Александр Благословенный

Глава 8 ПОХОДЫ ВО ФРАНЦИЮ

Главная армия медленно, восемью колоннами, шла южными провинциями Франции. Армия Блюхера шла быстрее и 15 января 1814 года заняла главный город Лотарингии Нанси, лежащий на северо-востоке страны.

Хотя погода была по-прежнему скверная, Александр большую часть времени ехал верхом. Приучив себя не бояться простуды и хорошо закалившись с детства, он ехал без шинели, в одном мундире, чаще парадном, и очевидцы утверждали, что казалось, будто не на войне проходит всё это, а едет русский император на какой-то весёлый праздник.

Останавливаясь на ночлег, Александр принимал представителей местных властей и, как правило, очаровывал их своим совершенно свободным и даже изысканным французским языком, которым он владел лучше корсиканца Наполеона, ласковым обращением и обещанием своего покровительства.

Однако столь идиллические и мирные картины не отражали истинного положения в Главной квартире. А дело в том, что три монарха и Шварценберг находились в постоянных распрях и никак не могли договориться о согласованных действиях против Наполеона.

Все они двигались вместе с Главной квартирой, останавливались в одном и том же месте и постоянно сносились друг с другом.

Нередко случалось, что Александру среди ночи доставляли срочные и важные донесения, и он, прочитав их, вставал с постели, быстро одевался и под дождём и снегом спешил к Францу, Фридриху-Вильгельму или Шварценбергу, чтобы обсудить и принять решение. Он, не чинясь, входил в занятые ими дома и, сев на край постели, ждал, пока кто-либо из них прочтёт донесение и выскажет своё мнение.

10 января Главная квартира остановилась в Лангре — городе, лежащем в водоразделе рек Сена и Сона. Здесь впервые Париж из далёкого стратегического пункта стал осмысливаться как близкая и ощутимая реалия, до которой осталось шесть суточных переходов.

Сюда, в Лангр, по приглашению Александра приехал Лагарп, и их встреча после двенадцатилетней разлуки была необычайно тёплой.

Здесь же союзники вновь стали обсуждать вопрос: следует ли воевать дальше или же выставить перед Наполеоном требование возвратиться в границы 1792 года?

Сошлись на компромиссе — требования предъявить, но продолжать войну дальше, пока Наполеон не откликнется на их миролюбивый призыв. Было даже предложено место переговоров — город Шатильон.

Наполеон согласился на открытие мирного конгресса, назначив своим представителем министра иностранных дел Франции А. Коленкура. Интересы России представлял граф А. К. Разумовский, бывший с 1807 года в отставке, но в 1813 году приглашённый Александром в свою свиту советником по вопросам внешней политики.

Выбор Александра не был случайным: Разумовский находился на дипломатической службе тридцать лет, из них пятнадцать — русским послом в Австрии. Именно он сделал очень многое для того, чтобы Австрия стала союзницей России в борьбе против Наполеона. Его отношения с канцлером Австрии Меттернихом и прекрасное знание реалий и подводных камней внешней политики венского двора были хорошим подспорьем в грядущих переговорах.

Представителем Австрии был назначен граф И. Стадион, Пруссии — барон Вильгельм Гумбольдт, философ, языковед, старший брат великого путешественника и естествоиспытателя Александра Гумбольдта. Интересы Англии защищали дипломаты Дж. Абердин, У. Каткарт и Ч. Стюарт.

Александр, противившийся созыву Шатильонского конгресса, дал Разумовскому инструкции затягивать организацию переговоров, не подписывать ни одного документа без его согласия.

Споры в Лангре шли около недели. И в тот день, когда они завершились, в ночь на 17 января, Александр получил извещение, что Наполеон начал наступление на Силезскую армию Блюхера.

Она отступила, сражение происходило под Бриенном, где Наполеон с десяти до пятнадцати лет учился в военном училище.

Армия Блюхера отошла на шесть вёрст к деревне Ла-Ротьер, возле которой к ней присоединилась часть Богемской армии. Здесь 20 января собралось около 40 тысяч французских войск и 72 тысячи союзных (из них 27 тысяч — русских). Начавшееся сражение закончилось отступлением войск Наполеона, потерявших 6 тысяч человек и 63 орудия.

В сражении при Ла-Ротьере в союзных армиях, где было великое смешение языков и мундиров и где союзники, ошибившись, могли принять своего за чужого, было приказано всем солдатам, унтер-офицерам, офицерам и генералам надеть на левый рукав отличительную белую повязку.

Однако это, казалось бы, далёкое от политики нововведение тут же было совершенно произвольно истолковано французами. Они решили, что белая повязка, повторяющая белый цвет Бурбонов, свидетельствует о намерении союзников вернуть ненавистную династию на трон Франции.

Сражение при Ла-Ротьере произошло из-за настойчивых требований Александра, желавшего военным успехом укрепить дипломатические позиции союзников на предстоящем конгрессе в Шатильоне.

Австрийцы же, и в меньшей степени пруссаки, неохотно согласились на это и потому не воспользовались одержанной победой, не преследовали неприятеля и на две недели потеряли армию Наполеона, почти так же, как он сам потерял после взятия Москвы армию Кутузова.

В довершение всего, по настоянию Шварценберга, наконец было принято решение о раздельном наступлении Богемской и Силезской армий на Париж. Одна из них должна была идти долиной Сены, другая — долиной Марны.

Наполеон тотчас же воспользовался этим и, имея 35-тысячную армию, напал на Блюхера. Несмотря на то что у старого фельдмаршала было в полтора раза больше войск, Наполеон нанёс ему четыре поражения подряд. 29 января — у Шампобера, 30-го — при Монмирале, 31-го — у Шато-Тьери и 2 февраля — у Бошана и Этожа.

Армия Блюхера, потеряв 15 тысяч человек и 50 орудий, была ослаблена и деморализована, а победы над ней резко подняли дух французских солдат. Наполеон издал 31 января воззвание к французскому народу о немедленном создании всеобщего народного ополчения. Уроки Испании и России не прошли для него даром.

В то время как Блюхер терпел одно поражение за другим, Шварценбсрг неподвижно стоял с Богемской армией возле города Троа.

26 января он расположил армию на зимние квартиры в самом Троа и его окрестностях, не вняв просьбе Александра двигаться дальше. Как скоро выяснилось, Шварценберг получил секретную инструкцию австрийского правительства ни в коем случае не переходить Сены.

Затем Шварценберг составил план, согласно которому Богемская армия должна была действовать на двух расходящихся направлениях, прикрывая тремя отрядами мосты через Сену, а остальными силами маневрируя по направлению к Фонтенбло и Сансу. Наполеон ответил тем, что приказал маршалам Виктору и Удино отступить за реку Иер и остановиться с их двумя корпусами численностью в 40 тысяч человек в двух переходах от Парижа, а сам, оставив Блюхера в покое, пошёл к ним на соединение и 5 февраля перешёл в наступление против Богемской армии.

Марш Наполеона был стремительным: его гвардия прошла девяносто вёрст за тридцать шесть часов, а кавалерия шла день и ночь почти без привалов.

Несмотря на то, что и после соединения со своими маршалами у Наполеона было в два раза меньше сил, чем у Шварценберга, австрийский фельдмаршал отступил, и 12 февраля Главная квартира оставила Троа.

Прежде чем это случилось, три союзных монарха и Шварценберг собрались на военный совет и после недолгих споров решили отступать, предварительно направив начальнику штаба Наполеона маршалу Бертье предложение о перемирии.

Меж тем мирный конгресс в Шатильоне собрался ещё 25 января, однако с самого начала переговоров стало ясно, что его решения будут зависеть от успехов или неудач противоборствующих сторон.

В тот же день, когда союзники оставили Троа, в город вступила гвардия Наполеона, возглавляемая им самим. Тогда же в Люзиньи начались переговоры о перемирии, но они ни к чему не привели и были прерваны 21 февраля, что косвенно подтверждало грядущую неудачу конгресса в Шатильоне.

Ещё за неделю до переговоров в Люзиньи, 13 февраля, в Бар-Сюр-Об состоялся военный совет союзников. Он был вызван тем, что Богемская армия пришла в совершеннейшее расстройство: дисциплина упала, шайки голодных мародёров грабили мирное население. Александр потребовал остановить гибельное и бессмысленное отступление и перейти в наступление, которое способствовало бы повышению морального духа войск.

— Если моё требование не будет исполнено, — сказал Александр, — то я отдалюсь от главной армии со всеми находящимися в ней русскими войсками, соединюсь с Блюхером и пойду на Париж.

Александр обратился к Фридриху-Вильгельму с вопросом: помогут ли пруссаки ему в этом намерении?

Прусский король поддержал Александра. Австрийцам не оставалось ничего другого, как поддержать русского императора.

В результате этого армия Блюхера стала главной, а армия Шварценберга — вспомогательной, в задачу которой входило поддержать русских и пруссаков, как только они пойдут вперёд.

После этого Александр уехал в город Шомон, где 17 февраля по его настоянию союзники подписали договор, обязавшись в течение двадцати лет сохранять верность взаимным обязательствам против общего врага, выставляя по 150 тысяч человек австрийских, русских и прусских войск. Англия же обязалась ежегодно давать на их вооружение и содержание по пяти миллионов фунтов стерлингов ежегодно.

Всё это время Наполеон метался между армиями Блюхера и Шварценберга, нанося им попеременно один удар за другим. Однако этим ударам было далеко до прежних: союзники иногда чуть пятились, иногда оставались на поле боя, но всё же упорно шли на Париж.

Неотвратимое падение Парижа заставило активизироваться тех французов, которые были готовы переменить ориентацию и пожертвовать Наполеоном для спасения самих себя и сохранения своих привилегий при новом правительстве.

Во главе этих людей оказался бывший министр иностранных дел Франции Ш. Талейран.

5 марта Александр выехал из Троа в Арси, где размещался штаб Шварценберга. Он потребовал свести воедино разбросанные корпуса Богемской армии и начать наступление.

Как раз в это время безрезультатно закончился Шатильонский конгресс, и исход войны стал зависеть только от силы оружия.

Не теряя ни часа, Наполеон подошёл к Арси и смело вступил в бой против 100-тысячной армии Шварценберга, имея в своём распоряжении лишь 30 тысяч человек. Несмотря на недостаток сил, он всё же сумел избежать поражения и умело отступил за реку Об.

Спасая Париж, Наполеон пошёл к Витри, а затем к Сен-Дизье, надеясь, что армии союзников пойдут за ним и не станут двигаться к Парижу.

Однако Александр полагал, что самое главное теперь — взятие Парижа, и на военном совете с русскими генералами Барклаем, Дибичем и Толем 12 марта принял решение идти на Париж.

Днём раньше австрийцы направили армию Шварценберга на преследование Наполеона, и, когда у Александра военный совет закончился, австрийские войска уже шли по дороге к Витри.

Александр со своим штабом догнал Шварценберга, вместе с которым ехал и прусский король, остановил их и, разложив перед ними карту, сумел убедить и того и другого в правильности своего плана.

Шварценберг тут же послал приказы всем корпусам Богемской армии изменить направление движения и идти на Париж.

Для того чтобы ввести Наполеона в заблуждение, вслед его войскам, уходившим к Сен-Дизье, был послан крупный кавалерийский отряд под командованием генерала Винценгероде. Ему было приказано высылать вперёд квартирмейстерские команды для мнимого поиска квартир союзным монархам.

А тем временем 13 марта союзники начали наступление на Париж. В этот же день их кавалерия при деревне Фер-Шампенуаз нанесла стремительный удар по корпусам Мармона и Мортье, шедшим на соединение с главными силами Наполеона. 23 тысячи французских пехотинцев при 82-х орудиях были атакованы 16-ю тысячами кавалеристов, которыми командовал Барклай-де-Толли. Французы, выдвинув вперёд артиллерию, встали в огромное, ощетинившееся штыками каре.

Предложение сдаться они отвергли и были смяты и изрублены русскими кирасирами, драгунами и уланами.

В это же время севернее Фер-Шампенуаза 2-й кавалерийский корпус под командованием генерал-лейтенанта барона Ф. К. Корфа атаковал пехотные дивизии генералов Пакто и Аме и разбил их.

Александр лично руководил этим боем. Как и солдаты Мармона и Мортье, дивизии Аме и Пакто встали в каре и тоже отказались сдаться.

Русская кавалерия начала беспощадную рубку пехоты. Александр, видя это и желая прекратить кровопролитие, отдал приказ прекратить бой, но в пылу борьбы офицеры не могли остановить своих подчинённых.

Тогда Александр, подвергая себя опасности, сам въехал в погибающее французское каре, окружённый лейб-казачьим полком. Резню удалось прекратить.

Остатки французских войск из-под Фер-Шампенуаза отошли к Парижу. По их следам армии союзников двинулись на столицу Франции.

В авангарде русских войск шёл конный гренадерский корпус Н. Н. Раевского. «Встретившись под Арисом (Арси-Сюр-Об. — Примеч. авт.) с армиею Бонапарте, после кровопролитной битвы Раевский входит в город на пятах неприятеля и преследует его на Витри, — писал будущий декабрист полковник М. Ф. Орлов. — Потом, переменив свой фронт, он атакует у Фер-Шампенуаза корпуса Мармона и Мортье, заставляет их поспешно отступить и после нескольких переходов является первый в виду гордой столицы Франции»[208].

Вечером 17 марта Александр и его свита остановились на ночлег в замке Бонди, в семи вёрстах от Парижа. 100 тысяч союзных войск (из них 63 тысячи русских) встали у стен города. Кроме того, 70 тысяч союзных войск были на подходе — им оставалось менее одного перехода.

Боевой дух союзников был необыкновенно высок и подогревался весьма благоприятными известиями об успехах герцога Веллингтона, вытеснившего французов из Испании и только что занявшего Бордо, и известием об успехе австрийцев, взявших Лион.

На пути союзных войск, приготовившихся к штурму Парижа, лежало множество оврагов, парков, лесов и рощ, а также два больших канала — Уркский и Сен-Дени. С севера Париж окружали высоты и холмы. Наиболее трудными для преодоления были холмы Бельвиля и высоты Монмартра.

Серьёзными препятствиями могли стать Венсеннский замок, расположенный у опушки одноимённого леса, а также несколько массивов толстостенных каменных домов перед дворцами Тюильри, Тильмон и Фонтене.

Наполеон никогда не допускал мысли, что чья-либо армия может когда-нибудь оказаться у стен его столицы, и потому город не был подготовлен к обороне.

Только когда союзные армии уже оказались в опасной близости, парижане стали наспех намётывать земляные брустверы и возводить другие укрепления. Пушки же стали втаскивать на высоты, когда до штурма города оставались считанные часы.

Гарнизон Парижа был относительно немногочислен и имел неоднородный состав. Всего в рядах защитников города было 45 тысяч человек со 145-ю орудиями. В их числе находилось около 12 тысяч национальных гвардейцев, небольшое число рекрутов, кадеты, несколько сот инвалидов.

Наполеон был далеко от Парижа, императрица Мария-Луиза с сыном выехала в Рамбулье, в городе остался брат Наполеона Жозеф, бывший король Испании; он и взял в свои руки оборону города. Однако его положение осложнялось тем, что многие парижане не хотели, чтобы их город подвергся испытанию огнём, и искренне желали окончания бесконечной войны.

На рассвете 18 марта Раевский атаковал неприятеля у Бельвиля, но был остановлен. Барклай послал ему на помощь прусскую и баденскую гвардию, русских гренадер.

В 11 часов утра справа от Раевского появились колонны Блюхера, а вслед за ними — корпус Евгения Вюртембергского.

Барклай приказал начать общую атаку на город и бросил в бой 2-ю гвардейскую пехотную дивизию Ермолова. Наступление завершилось успехом: союзные войска ворвались в Париж.

В то время, когда происходили эти события, вся свита Александра уже была в сёдлах и только ожидала выхода императора. Однако Александр во дворе замка Бонди не появлялся: он беседовал со взятым в плен сапёрным капитаном Пейром.

После получасового разговора с пленным Александр убедился, что парижане в большинстве своём не желают войны и готовы к сдаче. Тогда Александр попросил Пейра поехать к командующему парижским гарнизоном и объявить ему, что русский император требует сдачи Парижа и что он воюет не с Францией, а с Наполеоном.

Вместе с Пейром в Париж поехал флигель-адъютант Александра М. Ф. Орлов.

«Если мы можем приобресть этот мир не сражаясь, тем лучше, — сказал Орлову Александр, — если же нет, то уступим необходимости — станем сражаться, потому что волей или неволей, с бою или парадным маршем, на развалинах или во дворцах, но Европа должна ныне же ночевать в Париже»[209].

Пейр и Орлов в сопровождении двух трубачей поскакали в пригородную деревню Пантен, уже занятую русской пехотной бригадой, которая продолжала вести бой на окраинах Парижа.

Только после того, как во всех пунктах, кроме Монмартра, сопротивление оборонявшихся было подавлено, Жозеф Бонапарт разрешил маршалам вести с союзниками переговоры о перемирии, но не о капитуляции.

Французскому парламентёру, приехавшему с этим предложением к Александру, во встрече было отказано и ещё раз заявлено, что речь может идти только о сдаче города.

С этим требованием Орлов, к тому времени возвратившийся к Александру, вновь поехал к французам, на сей раз — к маршалу Мармону. Вместе с Орловым были направлены Нессельроде и адъютант Шварценберга полковник граф Парр.

Переговоры состоялись у Вилеттской заставы. С французской стороны в них участвовал кроме Мармона и маршал Мортье. Несмотря на то, что союзниками были взяты господствующие над Парижем Монмартрские высоты, маршалы не соглашались на капитуляцию.

День 18 марта подходил к концу. Орлов по его собственной воле остался у французов заложником, а Нессельроде и Парр возвратились в Бонди.

Между тем после взятия Монмартра Александр объехал войска, поздравляя их с победой. Встретив Барклая, Александр поздравил его со званием фельдмаршала.

Справедливости ради, следует сказать, что этого же звания в один день с Барклаем был удостоен и Аракчеев, но когда он увидел приказ, подписанный Александром, то самым решительным образом воспротивился и упросил его ни в коем случае не давать ему звания фельдмаршала, считая себя недостойным его. Александр согласился, и Аракчеев остался, как и был, генералом от артиллерии.

Вечер 18 марта Александр провёл в замке Бонди.

За минувший день боев в Париже и его пригородах союзники потеряли убитыми 8400 человек. Из них 6 тысяч пришлось на долю русских. Бои, несмотря на подавляющее численное превосходство союзников, были очень упорными. Дело осложнялось ещё и тем, что Александр запретил использовать артиллерию в тех случаях, когда от её огня могли пострадать дворцы, памятники и жилые кварталы. К тому же союзные солдаты и офицеры понимали, что в Париже происходит последнее сражение, и это обстоятельство налагало отпечаток на их действия. И всё же храбрость и самоотверженность были присущи как союзникам, так и их противникам.

Вот лишь один эпизод, о котором рассказывали очевидцы. На улице Парижа был смертельно ранен поручик Яковлев. Он служил в пехотном полку графа Аракчеева. Зная, что умрёт, поручик попросил лекаря:

— Прошу вас, сумейте продлить мне жизнь до завтра, чтоб я видел, как русские войдут в Париж...

Когда день 18 марта кончился и настали сумерки, ни одна из воюющих сторон не имела намерения уступить. Союзников в этом стремлении укрепляли одержанные в тот день успехи, французов — патриотическая клятва отстаивать Париж до конца. Они тешили себя надеждой на скорый подход к городу Наполеона с армией.

Вечером в Париж прибыл адъютант Наполеона генерал-лейтенант де Жерарден. Он передал устный приказ Наполеона взорвать гренельский пороховой склад «и в одних общих развалинах погрести и врагов и друзей, столицу со всеми её сокровищами, памятниками и бесчисленным умным народонаселением»[210]. Однако полковник Лескур, которому было приказано сделать это, отказался, потребовав письменного приказа императора.

В два часа ночи к М. Ф. Орлову с письмом за подписью К. В. Нессельроде приехал полковник Парр. Союзники соглашались выпустить из Парижа французскую армию, но сохраняли за собой право преследовать её. Маршал Мармон принял это предложение, и за четверть часа Орлов составил условия капитуляции Парижа.

В соответствии с ними французские войска оставляли город 19 марта к 7 часам утра, а союзники могли войти в Париж не ранее 9 часов. Все арсеналы и военные склады должны были в полной сохранности перейти в руки союзников. Национальные гвардейцы и жандармы обезоруживались. Последняя статья гласила: «Город Париж передаётся на великодушие союзных государей».

В ночь на 19 марта префект департамента Сены Шаброль, префект полиции Пакье и некоторые мэры парижских районов прибыли в Бонди, в Главную квартиру Александра I, сопровождаемые Орловым.

Утром 19 марта Александр сказал депутатам: «Судьба войны привела меня сюда. Ваш император, бывший мой союзник, обманул меня трижды. Он пришёл даже в недра моей державы, неся бедствия и опустошения, следы которых надолго останутся неизгладимыми. Защита справедливого дела привела меня сюда, но я далёк от мысли воздать Франции злом за зло. Я справедлив. Я знаю, что французы в том неповинны. Я почитаю их своими друзьями и хочу доказать им, что, напротив тому, плачу за зло добром. Один лишь Наполеон мне враг. Я обещаю своё покровительство Парижу и буду заботиться о сохранении всех его гражданских заведений. В столицу войдут лишь отборные войска. Ваша национальная гвардия, состоящая из лучших граждан Парижа, останется неприкосновенной. А о будущем вашем счастье вы должны заботиться сами.

Вам необходимо правление, которое возвратило бы спокойствие и вам и Европе, исполните это — и вы найдёте во мне того, кто всегда будет содействовать вашим усилиям»[211].

На следующий день Александр велел опубликовать документ, который тогда называли прокламацией: «Войска союзных держав вступили в столицу Франции. Союзные монархи принимают обеты французской нации. Они объявляют:

Что если условия мира долженствовали основываться на твёрдых залогах тогда, когда честолюбие Бонапарта должно быть укрощено, то ныне эти условия должны быть тем более благоприятнее, потому что Франции возвращается мудрый опыт правления и Франция, таким образом, сама начинает представлять надёжную гарантию общего спокойствия.

Вследствие этого союзные монархи всенародно объявляют:

Что они не желают более вести переговоры ни с Наполеоном Бонапартом, ни с кем-либо из его фамилии;

Что они почитают неприкосновенность древней Франции в той форме, в какой она существовала при её законных королях; они готовы сделать ещё больше, потому что твёрдо уверены в том, что для счастья Европы Франция должна быть велика и могущественна;

Что они признают и будут покровительствовать тому строю, который Франция сама у себя установит.

Для этого они приглашают сенат назначить временное правительство, которое могло бы заботиться о благе общества и сумело бы приготовить конституцию, достойную французского народа.

Объявленные мною намерения разделяются и всеми союзными державами.

Александр I»[212].

Когда парижские депутаты ушли, Александр приказал Нессельроде ехать в город и встретиться там с Талейраном, для того чтобы обсудить с ним первоочередные меры, которые следовало предпринять.

Нессельроде поехал в Париж в сопровождении только одного казака-ординарца.

«Бульвары были покрыты нарядною толпою, — писал Нессельроде впоследствии в своих записках. — Казалось, народ собрался, чтобы погулять на празднике, а не для того, чтобы присутствовать при вступлении неприятельских войск. Талейран был за туалетом. Полупричёсанный, он выбежал ко мне навстречу, бросился в мои объятия и осыпал меня пудрой. Успокоившись несколько, он велел позвать людей, с которыми он находился в заговоре. То были герцог Дальберг, аббат де Прадт, барон Луи. Я передал своим собеседникам желания императора Александра, сказав им, что он остановился окончательно на одной лишь мысли: не оставлять Наполеона на французском престоле; что затем вопрос, какой порядок вещей должен заменить его, будет разрешён государем не иначе, как по совещании с теми выдающимися людьми, с которыми ему предстоит войти в сношение»[213].

Во время свидания с Талейраном Нессельроде получил срочно присланную ему от Александра записку, что Елисейский дворец, где он намеревался остановиться, заминирован.

Нессельроде спросил у Талейрана, может ли такое быть. На что князь Беневентский ответил, что хотя и не верит этому, но осторожность — прежде всего, и, пока дворец не будет проверен, он, Талейран, приглашает государя в свой дом.

Впоследствии говорили, что слух о минировании Елисейского дворца распустил сам Талейран, сам же устроил всю эту интригу, чтобы получить возможность самому прежде всех других влиять на своего высокого гостя.

Пока Нессельроде находился у Талейрана, к Александру в Бонди приехал Коленкур, присланный Наполеоном. Коленкур передал просьбу Наполеона о немедленном заключении мира на ранее предложенных ему союзниками условиях.

Александр решительно отказал и добавил, что союзники намерены лишить Наполеона трона, а затем согласиться «с общим голосом почётнейших людей Франции».

Когда Коленкур вышел во двор замка, то увидел стоящую под седлом светло-серую лошадь, на которой Александр должен был въехать в Париж. Коленкур узнал её. Эту лошадь по имени Эклипс Коленкур подарил по приказу Наполеона Александру после подписания Тильзитского мира.

В 10 часов утра Александр выехал из Бондийского замка в Париж. Через версту он встретил прусского короля и Шварценберга, пропустил вперёд русскую и прусскую гвардейскую кавалерию и во главе свиты двинулся к Парижу. Следом шли русский гренадерский корпус, дивизия гвардейской пехоты, три дивизии кирасир с артиллерией и дивизия австрийских гренадер.

Чудесная погода усиливала торжественность и праздничность этого великолепного шествия. Обратившись к ехавшему рядом с ним Ермолову, Александр сказал:

— Ну что, Алексей Петрович, теперь скажут в Петербурге? Ведь, право, было время, когда у нас, величая Наполеона, меня считали за простачка...

Ермолов смутился.

— Не знаю, государь. Могу сказать только, что слова, которые я удостоился слышать от вашего величества, никогда ещё не были сказаны монархом своему подданному.

Город встретил Александра криками тысячных толп: «Виват, Александр! Виват, русские!», сделав въезд победителей в Париж подлинным триумфом, не уступавшим по торжественности таким же въездам Наполеона после одержанных им побед.

Затем Александр в течение четырёх часов принимал парад союзных войск, после чего пешком отправился в дом Талейрана. Как только он туда прибыл, началось совещание, на котором кроме него были Фридрих-Вильгельм, Шварценберг, Нессельроде, Талейран, герцог Дальберг, князь Лихтенштейн и генерал Лоццо ди Борго.

Целью совещания было наметить переход к новой власти, так как Александр был решительно настроен заставить Наполеона отречься от престола.

Александр открыл собрание краткой речью, в которой заявил, что его главной целью является установление прочного мира. Что же касается будущего устройства Франции, то союзники готовы на любой из вариантов: на регентство жены Наполеона императрицы Марии-Луизы при сохранении трона за трёхлетним сыном её и Наполеона Жозефом Бонапартом; на передачу власти Бернадоту; на восстановление республики и на возвращение Бурбонов — словом, на любое правительство, угодное Франции.

Все присутствующие, высказались за Бурбонов. Выступавший последним Талейран закончил свою речь словами:

— Возможны лишь две комбинации: Наполеон или Людовик Восемнадцатый. Республика невозможна. Регентство или Бернадот — интрига. Одни лишь Бурбоны — принцип.

Завершая заседание, Александр сказал:

— Нам, чужеземцам, не подобает провозглашать низложение Наполеона, ещё менее того можем мы призывать Бурбонов на престол Франции. Кто же возьмёт на себя инициативу в этих двух великих актах?

И Талейран указал на Сенат, который должен был немедленно назначить временное правительство.

20 марта Сенат под руководством Талейрана учредил временное правительство, а на следующий день объявил Наполеона и всех членов его семьи лишёнными права занимать французский престол.

21 марта Александр снова принял Коленкура и заявил ему, что Наполеон должен отречься от престола.

На вопрос Коленкура: «Какое владение будет оставлено Наполеону?» — Александр однозначно и конкретно ответил:

— Остров Эльба.

В тот же день Александр принял делегацию Сената и сообщил о своём решении немедленно возвратить во Францию всех пленных, находящихся в России.

Вообще каждый шаг Александра, сделанный на глазах у парижан, будь это хотя бы и самые простые люди, отличался желанием завоевать симпатии французов...

Александр держался просто, был ласков, щедр, остроумен. Он любил нравиться, и ему удавалось это. К тому же подкупали его безукоризненное знание французского языка и манеры прекрасно воспитанного человека.

Об этом свидетельствует множество эпизодов. Вот лишь два из них.

Некто прямо на улице сказал Александру:

— Мы уже давно ожидали вашего прибытия в Париж...

— Я бы пришёл и раньше, но виною моей медлительности была храбрость французов...

Когда нечаянно царская карета перевернула какой-то лёгкий частный экипаж, Александр сам извинился перед пострадавшим, велел записать его имя, адрес и на следующий день прислал потерпевшему перстень, карету и прекрасную лошадь.

Мы оставили Наполеона, когда союзные монархи, послав вдогонку за французской армией 10-тысячный кавалерийский отряд Винценгероде, повернули главные силы на Париж.

Узнав о предпринятом союзниками манёвре, Наполеон форсированным маршем пошёл к столице. Однако утром 18 марта его передовые отряды были ещё в 150-ти вёрстах от города. Наполеон, обогнав свою кавалерию, помчался к Парижу, но уже в 20-ти вёрстах от него встретил передовые части Мармона, вышедшего из города утром 19 марта.

Ему ничего не оставалось, как отступить к Фонтенбло. Однако он не сложил оружия, а лишь ждал подхода своей армии.

Узнав от Коленкура о намерениях лишить его престола и отправить на Эльбу, Наполеон утвердился в своём намерении сражаться до конца.

Армия была на его стороне, но маршалы решили прекратить войну, превращавшуюся в бессмысленное кровопролитие, и вынудили Наполеона отказаться от престола в пользу своего трёхлетнего сына при регентстве императрицы Марии-Луизы.

23 марта Наполеон подписал условное отречение, для того чтобы Коленкур, Ней, Макдональд и Мармон могли на этом основании начать переговоры с союзниками.

Поздно ночью посланцы Наполеона приехали в Париж и немедленно были приняты Александром. Окончательный ответ они получили утром. Александр решительно высказался за реставрацию Бурбонов. Наполеону предлагался остров Эльба, а Марии-Луизе и её сыну — владения в Италии.

25 марта Наполеон подписал безусловное отречение от престола и послал этот акт Александру.

Коленкур передал документ об отречении, после чего остался с Александром с глазу на глаз. Неожиданно для Коленкура Александр начал говорить о Наполеоне с теплотой и участием, а о Бурбонах и их приверженцах — с нескрываемой досадой и раздражением.

Тем не менее в тот же день Сенат Франции призвал на трон брата казнённого Людовика XVI — Станислава Ксаверия, графа Прованского, вскоре вступившего на престол под именем Людовика XVIII.

В эти же дни по приказу Александра на месте казни Людовика XVI и Марии-Антуанетты была отслужена панихида, которую большинство парижан восприняли как духовное торжество русских и знак к примирению.

29 марта Александр наградил орденом Андрея Первозванного Лагарпа, находившегося в Дижоне, и послал князя Волконского к его жене в пригород Парижа, в её загородный дом.

Волконский от имени Александра предложил мадам Лагарп денежную субсидию и охрану, но она отказалась от того и другого.

Тогда к ней поехал сам Александр. Он поднялся на четвёртый этаж, где жила мадам Лагарп. Как только он появился, жена Лагарпа почтительно встала и, по-видимому, намеревалась стоять во всё время аудиенции.

— Вы очень изменились, — сказал ей Александр.

— Я была со всеми прочими подвержена переменам обстоятельств, — ответила жена Лагарпа.

— Я хотел сказать только то, что прежде вы без чинов садились рядом с воспитанником вашего супруга и дружески разговаривали с ним, а теперь перед ним же стоите, — ответил Александр и усадил её рядом с собой...

29 марта из ставки австрийского императора Франца I, расположившейся в Дижоне, в Париж приехал Меттерних с целью обговорить условия отречения от престола низверженного Наполеона.

Он возражал против предоставления Наполеону Эльбы, утверждая, что из-за этого — не пройдёт и двух лет — начнётся новая война. Однако Александр сказал, что он дал слово, которое не может взять назад, и что нельзя сомневаться в обещании солдата и государя, тем самым не оскорбляя его. Меттерних вынужден был согласиться с Александром, хотя будущее показало, что он оказался более чем прав в своём предвидении: не прошло и года, как такая война началась.

30 марта условия отречения были подтверждены союзниками, и 8 апреля Наполеон в сопровождении союзных комиссаров выехал из Фонтенбло. 3 мая он прибыл на Эльбу.

Через четыре дня после отъезда Наполеона из Фонтенбло, 12 апреля, Людовик XVIII отбыл из Дувра в Кале. Перед тем как покинуть Англию, он заявил, что возвращению на трон Франции он более всего обязан Англии. Тем самым Людовик недвусмысленно дал понять о своей будущей внешнеполитической ориентации.

На первой встрече с русским монархом в Компьенском замке Людовик вёл себя надменно, принял Александра сидя в кресле, предложив своему гостю обычный стул, чем очень обидел его.

21 апреля Людовик XVIII въехал в Париж и поселился в Тюильри.

Его отношения с Александром ещё более ухудшились. Король не упускал случая, чтобы показать, что в Париже первая персона, несомненно, он. Однажды на званом обеде у себя во дворце он грубо отчитал лакея за то, что блюдо сначала было подано Александру, а потом ему.

После обеда Александр отметил:

— Мы, северные варвары, у себя дома более вежливы. — И добавил: — Можно подумать, что он возвратил мне утраченный престол...

Всё это привело к тому, что Александр начал проявлять открытые симпатии к Жозефине Богарнэ и членам семейства Бонапартов. Последнее обстоятельство вызвало новый прилив симпатии французов к русскому императору. Популярность Александра среди парижан росла.

Александр много ездил по Парижу и на каждом шагу расточал улыбки и доброту, не без успеха стремясь понравиться жителям завоёванной им французской столицы.

Барон Штейн, видный прусский государственный деятель, глава патриотического комитета по немецким делам, возглавившего борьбу немцев против французского владычества в Германии, человек редкой прямоты и честности, писал, что Александр вёл себя в завоёванном Париже, сочетая редкую мудрость и благородство с мужеством и возвышенностью души. Штейн писал: «Образ действий императора Александра покоряет все сердца, насильно отрывает их от тирана, заставляет французов забыть, что в их столице распоряжаются иноземцы. Император вёл переговоры о внутренних делах Франции, руководствуясь самыми чистейшими, возвышеннейшими принципами. Он ничего не предписывал, не принуждал ни к чему, он давал свободу действия, он охранял, но не говорил как владыка»[214].

Особенно подкупал французов Александр тем, что ездил по Парижу без всякой охраны, не уведомляя даже начальника парижской полиции о своих маршрутах.

Вместе с тем, приветливый и ласковый по отношению к французам, он оставался совершенно иным по отношению к собственным солдатам и офицерам. Победители Наполеона, размещённые в казармах своих противников, жили под стражей, впроголодь, а если выходили на улицы Парижа, то их могли арестовать не только французские полицейские, но и патрули Национальной гвардии. Русские солдаты нередко учиняли драки и с полицейскими, и с национальными гвардейцами и, как правило, выходили из них победителями. Однако это было для них небольшим утешением, так как впереди их ждала та же голодная и подневольная жизнь в казарме.

Всё это привело к массовому дезертирству русских солдат и унтер-офицеров, которых с удовольствием брали в работники зажиточные крестьяне, так как более миллиона французов погибло в наполеоновских войнах.

Среди дипломатических вопросов особо важное место для Александра имел польский вопрос. Было решено предать забвению былую вражду, когда десятки тысяч поляков сражались в национальных легионах на стороне Наполеона.

Александр согласился сохранить эти части, их знамёна и национальную кокарду и разместить в Варшавском герцогстве — государстве, созданном в 1807 году по Тильзитскому миру Наполеоном. Во главе польских войск был поставлен цесаревич Константин Павлович.

Одновременно Александр сделал попытку привлечь на свою сторону Тадеуша Костюшко, выпущенного в 1796 году Павлом I из Петропавловской крепости и с 1798 года жившего в Париже.

Александр знал, что Костюшко пытался привлечь на свою сторону и Наполеон, но попытка Бонапарта закончилась неудачей.

После занятия Парижа союзниками Костюшко начал переписку с Александром.

Отвечая на его первое письмо, Александр писал 3 мая 1814 года следующее: «С особым удовольствием, генерал, отвечаю на ваше письмо. Самые дорогие желания мои исполняются. С помощью Всевышнего я надеюсь осуществить возрождение храброй и почтенной нации, к которой вы принадлежите. Я дал в этом торжественную клятву, и благосостояние польского народа всегда было предметом моих забот. Одни лишь политические обстоятельства послужили преградою к осуществлению моих намерений. Ныне препятствия эти уже не существуют, они устранены страшною, но в то же время и славною двухлетнею войною. Пройдёт ещё несколько времени, и при мудром управлении поляки будут снова иметь отечество и имя, и мне будет отрадно доказать им, что человек, которого они считают своим врагом, забыв прошедшее, осуществит все их желания. Как отрадно будет мне, генерал, иметь вас помощником при этих благородных трудах! Ваше имя, ваш характер, ваши способности будут мне лучшею поддержкою»[215].

Александр лично встречался с Костюшко. Это произошло на балу у княгини Яблоновской, устроенном по совету приехавшего в Париж Адама Чарторижского. Александр спросил Костюшко:

— Желаете ли вы возвратиться в Польшу?

— Я горячо желаю умереть на родине, но вернусь в Польшу только тогда, когда она будет свободна, — ответил Костюшко.

Наиболее же значительным событием, произошедшим 18 мая 1814 года, было подписание первого Парижского мира. (Когда договор подписывали, не думали, что через полтора года придётся подписывать ещё один мирный договор. Но об этом — впереди).

По первому Парижскому договору, под которым поставили подписи представители России, Англии, Австрии и Пруссии, а затем Швеции, Испании и Португалии, Франция оставалась в границах 1792 года, предоставив независимость Голландии, Швейцарии, итальянским и немецким королевствам, княжествам и городам-республикам. Всего же из-под скипетра Франции вышло около 15 миллионов подданных. Кроме того, Франция утрачивала и многие колонии.

Александр настоял на том, чтобы все ценности, вывезенные Наполеоном из завоёванных им государств, остались в Париже. Он обосновывал это тем, что в Париже они доступнее для обозрения, чем в десятках второстепенных городов, где прежде находились. С ним согласились, однако в протокол это его предложение внесено не было.

Прусский король потребовал уплаты 132 миллионов франков за содержание в 1812 году французских войск, но Людовик XVIII тут же заявил, что скорее истратит ещё 300 миллионов на войну с Пруссией, чем выполнит это требование.

Александру удалось примирить Фридриха-Вильгельма с Людовиком, убедив прусского короля отказаться от выдвинутого им требования, и, таким образом, общий долг Франции союзникам составил всего 25 миллионов франков.

Важным пунктом договора был и тот, согласно которому через два месяца в Вене должен был состояться большой международный конгресс.

Следующим крупным событием, энергично подготовлявшимся Александром, было провозглашение новой конституции Франции.

Александр не хотел уезжать из Парижа и уводить свои войска, прежде чем Сенатом Франции не будет принят основной закон государства, в котором чётко и определённо будут даны гарантии гражданских свобод, а притязаниям возвратившихся эмигрантов-роялистов будут положены решительные препоны.

Только получив текст этой конституции, известной под именем хартии, Александр 22 мая выехал из Парижа. Однако путь его лежал не в Петербург, а в Лондон. Он был ещё в пути, когда пришло извещение, что хартия принята Сенатом и Законодательным собранием Франции.

Тогда же в Париже комендант города генерал Ф. В. Остен-Сакен сложил с себя полномочия коменданта, городские караулы были переданы Национальной гвардии, генерал-адъютант Александра I Поццо ди Борго занял пост русского посла при дворе Людовика XVIII.

В Англии Александра I сопровождала большая и великолепная свита. В числе её первых лиц были: М. Б Барклай-де-Толли, М. И. Платов, А. И. Чернышов, Ф. П. Уваров, П. А. Толстой, А. П. Ожаровский, К. В. Нессельроде, А. Чарторижский. Не было только А. А. Аракчеева, который накануне отъезда отпросился по болезни в отпуск.

Александр с неохотой отпустил своего фаворита, не преминув написать ему следующее письмо: «С крайним сокрушением я расстался с тобой. Прими ещё раз всю мою благодарность за столь многие услуги, тобою мне оказанные и которых воспоминание навек останется в душе моей. Я скучен и огорчён до крайности, я себя вижу после 14-летнего тяжкого управления, после двухлетней разорительной и опаснейшей войны лишённым того человека, к которому моя доверенность была неограниченна всегда. Я могу сказать, что ни к кому я не имел подобной и ничьё удаление мне столь не тягостно, как твоё. Навек тебе верный друг»[216].

Это письмо как нельзя лучше подтверждает, что уже в 1814 году Александр был вполне готов к тому, чтобы проводить политический курс, олицетворением и символом которого станет Аракчеев.

26 мая Александр и король Фридрих-Вильгельм высадились в Дувре. Их встречали так же восторженно, как и в других европейских странах: англичане на сей раз утратили свою сдержанность, выпрягли лошадей из приготовленных союзным монархам экипажей и сами впрягались в оглобли, чтобы везти Александра и Фридриха-Вильгельма.

27 мая августейшие путешественники направились в Лондон, где им была оказана не менее тёплая и восторженная встреча. Для резиденции Александру был отведён один из лучших королевских дворцов — Сент-Джеймский.

2 июня в Оксфордском университете состоялись торжества, на которых Александр первым из русских был удостоен почётного диплома доктора прав.

Александр, несколько смутившись, сказал ректору:

— Как мне принять диплом? Ведь я не держал диспута.

На что ректор возразил:

— Государь! Вы выдержали такой диспут против угнетателя прав народов, какого не выдерживал ни один доктор прав на всём свете.

Желая сделать приятное Александру, принц-регент — будущий король Георг IV — возвёл лейб-медика царя Виллие в достоинство баронета, причём сам Александр нарисовал своему врачу герб и грамоту.

В суете торжеств и празднеств Александр тем не менее чётко определил свои политические симпатии и антипатии, сблизившись с оппозиционной королю партией вигов, чем вызвал недовольство Георга и лидеров партии тори.

14 июня Александр из Англии вернулся на континент: сначала в Кале, далее в бельгийский порт Остенде, а затем в Голландию. Его путешествие по этой стране описал всё тот же неутомимый А. И. Михайловский-Данилевский[217].

Он пишет, что нидерландский король Вильгельм, здраво рассудив, что никакой пышностью после Франции и Англии Александра не удивишь, решил, что лучшей встречей для русского царя может быть только народное гостеприимство.

17 июня Александр прибыл в Антверпен и оттуда поехал на голландскую границу, где уже стояли триумфальные ворота с надписью: «Александру Благословенному. Он избавил человечество, нам возвратил отечество».

Слова «нам возвратил отечество» не были пышной фразой. Дело в том, что русские войска, входившие в состав Северной армии, в 1813 году приняли активное участие в освобождении Голландии от владычества Наполеона. В свою очередь «битва народов» под Лейпцигом, а точнее её результат, привела к национально-освободительному движению в стране. В итоге осенью 1813 года в Голландию вернулся сын изгнанного короля Вильгельма Оранского — Вильгельм, в декабре провозглашённый королём. Теперь Вильгельм IV принимал союзного монарха, благодаря которому он оказался на троне.

В первой же деревне Александра I встретила официальная делегация, и один из её членов, генерал-майор Плат, сказал:

— Голландия освобождена вами от ига! С радостным сердцем, со всею известною честностью голландцев уверяем ваше величество, внука Великого Петра, в нашей благодарности, разделяемой всем народом, соорудившим в душр своей вечный памятник любви и признательности своему избавителю.

Александр скромно ответил, что благодарить следует не его, а Бога.

Отказавшись от почётного конвоя, Александр поехал к крепости Бреда, где был встречен пушечным салютом и колокольным звоном.

В Бреде русского императора приветствовал ещё один голландский генерал, фон дер Плат, — родственник предыдущего, Георгиевский кавалер, служивший в России и получивший золотую шпагу за отличие при штурме Измаила.

В Роттердаме Александра встретил король Вильгельм VI и повёз далее в Гаагу. Александр объехал едва не всю Голландию, побывав в Амстердаме, Бруке, Саардаме.

Особенно тепло встречали Александра в Саардаме, где в 1697 году жил Пётр Великий. Когда Александр вошёл в домик Петра I, то внезапно замолчал, поражённый бедностью и простотой его убранства, а затем тихо проговорил:

— Посмотрите, как немного нужно для человека!

Впоследствии, когда Александру всё чаще и чаще стала приходить мысль оставить трон и жить простым обывателем, он вспоминал Саардам, бедную тесную избушку плотника, и это ещё более укрепляло его в неотвязном намерении отказаться от жребия венценосца, уготованного ему судьбой.

Вечером саардамцы устроили праздничную морскую прогулку и сопровождали короля Вильгельма и Александра на более чем двухстах кораблях и яхтах.

В Амстердаме Александр осмотрел картинную галерею, кабинет редкостей, монетный двор, ботанический сад и несколько старинных церквей. Шумные почести и беспрерывные празднества утомили его, отчего, покинув Голландию, он велел титуловать себя графом Романовым и пытался путешествовать по Германии инкогнито.

Ненадолго он заглянул к матери Елизаветы Алексеевны маркграфине Баденской в город Брухзал, а затем решил на короткое время вернуться в Петербург, после чего отправиться на предстоящий конгресс в Вену.

Здесь позволительно будет прервать сюжет хронологического повествования, раскрывающий жизнь императора Александра I через его конкретные дела и поступки, тем или иным образом повлиявшие на ход русской истории, и остановиться на его внутренней, духовной жизни.

Мы уже познакомились с формированием его религиозных и нравственных убеждений в юности, отметили бурный всплеск религиозности во второй половине 1812 года под влиянием грозных и трагических событий Отечественной войны.

Когда гроза миновала и Александр из государя, терпящего бедствие, стал победителем Наполеона, мистические настроения и религиозные поиски не оставили его. Своеобразным толчком к размышлениям стала встреча Александра с представителями религиозной общины «Богемских братьев», основавших свою церковь ещё в XV веке после разгрома гуситского движения.

«Братья» жили как первые христиане — в смирении и бедности, соблюдая правила морали, не противились злу насилием. Вслед за основателем своей общины Петром Хельчицким они полагали, что всё человеческое общество может быть перестроено через духовное совершенствование людей. «Братья» отрицали католическую церковь, считая идеалом общину верующих с выборным священником во главе её.

В учении «Богемских братьев» Александру была близка идея спасения души через нравственное совершенствование и поиск Бога каждым человеком.

В том же 1814 году Александр, будучи гостем герцога Баденского, встретился с 74-летним Иоганном-Генрихом Юнг-Штиллингом — одним из авторитетных писателей-мистиков, известным в масонских кругах России.

Сын портного, в юные годы угольщик, Штиллинг много читал, занимался самообразованием, прослыл учёным человеком, общался с выдающимися умами Германии, среди которых были Гете и Гердер. В тридцать лет Штиллинг окончил медицинский факультет в Страсбургском университете, стал врачом. Однако круг его интересов постоянно расширялся, он стал читать лекции по гражданскому и административному праву, а затем и по сельскому хозяйству. Наконец, Штиллинг стал профессором Гейдельбергского, а потом и Марбургского университетов по финансовым проблемам.

Французскую революцию Штиллинг воспринял как исполнение пророчеств Апокалипсиса и стал утверждать, что его собственной миссией является борьба с нею.

Это укрепило позиции Штиллинга среди немецких аристократов, особенно в семье герцога Баденского, и принесло ему звание тайного советника, но лишило уважения студенческой молодёжи, из-за чего он вынужден был оставить университетскую кафедру.

К моменту встречи с Александром Штиллинг впал в крайнюю степень мистицизма, убеждая окружающих в том, что в нём воплотился Христос и он, Штиллинг, пророчествует устами Христа.

Штиллинг произвёл на Александра сильное впечатление, и впоследствии, когда Александр возвратился в Россию, он много сделал для популяризации произведений немецкого мистика на русском языке[218], сам читал и перечитывал его труды.

Можно сказать, что поиски смысла жизни, понимаемые Александром как наиболее адекватное и полное соответствие своей жизни заповедям Христа, не оставляли его, и в каждой новой стране, сталкиваясь с каким-либо новым этическим и религиозным учением, Александр пытался понять его, соотнести с тем, что уже знал, со своими убеждениями. Он или принимал, или отвергал эти учения, отдельные их концепции.

Так случилось с ним и тогда, когда он находился в Англии. В Лондоне произошла встреча Александра с двумя знаменитыми филантропами-квакерами — Алленом и Грелле.

Члены этой религиозной общины, называвшейся «Обществом друзей», отрицали официальную церковь с её институтом таинства и священнической иерархии, утверждали, что добрый и праведный человек сам, посредством молитвы, может вступить в контакт с Богом.

В мирской деятельности квакеры на первое место ставили пацифизм и щедрую благотворительность.

Аллен и Грелле добились свидания с Александром, чтобы внушить ему свои идеи, что царство Христа есть царство справедливости и всеобщего мира.

Александр принял и внимательно выслушал квакеров, потом побывал на их молитвенном собрании, после чего заверил Аллена и Грелле, что взгляды квакеров близки ему и что он един с ними в поклонении Христу.

Прощаясь с квакерами, Александр пригласил их приехать в Россию, пообещав своё покровительство, и такая встреча состоялась пять лет спустя.

По возвращении из Парижа в Петербург Александр вступил в Библейское общество, стал его августейшим патроном. Председателем общества был назначен А. II. Голицын. К 1824 году общество имело 89 отделений, а Библия была издана тиражом в 876 тысяч экземпляров на сорока языках народов Российской империи.

В 1815 году состоялись новые встречи Александра с теологами и богостроителями. 23 мая 1815 года Александр прибыл в свою Главную квартиру в Гейльбронне. Здесь он познакомился с известной писательницей баронессой Юлианой Крюденер, урождённой баронессой Фитингоф. Она была известна не столько своими литературными произведениями, сколько своими теологическими взглядами. Баронесса утверждала, что её душе доступно единение с Богом и она может в моменты озарения общаться с потусторонним миром. Ю. Крюденер верила, что на её долю выпала великая миссия обращения неверующих.

В 1814 году Крюденер познакомилась с фрейлиной Р. С. Струдзой, а затем, использовав близость Струдзы к жене Александра императрице Елизавете Алексеевне, познакомилась и с нею самой. Тогда-то Александр впервые услышал о баронессе Крюденер.

Вот почему Александр, находясь в Гейльбронне, вспомнил о баронессе, и ему очень захотелось, чтобы она посетила его. Как только он подумал об этом, раздался стук в дверь и князь Волконский сообщил, что некая баронесса Крюденер настоятельно просит, чтобы русский император немедленно её принял.

Александр был поражён и тотчас решил, что это отнюдь не простая случайность, а веление свыше.

Он немедленно принял знаменитую теософку, и та сказала ему следующее:

— Ваша жизнь полна заблуждениями тщеславия и суетности. Минутное пробуждение совести, сознание своих слабостей и временное раскаяние не являются полным искуплением грехов и не ведут к духовному возрождению. Нет, государь, вы ещё не приблизились к Богочеловеку... Вы ещё не получили помилования от того, кто один на земле имеет власть разрешать грехи. Вы ещё остаётесь в своих грехах. Вы ещё не смирились пред Иисусом, не сказали ещё, как мытарь, из глубины сердца: «Боже, я великий грешник, помилуй меня!» И вот почему вы не находите душевного мира. Послушайте слова женщины, которая также была великой грешницей, но нашла прощение всех своих грехов у подножия креста Христова... Государь, я прошу вас простить мне тон, каким я говорила. Поверьте, что я со всею искренностью сердца и перед Богом сказала вам истины, которые ещё не были вам сказаны. Я только исполнила священный долг относительно вас...

— Не бойтесь, — отвечал Александр, — все ваши слова оправдываются в моём сердце: вы помогли мне открыть в себе самом вещи, которых я никогда ещё в себе не видел; я благодарю за это Бога...[219].

Встречи с Крюденер происходили ещё не раз, в том числе и в Париже, куда баронесса приехала 2 июня 1815 года и поселилась неподалёку от Елисейского дворца.

Александр часто заезжал к ней, где вместе с её другом швейцарским пастором Эмпейтазом беседовал о спасении души.

Многие из его ближайшего окружения отмечали, что Александр сильно изменился, стал избегать балов, праздников и светской суеты, предпочитал оставаться в одиночестве.

Мистические настроения, нахлынувшие в 1812 году, не оставляли Александра всё последующее время, глубокая религиозность стала неотъемлемой чертой его жизни, определяющей во многих случаях поведение императора и принимаемые им решения.

Но вернёмся к хронологии событий. 12 июля 1814 года в одиннадцатом часу вечера Александр въехал в Павловск после полуторагодового отсутствия. Ещё с дороги, 8 июля, он послал петербургскому градоначальнику С. К. Вязьмитинову строгий наказ, запрещавший какие-нибудь торжества по поводу его возвращения. Вязьмитинов немедленно велел разбирать уже построенные триумфальные арки и отменил задуманный ранее фейерверк и иллюминацию.

Александр лишь переночевал в Павловске и уже в семь часов утра следующего дня приехал в Петербург. Отслужив торжественный молебен в Казанском соборе, Александр целиком погрузился в государственные дела.

Первым решением его была отставка министра иностранных дел графа Румянцева и назначение на его место Нессельроде, фактически уже исполнявшего обязанности министра в течение всей войны и бывшего почти неотлучно при Александре. Назначение Нессельроде встретило противоречивые оценки. Однако все сходились на том, что более всего от этого выиграет Австрия, так как были известны симпатии нового министра к венскому двору. И всё же, зная, что практически сам Александр определяет внешнюю политику, все понимали, что особо крупную роль Нессельроде играть не сможет.

18 августа — в первую годовщину Кульмского сражения — был учреждён комитет, в задачу которого входила забота и попечение о неимущих раненых генералах и офицерах.

30 августа был обнародован манифест, посвящённый победе России над Наполеоном, где говорилось о вкладе в эту победу каждого из российских сословий. В манифесте констатировалось, что «продолжение мира и тишины подаст нам способ не токмо содержание воинов привесть в лучшее и обильнейшее прежнего, но даже дать оседлость и присоединить к ним семейства»[220].

Так впервые была обнародована ещё довольно неопределённо сформулированная мысль о будущих военных поселениях.

Этим же манифестом объявлялась амнистия всем, кто во время прошедшей войны служил в армии Наполеона или сотрудничал с французской администрацией.

2 сентября Александр отправился в Вену, где должен был состояться международный конгресс, предусмотренный Парижским мирным договором.

По дороге в Вену Александр снова оказался в Пулавах у Чарторижских. Здесь предстояло ему ещё раз заняться решением вечного польского вопроса. Лучше всего он выразил суть проблемы в разговоре с матерью Адама Чарторижского: «Теперь меня больше всего занимает Польша. Еду на конгресс, чтобы работать для неё, но надо двигать дело постепенно. У Польши три врага: Пруссия, Австрия и Россия, и один друг — я. Если бы я хотел присоединить Галицию, пришлось бы сражаться (с Австрией. — Примеч. авт.). Пруссия соглашается восстановить Польшу, если ей отдадут часть Великой Польши. А я хочу отдать польским провинциям около двенадцати миллионов жителей. Составьте себе хорошую конституцию и сильную армию, и тогда посмотрим»[221].

Такая решительность осторожного и осмотрительного политика, каким был Александр, не была свойственна ему в рассмотрении многих других вопросов. Следовательно, ему нужна была сильная дружественная Польша как мощный противовес Австрии и Пруссии, которые после разгрома Франции становились наряду с Англией главными противниками России.

Здесь уместно привести письмо председателя временного управления в герцогстве Варшавском действительного тайного советника В. С. Ланского, написанное Александру 4 мая 1814 года, когда он находился ещё в Париже.

Вот это письмо: «Прости русскому, открывающему пред тобою чувства свои и осмеливающемуся ещё изъяснить, что благосердие твоё и все усилия наши не могут быть сильны сблизить к нам народ, и вообще войско польское, коего прежнее буйное поведение и сообразные оному наклонности противны священным нашим правилам, и потому, если я не ошибаюсь, то в формируемом войске питаем мы змея, готового всегда излить на нас яд свой. Более не смею говорить о сём, и как сын отечества, как верный подданный вашему императорскому величеству не имею другой цели в сём донесении, кроме искреннего уверения, что ни в каком случае считать на поляков не можно»[222].

Однако Александр решил, что лучше иметь Польшу и её армию союзными, чем занимать решительно антипольские позиции.

6 сентября Александр, взяв с собой на конгресс и князя Адама Чарторижского, уехал из Пулав и ровно через неделю торжественно въехал в Вену вместе с Фридрихом-Вильгельмом III. Ему и прусскому королю в качестве резиденции был выделен один из самых больших и роскошных дворцов — Хофбург.

Въезд в Вену двух монархов в одной процессии имел глубокий смысл: австрийцам с самого начала дали понять, что Россия и Пруссия будут совместно отстаивать свои интересы.

15 сентября в Вену прибыла русская императрица Елизавета Алексеевна и вместе с ней фрейлины её двора, присоединившиеся к большой и пышной свите Александра. В Вену прибыл и цесаревич Константин Павлович с сёстрами Александрой, Марией и Екатериной.

Официальными уполномоченными России на Венском конгрессе были граф Разумовский, Нессельроде и Штакельберг.

В Вене собралось небывалое число царствующих особ. Кроме хозяина конгресса императора Франца I в Вене были братья прусского короля принцы Август и Вильгельм, датский король Фредерик VI и более сотни владетельных германских князей, в том числе короли, баварский и вюртембергский. Всего же в Вене только официальных представителей было 216 человек.

По меткому замечанию фрейлины русского двора Р. С. Струдзы, все эти главы маленьких и больших государств скорее напоминали не государей, а толпу царедворцев, ловивших ласковый взор одного лишь монарха — Александра. Он же чаще одаривал такими взорами и удостаивал дружеского внимания какого-нибудь швейцарского ландмена или хорошенькую венку.

Характерной чертой поведения Александра в Вене была его абсолютная самостоятельность. Он вмешивался в ход конгресса и долгие часы проводил в переговорах с министрами иностранных дел Англии, Франции, Австрии, Пруссии, других государств.

Меттерних, Гарденберг, Кестльри и Талейран почти ни разу не одерживали побед в дискуссиях с Александром. Равным образом относилось это и к монархам, участвовавшим в конгрессе.

В создавшейся обстановке возникли две коалиции: Австрия, Англия и Франция противостояли России и Пруссии. Разумеется, члены этих коалиций не были единодушны во всём, но в главном их интересы совпадали.

Бывшие союзники довольно легко договорились о границах Франции, но камнем преткновения для них стал польский вопрос, чем и объяснялась необычайная продолжительность конгресса — с сентября 1814 года по июнь 1815 года.

Александр хотел воссоединить под своим скипетром почти все польские земли, компенсируя потери Пруссии за счёт присоединения к ней Саксонии.

Особой остротой отличался польско-саксонский вопрос. Александр считал саксонского короля Фридриха-Августа III, перешедшего в 1806 году на сторону Наполеона, изменником и в разговоре с Талейраном заявил, что ему не место на саксонском троне.

Переговоры осложняли и личные антипатии. Александр, хорошо воспитанный и деликатный, до такой степени не терпел Меттерниха, что в разговорах с ним, которые он вынужден был вести, часто позволял себе оскорбительный тон. Меттерних отвечал ему откровенной неприязнью и однажды сказал прусскому канцлеру князю Гарденбергу, что Александр на переговорах более заботился о Польше для себя, чем о Саксонии для прусского короля.

Гарденберг передал слышанное Александру, и тот, считая себя лично оскорблённым, вызвал Меттерниха на дуэль.

Беспрецедентной дуэли не суждено было состояться: Меттерних объяснил случившееся недоразумением, произошедшим из-за глухоты Гарденберга, который его неправильно понял.

В конце концов переговоры по польско-саксонскому вопросу завершились компромиссом, в результате которого Пруссии досталась лишь северная часть Саксонии, а Россия получила часть Варшавского герцогства под названием Королевства Польского[223]. (В России прижилось другое его название — Царство Польское). Его территория составляла 128 500 квадратных километров, с населением в 3300 тысяч человек.

Забегая немного вперёд, отметим, что Венский конгресс основательно изменил политическую карту Европы. Кроме Польши перемены коснулись и других европейских стран. В центре Европы был создан так называемый Германский союз — конгломерат из 38 государств[224] и государственных образований различных типов.

Союз образовал своё правительство — Сейм, заседавшее во Франкфурте-на-Майне под председательством представителя Австрии. Однако Сейм не имел ни собственных средств, ни собственной армии, и его решения не были обязательны для членов союза.

Вскоре Сейм стал ареной противоборства Австрии с Пруссией и в исторической перспективе закончился победой последней, не сыграв существенной роли в истории Германии.

Что же касается других регионов и государств, то более всего решения конгресса коснулись судьбы двух ранее самостоятельно существовавших государств — Бельгии и Голландии, которые отныне соединялись вместе под именем Нидерландского королевства. Это государство должно было противостоять Франции. Главой нового королевства остался штатгальтер Голландии Вильгельм. Кроме того, личной унией он был связан и с великим герцогством Люксембург.

Венский конгресс во многих случаях подтверждал или развивал ранее принятые дипломатические решения. Так, решение о создании Нидерландского королевства было принято на основании актов, подписанных в Лондоне 21 июня 1814 года и 19 мая 1815 года.

Провозглашался нейтралитет Швейцарской конфедерации. На северо-западе Италии восстанавливалось Сардинское королевство. Территория Австрии увеличивалась за счёт Тернопольского округа на Западной Украине и Венеции и Ломбардии в Италии. В Парме и Тоскане троны были отданы государям из австрийского дома Габсбургов.

Дания — недавняя союзница Наполеона — потеряла Норвегию, которая была присоединена к Швеции. Пруссия получила Познань, Рейнскую провинцию и Вестфалию, став самым крупным и сильным государством Германии.

Венский конгресс в части своих решений вышел за пределы Европы. Англия получила Капскую колонию на юге Африки, принадлежавшую ранее Голландии, и остров Цейлон, входивший в сферу французских интересов.

Всё это было предметом обсуждения в течение почти девяти месяцев. Однако прежде чем 27 мая 1815 года был подписан заключительный протокол конгресса, утвердивший новые политические и геополитические реалии, произошло немало событий, достойных того, чтобы и они были упомянуты.

Венский конгресс отличался необычайной пышностью и разнообразием устраиваемых увеселений. Остряк принц де Линь, назвав его «танцующим конгрессом», во второй раз заметил: «Конгресс танцует, но не продвигается ни на шаг».

Бесчисленные балы сменялись столь же бесчисленными маскарадами, представлениями и спектаклями, фейерверками и парадами. Карусели, катание в санях, охота, загородные прогулки шли беспрерывной чередой. Поскольку радость победы над Наполеоном была ещё очень свежа, многие празднества посвящались годовщинам разных победоносных сражений минувшей войны.

На поля битв при Асперне и Ваграме монархи и участники этих сражений выезжали вместе и вспоминали, как проходили баталии в 1809 году.

6 октября в Вене праздновали первую годовщину Лейпцигской битвы и после военного парада устроили обед для 30 тысяч солдат и офицеров — участников парада.

12 октября Александр I в сопровождении императора Франца I и Фридриха-Вильгельма III уехал в Венгрию.

В Будапеште, желая понравиться и мадьярам, Александр предстал в лейб-гусарском мундире — мундире того рода войск, который в Венгрии не просто особо почитается, но считается мужским национальным костюмом.

Особой привязанностью и сердечностью по отношению к Александру отличались приехавшие в Будапешт балканские славяне, которые прямо говорили, что надеялись на своё национальное освобождение, когда австрийцы были союзниками Наполеона. Однако осторожность взяла у Александра верх над симпатиями, и дело дошло до того, что несколько аудиенций он провёл втайне от австрийцев, не желая обострения отношений с ними.

После возвращения Александра из Венгрии обстановка на конгрессе ещё более обострилась. Как Александр и предвидел, ни Англия, ни Австрия не отступили с позиций, занятых ими первоначально, не пошли на уступки и образовали коалицию из Франции, Англии и Австрии, приведя дело к тому, что три эти державы подписали 22 декабря 1814 года секретный договор. Он предусматривал согласованные действия на конгрессе в Вене и даже военный союз против России и Пруссии. Оговаривалось даже число солдат, которые выставили бы Австрия, Франция и Англия (по 150 тысяч человек), если бы для кого-либо из них возникла угроза войны.

К этому договору примкнули Нидерланды, Бавария, Гессен и Ганновер. Единая союзная коалиция разваливалась. Дело дошло до того, что князь Шварценберг составил план военных действий против России и Пруссии, наметив начало войны на март 1815 года.

Со всеми возможными предосторожностями копии договора были отправлены королям Англии и Франции. Сам факт подписания содержался в наистрожайшем секрете, и Александр ничего не знал о существовании договора.

Не известно, как бы развивались события, но в ночь на 23 февраля Меттерних получил экстренное сообщение о том, что Наполеон отплыл с Эльбы. Меттерних поспешил к императору Францу, который приказал немедленно известить о случившемся Александра и Фридриха-Вильгельма, добавив, что австрийская армия должна быть готова к выступлению.

Меттерних отправился к Александру и немедленно был им принят, хотя перед тем они оба не только не здоровались, но при встречах делали вид, что не замечают один другого. Общая угроза заставила забыть об обидах, и дотоле непримиримые враги помирились. Более того, Александр обнял Меттерниха и попросил возвратить ему прежнюю дружбу. Он поддержал решение императора Франца, и после этого Меттерних отправился к прусскому королю.

Между тем Наполеон форсированным маршем шёл к Парижу, и все высланные Людовиком XVIII войска полк за полком переходили на его сторону.

8 марта, не сделав ни одного выстрела, Наполеон вошёл в Париж. Его движение было столь стремительным, а переход армии на его сторону столь неожиданным, что Людовик XVIII и весь его двор в панике бежали. В Тюильрийском дворце в кабинете короля Наполеон обнаружил прямо на письменном столе брошенный в спешке секретный договор бывших союзников против России от 22 декабря 1814 года.

Наполеон приказал привести к нему секретаря русской миссии в Париже Будягина и, вручив ему договор, отправил его в Вену к Александру, надеясь тем самым расстроить коалицию против Франции.

27 марта Будягин передал этот документ Александру. На следующее утро Александр пригласил к себе барона Штейна, дал прочитать ему договор, а затем сказал, что пригласил к себе и Меттерниха и хотел бы, чтобы Штейн был свидетелем их свидания.

Как только Меттерних вошёл в кабинет, Александр протянул ему договор и спросил:

— Известен ли вам этот документ? — Меттерних молчал. Тогда Александр, не давая ему говорить, оправдываться и лгать, сказал: — Меттерних, пока мы оба живы, об этом предмете никогда не должно быть разговора между нами. Нам предстоят теперь другие дела. Наполеон возвратился, и поэтому наш союз должен быть крепче, нежели когда-либо.

Александр бросил договор в горевший камин и отпустил и Штейна и Меттерниха.

Когда весть о случившемся распространилась среди дипломатов, многие министры, подписавшие договор, попросили у Александра извинения либо попытались объясниться, и всем им он говорил одно и то же:

— Забудем старое, нас ждут серьёзные испытания...

Это было тем более уместно, что ещё за две недели до случившегося союзники приняли совместную декларацию, по которой Наполеон объявлялся узурпатором, стоящим вне закона, и целью союзников провозглашалось «лишить Наполеона возможности возмущать спокойствие Европы».

Россия, Англия, Австрия и Пруссия обещались выставить против Наполеона по 150 тысяч солдат и офицеров, кроме того, все прочие союзные государства выставляли ещё 200 тысяч, и, таким образом, ряды объединённых сил союзников могли насчитывать до 800 тысяч человек.

Англия выделила субсидию в 8,5 миллиона фунтов стерлингов, направив 5 миллионов России, Австрии и Пруссии, а 3,5 миллиона — тридцати германским государствам, выставившим свои воинские контингенты.

Русские войска общей численностью 225 тысяч человек двинулись из России в начале апреля. Главнокомандующим всеми этими силами был назначен Барклай-де-Толли, бывший до этого командующим 1-й армией. Эта армия, дислоцировавшаяся в Белоруссии и частью в Литве и на Украине, имела в своих рядах 167 тысяч человек. Она вышла в поход в полном составе и являлась главной силой русских войск. Кроме 1-й армии шли 7-й пехотный корпус из 2-й армии Беннигсена (командир корпуса генерал от инфантерии И. В. Сабанеев), корпуса Витгенштейна и принца Евгения Вюртембергского, а также гвардейский корпус под командованием Милорадовича.

Главные силы союзников — немцев и англичан — собирались в Бельгии. Туда немедленно отправились фельдмаршал Веллингтон (он принимал участие в Венском конгрессе) и фельдмаршал Блюхер. У первого было под началом 100 тысяч войск, у второго — 120 тысяч.

13 мая Александр выехал к армии и через Мюнхен и Штутгарт проследовал к Гейльбронну, где должна была разместиться его Главная квартира. 25 мая Главная квартира и вместе с ней Александр переехали в Гейдельберг.

В «Журнале похода 1815 года», опубликованном в 1817 году в пятом номере журнала «Вестник Европы», рассказывается о пребывании Александра в армии с 28 мая по 26 июня 1815 года.

28 мая Александр остановился в предместье Гейдельберга и решил дожидаться здесь подхода русских войск, составляя детальный план дальнейшего похода во Францию.

Переезд Александра из Гейльбронна в Гейдельберг объяснялся тем, что именно в Гейдельберге размещалась Главная квартира императора Франца и фельдмаршала Шварценберга. Александр хотел напрямую, непосредственно влиять на решения, принимаемые австрийским командованием.

На часто собиравшемся военном совете, где были представители России, Австрии и Пруссии, сначала согласия не было, но затем было решено, что русская армия пойдёт через Трир на Сен-Дизье и на территории Франции соединится с австрийцами, которые войдут туда через Рейн на Лангр и Шомон.

Было решено, что баварцы войдут во Францию, не раньше чем прибудут русские войска, предназначенные для наблюдения за крепостями на левом берегу Рейна. Затем были расписаны австрийские осадные гарнизоны, которым надлежало обложить крепости Безансон, Оксон, Майнц, Страсбург и ещё десять более мелких.

Аналогичная задача ставилась и русским войскам, которым предназначалась блокада крепостей Мец, Тиовиль, Шарлуи, Бич и Фальсбург.

Был определён порядок и сроки следования колонн. Генерал К. Ф. Толь для согласования этого плана с действиями союзников отправился к Веллингтону и Блюхеру, находившимся в Бельгии.

7 июня огромная, отлично снаряженная русская армия, приводившая в восторг своей красотой и порядком, начала проходить через Гейдельберг. Казалось, что нет силы, способной остановить её.

Однако на следующий день, 8 июня, в императорскую квартиру приехал Толь и доложил, что Блюхер потерпел поражение от Наполеона при Сент-Амане.

Эта весть заставила откорректировать старый план, оставив в неприкосновенности его существо: маршруты сохранялись, но русские и австрийцы должны были соединиться между Майнцем и Базелем и следовать к Нанси, куда и подойти 29 июня.

Новый план только начал осуществляться, как вдруг 11 июня в ставке Александра узнали о победе Веллингтона и Блюхера при Ватерлоо и пленении Наполеона.

После этого русские войска и Главная квартира Александра двинулись вперёд, достигли Мангейма и получили приказ вместе с австрийцами идти на Париж. Утром 15 июня русские войска перешли Рейн.

18 июня Александр получил известие, что в Париже сформировано Временное правительство Франции. Вскоре делегация этого правительства, состоящая из пяти человек и возглавляемая маркизом Лафайеттом, прибыла в русскую Главную квартиру, но в аудиенции делегатам было отказано, так как Александр считал законным только правительство Людовика XVIII. Меж тем принц Вюртембергский разбил генерала Раппа, австрийцы заставили отступить генерала Лекурба, а англичане и пруссаки форсированным маршем шли к Парижу.

25 июня в ставку Александра пришла весть, что четыре дня назад в 9 часов утра союзники вошли в Париж, Блюхер ввёл свои войска сразу через четверо городских ворот.

Меж тем армия Барклая также перешла границы Франции.

Накануне вступления русских войск во французские пределы Барклай по распоряжению Александра издал приказ, в котором говорилось: «Мирный и безоружный житель Франции, в жилище и собственности своей, между вами должен быть столько же безопасен, как в нашем отечестве наши соотечественники. Одни вооружённые и действующие против вас и союзников наших суть ваши враги и неприятели: их надлежит вам побеждать и истреблять. В прошедшую войну, когда ещё живо запечатлёны были в каждом из вас все ужасы причинённых французами в России опустошений, зажигательств, насильств и грабежей, когда дух мщения не мог ещё временем изгладиться в чувствованиях ваших, вы и тогда отличались беспримерною добродетелью щадить безоружных жителей Франции. Теперь, когда они ни в чём не винны и когда их объятия к вам распростёрты, вы тем паче обязываетесь усугубить сию добродетель, не посягать на обиду и озлобление мирных и невооружённых французов; напротив, защищать и покровительствовать несчастные жертвы, угнетаемые тиранством и властолюбием: на сие воля государя императора есть точная и непреложная... Справедливость, а с нею и Бог на нашей стороне. Мы не жаждем, подобно Бонапарте, крови по видам властолюбия: достижение общего спокойствия, безопасности и незыблемого благополучия народов есть единственная цель союзных государей; следовательно, с твёрдым упованием можем мы положиться на помощь Всемогущего и с уверенностью ожидать новых побед и уничтожения вредных замыслов врага человечества»[225].

Военные действия русских во время похода 1815 года ограничились штурмом города Шомон и осадой крепости Мец. Вообще же поход напоминал хорошо подготовленные большие манёвры.

27 июня Александр получил сообщение о вступлении англичан и пруссаков в Париж и его повторной капитуляции.

В тот же день левая колонна русских войск, при которой находился Александр, вошла в Сен-Дизье в 220-ти вёрстах от Парижа. Ранее чем через неделю русские войска не могли войти в Париж. Поэтому Александр I, оставив главные силы, поехал через Шалон к Парижу. Вместе с ним отправились император Франц I и король Фридрих-Вильгельм III со своими свитами.

Свита Александра разместилась в девяти экипажах.

Вперёд на все станции были отправлены казачьи сотни, и на каждой из станций одна полусотня конвоя сменяла другую. Постоянно находился в свите командир личной охраны Александра генерал-адъютант граф Орлов-Денисов.

По пути в Париж Александр объехал ещё не сдавшуюся, но уже обложенную союзниками крепость Витри, затем приехал в Шалон и остановился там на первый ночлег.

Рано утром 28 июня царская свита и он сам выехали на большую дорогу, шедшую вдоль цветущих берегов Марны. Далее казачьих пикетов не было, и Александр ехал со свитой почти без прикрытия, оставив возле себя лишь полусотню конвоя. Вечером того же дня он въехал в Париж. Путь в 220 вёрст был пройден менее чем за двое суток, и появление русского императора в столице Франции намного раньше его войск было полной неожиданностью для парижан.

Александр, проехав через ворота Сен-Мартен, остановился в Елисейском дворце. Через полчаса к нему прибыл король Франции, совсем недавно вернувшийся в Париж.

На следующий день приехали братья Александра Константин и Михаил, а вслед за тем генералы и офицеры тех дивизий, которые шли к Парижу, — 3-й гренадерской и 2-й кирасирской. Их торжественный вход состоялся через месяц — 29 июля 1815 года.

Таким образом, второй въезд Александра в Париж был совсем иным, чем первый, — почти беспрецедентным в истории, ибо трудно вспомнить, чтобы монарх въезжал в покорённую столицу, оставив свою армию почти в двух сотнях вёрст у себя за спиной.

В Париже Александр по-прежнему поражал жителей города тем, что отправлялся на пешие прогулки без чьего-либо сопровождения, а на прогулки верхом — в сопровождении лишь одного берейтора.

Однако по отношению к солдатам и офицерам своей армии Александр проявлял повышенную требовательность. 3-я гренадерская и 2-я кирасирская дивизии почти беспрерывно занимались строевой подготовкой, офицеры не имели права ходить в партикулярном платье, разводы и смотры следовали один за другим.

Апофеозом всего должен был стать грандиозный военный парад, в котором предстояло принять участие 150 тысячам русских солдат и офицеров при 540 орудиях. Александр желал показать всем присутствовавшим в Париже европейским монархам и царедворцам силу и могущество своей армии.

Сначала местом парада выбрали поле недавней битвы под Фер-Шампенуазом, но потом остановились на окрестностях города Вертю в Шампани, где располагалась обширная равнина и гора Монт-Эме. Чтобы не мешать уборке хлебов, парад назначили на конец августа.

Подготовкой грандиозного действа была занята Главная квартира, где составлялись чертежи, планы и графики движения войск, отрабатывалась система визуальных и звуковых сигналов.

26 августа, в день третьей годовщины Бородинского сражения, состоялась генеральная репетиция.

Авангард, или кор-де-баталь, составляли три пехотных корпуса. За ними стояли драгунские полки, а в третьей линии находились гренадеры, пехота и лёгкая кавалерия. Сигналы для перестроения войск во время движения подавались пушечными выстрелами со склонов горы Монт-Эме.

Корпусами командовали Дохтуров, Раевский, Остен-Сакен, Ермолов, Сабанеев, Винценгероде и Палён.

Как только пушечный выстрел известил о прибытии императора, пехотинцы взяли на плечо, а кавалеристы и 4413 офицеров отсалютовали саблями. По второму выстрелу грянула музыка шестидесяти полковых оркестров и над полем прокатилось могучее «ура». После третьего выстрела войска перестроились в колонны побатальонно, а после четвёртого вся армия выстроилась в одно гигантское каре.

Александр, спустившись с горы, объехал войска, после чего они прошли мимо него церемониальным маршем. Не сдержав восторга, он сказал:

— Я вижу, что моя армия первая в свете: для неё нет ничего невозможного и по самому наружному её виду никакие войска не могут с нею сравниться...

За два следующих дня в Вертю прибыли союзные монархи, сотни офицеров и генералов, тысячи людей, желавших полюбоваться необычайным парадом, назначенным на 29 августа.

В завершение парада во главе большого церемониального марша прошёл сам Александр, салютуя собравшимся шпагой. Братья Александра Николай и Михаил также принимали участие в параде.

Затем был произведён оружейный и орудийный салют, затянувший всё поле над Вертю облаками густого дыма.

На следующий день, 30 августа, в семи походных церквах солдаты и офицеры, отслужив молебен, заслушали приказ о возвращении «в любезное отечество».

Однако не все они жаждали это сделать. Известно, что в 1814—1815 годах из русской армии, находившейся во Франции, дезертировало около 40 тысяч солдат и унтер-офицеров. Их с радостью принимали крестьяне, так как наполеоновские войска унесли ранеными и убитыми до миллиона человек и в хозяйствах очень не хватало работников-мужчин.

Из-за этого обстоятельства своё возвращение в Россию армия осуществляла под неусыпным надзором военной полиции и господ офицеров, а наиболее неблагополучные части отправили морем.

После парада в Вертю у Александра возникла идея создать в Европе союз трёх монархов — русского, австрийского и прусского — с целью утверждения на континенте принципов христианского учения.

Трактат о таком союзе, названном «Священным», был написан самим Александром и состоял из трёх пунктов: пребывать соединёнными неразрывными узами братской дружбы, оказывать друг другу помощь и содействие для охраны веры, правды и мира; почитать себя единым христианским семейством; пригласить все державы к признанию этих правил и к вступлению в Священный союз.

Основой своей политической деятельности три монарха признали Евангелие. Однако первые же практические шаги союзников показали, что они весьма далеки от евангельских принципов.

По второму Парижскому мирному договору, подписанному 8 ноября 1815 года, на Францию налагалась контрибуция в 700 миллионов франков, на её территории на пять лет оставлялась 150-тысячная оккупационная армия (в том числе 27 тысяч русских), а все сокровища искусства, награбленные французами во время революционных и наполеоновских войн и оставленные во Франции по первому Парижскому мирному договору, возвращались их прежним владельцам. От имени России договор подписал князь Разумовский, а Александр в это время был на пути в Петербург. Он побывал в Брюсселе, а затем, проехав всю Францию, направился в Швейцарию, где посетил лишь Базель, Цюрих и Констанц.

Об этом путешествии сохранились записки Михайловского-Данилевского. Он, в частности, писал: «Государь дорогою в Цюрих из Базеля много шёл пешком, любовался богатством земли и неоднократно заходил в крестьянские дома. Дай Бог, подумал я, чтобы вид изобилия, порядка и опрятности, которые он в них, без сомнения, находил, на него подействовали, в чём я и не сомневаюсь, зная, сколь он расположен к улучшению состояния его подданных; но душа его, конечно, страдала, когда он сравнивал состояние вольных швейцарских поселян с нашими крестьянами. Сердце государя напитано свободою; если бы он родился в республике, то он был бы ревностнейшим защитником прав народных. Он первый начал в России вводить некоторое подобие конституционных форм и ограничивать власть самодержавную, но вельможи, окружавшие его, и помещики русские не созрели ещё до политических теорий, составляющих предмет размышлений наших современников. Он не мог сохранить привязанности к людям, которые не в состоянии ценить оснований, соделывающих общества счастливыми; от сего происходит, может быть, неуважение его к русским, предпочтение иностранцев и, что мне даже страшно думать, некоторое охлаждение к России, которая монарха своего до сих пор в полной мере не умеет ценить. Признаемся, что не он, а мы виноваты... никто его не понимал; напротив, многие на него роптали»[226].

Из Швейцарии, не задерживаясь, Александр доехал до Праги и 12 октября в сопровождении встретившего его в пути прусского короля Фридриха-Вильгельма III торжественно въехал в Берлин, где произошла помолвка великого князя Николая Павловича с дочерью Фридриха-Вильгельма принцессой Шарлоттой, будущей русской императрицей Александрой Фёдоровной.

В Берлине Александр пробыл две недели и оттуда последовал в польский город Калиш, где два с половиной года назад был подписан союзный договор России и Пруссии.

Здесь Александр впервые надел польский мундир, украсив его лишь одним орденом — золотой восьмиконечной звездой и синей лентой польского ордена Белого Орла. Это должно было символизировать, что на землю Польши прибыл её новый король — русский император Александр I.

31 октября он въехал в Варшаву, окружённый сановниками Польского королевства, в сопровождении польских войск, с энтузиазмом встреченный варшавянами, кричавшими: «Да здравствует Александр, наш король!»

15 ноября Александр подписал текст польской конституции, «основания» которой были утверждены им ещё в Вене в конце мая.

Эта конституция провозглашала унию Польши с Россией при условии, что её королём мог быть только император всероссийский. Это закрепляло общность внешней политики двух государств, постоянный военный союз русской и польской армий.

Королю, а точнее российскому императору, предоставлялась верховная власть — право объявления войны и мира, заключение договоров, назначение должностных лиц. Однако все акты императора как короля Польши должны были скрепляться подписями польских министров, подтверждавших их соответствие конституции и законам страны.

Составление проектов законов, наблюдение за деятельностью ведомств и учреждений возлагалось на Государственный совет, состоявший из министров, государственных советников и лиц, назначавшихся королём.

Все постановления Госсовета подлежали утверждению королём, а в его отсутствие — наместником. Текущее управление поручалось комиссиям — военной, внутренних дел и полиции, юстиции, финансов, вероисповеданий и просвещения. Законодательная власть принадлежала парламенту (Сейму) и королю.

Сейм состоял из Сената, сформированного из аристократов и епископов, и Посольской избы, где заседало 77 послов, избираемых на шляхетских сеймиках, и 51 посол от зажиточных горожан, купцов, интеллигентов и людей свободных профессий.

Все граждане признавались равными перед законом, им гарантировалась неприкосновенность личности и имущества, свобода печати и всех вероисповеданий. Однако католическая религия признавалась господствующей, а государственным языком в Польше объявлялся польский язык.

Следует иметь в виду, что всё это распространялось лишь на 100 тысяч граждан, уплачивавших наиболее крупные налоги и имевших наиболее высокий имущественный ценз. И всё же для своего времени конституция Королевства Польского была одной из самых либеральных в Европе.

После того как конституция была принята, Александр назначил своего наместника в Польше. Все ожидали, что им станет князь Адам Чарторижский, но вопреки этим чаяниям Александр остановил свой выбор на старом, больном, одноногом ветеране генерале Зайончке. Александру на этом посту нужен был послушный, безынициативный администратор, во всём покорный командующему польской армией великому князю Константину Павловичу и особо доверенному лицу из ближайшего окружения Александра Н. Н. Новосильцеву, тому самому, что входил когда-то в круг «молодых друзей», а с 1813 года был вице-президентом Временного совета по управлению Варшавским герцогством.

Впоследствии Константин Павлович и Новосильцев в значительной мере определяли политический климат в Польше, сохраняя крепостнические порядки, палочную дисциплину в армии, широкое развитие тайного сыска и доносов.

18 ноября Александр выехал из Варшавы в Петербург. Только два дня пробыл он в Вильно и в ночь на 2 декабря прибыл в столицу.

В жизни Александра наступил новый период, когда его внимание прежде всего было направлено на внутренние дела государства, а столь любимые им путешествия совершались отныне только по России.