АКОНИТ 2018. Цикл 1, Оборот 2

Дарья Леднева Коровы ели туман

Лунный свет отражался от морской ряби и возвращался на небо. Звёзды ловили его, скатывали в маленькие шарики и вешали рядом с собой. Кромка льда у берега треснула, и на гальку выползло существо, очертаниями — рыба, запутавшаяся в рыбацких сетях. Оно поднялось на четвереньки и рывком выпрямилось во весь рост.

Бело-бледный месяц покачнулся, суетливо забегали светящиеся шарики, но звёзды цыкнули, и те успокоились.

Человек из моря оглянулся на волны, расправил полы одеяния-сети, и усталой поступью побрёл к городу, что старыми деревянными срубами томился на берегу.

Светало. Солнечные лучи лениво ползли по деревянным и шиферным крышам, по каменным стенам новых зданий, пока не добрались до гостиницы «Гандвик», названной по имени туманного моря.

В уютном тёплом номере проснулся Вячеслав. Его босые ступни выглядывали из-под одеяла, но не мёрзли. Протёр глаза, зевнул, надел прямоугольные очки, пригладил взъерошенные чёрные волосы. Утром с похмелья раскалывалась голова.

В город у моря Вячеслав прибыл по заданию шефа, очень уважаемого в столице человека, который помогал взыскательным клиентам покупать престижные вещицы, а по совместительству владел ещё сетью ночных клубов и модельным агентством.

Вячеслав должен был выкупить одну редкость — задание проще некуда, ведь шеф, Анатолий Георгиевич Снегирёв, в узких кругах известный как Снегирь, уже обо всём договорился с продавцом. Вячеславу оставалось только забрать. Правда, вышла заминка. Оказалось, «Газель», в которую хотели погрузить покупку, маловата: как ни укладывай, покупка торчит и не даёт закрыть дверь. Кто-то пошутил, что можно частным самолётом перевезти. Но Вячеслав понимал, что заказ самолёта — слишком дорого, и шеф на такое добро не даст. Поэтому он велел отнести покупку в свой номер, а утром собирался продумать транспортировку. Так четверо мужчин поднатужились, подхватили товар и понесли к «Гандвику». Ночью никто им не встретился на пути, кроме мужчины с мольбертом, который рисовал звёздное небо над пустым перекрёстком, но так увлёкся, что ничего не замечал.

Здание гостиницы принадлежало тем временам, когда дверные проёмы делали высокими и широкими. За тысячу рублей ночной портье ничего не видел и целых полчаса пил кофе в комнате для персонала.

Покупку прислонили к свободной стене в номере Вячеслава.

Утром Вячеслав оделся, тщательно, чтобы нигде не топорщилось, заправил рубашку в брюки, умылся и вышел в гостиную.

Покупка пропала.

У стены, куда её поставили ночью, оставался лишь грязный след ботинка.

Вячеслав моргнул и ещё раз прокрутил в памяти события прошлой ночи. Нет, товар определённо поставили именно сюда, и после Вячеслав с помощниками отправились в баню отмечать удачную сделку.

— Ладно, разберёмся. Главное, чтобы Снегирь не звонил.

Когда Вячеслав узнал, насколько простое задание ему предстоит, он рассмеялся. Тогда шеф недовольно постучал по столу.

«Слава, не относитесь к этому легкомысленно. Город, в который я вас отправляю, не захочет так просто расстаться с этой вещью».

Вячеслав только сильнее рассмеялся.

«Вы говорите так, будто город живой».

Снегирь нахмурился и провёл пальцем по спине бронзовой коровы, которая стояла у него на столе, собирая пыль.

Утро воскресенья.

На понедельник Вячеслав брал отгул, а вернуться в столицу собирался лишь во вторник рано утром. Два дня хотел отдохнуть от утомительного брака и подгоревших блинчиков. В последнее время жена становилась всё более капризной. Ей хотелось новую шубу, потому что подруге купил муж. А чем она хуже? Ещё она хотела на море, в Доминикану, где белый песок. Вячеслав присвистнул, когда узнал стоимость. Конечно, шеф платил достойно. Но Вячеславу было жаль четверть миллиона на каприз этой седеющей женщины-бочки.

Он помнил, какой она была раньше, с ямочками на розовых щеках, с блеском в глазах. И всегда смущённо хихикала, когда рассказывала, что по образованию — юрист, но отработала по специальности только месяц, а затем — она ведь творческая натура — неплохо устроилась у отца в галерее, где оценивала картины, вернее, руководила работой оценщика. Рассказывая об этом, она гордилась своей ловкостью и смекалкой, смеялась, показывая белые зубы. А Вячеслав не мог налюбоваться на её красивое, счастливое лицо. После декрета она уже не работала, сидела дома, зависала в Интернете, где рассказывала подругам, как это здорово, когда находишь мужчину, способного тебя содержать. Теперь она смеялась монитору, а Вячеслав смотрел на её профиль с трясущимися подбородками.

Всякий раз, отправляясь по заданию Снегиря, он чувствовал перерождение, вдыхал полной грудью и спал сладким сном.

Но теперь придётся потратить выходные на работу и поиски пропажи. Вячеслав вздохнул.

Спустился в ресторанчик при гостинице. Хотелось пышного омлета и крепкого кофе. Дома всегда был растворимый. Кофемашина сломалась, Вячеславу некогда было её чинить, а жена никак не могла дозвониться до мастера.

Все столики у окон были заняты, а столиков в центре зала едва касался утренний свет.

«Ну, не больно-то и хотелось на серую улицу пялиться», — Вячеслав уже почти выбрал место в углу, когда увидел: напротив, у окна, сидела молодая женщина — растрёпанная коса светлорусых волос, непослушных, как ветер, рубиновые серьги, поглощающие и излучающие свет, точно сердце вселенной. Утреннее солнце ложилось на её лицо, волосы, и казалось, девушка светится изнутри.

Она нарезала на кусочки омлет, жевала с удовольствием, точно самую вкусную вещь в мире. Взгляд, движения, играющие светом серьги — всё говорило, что она наслаждается просто тем, что находится в этом мире, каким бы туманно-сизым он ни был.

«Где же я её уже видел? Вроде видел, но где? Слишком она… тьфу ты, даже слово не подобрать. Слишком она слишком», — Вячеслав подошёл к девушке:

— Можно к вам подсесть? У окон все столики заняты.

— Пожалуйста.

Теперь он мог разглядеть её нежное лицо с острым подбородком и вздёрнутым носиком, бровями, похожими на кусочек сухой травы.

— Вы давно у нас? — Вячеслав только развернул меню, а девушка уже перехватила инициативу.

— Да, вот на выходные по работе приехал. А вы?

— Всю жизнь тут живу. Из командировки утром вернулась. Вы у моря уже были?

— Нет…

— Сходите. Море тут самое красивое.

— Схожу, — ответил Вячеслав, хотя Снегирь и предостерегал его. Он говорил, что море тут неспокойное и безжалостное. И лучше держаться от него подальше, иначе рискуешь никогда не уйти.

Вячеслав разобрался в меню, дождался, пока официант запишет, и улыбнулся девушке:

— Простите, а как вас зовут?

— Полина Эдуардовна.

— Вячеслав Станиславович… — сбился, смутился. Девушку могли бы звать Полина, Поля…

— Часто к нам приезжаете? — спросила Полина Эдуардовна.

— Да вот, впервые, — Вячеслав поёжился. По телу пробежал холодок от строгого, пронизывающего взгляда. — А вы часто на море ходите?

— Это как мой второй дом.

Полина Эдуардовна доела омлет и ушла, оставляя за собой лёгкие разводы тумана. Вячеслав моргнул, и сизые волны исчезли. Кофе его остыл и превратился в жижу.

Оставалось только отправить сообщение ночному продавцу, договориться о встрече, а по дороге купить горячий кофе.

Продавец согласился встретиться на окраине. Напротив местного краеведческого музея — обветшалого розового особняка с треснувшей скорлупой лепнины. За музеем раскинулось поле прелой травы, обрыв и белые льдины, утром прибиваемые к берегу. Над головой тянулось небо, закрытое серой плёнкой тонких облаков.

У входа в музей стояла троица в телогрейках и курила. Дым смешивался с низким туманом, что как проказливый кот подкрадывался из-за кустов. Пока Вячеслав приминал траву в ожидании продавца, троица затоптала окурки. Взяли мастерки, вёдра и разбрелись вдоль фундамента, замазывая трещины.

— Здравствуйте, Вячеслав, — раздался голос за спиной. Интеллигентного вида молодой человек с жиденькой бородкой и глубокими глазами. Одет он был в неожиданно модный костюм, но обут в высокие ботинки на меху, со шнурками разных цветов, один — синий, другой — зелёный.

Вчера, в сумраке полуночи, продавец показался Вячеславу чёрной тенью, которая смотрела из темноты и вспыхивала огоньком сигареты. И Вячеслав радовался, когда, наконец, удалось расстаться с продавцом. Но теперь, при тусклом дневном свете, это был обыкновенный усталый мужчина, носящий чуть великоватый пиджак.

Интеллигент внимательно выслушал и развёл руками.

— Даже предположить не могу, Вячеслав. Ваши люди сами всё забирали.

Внутри Славы заклокотало. Неужели этот провинциальный интеллигентишко не понимает, что должен найти пропажу? Он наверняка всех в этом городе знает и подозревает, кто мог напакостить.

— Я могу позвонить в банк и затребовать отмену платежа. У меня связи.

Продавец задумался и медленно достал пачку сигарет. Руки у него были холёные, но синие вены вздувались буграми. Спокойно закурил.

— Хорошо, я вам помогу, но вечером. Сейчас я должен быть на работе.

Интеллигента звали Ардальон. Он приходился внуком директору музея, Борису Павловичу, который сейчас в высоких сапогах бродил по болотам в поисках затонувших древностей. Может, он даже набрёл на старообрядческое поселение и теперь выспрашивает у них легенды и предания.

Ардальон особо не интересовался всей этой белибердой, но при деде вёл себя тихо и исполнительно. Деда он любил и уважал, тот заменил ему отца, рано почившего Бориса Борисовича, известного этнографа и писателя. Отец фанатично предавался работе, и до маленького Ардаши ему никогда не было дела. Он мог неделями сидеть в кабинете, отвлекаясь лишь на обед, но даже если тело его сидело за обеденным столом, то дух летал где-то далеко. Однажды он подарил Ардаше кроссовки, непарные, один — белый с синими шнурками, другой серый с зелёными, один — на три размера больше второго.

Маленький Ардаша долгое время был предоставлен самому себе. И если мальчик не играл с друзьями на берегу в «найди существо из моря», то молча заглядывал в кабинет отца и выжидающе смотрел ему в спину. И когда казалось, что отец вот-вот обернётся, Ардаша вздрагивал и убегал прочь. Он боялся, что вместо улыбки отец разозлится и накричит на него. Но так никогда и не узнал, что случилось бы. Удивителен человек: он так боится столкнуться с неприятной правдой, что предпочитает и вовсе отказаться от возможности узнать её. Уже взрослый Ардальон часто вспоминал, как смотрел в спину отцу. И, тяжело вздыхая, думал, как сложилась бы жизнь, встреться отец с ним взглядом. Ардальону хотелось заглянуть туда, где время, прошлое или будущее, не имеет значения. Но он гнал эти мысли как несерьёзные.

«Ерунда всё это!»

С дедом всё стало иначе. Дед всегда брал его в походы, учил разжигать костёр и ориентироваться по звёздам. Рассказывал о мифах. Сначала Ардальон, как и все маленькие дети, с интересом слушал. А затем, после того случая с Полечкой на берегу, когда Ардашу охватил сверхъестественный ужас… с тех пор мифы мальчику разонравились. Злые, противные мифы, несущие страх и такой холод, что высыхают потные ладони. «Разумеется, это всё неправда, — сказал однажды Ардаша. — Ерунда какая-то!» На деда он теперь смотрел как на безумного чудака, который вместо серьёзных вещей копается в сундуке со сказками. Но боясь, что дед перестанет о нём заботиться, молчал, молчал, представляя, как меж родительских могил гуляет холодный ветер и колышет изумрудно-серую осоку.

Борис Павлович, уходя в экспедицию, оставил Ардальона в музее за старшего, да ещё поручил приготовиться к выставке в честь юбилея.

Выставка будет большим событием, правда, не таким, какое деду понравится. Ардальон всё сделает на свой вкус. Хватит уже с него мифологической чепухи. Перво-наперво Ардальон избавился от бумаг с дедовыми рекомендациями, завернул рукопись «Краеведческой книги», которую принесла Полина Эдуардовна. Они поругались, старший научный сотрудник пробормотала псевдо-страшное проклятие и исчезла на четыре недели. Впрочем, она бывала в городе наездами, часто и надолго пропадая, но возвращаясь с новыми мифами, которыми восхищался дед. Собственно, весь краеведческий музей давно стал домом мифов, легенд и прочей ереси и чертовщины. «Ну, ничего, скоро мы это исправим и сделаем приличное место».

Сегодня утром Полина Эдуардовна объявилась, позвонила и сообщила, что перепишет несколько глав в угоду Ардальону. «Но только попробуй хоть слово вырезать!»

За тот месяц, что никто не присматривал за Ардальоном, он перекроил план музея и занялся перестановкой. В главном зале раньше висели виды Гандвика. Серые, почти однотонные миниатюры, с которых по вечерам часто падали кусочки льда, а к утру растаивали в лужи, перетекали в центр зала, чтобы исполняющий обязанности директора поскользнулся.

Теней с моря не пускайте в дом. Тени придут из волн и из тумана, тени явятся холодные, воздух заморозят, срежут звёзды с полотна. Тени с моря заберут ваших детей. Тени станут туманом с рассветом, тени уйдут к морскому дну, и ваши дети к вам не вернутся.

Говорят, когда-то у моря жило существо. Оно было не уродливое и не красивое, оно было не доброе и не злое, не большое и не маленькое. Оно не тонуло в воде, а шло по волнам, как не ходят люди. Дети бегали к существу и спрашивали, что с ними будет, когда они вырастут, как сложится их жизнь. И существо рассказывало про войну, и про голод, и про летящую смерть. Однажды взрослые пришли с вилами, а у кого были — с ружьями, и прогнали существо. И кровавой полосой оно уползло в море. С тех пор туманы стали приходить и сладким голосом звать детей. И дети шли к берегам и слушали песни из тумана. Некоторые возвращались, некоторые — пропадали навсегда.

Ардальон с детства знал эту страшную сказку. И помнил, как сам с друзьями бегал к морю и ждал, появится ли существо, но волны выносили на берег только ошмётки мёртвой морской травы. Потом была Полечка, и волосы её как водоросли растекались по поверхности воды, пока она не исчезла в глубине. Потом Ардальон вырос и перестал ходить на берег.

Словом, все картины с морем и туманом его раздражали. Решено было перенести их в запасники, и сделать выставку, посвящённую семье Коровиных, богатых промышленников, в начале двадцатого века владевших зданием будущего музея и рыболовецким предприятием, но расстрелянных в годы революции. Ещё немного внимания можно уделить семье Снегирёвых, которые занимались лесозаготовительным делом и враждовали с Коровиными. В тот год, когда приехали Снегирёвы, туманы ползли особенно густые и вязкие, и суеверные крестьяне обвинили во всём вновь прибывших и практически устроили восстание.

Из запасников принесли коробки с личными вещами Коровиных, и Ардальону предстояло решить, что, куда и как разместить; а ещё оставалось надеяться, что Полина Эдуардовна не подведёт и напишет о семье Коровиных что-нибудь достойное. А ведь с неё станется ещё больше мифологической ерунды напихать в книгу.

Ах да, ещё этот Вячеслав некстати притащился. Ардальон надеялся, что он уже укатил в столицу. Но тот, видите ли, профукал свою покупку. Ардальон внутренне поёжился. Нехорошо это. Всё-таки, товар был из музейной коллекции. Непонятно теперь, где всплывёт. Если всплывёт не в том месте, то проблемы будут. Ардальон-то надеялся отделаться тем, что: «Горе-то какое, в запасник отнесли, да вот подвальчик-то наш протекает, оказывается, прямо места живого не осталось». На роль испорченного музейного экспоната у него уже была припасена заготовочка. В том, что кто-то решит докапываться до истины, Ардальон сомневался. Два года назад прорвало трубу и подтопило запасник, пришлось платья госпожи Коровиной реставрировать. Его история казалась вполне правдоподобной.

Но если экспонат где-то всплывёт, то задумка с заготовочкой не сработает.

Ардальон прокручивал в голове события прошлой ночи. Сделку заключили в ресторанчике при гостинице «Гандвик», уже за полночь, потом двинулись к музею. Расстояния в городе небольшие, поэтому можно уложиться за час. Когда подходили к музею, с моря повалил жидкий туман, у Ардальона закоченели ноги, а когда он дома раздевался, чтобы лечь спать, то понял, что носки его промокли насквозь.

Продавец и Вячеслав с подручными зашли в музей и забрали экспонат. Ардальон сразу же привесил на его место другой, чтобы завтра утром, когда грузчики будут разбирать мифологический зал, их не смущала пустота на стене.

Ардальон предлагал вытащить картину из рамы и забрать только холст, но Вячеслав настоял на том, что нужно брать в раме. В «Газель» картина, разумеется, не влезла. Поэтому на неё набросили простыню и потащили к покупателю в гостиницу.

«Неужели портье положил глаз на картину? Наверняка, доложил своему начальнику. Тот уже давно смотрел на неё… И где он её повесит? Не в холле же».

«Нет, — покачал головой Ардальон. — Вещи в этом городе просто так не пропадают».

Бросил взгляд в окно. По дорожке к музею спешила Полина Эдуардовна: пальто расстёгнуто, шаль из овечьей шерсти болтается на ветру, платье вязаное как рыбацкие сети, и сухая трава цепляется, отцепляется и колышется, покрытая сизой изморосью.

— Сейчас начнётся. Но, может, ещё успею кофе выпить.

Вернулась из командировки Полина Эдуардовна рано утром — или поздно ночью, когда солнце ещё не коснулось льдин Гандвика. Льдины в этом году приплыли очень рано, точно хотели год за годом приплывать всё раньше и раньше, притупить внимание жителей, а потом, когда к их виду привыкнут, и вовсе не уплывать, полностью поглотить город. И когда всё вокруг станет льдом, отколоться от материка и уплыть туда, где не бывает дня, а изморозь колючками покроет стёкла, и те превратятся в лёд.

Полина Эдуардовна долго сидела на набережной и с холодной скамейки смотрела, как туман покусывает берег, как в пенистых волнах исчезают галька и песок. И в пепельной дымке скользила тень, не большая и не маленькая, не уродливая и не красивая, расползающаяся по туману тень, без начала и без конца.

Щёки раскраснелись, защипало, Полина Эдуардовна направилась в гостиницу. Останавливаться там она не собиралась, у неё была квартира и родственники, но в ресторанчике при гостинице подавали самый вкусный омлет. А по омлету Полина Эдуардовна соскучилась.

Теперь солнце встало высоко и выглядывало боязливо из-за пасмурных туч. Полина Эдуардовна не знала, сколько времени проведёт в городе, но знала, что скоро, или не очень скоро уедет.

Она уезжала всегда. Даже не помнила, было ли время, когда она жила оседло. Да и можно ли в принципе говорить о времени, когда человек никуда не уезжал? Время ведь не имеет ни конца, ни края, но постоянно течёт и перетекает своей безостановочностью. Можно началом времени считать рождение и первый вздох, окончанием — смерть, и если промежуток между рождением и смертью считать единым временем, то можно сказать, что Полина Эдуардовна всегда куда-то уезжала и никогда не жила на одном месте. А если учесть, что она не помнила рождения, и едва ли осознает смерть, то получается, что время не имеет границ, и нельзя говорить об отрезках времени… В этом случае Полина Эдуардовна живёт в безграничном, безначальном и бескрайнем пространстве времени, где прошлое, настоящее и будущее — лишь разные названия одного состояния. События, которые уже случились, ещё не случились. События, которые ещё не случились, уже случились. Ком беспрестанно случающихся и не случающихся событий растекается в безостановочной безначальности и бескрайности времени. Ты можешь лишь выбрать момент и попытаться назвать этот момент жизнью. Но откуда ты знаешь, что ты живой, если не помнишь своего рождения и едва ли осознаешь смерть?

Можно ли осознать смерть?

Полина Эдуардовна помнила, как захлёбывалась холодом, как кричали с баржи, как смыкалась вода над головой, и как туман обволакивал. Помнила, как в детстве бежала от мамы, как споткнулась, перелетела через ограждение набережной, и волна уносила в открытое море. Помнила сладкий голос тумана, и движение воды, когда мимо проносился косяк рыб. Помнила, как сама шла в море, и как вода сходилась над головой.

Наконец, Полина Эдуардовна добралась до пятиэтажного здания, где жила на третьем этаже. Красный кирпич побледнел от недостатка солнца, и только старый девичий виноград упорно полз по стене ярко-бордовыми пятнами.

Во дворе играли дети, несколько женщин с колясками обсуждали семейные неурядицы. Полина Эдуардовна толкнула обшарпанную дверь с остатками клея и объявлений, поднялась по широкой парадной лестнице мимо остова неработающего лифта. Позвонила в квартиру. Ключей она не носила, боясь потерять в командировке.

Открыла дверь бабушка, полная, с коротко стрижеными волосами, вытирающая пот со лба. Одета она была в застиранный халат. За её спиной виднелся узкий из-за огромного шкафа коридор и ярко-ржавые разводы на обоях.

Бабушка окинула гостью недовольным взглядом. Полина Эдуардовна почувствовала, как спокойствие покидает её. Всякий раз в командировке она обретала умиротворение, но, вернувшись, теряла его. Она чувствовала, как высокий потолок опускается и давит.

Наконец, бабушка произнесла то, что произносила всегда:

— Поля, ну наконец-то, вернулась! Совсем в своих командировках загуляла. Ни стыда, ни совести. Ты хоть понимаешь, что о тебе соседи думают? Бегаешь бох знает где, как шалава какая-то.

Полина Эдуардовна была уверена, что соседи вряд ли помнят о её существовании, но промолчала. Может, стараниями бабушки они о ней и помнят, и думают много хорошего, но Полина Эдуардовна сама ни имён, ни лиц их не знала. Промолчала. А бабушка продолжала:

— Ну, проходи, проходи, блудливая кошка. На кухню иди. Что ты всё работаешь и работаешь, покушай давай, совсем худая стала, мужчины худых не любят. А тебе, Поля, уже лет десять как пора замуж выходить.

Полина тяжело вздохнула. Бабушка неисправима, переделывать её поздно. Да и что толку?

Бабушка похоронила пятерых мужей, за шестым по лагерям моталась, и после амнистии оба осели в городе на берегах Гандвика.

Бабушка поставила перед Полиной тарелку горячего борща, баночку свежей сметаны и ломоть чёрного хлеба. Как пахнет-то! Полина раньше любила готовить. Ах, какие супы из тыквы она делала, какие отбивные, пироги с курицей, а уж её выпечка с ягодами была бесподобна! Потом переехала к бабушке. Не очень хотелось, но пришлось. Полина Эдуардовна плохо помнила, что именно случилось. Помнила холодную воду, которая сжимала кольцом, помнила сладкий туман, мокрый песок, мелкую гальку, ласкавшую щёку. Помнила плеск воды, помнила, фигуру, что шла по воде в туман и не тонула.

Каждый вечер бабушка встречала Полину Эдуардовну с работы и начинала причитать: «Какая ты, Поленька, уставшая, худенькая, голодненькая, я тебе покушать сделала, бедненькая моя, покушай, что бабушка приготовила». Полина Эдуардовна устало отвечала: «Бабушка, ну зачем? Я и сама могу себе приготовить! Что ты суетишься. Небось, ещё и сумки из магазинов тяжёлые таскаешь». «А что я? Я ничего, мне ничего не надо, я о тебе, Поленька, забочусь. Ты так поздно домой приходишь, тебе готовить некогда». Полина Эдуардовна поначалу сопротивлялась, потом смирилась и забыла, где лежат сковородки и кастрюльки. В ней что-то хрустнуло, сломалось, и обломки смыло морской волной. Она вдруг ощутила, что ей абсолютно всё равно, и всё в этом городе давит на неё и душит. Только море одно и слушает её непроизнесённые слова и недуманные мысли.

Полина Эдуардовна почти не помнила, какой она была раньше. Иногда по ночам её посещали вспышки воспоминаний, но к утру она всё забывала. Помнила, что любила готовить, и часто ходила в местный кинотеатр, с библиотекаршей гоняла чаи, в доме культуры с кем-то высоким и статным танцевала, и чужие руки расплетали её косы… А потом море её обожгло, и туманные тени всё настойчивее звали к себе.

Ей часто снилось, как сливочное масло тает на сковородке (сильно не разогревать), потом на сковородку выливается смесь для омлета, бледно-жёлтая, скорее белая, сыплется петрушка, чуть-чуть укропа, солится, перчится, можно ещё паприки для остроты добавить — она любила поострее. Потом звонил будильник, и Полина Эдуардовна просыпалась под осыпающейся с потолка штукатуркой, упиралась взглядом в герань на широком подоконнике, с жёлтыми разводами после затёкшего дождя. Вспоминала, где она, и уходила на работу, стараясь не пересекаться с бабушкой.

— Поля, кушай, кушай, тебе полнеть надо, кожа да кости. Кто же на тебе такой худой женится? — заботливо прощебетала бабушка и подвинула к гостье тарелку.

Полина была сыта, и борщ уже не лез. Но надо доесть, иначе бабушка не угомонится и собьёт всё рабочее настроение.

— Поленька!

— Бабушка, мне надо работать!

Краеведческий музей готовился к юбилею. Полине Эдуардовне поручили написать небольшую книжку о Белом Крае, о море по имени Гандвик и о людях города на туманном берегу. В конце следующей недели книгу нужно сдать в печать. В общем-то, работу Полина Эдуардовна закончила давно, и директор музея её одобрил, но официально сдать в печать не успел. Затем резко уехал в экспедицию, а вместо него остался Ардальон. Он тоже работал в музее, но совершенно иначе видел мир. Полина Эдуардовна и директор музея собирали мифы, осторожно ловили их в море, в лесах, в болотах, бережно помещали в картины, древние черепки, небольшие артефакты и хранили в музее. Ардальон уже не первый год порывался отправить их коллекцию в самый дальний запасник и сосредоточиться на реальной истории города. Полина Эдуардовна не хотела прогибаться, но не знала, что делать. Оставалось разбавить историю семьи Коровиных кровавыми революционными подробностями.

Над столом висела репродукция. Чёрный город уходил в море, а море уходило в туман. Звёзды сквозили в тумане, луна висела низко над скрытыми скалами. Не ходите, дети, в море, не зовите по ночам теней. Тени придут, а вы уйдёте, и останется только чёрная галька от вас.

Включила ноутбук и открыла файл под названием «Семья Коровиных».

История семьи Коровиных начиналась с середины девятнадцатого века, когда Фёдор Николаевич Коровин организовал рыболовную компанию. Начинал он с того, что скупал у местных рыбаков их товар, а затем продавал дороже. Позже он нанял несколько рыболовецких судов, наладил поставку в столицу. Предприятие разрасталось, приносило доход, перешло к наследнику, Эдуарду Фёдоровичу. Однажды тот завёл коров. Северные земли у моря не самое лучше место для разведения скота, но он говорил: «Какие же мы Коровины без коров?» Ещё до революции семью Коровиных постигло несчастье. Младшая дочь, Полюшка, отправилась с братьями в плавание, но судно попало в шторм, и девочка упала в туманные воды. Выловить её не успели.

Полина Эдуардовна на минуту остановилась. Дальше шёл рассказ о семье Снегирёвых, и вместе с ним — о чудовище, которое жило у моря, и о тумане, и о вражде между двумя семьями. Именно из-за существа и тумана Ардальон и завернул рукопись в прошлый раз. Полина же считала, что это самое интересное и важное место в книге.

Снегирёвы приехали в город вместе с туманом. А вместе с туманом стали пропадать люди. Говорят, туман всегда окутывал берег у моря. Раньше — меньше, до того, как крестьяне с вилами и топорами отправились к существу, что жило у моря. Но после с каждым годом туман приходил всё чаще и гуще. Невозможно точно доказать, открыли ли Снегирёвы ворота туману, или он сам за ними увязался. Но в тот год туман был как смог, густой, клубящийся, сладкий, приторный.

В день приезда Снегирёвых на море приполз туман, и рыболовное судно Коровина разбилось о скалы, погибло трое рыбаков. Конечно, Эдуард Фёдорович никак не связал это с приездом Снегирёвых. Пока. Снегирёвы занимались лесозаготовкой и начали строить лесозаготовительный завод. И вырубали леса. Говорят, в тех лесах тогда обитало много мифов, много леших с их хозяином Шишко, много водяников и ветровиков, кикимор и блуждающих огоньков; в деревне жили домовые, банники и дровяники. Но стоило Снегирёвым начать вырубку леса, как все эти существа начали исчезать. Кто-то тихо, кто-то с воем, что разносился по округе и пугал ночных птиц. Те в ужасе улетали в сторону моря и без сил падали в холодные воды. А волны выносили на берег их тела, ставшие чёрными льдинками.

Эдуард Фёдорович и крестьянин, бывший крепостной, Иван, с которым промышленник вместе увлекался старинными легендами, забеспокоились.

Но сделать ничего не могли. Иван с крестьянами устраивал мелкие пакости на лесозаготовительном заводе. Эдуард Фёдорович рассылал письма в инстанции. Но ничего не помогало.

Туман, клубившийся над морем, наступал на город. Медленно, неотвратимо, въедаясь в дерево, в кирпич, в плитку дорожек, в стёкла, и всё становилось бесцветным. Цветы засыхали серым прахом. Исчезали взрослые и дети. Вставали ночью, тихо затворяли за собой дверь и не возвращались. Первым несчастье постигло семью Ивана. Его любимые старшие сыновья ушли в туман и не вернулись. Нашли только деревянную лошадку с выщипанной гривой.

Бросился Иван в ноги Эдуарду Фёдоровичу, прося помощи.

Тогда Эдуард Фёдорович взял керосинку и отправился к морю, пройдя сквозь туман. Говорят, там он встретил существо, без имени, без внешности, безграничное и безвременное. И существо подарило ему трёх худых коров.

И коровы ели туман.

С тех пор люди стали пропадать реже, Снегирёвы закрыли завод и переехали на другой конец города, подальше от Коровиных. А после революции и вовсе уехали. Только в восьмидесятые их потомки вернулись на северные земли.

А Полюшка, младшая дочь Эдуарда Фёдоровича, вместе с нянькой часто ходила играть к морю. Девочке нравились пенистые барашки, которых волны выбрасывали на берег. Она тянула к ним ручки, но они утекали между пальцами. Девочка весело смеялась, а нянька опасливо косилась на тёмные воды.

Однажды Полюшка упросила братьев взять её с собой в плавание. Они как раз направлялись в соседний город, полдня пути. Младший брат после рассказывал, что Полюшка много говорила о морском существе, которое обидели крестьяне. Она говорила: существо всегда защищало город от злых и тёмных теней. Но люди его обидели, и оно перестало их оберегать и позволило теням делать то, что им заблагорассудится. «А эти тени — кто?» — спрашивал брат. И Полюшка объясняла: «А это те, кто умер, но не ушёл». А потом всегда добавляла: «А есть ещё те, которые умерли, но вернулись». Брат хмурился и говорил: «Это как с дедушкой? Когда доктор говорил, что он умрёт, а дедушка поправился?» «Да, как с дедушкой», — соглашалась Полюшка. И минуту помолчав, говорила: «Я тоже вернусь». Мальчик побежал к старшим братьям рассказать о тенях, и в это время волна смыла Полюшку в море.

Говорят, существо не просто так подарило Эдуарду Фёдоровичу коров. Оно что-то попросило взамен. Потому что существо было древнее и знало, что всё имеет цену, и нужно сохранять равновесие.

— А вот не буду ничего в черновике править, — решила Полина Эдуардовна. Она сделала копию файла. Один назвала «Семья Коровиных — для типографии», вторую «Семья Коровиных — для Ардальона», и удалила из неё все упоминания мифов.

— Всё равно будет невнимательно читать.

Ещё немного поработав над версией для Ардальона, Полина Эдуардовна выскользнула из комнаты. Бабушка спала в кресле, утомлённая бубнёжкой телевизора.

Полина Эдуардовна накинула вязаное пальто, похожее на рыбацкую сеть, овечью шаль и побежала к краеведческому музею.

У входа в музей курил шпаклёвщик. Трескающиеся белые пятна покрывали его спортивные штаны и телогрейку. Ведро со смесью и мастерок стояли у крыльца.

— Здрасте, Полина Эдуардовна.

— Здравствуйте, Аркадий Савельевич. Вы картины принесли?

— Почти. Только его милость Ардальон развернул обратно. Картины на чердаке. Пойдёте смотреть?

— Что Ардальону не понравилось?

— Тема!

— Что у вас было?

— Да пейзажи с морским божеством.

Полина Эдуардовна покачала головой.

— Зачем же вы так? Знаете же, что Ардальон не любит мифологию. Ладно, ведите на свой чердак, посмотрим.

Нехотя Полина Эдуардовна засеменила за шпаклёвщиком. Тот шёл длинными шагами, точно в скороходах горы перешагивал. А Полина Эдуардовна, как маленькая девочка, бежала за ним.

Жил шпаклёвщик в соседнем доме, старом, деревянного сруба. На первом этаже была сувенирная лавка с местными свистульками и фигурками морских божеств, оберегами, серебряными кольцами с чернью и прочими амулетами да заговорами. На первом же этаже жил хозяин лавки и его семья. Шпаклёвщик обитал на чердаке. Они с лавочником были дальними родственниками.

Чердак — деревянная пещера, пыль серебрится, паук плетёт кружево, и через огромное окно струится мягкий свет, точно песня.

Картины стояли рядами. У окна, закрытый простынёй с выцветшим рисунком — огромный холст, кисти и банки с красками выстроены на столе рядом.

— Что это? — Полина Эдуардовна указала на огромный холст.

— Это ещё не закончил. Не смотрите. Вот, — шпаклёвщик вытащил из кучи картин поменьше одну. — Это Лель. А вот это Леший…

— А не мифология есть?

Шпаклёвщик нахмурился. Он, в отличие от Полины Эдуардовны, не желал прогибаться. Ему нравилось на досуге рисовать мифы, а по ночам — звёздное небо над перекрёстками. Днём — замазывал трещины на стенах музея, но трещины к утру вновь выползали, как ящерицы. Вечером — рисовал картины, но картины так и оставались, и ничего с ними, в отличие от стен, не случалось.

— Вот Гандвик на закате. Вот деревянные церкви. А это наш музей, тоже на закате. Да, вот, портретик Коровиных. Годится? Могу ещё Полюшку и братьев отдельно нарисовать. Можно ещё портрет вождя состряпать. Ну-ну, не хмурьтесь. Вождь тоже к тому периоду отношение имеет, как-никак, вождь. Особнячок отобрал.

Для выставки Полина Эдуардовна взяла четыре Гандвика в разное время года, корабль «Никола Угодник», два шторма, три деревянных церкви, пять улиц города, одну ярмарку и яблоневый сад, всех Коровиных, двух богатырей, Лешего и Лель. Мифологию она, конечно, не собиралась показывать Ардальону. Но ведь рано или поздно от него получится избавиться, и тогда она повесит картины в мифологическом зале. А пока надо их припрятать, иначе Аркадий Савельевич может обменять их на бутылку.

— А из горожан больше никого не рисовали?

Шпаклёвщик нахмурился.

— Только мифы и природу рисую, знаете же.

— Ладно. А под простынёй что у вас, Аркадий Савельевич?

Пожал плечами.

— Если интересно, вечером приходите, покажу. А сейчас — не время.

— Посмотрим. Вы только со своими товарищами поскорее договоритесь, пусть несут картины в музей.

И Полина Эдуардовна поспешила назад в музей, где Ардальон уже допивал вторую кружку растворимого кофе.

Вячеслав сидел в холле гостиницы и пил крепкий чай, когда подошёл консьерж.

— Вам звонок от господина Снегирёва.

Вячеслав поднял удивлённый взгляд. Обычно Снегирь звонил на мобильный, но, отправляя Славу и ребят на задание, сказал, что можно не брать телефоны. «Город маленький, единственная гостиница. Я позвоню на городской». Но Вячеслав всё равно положил мобильный в карман.

«А где же моя трубка?» — хлопал по карманам Вячеслав, пока шёл к телефону, маленькой чёрной коробочке с кругом, который нужно крутить, чтобы набрать номер.

— Да, шеф!

— Вячеслав? Как у вас успехи? Вы всё добыли?

— Нет. Заминка вышла. Но я исправлю.

— Вячеслав, вы уж постарайтесь. Помните, что до рассвета вторника вам нужно покинуть город у моря и вернуться в столицу.

— Боюсь, у меня серьёзная проблема. Может занять больше времени.

— Что случилось?

— Товар украли.

В трубке послышался вздох.

— Вам надо торопиться. После рассвета вторника город вас уже не отпустит. Вот что, обратитесь к Полине Эдуардовне. Но не раскрывайте ей наших секретов. Используйте её. Она может нам помочь.

Шеф повесил трубку.

А Вячеславу стало странно и зябко, точно холодный туман просочился в холл и ледяным языком облизывал ладони.

С самого начала задание ему не понравилось. Да и шеф вёл себя чудно. Обычно Снегирёв был спокоен и хладнокровен, изредка, задумавшись, позволял себе барабанить пальцем по морде бронзовой коровы. А в тот раз он нервно оглядывался на окно, подавлял вздохи и кусал губы.

В тот день он спросил:

— Вячеслав, а вы когда-нибудь были на Севере?

— В Питере был.

— Нет, дальше. Где бывает, что и солнце не восходит, и лето похоже на зиму. Там были?

— Не был.

— А я вырос там. Помню, по утрам выйдешь из деревянного дома, а перед крыльцом стелется туман. И куда не глянь — везде туман, и только тени проступают, — Снегирёв задумался. — Хорошее место. Жаль, мне нельзя туда вернуться.

— Почему? — Вячеслав тогда заподозрил, что шеф мог быть замешен в афере с драгоценностями или продажей земли, чем, говорят, занимался в юности.

— Мне там рады не будут. В общем, Вячеслав. Есть там музей. Зам — Ардальон Борисович, мой старый товарищ, он продаст тебе одну картину, с коровами. А ты доставь её мне.

— Да без проблем.

Снегирёв помрачнел.

— Проблемы-то будут. Это место всегда с проблемами было.

Теперь Вячеслав понимал, что шеф знал намного больше, чем рассказал. «Вот засада! Отправил к чёрту в пасть! Ладно, выкрутимся».

Хотел проверить мобильный, не звонил ли кто, но лишь похлопал по пустым карманам.

Вечером воскресенья Полина Эдуардовна вернулась к шпаклёвщику на чердак.

— А вы подготовились, — хмыкнула она.

Аркадий Савельевич расчистил чердак, притащил откуда-то чистый стол, скатерть, свечи в старинном подсвечнике, открыл мансардное окно в крыше — а там небо и сверкающие горошины звёзд, и так их много, что кружилась голова.

Под окном расстелил плед.

Скрытая покрывалом картина стояла там же, но от Полины Эдуардовны не укрылось, что холст заменили, новый был чуть длиннее, и простыня не до конца его закрывала. Полина Эдуардовна не могла предположить, что такого рисовал шпаклёвщик, что потребовалось срочно менять и прятать.

Сдёрнул покрывало. Холст — тёмно-черничное, чернично-синее, с мотыльками-звёздами и лёгкими мазками лунной дорожки. Небо. Ясное ночное небо. Полина Эдуардовна ахнула. Раньше шпаклёвщик рисовал только туманы и мифы.

— Луны не хватает, — сказала она.

— Да. Сейчас достанем.

— Будете рисовать?

— Я не рисую.

Он сел на плед. Полина Эдуардовна присела на другой край. От шпаклёвщика пахло куревом, впрочем, как обычно.

— Знаете, раньше был моряком, — шпаклёвщик лёг на спину и смотрел в небо.

— Вы попали в шторм, вас выбросило на берег, и вы полтора месяца пролежали в коме. Это я знаю.

— Видел теней туманных. Там, когда волны разбивались о пьяный корабль, видел теней из волн и тумана. Скользили вокруг.

— Разве тени это не детская страшилка? Не ходите, дети, ночью к морю, придут к вам тени, зазовут с собой, не ходите вы с тенями. Все о них говорят, но никто ничего кроме тумана не видел.

Аркадий Савельевич хмыкнул.

Полина Эдуардовна живо интересовалась легендами и преданиями, любила сказки, но ни разу не видела ни одного всамделишного мифа Только во снах они приходили к ней, приходили обрывками, урывками, пытаясь достучаться. В глубине души она считала, что это всё выдумка. Миф — всего лишь один из способов, каким человек объясняет устройство мира. От того же Ардальона она отличалась лишь благосклонностью и трепетным вниманием к мифам, но вера её была слаба.

— На пустом месте сказки не рождаются. Знаете, что ещё не сказка? — шпаклёвщик протянул руку к небу и сорвал с него месяц, затем поднялся к холсту и прикрепил месяц в верхнем правом углу. — Теперь всё.

Полина Эдуардовна посмотрела на картину: чернильное небо, месяц с тонкими уголками. Посмотрела на небо в мансардном окне: и там тихо висит лунный серп.

Сдавленно кивнула, медленно встала с пледа и замерла. Одна её часть хотела бежать, но другая часть, которая когда-то тонула в холодном тумане, хотела остаться. Та часть знала правду. И эту правду Полина Эдуардовна всегда прятала глубоко-глубоко.

— Знаешь, в чём дело, Полина? Я признаю, что я — то, что я есть. А ты постоянно бежишь от самой своей сути. Может, пора остановиться и принять правду?

Полине Эдуардовне стало холодно, и она выбежала прочь.

На улице глубоко вздохнула. Неистово билось сердце. Она не пошла ни домой, где бабушка спала под звуки телевизора, ни в музей.

Хотелось глотками заглатывать воздух. Хотелось жить, но жизнь куда-то утекала, растворялась.

Полина Эдуардовна скользила к морю.

Осенью море холодило.

И зябко прятала обнажённые ладони в рукава пальто, шею закрывала овечьей шалью.

Море набегало на берег. Льдинки смешивались с чёрной галькой. На дне, может, дремало существо, бесконечное и безначальное.

Пенились волны. Тревоги отступали.

— Полина Эдуардовна!

Обернулась. В свете фонаря к ней торопливо подходил утренний знакомец, Вячеслав.

— Море, значит, ночью смотрите? — улыбался Вячеслав. Он был немного пьян, то ли от вина, то ли от неожиданного счастья. Пьян от того, что на него вдруг свалилась вся лёгкость бытия, и ему хотелось дышать, а лучше всего дышится у моря. Так и не найдя мобильный телефон, он вдруг ощутил себя свободным. Свободным от прошлого и настоящего, от определённого будущего. Он окунулся в безвременье, познавая свою суть и пьянея от радости познания. И ему хотелось укутаться свободой, как сахарной ватой, и сладко есть её. И подумав, что утренняя женщина из кафе чувствовала ту же страстную жажду жизни, отправился её искать.

— Я часто сюда прихожу, ночью здесь тихо.

— И не боитесь? Мало ли кто ночью повстречается, — говорил Вячеслав.

Полина Эдуардовна — та её часть, что утонула в море, — усмехнулась.

— А таким, как я нечего, бояться.

— С чего это?

— Знаете сказку о тенях, которые приходят с туманом?

И Полина Эдуардовна рассказала страшную сказку о детях, которых забрали тени с моря, о детях, которые вернулись, и когда касались воды, та становилась кровью. Рассказала о тумане, который опускается холодно на город. И дети, дети бродят в тумане; и зовут, зовут всех, кто их услышит, зовут их в море, откуда не вернуться, где холод поёт колыбельную.

— И что же, вы — такая тень?

— Может, и тень. А может, и нет, просто не боюсь. А вот вы бойтесь. Они за вами придут. Видите, какой туман с моря валит.

Вячеслав долго смотрел на клубящуюся дымку, пока у него не заледенели пальцы. И вдруг вспомнил, что говорил шеф: если не вернёшься утром вторника, то уже никогда не вернёшься. И Вячеслав думал о том, как ему не хочется возвращаться. Хотелось остаться с Полиной Эдуардовной и слушать её страшные сказки.

— Давайте завтра утром поговорим? — сказал он.

— Хорошо.

Вячеслав поспешно ушёл. Ему было легко и весело. Ему было всё равно, что он пропустил встречу с Ардальо-ном, всё равно, что украли покупку, и всё равно, найдут ли её.

Полина Эдуардовна стояла у кромки воды, и ледяное море сладко целовало босые ступни. Ботиночки стояли рядом, аккуратно свёрнутые носочки лежали на них. И холодно не было.

Туман подкрадывался к берегу, и в морских тенях плыл муж Полины Эдуардовны. Она не помнила, когда море забрало его, год назад, или два, или десять, или вообще никогда. И всё это было сновидением. Сновидением, которое началось, когда Полина Эдуардовна упала с баржи и тонула в пенистых солёных волнах, когда морские утопленницы обнимали её ноги? Или ещё раньше? Сновидением, которое началось, когда шторм с Гандвика обрушился на приморский город, вымывая с улиц жизнь? Или сновидение началось, когда маленькая Полечка убежала от мамы к морю, а волна подхватила её и понесла к спящим в тумане скалам, а там с ней водили хоровод тени, Полечка лежала на мокром песке, слушала чаек, истошный крик матери? Или это вовсе не было сновидением? А былью, самой настоящей, самой живой, колючей и солёной былью?

Холодное море сладко целовало босые ступни Полины Эдуардовны. Из тумана выходили тени. Хотелось пойти им навстречу, ступая по воде и не проваливаясь, не касаясь песка и камней, а скользить над водой, как распятый богосын.

— Иди к нам, — говорили тени. Полина Эдуардовна застыла. Она что-то вспоминала, но всё никак не могла вспомнить.

— Полина Эдуардовна! Полина!

Вздрогнула. И сразу ей стало холодно и зябко. Захотелось обтереть мокрые ступни о края платья и обуть тёплые ботиночки с мехом.

Уже светало. По бетонным ступеням бегом спускался Аркадий Савельевич.

— Картину украли!

Наступил понедельник.

Полина Эдуардовна неторопливо обтёрла босые ноги и обулась.

— Какую?

— С коровами.

В недоумении пожала плечами.

— Но кому она нужна? Может, перевесили?

Картину с коровами прадед Аркадия Савельевича написал во времена, когда жгли церкви, раскулачивали и отбирали имущество. На первый взгляд, картина напоминала серое пятно. Но внимательный зритель мог разглядеть выходящих из сизого тумана трёх коров, тощих, с впалыми боками и с большими грустными глазами.

О коровах была легенда. Эдуард Федорович Коровин не случайно завёл коров. Говорят, туманы с моря приходили всегда и всегда уходили, унося с собой тех, кто позволял. И только коров боялись туманы. Потому что серые коровы раскрывали рты и откусывали от тумана по кусочку. Тени с моря боялись их мычания и обходили стороной. Говорят, когда появились коровы, туман и тени с моря почти не посещали город.

А потом случилась революция, красные сменили белых. Новая власть не любила богатых и отбирала имущество в пользу государства. Когда у Эдуарда Фёдоровича потребовали коров, он обратился к прадеду Аркадия Савельевича и попросил перенести коров на картину, чтобы они остались в городе и могли время от времени сходить с полотна и откусывать туман.

Полина Эдуардовна несколько раз слышала от Бориса Павловича, что можно миф или легенду запечатлеть на живой картине, как бы переселить из реальности на полотно. Директор музея даже заказывал несколько таких картин шпаклёвщику. Но Полина Эдуардовна хотя очень трепетно и нежно любила сказочное наследие, всё-таки не верила в то, что возможно взять с неба месяц и прикрепить его на картину. Это какой-то фокус.

Полина Эдуардовна всегда считала, что коров Эдуард Фёдорович всё-таки выпустил на волю, чтобы властям не достались, а они в каком-нибудь болоте и сгинули.

Она так думала, но иногда сомневалась. Та часть Полины Эдуардовны, которая тонула в море, говорила, что коровы в самом деле сходят с полотна и, наевшись тумана, возвращаются обратно.

Картина висела в центральном зале музея. Теперь вместо неё было полотно с красными солдатами, которые штурмом брали город, и кровью алело их знамя. По бокам — две небольших зарисовки, изображающих голод и смерть во времена фашисткой оккупации, сгорбленную женщину, откусывающую голову крысе.

— Видимо, этот зал у нас теперь военной истории посвящён, а коровы где-нибудь дальше, — улыбнулась Полина Эдуардовна. Они обошли весь музей, и Полина Эдуардовна уже хмурилась.

— Значит, в запасниках.

Но «Коров» и там не оказалось.

— Вот. Сказал же: украли. Это всё происки Ардальона. Он эту картину ненавидел, — проскрежетал шпаклёвщик.

— Может, в гостиницу отвезли? Хозяин гостиницы на неё давно посматривал. Ардальон мог ему подарить из вредности.

В ресторанчике при отеле и в холле висели репродукции и пародии на «Коров», а также несколько миниатюр Аркадия Савельевича, поэтому Полина Эдуардовна и предположила, что оригинал мог перекочевать в гостиницу. Хозяин уже давно клянчил, но директор музея всегда вежливо отказывал. Но «Коров» и там не наблюдалось. Администратор и портье недовольно посматривали на незваных гостей, но не приставали.

Хозяин гостиницы только разводил руками, мол, ни при чём.

— Не бойтесь, Аркадий Савельевич, — говорила Полина Эдуардовна, когда они сели завтракать в ресторанчике, — найдём мы картину.

Но Полина Эдуардовна не только шпаклёвщика хотела успокоить, но и себя. Ведь в её книге к юбилею была целая глава о картине. Как же выставку без «Коров» делать?

И та часть, что тонула в море, тихотихо шептала внутри. И Полина Эдуардовна слышала её смутный шёпот и беспокоилась: если коровы пропадут, то кто будет защищать город от туманов? Те выйдут на берег, чёрная галька станет кусочками льда, красный девичий виноград побелеет от инея, и город, и его жители, и музей с мифами — всё исчезнет.

— Какую картину? — рядом с их столиком оказался Вячеслав. Ему рассказали. Столичный гость сочувственно кивал, а сам думал, как удачно всё складывается.

Аркадий Савельевич сокрушённо добавил:

— Её нужно найти. Если не найти, то тени с моря начнут приходить в город.

— Так, ясно. Вы сейчас отработали тех, у кого был мотив, — деловито констатировал Вячеслав. — Но ничего не вышло. У кого был доступ в музей?

— Только у сотрудников музея. Музей же сейчас на перепланировку закрыт.

— Картина большая? У кого из сотрудников хватит сил её вынести?

— Да уж, — все трое пожали плечами.

В ресторанчике работал телевизор, скучающий официант смотрел новости.

— …сегодня в восемь утра на центральной улице три большие коровы, удивительного серебристого цвета, перекрыли автомобильную дорогу…

— Это они! — воскликнул шпаклёвщик. — Сошли с картины. Нужно найти, пока никто не причинил им вреда.

— Да какое отношение живая корова имеет к картине?

— Самое прямое! Миф сошёл с полотна, вот какое. Да поймите же вы, наконец! Нашего города нет ни на одной карте, к нам почти не заезжают чужаки, извините за выражение, Вячеслав. Тени с моря, приходящие с туманом. Думаете, это всё просто так? Ни с того ни с сего? — почти кричал Аркадий Савельевич. — Да сколько можно очевидное отрицать!

В конце концов, они поспешили туда, где в новостях видели коров. Но когда приехали, то коров, разумеется, не оказалось. По центральной улице как ни в чём ни бывало ходили люди, замирали перед витринами магазинов и рассматривали отражения, автомобили лениво проносились, пахло чебуреками и растворимым кофе. Но не коровами.

— Следы, — показала Полина Эдуардовна на едва заметные кляксы серой краски на тротуаре. Они вели за угол.

Искатели завернули за магазин с продуктами в тёмный двор, где стояли мусорные контейнеры с откинутыми крышками и топорщились набитыми пакетами, которые, казалось, вот-вот лопнут.

Картина была здесь же.

Вернее, сломанная рама, и пустой холст с вырезанной серединой, остался лишь серый край, где луг проступал из тумана.

— Вандализм, значит, — заключил Вячеслав.

— Ардальон, наверное, будет на седьмом небе от счастья, — процедила Полина Эдуардовна. Ей хотелось поднять остатки рамы… и что? Что она может сделать? Ничего. От бессилия оставалось только молча злиться.

Шпаклёвщик задумчиво смотрел в небо, в сторону, где за домами скрывалось море. Он казался спокойным, как человек, который всё давно знает и всё давно решил.

— Наверное, коровы ушли к морю, будут туманы откусывать. Жаль только, что дом их испорчен.

— У кого был мотив? — пробормотал Вячеслав. Он искренне выглядел расстроенным. — Зачем кому-то портить картину?

— Да что вы заладили мотив да мотив! Не было ни у кого мотива, — злилась Полина Эдуардовна. — А вот как выставку без картины проводить? Это же историческая ценность. В юбилейной книге о ней целая глава. Её же Эдуард Фёдорович Коровин заказал. Ах, да что же такое! Аркадий Савельевич, ну есть же у вас что-то на замену? Вы же много пишите.

Художник пожал плечами.

— Картина — всего лишь холст, не в ней суть. И вы это знаете, Полина Эдуардовна. Зачем вы думаете о мелочах?

Махнул рукой и ушёл, чуть пружиня.

Полина Эдуардовна осталась с Вячеславом. Она раздражённо топталась, затем пнула мусорный пакет, выпавший из контейнера, и успокоилась.

Ей казалось, в прошлый раз она напугала столичного гостя рассказами о тенях. Ей и самой временами становилось жутко. Казалось, есть у неё какая-то другая суть. Которая когда-то тонула в море, глотала туман и солёную воду, и к ней тянулись идущие по воде тени. Но разве можно ходить по воде и не тонуть?

Полина Эдуардовна делала вид, что ничего не помнит. И поэтому размышляла о Вячеславе.

Он ей не нравился, казался лишним и ненастоящим. Очки не придавали ему интеллигентности, а скорее позволяли смотреть на всех презрительно и властно поверх стёкол. И этот взгляд ей не нравился.

А ещё Вячеслав украл «Коров».

Точнее — купил.

Ардальон, внук директора музея, Бориса Павловича, был не промах, не зевал и носом не клевал. «Коровы» — это, конечно, не квадрат Малевича, но ценителя и знатока могут заинтересовать. Ардальону они глаза мозолили, вот и продал. А ещё потому, что не просто не верил в мифы, но даже и не уважал.

Полина Эдуардовна ничего об этом бы не узнала, но случайно проходила мимо ресторанчика, единственного места, откуда ночью лился свет. Она узнала Ардальона и безошибочно определила его собутыльников как столичных гостей. И сразу же заподозрила неладное. Зашла в ресторанчик, просочилась туманом и подслушала разговор. Хотела пробраться в музей и спрятать картину, но она же тяжёлая. Одной худенькой женщине не передвинуть. Оставалось только следить. И видела, как под руководством Вячеслава картину вынесли с чёрного входа. Потом покружила у моря и утром вернулась в гостиницу. Конечно, не только за омлетом. А чтобы посмотреть на вора. Вячеслав был взволнован, хотя почти умело скрывал это. Но она видела, как он барабанил пальцами по карманам, будто пытался что-то нащупать, видела испарину на его лбу. Ей хотелось вывести вора на чистую воду, чтобы он во всём признался и просил прощения. Утром, за омлетом, Полина Эдуардовна поняла, что ни сегодня, ни завтра Вячеслав никуда не уедет. Не понимала только почему, хотя и чувствовала смутно.

Полина Эдуардовна не удивилась, когда Вячеслав присоединился к их поискам, наоборот — ждала. И знала, что картина от него ускользнула. И та часть Полины Эдуардовны, что тонула в море, радовалась.

«Коровы» теперь бродили где-то сами по себе.

А где именно, никто не мог знать.

Полина Эдуардовна и Вячеслав сидели в ресторанчике всё той же гостиницы. Искать больше было нечего, зато омлет, как всегда, оказался хорош. Может, это даже единственное, что в городе у моря хорошо готовили.

Вячеслав вдруг рассмеялся.

— А знаете, я сегодня должен был уехать в столицу. Сегодня ведь вечер понедельника, а во вторник утром я должен быть там. А теперь понимаю, что никуда не уеду.

— Почему же? Вас разве никто дома не ждёт?

— Ждёт, наверное. Но вы даже не представляете, как мне тошно в столице, как душно. Я женился в двадцать лет. Моя жена старше на десять лет. Я с ней встречался… уже не помню, с чего начались наши отношения. Наверное… нет, не помню. В общем, по залёту женились. Я, конечно, так не планировал. Но, сами понимаете, не женишься, оставишь женщину одну с ребёнком — будешь вечной сволочью в глазах окружающих. Мать бы меня возненавидела, друзья бы, наверное, презирали. Да и мне было бы стыдно… Я тогда ещё только на четвёртом курсе учился, пришлось перевестись на заочку, работать в две смены, чтобы семью прокормить. Работаешь, работаешь, пашешь, пашешь, жизнь проходит. Моей жене сейчас тридцать восемь, она растолстела, лицом осунулась, не работает, целыми днями в Интернете на форумах сидит. А я теперь мальчик на побегушках у шефа, скупаю для него музейные экспонаты, можно сказать, ворую. Думаете, мне это нравится? Зарплата нравится. Хочу ребёнка в частную школу отдать, а то он вслед за матерью целыми днями в компьютере сидит… Знаете, ей тридцать восемь, а она отвратительно готовит, так и не научилась, впрочем, даже не пыталась. Мол, чего о муже заботиться? Никуда он не уйдёт, кишка тонка. Всё у неё к чертям подгорает, особенно блинчики. А здесь, у моря, мне спокойно. Вот вы пугали меня страшными сказками о тенях и тумане. А я сейчас совершенно не боюсь, может, даже верю, что коровы защищают город от тумана. Пусть и меня защищают.

Он помолчал.

— Я здесь вдруг совершенно счастлив.

Полине Эдуардовне стало жаль этого молодого симпатичного мужчину. Он пах одиночеством, горьким, тоскливым, когда некому провести рукой по волосам, поцеловать в висок и сказать, что всё будет хорошо. И она жалела Вячеслава, жалела как добрая мать, у которой щемит сердце при взгляде на голодного сироту.

— А я умею делать идеальные блинчики, и с творогом, и с вареньем, и с мясом, даже с зеленью могу, и не только блинчики. Хотите я вам завтра принесу?

— Приносите.

Если бы скучающий официант захотел сейчас посмотреть новости, то узнал бы, что сегодня на шоссе в город у моря нашли автомобиль, вылетевший с дороги в старое дерево, всмятку. Видимо, из-за тумана. А потом в сюжете показывали погибших. Один из них выглядел точь-в-точь, как Вячеслав. Только стёкла очков были треснуты, дужка сломана, и то, что осталось, сползло на щёку. А взъерошенные волосы багровы от крови.

Полина Эдуардовна вернулась домой поздно. Она долго простояла у дома шпаклёвщика. Всё думала: вдруг выйдет за вдохновением? Ей хотелось сказать ему нечто важное о жизни. Ей хотелось сказать, что она верит, что можно протянуть руку к небу и, сорвав месяц, поместить его на картину. Ещё ей казалось, что она, наконец, поняла, что случилось в море, в том месте, где нет времени. Хотелось обнять Аркадия Савельича, прижаться к его щеке. Хотелось по его пропахшим табаком волосам провести рукой.

Но шпаклёвщик не выходил.

Дома Полина Эдуардовна щёлкнула чайником на кухне. На окне грустила герань, чуть обглоданная котом. Тот засел где-то на верхних полках, иногда поскрёбывался.

Чай горячий, сладкий. Полина Эдуардовна перебирала в памяти рецепты блинчиков. Нет, давно не готовила. Нужно свериться с поваренной книгой.

Прошла в комнату бабушки. Достала с полки книгу. Если бы бабушка была, то обязательно спросила бы:

«Зачем тебе? Ты что, готовить собралась?»

«Да».

«Полечка, ты что, с ума сошла? Нельзя готовить для мужчины, если он не твой муж. Что о тебе люди подумают?»

Если бы бабушка так сказала, то Полина Эдуардовна, конечно, положила бы книгу на место и ушла к себе. Но бабушки не было — на всякий случай огляделась — да, не было.

Бабушки не было уже давно. Она перестала быть через год после того, как Полина к ней переехала. И Полина осталась одна. Уходя в командировки, ключ от квартиры прятала в своём кабинете в музее. А, возвращаясь домой, говорила с бабушкой, которой давно нет. Но для Полины она всегда рядом. Мамы и папы тоже не было. И мужа не было.

— Никого нет, — прошептала. Опустилась на бабушкин диван и заплакала. Все они ушли туда, где нет ничего — и в то же время есть всё; туда, где прошлое, настоящее и будущее сплетаются в один корень, в змею, кусающую себя за хвост, себя поедающую, и рождающуюся из самой себя.

Иногда Полина Эдуардовна так ясно чувствовала прикосновения, слышала голоса. Ветер приносил с моря шёпот, он проскальзывал в щели старых, рассохшихся рам, садился в кресло рядом. И тогда Полине снилось, как она готовит омлет, и как фырчит масло, снилась высокая тень мужа, снились маленькие тени их не рождённых детей. И все они шептали ей одно слово, слово, которое она никак не могла разобрать.

Размазала слёзы по лицу, подхватила книгу. Сердце щемило, дыхание прерывалось. Доплелась до кухни и начала готовить.

Слёзы высохли.

Утром она и Вячеслав сидели на набережной, ели блинчики и пили горячий чай из термоса.

Вячеслав так никогда и не уехал из города у моря. Несколько дней ему звонили в гостиницу. Но он не брал трубку. Однажды по почте пришло потрёпанное письмо от жены, но Вячеслав выбросил его в пенистые воды Гандвика.

Вечером вторника Полина Эдуардовна принесла в музей законченную рукопись книги к юбилею, вернее, флешку с файлом.

У крыльца стояла прислонённая картина. Полина Эдуардовна разорвала мятую обёртку, шероховатую бумагу, от которой пальцы сразу покрылись пылью. Это были «Коровы», но не те, другие. Аркадий Савельевич даже не пытался подражать оригиналу, а нарисовал то, к чему у него душа лежала. Коровы на картине насмешливо шли по центральной улице, автомобилисты бранили их, но животные лишь взмахивал хвостами. И где-то вдали клубился туман, висели звёзды. Полина Эдуардовна обернулась, позади никто не подглядывал, и тогда она пальцем ткнула звезду. Та оказалась горячая, и на подушечке пальца отпечатался ожог. К утру он превратился в серебристую пыль.

О находке, о картине, пришлось рассказать Ардальону. Он критично оглядел полотно и покачал головой.

Полина Эдуардовна тихо сказала:

— Если не повесите картину, то не отдам рукопись книги. А вы уже объявили в газете, что к юбилею выпустим книгу. Так что деваться вам некуда.

Картину вешали на прежнее место. Ардальон закрылся в кабинете.

Вздохнул и сдался. Опустился на старый кожаный диван, лениво щёлкнул чайником. Тот неторопливо забурлил.

Ардальон смотрел на высокие книжные стеллажи и думал о том, стоит ли протирать пыль на самом верху, или это бессмысленно. Чайник вскипел. Залил растворимый кофе.

Открыл нижний ящик стола и достал папку с документами.

Несколько недель назад, когда Снегирёв предложил выкупить «Коров», Ардальон обратился за помощью к частному сыщику. «Коровы» не представляли никакой художественной ценности и принадлежали перу бывшего крепостного, который работал на семью Коровиных. Платить за неё огромные деньги — к чему? Сначала Ардальон подумал, что Снегирёв тоскует по малой родине и хочет что-нибудь на память. Потом вспомнил, что Снегирь всегда недолюбливал мифы, даже больше, чем Ардальон. А «Коровы» — это миф. Из сентиментальных побуждений Снегирёв скорее попросил бы деревянное кресло прислать, благо несколько мастеров-краснодеревщиков в городе проживали.

Тогда-то Ардальон и задался вопросом: что не так со Снегирёвым? И стал вспоминать.

В город у моря семья Снегирёвых вернулась в восьмидесятые, в перестройку. Взятками и интригами отобрали у государства свой фамильный дом. И приехали смотреть. Ардаша, Аркаша и Поля как раз играли на лугу в «поймай кузнечика» и увидели новую семью, въезжающую в заброшенный дом. Двухэтажный, сплошь покрытой тёмно-бордовым вьюнком с узкими листьями — и казалось, только начнёшь отрывать растение, чтобы дверь открыть, как весь дом рухнет. Оттуда тянуло затхлостью. Познакомились с мальчиком и сразу же окрестили его Снегирём. И не только из-за фамилии. Он и сам был как птичка-снегирь, маленький, нахохлившийся, в ярко-красной футболке.

Взяли в свою компанию.

Тем же летом с Полей приключилась история.

Ардальон упорно старался забыть этот случай и часто повторял: «Всего этого не было». Но назойливая мысль его не покидала: это правда.

Кофе заварился, но пить неожиданно расхотелось. И дед, и отец всегда пили только настоящий, молотый кофе, а не эту растворимую гадость, что покупал Ардальон.

Маленькая девочка Поля играла на берегу моря. Её обдувал холодный ветер. Мальчишки, Ардаша, Аркаша и Снегирь, бегали за ней и кидались выброшенными на берег водорослями. Но ветер подхватывал сухие снаряды и бросал мальчишкам в лицо. А Поля всё бежала и бежала вдоль берега, туда, куда ветер не доносил окриков матери. И там, между скал, в высохшей клочьями пене лежало существо. Не большое и не маленькое, не уродливое и не красивое. Лежало и агатовыми глазами следило за Полей.

Тихий голос звал.

Существо соскользнуло в море, расплылось рыболовецкой сетью и пошло на дно, бледными звёздами отражаясь. И Поля шла в воду, по колено, по пояс, по грудь, пока макушка не скрылась. Холодная вода заливалась в нос.

«Поля! Полечка!»

Полю тащили, волокли, укладывали на галечный берег. И маленький Аркаша истошно бил её по щекам. «Поля!» А двое других, Ардаша и Снегирь, стояли поодаль и с ужасом смотрели на море. Ардаше стало очень зябко, будто ветер забирался под одежду и лизал мокрым языком.

Ардаша видел существо.

Поля села и улыбнулась.

«Ты зря волнуешься. Со мной всё хорошо!»

«Ну, конечно! Я с трудом тебя вытащил!»

«А не надо было вытаскивать. Я бы сама вернулась».

«Как так?»

«А вот так».

И по их лицам, Поли и Аркаши, Ардаша понял, что они ни капельки не боятся существа. Оно им как старый добрый друг. «Они не такие, как я», — понял мальчик. И понял, что у него нет друзей, такая бесконечная, полная тумана пропасть между ними пролегла.

Когда Ардаша обвернулся к Снегирю, то увидел злобу на его лице, злобу к тем двоим, которые сидели у кромки воды.

Ардаша тогда не очень понял, что к чему.

Лишь позже выяснил, что семья Снегирёвых здесь когда-то жила, в начале двадцатого века. И как они враждовали с Коровиными, как те пытались закрыть их лесопилку, как бывшие коровинские крестьяне делали им гадости, и как Снегирёвых обвиняли в туманах, что приходили с моря, и как промышленников изгнали коровы.

Всё это Ардальон считал глупым преданием, пока взрослый Снегирёв не захотел купить «Коров». А тут ещё Полина Эдуардовна принесла рукопись про Коровиных, существо, туман. И Ардальон вдруг подумал: а если всё это правда? Если есть сила, которая жаждет поглотить город, его жителей и мифы, что прячутся в трещинах музея? Потусторонняя, злая, обиженная сила, которая не хочет, чтобы, кроме неё, было ещё что-то?

Ардальон почувствовал себя загнанным зверем, которого со всех сторон окружили. В конце концов, у него сдали нервы, и он решил раз и навсегда разобраться и доказать самому себе, что все эти мифы и предания, и туман — полнейшая чепуха.

Спустился в архив семьи Коровиных. И перебирая документы, нашёл фотографию Полюшки Коровиной.

Полюшка Коровина — поразительно похожа на Полину Эдуардовну Богосынову в детстве.

В тот вечер Ардальон до полуночи сидел в дедовой гостиной и перебирал фотографии детства. Вот он с лучшим другом Аркашей — на качелях, вот песчаный замок строят, вот мороженое по лицу размазывают, вот рисуют чаек на асфальте. И ни одной фотографии Полечки. Но Ардальон точно помнил, что она была, вместе с ними выслеживала хищных птиц, пролетающих над лугом, вместе взбиралась на скалы, даже через резиночку учила их прыгать! Лет с семи её помнил. Но не нашёл в школьных фотографиях, а в выпускном альбоме её фото оказалось заляпано чёрной грязью, только фамилия Богосынова и осталась видна. Ардальон пробовал очистить снимок, но только больше испортил. На следующий день позвонил частному детективу и заказал узнать о Полине Эдуардовне Богосыновой всё, что можно.

Детектив поработал на славу: нашёл всё научные публикации Полины Эдуардовны, свидетельство об окончании школы и института в столице (слава богу, а то Ардальон ненароком начал думать, что Полина Эдуардовна — плод его фантазии), запись о приёме на работу в музей, несколько газетных вырезок, некролог на гибель мужа и родителей, выписку из ЗАГСа о смерти тех же и ещё бабушки. А вот чего детектив не нашёл, так это — свидетельства о рождении. Полина Эдуардовна везде указывала двадцать пятое августа восемьдесят четвёртого года. Но само свидетельство о рождении и соответствующая запись в органах не существовали. Детских фотографий Полины сыщик тоже не нашёл.

Зато нашёл кое-что интересное.

На теплоходе, на котором плыла Полина с мужем и родителями, шумно праздновали свадьбу. И оператор заснял на видео, как Полина Эдуардовна бурно о чём-то спорила со Снегирёвым. Оба размахивали руками, яростно кричали, затем оператор перестал их снимать.

Ардальон помнил тот день.

Утром Снегирёв ввалился к нему в кабинет очень злой, на взводе, и требовал, чтобы все мифы немедленно были уничтожены. «Ты же понимаешь, какая опасная штука — эти мифы! Мы должны от них избавиться! Только так мы спасём город. Да что там город! Всех спасём! А если не начнём уничтожать мифы, то скоро станем тенями, а потом это зараза и дальше пойдёт». Ардальон тогда ничего не успел сказать. Дед выгнал незваного гостя, и не просто выгнал, а проклинал: «Что же, ты делаешь, ирод? Город хочешь загубить? Да мы только мифами и спасаемся, только они теней и сдерживают!».

Днём случилась авария на теплоходе.

Вечером Снегирёв навсегда уехал из туманного города.

Это всё, что смог выяснить сыщик. Ардальону оставалось лишь свести всё воедино. Ему не хотелось признаваться, и он злился на себя. Не мог отрицать, что в глубине души знает: мифы существуют. И только благодаря коровам этот город ещё не поглощён льдами и туманом. Знал, что ночью они сходят с картины и бродят по берегам, откусывая туманы, а затем возвращаются, и это от них остаются мокрые следы, на которых Ардальон вечно поскальзывается.

Ардальон метался, мучился. И всё-таки продал картину. Сам не мог объяснить себе, зачем продал. Мог же отказать. Но неведомая сила так и шептала: продай. А после совесть мучительно щипала.

И с каким же облегчением он вздохнул, когда узнал, что Вячеслав потерял «Коров».

Вечером во вторник Ардальон вышел во двор, прикатил бочку, бросил в неё папку с документами от детектива и кинул горящую спичку.

Материалы вспыхнули.

Ардальон вспоминал, где можно купить молотый кофе.

Полина Эдуардовна читала записку, которую нашла под шероховатой бумагой.

«Дорогая Полина! Как видите, нарисовал новых «Коров». Поскольку в этом городе мало кто разбирается в искусстве, то, скорее всего, никто не заметит подмены. А если заметят, то можете сказать, что у них память затуманилась.

В детстве дед часто говорил: у каждого предмета есть душа, и рассказывал о том, как можно живую душу переместить на картину. До того, как попасть в музей, «Коровы» висели дома, на первом этаже. Каждый вечер коровы сходили с полотна и отправлялись откусывать туман. Конечно, иногда теням с моря всё-таки удавалось добраться до города, и тогда в тумане исчезали дети. Некоторые — насовсем, некоторые возвращались, но возвращались другими, такими же тенями. Когда дед умер, двоюродный брат обхитрил меня и забрал дом под сувенирный магазин. Пришлось переехать на чердак, а «Коров» подарить музею. Повезло, что Борис Павлович, как и дед, верил в возможность перенести миф на полотно. Борис Павлович всегда оставлял служебный вход не запертым, чтобы коровы могли выходить. Увы, ему приходилось отлучаться, искать новые мифы, которые я переносил на полотно, чтобы сохранить им жизнь. Когда Бориса Павловича не было, власть в музее захватывал Ардальон, как вы, Полина, знаете. Тогда служебный вход оставался закрытым, и коровы не могли охотиться за туманом. И с каждым годом туманы всё смелели и смелели, и стали приходить чаще.

Не знаю, когда вернётся Борис Павлович, но верю — скоро. А пока надеюсь, Полина, вы совладаете с Ардаль-оном. Мифам нужен дом.

Картина, которую нарисовал, это жалкая пародия. Коровы с неё не смогут защитить город у моря. Поэтому, вынужден покинуть дом и отправиться ловить коров. Надеюсь, найду их.

Полина, желаю одного: примите себя той, кто вы есть. Мы с вами оба тонули и не утонули, а вернулись ни теми, ни другими.

Всегда твой, друг Аркаша».

На чердаке шпаклёвщика не было, как не было и нигде, где искала Полина Эдуардовна.

Мансардное окно наглухо закрыто. И свет проникал только из мутного окна в стене. Полина Эдуардовна провела по нему пальцем, собирая толстый слой пыли. И в оставшемся чистом пятне видела кусочек моря — и ни капли тумана.

Знакомый холст скрывала простыня. Полина Эдуардовна колебалась. Если Аркадий Савельевич не показал картины прежде, то можно ли смотреть её сейчас? Сорвала простыню.

И встретилась взглядом с молодой женщиной. Свет играл в её рубиновых серьгах. Светлые волосы струились и смешивались с платьем, похожим на рыбацкие сети. За её спиной клубился сизый туман, выше мерцали мешочки звёзд.

Гуляла по берегу, носками туфель ворошила гальку. В городе, говорят, опять видели коров. Утром специально заглянула в музей, картина на месте.

Вячеслав теперь работал в гостинице. Часто выходил на крыльцо и курил, считая звёзды. Вообще-то перед Вячеславом ей было немного стыдно, ведь это она туманом просочилась к ночному портье и убедила его выкрасть картину и отнести её в центр города. Та часть, что когда-то тонула в море, подсказала Полине Эдуардовне так сделать. Правда, она не думала, что, пока ночной портье будет тащить картину, то сломает раму, случайно уронив. Коровы, почувствовав свободу, как в былые времена, вырвались и порвали полотно. Возвращаться они не собирались. Нет ничего слаще воли вольной.

Борис Павлович так и не вернулся, возможно, решил поселиться на болоте с мифами. Полина Эдуардовна на него не обижалась. Мифу место с мифами.

Юбилейный вечер в краеведческом музее прошёл на ура. Новая экспозиция, посвящённая жизни Коровиных, всем понравилась. Книгу охотно покупали. Ардальон постоянно хмурился, видимо, прочёл, узнал, что в книге только о мифах и говорится. Но ругаться с Полиной Эдуардовной почему-то не стал. Только чернел как туча и смотрел задумчиво вдаль. Ещё у него появились странные ботинки на меху, один ботинок серый с зелёным шнурком, второй — белый с синим шнурком.

Полина Эдуардовна беспокоилась, что Ардальон начнёт тайком торговать картинами с другими мифами. Поэтому с помощью Вячеслава потихоньку их украла и перетащила к себе на квартиру. Бабушка возражала страшно, дико ругалась, проклинала, но потом перестала. Потому что на самом деле была сновидением. А, может по-другому, может, сновидением была Полина Эдуардовна, которая снилась бабушке в городе у моря. Может, Полина Эдуардовна — сновидение, которое снится безначальному и бесконечному времени. Впрочем, сама Полина Эдуардовна не сомневалась в реальности происходящего.

Но что считать реальностью?

Что это? То, что мы воспринимаем? А мы — кто и что такое? Часть реальности, которую воспринимаем. Но вот вопрос: если мы часть реальности и воспринимаем сами себя, то вне нашего восприятия существуем ли мы? Что если мы лишь плод нашего собственного воображения? И если мы — плод нашего воображения, то, получается, мы не реальны, а, следовательно, как можем себя воображать? Стало быть, кто-то или что-то воображает нас, воспринимающих и себя, и действительность вокруг. Мы часть — безграничности и безвременности. Мы часть той действительности, которая существует в противовес пустоте. Мы — плод воображения пустоты. Но плод — огненный, страстный, стремящийся вырваться за пределы восприятия и воображения.

Свой портрет Полина Эдуардовна так и оставила на чердаке шпаклёвщика. Временами поднималась, просто чтобы посидеть на пледе, где лежал когда-то Аркадий Савельевич, протереть пыль с красок и кисточек. Однажды портрета уже не было, и кисточек, и красок, и сдёрнутой простыни. Только мансардное окно хлопало открытыми ставнями, и капал дождь.

Ночь. Луна низко давила. Море шептало.

Когда она стала тенью, что приходит с моря? Тогда, когда утонул муж? Когда свалилась с баржи? Когда после выпускного гуляла с подругами на пляже? Когда в детстве убежала от мамы и захлебнулась? Или всё это было сном, который снится ей с начала безначального времени?

Всё это было сном, который не снится.

Тихий голос звал. Полина Эдуардовна скинула полусапожки. Ноябрьский песок не был ни холодным, ни тёплым. Море — ласковым, колючим.

Колготки намокли по колено, волны плескались у края юбки. Пальто расстёгнуто, поднять бы воротник, чтобы не забрызгать. Вода холоднеет, обжигает живот.

Распускает волосы. Ветер их подхватывает, опускает, и волосы сетью растекаются по волнам. И волны всё плещутся, горче и горче.

Туман над морем сходится плотной стеной, и тени из моря ходят вдоль берегов. Туманный поцелуй льдинкой прижимается к губам. Луна бросает свет на воду, та отражает, и звёзды ловят возвращённый свет, складывают его в мешочки и светлячками ночными скидывают на берег, далеко-далеко, где бродит шпаклёвщик в поисках коров, которых никогда не найдёт.

Когда мы умираем, кем мы становимся? Когда мы умираем, существо без имени, без возраста, ни красивое, ни уродливое, забирает нас к себе. Когда мы признаем, растворяемся в бескрайнем и безвременном ничто, входим туда, где перестаём быть чьим-то плодом воображения. Но иногда остаёмся тенями, не в силах смириться с той пустотой, что нас ждёт. Но если времени не существует, если прошлое, настоящее, будущее — всё суть одно, разве тогда можно говорить о том, что нас ждёт? Ведь там, где нет времени, это что-то уже было, уже есть и уже будет, и всё происходит одновременно.

Кто-то остаётся тенью, которая приходит с моря.

Кто-то возвращается. Каков он, вернувший из безвременья, оттуда, откуда не существует?

Утро.

Одинокая серая корова бредёт вдоль песчано-каменной косы.