Афродита у власти: Царствование Елизаветы Петровны

Глава 7 Счастливый случай двух лентяев

XVIII век, как и все другие столетия, полон историй о счастье, которое вдруг падает к ногам самого обыкновенного человека, как сказочной красоты бриллиант, и нужно только наклониться, чтобы поднять его из дорожной пыли. История удачи одного из самых счастливых семейств XVIII века, Разумовских, началась в первых числах января 1731 года. «Изрядно продрогший полковник Федор Вишневский, командированный на Украину за вином для двора императрицы Анны Иоанновны, остановил свои сани у ограды маленькой церкви села Чемары, что под Черниговом, перекрестился и вошел в теплую тьму сельского храма. Шла служба, в церкви было много народа, пел хор, и сразу же Вишневский замер от изумления — среди голосов хористов его ухо уловило дивный тенор. Его обладатель, ладный двадцатидвухлетний парубок Олеша Розум, вскоре предстал перед столичным гостем». Так или примерно так описывают начало этой волшебной истории все авторы. И самое удивительное, что история эта, несмотря на ее литературность, подлинная. Вишневский — реально существовавший человек, после возвышения Разумовского ставший одним из его приближенных. Молодой Розум сразу же понравился Вишневскому, оценившему скромность, природную воспитанность, голос, ум и прекрасную внешность певца. На следующий день полковник увез Алешу в дальний заснеженный Петербург, в придворную капеллу. Так начался «случай» Разумовского.

Как известно, в XVIII веке «случаем» называли успех, удачу, необыкновенное везение. В соседней с Чемарами деревне Лемеши на почтовой дороге от Чернигова на Козелец, где жила вся большая семья Розумов (отец, мать, три сестры и три брата — Данила, Алексей и Кирилл), так и считали — Алешке Розуму подвалило необыкновенное счастье! Впрочем, такие случаи были известны и раньше: украинских певчих высоко ценили в церковных хорах России и в придворной капелле, их даже выискивали по всей Украине присланные из столицы нарочные. По петербургскому тракту отправились уже многие местные хлопцы. Щедрая певучая Украина была неисчерпаема на голосистые таланты. Как писала наперсница цесаревны Елизаветы Мавра Шувалова в 1738 году с Украины своей госпоже, «с великою охотою отдают к Вашему высочеству хлопцев отцы и родня, слышут, каковы к ним милостивы и как содержите». Но Алеше повезло вдвойне — его жизнь была тяжела, в округе не знали другой такой бедной и несчастной семьи, какой была семья Розумов. Отец Алексея Григорий Розум был горьким пьяницей, большую часть дня проводил в шинках, пропивая там всё, что мог найти дома и отобрать у жены. У Натальи же Демьяновны Розумихи — матери Алексея — оказалось ангельское терпение. Жить со вздорным, грубым, несдержанным на слово и руку мужем было мучительно и даже опасно: как-то раз он спьяну чуть не зарубил топором Алексея, обнаружив, что сын не пасет стадо, а сидит дома с книжкой в руках.

Говорят, что судьба — это характер. Розумиха была отчаянной оптимисткой и, несмотря на несчастную жизнь с пьяницей и драчуном, свято верила в грядущее счастье своих детей. За три дня до того, как полковник Вишневский вошел в притвор чемарской церкви, Розумихе приснился сон, что в ее хате под потолком сияли сразу и солнце, и месяц, и звезды. Соседи смеялись над ее наивными пророчествами о сказочном будущем сыновей. Но старая казачка чувствовала приближение счастья, видела его отблески в незаметных для других черточках обыденной жизни. Став потом камер-дамой двора императрицы Елизаветы Петровны, она не без удовольствия вспоминала: «Сыновья мои родились счастливыми: когда Алеша хаживал с крестьянскими ребятишками по орехи и грибы, он их всегда набирал вдвое больше, чем товарищи, а волы, за которыми ходил Кирюша (то есть будущий граф, кавалер, гетман Украины, президент Академии наук и генерал-фельдмаршал Кирилл Григорьевич Разумовский. — Е.А.), никогда не заболевали и не сбегали со двора».

И вот свершилось: Алеша уехал в столицу за своим счастьем. Вишневский представил Алексея Розума обер-гофмаршалу двора графу Левенвольде, и тот зачислил юношу в придворный хор. Однако вскоре, вероятно молитвами Розумихи, Алексея Розума услышала и увидела цесаревна Елизавета Петровна. И вот на одной из служб в придворной церкви она, как раньше полковник Вишневский, была потрясена голосом нового певчего Алексея Григорьева, а еще больше — необыкновенной красотой этого гибкого, смуглого, высокого парня с черными глазами, в которых светился ум, покой и юмор. Она влюбилась в этого певчего, своего ровесника. И хотя Алексей вскоре простудился, потерял голос и потом лишь играл на бандуре, из сердца своей красавицы он уже не выходил.

По воле цесаревны его тотчас перевели к ее двору. В реестре об отпуске придворным и служителям вина и пива имя «певчего Алексея Григорьева» значится выше музыкантов и певчих, среди имен камердинеров, и на день ему было положено выдавать по одной «крушке» вина и по четыре-семь — пива. Постепенно казачий сын стал при дворе цесаревны первым человеком, звался уже Алексеем Григорьевичем Разумовским, сладко ел и пил, мягко спал в опочивальне цесаревны. Он ведал имениями цесаревны, благосклонно выслушивал многочисленных льстецов. У него появилась масса небескорыстных друзей, которые вились вокруг того, кто держал в руках сердце веселой, неугомонной красавицы. И нужно отдать должное Разумовскому: он укротил Елизавету, стал ее повелителем почти на два десятилетия!

Возрастающее значение красивого певчего в 30-е годы XVIII века заметно по множеству писем и прошений на его имя о заступничестве, денежном пособии, помощи. Десять лет пролетели в празднествах, охотничьих забавах, поездках в загородное имение цесаревны Царское Село. Все это время Алексей Разумовский был рядом со своей возлюбленной. Однако ночью 25 ноября 1741 года «друга нелицемерного» (так цесаревна называла в письмах Разумовского) рядом с ней не было. Человек нетрусливого десятка, он воодушевлял подругу на подвиг, но при этом обладал природным тактом, чтобы вовремя уйти в тень, не появляться в гвардейской казарме в роковой час переворота — в ту ночь наследница великого Петра принадлежала не ему, а гвардии, Отечеству, России.

Ну а уже наутро, когда его панночка взошла на престол, он привычно стоял за ее спиной — теперь не просто певчий, а первый человек в империи. Награды, чины и пожалования сразу же хлынули на него золотым дождем. В день коронации Елизаветы Петровны на церемонии в Кремле 25 апреля 1742 года Разумовский нес шлейф и был пожалован чином обер-егермейстера и орденом Святого Андрея Первозванного. Так решила императрица накануне, написав: «Синия ленты дано: князю Василью Владимировичу, Алексею Григорьевичу и обер-егермейстером». Кроме этого Разумовский получил деревни и села в России и на Украине. Впоследствии он стал генерал-фельдмаршалом, хозяином Аничкова дворца. Если для бывшего украинского пастуха усыпанная бриллиантами звезда была в диковинку, то недавно выпущенный из тюрьмы старый фельдмаршал В.В.Долгорукий получал ее… во второй раз. Впервые он удостоился высшего ордена в краткое правление Петра II, но в 1731 году был лишен и наград, и поместий, и чинов, и свободы на долгие десять лет — так императрица Анна Иоанновна отомстила своим врагам из княжеского рода Долгоруких.

Согласно легенде, в дни пребывания двора в старой столице Разумовский выехал за несколько станций от Москвы навстречу матери, с которой не виделся больше десяти лет. Розумиха долго отказывалась признать в роскошном, холеном вельможе в бриллиантах и кружевах своего Олешу, пока тот, мало смущаясь блестящей свиты, не разоблачился и не показал матери родимое пятно, о котором знала лишь она да, может быть, Елизавета. Старушку переодели в фижмы, робу, причесали, нарумянили и повезли во дворец, где она тотчас пала на колени, приняв за императрицу собственное отражение в гигантском золоченом зеркале. Но потом, окруженная любовью сына и обласканная императрицей, Наталья Демьяновна быстро освоилась в Москве. Вернувшись к удобному ей малороссийскому платью, старая шинкарка (на деньги, посылаемые сыном, Розумиха после смерти мужа купила шинок и вела бойкую торговлю) принимала украинскую старшину, а потом, истосковавшись по Лемешам, отпросилась у царицы и сына домой. Сын всегда с любовью и почтением относился к матери, что хорошо видно из его писем ей: «Милостивая государиня матушка! Сказувал мне Степан Лутай, что желание есть, чтоби смотреть за теми дворами и хуторами, которие вы изволили сами покупать. И ежели то подленно так, то прошу мне уведомить, то я с радостию велю их отдать вам…»

Влияние Разумовского на Елизавету-императрицу после коронации не уменьшилось, а даже возросло. Все царедворцы, министры и генералы непрерывно, как тогда говорили, «ласкали» его. Как писал саксонский дипломат Пецольд, «хотя он прямо и не вмешивается в государственные дела, к которым не имеет ни влечения, ни талантов, однако каждый может быть уверен в достижении того, что хочет, лишь бы Разумовский замолвил слово». Лучше всего Разумовский чувствовал себя дома, вдали от затянутых пороховым дымом поприщ бессмертной славы. Ленивый, вальяжный, в парчовом шлафроке, он вместе с одетой по-домашнему императрицей обедал в кругу ближних людей за столом, который с помощью механизма поднимался с нижнего этажа, полностью сервированный и уставленный дымящимися яствами. В 1754 году такую машину показывали приехавшим на экскурсию в Царское Село иностранным дипломатам: «Пред обедом министры с особливым любопытством рассматривали машины столовые, а после обеда в скорости оные столы спущены и полы переведены были, чему особливо удивлялись». Делалось так для того, чтобы слуги не могли видеть теплой компании, которая собиралась на половине у Алексея Григорьевича. Из мемуаров Екатерины II мы узнаем, что ее супруг как-то раз просверлил дырочку в двери и приглашал поглядеть на это зрелище и Екатерину, которая, однако, благоразумно уклонилась от приглашения. По крайней мере, так Екатерина написала в своих записках.

Благодушие Разумовского вошло в поговорку. Он не был безмерно честолюбив, не рвался к должностям и званиям, его не сжигала жажда деятельности, сладости власти он предпочитал покой и волю. Впрочем, власть у него была всегда под рукой, и он мог ею воспользоваться по своему усмотрению — для любовника, а потом и мужа императрицы не существовало никаких преград. Захотел он стать графом Великой Римской империи германской нации — и вот сам австрийский император Карл VI подписал роскошную грамоту о пожаловании украинского пастуха в рейхс-графы, причем из грамоты Разумовский узнал, что он родился от древнего польского рода Рожинских, не имевших, естественно, никакого отношения к пьянице Гришке из Лемешей. Сочинил всю эту генеалогию ученый монах из Киево-Печерской лавры Михаил Козачинский. Разумовский был глубоко верующим человеком и крепко держался за ритуальную сторону веры: как-то раз сам патриарх Константинопольский давал разрешение больному Разумовскому нарушить строгий пост. Подозреваю, что грамота из дальнего Стамбула пришла в Петербург уже тогда, когда либо Разумовский выздоровел, либо пост кончился. Зато все подивились особому благочестию фаворита.

Зная благодушие и щедрость Разумовского, толпы «искателей» окружали его. Льстивые письма первейших вельмож империи вчерашнему пастуху — яркое тому свидетельство. В письмах Елизавете ее сподвижники обязательно передавали приветы «особливо Алексею Григорьевичу». Ближе всего к фавориту стоял канцлер Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. Разумовский был необразованным, но умным человеком и прекрасно понимал, что сравниться по уму с Бестужевым никто в России не может, кроме, пожалуй, сидевшего в Березове Андрея Ивановича Остермана, а значит, Бестужева надо всячески поддерживать, что фаворит и делал.

В окружении Алексея Разумовского были и другие люди, очень известные впоследствии, уже в царствование Екатерины II. Первым из них следует назвать Григория Теплова, сына истопника, нежного воспитанника знаменитого Феофана Прокоповича. Этот талантливый, образованный, но подлый человек был способен на предательство и любую низость, и всё — ради карьеры. Между тем Теплов был сделан воспитателем Кирилла Разумовского вместе с Василием Адодуровым — первым русским выпускником Академической гимназии и первым адъюнктом Петербургской Академии наук, составителем первой русской грамматики. Адодуров должен был учить Кирилла правильному русскому языку. Генерал-адъютантом при Разумовском был Александр Петрович Сумароков, знаменитый русский поэт. Сумароков служил Разумовскому вместе со знаменитым при Екатерине II «Перфиличем» — Иваном Перфильевичем Елагиным, литератором, более известным как один из отцов русского масонства.

Только лишняя рюмка горилки могла вывести Разумовского из состояния покоя и благодушия. Тогда дух старого драчуна и грешника Розума вселялся в него, и Алексей Григорьевич утрачивал свой мягкий украинский юмор и бывал, как осторожно выражается современник, «весьма неспокоен» или, попросту говоря, раздавал окружающим тумаки или приказывал сечь подвернувшегося под горячую руку — впрочем, грех простительный для такого вельможи и благодетеля! Особенно бушевал Разумовский на охоте, и, по сохранившимся легендам, больше других почему-то доставалось П.И.Шувалову: то ли поведение будущего фельдмаршала чем-то не нравилось Разумовскому, то ли физиономия казалась подходящей для оплеухи. Как повествует легенда, супруга Шувалова, Мавра Егоровна, всякий раз заказывала молебны во здравие, если ее муж возвращался с охоты небитым Разумовским. Государыня тоже боялась, когда ее Олеша прикладывался к горилке. Тогда он становился неуправляемым. Как-то раз двор находился в имении Разумовского — Гостилицах, и случилось несчастье: один из корпусов, в котором спали наследник престола и его жена, рухнул ночью, задавив нескольких слуг. И хотя Петр Федорович и Екатерина Алексеевна успели выскочить, горю хозяина не было края. Как вспоминает Екатерина II, императрица Елизавета приказала «присматривать за ним, в особенности опасалась она, что он напьется — к этому он имел естественную склонность, и вино действовало на него плохо: он становился неукротимым и даже бешеным. Этот человек, обыкновенно такой кроткий, в нетрезвом состоянии проявлял самый буйный характер. Опасались, чтоб он не покусился на свою жизнь». А вообще-то, Разумовский, как потом Иван Шувалов, был безобиднейшим из длинного ряда фаворитов российских императриц. Как прекрасно писал биограф Разумовского А.А.Васильчиков, «среди всех упоений такой неслыханной фортуны, Разумовский оставался всегда верен себе и своим. На крылосе и в покоях Петербургского дворца, среди лемешевского стада и на великолепных праздниках роскошной Елизаветы был он всегда все тем же простым, наивным, несколько хитрым и насмешливым, но в то же время крайне добродушным хохлом, без памяти любящим прекрасную свою родину и своих родственников… вся родня его вышла в люди».

Есть множество свидетельств той любви, которая долго связывала императрицу с Разумовским. Один видел, как в сильный мороз, выходя из театра, самодержица Всероссийская заботливо застегивала ему шубу и поправляла на его голове шапку. Другой наблюдал на охоте, как Разумовский простудился и заболел, а государыня «при всех кавалерах, кто тут же ездил за охотою, взошед в тот шалаш и, как словно со своего мужа, рубашку сняла и надевала другую». Третий слышал разговор Елизаветы Петровны с каким-то генералом с голубой лентой, который предлагал убавить псовую охоту «для того, что ее очень много, и на то государыня изволила сказать: “Инде той охоты убавить!”, но Разумовский возразил: “Ежели изволите приказать убавить, то прошу Вашего величества, чтоб меня от двора уволить”, и государыня изволила сказать: “Инде на что убавливать, можно и еще прибавить!”».

Попавший в Тайную канцелярию дворцовый служитель Семен Ачаков дерзновенно рассказывал: «Разумовского спальня возле государниной спальни и как двери отворят и придет государыня или Разумовский — кто из них захочет, и ежели государыня придет к тому Разумовскому, то он, Разумовский, своего камердинера вышлет из спальни и что хотят то [они там] и делают, а что фрейлины то все до одной знают и она, государыня, с тем Разумовским ездит в баню вместе, к слепому бандуристу». Разумовский «з государынею в одном шлафроке кушает и можно думать, что оной Разумовской с нею, государынею, живет». Другой допрашиваемый был уверен не только в том, что «комната Разумовского возле комнаты Ее величества», но и что «оной Разумовский вместе с государыней на одной постели и спит». В 1750 году расследовался преступный разговор двух служивших у А.Г.Разумовского украинцев — Петра Ласкевича и Григория Александровича: «Видел он, Ласкевич, что государыня в потемках из спальни своей бежала к Разумовскому в покой в одной сорочке и на переходах встретилась с ним, Ласкевичем, и при том будто бы оной Александрович говорил же, ежели б так она, государыня, попалась, то б я ей не спустил».

Лакей Лазарь Быстриков попал в Тайную канцелярию за такое воспоминание: «Во время бытности моей при дворе видел я, что Ее величество живет с Разумовским, и видал же я часто, что Ее величество у Разумовского сиживала на коленях». В Оренбург на вечные работы с вырезанными ноздрями в 1751 году отправился под конвоем другой свидетель эпизодов интимной жизни государыни — солдат Василий Щеченок. Он видел, «во дворце в покоях в окошко (которое было растворено): под тем окошком Всемилостивейшую государыню и Алексея Григорьевича Разумовского вместе, и в то время с оного Алексея Григорьевича спали штаны, то тогда Всемилостивейшая государыня молвила Алексею Григорьевичу: “Поди сюда, я тебе штаны-та подвяжу!” и потом повела ево, Алексея Григорьевича, в другие покои и те штаны ему и подвязала».

Императрица и Разумовский, не скрываясь, часто появлялись на людях. Это была завидная, счастливая пара. Такими их увидел в Эстляндии один из местных жителей. Он был восхищен красотой Елизаветы, которая вышла вместе с Разумовским из кареты на берегу моря и гуляла по лугу «веселая и без всякой принужденности». Стоял июль, сияло яркое солнце, с моря дул легкий ветер. «Государыня [была] в легком платье, [она] поговорила что-то с графом Разумовским… и он повел ее под руку на близлежащую возвышенность». Мемуарист неожиданно оказался в десяти шагах от державной красавицы. «Ветер взвевал ее шелковую черную юбку так, что виднелась сорочка тончайшего полотна. “Не уставай!” — сказала она по-русски графу Разумовскому и тотчас очутилась вместе с ним на холму, окруженная толпою зрителей обоего пола».

Подобные рассказы волнами расходились по стране. Материалы Тайной канцелярии свидетельствуют, что в народе не любили фаворита императрицы, хотя он не был так жаден, как Меншиков, или не так страшен, как Бирон. Мне кажется, что народ вообще не любит, когда государь счастлив в семейной жизни. Правитель должен любить только народ, который всегда ревнует его к другому или другой.

По этим следственным делам кажется, что не было застолья, где бы не обсуждался «блуд» императрицы с Разумовским, где бы не говорилось, что «Разумовский нажил себе щастие чрез тур (выговоря то слово скверно)» или что он «государыню попехивает». Говорили об этом обычно с особым неудовольствием и даже ненавистью, как будто пересыпанную матом речь за кабацким столом вели не простые пьяные грешники и их порой весьма непритязательные подружки, а исключительно праведники, постники и девственницы. Соликамская жонка (так в делах сыска называли замужнюю женщину) Матрена Денисьева говорила своему любовнику — дворовому человеку: «Вот мы с тобою забавляемся (то есть чиним блудодеяние. — Е.А.), так и Всемилостивейшая государыня с Алексеем Григорьевичем Разумовским забавляются ж». Еще крепче выразились жонки Ульяна и Елизавета соответственно: «Мы, грешницы, блядуем, но и Всемилостивейшая государыня с Алексеем Григорьевичем Разумовским живет блудно»; или: «Я — блядь, но такая Всемилостивейшая государыня живет с Разумовским блудно».

Если вернемся к Разумовскому и Елизавете, то скажем, что секрет этой искренней, вызывающей зависть и ненависть любви был не только в плотской страсти императрицы к статному красавцу, но и в его несокрушимой надежности, верности и доброте. В придворном мире, среди интриг и ненависти, Разумовский выделялся тем, что, обладая невероятными возможностями фаворита властительницы империи, никогда ни в чем не посягнул на власть государыни, не позволил заподозрить себя ни в каких интригах против нее. Всю свою благополучную — через край — жизнь он помнил, кто он, откуда и в чем секрет его счастья. Он знал людям и себе самому истинную цену и не раз, с присущим его народу мягким юмором, шутил над той волшебной историей, которая в январе 1731 года началась в селе Чемары.

Но, попав в Петербург, понравившись цесаревне и став ее фаворитом, он, оказывается, достал еще не все золотые яблоки. Осенью 1742 года в глубокой тайне, о которой знали только несколько человек, два раба Божьих — «раб Алексей» и «раба Лизавета» — венчались в церкви подмосковного села Перово. Так произошло невероятное: украинский пастух стал мужем русской императрицы.

Как появилась идея этого беспримерного в истории России брака правящей императрицы с одним из ее подданных, неизвестно. В XVII веке дочери царя, царевны, оставались в девицах на всю жизнь и под старость уходили в монастырь. Завести семью они не могли — против этого были законы и традиция. Их не выдавали за иностранных принцев, ведь православной царевне пришлось бы сменить свою священную веру! Нельзя было отдать царскую дочь и за подданного — государева холопа. Впервые женщин из дома Романовых стал выдавать замуж за границу Петр. Так стали герцогинями Анна и Екатерина Ивановны. Но это все же были браки с царственными особами. Выходить за своих подданных царские дочери начали после смерти Петра Великого, который сам, своим браком с латвийской крестьянкой Мартой Скавронской, сильно расшатал вековые династические традиции. Во второй половине 1720-х годов дочь царя-соправителя Петра I Ивана Алексеевича царевна Прасковья Ивановна тайно венчалась с генералом Иваном Ильичем Дмитриевым-Мамоновым. Но и это не могло сравниться с тем, что произошло в 1742 году: под венец шла не просто царевна — дочь давно умершего царя, а самодержица Всероссийская, повелительница жизни и судьбы миллионов русских!

По-видимому, церковного оформления этого брака хотела сама государыня, которая была довольно набожна. Ее тяготило то, что брак с Разумовским оставался столько лет «блудным», незаконным. В своем христианском намерении Елизавета встречала полную поддержку у Разумовского, человека глубоко верующего, а также у своего духовника отца Федора Дубянского, священника умного и влиятельного. С его именем связывают усиление «патриотической партии» в русском духовенстве и при дворе. Эта партия боролась с влиянием протестантизма и вообще всего западного в России. По-видимому, именно Дубянский и венчал императрицу с Разумовским в маленькой церкви в Перове. Впоследствии Елизавета построила здесь великолепный дворец, разбила прекрасный английский парк и все это в 1744 году подарила Разумовскому. Особо богатые дары она приносила в памятную ей церковь. Позже здание перестроили, и над крестами обычной русской церкви засверкала золоченая корона — копия тех, которые держали над головами венчавшихся в перовской церкви в 1742 году. Кто держал короны, кто вообще в тот день был в церкви, мы не знаем и никогда не узнаем. Эти несколько человек умели помалкивать. Лишь через пять лет саксонский резидент Пецольд написал: «Все уже давно предполагали, а я теперь это знаю достоверно, что императрица несколько лет тому назад вступила в брак с обер-егермейстером». Некоторые косвенные свидетельства позволяют нам поддержать Пецольда в его запоздалых разысканиях — факт венчания, несомненно, достоверен.

Самым важным является документ служебного назначения — именные списки лейб-компании, в которых числился и Разумовский. В эти списки вносились довольно подробные сведения о лейб-компанцах, участниках переворота 1741 года: об их образовании, семейном положении, наличии крепостных и т. д. Графа о семейном положении вполне стандартна: если человек женат — указано имя жены, если одинок, то указана причина — вдов и т. п. Если посмотреть на графу о семейном положении графа Разумовского, то можно заметить, что в этой, столь пунктуально заполненной по всем другим графам и разделам ведомости зияет чистый пробел: не написано ничего!

Мне кажется, что этот пробел в документе убедительно свидетельствует о тайном браке императрицы Елизаветы и Разумовского. В самом деле, поставим себя на место составителя именных списков. Зная о реальном положении дел, что он мог написать в графе о семейном положении фаворита? Холост — это неправда, вдов — тоже неправда, женат — тогда нужно указать имя жены. Не могли же писцы отметить: «Елизавета Петрова дочь Романова». Поэтому графа о семейном положении была оставлена пустой.

Много десятилетий спустя после того осеннего дня в Перове, уже при Екатерине II, когда Разумовский мирно доживал свои дни в Москве, историю эту пришлось вспомнить. Покой старого вельможи, давно удалившегося от дел, потревожил срочно прибывший из Петербурга генерал-прокурор Сената князь А.А.Вяземский. Он поспешно явился к Алексею Григорьевичу с необычайной просьбой от императрицы Екатерины II — подтвердить или опровергнуть слух о его тайном браке с покойной императрицей Елизаветой. К повторению елизаветинского тайного венчания императрицу принуждал Григорий Орлов, которому не терпелось стать мужем государыни. Говорят, что Разумовский в ответ на переданное генерал-прокурором повеление помолчал, подумал, потом бережно достал из драгоценной шкатулки завернутую в шелк заветную грамоту с печатями, дал ее прочитать генерал-прокурору и, к величайшему изумлению вельможи, бросил в горящий камин… Прошедшие с чемарской истории годы не пропали даром для лежебоки — он стал мудрецом и опытным царедворцем.

Смысл его поступка заключался в том, чтобы, с одной стороны, подтвердить подлинность своего брака с императрицей (для этого он и показал документ первому чиновнику России), а с другой — показать свою преданность государыне. Он бросил драгоценную бумагу в камин, «уничтожил» исторический прецедент и тем самым развязал Екатерине руки — мол, бумаг нет, брака нет! Ведь если проникнуть еще глубже в помыслы Разумовского, то можно понять ход его мыслей: если самовластная правительница Российской империи, самодержица Всероссийская, которая может всё, что ей заблагорассудится, спрашивает у него через генерал-прокурора, был или не был прецедент с браком царствующей монархини с одним из ее подданных, то она явно не хочет этого брака.

При такой любви Елизаветы и Разумовского уже тогда казалось странным отсутствие у них детей. И слухи о детях от этого брака появились уже при жизни наших героев, а потом вылились в драматическую легенду о так называемых князьях или графах Таракановых. Дело это настолько запутано, что говорить что-то определенное о детях Елизаветы и Разумовского мы не можем. Но вначале о слухах. В 1751 году в Тайной канцелярии расследовали дело крестьянки Прасковьи Митрофановой, говорившей: «Государыня матушка от Господа Бога отступилась, что она живет с Алексеем Григорьевичем Разумовским, да уже и робенка родила, да не одного, но и двух — вить у Разумовского и мать-та колдунья. Вот как государыня изволила ехать зимою из Гостилицкой мызы в Царское Село и как приехала во дворец и прошла в покои, и стала незнаемо кому говорить: “Ах, я угорела, подать ко мне сюда истопника, который покои топил, я ево прикажу казнить!”, и тогда оного истопника к ней, государыне, сыскали, который, пришед, ей, государыне, говорил: “Нет, матушка, всемилостивая государыня, ты, конечно, не угорела”, и потом она, государыня, вскоре после того родила робенка и таперь один маленькой рожденный от государыни ребенок жив и живет в Царском Селе у блинницы, а другой умер и весь оной маленькой, который живет у блинницы, в нее, матушку всемилостивую государыню, а государыня называет того мальчика крестным своим сыном, что будто бы она, государыня, того мальчика крестила и той блинницы много казны пожаловала». За этот рассказ Прасковья Митрофанова была наказана кнутом и отослана на житье в дальний сибирский город — наказание весьма суровое.

Анализировать этот рассказ весьма сложно, но из первой его половины (о ложном угаре императрицы) хорошо видно, что источник сведений о беременности государыни находился где-то поблизости от Елизаветы. Так и видишь, что кто-то из прислуги затаился в соседнем с царицыным покое и слышал разговор Елизаветы с «незнаемо кем». К этому примешивается легенда о Розумихе — колдунье, которая, надо понимать, и приворожила императрицу к Разумовскому. Затем следует самое существенное — рассказ о некой царскосельской блиннице, тайной мамке сына Разумовского и Елизаветы. Эта история, может быть, и не лишена какой-то подлинной основы — подобным образом часто поступали с незаконнорожденными детьми. Вспомним историю тайного рождения в 1762 году Алексея Бобринского — внебрачного сына императрицы Екатерины Алексеевны и Григория Орлова. Его тайно вынес из дворца в корзине из-под белья камердинер императрицы Екатерины Шкурин и взял в свой дом, где бастард воспитывался вместе с родными детьми Шкурина. Ко всему этому примешивается немало легенд, одной из которых уже в 1770-х годах воспользовалась некая самозванка, ставшая известной как княжна Тараканова. Существует слух и о заточенной в московском Ивановском монастыре некой старице Досифее, дочери Елизаветы.

А.А.Васильчиков был твердо убежден, что никаких детей от брака императрицы с Разумовским не существовало. Он весьма убедительно интерпретировал миф о Таракановых — тайных детях императрицы. Фамилия Таракановы, по его мнению, является переделкой из малороссийской фамилии Дараган — такой была фамилия старшей сестры Алексея и ее детей. В камер-фурьерских журналах двора Елизаветы Петровны они упоминаются как Дарагановы, и тут уже один шаг до пресловутых Таракановых. Дети воспитывались при дворе, Елизавета Петровна хорошо относилась к племянникам своего мужа, как и вообще к его родственникам. Сестру же Алексея, Прасковью, императрица привечала особо, чему есть немало свидетельств. Эти ласки, естественно, распространялись и на племянников. Спустя какое-то время подросших младших Дараганов, как тогда было принято, отправили за границу, в закрытый пансион, где их окружили особым комфортом и тайной, что и послужило появлению в немецких газетах сведений о прибывших в Европу тайных детях Елизаветы и Разумовского, которых якобы и скрыли под фамилией Tarakanoff.

Мнение Васильчикова преобладает в историографии, и я в целом его придерживаюсь в той части, которая касается всей «истории Таракановых». Но при этом отрицать полностью существование детей у Елизаветы и Разумовского нельзя — их рождение было вполне возможно, как и то, что таких детей стремились где-то пристроить, дать образование, как-то обеспечить их будущее. Но это вовсе не означает, что рожденные таким образом дети представляли какую-то угрозу для престола и их нужно было прятать по темницам. Упомянутая история Бобринского или история сына императрицы Анны Иоанновны и Бирона Карла-Эрнста, который благополучно пожил за счет русской казны, много путешествовал, кутил и даже попал за подделку векселей в знаменитую Бастилию, — яркое тому свидетельство.

С появлением при дворе Разумовского в русскую придворную жизнь, которая раньше, при императрице Анне Иоанновне, сочетала вкусы старинной царицыной комнаты в кремлевском «Верху» со вкусами мелких немецких владетелей, вошли привычки Украины. Запахи наваристого украинского борща с пампушками и чесноком, к которому вслед за своим мужем пристрастилась императрица, витали над дворцом, как и звуки бандуры, голоса бесподобных украинских певчих и лихие пляски в широких, как Днепр, шароварах. Один из иностранных дипломатов писал: «Я был свидетелем плясок и музыки, столько и новых для меня, причем не мог довольно надивиться легкости и силе, с которою пляшут жители Украины». Пристрастия Разумовского — мецената и любителя музыки — были в целом благотворны для русского двора, его вклад в русскую культуру велик: он покровительствовал искусствам, итальянской опере, балету. В этой атмосфере созрели таланты Дмитрия Бортнянского, Максима Полторацкого и других великих талантов XVIII века родом с Украины.

В Петербург зачастили делегации казацкой старшины (читатель помнит, как кузнец Вакула из «Вечеров…» Гоголя как-то затесался в подобную делегацию, которая ехала к императрице Екатерине II). Они везли Алексею Григорьевичу приветы с милой родины, а заодно и пространные челобитные в надежде, что земляк не оставит без внимания проблемы Украины. А они были, и по преимуществу политические. Как известно, отец Елизаветы Петр Великий не простил Украине измены гетмана Мазепы в 1708 году и держал ее в ежовых рукавицах. И хотя сразу же после измены Мазепы, осенью 1708 года, он распорядился, чтобы украинская старшина выбрала послушного Москве гетмана (им стал Иван Скоропадский), доверия к институту гетманства и вообще к малороссам у царя не было никакого. Когда в 1723 году Скоропадский умер, царь сказал, что все гетманы Украины, за исключением Богдана Хмельницкого и Скоропадского, — изменники, и учредил в тогдашней административной столице Малороссии городе Глухове Малороссийскую коллегию из русских офицеров, к которым и перешла фактическая власть на Украине. Несмотря на некоторые послабления, данные этой провинции империи в первые послепетровские годы, для украинцев наступили тяжелые времена. Кандидаты в гетманы обивали высокие пороги в Петербурге, но все было бесполезно — железная рука москаля тяжело лежала на хохляцком плече. И вдруг такая неожиданность: свой брат стал хоть и не царем, но мужем царицы!

Конечно, о близости государыни с Разумовским на Украине знали давно, но безвластие цесаревны при Анне Иоанновне внушало украинцам мало надежд на успешное решение их дел. Приход Елизаветы Петровны к власти 25 ноября 1741 года все круто изменил: украинская делегация прибыла в Петербург по тем временам почти мгновенно — в январе 1742 года — и сразу же отправилась в гости к земляку. Во главе делегации стояли люди известные: сын последнего гетмана лубенский полковник Петр Апостол, первые лица из старшины — Григорий Лизогуб, Яков Маркович, Андрей Горленко. Раньше они, проезжая в Чернигов из Киева, наверное, и не взглянули бы на босоногого парубка, стоящего с пастушьим кнутом на обочине, а теперь ломали перед ним шапки — фортуна на знатность и пожиток не смотрит!

Разумовский искренне обрадовался гостям и принимал их как своих старинных приятелей. Яков Маркович, ведший дневниковые записки о тех незабываемых днях, пишет, что они бывали у фаворита почти ежедневно и «бокалов по десяти венгерского выпивали и подпиахом». Веселые застолья под бандуру порой нарушались приятным происшествием — в дверях слышался шелест шелков, и сияющая красотой императрица, заскучавшая по своему Алеше, являлась перед старшиной и удостаивала их «быть у ручки». Украинские гости бывали и при дворе, и на оперных спектаклях, дивясь «преизрядному» пению кастрата Метастазия и не менее диковинным «танцам экстраординарным».

Конечно, не ради пения кастрата приехали Апостол с товарищами. Вскоре Сенат издал указы о привилегиях Киева, о запрете русским помещикам закрепощать украинцев (как известно, за империей всегда следом шло крепостное право), о даче различных льгот и привилегий. Думаю, что для того, чтобы Сенат издал эти указы, Разумовскому не пришлось просить генерал-прокурора князя Якова Шаховского: тот и сам, получив челобитье малороссов, понял что к чему. Но не только льгот добивались украинские старшины в Петербурге. Каждый из гостей Разумовского мечтал о гетманской булаве — символе власти на Украине. Петр Апостол считался первым кандидатом в гетманы, но знал, что получить булаву не так уж и просто.

Проводив гостей, Разумовский заскучал и, видно, захотел поехать на родину. Препятствий к исполнению желаний Алеши не было — 27 мая 1744 года императрица Елизавета Петровна с огромной свитой выступила из Москвы в поход (так назывался еще с древних времен выезд государя за пределы столицы) на Киев. Официально государыня, движимая особым благочестием, направлялась поклониться угодникам Киево-Печерской лавры, где еще не забыли, как ее отец пытался вскрывать гробницы праведников в катакомбах, чтобы получше изучить способы старинного мумифицирования. Но фактически Разумовский вез свою «жiнку» показать родне и черниговским землякам, а та, наслышавшись от возлюбленного об Украине, сама хотела взглянуть на этот дивный край.

Поездка была организована с грандиозной, еще не виданной в России помпой: десятки карет, сотни слуг, двадцать три тысячи лошадей на подставах — все, естественно, за счет обывателей. Но ехать было все равно неудобно, придворные кареты для такого долгого путешествия оказались малопригодны и, как вспоминает Екатерина II, тогда еще невеста наследника престола Петра Федоровича, езда была мучительна.

Но зато встреча на Украине произвела на всех самое благоприятное впечатление: старшина лицом в грязь не ударила и сумела поразить капризную царицу роскошью, а самое главное — теплотой приема. Особенно эффектным был въезд императрицы в столицу Украины Глухов. За несколько верст до города Елизавету Петровну встречали реестровые казаки — тогдашние вооруженные силы Украины. Все они, как на подбор, удалые усачи в лихо заломленных шапках, одетые в синие черкески и шаровары, встречали государыню в пешем строю редким строевым фокусом, который хорошо описал историк Украины Георгий Конисский: «Первый полк, отсалютовавши государыне знаменами и саблями и пропустя монархиню, поворачивался рядами с правого фланга и проходил позади второго полка, а там опять становился во фрунт в конце всей линии; второй проходил позади третьяго полка и занимал место в конце первого. И так, делая все полки и команды, представляли непрерывный фронт и бесконечную линию до самой ставки монаршей. А как государыня ехать изволила очень тихо, а несколько часов иногда проходила и пешо, то конвой войск оных продолжался и успевал в маршах своих и поворотах без всякого затруднения».

Музыка, удалые украинские и польские пляски сменялись вертепами — спектаклями семинаристов и студентов на библейские сюжеты, а вокруг толпился благоденствующий под щедрым солнцем Украины народ. Он не знал войны и голода уже четвертое десятилетие и столько же не видел царственную особу, а потому хотел «бачить» красавицу-государыню вместе с Разумовским и для этого стоял вдоль всей дороги, по которой блестящий кортеж ехал из Москвы. Каждый хотел увидеть собственными глазами, как сбывается сказка о невероятной удаче простого казака, ставшего почти царем. Императрица была в восторге от оказанного ей необыкновенно горячего приема и якобы произнесла: «Как я люблю народ сей благонравный и незлобивый!»

С особым трепетом Разумовский подъезжал к родному дому. Он давно готовился к этой поездке и просил матушку сказать управляющему Семену Пустоте, чтобы тот «накрепко смотрел и наблюдал, дабы [никто] не ходил и не шатался б… чтоб он как зятьям, дядьям, так и всей родне именем моим приказал бы быть всем в одном собрании в деревне Лемешах и дожидаться бы тамо моего свидания… а наипаче запретить, чтоб отнюдь никто с них в то время именем моим не фастал бы и не славился б тем, что он мне родня». Разумовский хорошо знал свою родню — многочисленных родственников буйного Григория Розума. Матушка Наталья Демьяновна жила в Козельце, куда и приехала императрица, чтобы повидаться со свекровью.

Встреча кортежа в самом Киеве теплым августовским днем 1744 года поражала грандиозностью, многолюдством, радушием и различными театральными эффектами. Как пишет Конисский, государыню приветствовал с колесницы «основатель города» седовласый старец Кий: «Колесница у него была божеский фаетон, а в него впряжены два пиитические крылатые кони, называемые пегасы, прибранные из крепких студентов», наверное, из таких красавцев, какими были знаменитые богослов Халява и философ Хома Брут. Елизавета молилась в церквях, посещала монастыри, делала богатые вклады; по ночам устраивали балы и фейерверки, шла большая карточная игра.

За кулисами празднеств и приемов велась напряженная политическая работа — старшина собирала подписи и подавала государыне челобитные о восстановлении гетманства. Нужно было ковать железо, пока горячо. Все эти челобитные милостиво принимались императрицей, она обещала непременно «помочь» землякам Алексея Григорьевича, но, по своей привычке никогда не спешить с ответственными политическими решениями, ставить свою подпись под соответствующим указом медлила еще шесть лет. Наконец, в 1750 году, это произошло и для многих оказалось неожиданностью. Гетманом стал младший брат Разумовского Кирилл Григорьевич.

История Кирилла Разумовского не менее фантастична, чем история его старшего брата. Хотя Алексей давно был первейшим человеком двора цесаревны, Кирилл жил в Лемешах и, как некогда его знаменитый брат, пас скотину. Но приход Елизаветы к власти круто изменил и его судьбу — в 1742 году Кирилла поспешно вывезли ко двору. Его умыли, причесали, переодели, и в марте 1743 года под выдуманной фамилией Обидовский, вместе с наставником Григорием Тепловым, Кирилл отправился в Германию и Францию, «дабы учением наградить пренебреженное поныне время, сделать себя способнее к службе Ея императорского величества» — так было сказано в инструкции старшего брата младшему. Год Кирилл провел в Кенигсбергском университете, где с помощью Теплова постигал географию, «универсальную историю», немецкий, а также тогдашний язык науки — латынь. Потом его повезли в Берлин к знаменитому Леонарду Эйлеру, гениальному математику, одному из первых русских академиков, который покинул в 1741 году Россию, но оставил там добрые о себе воспоминания. Вольная жизнь студента коснулась и вчерашнего пастуха. Прослушав курс наук у Эйлера, Разумовский поехал во Францию, в Страсбург.

Через два года путешествий за знаниями и впечатлениями Кирилл вернулся в Россию, и тут произошло второе чудо. Разумовский-младший поразил всех, кто знал его раньше, необыкновенными переменами, с ним происшедшими. Вместо пастуха явился молодой красивый вельможа, прекрасно одетый, с вполне светскими манерами, бегло знавший по-немецки и по-французски, а главное — не говоривший ни на одном языке глупостей. Он оказался умен, уживчив, весел и тотчас прославился как один из красивейших мужчин двора. Почти мгновенно он превратился в изящнейшего петиметра — щеголя; окружавшие не могли надивиться на его трость — она стоила 20 тысяч рублей и была вся из агата с рубинами и алмазами. Как писала Екатерина II, «он был хорош собой, оригинального ума, очень приятен в обращении и умом несравненно превосходил брата своего (Алексея. — Е.А.), который тоже был красавец, но был гораздо великодушнее и добрее его. Все красавицы при дворе были от него без ума. Я не знаю другой семьи, которая, будучи в такой отменной милости при дворе, была бы так всеми любима, как эти два брата». Восторг Екатерины понять можно: ей, совсем не красавице, Кирилл оказывал особые знаки внимания. Да и вообще история знает множество примеров того, как вышедшие из грязи в князи становились нестерпимыми для окружающих хамами, негодяями, несли с собой все пороки и комплексы парвеню. С Разумовскими этого не произошло!

Придворная жизнь с ее бессонной вереницей празднеств и концертов тотчас втянула юношу — он стал настоящим придворным и усердно нес нелегкую службу при дворе. Эта служба была ему приятна. Появилось много подруг и друзей. Особенно близко он сошелся с графом Иваном Григорьевичем Чернышевым, который был до кончиков ногтей светским, придворным человеком. Его бойкое письмо к Разумовскому, написанное после возвращения из Франции, говорит само за себя и рисует мир, в котором жила тогдашняя золотая молодежь: «Сколь же мне прискорбно, что вашего сиятельства я здесь не застал, о том маню себя, что вы уверены. Сколько бы я вас, по приезде своем из Франции, забавил. Рассудите, каков я стал: других кафтанов не ношу как шелинговых, в красных каблуках и все пою песни, да какие — одна другой лутче, и навез их столько много, все в том разуме, чтобы вас оным поучить. Я в Париже был десять недель и четыре часа и из онаго времени в крайней скуке был только четыре часа, а прочее вы догадаться можете, каково мне было. Хожу всяк день в двух лентах (орденских. — Е.А.)… дорого бы дал, чтоб Григорий Николаевич Теплов меня видел, каков я чинен стал в двух лентах: он бы, на меня глядя, все хохотал. Платья из Парижа навез тьма и карету, предорога. Прощайте, милостивый государь… ADIEU, MONSEIGNEUR».

В 1746 году Кирилл Разумовский породнился с Романовыми — женился на родственнице императрицы Елизаветы Екатерине Ивановне Нарышкиной. Этот брак состоялся по воле государыни и по расчету, а не по любви: Кирилл хотел еще, что называется, погулять, и не рвался под венец. Дети Разумовского стали первейшими вельможами при преемниках Елизаветы Петровны. Как и его старший брат, Кирилл не кичился своим положением и, согласно легенде, хранил костюм пастуха волов, в котором его застиг курьер из столицы, чтобы увезти к новой блестящей жизни. Он показывал его своим сыновьям, чтоб они помнили о своем происхождении, однако один из сыновей, не без основания, ответствовал, что между отцом и сыновьями огромная разница: «Вы сын простого казака, а я сын русского фельдмаршала».

Кирилл был человеком любознательным, не без способностей, но не стал ученым — как говорится, лень родилась прежде него. А коли так, то ему была уготована иная участь — стать «организатором науки». Указом 21 мая 1746 года Разумовский-младший был назначен… президентом Петербургской Академии наук, как сказано в именном указе, «в рассуждение усмотренной в нем особливой способности и приобретенного в науках искусства». Такое назначение поразило современников, уже привыкших к головокружительным «случаям». Как писал в своем доносе товарищ купцов Ерофея и Василия Коржавина, братья говорили, что Разумовский «весьма недостоин такой чести и великого чина и правления Академии».

Но, как ни странно, Разумовский просидел в кресле президента пятьдесят лет и оказался на поверку одним из лучших руководителей Академии наук за всю ее историю. Он был умен, не страдал тщеславием графомана и не заставлял писать научные труды за себя. Спокойный, уравновешенный Разумовский был далек от раздирающих Академию распрей. Он относился к своим обязанностям с долей юмора и никогда не вставал ни на чью сторону. Но главное, Разумовский не мешал ученым заниматься наукой, а в России это значит очень много. Не следует забывать, что делами в Академии от его имени заправлял упомянутый выше Григорий Теплов. Выходец из семьи истопника (от чего якобы и происходит его фамилия), Теплов поднялся наверх благодаря своему уму, блестящим интеллектуальным способностям, а также отталкивающей беспринципности и приспособленчеству. Теплов был одним из образованнейших людей своего времени. Став асессором Академии, он превратился в серого кардинала и хладнокровно и методично интриговал в среде и без того недружных ученых, притеснял мелкими придирками наиболее талантливых и самостоятельных из них. В 1750-е годы, когда его патрон стал гетманом Украины, Теплов отправился туда вместе с ним и исполнял при лентяе-гетмане ту же роль, что и в Академии. Воспитанный, мягкий в общении, но последовательный в достижении своих далеко не бескорыстных целей, Теплов добился полного доверия Кирилла Григорьевича, используя его как ширму для своих интриг и махинаций, а также обогащения за казенный счет. Когда же к власти пришла Екатерина II, Теплов, не раздумывая, предал своего покровителя и друга и перебежал к новой государыне, став и для нее совершенно незаменимым человеком.

1750 год — важная дата в истории Украины. В этом году Кирилла избрали в гетманы. Тогда Разумовскому было не то 26 лет, не то 22 года — точная дата его рождения неизвестна. Украина получила то, чего так давно желала. Но эти заочные выборы петербургского новоиспеченного графа, никогда не державшего в руке казачьей сабли и не слышавшего свиста турецкой пули или татарской стрелы, да еще проведенные вдали от громады-войска, среди одной только генеральной старшины свидетельствовали о вырождении украинской вольности, о печальном конце уникальной казачьей республики. Разумовскому разрешили вернуться в старую столицу Украины Батурин, некогда сожженную войсками Меншикова и проклятую Петром Великим как змеиное гнездо изменника Мазепы. Вскоре там был построен великолепный дворец, сиявший золотым убранством и наборными паркетами. В нем-то и поселился с семьей новый гетман. Перед выездом на родину, 13 марта 1751 года, он присягал в Петропавловском соборе быть «верным, добрым и послушным рабом подданным» русской императрицы. Канцлер А.П.Бестужев-Рюмин на золотом блюде поднес государыне золотую с драгоценными каменьями булаву, и та вручила ее на несколько лет гетману.

И все же отдадим должное последнему гетману Украины Кириллу Разумовскому. Он не обольщался своим чином и, как пишет историк Украины Маркович, считал себя гетманом марионеточным, а последним настоящим гетманом называл Ивана Степановича Мазепу. Но казачьей плетью московского обуха не перешибешь, и нужно уметь под Москвой и жить, и землякам помогать. А возможности для этого у Кирилла, как понимает читатель, были большие. И вот последовали один указ Елизаветы Петровны за другим. Ими уничтожались тяжелые налоги, введенные на Украине еще Петром, снимались таможни на границе с Россией, облегчались трудовые повинности украинцев, дела по Украине были перенесены в Сенат, что позволяло гетману иметь право доклада у императрицы.

Оба брата очень естественно вошли в высший свет тогдашней России, их высокое место, богатство стали неоспоримыми. И когда любовь, так долго связывавшая Алексея и Елизавету, прошла, это не стало катастрофой для отвергнутого супруга и фаворита: изменился лишь статус Разумовского, он лишь покинул дворец, уступив место другому, более удачливому и молодому. Мы не вправе сурово судить Елизавету в ее выборе — пути сердца неисповедимы…

Несколько слов о дальнейшей судьбе добрейших лентяев. Оба пережили Елизавету Петровну. После прихода к власти Екатерины II Алексей полностью отошел от дел, жил барином в своих домах в Москве и Петербурге. В северной столице он и умер 6 июня 1771 года, и земля Александро-Невского монастыря приняла его. Брат его умер в 1803 году. Он вольготно жил при Елизавете, был хорошо принят и при дворе Петра III, назначившего гетмана главнокомандующим армии, собиравшейся в 1762 году в химерический поход против Дании — извечного личного врага голштинского герцога, ставшего русским императором. Тайно Разумовский-младший помогал супруге императора, готовившей переворот, и в решительный момент революции 28 июня 1762 года, возведшей на престол Екатерину II, он, командир гвардейского Измайловского полка, перешел на сторону императрицы и приказал печатать в типографии Академии наук указ о восшествии новой государыни на престол.

За эту услугу он попросил утвердить за Разумовскими наследственное гетманство. Императрица же, следуя имперским принципам, шла по другому пути. Она стремилась включить Украину в состав России на правах губернии, что и сделала 10 ноября 1764 года, ликвидировав гетманство и передав всю власть на Украине П.А.Румянцеву. От огорчения Кирилл года на два уехал развеяться за границу, а с 1771 года переселился в Батурин, где и жил до конца своих дней. Сохранилось немало рассказов о его благотворительности, щедрости к бедным, о доброте к своим детям (которых у него было одиннадцать). Последние годы он много болел, одряхлел, но оставался приятным и остроумным собеседником. С восшествием на престол в 1796 году Павла I Разумовский, помня свое участие в свержении отца нового государя, императора Петра III, уже не питал никаких надежд на царские милости и в ответ на вопрос курьера, ехавшего с Украины с известием о смерти фельдмаршала П.А.Румянцева в Петербург, что передать императору, сказал: «Передай, что и я умер». Но Павел все же не тронул старика и позволил ему даже пережить себя.