Афганистан: война глазами комбата

Забвению не подлежит!

У генерала В. Куценко есть такое стихотворение:

9 мая 1990 года, спустя два года после моей замены и чуть больше года после вывода советских войск из Афганистана, я, надев свою парадную афганскую, зеленую с пятнами, форму, в 9.30 утра подходил к Центральному парку культуры и отдыха имени М. Горького.

В ночь на первое января 1988 года, поздравляя весь личный состав по средствам связи с Новым годом, я пригласил всех сюда на встречу, на 10 часов 1990 года.

Войдя через центральную проходную в парк, я сразу обратил внимание на большую группу людей. По мере моего приближения они все больше улыбались, кричали, приглашая меня к себе. Подойдя ближе, я узнал рядового запаса Мошкова, а потом, оглядевшись вокруг, увидел, что тут же стоят все мои ребята: солдаты, сержанты, прапорщики и офицеры. Одни — в модной гражданской одежде, другие — в своей боевой форме. Все такие красивые, многие с женами и детьми — они были так близки мне, что казалось, расстались мы только вчера. На эту встречу приехало только из моего батальона более ста человек. А потом были разговоры, рассказы о том, что кто-то уволился до вывода, а кому-то пришлось выходить из Баграма последними.

Мы разговорились с Олегом Морозом. Он рассказал о своей жизни. Как тогда, после разрыва мины, когда его привезли в медсанбат, просил, умолял сохранить хоть одну ногу. Ему казалось, что он чувствовал большой палец одной ноги, но обе ноги отняли. Еще он попросил, чтобы не сообщали о случившемся маме. Думал, что напишет сам, как вылечится, а смену адреса объяснил тем, что их вывели из Афганистана. А потом были долгие скитания по госпиталям, лечение в санатории.

Было, конечно, нелегко. Приехал домой. Проблем не уменьшилось. Спасибо ребятам-«афганцам»: поддержали, главным образом морально. Спросил его: «А материально как?» Он ответил, что получает пособие по инвалидности, выделили квартиру на первом этаже. Все это тоже благодаря хлопотам ребят из клуба воинов-интернационалистов. Они же помогли организовать поездку в ФРГ для протезирования. Прибыл он туда, а оказалось, что на одну ногу протез ставить нельзя, необходима дополнительная операция, денег же на нее у Саши не было. Теперь вот мучается: один протез нормальный, а на другом больше трехсот метров пройти невозможно. Надо искать денег. Саша тихонько вздыхает.

— Но вы знаете, я — оптимист! Поступил вот в институт на юридический факультет. Женился. Дочь растет. Так что буду бороться дальше. Буду жить!

Саша встал: «Мне пора. Вон уже ребята пошли, а мне без них до гостиницы не добраться». Опираясь на палку, не оглядываясь, он пошел к ребятам. Они окружили его, и, громко разговаривая, направились к выходу из парка.

Афганская война… Это не только без малого пятнадцать тысяч потерянных жизней советских воинов, неисчислимое количество физических увечий и травм. Это еще и масса исковерканных людских судеб.

Здесь, в московском парке имени М. Горького, тогда мне невольно пришла на память совсем недавняя встреча за тысячи километров отсюда — в городе Благовещенске, которая, на мой взгляд, довольно убедительно подтверждает ход моих рассуждений.

…На крыльце центрального универмага стоял молодой человек. Почти двухметрового роста, с широким размахом богатырских плеч, с густой шапкой жестких волос и начинающей отрастать бородкой, он показался мне знакомым. Грустно смотрел он на бушевавшее вокруг людское море, на толпы снующих туда-сюда людей. Вокруг представители местного населения и приехавшие из Китая туристы вели между собой бойкую торговлю. Продавалось и покупалось все: часы, обувь, посуда, электротовары и всякая мелочь. Но самым популярным товаром, как ни странно, были офицерские шинели. Хорошо брали серые повседневные, но особый спрос был на парадные шинели.

В молодом человеке, стоявшем у магазина, по его осанке, а более по глазам, грустно глядящим вокруг, нетрудно было угадать военного. Я тихо подошел к нему сзади и сказал: «Надо же! Шинели-то как бойко идут!» Не поворачиваясь ко мне, он ответил: «Да! Дошло дело и до шинелей…» Сделав небольшую паузу, добавил: «К сожалению, и не только до них». Тут он обернулся, и я узнал своего бывшего командира роты, кавалера ордена Красной Звезды старшего лейтенанта Виктора Тимофеевича Полякова.

После короткого мужского приветствия и дежурных вопросов типа: «Как дела? Как жизнь? Как служба?» — Виктор сообщил мне, что теперь он старший лейтенант запаса, работает на гражданке инженером-электронщиком. Новость по сегодняшним временам не ошеломляющая, но применительно к Полякову была достаточно неожиданной.

— Виктор! Что случилось? Почему уволился?

Поляков тяжело вздыхает, пытается улыбнуться.

— Знаете, длинная это история, двумя словами не расскажешь. Пойдемте ко мне домой, чаю попьем, поговорим. Мешать никто не будет, жена у родителей.

Зайдя в квартиру к Полякову, я не увидел традиционных признаков холостяцкой жизни: немытой посуды и пыли на мебели, кругом было чисто и уютно. Обращаю внимание на штангу и гири.

— Дома занимаешься?

— Нет, регулярно занимаюсь в спортзале, а это для поддержания формы, когда нет тренировок.

Виктор заварил чай, поставил на стол мед и печенье.

— Ну, давай, Витя, теперь рассказывай!

Он опять глубоко задумался, надолго замолчал. Я не торопил его, сидел, рассматривал фотографии. Сделав глубокий выдох, как перед прыжком в воду, Виктор вдруг резко и отрывисто заговорил.

— Можно я вам расскажу все с самого начала? Все по порядку, без утайки, как на исповеди!

Я родился в 1963 году. Сразу после школы поступил в Дальневосточное общевойсковое командное училище. Офицером хотел стать страшно. Ближе к выпуску из училища я уже встречался со многими ребятами, воевавшими в Афганистане. Так получилось, что все они «досрочно» вернулись оттуда: кто по ранению — в госпиталь, кто после ранения, кто на протезах, некоторые были без ног или без рук. Общаясь с ними, я узнавал другую — не газетную — информацию. Я знал, что там идет война. И я все больше убеждал себя в том, что сразу после выпуска нужно ехать только туда. Было огромное желание участвовать в настоящем мужском деле, проявить свои способности, силу и знания как военного.

Пришло время выпуска. Рапорт с просьбой отправить в Афганистан написали двое — Вадим Лоскутов и я. Вы думаете, с нами кто-нибудь беседовал? Напутствовал? Нет! Все произошло очень просто: зачитали приказ — в ТуркВО. Вручили предписание и — вперед! Так уже 17 августа я оказался в городе Чирчике в офицерском полку резерва. Дважды из этого полка ходил в «командировку» в Афганистан, сопровождал колонны с грузами, отвозил молодое пополнение. Был в разных местах, все видел своими глазами. После второй поездки мне предложили роту и остаться служить в Чирчике. Отказался. 27 января 1985 года я прибыл к постоянному месту службы в Баграм.

Виктор успокоился, рассказывает не торопясь. Вспоминает различные подробности, имена товарищей. Иногда замолкает, отворачивается в сторону и как бы смотрит в тот далекий 1985 год. Отвлекшись от своих тяжелых дум, он продолжает:

— В батальон меня привезли ночью. Офицеры, узнав, на чье место я приехал, сочувствуя и как бы извиняясь, стали рассказывать мне про Саяд и Панджшер, про заставу, на которой мне предстоит служить. И чем мрачней был их рассказ о том, что там я буду абсолютно один по 4–6 месяцев в году, что письма буду получать раз в два месяца, что продукты будут забрасывать вертолетами, что обстрелы случаются там каждый день и не по одному разу, тем больше я хотел туда попасть. Радуясь в душе и благодаря судьбу за то, что она дает мне именно тот шанс, о котором я мечтал. Трудности были не в счет. Главным было то, что представлялась реальная возможность работать самому, без опеки сверху.

Помню, как впервые оказался на вверенной мне заставе. Построил личный состав: одни в кроссовках, другие в тапочках, бритые и обросшие, с опущенными ремнями и вовсе без них. Все это разношерстное «воинство» с вызовом смотрело на меня, как бы спрашивая: а кто ты, собственно говоря, такой?

Не успел произнести несколько слов, как из строя полетели реплики:

— Да что вы тут нам говорите?! Вы кто?! Вы училище когда закончили?! Что вы понимаете в войне?! Мы тут уже по полтора года! И будет так, как мы хотим, а не как вы!

Но я твердо решил: добьюсь перелома. Подолгу беседовал с замкомвзвода, командирами отделений, солдатами. Понемножку стал разбираться, кто есть кто. Решил: нужно брать личным примером. Бриться в любых условиях, мыться, подшивать свежий подворотничок, чистить обувь стало неукоснительным правилом. Ввел в систему занятия по боевой подготовке, всех научил пользоваться радиостанциями, работать по карте, определять координаты, корректировать огонь артиллерии. Занялись тщательным обслуживанием техники и оружия. Добился, чтобы каждый солдат умел использовать любой вид оружия, имеющегося на заставе. Ежедневно проводил после ночной смены физзарядку, утренний осмотр. Бегали кроссы по внутреннему периметру заставы по 7–8 кругов. Но, вероятно, главным было то, что в течение двух месяцев я вместе с ночной сменой нес дежурство. Ходил от поста к посту. Сам изучал обстановку. Привлекал к этой работе сержантов, советовался с ними. Отдыхал только строго по распорядку, в то время, которое отводилось для отдыха ночной смены караула. Распорядок дня старался выполнять по минутам. Очень сильно помогал мне замкомвзвода Алексей Русков. Он первым понял меня и поддержал. А в длительных ночных и дневных беседах незаметно и учил меня. Через полтора-два месяца на заставе уже командовали сержанты. А после увольнения старослужащих, честное слово, на заставе все стало как положено. Каждый делал свое дело, жили дружно и даже интересно.

Так прослужил я почти девять месяцев на этой первой своей заставе. Потом приехали вы. И дальше про Афганистан и мою службу знаете все сами.

Да, на должность командира роты представлял его я. Тогда, в октябре 1986 года, сомнений в выборе у меня не было. И к награждению орденом Красной Звезды представлял его тоже я. И на самые опасные участки при сопровождении колонн с грузами на заставы ставил его я. И когда при очередном сопровождении колонны осенью 1986 года БТР Полякова вышел из «зеленки» с двумя проломами в левом борту от снарядов безоткатных орудий, на одном работающем правом двигателе, который через несколько минут заклинило, но со всеми живыми и невредимыми — я воспринял это как должное, иначе у Полякова и не могло быть!

Виктор вернулся в комнату, разлил чай, закурил.

— Вообще-то, я давно не курю, но сейчас выкурю сигарету. После замены все было просто. Попросился на Дальний Восток. Просьбу мою удовлетворили. Получил назначение в один из гарнизонов ДВО. Однако к моему приезду в Хабаровск обещанной должности в данном гарнизоне для меня почему-то не оказалось. Здесь уже предложили другое место с перспективой через годик-другой перейти на вышестоящую должность. Я отказался. Долго меня «футболили» по разным инстанциям, пока не оказался я вот здесь — в Благовещенске. Принял пулеметную роту. Не рота, а одно горе горькое. Значилось 40 человек, да и тех в наличии никогда не было. С комбатом В.А. Банниковым у меня сразу же стали возникать трения. Я начал «гонять» солдат: заниматься физической, боевой и строевой подготовкой. А от меня требовали подметать территорию, красить бордюры, выполнять различные хозяйственные работы. И так каждый день. Но вместе с тем конспекты и отчеты требовали строго. Распределением и расстановкой солдат на работы комбат занимался сам, так что я порой не знал, где мои солдаты и чем они занимаются. Постепенно меня стали превращать в старшину: портянки, белье, прием пищи — вот та область деятельности, которую отвел мне Банников. Командиров взводов я не видел. Нет, они были, вернее, числились. но в роте их не было. Ежемесячно один взвод должен нести боевое дежурство. Из всей роты не представлялось возможным собрать даже двух взводов. Все были на хозработах.

Но мне-то хотелось заняться своим настоящим, профессиональным делом. Конфликт с комбатом назревал. Когда он строил батальон на развод и приказывал увести всех солдат в сопки, чтобы их не увидела очередная ожидаемая комиссия, у меня руки тряслись от бешенства и бессилия. И я начал возмущаться. Обращался несколько раз к Банникову и вышестоящему начальнику Данько, ответ был один: «Не ваше дело. Что вы жалуетесь на свою судьбу?!» А после очередного обращения Банников мне «дружески» посоветовал: «Знаешь, был тут у нас один комбат из Афганистана. Так вот он опять ротным стал. Понял?»

Конечно, я все понял, что же тут не понять. В октябре у меня заболела старая рана. Положили в госпиталь, пролежал я там почти месяц. Перед тем как лечь в госпиталь, еще раз подошел к Данько с просьбой выделить хотя бы комнату в общежитии для семьи. Тот твердо пообещал, что, как только выйду из госпиталя, жильем обеспечит.

Накануне Ноябрьских праздников, выйдя из госпиталя. вновь подошел к Данько с просьбой решить жилищный вопрос. И имел неосторожность напомнить, что имею право на льготы, в ответ получил: «Кто тебя туда отправлял, тот пусть и дает квартиру!» Это было последней каплей, переполнившей чашу моего терпения. В этот же день освобождалась квартира старшего лейтенанта Игоря Таравкова, уезжающего по замене. И я самовольно ее занял. Наутро был вызван к начальнику политического отдела. На вопрос, почему самовольно занял квартиру, я ответил вопросом: «А почему вы, приехавший всего лишь два месяца назад, уже живете в квартире?»

— Моя квартира была забронирована, — нашелся начпо.

Я опять упомянул о льготах для «афганцев».

— Я еще не знаю, за что вам там давали награды.

Этого я вытерпеть не смог и запальчиво ответил: «Это не ваше дело. Не вы мне их давали и не вам судить, заслужил ли я их!»

На это начпо вроде невзначай заметил:

— Смотри, не пришлось бы их выложить.

Не помню, как вышел из кабинета, так было больно и горько.

Велика же обида, нанесенная этому мужественному человеку, если по прошествии столь долгого времени он не может без волнения об этом вспоминать. Виктор отворачивается, но я замечаю слезы, предательски выступившие на глазах. Я опускаю голову. Какими словами можно утешить его?

— Выйдя из кабинета начальника политического отдела, я написал рапорт на увольнение. Вскоре подошла законная очередь на квартиру. Пришел в КЭЧ, а там ответили: «Звонил зампотылу товарищ Гуменюк и сказал: квартиру вам не давать».

Все! Круг замкнулся!

Документы на увольнение где-то «ходили» целых шесть месяцев. Это только потом я узнал от друзей, что мой рапорт дальше командира части так и не ушел.

А за это время произошли еще некоторые события. Я узнал, что в роте два солдата курят «травку». Вскоре проходило партийное собрание, и я привел их на это собрание, где присутствовали все коммунисты, и спросил:

«Все говорят, что этих солдат нужно воспитывать. А как? Как мне с ними поступить? Посоветуйте!»

Конечно, никто ничего конкретного мне не сказал. Но поступок мой незамеченным не остался.

А дело с увольнением все тянулось и тянулось. Тогда я сам поехал в штаб объединения. Встречался с какими-то людьми, ходил по кабинетам. Сейчас уже не помню фамилию генерала, выслушавшего меня. Он мне сказал: «Мы предлагаем тебе должность начальника штаба танкового батальона. Не говори «нет». Я еще никому не давал большого срока, чтобы обдумать подобный вопрос. Тебе даю 15 дней. Иди и думай».

И хотя решение я принял твердое, но, раз дали возможность думать, думал. Я и сейчас говорю: «Да, армию я люблю. Да, это — мое, это то, что мне нужно. Но какая армия мне нужна? Та, где надо выкладываться, трудиться и получать удовлетворение от своего труда, где уважают твои знания и твой профессионализм». Сомневался я сильно. Но слишком глубоко запали в душу нанесенные обиды, чтобы сразу их забыть.

А тут еще один случай. Я дежурил по части. Ночью пошел проверить свою роту. На месте не оказалось одного из тех двоих, покуривавших «травку», солдат, которых я водил на партийное собрание. Стали искать. Нашли его под утро с мешком конопли. Долго разбирались, почему и как он оказался в увольнении без моего разрешения, кто отпустил. В конце концов комбат приказал посадить на гауптвахту этого «путешественника». Я завел его в кладовую и приказал выдать ему обмундирование. И тут он открыто стал издеваться надо мной:

— Вы офицеры? Да вы все козлы, вы все сволочи! Что вы мне сделаете? Посадите? Я плевать хотел на вас на всех!

Я сказал ему, чтобы он немедленно замолчал. Но он подбежал ко мне и стал размахивать руками прямо у меня перед лицом.

— Да что ты мне можешь сделать?

Не помню, как я его ударил. С переломом челюсти его отвели в санчасть. В санчасти он написал в объяснительной, что подрался ночью с неизвестными людьми.

На следующий день меня вызвали к начальнику политического отдела.

— Почему в вашей роте солдатам ломают челюсти?! Чем вы там занимаетесь?

Я ответил, что челюсть солдату сломал я.

Потом было офицерское собрание. И краткая резолюция: не наказывать! Собрали партийное собрание. Начпо предложил исключить из партии, но коммунисты проголосовали «против». Тогда начальник политического отдела во всеуслышание заявил: «Я все равно добьюсь его исключения!» Всему когда-нибудь бывает предел. Человеческому терпению тоже. После этих слов начпо я встал, подошел к столу президиума и положил свой партийный билет.

Виктор встал и молча заходил по комнате, сжав кулаки так, что пальцы побелели. Наконец он заговорил:

— Потом было еще одно партийное собрание, меня па него приглашали, но я уже не пошел. Через несколько дней вызвали на беседу в политотдел объединения. Меня спросили: «Скажи только одно слово — «да» или нет». Я сказал — пет!

Ровно через месяц, в феврале 1989 года, пришел приказ об увольнении. В нем было записано: уволить по статье №61, «за дискредитацию высокого звания офицера Вооруженных Сил СССР». О пенсии в таких случаях речь даже не идет. Вот и вся моя одиссея.

Виктор надолго замолкает. Я тоже молчу. Потом спрашиваю:

— У тебя в этом городе много знакомых молодых офицеров, уволенных из армии?

Несколько человек есть.

— И как они живут? Как устроились?

— Мало кто по-настоящему хорошо устроился. Похоже, на гражданке мы никому в общем-то не нужны. Эта изнурительная борьба за рабочее место, за прописку, за квартиру… Да и жизнь совсем другая. В армии огромные нагрузки, но там постоянно рядом люди, там коллектив, живущий одними проблемами и заботами. Там тяжело, но там — лучше! На гражданке к девяти на работу, в шесть с работы, суббота и воскресенье. Здесь коллектив только с девяти до шести, а потом… Потом ты один. Сам по себе.

Я поначалу чуть не сломался. Почти месяц пил. Не было прописки, шесть месяцев не давали паспорт, на работу устроиться не мог. Потом устроился в школу инструктором по вождению автомобиля. Боролся за прописку, квартиру, работу. Занялся штангой. Бросил курить и пить. Сейчас работаю инженером-электронщиком пусконаладочной станции. Как говорится, понемногу обустраиваюсь.

— Виктор, можно еще один вопрос? Не жалеешь?

— Честно сказать — душа сильно болит. Я бы и сейчас служил.

Я смотрел на этого молодого, здорового парня. И вспоминал его тогдашнего — командира роты. И было мне очень горько от мысли, что теперь он уже не мой подчиненный.

— А знаете, Михаил Михайлович, я ведь еще раз писал рапорт, чтобы снова поехать служить в Афганистан. Не удовлетворили. В связи с начавшимся выводом войск…

В этом несколько затянувшемся моем рассказе о трудных мытарствах Виктора Полякова, думается, в какой-то мере отражена судьба многих бывших офицеров-«афганцев».

Я стоял в парке со своими ребятами, вспоминая прошлое, размышляя вслух о настоящем и будущем. На первом плане была проблема: как сделать так, чтобы сохранить коллектив, чем помочь своим раненым боевым товарищам и семьям погибших? Я смотрел на них, а в голове моей бились вопросы: «Почему, по чьей воле создается негативное общественное мнение об этих ребятах? Чем мы — офицеры и рядовые — провинились перед своим народом, за что о нас выдумывают и рассказывают всякие небылицы? Почему достоянием гласности становятся только негативные, позорящие честь и достоинство военнослужащих случаи? А удивительный героизм и крепость духа воевавших в Афганистане не замечаются или даже умышленно замалчиваются?»

Может, нам всем нужно было бросить эту «несправедливую войну» и удрать на «ту сторону», как «герои» повести Артема Боровика «Спрятанная война»? Автор не дает своей оценки их поступкам. Он вроде и не одобряет их, но и не осуждает.

За время службы в Афганистане мне несколько раз приходилось сталкиваться с такими случаями. У меня в — батальоне с конца 1984 года хранилось личное дело одного старшего лейтенанта, самовольно ушедшего в банду. Я часто внимательно рассматривал фотографию этого человека. Изучал его характеристики и другие документы, пытаясь понять, что же послужило причиной его ухода. Я разговаривал с офицерами и солдатами, знавшими его лично. И вот что они о нем говорили.

Употреблял наркотики — «травку» курил систематически. Где брал деньги? Временами занимал у подчиненных на своей же заставе, временами где-то доставал муку и продавал ее. Порой продавал и бензин, кроме того, тратил на наркотики всю свою зарплату. Кстати, ушел он тогда, когда на смену ему уже приехал заменщик. А в ночь, накануне его ухода, в плен к мятежникам попал солдат с его заставы.

На мой взгляд, все добровольно ушедшие на «ту сторону» уходили не по политическим мотивам. Возможно, причиной были или боязнь наказания за совершенные поступки, или страх наркомана — после отъезда из Афганистана остаться без такой необходимой теперь «травки». Или еще какие-то другие, но не политические мотивы. И еще. Не располагая никакими официальными документами, все-таки позволю себе усомниться по поводу «бескорыстного» перевода в США наших ребят, перешедших на сторону мятежников. Вероятно, за это нужно было заплатить. Только вот чем и как?!

Совершенно другое отношение у меня к тем ребятам, которые по стечению тех или иных обстоятельств оказались в плену. Зная изощренную жестокость моджахедов по отношению к нам, «неверным», можно предполагать, какие муки приходится испытывать этим ребятам. Поэтому считаю моральным долгом нашего народа, так долго покорно отдававшего на войну своих сыновей, любыми способами освободить их.

Конечно, дать правдивую и честную оценку девятилетним событиям в Афганистане было нелегко. Но она дана. Теперь нужно дать оценку действиям людей, не принимавших решения на ввод войск, но выполнявших приказ, пусть и политически ошибочный, честно выполнивших свой воинский долг. Оценка должна быть дана нашим народом. А для этого ему необходимо знать всю правду не только о подлости, но и о героизме.

Я внимательно следил за всеми публикациями об афганских событиях в газетах и журналах, за репортажами по радио и телевидению, пытаюсь вспомнить что-то яркое и интересное. Но вспоминается только то, как они все начинались…

«Вот только что здесь закончился бой. Вы слышите, вдалеке еще гремят выстрелы? Наши ребята… и т. д. и т. п.».

«Вот вы видите еще не остывшие воронки от разрывов снарядов. Только что подверглись жесточайшему обстрелу… и т. д.».

А где же сам бой? Где же простой советский солдат и офицер в этом бою? И каковы условия жизни и службы людей, находящихся вдалеке от дороги Хайратон — Кабул? Где же книги, написанные вот об этих, пришедших «9 мая в парк имени Горького, ребятах с боевыми наградами на лацканах гражданских костюмов? И кто их напишет?

…Прошло полтора года, как уволился сержант Андрей Шатуло. Он служил в десантной части Героя Советского Союза В. Востротина, дислоцирующейся у нас в Баграме. Награжден медалью «За отвагу». Мы с ним о многом говорили. Он вспоминал о том, как учился в школе, а после трудился на стройке и как, глядя на его работу, строители говорили: «Тяжко тебе, Андрей, в армии придется, уж очень ты добросовестный». О том, как плакала и переживала мать, боясь, что он попадет в Афганистан.

Вот уж верно, что материнское сердце — вещун! И как по прибытии туда попал во взвод связи и его не взяли на «боевые», хотя физически он был не слабее «стариков». Но так было принято: молодых солдат первое время на «боевые» не брали. Рассказывал он и о своем огненном крещении: на первые свои «боевые» он пошел вторым номером связиста, обязанностью которого было носить запасное питание к радиостанции и в минуты относительного затишья дежурить возле нее. Он тогда так толком и не понял, куда ехали, откуда стреляли, куда палила артиллерия и наносила бомбовый удар авиация. Но хорошо запомнил, что чувство страха не испытал.

А потом Андрей вспомнил, как за полтора-два месяца до увольнения они сопровождали колонну. И он, уже сержант, был старшим группы связистов. Колонну тогда остановил сильный пулеметно-гранатометный огонь. Завязался бой. Андрей пытался вылезти из БТР, но не смог. Путь ему преградил его же подчиненный. Навалившись на Андрея своим телом, он кричал: «Шатул, тебе домой скоро! Мы сами справимся!» Так и не выпустил его из машины, пока не прекратился первый — самый сильный — шквал огня. Рассказывая этот эпизод, Андрей Шатуло улыбался улыбкой человека, вспомнившего свой самый счастливый день в жизни.

А я, слушая его, вспоминал своего связиста Игоря Гыка. 12 мая 1987 года мой БТР пробирался через «блок» под непрекращающимся огнем мятежников. Я сидел на броне. В мою каску по инициативе и силами того же Игоря были вставлены наушники от шлемофона. Это было очень удобно. Вокруг стоял сильный грохот от разрывов снарядов, слышались треск автоматных и пулеметных очередей, надрывный рев двигателей машин. Постоянные разговоры по радиостанции и необходимость лично наблюдать за происходящим вокруг отбирали все силы и внимание. Внизу в БТР находился Игорь Гык с переносной радиостанцией.

Вдруг меня кто-то резко и сильно потянул за ноги. Я, ободрав лицо об открытый люк, упал вниз. Возмущенный таким неаккуратным обращением с собой, я с ходу обрушил на Игоря свой гнев. А он молча смотрел на меня и показывал на открытый люк. Вместо зеркала заднего обзора, приделанного водителем, торчал, пробитый в нескольких местах, кусок железа. А на крышке люка четко просматривались вмятины от пуль, удары которых по броне и услышал Игорь Гык.

Недавно я встретился с бывшим начальником штаба батальона, где служил Андрей Шатуло, и попросил era подробнее рассказать об этом солдате. Жигульский Геннадий Петрович живо откликнулся на мою просьбу: «Да, я хорошо помню этого крепкого симпатичного парня из взвода связи».

— За что он получил награду?

— Знаете, — сказал Жигульский, — связиста, который ходит в одной связке то с командиром роты, то с комбатом, можно награждать после каждого боевого действия. Но был у Андрея особый случай.

В конце июля 1988 года батальон срочно перебросили под Кабул, в район местечка Хур-Кабуль, где мятежники сбили несколько застав афганской армии и планировали массовый обстрел Кабула реактивными снарядами. Мятежникам удалось занять две высотки у кишлака Чакарай, откуда они и сделали несколько пусков снарядов. Батальону было приказано отбить эти высотки и обеспечить работу саперов по минированию двух ущельев, ведущих к высотам.

Роты старшего лейтенанта Вадима Кузнецова и капитана Сергея Коржикова заняли сопки, а оставшимися силами обеспечивали работу саперов. На командном пункте батальона остались разведвзвод, связисты да несколько солдат из хозяйственного взвода.

Примерно с 10 часов утра противник стал активно обстреливать наши подразделения, а на роту Кузнецова пошел в наступление. Рота отбивала одну за другой атаки одетых в зеленую пятнистую форму, бронежилеты и каски мятежников. К 14 часам стали заканчиваться боеприпасы и вода. Майор Жигульский, собрав разведвзвод, отправил его с водой и боеприпасами в роту на усиление. Через два часа рота опять запросила боеприпасы. Высоту необходимо было удержать любым способом. Жигульский собрал всех оставшихся на КП связистов, поваров. Получилась небольшая группа па двух БМП. Загрузили их боеприпасами и водой, старшим группы был назначен сержант Шатуло.

Группа начала движение к горе. Чтобы исключить потери при движении, Жигульский приказал подойти как можно ближе к ее восточному склону. Группа уже почти достигла цели. В это время мятежники вновь стали атаковать, а для того, чтобы наступление удалось, часть их обошла гору с целью одновременной атаки с фланга. Вот с этой группой противника неожиданно и столкнулась группа Шатуло. Мгновенно завязался бой. Наводчик — оператор БМП ефрейтор Берсенев, сам Андрей и их товарищи с ходу атаковали мятежников, те оказали ожесточенное сопротивление. Быстро оценив обстановку, Шатуло доложил комбату и попросил помочь минометным огнем. Оставляя на камнях убитых с оружием, противник отступил. Группа Андрея Шатуло захватила двух пленных.

Ни в этот, ни на следующий день высоту мятежники взять не смогли. Саперы свою задачу выполнили.

Может быть, этот и другие поступки Игоря Гыка, Андрея Шатуло и других ребят и не являются подвигами. Но те несколько мгновений, необходимых Игорю Гыку, чтобы принять единственно верное решение и втащить меня в люк БТР, дали мне сегодня возможность жить и писать эти заметки.

Другой мой знакомый, уволенный по состоянию здоровья, капитан медицинской службы, рассказывал, как юн ходил со своей группой в засаду в пустыню, чтобы обезвредить караван, везущий боеприпасы, медикаменты и продовольствие мятежникам. Как в вырытых в песке порах, закрытых маскировочными сетями, приходилось сидеть, изнывая от жары, по три-четыре, а то и более дней, не имея возможности лишний раз пошевелиться. Все с напряжением ожидали караван, и тогда уж не минуты, тогда были дороги секунды, потому что деваться некуда: или мы их, или они нас. Может, и это пе тот подвиг, чтобы о нем все знали?

А может, и правда, что в наше время нескончаемых личных, человеческих и общественных проблем тысячи погибших, тысячи раненых и искалеченных, десятки тысяч, прошедших Афганистан, не заслуживают внимания журналистов, писателей и художников? Да и трудно это — рассказать о двух годах жизни одного человека или небольшого коллектива правдиво, не обходя стороной хорошее и не показывая только плохое.

Что нам — живым и здоровым, воевавшим в Афганистане, — нужно от нашего общества? Талоны на внеочередное приобретение несуществующих товаров? Бесплатный проезд в городском транспорте? Отдельные санатории или пансионаты? Отнюдь. Самое большое наше желание — чтобы говорили не только о нашей надломленной психике и исковерканной войной судьбе, но и о дружбе, товариществе, мужестве и подвигах, совершенных нашими ребятами в Афганистане. Чтобы на всех могилах погибших там были памятники, а у памятников, лежали цветы. Чтобы не стояли молодые инвалиды афганской войны в унизительной очереди за протезами. Чтобы не остались родители и семьи погибших один на. один со своими проблемами. Чтобы…

Чтобы все мы были людьми!