Афганистан: война глазами комбата

Лейтенанты: моя радость и боль

Если попробовать проанализировать стиль моей работы с подчиненными, то можно сказать следующее. Работа с заместителями — это работа равнозначных партнеров с преимуществом решающего командирского голоса. Работа в том стиле ровных отношений, отступив от которого, можно прийти к панибратству, очень опасному явлению и ни в коем случае не допустимому.

Работа с командирами рот… Главное в ней — чтобы командир роты не видел в тебе своего заклятого врага, которого всякий раз непременно надо обмануть. Стиль работы справедливо строгий, с постоянным искренним желанием понять проблемы, одолевшие подчиненного. Тактично поправить и помочь в их решении. Опасную «самодеятельность» вовремя пресечь, инициативу же не губить, если она не расходится с общим направлением работы. Командир роты должен чувствовать, что ротой командует он самостоятельно, а комбат с управлением ему в этом помогают.

Но главной моей заботой, моей радостью и гордостью, моей печалью и огорчением были лейтенанты — командиры взводов, заместители командиров рот по политической части. Я мог отдавать самые умные, самые хорошие приказы, но без этих людей они бы не «работали». Я мог где-то ошибиться, недосмотреть, и ошибка моя ими исправлялась. Я был один комбат. Я был в центре, а они— на местах. Они — это я через них.

Весной, в апреле — мае, 1987 года в батальоне произошла большая замена офицеров среди взводных командиров. К нам прибыли лейтенанты Сергей Лихач, Андрей Генералов, Виталий Павлов, Олег Сегеда, Тофик Ягудин, Игорь Золотарев, Андрей Дорош, Игорь Петянкин и другие. Все такие разные: резкие и вдумчивые, флегматичные и кипящие бурной энергией. Объединяло их, пожалуй, только одно: были они очень молоды и хотели работать. Практически все они прибыли из резерва по собственному желанию. Знакомство с молодым офицером, работа с ним — процесс всегда очень сложный. А в моих условиях, когда я мог не увидеть того или иного командира заставы от двух до четырех месяцев и общаться с ним только по радиостанции, это было сложно вдвойне.

Поэтому старался поставить каждого из вновь прибывших поближе, на заставу подоступней, посмотреть, подучить, определить его возможности и потом уже окончательно решить, что он за человек и какой командир. Прибывшие офицеры мне понравились все. Сережа Лихач в первой же беседе заявил:

— Служить в батальоне не буду. Работы не боюсь, работать умею, но служить все равно буду в разведке. Для этого сюда и просился!

— Хорошо. В разведке — так в разведке. Но пока вы у нас?!

— У вас.

— Вот и давайте решать. До Нового года служите, смотрите, учитесь и думайте. Не измените позицию — будем решать. Сам из разведчиков — тяга туда понятна. Договорились?

Андрей Генералов. Симпатичный юноша, невысокого роста, с ямочками на щеках и нежным румянцем.

— Андрей, вы женаты?

— Нет.

— А девушка есть?

— Есть.

— Какого она роста?

— Чуть ниже меня. — Андрей смущенно улыбается, но взгляда не отводит.

— Ждать будет?

— Будет.

— Уверены?

— Уверен!

Взгляд голубых глаз спокойный и вдумчивый. Ответы неторопливы, взвешены и предельно откровенны, без ложного стеснения.

Виталий Павлов. Высокий, стройный, светлые волосы, точеные черты лица, голубые глаза. Слегка волнуется, от этого торопится с ответом, ошибается и еще больше тушуется. Но характер виден сразу: головы не склонит и глаз не отведет. Вероятно, несколько горяч, а может, это просто от волнения.

Олег Сегеда. Заместитель командира роты по политической части.

— Олег Васильевич, вы идете работать в сложный коллектив, где много проблем. Бывший командир роты снят: алкоголик. Нынешнего тоже будем снимать, сейчас подбираем нового.

— Трудности не пугают. Работу наладим. Рота худшей не будет.

— Олег Васильевич, сделать нужно будет так и так…

Но Сегеда уже ничего не воспринимает, он уже там, в гуще событий, он уже спланировал, как и что будет делать.

Лейтенант Игорь Золотарев. Высоченный, с несколько опущенными плечами, отчего руки с огромными кулачищами болтаются как плети. Обувь на нем размера сорок седьмого — не меньше. Лицо очень доброе, такое лицо бывает только у великанов. Спокоен. На вопросы отвечает несколько однозначно: да, нет. Вроде какое-то безразличие или даже обреченность. Пытаюсь расспрашивать обо всем. Что-то не то. А что именно — понять не могу.

Марат Набиулин. Интересное лицо с очень развитой мимикой — никак не поймать выражения. Отвечает весело и непринужденно, часто улыбается, показывает ровные белые зубы, но улыбка не очень приятная — возникает впечатление неискренности. Что-то остается за этой улыбкой. И тревога закрадывается в душу: ох и пе просто мне с тобой, Марат, будет…

Каждый из прибывших — личность. Год или чуть больше после выпуска из училища, а они уже на войне. Как приходит каждое утро на свое рабочее место рабочий, как идет по утрам в свой класс учитель, как идет на работу каждый гражданин нашей страны, так и эти мальчишки пришли на войну — на свою работу, чтобы своими знаниями, своим умением, а может, и своей жизнью закрыть таких же, по сути, мальчишек от беды. Разделить с ними маленькие радости и огромные трудности этой «несуществующей» на Родине войны.

По-разному складывались и сложились их командирские судьбы. Многие из них с честью прошли через эту войну и вернулись домой живыми и невредимыми. Кому-то чуть-чуть не хватило боевого везения, и пришлось пройти через госпитали. А кому-то не довелось выйти из этого пламени, и они отдали свои жизни, быть может не понимая до конца — за что, но честно выполнили свой долг. О нескольких наиболее сложных в своем командирском становлении судьбах, о ребятах не по годам ответственных, а иногда, наоборот, не по возрасту беззаботных я хочу рассказать. Хотя все они — мои лейтенанты — заслуживают того, чтобы о каждом из них была написана целая книга.

Володя Курков. Как он радовался, когда к нему на заставу приходила колонна! Я ему делаю замечания, ставлю задачи, а он записывает и улыбается. Спрашиваю: «Что с вами? Что смешного вы видите?» А он в ответ: «Я все слышу, все записываю и все сделаю. Я просто страшно рад, что вы ко мне приехали!»

Виталий Павлов. Его отличали глубокие знания и твердый характер. Я не переставал удивляться его потрясающей работоспособности: он трудился день и ночь, без выходных и праздников. И в обстановке, ежеминутно готовой взорваться и часто взрывающейся грохотом разрывов и свистом пуль, Павлов сохранял хладнокровное спокойствие. И когда в феврале 1989 года мы выводили его заставу в полном окружении превосходящих числом мятежников, у него ни разу не задрожал голос и ни разу он не сорвался на крик. Все его приказы выполнялись быстро, четко и очень точно. И от этого его спокойствия был спокоен в меру и я. Потому что знал: в случае необходимости сражаться до последнего будем все как один и последний умрет от разрыва своей собственной гранаты.

Лейтенант Черногубов. Ах как клялся он найти меня после службы в Афганистане, хоть в Москве в академии, хоть в отдаленном гарнизоне, и доказать, что он не такой, как я о нем думал. А какой? Да просто очень молодой и очень энергичный, не слишком заботившийся о своей собственной жизни.

Андрей Дорош. Среднего роста, крепкого телосложения, старший лейтенант. Отличительной чертой заставы, на которой он был командиром, была идеальная чистота вокруг, порядок во всем, стремление создать максимум уюта и какие-то доверительно-домашние отношения с подчиненными. И еще только ему было присуще чувство большой ответственности за свои поступки перед отцом. Когда у нас возникла очень сложная обстановка на одной заставе и вокруг нее, я без колебания назначил туда командиром Дороша.

И все они были очень разными, со своими характерами, заботами и проблемами. А я для них был главным судьей и главным учителем, радовавшимся их успехам и огорчавшимся от их опрометчивых поступков. Но всегда, в любых ситуациях, я старался быть к ним добрым, видеть в них лучшее. А как у меня это получалось — судить им.

Командиром 3-й заставы Аруки был назначен Сергей Лихач. Застава находилась на склоне горы Туп, в удобном для контроля за территорией и очень неудобном для жизни месте. Сергей закончил Алма-Атинское училище. По темпераменту, скорее, холерик. Дисциплину, форму одежды, обязанности — одним словом, весь военный образ жизни любил так, как может человек любить работу, которая по душе, которая приносит радость.

Сторожевая застава, которую он принимал, долгое время была «бесхозной»: командир взвода, он же командир заставы, долгое время находился в госпитале, затем в отпуске, потом опять в госпитале, а после заменился в Союз. Обязанности командира заставы выполняли многие. Естественно, такая кадровая текучесть давала далеко не лучший результат. Личный состав заставы, чувствуя временность очередного командира, вел себя соответственно.

Свою деятельность на новом месте Лихач начал с приведения в порядок внешнего вида своих подчиненных и наведения твердого порядка в организации службы. И чем решительней он старался сделать подтянутый ремень и чистый подворотничок нормой жизни в этих ненормальных условиях, а распорядок дня и график несения службы — законом, выполнять который должны все беспрекословно, тем чаще наталкивался на сопротивление подчиненных. Ему бы где-то промолчать для общего блага, не заострять внимания на чрезмерно согнутой и заточенной по краям пряжке ремня очередного «дембеля», попробовать бы поговорить с одним-другим «стариком» ночью на посту не о службе, а о доме, работе, маме и любимой девушке, о будущей жизни. Но четыре года учебы в училище с одним месяцем практической стажировки в войсках не дают, к сожалению, необходимого опыта работы с личным составом, не формируют способности чувствовать и умело влиять на коллектив. Все это приходит со временем. Но как же трудно, когда время это приходится на войну!

Горячее желание Лихача сделать коллектив заставы сильным боевым организмом неизменно упиралось в нежелание со стороны личного состава таковым становиться. Ох уж они, эти житейские будни! Застава за короткое время очень сильно внешне изменилась. Из камня были выложены коридоры до всех огневых позиций и построены отличные наблюдательные вышки для часовых. Кроме того, облагородили помещение для отдыха личного состава. Сделано было многое, но не получалось главное — взаимопонимание командира и подчиненных. Командир жил сам по себе, а застава — сама по себе. Конфликт между командиром и личным составом заставы принимал затяжной, осадный характер.

Часто заставу посещали офицеры управления батальона, которые, тактично не вмешиваясь в служебную деятельность ее командира, всеми способами старались свести концы разведенного моста взаимопонимания. Лихача пригласили на заседание комитета ВЛКСМ, где состоялся трудный, но честный разговор.

На самой заставе сделали перестановку личного состава, укрепили ее комсомольским активом, коммунистами. И все-таки дела на поправку шли туго.

Однажды командиру заставы показалось, что тушенка в банках расходуется не по норме. И он забирает ее в свою комнату. Тут же по заставе и за ее пределами пущен слух, что командир взвода потихонечку «объедает» личный состав из общего пайка. Хотя все знают, что командир лично приносит и отдает в общий котел не только положенный по норме паек, по и все купленное в магазине. Тем не менее ситуация обостряется. А тут еще, проводя очередной утренний осмотр, командир заставы снял изогнутую — в который уже раз! — пряжку ремня у одного из солдат, положил на камень и прострелил из автомата.

Через несколько дней, когда Сергей Лихач находился за пределами заставы, неподалеку от него взорвалась граната. Как она там оказалась и почему взорвалась — тайна до сегодняшнего дня…

Но, вероятно, самый лучший учитель — это сама жизнь. То, что не дается в училище за 4 года, познается за 30 минут настоящего — не учебного — боя. Однажды, оказавшись в очень критической ситуации вместе со своими подчиненными, лейтенант Лихач не струсил, не спрятался. Четко и грамотно руководя действиями группы, последним выходил из боя, прикрывая своих подчиненных. Оказавшись в безопасном месте, все возбужденно обсуждали свои действия.

— Ребята! А вы у меня, оказывается, совсем не такие плохие!

— Мужики! Да и лейтенант наш вроде ничего — не струсил!

На войне людям некогда долго переживать пли вспоминать, что там было раньше.

Но если лед тронулся, то он обязательно растает. По итогам ведения боевых действий за полгода заставу лейтенанта Лихача командование признало лучшей в батальоне.

Лейтенант Марат Набиулин[4] по заведенному мною правилу для некоторой акклиматизации и изучения его морально-деловых качеств был направлен в роту к капитану Майорову. Закончив Бакинское высшее общевойсковое училище в 1986 году и прослужив в войсках почти год, он считал себя вполне подготовленным офицером. Свое назначение в Афганистан принял легко, даже с некоторым удовольствием. Война ему, впрочем, как и тысячам других молодых людей, представлялась трудной, но интересной работой, где из всех сложных ситуаций он будет выходить непременно победителем.

Прибыв на заставу, Набиулин внимательно присматривался ко всему, что происходило вокруг. Его интересовало буквально все. Почему минометы установлены здесь, а не в другом, более защищенном месте? А как ночью определить, откуда по заставе стреляют? А для чего на каждой бойнице сделаны карточки огня? А зачем ночью на каждом посту стоят по два солдата? Почему Майоров по ночам сам ходит от поста к посту? А зачем саперы проверяют дорогу ho два раза в день? Этот нескончаемый поток вопросов порой даже раздражал Майорова: ведь речь шла о таких элементарных, как ему думалось, вещах. Но, с другой стороны, дотошность этого лейтенанта, желание вникнуть во все мелочи, нравилась. Человек с первых своих шагов пытается постичь азы этой войны, ее особенности — что же в этом плохого?

Первомайские праздники встречали с хорошим настроением. Старшина с поварами готовили праздничный обед. Командир роты с секретарем комсомольской организации заставы проводили спортивный праздник, который завершился концертом. Под руководством сержанта Салманова из консервных банок, пионерского барабана и прочих «подсобных» материалов были даже сделаны ударные установки. К ним добавили две гитары, и — ансамбль хоть куда! Как всегда, пели свои, рожденные в Афганистане, песни. Лейтенант Набиулин после просьбы что-либо спеть без смущения взял гитару, перекинулся парой слов с ударником и хорошо поставленным голосом запел. Он пел и афганские песни, и задушевные лирические. Это его умение играть и петь, несомненно, притягивало к нему молодых парней.

Несколько дней спустя мы проводили боевые действия по обеспечению продуктами и боеприпасами сторожевой заставы Саяд. Командиром взвода на эту заставу был назначен лейтенант Набиулин. Первые дни роль командира Марату нравилась. Здесь, на заставе, он был ни от кого не зависим. Правда, свобода эта была весьма условной, но тем не менее он волен был делать то, что сам считал нужным. Но ежедневные занятия с личным составом, контроль за несением службы, организация и контроль за качеством приготовления пищи и многие другие проблемы, требующие ежедневного решения, и это все тогда, когда температура воздуха доходит до плюс 65 градусов, — ему быстро надоели. Внутреннему расслаблению способствовал и тот факт, что в последнее время по ряду причин эта застава обстреливалась крайне редко. Марат переложил часть своих обязанностей на замкомвзвода, часть доверил другим лицам, а сам все реже выходил из своей комнаты. Все чаще его заставали лежащим на кровати с гитарой в руках. Обращаться с личным составом лейтенант Набиулин стал исключительно в столовой пли в редкие моменты — при отдаче каких-либо указаний. Да еще когда его приглашали сфотографироваться или сыграть на гитаре…

Так и шло время службы. Застава жила сама по себе, командир — сам по себе. Сколько бы это продолжалось — сказать трудно, но тут лейтенант Набиулин заболел малярией. Прибыв к нему с колонной, чтобы забрать его в госпиталь, а заодно и пополнить запасы заставы, я случайно увидел фотографии, сюжеты которых красноречиво повествовали о том, как была организована служба. Все остальное нетрудно было представить, видя незаполненную документацию, неухоженный личный состав и грязную столовую. А беседы с солдатами и сержантами только дополнили картину.

Набиулина отправили в госпиталь, где он и пролежал все мыслимые и немыслимые сроки. И чтобы его оттуда наконец забрать, пришлось несколько раз посылать за ним врача. После госпиталя его назначили командиром взвода в 3-ю роту на заставу, куда пройти было чуть проще, чем на предыдущую. Так и служил Набиулин па этой заставе под постоянным моим наблюдением. У него на заставе часто работали замполит роты старший лейтенант Сегеда, замполит батальона, секретарь партийного бюро батальона. А каждое мое посещение заставы начиналось с подробнейшего отчета Набиулина о проделанной работе и заканчивалось постановкой конкретных задач на две-три недели: что изучить, какие документы отработать, какую работу провести с личным составом. Со временем, видя такой пристальный контроль, Набиулин стал более организован и исполнителен, появились даже элементы инициативы. В конце марта 1988 года по замене уехал в Союз капитан Майоров. На смену ему прибыл Вячеслав Олегович Галочкин. Подтянутый, с хорошей выправкой, заметной даже под полевой формой, он производил неплохое впечатление. И даже его откровенное признание, что в Афганистан он приехал для того, чтобы как можно скорее получить должность, заработать орден и поступить в академию, общего благоприятного впечатления, в общем-то, не портило. Что ж, здоровое чувство карьеры, наверное, присуще многим. Правда, оно должно быть основано на правильной оценке каждым своих возможностей.

Принимая должность командира роты, Галочкин не особо внимательно слушал, что говорил ему капитан Майоров. Ему все это казалось столь несущественным и таким ненужным, на что не стоило обращать внимания. Он приказал оборудовать себе отдельную жилую комнату и подавать туда завтрак, обед и ужин. Отношения с офицерами, прапорщиками сложились натянутыми. Никаких советов не принимал, коллективных решений не вырабатывал. Появились случаи, когда, возвращаясь на заставу из управления батальона, Галочкин приезжал с явным душком спиртного.

В середине мая прибыл по замене новый командир батальона. Отношения у него с заместителями не сложились. Думаю, что главной причиной этого была склонность вновь прибывшего командира к частым, с выпивкой застольям.

В скором времени его освободили от должности и назначили с понижением. А обязанности комбата стал временно пополнять начальник штаба, с некоторой перспективой в дальнейшем занять эту должность. Должность начальника штаба временно доверили капитану Галочкину. Заместителем же командира 2-й роты, то есть заместителем Галочкина стал Марат Набиулин.

Свое прибытие в управленце и вступление в новую должность Галочкин бурно отпраздновал, чем поверг всех в изумление. Замполит батальона попытался отправить отдыхать новоиспеченного начальника штаба, но, встретив яростное сопротивление, отступил. В конце концов любителя выпить общими усилиями уложили спать. А наутро экстренно собралось заседание партийного бюро, на котором Галочкин раскаивался и клялся исправиться. Замполит батальона настаивал на исключении провинившегося из рядов КПСС и снятии с должности командира роты, но большинством поддержан не был. Так и не приняв конкретного решения, на этот раз просто отправили Галочкина в роту, намереваясь позднее вынести данный вопрос на обсуждение партийного собрания.

В начале сентября готовилась проводка колонны на заставы капитана Галочкина. После закрепления батальона Ширголя и усиления этого района подразделениями советских войск обеспечение застав не отличалось особой сложностью. Разгрузив продукты и боеприпасы на всех заставах и прибыв на 2-ю, Галочкин пригласил к себе командира взвода и Набиулина — нового заместителя командира. Достав бутылку водки, предложил выпить за успешное обеспечение застав. Перед отъездом Галочкин проинструктировал Набиулина: «Ты остаешься здесь.

Смотри, чтобы во всем был порядок!» Забрал колонну и уехал.

Через некоторое время Набиулину пришла в голову идея съездить на Саяд, к своему первому месту службы, которой он тут же поделился с командиром заставы лейтенантом Верещагиным. Тот предложение принял. Для полного укомплектования «задушевной» компании по радиостанции пригласили товарища Марата с соседней заставы, предупредив, чтобы тот был готов через пятнадцать минут. Водитель БРДМ завел машину и ждал, когда приедут с заставы командир взвода и замкомроты. Он знал, что они пьяны, но он также знал, что пили они с командиром роты вместе. Так что докладывать командиру нет смысла, а доложить в управление батальона у него не хватило мужества. Набиулин, заявив водителю, что поведет машину сам, спросил, умеет ли тот обращаться с пулеметом. Получив утвердительный ответ, приказал ему занять место старшего стрелка. Командир заставы лейтенант Верещагин разместился на броне в правом люке. Товарищ Набиулина лейтенант Хорошилов — сверху над водителем. Друзья решили приехать на заставу внезапно без предупреждения.

Личный состав заставы увидел, как из-за поворота выскочил БРДМ. Кто там сидит — видно не было. БРДМ все больше набирал скорость, подъезжая к повороту на заставу. Слышно было, как рычит коробка передач. Вероятно, водитель пытался включить пониженную скорость, но у него это не вышло. Человек, сидевший над водителем, наклонив голову вниз, что-то туда кричал. Машина, проскочив поворот, все больше скатывалась под уклон. Опа набирала скорость и неслась прямо на мост через реку Панджшер. В оцепенении все смотрели на бортовой номер БРДМ, несущегося мимо заставы. Номер был ротный. В это время БРДМ, въехав на мост, ударился правым бортом о перила. Вниз на камни в реку что-то упало. БРДМ, отлетев от перил, стремительно проскочив середину моста, сбив ограждения, рухнул вниз, на камни. Удар оказался такой силы, что башня машины, как мячик, отлетела в сторону. Опомнившись, солдаты заставы, забыв об опасности, бросились вниз к реке. Старший лейтенант Набиулин лежал на месте водителя, придавленный разными железками, с переломами костей грудной клетки и ног. Он был без сознания. Штатного водителя, сидевшего в башне, вместе с ней выбросило из БРДМ, он лежал неподалеку на камнях. Лейтенант Верещагин отделался испугом: из ушей у него шла кровь, он мотал головой и ничего не говорил. Всех их перенесли на заставу. Через некоторое время, придя в себя, Верещагин смог сказать, что с ними был еще один человек. Его нашли в воде, он был уже мертв.

Через час на заставу приехали командование батальона, врач и командир роты Галочкин. Обезболивающее, введенное Набиулину, начало действовать. Он, временами приходя в себя, открывал глаза, плакал и просил автомат, чтобы застрелиться. Увидев Галочкина, сделал попытку подняться: «Командир, я подвел тебя. Если можешь — прости!» — и потерял сознание. Через неделю в госпитале он скончался.