подтащил его к дереву, обмотал канатом его связанные руки и натянул. Художник снова завопил и потерял сознание. Под тяжестью своего пусть и небольшого веса он обмяк и свесился вперед.

— Я вывихнул ему плечо еще раньше, — с удовлетворением объяснил Тора. — Так что теперь он, даже если очухается, не сможет пошевелиться.

Акитада поморщился.

— Опусти-ка его пониже, чтобы ноги касались земли, — сказал он.

Тора повиновался, но бесчувственный художник все кренился вперед. Акитада поднялся с корзины.

— На-ка вот, поставь его сюда, и пойдем. — Вдвоем они как можно крепче привязали к дереву впавшего в беспамятство Ноами.

Дальнейшие события прошли для Акитады словно в тумане. Только выйдя из ворот, они сразу же встретили великана-старосту и Гэнбу. Узнав от них, что Ёри благополучно добрался до дома, Акитада почувствовал, как ноги его подкашиваются. Его уложили на носилки и отнесли домой.

Однако испытания его на этом не кончились. Дома вокруг него суетилась перепуганная бледная Тамако. Гэнба с Сэймэем раздели его и погрузили в теплую воду — процедура, обернувшаяся нестерпимо болезненными ощущениями для его обмороженного тела. А потом Сэймэй прикладывал к его искалеченным рукам всевозможные целебные снадобья, меняя эти примочки и мази каждые несколько часов. Руки теперь распухли и горели. Многочисленные трещины на коже кровоточили.

Зато само по себе успокоительным было осознание того, что Ёри теперь в безопасности, поэтому, выпив снотворного, Акитада, не задавая вопросов, уснул.

Но здоровье его было подорвано, во сне к нему пришел сильнейший жар, сопровождавшийся кошмарными видениями в виде сюжетов дьявольской ширмы.

Так, на грани бодрствования и кошмарного бреда, он провел шесть дней и ночей. Наконец на седьмой день, ровно через неделю после спасения, он проснулся с ясной головой и снедаемый голодом. Первая, кого он увидел, была сестра. Ёсико сидела у его постели и безмятежно шила какую-то детскую одежку — несомненно, для Ёри. Память вернулась к нему тотчас же, и он преисполнился величайшим чувством благодарности за то, что они с сыном оба остались живы, что теперь, после всех этих испытаний, он сможет увидеть, как малыш растет, резвится и смеется.

Он соскучился по Тамако. Где она? Может, пошла отдохнуть? Ведь он доставил им всем столько хлопот. Ёсико была такая же измученная и бледная, как по его возвращении с севера. Он лежал тихонько в теплой постели — разве сравнишь с той адской ночью в саду Ноами? — и думал, правильно ли он поступил, запретив сестре испытать ее последний шанс на счастье. Он вдруг вспомнил, что собственным семейным счастьем обязан именно ей — ведь именно Ёсико привела Тамако к нему.

Только бы удалось снять обвинение в убийстве с этого парня Кодзиро! Он оказался невиновен и гораздо лучше, достойнее и состоятельнее, чем ожидал Акитада. Ну что ж, как только он поправится, он обязательно подумает, что можно сделать для парня. Он кашлянул.

Ёсико вскинула голову и с тревогой посмотрела на него.

— Ты проснулся?

Глупый вопрос. Акитада хотел сказать «да», но сумел только что-то прохрипеть.

— Не надо разговаривать! — взмолилась сестра и, отложив в сторону шитье, потянулась за чайником на жаровне. Она налила чаю и, поддерживая ему голову, дала выпить.

Акитаду мучила жажда, и он залпом осушил чашку

— Еще?

Он кивнул, и она налила ему новую.

— Спасибо, сестрица, — сумел наконец вымолвить он. — А где Тамако?

— Она у себя, играет с Ёри. Сходить за ними? Акитада был немного уязвлен тем, что Тамако нет рядом, но покачал головой.

— Потом.

— Как ты чувствуешь себя, братец? Он с трудом улыбнулся.

— Есть хочется. А как там Тора? Как его голова?

Она встала.

— У Торы все отлично. Ты же знаешь Тору. Он быстро поправляется. Они с Гэнбой почти все это время провели в обществе госпожи Вишневый Цвет и юной актрисы. Если хочешь, я пойду на кухню подогреть тебе рисовой похлебки.

Акитада кивнул, и она ушла. Теперь он хотя бы спокойно сможет сходить справить нужду. Он ощупал свои руки и ноги, они уже не болели, но были на удивление вялыми. Запястья были перевязаны белыми шелковыми повязками. Опухоли на руках спали, но пальцы совсем не гнулись и были покрыты струпьями. Встать оказалось проще, чем он думал. До туалета он дошел без приключений.

Почувствовав себя гораздо легче, он решил поискать жену и сына.

Как и сказала Ёсико, они были в детской — рисовали, сидя на полу.

На ум тотчас же пришли уроки Ноами, от страшных воспоминаний ему сделалось не по себе. В приступе дурноты он схватился за дверной косяк. Оторвавшись от своего занятия, Тамако подняла голову.

— Акитада! — Она вскочила и подбежала, чтобы поддержать его.

— Как ловко вы обхаживаете супруга, любезная госпожа! — поддразнил ее он. — Где же так научились? Уж не в веселом ли квартале?

Она мгновенно опустила руки и покраснела. Со сдержанным поклоном она сказала:

— Пожалуйста, прости мне мою нескромность. Я думала, ты вот-вот упадешь и…

Акитада притянул ее к себе, обнял, уткнулся лицом в ее шелковистые ароматные волосы.

— Вы можете заключать меня в объятия сколько угодно, госпожа моя и супруга, — нежно проговорил он.

— Я скучала по тебе, — прошептала она. Чувствуя близость ее томного тела, он еще крепче прижал ее к себе, перевел прерывистое дыхание и потянулся к ее поясу.

На пороге появилась Ёсико с подносом.

— Ах вот ты где! Зачем же ты ходишь? Тебе еще рано вставать после целой недели забытья.

Акитада неохотно отстранился от жены.

— Недели?! — Он был потрясен.

Женщины закивали и вдвоем усадили его на подушку. Укрыв его одеялком Ёри, они принялись его кормить, а он, улыбаясь, все смотрел на Ёри, дивясь тому, почему мальчик так серьезен и сосредоточен.

Малыш, округлив глазки, ждал, когда отец закончит есть, потом поднял вверх лист бумаги — на нем, кривой и размазанный, красовался иероглиф «тысяча лет».

Ах вот оно что! Новогодняя открытка. А ведь и впрямь самое время. Акитада кивнул и заулыбался:

— Вот молодец! Очень красиво и, главное, ко времени.

— Тебе правда нравится, папа? — спросил Ёри почему-то шепотом, возможно, из уважения к состоянию отца. — Здесь по-китайски написано пожелание долгих лет и счастья в новом году. Это меня мама научила!

Читать и писать по-китайски Тамако научил в свое время отец, профессор Императорского университета.

Отставив в сторону пустую миску, Акитада спросил:

— А ты помнишь тот вечер в доме художника? Ёри кивнул.

— Ты отправил меня домой, а я заблудился. Я попросил какого-то человека отвести меня домой. Я сказал: «Отведите меня к дому Сугавара!» Он был грубияном и стал надо мной смеяться, тогда я наступил ему на ногу и обещал выпороть его, если он не повинуется. Он схватил меня за руку и начал трясти, говорил, что свернет мне шею, но тут появился какой-то великан и спас меня. Великан тот был здоровее нашего Гэнбы, только очень грязный. Он отвел меня к себе домой и накормил похлебкой. Он нисколечко не смеялся, когда я попросил отвести меня домой. Только он все равно меня не послушался, и я уснул.

— Ты молодец, ты вел себя храбро! — похвалил Акитада.

Ёри кивнул:

— Да, храбро.

Значит, малыша спас квартальный староста. Ай да молодец! Надо будет что-нибудь сделать для него. Жаль только, Ёри не сказал старосте, где находился Акитада. Тогда спасение пришло бы раньше, Ноами не успел бы привязать его в саду. Впрочем, он и так был благодарен сверх всякой меры.

— Ну а вы как узнали о случившемся? — спросил он у женщин.

Ему ответила Тамако:

— Квартальный принес Ёри домой. Мы, конечно же, сразу спросили о тебе, и он припомнил, что Ёри что-то говорил об отце. Мы разбудили малыша, и он рассказал нам о доме художника. Ну а потом все было просто. Гэнба с квартальным отправились за тобой. Они прибыли туда, как раз когда Тора выносил тебя на руках.

— Я шел сам, — поправил ее Акитада. — Но квартального я должен поблагодарить лично за то, что он вернул Ёри. Похоже, он благородный малый и в своих трущобах пользуется большим уважением. К тому же у меня есть к нему кое-какие вопросы. Хочу расспросить про делишки Ноами. Кстати, как с ним-то все кончилось?

Женщины переглянулись, потом Тамако робко сказала:

— Начальник полиции Кобэ каждый день справлялся о твоем здоровье и промежду прочим упомянул, что художник этот повесился.

— Повесился?! В тюрьме? Да что же они там не углядели?!

Тамако отвела взгляд.

— Нет, не в тюрьме. Его нашли повешенным в собственном саду.

Акитада смотрел на нее в изумлении.

— В собственном саду? Но когда мы уходили, он был жив!

— Видишь ли, начальник полиции находит это странным. Он хочет расспросить тебя об этом.

Как же такое получилось? Акитада недоумевал. Он попытался представить, каким предстал перед ним последний раз Ноами. Тора привязал Ноами за руки к ветке и для устойчивости подсунул ему под ноги корзину. Так как же мог Ноами повеситься? Даже придя в себя, он не мог с вывихнутым плечом обмотать веревку себе вокруг шеи!

До прихода Кобэ Акитада успел принять ванну и побриться при помощи Сэймэя. Он также побеседовал с Гэнбой, Торой и с выздоровевшим Харадой, поел рыбного супа и теперь отдыхал в своем кабинете.

Лицо вошедшего начальника полиции выражало тревогу.

— Здравствуйте, друг мой! — любезно приветствовал его Акитада. — Благодарю вас за то беспокойство, что вы проявляли за время моей болезни.

— Слава Богу! — сказал Кобэ, усаживаясь со вздохом облегчения. — Сегодня вы выглядите куда как лучше, а то вчера я прямо боялся, что вы не вытянете.

Усмехнувшись, Акитада наполнил две чарки саке.

— Жена моя говорит, что Ноами повесился. Это так? Кобэ смерил его внимательным взглядом.

— Да, мы нашли его с веревкой на шее болтающимся на дереве. — Он помолчал, потом прибавил: — Руки и ноги у него были связаны, одно плечо вывихнуто.

— Значит, кто-то убил его. Во время борьбы Тора вывихнул ему плечо, но мы оставили его живым, только привязали за руки. Повеситься сам он не мог!

Кобэ молчал. Акитада смотрел на него, потом недоверчиво спросил:

— Вы что же, думаете, это мы повесили его?

— Не важно, кто его повесил. Он это заслужил. — Кобэ осушил свою чарку. — Мои люди перерыли весь сад и нашли четыре скелета — два детских, один принадлежал старику, а еще один — женщине.

Акитада покачал головой. Что это там Ноами говорил про детишек? Что «избавляться от них хлопотно»? Ну да, избавиться от мертвого или почти мертвого тела затруднительно даже с его силой. Акитада посмотрел начальнику полиции в глаза.

— Клянусь вам, Кобэ, мы не вешали Ноами! Сам я на ногах-то едва стоять мог, не то что кого-то повесить, а Тора был все время у меня на глазах. Мы оставили этого негодяя без сознания, но живым. Мы обошлись с ним все-таки по-человечески, а не так, как он со мной.

Кобэ посмотрел на перевязанные руки Акитады и кивнул.

— Мы нашли его зарисовки. Тора говорит, вы освободились сами.

— Ничего другого мне не оставалось. Только умереть. Он окатил меня ледяной водой и оставил замерзать — хотел писать с натуры муки.

Кобэ яростно сжал кулаки.

— Он был нелюдь, настоящий демон! Я рад, что он мертв. Жаль только, что он не получил таких же страданий, как те несчастные, которых он замучил. Уж я бы воздал ему за все, да только кто-то лишил меня этой возможности.

Акитада нахмурился.

— Ума не приложу, как это могло произойти. Может, кто-то лично отомстил ему еще до вашего прихода? А когда… — Он осекся на полуслове — ему вдруг пришла в голову мысль, что квартальный староста мог взять справедливость в свои руки. Это было очень на него похоже, если вспомнить, какие порядки он завел в своем квартале.

Кобэ смотрел на него с беспокойством.

— Давайте не будем больше об этом. Вы еще не до конца поправились, и я не просижу долго. Ноами мертв, и слава Богу. Меня гораздо больше волнует сейчас другая проблема. Ясабуро был найден мертвым в своей камере. Отравлен.

Акитада даже приподнялся.

— Что-о?!

— Незадолго до того, как у него начались конвульсии, у него был посетитель — какой-то старый монах. Монаха никто не знал, но он показался безобидным, к тому же Ясабуро приветствовал его как старого друга. Стражник из уважения к религиозным чувствам оставил их наедине. Когда старец уходил, Ясабуро был в полном порядке, но вскоре у него началась рвота и страшные боли. Стражник таки не успел ни о чем расспросить его, потому что он тут же умер.

— Вот как? Ну а кто-нибудь искал этого монаха? Кобэ обиженно нахохлился.

— Разумеется. За кого же вы нас принимаете? Мы прочесали все храмы и монастыри в округе, опрашивали на улицах каждого встречного-поперечного, да только без толку. Этот монах словно в воздухе растворился.

— А Хараду допрашивали?

— Харада был еще очень плох, но сказал, что не припоминает, чтобы Ясабуро якшался с монахами. Более того, он утверждает, что его хозяин презирал буддистов.

— И все же он приветствовал гостя как старого знакомого. Странно. — Мимолетная мысль мелькнула в голове Акитады, правда, слишком смутная, чтобы поделиться ею с собеседником. Вместо этого он спросил: — Ну а что там с братом Нагаоки? Как долго еще вы собираетесь его держать? Теперь-то вам, конечно же, понятно, что в смертях в семье Нагаоки повинен кто-то другой?

Кобэ угрюмо кивнул.

— Я освободил его сегодня утром. Но с условием не покидать столицы до конца расследования.

Акитада сразу подумал о Ёсико. Весь этот месяц он ломал голову над проблемой Ёсико и Кодзиро, а точнее говоря, воевал с самим собой. Пока Кодзиро находился в тюрьме, Акитада переключился на расследование убийств, отложив на время в сторону вопрос о будущем своей сестры. Но теперь-то неизбежный момент настал, теперь он должен положить на весы вековые семейные традиции и личное благополучие Ёсико и посмотреть, какая чаша перевесит.

Он выглянул в холодный сад, где гулял ветер. Интересно, не забыл ли Сэймэй покормить рыбок? Какой глупой показалась ему сейчас его обида на старика! Связанный традициями, Сэймэй, выбирая между преданностью отцу Акитады и любовью к его сыну, предпочел первое. Так в чем же заключается человеческий долг? Докуда простирается его грань?

Кобэ беспокойно заерзал.

— Мне нужно идти. Когда вам станет получше… — Он замялся. Акитада смотрел на него с удивлением — такая робость была несвойственна Кобэ. — Когда вы почувствуете себя лучше, я буду рад принять вашу помощь в расследовании этих дел, — на одном дыхании выпалил Кобэ.

Акитада был глубоко тронут.

— Конечно. С нетерпением буду этого ждать, — поспешил сказать он.

Кобэ раскланялся и ушел.

Акитаду внезапно охватило какое-то чудное и забавное чувство радости. Сам он жив. Ёри в безопасности. Все они снова вместе. Он обвел глазами комнату. Когда-то она принадлежала отцу, и он ненавидел ее, а теперь вот она стала по-настоящему его комнатой и очень ему нравилась. Здесь были его книги, его бумаги, она теперь стала сердцем этого дома, прочной твердыней, где можно было укрыться от демонов зла, разгуливающих снаружи. Надежный островок мира и спокойствия, способный защитить от любых жизненных невзгод.

Глаз его упал на какой-то незнакомый продолговатый сверток на столе. Любопытство разгорелось, он взял его в руки, развязал бечевку и развернул. В свертке оказалась его сломанная флейта, теперь каким-то чудесным образом приведенная в рабочее состояние. Он повертел ее в руках, ища трещину между сломанными половинками, но так и не смог ее обнаружить. Удивленный и озадаченный, он поднес флейту к губам и подул. Какой чистый и ясный звук, животрепещущий и радостный, как ночная песнь соловья в саду!

Он стал играть те мелодии, что приходили на память — «Туман с дождем на горном озере» и «Колокола заснеженной ночи». — и сам удивлялся, что до сих пор, оказывается, помнит их. Он увлекся игрой, полностью погрузившись в этот блаженный мир звуков. Когда он наконец положил инструмент, с порога донеслись тихие хлопки. Дверь была слегка приоткрыта, и в ее проеме он увидел улыбающееся личико Ёсико.

— Это было прелестно, братец! — воскликнула она. — Мастер обещал мне, что она заиграет как новенькая. Тебе нравится?

— Входи, сестрица! — Акитада улыбнулся. — По-моему, она стала звучать лучше прежнего. Вот чудо!

Уж не ты ли ее починила?

Она зарделась и склонилась в поклоне.

— Мне это доставило великое удовольствие. Ёсико больше уже не была той веселой, смеющейся девчушкой, что помнилась Акитаде. Теперь это была взрослая женщина, почти ровесница Тамако, только выглядела старше. Усталая, измученная, она теперь умела хорошо держаться и владеть собой и больше не кипела и не плескала энергией, как прежде. А виноват в этом отчасти был он. Он закончил то, что начала ее мать, когда объявил вслух свою жестокую волю. Он отнял у нее последнюю надежду на счастье. Счастье с тем, кого она любила.

— Ёсико, — смиренно сказал он, — я считаю, что должен перед тобой извиниться. Я хотел тебе счастья, а доставил слишком много боли. А ты, несмотря ни на что, взяла и починила мою флейту. Я не заслужил твоей доброты.

Она даже вскрикнула от волнения.

— Нет, Акитада!.. Флейта — это пустяк. А ты… ты же хотел мне только добра!

— А ты и вправду любишь Кодзиро?

— Да, — проговорила она как-то сухо, без тени эмоций.

— Его освободили.

Легкий румянец тронул ее щеки.

— Я рада. Он, бедняга, столько страдал. Надеюсь, будущее его будет светлым.

— А ты? Ты по-прежнему хотела бы стать частью его будущего?

Она вдруг побледнела, и Акитада даже подумал, что она сейчас упадет в обморок. Но бледность ее столь же быстро прошла, и она удивленно посмотрела на него.

— Акитада! — проронила она, едва не задыхаясь. — Неужели ты передумал? Ведь во мне ничто не изменилось. Я всегда буду любить его. Пусть он всего лишь крестьянин и брат торговца, но я… я словно его часть!

Только как же быть с тобой и с нашей семьей?

Ведь мы должны будем расстаться навсегда, если ты дашь разрешение на этот брак!

— Нет. Я был не прав насчет этого брака. И я был не прав насчет Кодзиро. Он гораздо лучше многих, кто занимает высокий пост. Только тебе-то от этого не легче. Ты должна быть готова к тому, что от тебя отвернутся люди нашего положения, возможно, даже твоя собственная сестра.

Она улыбалась:

— Я вынесу все, лишь бы вы с Тамако не отвернулись от меня. И Акико не отвернется, потому что Тосикагэ добрый человек.

Акитада кивнул, вспомнив, что однажды уже усомнился и в этом своем зяте.

— Через три недели кончится траур по твоей матушке. Так вот я не вижу причин, почему бы ты не могла весной справить тихую свадьбу. Если тебя это устраивает, я готов поговорить с Кодзиро насчет брачного контракта. Приданое твое будет не меньше, чем у Акико.

Закрыв лицо руками, сестра заплакала.

— Ёсико! — Акитада с трудом встал, морщась от боли. — Что случилось? Что я такого сказал? — Он подошел и опустился рядом с ней на колени.

— Ничего! Вернее, все! — Она всхлипывала, уткнувшись ему в грудь лицом. Она и смеялась, и плакала одновременно. — Спасибо тебе, Акитада! Огромное тебе спасибо! А как тебя будет благодарить Кодзиро!.. Мы оба в неоплатном долгу перед тобой.

У Акитады и у самого-то теперь глаза были на мокром месте.

— Ну ладно, — сказал он, похлопывая ее по плечу. — В таком случае мне лучше тогда поскорее закончить с этими тремя убийствами, а ты давай-ка берись за иглу и шей наряды себе, а не Ёри. Пора нам, кажется, вылезать из этих мрачных одежек.