Адская ширма

ГЛАВА 1 МОНАСТЫРЬ В ГОРАХ

Конские копыта то и дело скользили по мокрой каменистой тропе. Дождь повисал в воздухе густой туманной пеленой. Мутный водяной поток, бурля и плескаясь, крохотным водопадом устремлялся вниз по горным отрогам. Скопившаяся на ветвях деревьев влага напоминала гигантскую паутину, унизанную россыпью сверкающих росинок.

Высокий всадник в шляпе и соломенном плаще, укрывавшем его от ливня, низко пригнувшись, скакал по тропе. На повороте он распрямился, вглядываясь вперед. Ага, наконец-то! Вот уже показались вдалеке синяя черепичная крыша и лакированные красные колонны главных монастырских ворот. За белеными стенами, выступавшими из серой туманной и дождливой мглы, возвышались изящная пятиэтажная пагода и многочисленные крыши монастырских построек.

Усталая лошадь, почуяв близость конюшен, замотала головой, стряхивая с себя потоки водяных брызг. Управлял лошадью Сугавара Акитада, возвращавшийся в столицу из дальней северной провинции. Это был еще молодой человек лет тридцати пяти, сильный и выносливый, вот только много дней кряду, проведенных в седле, похоже, порядком вымотали его. А сегодняшний холодный дождь сделал поездку через горы особенно утомительной, так что теперь, в преддверии надвигающихся сумерек, он вынужден был искать приюта в монастыре, где надеялся получить простенькую комнатку, горячую ванну и скромный ужин.

Двое других путников, опередив его, уже добрались до монастырских ворот. Мужчина, спешившись, помогал даме спуститься с лошади. На них были такие же, как на Акитаде, соломенные дождевики, только широкополую шляпу женщины покрывала густая промокшая вуаль. Она торопливо поправила ее и засеменила к воротам, волоча по раскисшей земле богато расшитый подол кимоно.

Когда Акитада подъехал, спутник дамы уже успел ударить в бронзовый колокол на воротах. Его зычный металлический звон прорезал унылое безмолвие, напоенное шелестом дождя. Ворота тут же отворились, и им навстречу вышел пожилой монах. Недоуменным взглядом смерил он сначала мужчину и женщину, потом всадника у них за спиной.

Спутник дамы, не заметив Акитаду, принялся объяснять:

— Мы держим путь в Оцу и хотели бы остановиться у вас. Вы дадите нам кров?

Монах колебался.

— И этот господин с вами?

Обернувшись, они обнаружили сзади Акитаду, невозмутимо взиравшего на них. Даже не имея возможности разглядеть за вуалью лица женщины, он по ее изящным проворным движениям догадался, что она молода. Ее спутнику, статному здоровяку, было на вид лет около тридцати. Одет он был хорошо и так же, как Акитада, носил за поясом меч. По всему видать, человек благородных кровей, из богатого сословия. Лицо его не отличалось красотой, но было открытым и дружелюбным. Он учтиво поклонился Акитаде, прежде чем ответить монаху:

— Нет-нет, мы путешествуем вдвоем, а этот господин нам незнаком.

Женщина начала проявлять признаки нетерпения. Выпростав из-под плаща холеную белую руку, она жестом поторопила своего спутника. Многочисленные складки разноцветного дорогого шелка выглядывали из-под нежно-сливочного атласа рукава ее кимоно. И рукав, и подол были богато расшиты узорами из осенних листьев и хризантем.

Богатая дама, решил Акитада, пока привязывал коня рядом с их лошадями, и не мог не отметить про себя дороговизну их седел. Он отвесил поклон даме в надежде, что она, откинув вуаль, покажет ему лицо. Но его постигло разочарование, потому что она тотчас же резко повернулась к нему спиной. Тогда он сказал монаху:

— Пожалуйста, идите устраивайте гостей, а я подожду вашего возвращения.

Дама осталась безразличной к учтивости Акитады, зато ее спутник вежливо поклонился в знак признательности.

— И много у вас сегодня постояльцев? — спросила дама, скидывая мокрый плащ на руки своему спутнику.

— Да, госпожа, — ответил монах.

— И что это за люди?

— Да по большей части простой люд, — сказал старик и зашлепал босыми ногами направо по галерее. Они последовали за ним. Акитада, прячась от дождя под крышей, смотрел им вслед.

— Простой люд? — спросила она, слегка повысив голос. — Что ты имеешь в виду?

— Да все больше путешественники, госпожа. А еще горстка странствующих актеров, что выступают здесь с танцами. Только вы не извольте беспокоиться — они разместились в другом здании.

Она продолжала расспрашивать, но Акитада издалека уже не мог разобрать слов. Сбросив мокрый плащ и шляпу, он усмехнулся, мысленно посмеявшись над ее боязнью оказаться в обществе простолюдинов. Он смекнул, что и сам-то, должно быть, не произвел на нее впечатления в этом дешевеньком плаще да еще на взятой напрокат лошади. Под соломенным плащом на нем было скромное коричневое охотничье кимоно и горчичного цвета шелковые штаны, заправленные в дорожные кожаные сапоги. За широким кожаным поясом он носил длинный меч. Лицо его, худое, загорелое, бровастое, могло быть лицом ученого или воина, вот только сам он считал свою внешность заурядной. Слишком поджарому телу и широким плечам не хватало, на его взгляд, изящества и крепости мускулов.

Положив мокрый плащ и шляпу на перила, он выглянул во двор, на противоположной стороне которого возвышался главный храм. В голове зашевелились воспоминания — ведь он бывал здесь в далекие времена своего детства. Приезжал сюда со своей властной матушкой и двумя младшими сестрами да с многочисленными няньками и слугами. И как они там сейчас? Жива ли матушка? Весть о ее жестоком недуге пришла к ним две недели назад, застигла их на пути домой. Тогда Акитада поскакал вперед один, а жена с маленьким сынишкой, слугами и багажом продолжили путь.

От столицы его теперь отделял всего один день езды верхом, и он сильно тревожился — что ждет его дома? Старшая из сестер, Акико, за время его отсутствия вышла замуж за чиновника и переехала жить в семью мужа, но Ёсико по-прежнему жила в отчем доме. Он попробовал представить себе матушку больной. Где ее кипучие жизненные силы? Лишь немочь да скорбь, как видно, достались ей теперь в удел. Акитада тяжко вздохнул.

Вода неуемными потоками низвергалась с прохудившихся небес и шумно неслась по выдолбленным в камне водосточным желобам. Здание храма на другом конце двора утопало в туманной мгле, его высокий шпиль терялся в дымке облаков. Хвойный аромат сосен, витавший в воздухе, примешивался к сладковатому запаху мокрой соломы. Если б не этот проклятый дождь, он не потерял бы столько времени и был бы дома уже сегодня вечером. А так и он, и лошадь дошли до крайнего изнеможения, много часов кряду пробираясь сквозь потоки ливня и грязи.

Вскоре вернулся привратник, тихо шлепая босыми пятками по гладкому дощатому полу галереи.

— Простите, господин, что заставил ждать, — сказал он, оглядывая Акитаду с ног до головы, потом, по-видимому, оценив одежду и меч, спросил: — Позвольте узнать, за какой надобностью приехал достопочтенный господин — почтить ли богов службой или в поисках крова?

— Боюсь, меня интересует только кров. — Акитада достал карточку со своим именем[2] и протянул монаху. Тот, глянув на нее, низко поклонился.

— Какая честь для нас, господин, — сказал он. — Позвольте проводить вас к настоятелю.

Акитада украдкой вздохнул. Ему, измотанному трудной дорогой, сейчас было не до любезностей и не до чинных разговоров за чашкой фруктового сока, однако положение обязывало.

На этот раз монах зашлепал по галерее влево. После бесконечных переходов и коридоров он остановился перед простой, но отлично отполированной деревянной дверью. Ее открыл мальчик-служка лет десяти-одиннадцати. В глубине комнаты на небольшом возвышении сидел почтенных лет старец.

— Его преподобие Гэнсин, — тихо и с благоговением проговорил монах.

Щуплый, усохший старец почти походил на скелет, сморщенная кожа на его гладко выбритом черепе напоминала пожелтелую бумагу. На нем были темное шелковое кимоно и роскошная накидка из многоцветной парчи. Костлявые скрюченные пальцы, похожие на птичьи лапки, неторопливо перебирали бусинки янтарных четок. Глаза его были закрыты, веки казались почти прозрачными, а тонкие, плотно сжатые губы беззвучно шевелились.

— Ваше преподобие, — шепотом обратился к нему привратник. — Достопочтенный господин Сугавара желает засвидетельствовать вам свое почтение.

Бусинки четок продолжали двигаться. Наконец истонченные временем веки поднялись, и блеклые выцветшие глаза устремились на Акитаду.

— Это какой же Сугавара? Не Мичицанэ ли? — Голос Гэнсина напоминал шорох сухих листьев.

Мичицанэ. Давно усопший, хотя и не преданный забвению.

— Нет, ваше преподобие, — сказал Акитада, шагнув вперед и раскланиваясь. — Боюсь, я совсем не тот, о ком вы упомянули, и мало имею общего с моим прославленным предком. Я Акитада, с недавних пор занимающий временный пост наместника провинции Эчиго. — Эти слова он произнес со странной смесью гордости и смирения. Назначение в Эчиго оказалось уделом не из легких, и никому, кроме самого Акитады, не было известно, каким трудом дались ему его достижения.

Настоятель озадаченно качнул головой:

— Наместник? А я думал… — Он не договорил, и истонченные веки снова опустились.

По всему видно, этот визит вежливости грозил оказаться даже еще более утомительным, чем предполагал Акитада. Он мучительно силился подобрать слова, способные сподвигнуть старца хотя бы на подобие беседы.

— Еще несколько лет назад я занимал скромный пост в министерстве юстиции, а теперь вот меня вызывают обратно в столицу.

Веки слегка приподнялись.

— Юстиция? — Гэнсин задумчиво поджал губы. — Ну что ж, юстиция — это неплохо. Вполне достойный выбор. Пожалуйста, Акитада, садитесь. Я рад, что вы наведались ко мне.

Стараясь скрыть удивление, Акитада сел, лихорадочно пытаясь придумать, как объяснить дряхлому священнику, что лишь застигнувшая в пути непогода привела его в этот буддийский монастырь. Вслух же он сказал:

— Ваше преподобие, я искал здесь лишь краткого отдыха, возможности навести порядок в мыслях и взбодрить дух. — Произнеся эти слова, он почти не покривил душой.

— Эхе!.. — Гэнсин понимающе закивал. — Ну конечно, конечно… Тогда слушайте. Тот, кто ищет справедливости, найдет ее в горном лесу. И помните: то, что кажется реальным в мире людей, на самом деле лишь грезы и обман. Впрочем, обратное тоже является истиной. А теперь ступай с миром, сын мой! — Он одобрительно кивнул Акитаде и попрощался с ним взмахом чахлой руки, потом снова закрыл глаза и вернулся к своим молитвам.

Акитада перевел растерянный взгляд на привратника, но тот, казалось, ничуть не был смущен странным поведением настоятеля.

— Следуйте за мной, господин, и я провожу вас в ваше жилище, — прошептал он.

Акитада встал с чувством облегчения оттого, что визит окончен, но настоятель вдруг молвил:

— Покажи ему адскую ширму!

Монах кивнул и пошел к выходу. Акитада последовал за ним, раздраженный необходимостью любоваться какими-то там художествами вместо того, чтобы отдыхать.

Близящийся вечер и пасмурное небо скрадывали последний свет. Они долго пробирались темными пустынными коридорами, которые время от времени сменялись крытыми галереями. Акитада успевал заметить усыпанные камешками дворики и услышать шум дождя, прежде чем окунуться в безмолвный мрак очередного перехода.

Окончательно потеряв способность ориентироваться, Акитада уныло следовал за монахом, когда, завернув в который раз за угол, буквально столкнулся лицом к лицу с каким-то поистине чудовищным существом. Его выпученные глаза горели ярким огнем, слюнявый рот в страшном оскале обнажал острые клыки. Увидев занесенное у себя над головой оружие, Акитада попятился и схватился за меч. Тогда-то он и разглядел полностью статую духа-хранителя в богато украшенных доспехах и с угрожающе занесенным пылающим мечом в руке. В мерцающем свете масляной лампы эта мастерски выполненная резная фигура словно оживала на глазах.

За спиной у деревянного чудовища на полках, подставках и столиках теснились самые разные предметы буддийского культа — позолоченные бронзовые колокольчики, ритуальные камни, жезлы и колеса судьбы, многочисленные гонги и таблички всех размеров.

— Темнеет, — сказал Акитаде проводник и, взяв с полки бронзовый фонарь, зажег его от масляной лампы.

Они продолжили путь. Пламя мерцало при ходьбе, отбрасывая на стены и потолок гигантские тени парящих птиц и шевелящихся ветвей, изображенных на фонаре. Колонны и столбы в его свете на глазах преображались в качающиеся стволы деревьев, и постепенно Акитаде начало казаться, что он попал в какой-то другой мир. От усталости и чувства потерянности в пространстве он то и дело спотыкался. Утомительное путешествие по горам и этот странный монастырь окончательно выбили его из колеи. Пытаясь стряхнуть с себя ощущение кошмара, он вдруг вспомнил о своей лошади, оставшейся мокнуть под дождем за воротами.

— Вашу лошадь, господин, отвели в конюшню, — сказал проводник.

Акитада в изумлении уставился на старого монаха. Неужто он разговаривал вслух? Или этот человек умеет читать мысли? И как долго еще он должен плестись за этими шлепающими пятками?

— Мы почти пришли. — Проводник открыл очередную дверь.

Они вошли в огромный пустынный зал. Одну стену полностью закрывали темные занавеси, в воздухе стоял какой-то странный смолистый запах. Монах взялся за веревку, чтобы поднять занавеси. Взгляду Акитады предстала створка ширмы, и он, вскрикнув, отшатнулся.

В свете фонаря перед ним открылась поистине ужасающая картина. Дитя — мальчик лет пяти-шести — с искаженным мукой лицом сидел, подняв кверху окровавленные обрубки рук.

Монах поспешил успокоить Акитаду:

— Выглядит будто живой, но это лишь картина, господин. Та самая адская ширма, которую велел показать вам его преподобие. Он очень гордится ею. Она еще не закончена, но получится, как нам кажется, поистине прекрасной. Над ней работает Ноами. Это очень благочестивый и кропотливый художник. Он трудится над ширмой уже целый год.

Акитада кивнул.

Монах поднял повыше фонарь, чтобы осветить другую створку ширмы.

— Здесь изображен ад рубящих клинков. Его отчетливее видно при дневном свете или когда в зале горит множество свечей.

Акитада искренне надеялся, что это не так. Хотя роспись изображала людей не в полную величину, достоверность и натурализм деталей вызывали у зрителя болезненное ощущение. Представшие его взору ужасы поражали даже при скудном свете единственного фонаря. Впрочем, такие ширмы с картинами ада были вполне обычными предметами интерьера в буддийских храмах, они напоминали людям о неизбежном наказании за грешную жизнь. Но это… это было не сравнимо ни с чем. Нагие мужчины и женщины, корчась и извиваясь, пытались вырваться из цепких лап черных демонов, их израненные мечами, копьями и секирами тела истекали кровью. Искалеченный младенец оказался лишь одной из многих жертв. Рядом с ним его мать, насквозь пронзенную острой секирой, добивал чернокрылый демон, из перерезанного горла несчастной фонтаном била кровь. Другие демоны лезвиями ножей полосовали лицо юной прелестницы, а ее красавец любовник, лишившийся обеих ног, беспомощно полз по земле, оставляя за собой кровавый след.

— Выглядит убедительно, не правда ли? — с гордостью спросил монах. — Вы только взгляните на адское пламя. От него бросает в жар, даже когда просто смотришь.

Это была сущая правда. Красные, оранжевые и желтые языки пламени занимали большую часть пространства картины, среди них корчились в муках человеческие тела. Кожа на них пузырилась и лопалась, выпученные от боли глаза и раскрытые рты исторгали страдание. Темнокожие косматые демоны, вооруженные горящими факелами, гнали упирающихся обнаженных грешников в полыхающее пекло или швыряли их в поток раскаленной лавы.

Акитада внутренне содрогнулся. Что же это за вера, так превозносящая человеческие муки? И в каком, интересно, мозгу могли родиться столь чудовищные сцены ужаса и страданий?

— Ноами работает здесь без устали день и ночь, только иногда уходит домой приготовить наброски для следующей сцены, — пояснил монах. — Я уже видел кое-что из этих заготовок. Теперь он возьмется за суд над мертвыми. Властитель царства смерти Эмма будет изображен вот здесь, посередине, в окружении слуг, а вот здесь, на коленях, будет стоять новопреставленная душа и вокруг нее демоны, готовые по приговору повелителя отправить ее в пекло или в ледяной ад. Его место пока пустует. Ноами говорит, что сможет приступить к нему только с наступлением зимы.

Акитада с недоумением заморгал.

— С наступлением зимы?

— Да, Ноами всегда пишет с натуры. Я сам видел, как он разжигал во дворе костер, чтобы нарисовать этот вот дым.

Из уважения к проводнику Акитада посмотрел на иссиня-черные клубы дыма, поднимавшиеся над языками адского пламени. Они выглядели совсем как настоящие, ему даже казалось, он чувствует их удушливый чад.

— Пойдем, — сказал он. — Я устал. Монах снова задернул занавеску.

— Да в общем-то больше смотреть не на что, — изрек он.

Они вышли из зала и направились по коридору. Повернув за угол, монах отворил какую-то дверь.

— Вот мы и пришли. Эти комнаты мы держим для важных гостей. Здесь куда как тише и спокойнее, чем на общем постоялом дворе. Особенно сегодня — ведь у нас остановились странствующие актеры. Они выступали здесь с танцами бугаку[3] и завтра с утра продолжат путь. Боюсь, сегодня у них будет шумно. У нас в монастыре, конечно, не разрешено бражничать, но ведь этот народец отродясь не чтил правил. — Он подошел к стоящей в углу на подставке лампе, чтобы зажечь ее.

— Я так устал, что мне все равно, — сказал Акитада, надеясь, что разговорчивого монаха проймут эти слова.

В абсолютно пустой комнате не было ничего, кроме пожелтевшего свитка с иероглифами на голой стене.

— Еду и постель вам принесут, — сказал монах. — Баня в конце галереи справа. Надеюсь, вы хорошо отдохнете. Да благословит вас Амида, господин!

Акитада поблагодарил старика, и тот, раскланявшись, зашаркал прочь.

В долго пустовавшей комнате стоял спертый дух. Акитада подошел к окну и распахнул ставни. Взору его предстал крошечный тесный дворик, окруженный высокими белеными стенами. Два жалких кустика, приютившихся по соседству с каменным фонарем, уже слабо виднелись в сгущающихся сумерках. Их окаймляли лужайка из мха, почерневшего от влаги, и полоска выровненного граблями гравия. Мокрые камешки поблескивали в свете, падавшем из комнаты, но дождь уже порядком поутих, и только тонкие струйки воды, стекавшие с карнизов, нарушали тишину своим размеренным, умиротворяющим журчанием. Акитада с наслаждением вдыхал свежий хвойный воздух гор, особенно радовавший после картины ада, потрясшей его воображение. За свою жизнь он повидал столько насильственных смертей, что какая-то там картина вряд ли могла так выбить его из колеи. Чтобы стряхнуть наваждение, он замотал головой, списав все на усталость. Ставни он решил не закрывать — пусть проветрится комната. Оставалось только дождаться обещанной постели, ибо в сне он сейчас нуждался больше, чем в пище.

Взор его остановился на свитке. Он поднес лампу поближе к письменам. «Высшая Правда и Правда Сиюминутная разнятся и не могут быть единым целым, хотя считают их Правдой Двоякой». Акитада насупился. Что за чушь? Где смысл? Абстрактная, размывчатая философия буддистов всегда поражала его иррациональностью — настоящая загадка для непосвященных. Уж куда как более жизненным и поучительным считал он учение Конфуция, у которого на все случаи жизни находился полезный и вразумительный совет.

Отставив в сторону лампу, он решил отправиться на поиски бани.

Она оказалась там, где и сказал старый монах. К счастью, в раздевалке и в самой бане он не встретил никого, кроме смотрителя, юного монашка в одной набедренной повязке, чей торс блестел от пота и пара.

Порадовавшись неразговорчивости парня, Акитада быстро разделся, повесил одежду на один из крючков на стене и голышом отправился в парилку. Банщик вручил ему бадью с горячей водой и мочалку в виде холщового мешочка с рисовыми отрубями. Акитада присел на корточки над водостоком и принялся энергично растираться. Приятное тепло разлилось по телу. Окатив себя водой, он забрался в огромную деревянную бадью, наполненную до краев. Вода в ней оказалась такой нестерпимо горячей, что он даже охнул, потом осторожно погрузился в нее по шею. От неприятного ощущения уже через мгновение не осталось и следа. Вздохнув с облегчением, он откинул назад голову и расслабился, не думая ни о чем.

Банщик вышел, и вскоре Акитада услышал, как он гремит дровами возле топки. Потом он тихонько вернулся и снова занял свое место в углу у стены. Огонь в топке тихо потрескивал, пар капельками оседал на лице Акитады, но смахнуть их было лень. Он закрыл глаза и задремал.

Мужские голоса и смех отдаленно, но настойчиво врывались в его сон, пока окончательно не разбудили его. За стеной кто-то отбивал по деревяшке ритм и пел. Слов было не различить, но мотив показался Акитаде приятным. Он вздохнул и снова закрыл глаза. Ему вспомнилась его собственная флейта. Жаль, что он не взял ее с собой — не сообразил в спешке, когда узнал о болезни матери. Интересно, как она там? Неужели все так плохо? Судя по письму сестрицы, ничего обнадеживающего. Серьезный недуг обычно приводит к смерти, и, как правило, очень скорой. Что, если он не застанет ее в живых? Может быть, даже опоздает на похороны. Он снова вздохнул, чувствуя, как подкатывает к душе страх.

А между тем пение за стеной прекратилось. Послышались топот, лошадиное ржание и крики людей. Изогнув шею, Акитада вопросительно уставился на стену. Кто бы ни нарушил его покой, но уж явно не монахи и не паломники.

В тот же момент пронзительный женский смех заставил его приподняться в недоумении. Что делают женщины в бане мужского монастыря?

Он перевел обеспокоенный взгляд на молодого банщика, тот же с вытаращенными от удивления глазами вскочил, побагровев от смущения. Интересно, что он станет делать, если голые женщины вторгнутся в его холостяцкую обитель? Акитада и сам порядком встревожился. Ему, промерзшему и уставшему, меньше всего сейчас хотелось увидеть здесь обнаженных мужчин и женщин.

А между тем, набравшись мужества, юный монах вышел в предбанник, прикрыв за собой дверь. Шум тут же прекратился, послышалась перепалка, после чего банщик, возбужденный и взволнованный, вернулся.

— Прошу прощения, господин. Это актеры. Они, похоже, изрядно подвыпили где-то и не собираются уходить. Я пытался их выдворить и не пускал сюда, но боюсь, придется мне все-таки сбегать за подмогой.

— Спасибо. — Акитада закрыл глаза. Его беспокоил вопрос, как долго еще будут торчать здесь эти актеры, — ведь ему нужно как-то забрать свою одежду.

Банщик ушел, потом за дверью снова послышались пререкания. Один мужчина все время повторял: «Но почему?! Почему?» Женщина канючила — просила разрешить ей остаться. Другие мужчины вторили ей. Акитаде удалось разобрать несколько слов. Женщине по имени Охиса предлагалось покинуть помещение. Охиса принялась всхлипывать, и тогда кто-то крикнул: «Он не посмеет этого сделать!» Голоса стали громче и теперь звучали сердито. Акитада поднялся и выбрался из кадки. Грозное выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

Сняв с вешалки полотенце, он обмотался им, потом распахнул дверь и свирепо уставился на людей в предбаннике.

Четверо мужчин разного возраста и женщина, молодая и очень хорошенькая, все полностью одетые, замерли от неожиданности и испуганно глазели на него, потом в панике бросились наутек. Эта смешная сцена так позабавила Акитаду, что от мрачного настроения не осталось и следа, и он рассмеялся. Еще веселее ему стало, когда в баню нагрянули четверо или пятеро пожилых монахов и банщик. Примчавшиеся навести порядок монахи не скрывали своего возмущения и подозрительно косились на Акитаду. А он, вспомнив, что забыл вытереть тело, размотал полотенце. Монахи в смущении поспешно удалились.

Акитада повесил на крючок полотенце, оделся и, все еще улыбаясь, отправился в свою келью.

За время его отсутствия кто-то принес сюда поднос с едой и расстелил на полу постель. Пища была растительная — рисовые колобки, начиненные тушеными лесными грибами, соевый творог тофу, маринованные баклажаны, огурец, зеленая фасоль и порция обжаренных просяных зерен в меду. Акитада осторожно отведал угощения. Все блюда оказались на удивление вкусными, и Акитада с благодарностью подумал о монахах, целые поколения которых не жалели фантазии и изобретательности, чтобы придать аппетитный вид и вкус тем плодам земли, что дозволялось им употреблять в пишу. Сидя перед распахнутой дверью в крошечный садик, он вдыхал влажный воздух гор и с удовольствием уничтожал содержимое подноса. Опустошив его полностью, он жадно приник ртом к небольшой баклажке с фруктовым напитком. Вкус у питья был необычный, но довольно приятный. Дождь за окном понемногу стихал и вскоре сменился мерным, монотонным стуком капель о водосточные желоба.

Веки Акитады отяжелели, осоловевшее, размякшее тело просилось в постель. Тогда он забрался под стеганое одеяло и уснул.

Спал он крепко, однако вскоре его встревожил страшный сон. Два синих демона с огнедышащими, клыкастыми пастями гонялись за ним, норовя схватить его своими крючковатыми лапами. Удирая от них, он проносился мимо сотен других обнаженных мужчин и женщин, в ужасе кричавших на бегу. В смертельном страхе мчался Акитада к огромному дымящемуся чану, надеясь укрыться за ним от преследователей, но, добравшись до него, он обнаружил, что чан битком набит телами кричащих людей. Несчастных страдальцев заживо варили в кипятке два исполинских огнедышащих демона. Один из них, подцепив Акитаду огромным черпаком, занес его над котлом с адским варевом. Ухватившись за край черпака, Акитада примерился и прыгнул. На мгновение он просто застыл в воздухе, и лица варящихся заживо грешников внизу все были обращены к нему, а потом он вдруг почувствовал под ногами твердь и обнаружил себя в зале суда.

Судья в пышном облачении восседал на высоком троне. Сверкая глазами, он степенно поглаживал бороду. Акитада пал перед ним ниц, но его, казалось, никто не замечал. Несколько демонов-стражей тащили по полу старуху, бледную аристократку в богатом наряде, распущенные седые волосы волочились за ней длинным шлейфом. К своему ужасу, Акитада узнал в женщине собственную мать. Другие демоны выступили вперед, чтобы громогласно произнести обвинения против нее, пока она стояла на коленях в молчании. Акитада хотел сказать что-нибудь в ее защиту, но язык одеревенел и не слушался. Стукнув себя по коленке жезлом, судья произнес приговор, и синие демоны поволокли матушку прямиком в ад. Оторвавшись от пола и устремив на судью молящий взгляд, в надежде испросить милости для матушки, Акитада с ужасом обнаружил перед собой свое собственное лицо.

Это он был великим судьей, это он, поглаживая бороду, выслушивал обвинения против несчастных грешников, представших пред его суровые очи. Один за другим выносил он приговоры: огненное пекло для черствых и бессердечных, ледяной ад для похотливых, царство голодных призраков для алчных и прожорливых, пытки острыми клинками для насильников. Постукивая жезлом, он объявлял приговоры один за другим, со своего трона взирая на демонов, облаченных в доспехи, когда те утаскивали прочь вопящих грешников. Они волокли страдальцев к месту казни и там пылающими мечами отрубали им руки, ноги и головы. И вот уже горы искромсанных тел, омываемые реками крови, высились вокруг. Горы эти начинали оползать, а кровавая река разливалась все шире, и Акитада, сметенный этой лавиной, тонул в багровом потоке смерти.

Закричав от ужаса, Акитада сел на постели. В темноте он жадно глотал воздух и размахивал руками, чтобы отогнать кошмар. Постепенно он приходил в себя. Отерев с лица пот, он сбросил с себя одеяло. Прохладный ночной ветерок приятно обдувал влажную кожу. Он не мог припомнить, чтобы когда-либо испытывал такое ощущение страха, и списал его на усталость и тревогу за матушку. По-видимому, впечатления прошедшего вечера и породили в его мозгу эти причудливые фантазии, они до сих пор неотступно преследовали его, живо врезавшись в память до последнего звука. Акитада напряженно вслушивался.

Но в комнате царили тишина и безмолвие. Лишь изредка их нарушал доносившийся снаружи звук падающих капель.

И вдруг безмятежный покой прорезал чей-то одинокий пронзительный крик, мгновенно стихнувший в ночи.