Алехин

ПЕРЕПАДЫ СУДЬБЫ

Когда 25 октября, а по новому стилю 7 ноября 1917 года, в Петрограде произошла Октябрьская революция, мало кто предполагал ее последствия для России. В народе единство отсутствовало. Ораторы на митингах произносили зажигательные речи, в которых утверждалось, что социалистическая революция — великое благо. По их словам, отныне прекращается эксплуатация неимущих масс, упраздняется частная собственность, а земля и фабрики передаются трудящимся. Заканчивается днями и изнуряющая война с Германией. Такие радужные перспективы, конечно, вселяли надежды.

Но были и иные мнения, в которых звучала тревога. Высказывались опасения, что потерявшая политическую и экономическую стабильность Россия может утратить былую мощь, лишиться национальных устоев.

В первые дни государственного переворота, когда революционная волна накрывала все новые и новые районы страны, трудно было представить, в какую трагедию это выльется. Что скоро, очень скоро в России начнется междоусобная гражданская война, которая унесет миллионы жизней, что безвинными жертвами введенных для устрашения противной стороны «красного» и «белого» терроров окажутся люди только лишь за принадлежность к тому или иному сословию.

В те поздние осенние дни 1917 года Александр Алехин был в Москве и жил вместе с братом Алексеем в Гусятниковом переулке, 11, где Алехины снимали квартиру с 1913 года.

В то время в Москве было неспокойно, холод, голод и тревожные слухи не располагали к общению за шахматной доской. Но отдельные энтузиасты все-таки забегали друг к другу на часок.

А в мае-июне 1918 года даже состоялся матч-турнир. В нем участвовало трое ведущих московских шахматистов: Александр Алехин, Владимир Ненароков и Абрам Рабинович. Состязание проводилось в три круга, то есть каждый участник играл по три партии с двумя другими партнерами. Как и следовало ожидать, турнир завершился уверенной победой Алехина. Он набрал 4½ очка из 6 без единого проигрыша. В его активе были 2 победы и 1 ничья с Ненароковым и 1 победа и 2 ничьи с Рабиновичем. Второе место в турнире занял Ненароков, выигравший у Рабиновича все 3 партии и получивший в итоге 3½ очка. Замыкал таблицу Рабинович, набравший всего 1 очко из 6.

Удивительно, что Алехин в то тревожное время безбоязненно осуществлял дальние поездки. В конце мая 1918 года, как сообщала газета «Северный путь», он приехал в Архангельск, где в шахматном клубе 20 мая дал сеанс одновременной игры на 17 досках, затем прочитал лекцию в помещении городской думы, после чего провел еще один сеанс на 31 доске.

А осенью Александр Алехин предпринял опасную по тем временам поездку в Киев и Одессу. Тогда почти вся Украина была охвачена военными действиями, и обстановка там очень часто менялась. Власть в городах и селах то и дело переходила из одних рук в другие, что влекло за собой нередко репрессии.

В Киеве Алехин сыграл тренировочную партию с местным мастером Александром Эвенсоном, юристом по образованию, работавшим следователем революционного трибунала. Партия оказалась очень короткой — жертвой ферзя на 14-м ходу Алехин вынудил киевлянина сдаться. Состоялось также несколько легких партий с московским мастером Осипом Бернштейном, адвокатом, временно остановившимся с семьей в Киеве. Беспорядки и погромы вынуждали его искать спасение на юге. Поэтому не исключено, что свой дальнейший путь семья Бернштейна совершила вместе с Алехиным в Одессу, которая до ноября 1918 года была оккупированной австро-германскими войсками.

Свой приезд в Одессу Алехин связывал с намечавшимся здесь турниром, в котором предполагалось участие, кроме него, еще 5–6 лучших местных шахматистов: Б. Берлинского, Я. Вильнера, П. Листа, Н. Лорана и одного или двух представителей студенческого шахматного кружка. Кстати, на организационном собрании этого кружка в университете Алехин присутствовал в качестве гостя и единогласно был избран почетным членом кружка.

Однако начало турнира долгое время откладывалось, и Алехин, имея весьма ограниченные средства к существованию, вынужден был закладывать кое-какие свои вещи и играть на денежную ставку легкие партии, давая всем коня вперед, в кафе Робина, где вновь открылась шахматная комната. Записи всех этих партий не сохранились, но часть их обнаружена в записной книжке, находившейся в парижском архиве Алехина. В ней записаны 14 партий и окончание еще одной, причем почти все они относятся ко времени пребывания Алехина в Одессе. Наиболее частым его противником был будущий местный мастер Борис Берлинский. Их встречи привлекали внимание всех завсегдатаев шахматной комнаты кафе Робина. Известно, что поединки этих двух мастеров состоялись 22, 23 и 26 октября, 3, 4 и 23 ноября 1918 года. Алехин проводил их в свойственном ему атакующем, комбинационном стиле и из 8 партий одержал в 7 победу. Особенно остро и изобретательно он играл 23 ноября, после только что проигранной партии. Реванш был неотразим, — на 24-м ходу Берлинский сдался.

А 3 декабря 1918 года Александр Алехин провел сеанс одновременной игры в помещении ресторана гостиницы «Центральная». Его противниками были 31 шахматист, и среди них оказалось немало сильнейших местных любителей. Результат сеанса не был опубликован, но можно не сомневаться, что Алехин, как обычно, выступил успешно.

С декабря 1918 года по март 1919 года Алехин сыграл в Одессе еще немало легких и сеансовых партий, в том числе выиграл у местного любителя Н. Кауфмана. Намеченный турнир явно срывался, Алехину нужно было зарабатывать деньги на жизнь и возвращение в Москву.

Однако стабильности в городе не было. В конце 1918 года австро-германские войска покинули Одессу, куда сразу же вошли англичане и французы.

А 6 апреля 1919 года в Одессу вступили части Красной Армии.

Об ужасающей обстановке, воцарившейся в городе, рассказывает крупнейший историк русского Зарубежья С. П. Мельгунов в своей книге «Красный террор в России». Сразу же начались массовые расстрелы. В местной газете «Одесские известия» почти еженедельно публиковались списки 20–30 расстрелянных (а фактически их число доходило до 70 человек), причем нередко без указания вины. Всего за четыре месяца было расстреляно 1300 человек.

В волну арестов в апреле 1919 года нежданно-негаданно попал и далеко стоявший от политики Александр Алехин. Случилось это, по свидетельству шахматиста Николая Сорокина, игравшего за соседним столом в помещении бывшего офицерского собрания, в то время, когда Алехин был занят игрой в шахматы. Вошел человек в кожаной куртке и потребовал, чтобы Алехин покинул помещение вместе с ним. Алехин попросил дать ему возможность доиграть партию, тот согласился. После окончания партии Алехин вышел вместе с чекистом. Сотрудники Одесской ГубЧК (Одесской губернской чрезвычайной комиссии) доставили Алехина в трехэтажное здание на Екатерининской площади, 6, где его подвергли допросу и заключили в камеру. Это был, пожалуй, самый драматичный эпизод в сложной жизни Александра Алехина.

Работая над книгой, автор старался особенно тщательно разобраться в этой истории, ибо о ней и поныне высказываются разные версии, нередко очень далекие от истины. Следовало все сопоставить, проанализировать, найти документальные подтверждения, увязать все это с дальнейшей жизнью Алехина в 1919–1921 годах, о которой имелись лишь отрывочные сведения. Это важно, по мнению автора книги, еще и потому, что дает в известной мере ключ к пониманию решения Алехина о будущем отъезде за рубеж. Кстати говоря, отмечу, что в годы революции и гражданской войны почти никто из Алехиных и Прохоровых не покинул Россию. Все они остались верны Родине, здесь трудились, а некоторые Прохоровы и незаслуженно подверглись репрессиям. Сказано это, разумеется, никак не в укор достойным людям, в том числе двум молодым офицерам Прохоровым, вынужденным со слезами на глазах и с болью в сердце тогда оставить Отечество. Ведь многие из них надеялись, что уезжали ненадолго, что скоро вернутся на Родину. Каждый сам выбирал себе дорогу и для осуждения не может быть места.

Однако вернемся к аресту Александра Алехина сотрудниками Одесской ГубЧК в апреле 1919 года. Чем он конкретно мог быть вызван, что вменялось в вину шахматисту?

Автор книги не располагает документами по этому поводу: в архивах Комитета государственной безопасности СССР и его Управления по Одесской области Украины они не сохранились. Но имеются иные материалы, помогающие найти ответ на этот и другие вопросы.

Анализ документов Центрального архива КГБ СССР, касающихся Алехина, приводит к выводу, что его арест, по всей вероятности, был спровоцирован анонимным клеветническим письмом. В нем приводился какой-то надуманный факт антисоветской деятельности Алехина, подкрепленный компрометирующими для того времени сведениями о его биографии: потомственный дворянин, титулярный советник, сын члена Государственной Думы, помещика и фабриканта… Этого могло быть достаточно для принятия крутых мер. А в роли анонимщика, по-видимому, выступал кто-то из ярых завистников таланта Александра Алехина, не брезговавших никакой чудовищной ложью для мести ему за понесенные поражения за шахматной доской.

Есть и другое объяснение мотивов ареста Алехина. Оно приведено в книге Брайана Рейли. До вселения Алехина в гостиницу, полагает автор, номер занимал английский разведчик-шпион, сделавший в комнате тайник для хранения записей и разных предметов. Этот тайник был обнаружен чекистами в то время, когда в номере уже поселился Алехин и ему предъявили обвинения в шпионской деятельности. Потом в ЧК разобрались и освободили Алехина из заключения.

Но так или иначе, жуткие дни, проведенные Алехиным в камере одесской тюрьмы в апреле 1919 года, когда он мог слышать крики, взывающие о помощи, выстрелы, стоны, были, конечно, исключительно тяжелым испытанием. Ведь в его невиновность могли и не поверить!

Что же спасло Алехина? Прежде чем ответить на этот вопрос, рассмотрим две версии относительно обстоятельств его освобождения из тюрьмы.

Первая версия появилась сначала в 1937 году в декабрьском номере английского журнала «Чесс», а потом в книге Пабло Морана «Агония гения», изданной в 1972 году в Мадриде. В ней рассказывается, как Алехина, приговоренного к смерти, посетил в тюрьме председатель Реввоенсовета Республики Л. Д. Троцкий, который играл с ним в шахматы и, несмотря на жестокое поражение, способствовал отмене приговора.

Касаясь этой версии, Ганс Мюллер и А. Павельчак в книге «Гений шахмат Алехин», изданной в Берлине в 1953 году, выразили сомнение в том, что Троцкий мог найти время для встречи с Алехиным в одесской тюрьме и вообще имел представление о его аресте.

А как же все-таки обстояло на самом деле?

Автор книги провел собственное тщательное исследование этой версии и убедился, что она не имеет под собой никакого основания. Сплошной вымысел! Дело в том, что Л. Д. Троцкий вообще не был в 1919 году в Одессе, а значит, не мог посещать Алехина в тюрьме и способствовать его освобождению. Это подтверждают фонды архива Советской Армии, письмо Одесского историко-краеведческого музея и сообщение доктора исторических и философских наук Д. А. Волкогонова, изучавшего жизнь и деятельность Л. Д. Троцкого и написавшего книгу о нем.

Вторая версия приведена в упомянутой выше книге Г. Мюллера и А. Павельчака. Суть ее в том, что среди пяти судей, обязанных подписать смертный приговор Алехину, оказался один, который из уважения к знаменитому шахматисту отказался поставить свою подпись, что и привело к освобождению Алехина из заключения. Могло ли быть такое?

Говоря о переезде Алехина в октябре 1919 года из Киева в Одессу, автор книги высказал предположение, что эта поездка совершалась вместе с семьей мастера Осипа Бершнтейна. О том, что произошло с главой этой семьи в Одессе, рассказал американский международный мастер Эдуард Ласкер в статье «Последний из той плеяды», опубликованной в 1963 году и перепечатанной в № 8 журнала «Шахматы в СССР» за 1988 год. Вот небольшой отрывок из этой публикации:

«…В Одессе Бернштейн был арестован ЧК, что в те дни, практически, означало смертный приговор; это случилось во время «красного террора», когда одна принадлежность к «буржуям» уже делала человека преступником (вина Бернштейна состояла в том, что он вел дела банкиров и промышленников). Разумеется, суда, как такового, не было. Всем заправлял один из тех исполнителей-палачей, которых всегда выносит на поверхность волна революций. Приговоренные уже стояли у стены, но тут, на счастье, появился начальник рангом повыше. Обнаружив в списке имя Осипа Бернштейна, он спросил: «Не вы ли известный шахматист?» И, не поверив на слово, распорядился принести шахматы; когда же Бернштейн быстро выиграл, тот вернул его вместе со всеми в тюрьму и позже освободил. Просто чудо, что он тогда уцелел!»

Как видно, обстоятельства освобождения Бернштейна из тюрьмы удивительно перекликаются с первой и второй версиями, касавшимися Алехина. Это сходство приводит к мысли о вероятности переноса событий из жизни одного шахматного мастера — Бернштейна на биографию другого — Алехина. Такая путаница вполне могла произойти при многократных пересказах случившегося. Ведь и тот и другой в одно и то же время находились в одесской тюрьме.

Однако в освобождении Алехина из заключения не было случайностей. В этом, помимо его явной невиновности, убеждает то, что он приехал в Одессу с ведома Д. З. Мануильского, крупного советского государственного и партийного деятеля. В то время Мануильский был членом Всеукраинского ревкома, наркомом земледелия УССР. Одесские чекисты имели возможность перепроверить показания подследственного и убедиться в том, что его репутация вне подозрений. Видимо, поэтому после освобождения из тюрьмы Алехин сразу же, в апреле 1919 года, был принят на работу в инотдел Одесского губернского исполкома.

Существует еще одна версия — о причастности к освобождению Алехина из тюрьмы одесского шахматиста Якова Вильнера, пославшего телеграмму тогдашнему председателю Украинского Совнаркома Раковскому с просьбой спасти Алехина. Тот слыхал о шахматном гении и немедленно связался по прямому проводу с Одесской ЧК. Алехин в ту же ночь был освобожден и якобы направлен в распоряжение Раковского.

В принципе, не столь важно, кто именно содействовал освобождению Алехина из-под ареста. Главное, что нашлись влиятельные люди, сумевшие пресечь произвол.

Перенесенные потрясения и занятость по службе ограничили встречи Алехина с местными шахматистами. Тем не менее он и тогда играл легкие партии и, в частности, 26 июня выиграл в 8 ходов у Н. Кауфмана, сурово наказав его за дебютные ошибки!

В конце июля 1919 года Александр Алехин покинул Одессу и направился в Москву. К городу приближались деникинские войска. 24 августа 1919 года они вошли в Одессу, и советская власть там, естественно, уже отсутствовала.

В середине августа 1919 года Алехин приехал в Москву. Поселился на квартире своей сестры Варвары в Леонтьевском переулке, дом № 22. Ее страстное увлечение театральным искусством все больше приобретало профессиональный характер, — Варвара играла в драматических спектаклях, посещала пробные киносъемки. В разговорах с Сашей сестра подчеркивала его артистические данные и советовала немедля проверить свои способности. А сделать это можно было совсем рядом, на Тверской улице, в угловом доме напротив Московского совета. Там открывалась 1-я Государственная школа кинематографии. Желавших поступить туда хватало, — в июле в студию пришли с заявлениями 500 девушек и юношей, а в августе — вдвое больше. Руководителем школы являлся режиссер Владимир Ростиславович Гардин, получивший еще до революции широкую известность как талантливый актер и режиссер-сценарист фильмов-экранизаций произведений русской классической литературы. Он же выполнял тогда обязанности председателя приемной комиссии киношколы.

В один из дней перед ним появился молодой блондин, представившийся Александром Александровичем Алехиным. Вспоминая эту встречу, В. Р. Гардин в книге «Жизнь и труд артиста», изданной в Москве в 1960 году, пишет: «…Я всю жизнь любил шахматы и, конечно, уже давно восхищался гением Алехина. Но в школу он был принят не только поэтому. Талантливый человек во всяком деле вносит свою индивидуальность. Это было и в актерских опытах замечательного шахматиста…»

В киношколе с Алехиным довольно близко сошелся Сергей Федорович Шишко, также выдержавший экзамен на отлично и принятый в студию. Занятия там начались 1 сентября 1919 года. Впоследствии С. Шишко, ставший актером, опубликовал в № 6 журнала «Шахматы в СССР» за 1955 год интересные и довольно подробные «Воспоминания об Алехине». Вот несколько выдержек из этой статьи, позволяющих представить Александра Алехина тех лет:

«…Алехин являлся в студию точно к назначенному часу и внимательно слушал все лекции.

Мы с Алехиным сидели вместе, обычно на втором ряду. Порою я искоса поглядывал на Алехина.

Он имел привычку хмурить брови, пряча под ними свой взгляд, проникновенный, уверенный. Его небольшие светло-голубые глаза глядели на оратора пытливо и зорко…

Алехин был скуп на слова, замкнут и нелюдим. Держался просто и с достоинством… На фоне яркой и хлопотливой студенческой жизни тихого, безмолвного Алехина никто не замечал. Меня, — продолжал Шишко, — обижала безвестность Алехина в коллективе. И вот однажды на лекции, когда речь зашла о необходимости для каждого актера развивать наблюдательность, внимание и память, я вдруг не выдержал, попросил слово и громогласно выпалил: «Среди нас находится человек, обладающий исключительной памятью». Наступила тишина, и лица присутствующих обратились ко мне. Они выражали изумление и любопытство.

Я мельком взглянул на Алехина (он сидел слева от меня). Наши глаза встретились. Во взоре Алехина я прочел мягкий укор и смущение. Он сконфуженно ерзал на стуле, втянув голову в плечи, и потирал кисти вытянутых рук.

— Кто же это? — тихо спросил преподаватель.

— Это мой сосед! Замечательный, выдающийся шахматист Алехин, — отрапортовал я.

Произведенный моим выступлением эффект жил, однако, недолго. Все вскоре забыли об Алехине…

— Моя память недостойна вашей рекламы, — заявил мне Алехин в перерыве между лекциями. — Лишь та память хороша, которая умеет забывать, то есть освобождать себя от ненужного хлама…» И он рассказал Шишко, каких трудов ему стоит избавляться от невольного запоминания лиц прохожих, вывесок и т. п.

А на другой день, во время монотонной лекции, Алехин вдруг предложил соседу сыграть шахматную партию вслепую. Тот согласился и был очень эффектно, с жертвой ферзя, разгромлен.

А когда студенты вышли на улицу, Алехин привел несколько вариантов игры из партии и, отвечая на вопрос Шишко о путях совершенствования в шахматах, сказал:

«…Я лично многим, очень многим обязан игре по переписке. Еще в ранней юности она выработала во мне вдумчивое и бережное отношение к каждому ходу, научила ценить ход… Решающее значение я придаю критическому освоению классического наследия и, в первую очередь, творчества Чигорина, которого я считаю исключительно интересным и глубоким шахматистом; его мысли всегда свежи, самобытны и достойны тщательного изучения… Других надежных путей повышения квалификации я, пожалуй, не знаю».

На вопрос о значении теории шахмат Алехин высказался так:

«Нет сомнения, теория значительно расширяет опыт в условиях самостоятельной работы. Однако верить ей слепо и полагаться исключительно на нее не рекомендую: теория далеко не безошибочна и не всеобъемлюща. Надо стараться, чтобы теория шахмат не мешала мыслить самостоятельно…» И дружески прощаясь, между прочим, посоветовал:

«…Всегда старайтесь подбирать для себя партнеров посильнее, это многому научит…»

С. Шишко вспоминает свой первый визит к Алехину:

«…Жил он тогда в двух шагах от студии в одном из переулков, выходящих на Тверскую улицу (Леонтьевский переулок, 22. — Ю.Ш.). На мой звонок дверь открыл сам Алехин. Принял он меня весьма приветливо, провел в свою комнату и представил жене…»

Здесь автор книги должен прервать воспоминания С. Шишко и дать пояснение. Дело в том, что первая жена Александра Алехина упоминается лишь в пересказываемой статье. Подтверждений этому не было, никто ничего определенного о ней сказать не мог. Собирая материалы к рукописи, автор книги исследовал и этот вопрос. Архивные документы свидетельствуют, что первой женой Александра Алехина была Александра Лазаревна Батаева, вдова, работавшая делопроизводителем, а брак между ними был зарегистрирован в Москве 5 марта 1920 года. Видимо, совместная их жизнь в квартире № 3 дома 22 по Леонтьевскому переулку началась несколько раньше. Но брак этот оказался довольно коротким и примерно через год был расторгнут.

Теперь вернемся к воспоминаниям С. Шишко и познакомимся с его впечатлениями о визите к Алехину в конце 1919 года.

«…По приглашению Алехина мы тотчас же уселись за шахматы.

Алехин с женою занимал комнату метров 18–20. Обстановка и убранство комнаты были весьма незатейливыми. Посредине комнаты, под висячей лампой — небольшой квадратный стол. Слева у стены — чистенькая, опрятная кровать, напротив — ковровая кушетка. Кроме этого, в комнате была этажерка с книгами, небольшой комод с зеркалом — вот и вся мебель. В комнате было чистенько и уютно.

Большим наслаждением была для меня игра с Алехиным. Он показывал не только мастерскую игру, но и образцовое спортивное поведение за шахматной доской. Играя в шахматы, Алехин держался непринужденно, не позволял себе каких-либо возгласов, не оправдывался при неудачах и, казалось бы, внешне вовсе не реагировал на результаты. В этот день мы с Алехиным сыграли, пожалуй, не менее 30 партий. Я припоминаю, что 4–5 партий выиграл я (очевидно, в тех случаях, когда мой грозный противник прибегал к слишком рискованным экспериментам), примерно столько же партий закончилось вничью, остальные выиграл Алехин, в подавляющем большинстве — в эндшпиле…»

С. Шишко вспоминал, что до этого он в студенческие годы часто играл с сильнейшими шахматистами Харькова: Розановым, Рудневым, Фокиным, Избинским, Лизелем, Баллодитом, Поповым, отлично знавшими теорию и имевшими турнирный опыт, в том числе во встречах за доской с Чигориным и Шифферсом, но «искусство харьковчан явно и во многом уступало искусству Алехина. В его игре… поражала неисчерпаемая фантазия! Это особенно чувствовалось в концах партий».

В середине сентября Гардин предложил Шишко и Алехину занять вакантные места в штате студии и привести в порядок запущенное делопроизводство киношколы. Занимались они этой работой целыми днями, до начала вечерних студийных занятий. А когда дела в канцелярии были налажены, возникали разговоры на посторонние темы. «…Я убеждался, — писал С. Шишко, — в том, что Алехин — человек большого кругозора, начитанности и знаний, особенно в области гуманитарных наук. Однажды, перебирая документы студентов, я наткнулся на анкету Алехина. Привожу запомнившиеся мне вопросы с ответами Алехина: Вопрос: Назовите трех русских художников (безотносительно к жанру), наиболее близких вам.

Ответ: Суриков, Левитан, Врубель.

Вопрос: Назовите три любимых вами оперы.

Ответ: «Кармен», «Тристан», «Пиковая дама».»

Заканчивая свои воспоминания, Шишко так их подытожил:

«…Следует отметить, что за какое бы дело Алехин ни брался, он относился к этому делу с предельной серьезностью и добросовестностью. Он не умел работать наполовину, с прохладцей. Он верил в победный исход своих усилий и стремился к нему, не щадя сил».

О присущей Алехину феноменальной памяти свидетельствует случай, произошедший во время его работы в студии кинематографии. Однажды в декабре 1919 года в студию зашел пожилой человек и спросил, может ли он видеть кого-либо из учебной части.

— Да, гражданин Полуэктов, я вас слушаю, — отвечал Алехин.

— Мы с вами… знакомы? — растерялся посетитель.

— Четыре месяца назад, 17 августа, — сказал, улыбаясь, Алехин, — вы заказали в аптеке Феррейна лекарство по рецепту врача Заседателева для больной горлом вашей дочери Анны шести лет. Я стоял в очереди за вами и слышал ваш разговор с фармацевтом.

Посетитель вскинул на собеседника удивленные глаза.

— Тогда вы носили пенсне в роговой оправе, — продолжал Алехин. — Вы достали из левого бокового кармана серый бумажник крокодиловой кожи…

— Да-да, конечно, — пробормотал гражданин Полуэктов, испуганно глядя на молодого человека.

Такие удивительные случаи впоследствии не раз повторялись.

Однако Александру Алехину не довелось закончить школу кинематографии. В первоначальной стадии ее работы возникало много организационных неурядиц, занятия переносились в другие здания и вообще порой надолго прерывались. Появилось свободное время, и Алехин, разумеется, использовал его для любимого занятия — шахмат.

Осенью 1919 года московские шахматисты, не имея клуба, встречались на частных квартирах. Особенно радушно их принимал у себя в Большом Афанасьевском переулке Борис Васильевич Любимов, активно участвовавший до революции в различных состязаниях. Здесь вместе с другими ведущими шахматистами столицы нередко бывал и Александр Алехин. Однако частые командировки гостеприимного хозяина, инженера-путейца, вынуждали искать другое пристанище для встреч за шахматной доской. Вскоре основной базой былого шахматного кружка стала квартира Г. Д. Бермана в доме № 23 на Пречистенском (Гоголевском) бульваре. Она была довольно обширной, и здесь проводились матчи, турниры. Наряду с Н. Д. Григорьевым, Н. И. Грековым, Н. М. Зубаревым, Н. М. Павловым-Пьяновым, X. К. Барановым сюда приходили и менее известные московские шахматисты.

Появившись в стенах этой квартиры, вспоминал Владимир Константинович Лезерсон, ставший к 1972 году кандидатом технических наук: «…А. А. Алехин сразу же активно включился в шахматную жизнь. Он почти ежедневно посещал кружок и принимал участие в легких турнирах, в которых почти всегда занимал первые места…»

«Алехин был очень приветливым человеком, без тени гроссмейстерской важности, самовлюбленности. Он охотно играл легкие партии с шахматистами, заведомо уступавшими ему в силе, рассматривал и анализировал партии и отдельные позиции, показывал свои. Как-то он показывал нам свою партию с Дурасом из турнира в Мангейме (1914 г.). Кто-то спросил, как он оценивает силу Дураса. «Ну что же, — ответил Алехин. — Дурас, конечно, очень сильный шахматист, но, когда он играет со мной, я всегда знаю, о чем он думает».

На вопрос, неужели есть такие мастера, играя с которыми Алехин не знает, о чем они думают, последовал ответ: «Конечно. Когда я играю с Ласкером или с Капабланкой, я совершенно не представляю, о чем они думают. Многие их ходы являются для меня откровением…»

В предыдущей главе книги приводился отрывок из очень интересных воспоминаний X. К. Баранова, с которым автор успел побеседовать у него на квартире весной 1979 года. Профессор-востоковед тогда был в преклонном возрасте, тем не менее общение с этим глубоко эрудированным человеком, большим энтузиастом шахмат, оказалось весьма приятно и полезно.

Небезынтересно вернуться к воспоминаниям X. К. Баранова, написанным в 1956 году, и привести еще одну их часть, относящуюся к 1918–1920 годам.

«Алехин как-то легко относился к своим первым призам. Не спортивный успех интересовал его тогда, чувствовалось, что его интересы выше, кругозор шире.

Отмечу две черты характера Алехина… Во-первых, он с равным вниманием и корректностью относился к любому партнеру и всегда готов был терпеливо разъяснять ошибки и показывать глубокие варианты шахматистам любой силы. Мы не чувствовали в нем ни высокомерия, ни невнимательности и всегда получали исчерпывающие ответы на любые вопросы.

Во-вторых, Алехин пытался извлечь пользу из любой, даже блицпартии. Он давал нам несколько очков вперед, что мы называли «духовной форой», но избегал давать вперед пешку или фигуру. Играли без часов, не очень торопясь. И в легких партиях с первокатегорниками Алехин, очевидно, проверял интересующие его варианты. Удивительное впечатление производил показ Алехиным той или иной комбинации из партий блицтурнира. Он немедленно запоминал все, достойное внимания.

В небольшом сеансе «вслепую» Алехин вынужден был отдать фигуру, после чего я считал победу обеспеченной, но, увы, Алехин красивой комбинацией форсировал ничью. Много месяцев спустя Алехин показал в клубе эту не записанную никем комбинацию…»

Этот пример, характеризующий феноменальную шахматную память Алехина, дополняет Н. П. Целиков, припомнивший любопытный случай на ту же тему.

«…Однажды в 1915 году К. Исаев и я, — пишет Целиков, — показали нашу партию Алехину, который ею заинтересовался, но не записал. Через четыре года Алехин по памяти восстановил эту партию, и с его комментариями она была помещена в первом номере «Листка Петрогубкоммуны». Мы же к тому времени совсем забыли, как протекала партия…»

Завершая свои воспоминания о великом современнике, Целиков писал:

«…Алехин был волевым человеком и не упускал случая, чтобы проверить свою волю. Еще в гимназические годы он должен был перенести операцию аппендицита, считавшуюся в то время очень тяжелой. Алехин был встревожен, но усилием воли сумел скрыть свое волнение. Когда я посетил его в лечебнице, он уже был окружен шахматными книгами.

В 1919 году в одном из турниров на частной квартире он играл со мной, несмотря на сильную зубную боль. «Только один я могу играть партию с такой страшной болью», — сказал Алехин. У него хватило выдержки, когда выключили электричество, доиграть партию на лестнице при тусклом свете наружной лампочки.

Он следил за новинками литературы, владел иностранными языками, знал русских и западных классиков, любил театр, кино. Интерес Алехина к театральным постановкам был отчасти вызван дружбой его сестры Варвары с Алисой Коонен. Отсюда особый интерес к Камерному театру.

Но и кино занимало немалое место в досуге Алехина и вызвало его известные попытки испробовать свои силы в новом для того времени искусстве».

Шахматы многое дали Александру Алехину в самом широком жизненном понимании.

«Посредством шахмат я воспитал свой характер, — писал Алехин. — Шахматы прежде всего учат быть объективным. В шахматах можно сделаться большим мастером, лишь осознав свои ошибки и недостатки. Совершенно так же, как и в жизни».

Высоко развитое чувство объективности, можно без преувеличения сказать, всегда было свойственно гениальному русскому шахматисту. Примеров и доказательств тому масса.

Особое место в становлении шахматной жизни в послереволюционные годы занял первый советский чемпионат Москвы 1919–1920 годов. Участвовало в нем 12 сильнейших шахматистов города, а проводился он в той же квартире Г. Д. Бермана на Пречистенском бульваре, 23. Условия для игры были исключительно тяжелыми: часто гасло электричество, квартира из-за отсутствия дров не отапливалась. Играли в пальто и в валенках, но и это не спасало от стужи. «…Мерзли носы, руки и в особенности ноги, — вспоминал А. Ф. Ильин-Женевский, один из организаторов советского шахматного движения, дипломат и партийный работник, знавший эту обстановку по участию в иных здешних состязаниях. — Думая над ходом, приходилось одновременно ногами под столом вытанцовывать польку-мазурку, чтобы вовсе не окоченеть. Но любовь к шахматам была так велика, что никто не роптал, и все спокойно и с большим удовольствием просиживали целые вечера над турнирными партиями…»

Александр Алехин как единственный гроссмейстер среди участников играл в турнире вне конкурса. Он, конечно, явно превосходил других и выиграл все 11 партий. «При этом, однако, он не выказывал никакого пренебрежения к противникам, даже самым слабым, — вспоминал участник чемпионата В. Лезерсон. — Он почти полностью использовал положенное время, тщательно записывал ходы. Сделав ход, Алехин вставал, ходил по комнате и рассматривал положения на досках других участников. В то время у Алехина совершенно не наблюдалось привычки «кружить вокруг противника, как коршун». Или эта привычка появилась у него позднее, или просто противники были не «те»…

Поскольку Алехин участвовал в турнире вне конкурса, звание чемпиона Москвы было присвоено Н. И. Грекову, отставшему с 8 очками от гроссмейстера на солидную дистанцию — в три очка. Третье место занял Н. П. Павлов-Пьянов с 7½ очками, далее были Н. Д. Григорьев — 7, Н. М. Зубарев — 6½ очков. Убедительная победа Александра Алехина в этом турнире была воспринята как само собой разумеющееся, естественное явление.

Примечательно, что в трудные, послереволюционные годы, когда голод, холод и другие лишения, казалось бы, должны сковать инициативу творческой интеллигенции, в том числе и шахматистов, они продолжали изыскивать все новые, невероятные идеи. Так, в 1919 году группа московских активистов при горячем участии Алехина разрабатывала план создания «Шахматной студии». Мыслилось организовать массовое обучение шахматной игре с перспективой значительного повышения уровня квалификации ведущих шахматистов. Однако осуществить эту идею не удалось из-за тяжелейших материальных условий. Возможно, тут сказались и перемены в служебной деятельности Александра Алехина, его внезапная тяжелая болезнь.

В процессе исследовательской работы по поиску и сбору материалов для рукописи автор книги ознакомился с фондами целого ряда архивов. Найденные там документы позволяют полнее рассказать о жизни и служебной деятельности Александра Алехина в 1919–1921 годах и снять почти все так называемые белые пятна в его биографии. Из архивных документов явствует, что в декабре 1919 года Алехин уволился из Первой Государственной школы кинематографии и отправился вместе с Данишевским (видимо, руководителем какой-то службы) в Харьков для работы в Военно-санитарном управлении Харьковского округа. Там он заболел сыпным тифом, что в то время было нередким явлением. После выздоровления Алехин, начиная с февраля 1920 года, несколько раз направлялся Данишевским в командировки из Харькова в Москву с отчетами, а 9 мая 1920 года был переведен в родной город на работу по специальности.

Ровно девять месяцев — с 13 мая 1920 года по 13 февраля 1921 года — Александр Александрович Алехин работал в Москве, занимая должность следователя Центрального следственно-розыскного управления Главного управления милиции, или, сокращенно, Центророзыска. Вспомним, что по образованию он был юристом.

Его заявление о приеме на работу написано на листе ученической тетради размашистым, неровным почерком с соблюдением старой орфографии:

Центророзыск занимался раскрытием наиболее тяжких уголовных преступлений, совершаемых в то время в России. А созданная в этом учреждении бригада «Мобиль» успешно провела тогда операцию по возвращению похищенного из Московского Кремля «Алмазного фонда», состоявшего из трудно оценимых исторических драгоценностей и шедевров ювелирного искусства.

Но сам Александр Алехин, как показало изучение документов Государственного архива России, не участвовал в этих и других оперативных мероприятиях Центророзыска, а выполнял обязанности следователя дежурной части, находившейся в Гнездниковском переулке.

Руководитель Центрального регистрационно-дактилоскопического бюро этого учреждения врач Петр Сергеевич Семеновский (кстати говоря, сын православного священника, закончивший Московскую Духовную семинарию и медицинский факультет Юрьевского университета, человек широчайшей образованности и не состоявший при этом ни в каких политических партиях) рассказывал о совместной работе с Алехиным. В молодом следователе он находил широко эрудированного собеседника. Алехин хорошо знал юриспруденцию, историю, литературу, свободно и занимательно говорил на эти и другие темы, но особенно преображался, когда речь заходила о шахматах. О них он говорил с вдохновением и мог с увлечением беседовать часами.

Нередко Семеновский играл с Алехиным в шахматы, — «если можно так назвать борьбу льва с муравьем», — смеялся он, вспоминая об этом. Около играющих очень часто собирались болельщики из числа сотрудников уголовного розыска. Их поражала способность Алехина играть вслепую, не глядя на шахматную доску.

К исполнению служебных обязанностей Алехин относился весьма добросовестно, был скромен, тактичен, вежлив. Присущая ему удивительная память подчас помогала его коллегам распутать то или иное уголовное дело. Так, например, в научной работе И. Крылова и А. Бастрыкина «Розыск, дознание, следствие», вышедшей в 1984 году, приводится такой случай:

…Заглянув однажды в дежурную комнату, Алехин услышал разговор дежурного с задержанным, назвавшимся Бодровым Иваном Тихоновичем.

— Как вы сказали, ваша фамилия? — переспросил Алехин.

— Бодров, — повторил тот. — А что?

— Вы не Бодров, а Орлов! — возразил Алехин. — И зовут вас не Иван Тихонович, а Иван Тимофеевич!

Задержанный удивленно воззрился на Алехина:

— На пушку берете! Не на того напали!

— Два года тому назад в военкомате, где я вас встретил, вы назвались Иваном Тимофеевичем Орловым, — сказал Алехин. — Вы готовились к медицинскому осмотру, на груди у вас был золоченый крестик на тонкой цепочке из белого металла, под ним была небольшая родинка.

Задержанный замер. Когда дежурный расстегнул у него ворот рубашки, все, кто находился в комнате, увидели на груди и золоченый крестик на цепочке, и маленькую родинку.

Следствие установило, что этот человек действительно был Орловым, рецидивистом, сбежавшим из заключения.

Алехин помнил по учетным альбомам, доставшимся от царской сыскной полиции, сведения о многих преступниках, хотя сам их лично никогда не видел.

Бесценным для милиции оказался и дар Алехина-полиглота, владевшего тремя европейскими языками. Именно на него была возложена переписка, которую милиция вела через Наркомат иностранных дел с иностранцами, ищущими в России следы родных и близких.

Хорошая языковая практика и отменная работоспособность позволили Александру Александровичу совмещать работу в Центророзыске с исполнением обязанностей переводчика Коминтерна. Он был зачислен с 15 марта 1920 года по 2 апреля 1921 года в организационно-информационный отдел этого учреждения. Свои знания иностранных языков ему приходилось использовать при работе с документами и литературой, а также на совещаниях, митингах.

Заполняя анкету в Коминтерне, Алехин указал, что он переводчик: говорит, читает, пишет на французском, немецком и английском языках, женат, от службы в армии освобожден по болезни сердца. В Коминтерн вступил в июне 1920 года по рекомендации В. Н. Руссо — начальника Управления Всевобуча Московского военного округа, кандидат РКП с августа 1920 года. Дата заполнения анкеты Алехиным 14 марта 1921 года.

Из служебной переписки, сохранившейся в архивном деле А. А. Алехина, видно, что в декабре 1920 года он сопровождал экскурсию иностранных делегатов в качестве переводчика, а после возвращения из поездки жил в общежитии Коминтерна «Люкс» (ныне гостиница «Центральная» на Тверской улице), в комнате № 152.

Весной 1920 года стараниями Центрального управления Всевобуча был организован первый в послереволюционной Москве шахматный клуб. Он размещался на втором этаже углового дома по Камергерскому переулку и Большой Дмитровке, широко ныне известного по магазину «Педагогическая книга», и занимал просторную квартиру из шести больших светлых комнат, хорошо отапливаемых в зимнее время, с двумя балконами. Открытию клуба 23 мая был посвящен сеанс одновременной игры Александра Алехина. Ему противостоял сильный состав, в основном шахматисты, имевшие первую категорию. Тем не менее из 38 партий Алехин выиграл 33, свел вничью 5 и не потерпел ни одного поражения.

Позднее Алехин нередко посещал новый шахматный клуб и, в частности, в августе 1920 года с интересом наблюдал за игрой участников турнира второй категории.

Примерно в это время в журнале Центрального управления Всевобуча «К новой армии» появился шахматный отдел под редакцией А. Ильина (Женевского). В одном из его номеров была помещена задача Александра Алехина, скомбинированная им вслепую еще в 1914 году. Он понимал, что задача далека от совершенства, но ему была глубоко симпатична сама идея композиции.

Стремление к глубокому проникновению в каждую конкретную позицию и поиску новых путей всегда было свойственно Алехину. Это подтверждает, в частности, интересный случай из его шахматной практики, рассказанный в одной из статей известного историка шахмат Николая Ивановича Грекова.

«…В 1920 или 1921 году, точно не помню, Алехин играл в Москве серьезную партию с сильным противником. В известный момент партии, когда его противник думал над ходом, Алехин сказал мне (я был в числе зрителей): «Таким-то способом я могу получить преимущество, но мне хочется поупражняться в ладейном эндшпиле, и я разменяюсь». И вот ради тренировки он сознательно отказался от продолжения, сулившего выигрыш, и пошел на сложный неопределенный эндшпиль».

С 4 по 24 октября 1920 года шахматный клуб стал ареной состязаний первой Всероссийской шахматной Олимпиады, организованной усилиями Центрального управления Всевобуча. От этой Олимпиады и ведется счет нынешних чемпионатов Советского Союза, а затем России по шахматам.

Подготовка и проведение Олимпиады потребовали немалого труда от организационного комитета, в состав которого наряду с Александром Ильиным-Женевским, Николаем Грековым, Николаем Григорьевым входил и Александр Алехин. Особенно тяжело решались вопросы с обеспечением участников соревнования питанием.

В программе первой Олимпиады было четыре турнира. Чемпионат страны, в котором участвовали 16 сильнейших шахматистов России, проводился в дневное время, а три побочных турнира, где играли 27 любителей, — по вечерам. И если помещение для игры не вызывало ни у кого претензий, то питание участников было очень скудным. «Но, несмотря на эти невзгоды, шахматисты не унывали, борьба была боевая и партии турнира получились интересными», — вспоминал спустя 30 лет Левенфиш.

Наибольшее внимание привлек турнир с участием пяти мастеров — А. Алехина, Б. Блюменфельда, Г. Левенфиша, А. Рабиновича, И. Рабиновича. С ними вместе состязались еще 11 сильнейших первокатегорников — все они представляли 8 городов.

Первый советский чемпионат страны проходил под знаком превосходства Александра Алехина, он лидировал на протяжении всего турнира. Из 15 партий его победой закончились 9 и лишь в 6 поединках он сделал ничьи. Многие участники, конечно, хотели иметь другой результат во встречах с Алехиным, но он всегда, подчас довольно виртуозно, находил возможности для отражения инициативы партнеров.

Превосходство аналитических способностей Алехина проявлялось и при изучении позиций отложенных партий в домашней обстановке. Так, например, партия Алехина с Ильиным-Женевским была отложена в пешечном окончании, которое все участники турнира расценивали как безнадежное для Алехина. Ко всеобщему удивлению, Алехин пришел на доигрывание в веселом настроении. Оказывается, при домашнем анализе он нашел скрытый путь к спасению и добился ничьей, чем немало огорчил конкурентов.

«Алехин был тогда уже первоклассным гроссмейстером. Его победа в Олимпиаде была вполне убедительной», — писал Г. Я. Левенфиш, завоевавший третий приз с 10 очками. А второй приз получил П. А. Романовский, партнер Алехина еще по Всероссийскому турниру любителей 1909 года. У него на сей раз оказалось 11 очков, на очко меньше, чем у Алехина, но он выполнил норму мастера.

Процедура награждения победителей Олимпиады состояла как бы из двух частей. Вначале, в присутствии всех участников соревнования, Александру Алехину был вручен от устроителей Олимпиады почетный приз — китайские шахматы из слоновой кости на шарах. А затем все призеры, в порядке занятых мест, приглашались в отдельную комнату, где находились художественные серебряные предметы. Они были получены организаторами турнира в ломбарде из конфискованных ценностей, принадлежавших уехавшим за границу эмигрантам. Каждый призер сам выбирал понравившийся ему предмет.

Первым туда вошел Алехин, вернувшийся вскоре с какой-то объемистой вазой в руках. «Кажется, в весе я не ошибся», — пошутил он, улыбаясь. За ним последовал Петр Романовский, затем — Левенфиш… Призерам были вручены также аттестаты (дипломы), нарисованные на плохой бумаге. Напечатать их в типографии тогда не представлялось возможным.

Старший брат Александра Алексей Алехин также участвовал во Всероссийской Олимпиаде 1920 года, но в побочном турнире. Ему удалось, после поделивших первые два места К. Выгодчикова и М. Кляцкина, набравших по 6 очков из 8, занять третье место с 5½ очками и опередить несколько сильных первокатегорников.

«Торжественное вручение призов состоялось в концертном зале, в котором некогда блистали выдающиеся московские артисты, — вспоминал Алехин. — …А после взору неожиданно предстали — о чудо! — чай и яблочные пирожные из настоящей крупчатки, что подействовало на всех нас как вдохновляющий заключительный аккорд шахматной олимпиады».

Из побед первого чемпиона Советской России по шахматам Александра Алехина приводим в заключительной части книги одну, включенную им в сборник своих лучших партий.

Возможно, вскоре после победного окончания Всероссийской Олимпиады 1920 года Александр Алехин посетил места, памятные ему с детства. Просматривая книгу Г. Мюллера и А. Павельчака «Гений шахмат Алехин», изданную на немецком языке в 1953 году в Западном Берлине (эта книга была подарена мне гроссмейстером Саломоном Михайловичем Флором в 1981 году), автор встретил, может быть, один из последних снимков Алехина в России.

Подпись под снимком гласила, что он сделан в 1920 году. Но у какого конкретного дома, где расположено это здание и кому именно принадлежало, сохранилось ли оно и насколько часто там бывал, а может, и жил Алехин?

Поиск ответов на эти вопросы потребовал времени, усилий. В конце концов, с помощью исследования литературы и личного осмотра на месте удалось установить, что Алехин был сфотографирован у фасада особняка, принадлежавшего до Октябрьской революции 1917 года Прохоровым. Он находится в Москве на Пресне в Большом Трехгорном переулке. Здесь семья Алехиных часто бывала начиная с конца XIX века, навещая жившую там какое-то время Анну Александровну Прохорову — бабушку Александра Алехина. А постоянно этот особняк занимала семья Сергея Ивановича Прохорова, приходившегося братом Анисье Ивановне, матери Александра Алехина. Жена Сергея Ивановича — Анна Сергеевна — была, напомню, крестной матерью Александра Алехина.

Отца Алехина в этот особняк приводили не только родственные, но и производственные дела. Ведь он в 1888–1892 годах и затем с 1899 года, после кончины Сергея Ивановича Прохорова, входил в состав правления «Товарищества Прохоровской Трехгорной Мануфактуры», был одним из его директоров, а также попечителем начальной фабричной школы.

Понятно, что Александр Алехин на протяжении 29 лет своей жизни в России очень часто бывал в этом особняке. Не исключено, что именно здесь, на семейном совете, предопределялись важные вехи его биографии — поступление в 1902 году в мужскую классическую гимназию Л. И. Поливанова, а в 1911 году — в Императорское Санкт-Петербургское училище правоведения. Может быть, здесь поощрялось или порой сдерживалось страстное увлечение юного Саши Алехина шахматной игрой…

Во всяком случае, с особняком Прохоровых в Большом Трехгорном переулке у Алехина было связано многое. И поэтому, конечно, не случайно именно у этого московского здания он захотел в 1920 году сделать памятный снимок.

Небезынтересно, у кого в тот момент находился в руках фотоаппарат? Может быть, у швейцарской журналистки Анны-Лизы Рюэгг, приехавшей в Москву в командировку в октябре 1920 года. С ней Александр Алехин общался в качестве переводчика Коминтерна. Ведь Рюэгг владела теми же языками, что и Алехин: немецким, французским, английским. Она была общественной деятельницей, состояла в социал-демократической партии. 16 ноября 1920 года ее принимал В. И. Ленин.

Зимой 1920/21 года Алехин и Рюэгг вместе участвовали в коллективной железнодорожной поездке делегатов и гостей Коминтерна по городам Сибири, Урала и Центральной части России. Программа поездки была весьма насыщенной: посещение заводов и фабрик, встречи с рабочими, участие в митингах… Вероятно, этот период сблизил Александра Алехина с энергичной, миловидной, невысокого роста Анной-Лизой Рюэгг, и они решили связать свои судьбы.

Судя по ответам Рюэгг на анкету Коминтерна от 15 ноября 1920 года, более всего в советской жизни ее интересовали вопросы материнства и младенчества. Наверное, это свидетельствует о большом желании 42-летней Анны-Лизы устроить свою личную жизнь: выйти замуж и обрести ребенка. И, вероятно, для достижения этой цели она все сделала, чтобы привлечь внимание Александра.

15 марта 1921 года брак Алехина и Рюэгг был зарегистрирован в Москве. При его оформлении, отвечая на соответствующие вопросы, Александр Алехин написал: разведен первым браком, этот брак у него второй. Анна-Лиза Рюэгг ответила: девица, брак первый, фамилию она принимает своего мужа — Алехина. Документ, подтверждающий это событие, автором книги найден в архивах загса, а анкета Анны-Лизы Рюэгг — в Центральном партийном архиве.

Новобрачные поселились в гостинице «Люкс» на Тверской улице. Через пять недель Алехин получил из Наркомата иностранных дел уведомление следующего содержания:

«Народный комиссариат Иностранных дел не встречает препятствий к проезду в Латвию через Себеж гражданина Алехина Александра Александровича, что подписью и приложением руки удостоверяется.

Заместитель Народного Комиссара Карахан

№ 01139 —29 IV — 21 года».

Получение этого документа придало жизни Алехина новый импульс. Требовалось срочно завершить кое-какие дела, повидаться с родственниками и друзьями — шахматными партнерами, проститься. Ведь неизвестно, когда доведется встретиться вновь…

Сборы в дальнюю дорогу заняли немного времени. Все имущество уместилось в несколько чемоданов. Особенно бережно Александр упаковал вазу, пожалованную ему, победителю Всероссийского турнира любителей 1909 года, императором Николаем II.

На Виндавский (с 1946 года — Рижский) вокзал молодоженов провожали Алексей и Варвара Алехины. Говорили сбивчиво, взволнованно. А когда поезд отправился, из глаз сестры потекли слезы.

Сидя с женой в купе, Александр всматривался в покрытые свежей зеленью подмосковные лужайки и рощи, вспоминая былые поездки в Покровское-Глебово и в воронежское имение «Красная долина», лица родных и друзей, какие-то эпизоды… Все это теперь уходило в прошлое. Впереди была неизвестная, но манящая встречами с маститыми шахматными маэстро жизнь.

Вскоре, 11 мая 1921 года Александр Алехин вместе с женой, швейцарской подданной, был в Риге. Там 13 и 20 мая он провел во Втором шахматном обществе на Бл. Невской, 28, квартира 3, сеансы одновременной игры, как обычно, с превосходным результатом: из 54 партий он проиграл только две.

Из Риги Алехин с супругой направились в Берлин, откуда Анна-Лиза поехала домой в Винтертур, а Александр — в Париж. Больше он уже никогда в Россию не возвращался, хотя всегда интересовался ее жизнью, считал себя русским гроссмейстером.

Возможно, у читателей появятся вопросы, вызванные исключительно трудным решением Александра Алехина. Покинуть Родину — на такой душевный надлом пойдет далеко не каждый человек, и, надо полагать, Алехин мучительно переживал расставание с Россией.

Как объяснить и понять его решение?

Безусловно, при советской власти Алехин чувствовал себя, мягко говоря, порой неуютно. И хотя он никогда не кичился своим дворянским происхождением и поддерживал с окружающими его людьми ровные отношения, тем не менее потеря прежнего положения в обществе, несомненно, тяготила его. То, что он был сыном достойных родителей: отца — члена Государственной Думы, предводителя дворянства Воронежской губернии, радетельного землевладельца и одного из директоров крупнейшего в России текстильного предприятия; матери — совладелицы этого предприятия, после Октябрьской революции 1917 года обратилось в грозный укор ему. Прекрасное образование, полученное в Московской гимназии Л. И. Поливанова и в Императорском Санкт-Петербургском училище правоведения, теперь в глазах некоторых подчеркивало его принадлежность к аристократии, отодвигало вместе с иными представителями творческой интеллигенции на обочину новой жизни. Революция лишила Александра Алехина, его родных, как и многих других наших соотечественников, почти всяких средств к существованию.

Испив эту горькую чашу, немало прекрасных людей вынуждены были в годы революции эмигрировать из России на чужбину или вступить в яростную схватку с новой, неведомой и враждебной властью в гражданской войне.

Были и те, кто остался в России, пытался найти свое место в новом государстве. К ним, несомненно, принадлежал и Александр Александрович Алехин. Он отдавал свои профессиональные знания Советской России — работал юристом, переводчиком и даже вступил кандидатом в члены Российской Коммунистической партии (РКП). Но над ним, глубоко порядочным человеком, далеким от политики, постоянно висела страшная угроза расправы за несодеянные им преступления. Дважды он подвергался серьезной опасности со стороны ЧК. В апреле 1919 года Алехин несколько дней провел в застенках одесской тюрьмы по анонимному навету с совершенно непредсказуемым исходом расследования. Невиновность Алехина была очевидна, и его освободили из-под ареста, предложив даже работу в Губисполкоме.

Проходит полтора года и опять, теперь уже наивысшая организация этой системы — Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией 16 ноября 1920 года заводит на Алехина дело за № 228. Начало ему положила телеграмма из Одессы: «У тов. Лациса от тов. Тарасова получена была подлинная расписка шахматиста Алехина от Деникинской контрразведки в бытность его в Одессе на сумму около 100000 рублей. Адрес Алехина полтора месяца назад, Тверская ул, гостиница «Люкс», Москва. В прошлом году он выехал из Одессы сюда. В настоящее время в Москве следователь Уголовно-Следственной комиссии. Живет на 5–6 этаже. Приметы; выше среднего роста, худой, очень нервный, походка нервная, лет 30–34, найти можно через клуб шахматистов. Сообщил бывший председатель ГЧК Одессы».

Возникли активная служебная переписка в стенах ВЧК и обмен депешами с Одесской ГубЧК. Следствие развертывалось по сценарию политического сыска с привлечением тайной агентуры. В донесениях с грифом «Совершенно секретно» разведчик № 7, ведущий наблюдение за Алехиным, подтвердил его место жительства (уточнив лишь, что он занимает комнату № 164) и приметы, назвав возраст 27 лет.

Однако председатель и секретарь Одесской ГубЧК на запросы ВЧК по существу содержания поступившего доноса отвечали: «Телеграмма ваша для нас непонятна. Просим пояснений». Но дополнить запросы сотрудникам ВЧК было нечем. Они ждали подтверждений как раз оттуда, из Одессы, где находился неведомый автор провокационной телеграммы.

Тщательная проверка завершилась 21 февраля 1921 года допросом Александра Александровича Алехина, в процессе которого он собственноручно подробно ответил на все вопросы следователя. Перечислил все, чем занимался с октября 1918 года и что уже известно читателям этой книги.

По существу обвинения написал:

«II. На вопрос, получал ли я в течение 1919 г. какие-либо суммы денег от кого бы то ни было и, в частности, от некоего Тарасова, заявляю, что никаких сумм от кого бы то ни было я в это время не получал.

III. На вопрос о том, знаком ли я с Лацисом или Тарасовым, заявляю, что ни с тем, ни с другим не знаком.

Александр Александрович Алехин, 21/ II — 1921 г.

Допрос снимал (подпись неразборчива)».

Абсурдность обвинений Алехина в антисоветской деятельности не вызывала сомнений, и дело было прекращено. Чекисты и на этот раз сумели разобраться в происках недоброжелателей Алехина.

Казалось, что на этом инцидент исчерпан, клевета отвергнута. Но, как ни странно, папка с этим делом всплыла еще раз на поверхность в конце сентября 1938 года. Вероятно, это было вызвано тем, что именно в 1938 году лидер советских шахматистов Михаил Ботвинник обратился к руководству СССР за разрешением встретиться во время турнира в Голландии с Алехиным и прозондировать почву относительно проведения с ним матча на первенство мира. Такую санкцию, как мы увидим позже, Ботвиннику удалось получить, несмотря на противодействие некоторых влиятельных лиц.

Сотрудники двух отделов Первого управления НКВД СССР еще раз внимательно просмотрели дело 1921 года и, не найдя там ничего, порочащего Алехина, отправили папку в недра Центрального архива.

И вот теперь, когда мы знаем, что Алехин дважды подвергался очень опасным встречам с органами ЧК по клеветническим сигналам, вполне естественно приходит мысль: а мог ли он жить и трудиться спокойно, не ожидая из-за угла новой угрозы? Ведь кто-то явно жаждал кровавой расправы.

И последний аргумент, поясняющий мотивы выезда Алехина за рубеж, хотя этот довод по значению, вероятно, должен быть назван первым, основополагающим.

Александр Александрович Алехин беспредельно любил шахматы и без них не представлял жизни. В России он вырос и сформировался как выдающийся гроссмейстер, один из очевидных претендентов на первенство мира. Для дальнейшего роста ему требовалась систематическая практика: встречи за шахматной доской с сильными партнерами, участие в турнирах с первоклассным составом участников. Но всего этого в Советской России 1917–1921 годов не было — страну продолжали сотрясать социальные бури, голод и нищета совершенно исключали надежды на появление условий для командировок на международные турниры и организацию состязаний в России с приглашением лучших зарубежных шахматистов.

Оставался единственный путь для шахматного совершенствования, в том числе — во славу России — и Александр Алехин встал на него.