Александр I

Глава XI Венский конгресс

Высадившись в Дувре, Александр с удовлетворением отмечает, что англичане увлечены им не меньше, чем французы. Толпа встречает его громкими восклицаниями, выпрягает лошадей из коляски, в которой Александр сидит с королем Пруссии, и везет экипаж на себе по улицам города. Так же ли горячо, как английский народ, встретит его английское правительство? В Париже Александр столкнулся с отрицательным отношением английских дипломатов к его видам на Польшу и надеется, что, приехав в Лондон, сумеет переубедить принца-регента и общественное мнение, и англичане предоставят ему свободу действия на славянских землях. По обыкновению, он полагает, что его собственное обаяние и Божья воля принесут ему удачу и в этом деле.

Политические круги Лондона оказались более расколотыми, чем предполагал Александр. Его сестра Екатерина, сумасбродная, порывистая и властная, не снискала благосклонности чопорного английского двора и с досады сблизилась с оппозиционной регенту партией вигов. Вовлеченная в интриги, опутавшие королевскую семью, она привлекла на свою сторону лорда Грея и лорда Голланда, яростных противников находившейся у власти партии тори, чем возбудила крайнее неудовольствие регента.

Встреча брата и сестры прошла во взаимных излияниях нежности и восхищения. Александр далек от того, чтобы порицать Екатерину, неосмотрительно впутавшуюся в политические интриги, и оправдывает ее. Разве в Париже он сам не выдавал себя за поборника либеральных идей? Разве не он вынудил Людовика XVIII даровать народу Хартию? Он и в Лондоне будет таким же, как в Париже: прослывет государем свободного образа мыслей. В Сент-Джеймском дворце для него приготовлены апартаменты, но Екатерина уговаривает его отказаться от них и устроиться более просто, у нее в Пултней-Хаузе. Она уверяет, что, отклонив гостеприимство официального Лондона, Александр завоюет симпатии народа, который ненавидит регента и оценит жест царя. И действительно, прибыв в Пултней-Хауз, царь признает, что сестра все рассчитала правильно. Восторженная толпа собирается перед домом, когда он ждет визита принца-регента. Раз двадцать он выходит на балкон и легким поклоном отвечает на овации лондонцев. Однако знатный гость не торопится. Наконец по истечении трех часов царю сообщают, что Его Королевское Высочество не рискует показаться в этом густонаселенном квартале, где его присутствие может «вызвать волнение». Екатерина торжествует. Александр, посмеявшись над этим приступом малодушия принца-регента, первым наносит ему визит в его резиденции Карлтон-Хауз и возвращается оттуда, окончательно уверовав в непогрешимую проницательность сестры.

Как и сестра, он встречается с известными вигами и, желая удивить их своим либерализмом, просит главу вигов лорда Грея представить ему записку «О создании оппозиции в России». После аудиенции его несколько озадаченный собеседник спрашивает у Меттерниха: «Неужели царь намерен созвать в России парламент? Я бы весьма поостерегся побуждать его к этому, но, если он его созовет, ему не придется создавать оппозицию – она не замедлит образоваться сама». Разумеется, вопрос об этой гипотетической оппозиции больше не поднимался. Есть проекты, которые приносят некоторую выгоду, не будучи реализованы, – такова поэтика политики.

Между тем Александр принимает видных предводителей квакеров, обсуждает с ними религиозные проблемы, разделяет их поклонение Христу в духе и приглашает их в Петербург. Он также встречается с самым авторитетным в Европе философом и законоведом Джереми Бентамом и советуется с ним о возможности пересмотра российского законодательства. В Оксфорде, на церемонии вручения ему диплома honoris causa,[57] он огорчается, что не держал диспута. Ректор возражает: «Государь, вы выдержали такой диспут против поработителя народов, какого не выдерживал ни один доктор права в мире». Поддерживая свою популярность у лондонцев, Александр часто прогуливается верхом в Гайд-Парке, надев английский мундир, и легкими поклонами отвечает на рукоплескания своих почитателей. Вместе с сестрой он посещает Вестминстер, приют Сен-Поль, Гринвич, Королевскую биржу, Британский музей и присутствует в Аскоте на скачках. Вечера посвящены банкетам, балам, парадным приемам. Лорд Каслри и лорд Ливерпуль устраивают в его честь обеды. Лорд Грей и герцог Девонширский, вожди оппозиции, следуют их примеру. Принц-регент не появляется на светских собраниях, устраиваемых вигами, где Александр частый гость. «Появление императора производило магический эффект, – вспоминает княгиня Ливен. – Его везде встречали радостными восклицаниями, что было крайне унизительно для регента. Он был раздражен и глубоко уязвлен и в конце концов стал видеть в Александре соперника». Пригласив Александра на смотр в Гайд-Парке, регент умышленно прибывает туда с часовым опозданием. Александр в ответ заставляет два часа ждать себя на приеме во дворце и, оправдываясь перед разъяренным регентом, признается, что задержался у лорда Грея – самого непримиримого из лидеров оппозиции. Когда Эгерия вигов леди Джерсей приглашает Александра на бал 15 июня, регент нарочно удерживает его в Оксфорде, чтобы он попал в Лондон только 16-го. Александр возвращается в Лондон в три часа утра, быстро переодевается, на рассвете появляется на балу у леди Джерсей и до пяти часов утра танцует scotchreеl[58] – быстрый шотландский танец. Как всегда, в нем прекрасно уживаются порывы к великим свершениям и жажда внешнего блеска, сколь бы этот блеск ни был обманчив. Александр поддается впечатлению, что, наслаждаясь светскими успехами из духа противоречия регенту в Лондоне, как и Людовику XVIII в Париже, он завоевывает симпатии народа.

Однако политика делается при дворе, а не на улицах, и пока царь красуется перед лондонской публикой, за его спиной Каслри и Меттерних сговариваются совместно дать отпор не слишком завуалированному намерению России завладеть Польшей.

Впрочем, мало-помалу увлечение лондонцев Александром ослабевает. Всеобщее внимание переключается на фигуры более колоритные. Теперь общий кумир – воинственный вождь партизан казачий атаман Платов, разъезжающий по улицам английской столицы в окружении бородатых всадников с горящими как уголь глазами. По множеству неуловимых признаков царь угадывает, что его звезда закатывается не только при дворе, но и в английском обществе. Это явно обнаруживается на грандиозном банкете, данном в Гилдхолле, лондонской ратуше, где присутствует 700 приглашенных во главе с императором России, королем Пруссии и принцем-регентом. Ужин, поданный на золотой посуде, проходит в угрюмом молчании. Итальянские певцы стараются развеселить гостей, но великая княгиня Екатерина, которая не выносит музыки, резко приказывает артистам замолчать. Тугой на ухо Александр не сразу понимает, из-за чего смущенно перешептываются его соседи по столу. Неожиданно он решает покинуть эту опрятную, холодную и чопорную страну. 26 июня он отплывает из Дувра в Кале, пересекает Голландию под радостные крики жителей и прибывает в Брухзаль, город на Баденской земле, где после полуторагодовой разлуки встречается со своей супругой. В Брухзале собралась вся Баденская фамилия. Императрица Елизавета, сдержанная и гордая, недавно отклонила приглашение супруга приехать к нему в Париж. «Я была бы счастлива, если бы могла в Париже видеться только с членами королевской семьи и с теми, кто всегда сохранял им верность, – пишет она. – Но мне пришлось бы появляться в смешанном обществе, среди людей, которых я презираю, а я бы не смогла скрыть своих чувств. Наконец, я побаиваюсь предстать перед разношерстной, любопытствующей и испорченной публикой Парижа».

В тихом немецком городке в Брухзальском замке царь отдыхает душой, проводя время в беседах с Лагарпом, бароном Штейном и несколькими близкими ему людьми. После шумных лондонских торжеств он наслаждается простыми радостями. Но и в этом уединении его разыскивают искусители славой. Депутация из четырех высокопоставленных русских прибывает в Брухзаль и просит его от имени Сената, Священного Синода и Государственного совета принять наименование «Благословенный», позволить воздвигнуть в Петербурге в его честь монумент и выбить медаль с надписью «Великодушному держав восстановителю от признательной России». Но если в Париже и Лондоне Александр с видимым удовольствием позволял воздавать себе почести, то здесь он их отклоняет. Как будто успех в Англии и Франции – всего лишь безделка, тогда как поклонение русского народа стало бы непосильной тяжестью для него, носителя российской короны. Как будто он боялся, согласившись принять знаки признания его заслуг, оскорбить Бога своим самодовольством. Как будто грех суетности и гордыни, в который он впал в Европе, превратился бы в смертный грех в России.

Шишкову, растерянному, не знающему, как объяснить народу отказ царя и умоляющему его не разочаровывать нацию, он велит составить ответ в неопределенных выражениях и без исправлений подписывает его: «Да соорудится мне памятник в чувствах ваших, как оный сооружен в чувствах моих к вам! Да благословляет меня в сердцах своих народ мой, как я в сердце моем благословляю оный! Да благоденствует Россия, и да будет надо мной и над нею благословение Божье».

Итак, не будет ни статуи, ни медали, но прозвище, которое звучит так приятно для слуха, навсегда сопряжется в памяти народной с личностью освободителя отечества. Страшась апофеоза, который ждет его в России по возвращении, Александр пишет губернатору Петербурга: «Дошло до моего сведения, что делаются разные приготовления к моей встрече. Ненавидя оные всегда, почитаю их еще мене приличными ныне. Един Всевышний причиною знаменитых происшествий, довершивших кровопролитную брань в Европе. Перед Ним все мы должны смиряться. Объявите повсюду мою непреклонную волю, дабы никаких встреч и приемов для меня не делать».

В Петербурге городские власти, приготовившие государю пышную встречу, поспешили отменить празднества и разобрать триумфальные арки. 13/25 июля, ранним утром, без свиты и без фанфар, Александр въезжает в свою столицу и сразу направляется в Казанский собор, где служит благодарственный молебен. Всех, кто его видит, поражает его угнетенный вид. Несомненно, он пресыщен славой и, достигнув вершины земного величия, мучается от того лишь, что ему нечего больше желать. Сознание тщетности самых благородных человеческих деяний подрывает его душевную энергию, но приближает к Богу. Тем не менее спустя несколько дней он дает согласие почтить своим присутствием празднество, которое с большой помпой устраивает в Павловске в Павильоне роз по случаю возвращения победителя его мать. Он появляется хмурый, сдержанный, рассеянный. Хор исполняет в его честь кантату на слова поэта старца Державина:

Вместо того чтобы поблагодарить автора, Александр делится с ним своими заботами: страна разорена, города в развалинах, финансы расстроены. Предстоит трудная работа, ему нужны надежные сотрудники. И он возвращает на службу несокрушимого Аракчеева, некоторое время бывшего не у дел и жившего в своем имении Грузино. «Пора, кажется, нам за дело приняться, – пишет он ему, – и я жду тебя с нетерпением». Александр увольняет государственного канцлера, почтенного старца графа Румянцева и заменяет его своим адъютантом, графом Нессельроде; на место давно хворавшего Шишкова назначает А. Н. Оленина; смещает губернатора Москвы графа Ростопчина, всегда раздражавшего его своим фанфаронством.

Перед уходом от дел Шишков, по поручению императора, составляет благодарственный манифест к русскому народу за участие в Отечественной войне. Александр читает проект и резко возражает: с одной стороны, автор, перечисляя сословия, назвал дворянство раньше армии, что явно несправедливо по отношению к доблестному русскому воинству, совершившему столько подвигов; с другой стороны, автор осмелился написать, что между помещиками и крепостными издавна существует добрая связь, «на обоюдной пользе основанная». Ни то ни другое царь одобрить не может. Шишков переделывает текст документа в соответствии с требованиями государя, но замечает: «Несчастное в государе предубеждение против крепостного права в России, против дворянства и против всего прежнего устройства и порядка внушено ему было находившимся при нем Лагарпом и другими окружавшими его молодыми людьми, воспитанниками французов, отвращавших глаза и сердце свое от одежды, языка, нравов, словом, от всего русского».

Манифест оглашается 30 августа 1814 года, и через два дня Александр уезжает из Петербурга в Царское Село, а оттуда едет в Вену, на конгресс. Уже садясь в коляску, он посылает записку Аракчееву: «Прощай, любезный Алексей Андреевич, я проработал насквозь всю ночь и еду сейчас».

По дороге в Австрию он заезжает в имение Чарторыйских Пулавы, уверяет владельцев, что предпочитает это место всем другим, целует руку вдовствующей княгине, называет ее «маман», а ее взволнованным монаршей лаской сыновьям заявляет: «У Польши три врага: Пруссия. Австрия и Россия, и один друг – это я!» И по-прежнему ничего не пообещав, уезжает среди ночи, оправдываясь тем, что должен мчаться, «точно курьер».

25 сентября 1814 года он въезжает в Вену вместе с королем Пруссии и останавливается в императорском дворце Хофбург. Свои мысли о предстоящих переговорах он наскоро набрасывает по-французски: «России – герцогство Варшавское. В крайнем случае соглашусь уступить Пруссии Познань до линии, проведенной от Торна до Пейзерна и оттуда по реке Просне до границы Силезии и от Кульмского округа до Древенца, за исключением Торнского округа». И так обосновывает свои притязания: «Будет только справедливо вознаградить моих подданных за все принесенные ими жертвы и навсегда оградить их от нового вторжения, обезопасив границы». При этом он вовсе не предполагает просто аннексировать Польшу. Он хочет, чтобы Польша, увеличенная за счет территорий, отданных Пруссии и Австрии по разделу, стала самостоятельным королевством, а он сам – его королем. В этом случае Польша, не войдя в состав России, находилась бы под ее охраной. Она была бы связана с Россией особой государя. Она приобрела бы географическую, а не политическую автономию. Две славянские страны, объединенные под одним скипетром, – разве это не разумно? Австрии, в обмен на ее уступки, достались бы «север Италии до Тессина, озеро Маджоре, Венеция, Тироль, Страсбург, Энневиртель и Долмация». Пруссия получила бы в возмещение остатки Саксонии, большая часть которой отошла бы к Веймарскому и Кобургскому домам.

Но такой расклад никого не устраивает, и с самого начала переговоров Александр наталкивается на решительный протест не только Австрии и Англии, но и Франции. Да, Франции! К изумлению царя, вчерашний побежденный осмеливается перечить ему устами Талейрана. Едва появившись в Вене, Талейран из смиренного просителя превращается в равноправного партнера. Он сумел, по его собственному выражению, «усесться на почетное место за столом переговоров». На первой же аудиенции у царя Талейран позволяет себе дерзкий, граничащий с наглостью тон. Обсуждая выводы, которые каждая из представленных на конгрессе наций надеется получить по новому договору Александр говорит:

– Я сохраню за собой все, чем владею.

– Ваше Величество соизволит сохранить за собой лишь то, что будет вам предоставлено на законных основаниях, – возражает Талейран, втягивая голову в высокий воротник. При этом углы его рта опускаются, и на лице появляется гримаса холодного презрения.

– Я действую в согласии с великими державами, – отвечает Александр.

– Мне неизвестно, включает ли Ваше Величество Францию в число великих держав, – вкрадчиво произносит Талейран.

– Да, разумеется. Но если вы не хотите, чтобы каждый исходил из своих интересов, то чем вы руководствуетесь?

– Я ставлю право выше выгоды.

– Европа имеет право на выгоды.

– Этот язык не ваш, государь, он вам чужд, ваше сердце отвергает его.

– Нет, – обрывает Александр. – Повторяю, Европа вправе рассчитывать на выгоды.

– Европа! Европа! Несчастная Европа! – горестно стонет Талейран и в притворном отчаянии ударяется головой об стену.

Когда Александр выражает недовольство теми, кто «изменил общему делу Европы», подразумевая короля Саксонии, он слышит в ответ от «этого француза»: «Государь, он уступил силе обстоятельств, в которых может оказаться каждый». Не ядовитый ли это намек на позицию русских в Тильзите? Александр смертельно бледнеет от оскорбления. А суть дела в том, что Талейран не желает допустить превращения Польши в вотчину России. На его взгляд, это создало бы большую и неминуемую «опасность для Европы и, если исполнению этого плана можно воспрепятствовать лишь силой оружия, следует, не колеблясь ни минуты, прибегнуть к нему. С другой стороны, он не желает и усиления Пруссии, а это случится, если ей отойдет часть Саксонии. Лорд Каслри готов согласиться, самое большее, на создание Польского королевства, но без его династического союза с Россией. Меттерних считает, что восстановление Польши под скипетром царя не позволит Австрии сохранить за собой Галицию, а чрезмерное усиление России нарушит политическое равновесие в Европе. Александр в одиночку яростно борется с тремя дипломатами – французом, англичанином и австрийцем. Он опирается на группу из семи советников, только один из которых – граф Разумовский – коренной русский; другие – три немца, поляк, корсиканец и грек. Такое разнообразие национальностей тешит тщеславие царя: он – единственный интернационалист среди европейских государей! В дискуссиях он неутомим. Он кричит Талейрану: „Я полагал, что Франция мне кое-чем обязана. Вы постоянно твердите мне о принципах, но ваше общественное право для меня пустой звук. Я и знать не хочу, что это за право. Все ваши пергаменты и трактаты для меня ничто. – И заключает: —Король Пруссии будет королем Пруссии и Саксонии, как я буду императором России и королем Польши. От уступчивости Франции в двух этих пунктах зависит моя уступчивость во всем, что может ее интересовать“. Выходя из зала заседаний, Александр раздраженно замечает: „Талейран разыгрывает здесь министра Людовика XIV“».

Меттерних тоже выводит его из терпения, и однажды Александр надменно обрывает его: «Вы единственный человек в Австрии, позволяющий себе мне противоречить». В другой раз, бросив на стол шпагу, он вызывает австрийского министра на дуэль. Император Франц озадачен тем, что монарх милостью Божьей снисходит до поединка с простым дворянином, лишь недавно возведенным в княжеское достоинство. «Боже, в какое время мы живем», – сокрушается австрийский император и берется уладить конфликт. Русский царь и австрийский министр не скрестят шпаги. Но с этого дня Александр перестает появляться на приемах, даваемых Меттернихом, а встретившись с ним в чьей-нибудь гостиной, делает вид, что его не заметил.

Тем временем Талейран продолжает свою подрывную работу. Его интриги увенчиваются заключением 3 января 1815 года тайного союза между Францией, Австрией и Англией, направленного против России и Пруссии. В восторге от того, что сумел перессорить союзников, Талейран пишет Людовику XVIII: «Коалиция распалась и распалась навсегда». Александр, не подозревая о замышляемых за его спиной кознях, возвращается к мысли о браке между великой княжной Анной и герцогом Беррийским. В то же время он, пока не заговаривая об этом, готовится пойти на уступки и согласиться на воссоздание Польши без Познани и Галиции. Он понимает, что в настоящий момент не добьется большего, не прибегая к оружию, а он слишком дорожит своей славой миротворца, чтобы вновь ввязаться в военную авантюру.

Яростно схлестываются за столом переговоров, но отменно учтивы в гостиных. «Конгресс танцует, но не двигается», – острит принц де Линь. Со дня открытия конгресса Вена превратилась в некую международную ярмарку, куда съехались со всех концов Европы коронованные особы и легкомысленные женщины, дипломаты и мошенники, принцессы и торговцы. В городе невозможно найти свободную комнату. Посол каждой страны держит целый штат осведомителей и осведомительниц, главная обязанность которых – наблюдать за другими нациями. Шпионы по случаю дополняют армию шпионов австрийской полиции. Тайные донесения скапливаются в кабинетах. Каждый праздник вызывает поток доносов. Самые очаровательные женщины пытаются, танцуя, болтая или предаваясь любви, выведать что-нибудь у своего партнера. В театральных ложах и в альковах, между двумя улыбками или двумя объятиями, соревнуются в добывании секретов. По сравнению с этими отрядами добровольных соглядатаев любимая племянница Талейрана Доротея, герцогиня Курляндская, и ее сестра, герцогиня Саганская, действуют как профессионалки. У царя тоже лучший агент разведки – беспутная княгиня Багратион. Она пыталась соблазнить Талейрана, но была отвергнута. В отместку уязвленная княгиня говорит всем, что один его вид внушает ужас, что у него «глаза дохлой рыбы», а «веки висят, как навес над витриной». Талейран в ответ говорит об этой ловящей слухи распутнице: «Не очень-то сподручен ее способ выуживать секреты».

Посреди этой блестящей круговерти мистик Александр чувствует себя в своей стихии. Доля легкомыслия дает отдых от возвышенных мыслей. Шутливая болтовня подстегивает энергию для свершения великих дел. Разумеется, в России он не был так падок на светские увеселения. Он из той породы мужчин, которые степенны дома и ветрены за его стенами. Пристрастие к такого рода экзотике одновременно и удовлетворяет тягу к беспутству, и ее оправдывает. Он настоял на приезде в Вену императрицы Елизаветы, но все свое внимание отдает другим дамам. Каждое утро он протирает лицо кусочком льда, чтобы освежить кожу. Он присутствует на всех приемах, порхает по всем гостиным, увивается за всеми хорошенькими женщинами. Если бал по традиции открывается полонезом, он возглавляет танцующих и упивается успехом, ловя восхищенные взгляды, со всех сторон устремленные на его особу. Затянутый в парадный мундир с жестким воротником, в белых в обтяжку лосинах, в лаковых, плотно облегающих ногу остроносых сапогах, он скользит, поворачивается, кланяется, повинуясь звукам музыки. На пороге сорокалетия он по-прежнему красив: у него цветущее лицо, полный жизни взгляд, узкие губы, тщательно зачесанные на лысеющий лоб волосы, шелковистые бакенбарды. Близорукость вынуждает его пользоваться лорнетом, а легкая глухота – наклонять голову к собеседнику, что он проделывает весьма грациозно. Он утонченно галантен в обращении с дамами. Разнообразие и пыл его комплиментов нередко ставят под сомнение его искренность, и некоторые дамы находят его «чересчур любезным». То поочередно, то одновременно он увлекается княгиней Габриэль д'Ауэрсперг – «добродетельной красавицей», графиней Каролиной Сеченьи – «кокетливой красавицей», графиней Софи Зичи – «тривиальной красавицей», графиней Эстергази – «удивительной красавицей», Юлией Зичи – «ослепительной красавицей» и графиней Сааран – «дьявольской красавицей». К этой коллекции красавиц венок добавляются две подруги Меттерниха, герцогиня де Саган и княгиня Багратион, вдова героя 1812 года, павшего в Бородинском сражении, а также немалое число молодых женщин более скромного происхождения. По свидетельству одного полицейского, «за ужином у Карла Зичи Александр и графиня Вера спорили, кто переодевается быстрее, мужчина или женщина. Они держали пари и удалились для переодевания в соседние комнаты. Выиграла графиня Вбрна».

Впрочем, по большей части вся эта цветистая болтовня и светские игры не имеют последствий. Любитель неуловимых прикосновений, мимолетных влюбленных взглядов и куртуазных намеков, Александр довольствуется легким трепетом чувств. Донесения полиции обильны, но однообразны: «Княгиня Леопольдина Лихтенштейн больше других светских дам нравится Александру. По этому поводу острят, что он выказывает себя истинно русским человеком, предпочитая женщин холодных как лед». И еще: «Александр уделяет много внимания графине Эстергази, Софи Зичи и княгине Ауэрсперг. Он много танцует и любезничает с княгиней Лихтенштейн и юной Сеченьи. Обе они убеждены, что поймали его в свои сети; но остальные хорошо понимают, что здесь, как во Франкфурте, как и повсюду, все это для Александра – одно лишь чистое кокетство». Однако шпионы, по приказу австрийского министра полиции барона Хагера приставленные к Александру и следящие за каждым его шагом, отмечают, что царь, случается, поздно ночью проскальзывает в особняк княгини Багратион и украдкой выходит оттуда, проведя три часа в обществе своей восхитительной соотечественницы. Некоторые уверяют, что видели его быстро идущим по темному коридору Хофбурга к комнатам, отведенным двум фрейлинам его супруги. Впрочем, ветер любовного безумия гуляет надо всем конгрессом. Австрийские полицейские сбились с ног. Они подробно фиксируют все подряд: «Лорд Стюарт снова провел ночь у Саган», «связь Франсуа Пальффи и Ла Биготтини подходит к концу», «Веллингтон привез свою любовницу Крассини», а князь Волконский принимает у себя каждый вечер девицу Жозефину Уолтерс, «часто переодетую в мужской костюм». Что же до сестры Александра, «дорогой безумицы», великой княгини Екатерины, то у нее далеко зашедшие отношения с принцем Вильгельмом Вюртембергским, которого она не прочь взять в мужья. И вокруг дворца, в парках, хижинах и кабачках, правит та же исступленная страсть служения Афродите. Здесь тоже заигрывают с женщинами и под звуки скрипок кружатся в танце, пока дипломаты вершат судьбы Европы.

Даже рассудительная императрица Елизавета чувствует, что и у нее голова идет кругом. Давно покинутая царем, в Вене она вновь встречает своего давнего поклонника, князя Адама Чарторыйского. Годы оставили свой след на челе государыни, но ее обожатель охвачен тем же волнением, что и во время их встреч в годы юности. Он доверяет дневнику свои чувства: «Здесь я вижу ее, сильно изменившуюся, но для меня все ту же, и все те же и ее и мои чувства (они утратили прежний пыл, но все еще сильны, и мысль, что я не могу видеть ее, причиняет мучительную боль). До сих пор я только один раз видел ее. Был принят плохо и весь день несчастен… Вторая встреча. Снова чувство долга вынуждает нас… Она, как всегда, истинный ангел. Ее письмо… Она моя первая и по-прежнему единственная любовь… Обмен кольцами… Я желаю ей счастья и ревную к этому счастью; страстно люблю, а все-таки… Долгая неуверенность, сопротивление, постоянные огорчения и двадцатилетнее ожидание; трагический исход ее единственной неверности оскорбил некоторые самые деликатные чувства. Но это меня не оправдывает, ибо я простил от всего сердца, а она не прощения, но любви, поклонения и обожания достойна». Императрица в письме к матери жалуется, что ее положение вынуждает ее «принести в жертву официальному положению счастье всей своей жизни, расставаясь с человеком, в котором в течение лучших четырнадцати лет жизни она привыкла видеть свое второе „Я“».

Так на берегах Дуная вновь разгорается любовь между императрицей и князем Чарторыйским, оборвавшаяся в 1807 году во время романа Елизаветы с корнетом Охотниковым. Он «простил от всего сердца» ее неверность, она вновь видит в нем «счастье всей жизни». Конечно, в этой взаимной страсти, сдерживаемой велением долга, много романтического. Взаимное влечение двух душ обостряется невозможностью физического обладания. Они скрывают, каких страданий им стоит отказ от того, чего оба страстно желают. С каждой новой встречей искушение возрастает. «Чарторыйский по-прежнему на хорошем счету у императрицы», – читаем в полицейском донесении от 3 октября 1814 года. Останутся ли они верны своим моральным принципам или позволят себе потерять голову? Позволено предложить, что Елизавета в конце концов дала своему вздыхателю увлечь себя, и царю донесли об этом. Сам постоянно обманывая жену, он все более сурово обращается с ней на людях. Как если бы он вымещал на ней какую-то застарелую обиду. Донесения австрийской полиции сообщают об оскорбительном отношении Александра к супруге: «Сообщение барона Хагера, министра полиции, 2 января 1815 года. Вот что рассказывают у Этьена Зичи: 1. В прошлую пятницу Александр заставил свою несчастную супругу присутствовать на балу у княгини Багратион. Императрица неохотно повиновалась, но канапе, на которое она села, было в таком плохом состоянии, что развалилось под ней. 2. В субботу на семейном обеде у Александра он невероятно грубо обошелся с императрицей, со своим братом, великим герцогом Баденским, и сестрой, баварской королевой. Говорят, что императрица не вернется в Россию, а уедет к брату в Карлсруэ».

Другой рапорт полиции от 5 февраля 1815 года: «Императрица России… супружество которой столь несчастливо, никогда не обедает ни с императором, ни с его сестрами, великими княгинями… Предполагают, что она не вернется в Петербург. Если так действительно произойдет, это произведет глубокое впечатление в столице, где императрица очень популярна и любима».

Чуть позже новое донесение в том же духе: «На последнем балу у княгини Багратион при появлении императрицы раздались возгласы: „Как она прекрасна! Бесспорно, эта женщина – настоящее чудо!“ Александр, задетый за живое, так как заподозрил выпад в свой адрес, произносит, повысив голос: „А я этого не нахожу! У меня другое мнение“».

Елизавета безропотно переносит унижения и даже оправдывает холодность мужа. «Из чувства справедливости я должна признать, что император любезен со мной, – пишет она 2 февраля 1815 года матери, – он сам предложил мне чаще обедать у него и даже вдвоем с ним, когда я буду одна. Нужно судить, исходя из характера человека, особенно такого человека, как император».

Красота, чувство собственного достоинства, выдержка этой брошенной супруги пленяет придворное окружение, обычно столь злоязычное. Мадам де Сталь называет ее «ангел-хранитель России», а граф де Ла Гард так описывает ее: «У нее прелестная фигура и глаза, в которых отражается чистота души. Прекраснейшие пепельные волосы распущены по плечам. Фигура ее изящна, гибка и грациозна; походка воздушна и тотчас выдает ее, даже если лицо скрыто маской. Очаровательный характер, живой и развитой ум, возвышенная душа соединяются в ней с любовью к искусствам».

Хотя у нее никогда не было вкуса к светской жизни, она, соблюдая налагаемые придворным этикетом обязанности, присутствует на всех приемах. На балах дамы увешаны драгоценностями стоимостью 30 миллионов франков. 18 октября 1814 года, в первую годовщину сражения под Лейпцигом, в Пратере дается парадный прием. На обеде, устроенном для войск, Александр поднимает тост за здоровье «народа и армии». На следующий день празднество продолжается во дворце посла России графа Разумовского. Императорская чета принимает за столом, сервированным на 360 персон, всю высшую знать Европы, высших офицеров союзных армий: здесь два императора, четыре короля и триста царствующих принцев и князей. Император Франц сидит по правую руку Елизаветы, а царь – возле императрицы Австрии, тщетно пытаясь завязать с ней беседу: оба они глуховаты, но не ни одно и то же ухо.

6 декабря манеж, ранее переоборудованный в парадную столовую, превращен в бальную залу для празднования именин великой княгини Екатерины. Приглашенные в восторге от русских плясок, исполнявшихся в национальных костюмах. Ужин сервирован на пятидесяти столах по шести приборов на каждом, при свете целого леса свечей. Царь и царица потчуют гостей привозными деликатесами: здесь стерлядь с Волги, устрицы из Канкале и Остенде, трюфели из Перигора, апельсины из Палермо, ананасы из императорских оранжерей в Москве, спелая земляника из Англии и виноград, собранный во Франции. Кроме того, у каждого прибора стоит тарелка с вишнями, доставленными в холодильниках из Петербурга, каждая ягода обошлась в рубль серебром. Восхищенный граф де Ла Гард пишет: «По правде говоря, я с трудом верю собственной памяти, когда вспоминаю это безудержное расточительство». После ужина возобновляются танцы. Александр захвачен общим весельем и кокетничает со всеми своими партнершами по танцам. «As for the emperor of Russia, he dances while Rome is burning»,[59] – пишет Е. Гук, секретарь Каслри.

Но все эти галантные и политические треволнения не могут отвлечь союзников от не дающей им покоя мысли – о запертом на своем острове Наполеоне. Принц де Линь острит: «Наполеон играет в Робинзона Крузо», а Талейран не перестает требовать, чтобы корсиканца удалили от берегов Средиземного моря. Он предлагает другое место заключения – Азорские острова, «в пятистах лье от всякой земли». Веллингтон, прибывший в Вену, поддерживает его. Но Меттерних предпочитает не спешить с депортацией низвергнутого императора и дождаться, пока тот сам каким-нибудь опрометчивым поступком не даст для этого повода. Царь категорически возражает против переселения бывшего врага в новое место заключения. Причины великодушия Александра две: во-первых, он догадывается, благодаря донесениям шпионов обоего пола, что Англия, Австрия и Франция подписали недавно договор, направленный против России и Пруссии; во-вторых, он только что узнал от Талейрана, что Людовик XVIII отклонил возможность брака между герцогом Беррийским и великой княжной Анной. Забыв, что недавно сам был против этого союза, он возмущается: этот подагрический королишка, посаженный на трон стараниями России и союзников, находит сестру русского царя, великую княжну из дома Романовых, недостойной своего племянника! Этот новый афронт разжигает давнюю злобу Александра против Бурбонов и склоняет его к доброжелательному отношению к Наполеону, который, по крайней мере, всегда выказывал себя лояльным противником. Его сердечная переписка с королевой Гортензией, его ежедневные прогулки по улицам Вены под руку с Евгением Богарнэ – замаскированный ответ на оскорбления со стороны Тюильри. «По какому праву, – негодует он, – отбирают у этого человека остров Эльба, предоставленный ему в соответствии с договором всего год назад?»

Споры о будущем Наполеона неожиданно прерваны новостью, поразившей конгресс точно гром среди ясного неба: в ночь с 6 на 7 марта 1815 года Меттерних получает сообщение, что экс-император Франции тайно отплыл с острова Эльба в неизвестном направлении. В восемь часов утра Меттерних устремляется к императору Францу, а тот, до смерти перепуганный, приказывает ему бежать к императору России и королю Пруссии. Впервые после трех месяцев дипломатических размолвок Меттерних является к царю. Александр, узнав новость, без колебаний заявляет, что готов взяться за оружие. Перед лицом общей опасности вчерашние раздоры отступают, и соперники вновь становятся союзниками. Потом царь, проявив беспримерное великодушие, говорит Меттерниху: «Покончим с нашей личной распрей. Мы оба христиане, а наша вера учит всепрощению. Обнимем друг друга и предадим забвению прошлые обиды». И прижимает австрийского канцлера к своей груди.

Через час участники конгресса собираются и обсуждают ситуацию. Александра мучает чувство вины: не он ли всегда утверждал, что нет никакого риска оставлять Наполеона на его острове? Ведь пленник нарушил слово, данное ему, Александру! Он и злится на него, и восхищается им: какова дерзость! Он упрекает Веллингтона: «Как могли вы позволить ему бежать?» Невозмутимый англичанин парирует: «Как могли вы там его оставить?» Пока что о намерениях беглеца ничего не известно. Талейран предполагает или делает вид, что предполагает, что Наполеон высадится в Италии и попытается обосноваться в Швейцарии. Меттерних уверенно прерывает его: «Он пойдет прямо на Париж». Каждый из них надеется, что, едва ступив на землю Франции, Наполеон будет арестован без единого выстрела. Но могут ли Бурбоны рассчитывать на поддержку французского народа? Некоторые министры в этом сомневаются. События следующих дней подтверждают их правоту. Наполеон, высадившись в бухте Жуан, стремительно приближается к Парижу, и города с энтузиазмом открывают перед ним ворота, крестьяне восторженно приветствуют его, а солдаты отказываются в него стрелять. Маршал Ней, обещавший «привезти узурпатора в железной клетке», встречает своего императора в Оксерре и переходит на его сторону. Брошенный всеми Людовик XVIII в панике бежит из Парижа и скрывается в Генте.

20 марта 1815 года Наполеон, устроившись в Тюильри, находит в одной из папок Министерства иностранных дел тайный договор от 3 января 1815 года, который король в спешке забыл захватить с собой. В восхищении от своей находки, Наполеон поручает секретарю русской миссии в Париже Бутягину переслать этот документ царю в Вену, дабы открыть ему глаза на двуличие его так называемых союзников и побудить его вступить в переговоры лично с ним, Наполеоном. Александр, давно уже подозревавший своих партнеров в вероломстве, впадает в неистовый гнев. Каподистриа наблюдает, как он мечется по кабинету, и замечает, как медленно краснеют его уши. Но царь быстро овладевает собой. Призвав Меттерниха, он спрашивает, известно ли ему «это произведение», и, так как австрийский министр онемел от страха, Александр его успокаивает: сейчас не время вникать в дипломатические каверзы, союзники должны еще теснее сплотиться для борьбы с узурпатором. Потом, подойдя к зажженному камину, бросает документ в огонь. Королю Баварии, который пришел извиняться, он говорит: «Вас завлекли, забудем об этом».

Но вместе с копией договора от 3 января Бутягин передал Александру письмо королевы Гортензии, умолявшей его вернуть благосклонность Наполеону: «Нация всецело высказалась за императора, но она хочет мира, и он достаточно умен, чтобы следовать за господствующим мнением, ибо он уже на себе испытал его силу, да и пример Бурбонов доказывает, что государь может удержаться на троне, если не отделяет свое дело от дела всей нации… Парижу не терпится узнать намерения императора Александра, здесь говорят, что царь заинтересован в мире с Францией и не должен опасаться, что ему будут чинить препятствия в вопросе о Польше… Он обещает даровать либеральную конституцию, свободу печати, одним словом, он намерен удовлетворить всех, ибо, если он этого не сделает, он не сможет здесь удержаться… Если вы будете нашим другом, то все пойдет хорошо». Короче, пером экс-королевы Голландии Наполеон заклинает Александра отделаться от предавших его союзников и пойти на союз с ним, ибо он вернулся с острова Эльба преображенным – с душой невинного агнца.

Несмотря на симпатию, которую Александр питает к своей корреспондентке, он не поддается на уговоры. Впрочем, он уже подписал 25 марта декларацию восьми государств об отношении к Наполеону: «Наполеон поставил себя вне гражданских и социальных законов, порвав договор от 11 апреля 1814 года, водворивший его на о. Эльба, и подлежит преследованию».

По новой договоренности между союзниками царь обязуется выставить 150 тысяч человек и не складывать оружия до тех пор, пока общий враг не будет окончательно раздавлен. Действующая армия союзников достигает 800 тысяч человек. Русская армия, оставившая Францию год назад, получает приказ двигаться маршем к берегам Рейна.

В Вене праздники кончились. Ни балов, ни банкетов. В парадных залах погасли люстры; молчат оркестры. Галантные шпионки изнывают от безделья. Конгресс в спешке завершает работу. Пользуясь общим смятением, Россия получает большую часть территории Великого герцогства Варшавского, но Познань, Бромберг и Торн отходят к Пруссии в качестве компенсации за уступки в вопросе о Саксонии. Кроме того, Тарнопольский округ, уступленный России в 1809 году, возвращен Австрии, а Краков объявлен вольным городом. Александр принимает титул короля Польши с правом даровать этому государству, которое «будет пользоваться административной самостоятельностью», «то внутреннее управление, которое найдет приемлемым». «Герцогство Варшавское за исключением частей, отходящих к Пруссии и Австрии, присоединяется к Российской империи, – говорится в документе. – Оно получает статус конституционной монархии, неразрывно связанной с Россией династической унией».

Во избежание всяких экивоков, царь пишет главе польского Сената графу Островскому: «Приняв титул короля Польши, я хотел удовлетворить чаяния нации. Польское королевство будет присоединено к русской империи статьями своей собственной конституции, на которой, я надеюсь, будет основываться счастье страны. Если в интересах общего умиротворения Европы нельзя будет объединить всех поляков под одним скипетром, я, по крайней мере, попытаюсь смягчить, насколько возможно, жесткость их разделения и повсюду действовать в их интересах».

Подписаны один за другим договоры, согласно которым Генуя переходит к королю Сардинии, Австрия получает Ломбардию и владения Венецианской республики; Неаполитанское королевство после кровопролитных боев и бегства Мюрата возвращено Бурбонам; специальным актом учреждается Германский союз. Наконец, 9 июня 1815 года подписан Заключительный акт, закрепляющий новые границы государств, установленные в результате передела Европы.

Недели за две до официального закрытия конгресса Александр уезжает из Вены, направляется к Рейну и там ждет прибытия русских войск. После короткой остановки в Мюнхене и Штутгарте он прибывает в небольшой городок Гейльбронн, где разместится главная квартира русской армии. После возвращения Наполеона Александра мучают не только политические, но и религиозные проблемы. Как Господь, который так явно принял сторону союзников в борьбе с Наполеоном, позволил дьяволу вырваться из заточения? И что думать об этих французах, которые рукоплещут деспоту, от которого он, Александр, ценой стольких жертв их освободил? Стоит ли снова проливать кровь русских солдат ради нового возвращения Бурбонов? Не наказывает ли его Всевышний за то, что он слишком много развлекался в Вене? Сам себе ставя эти мучительные вопросы, Александр ищет ответа на них в богословских книгах, которые присылает ему его друг Кошелев. После блестящих празднеств в Вене, Штутгарте и Мюнхене Александр испытывает потребность уединиться, углубиться в себя и погрузиться в благочестивые размышления. Он желал бы найти избранное существо, ангела-хранителя, который рассеял бы терзающие его сомнения и указал бы ему путь к Богу. Год назад в Брухзале фрейлина императрицы мадемуазель Стурдза, будущая графиня Эдлинг, представила ему знаменитого немецкого мистика Юнг-Штиллинга, последователя шведского мистика и теософа Сведенборга.[60] Жаль, что тогда он лишь перекинулся парой слов с этим великим человеком. Но та же мадемуазель Стурдза рассказывала ему о своей подруге, баронессе Юлии де Крюденер, исключительной женщине, умеющей внести свет истины в самые заблудшие души. Не так давно мадам де Крюденер проявила необычайный пророческий дар, предсказав в одном из своих писем близкое возвращение Наполеона: «Близится буря; эти лилии, сбереженные Предвечным, эта эмблема чистого и хрупкого цветка разбила железный скипетр, ибо так было угодно Всемогущему; эти лилии, которые возникли, дабы воззвать к любви к Богу и покаянию, появились и исчезли. Урок дан, но люди, еще больше ожесточившиеся, погрязли в мирской суете». В памяти Александра запечатлелись эти слова, переданные ему мадемуазель Стурдза. Бесспорно, баронесса Крюденер несет в себе живое Божье слово. Каким было бы утешением поговорить с этой свыше вдохновенной особой. Где она может быть сейчас? Однажды вечером, когда он в тиши своего кабинета размышляет над этими вопросами, входит с раздосадованным видом князь Волконский и объявляет, что, несмотря на поздний час, посетительница, русская по происхождению, настаивает на аудиенции у Его Величества. Ее зовут баронесса де Крюденер. Точно молния поразила Александра, все больше попадавшего под власть суеверий. «Можете представить себе мое удивление, – расскажет он позже мадемуазель Стурдза. – Мне казалось, что я брежу. Я немедленно принял ее, и она, словно читая в моей душе? обратилась ко мне со словами поддержки и утешения, рассеявшими тревожные мысли, давно уже не дававшие мне покоя».

На самом деле Александр задолго до встречи с Юлией де Крюденер слышал о ней от своих близких. Дочь лифляндского дворянина старинного рода, барона Фитингофа, и вдова видного дипломата барона де Крюденера, она провела бурную молодость, исколесила всю Европу, жила в Италии, Франции, Германии, Швейцарии, завязала дружеские отношения с Шатобрианом, Бернарденом де Сен-Пьером, мадам де Сталь, Бенжаменом Констаном, королевой Гортензией, прусской королевой Луизой и опубликовала в Париже сентиментальный роман «Валерия». После смерти мужа, потеряв часть состояния, она мало-помалу отдалилась от общества красавцев офицеров и блестящих дипломатов, до той поры смущавших ее воображение и будораживших ее чувства. С возрастом она стала находить утешение в соблюдении церковных обрядов и в религиозной экзальтации. Она страстно увлеклась доктриной Сведенборга и уверовала, что призвана самим Провидением нравственно возродить человечество, служа посредницей между миром материальным и миром духовным. Она верит, что, встретившись с Александром, сумеет внести небесный свет в его душу? дабы он вел свой народ по праведному пути.

Александр, увидев ее, сразу поддается ее влиянию. А между тем эта пятидесятилетняя дама – увядшее создание, с неправильными чертами лица, заострившимся носом, покрытой красноватыми пятнами кожей, ко всему прочему, носившая белокурый парик. Царь, обхаживавший в Вене стольких красавиц, не испытывает, конечно, никакого влечения к ночной посетительнице. Он видит в ней не привлекательную женщину, которую стоило бы обольстить, но пророчицу, сверкающий взгляд и властные переливы голоса которой наполняют его душу сладким ужасом. Недавно он получил от Кошелева мистическую книгу, переведенную с немецкого А. Лабзиным и озаглавленную «Облако над святилищем». Книга так трудна, что он не может проникнуть в ее смысл. Он признается в этом мадам де Крюденер, и она без всяких усилий разъясняет ему смысл самых темных пассажей. Потом начинает проповедь, которая ошеломляет его. Обличительным тоном, к которому он не привык, она перечисляет заблуждения его прежней жизни, упрекает в суетной гордыне, обвиняет в неумении покаяться перед Богом. «Нет, государь, – восклицает она, – Вы еще не приближались к Богочеловеку, как преступник, молящий о помиловании. Вы не покаялись в грехах ваших, не смирились перед Иисусом. Вот почему нет мира в вашей душе». Этот намек на убийство Павла I потрясает Александра, он не знает, что отвечать. В течение трех часов пророчица голосом, в котором звучат металлические ноты, обличает своего раздавленного угрызениями совести государя. Никогда никто не осмеливался так обращаться с ним. Это больно. Но это и во благо. Он опускает голову и проливает обильные слезы. Спохватившись, что зашла слишком далеко, баронесса оправдывается, ссылаясь на Божью волю: «Я лишь исполняла свой священный долг». «Не бойтесь, – отвечает Александр, – все ваши слова дошли до моего сердца». И он просит ее всюду следовать за ним и укреплять его душу назидательными беседами.

Ей легко удается внушить ему, что он «Белый ангел», соперник Наполеона, и рано или поздно «Черный ангел» падет под ударами своих правоверных противников. И тогда предназначено царю вершить европейскую политику в духе принципов раннего христианства. Обеспокоенный происками этой визионерки, Лагарп в письме к бывшему воспитаннику осуждает этот новый «крестовый поход» против Франции. Александр отвечает ему в довольно резком тоне: «Подчиняться гению зла значит упрочивать его могущество, дать ему возможность установить тиранию более жестокую, чем раньше. Нужно найти в себе мужество сразиться с ним, и тогда, с помощью Божественного Провидения, единства и упорства, мы добьемся счастливого исхода. Таково мое убеждение».

В то время как готовится решающее столкновение между армиями союзников и новой армией Наполеона? Александр покидает Гейльбронн и переезжает в Гейдельберг, где занимает небольшой дом, принадлежащий англичанину Пикфорду. Здесь он ждет подхода своей армии. Туда же приезжает баронесса де Крюденер и вместе с дочерью, зятем и своим сотрудником, проповедником Эмпейтазом, поселяется неподалеку, в крестьянском домике. Александр проводит у нее почти каждый вечер, читает вместе с ней Библию, ведет беседы о спасении души или о посетивших ее видениях и смиренно выслушивает какое-нибудь из яростных обличений, тайной которых она владеет. Она бедна и, хотя и представляется бескорыстной, охотно принимает от царя денежную помощь. Во многих записках, которые он посылает Голицыну, речь идет о субсидиях, анонимно выплачиваемых баронессе де Крюденер и членам ее семьи. Она растроганно называет его своим «небесным банкиром», а он уверяет, что возле нее чувствует, как приобщается благодати и проникается духом Христа. Снова, как в юности, он мечтает удалиться от мира и жить отшельником. Однако долг призывает его вершить земные дела.

Предстоит кампания в Бельгии. Веллингтон уже в Брюсселе с 90 тысячами англичан, ганноверцев, голландцев и бельгийцев; Блюхер в Намюре со 120 тысячами пруссаков. Крупные силы австрийцев и русских двигаются к границам Франции. Как только они соединятся, союзники начнут наступление. Но пока союзники в своей главной квартире развивают разнообразные стратегические планы, Наполеон, не дожидаясь, когда к ним подойдут подкрепления, начинает военные действия. Форсировав 15 июня Сомбру, он опрокидывает англо-прусские армии при Линьи. Как громом оглушенные этим разгромом, союзники держат военный совет и обсуждают ответный удар. Но их тревога скоро рассеивается: 22 июня приходит известие об окончательной победе над Наполеоном, одержанной Веллингтоном и Блюхером под Ватерлоо. Александр с просветленной душой заявляет: «Я великий грешник, но Господь избрал меня, дабы принести мир народам».

События стремительно следуют одно за другим: Наполеон вторично отрекается от престола, столица Франции открыта пруссакам. Людовик XVIII снова может туда вернуться. Александр сгорает от желания вновь вступить в Париж – подтвердить, что Добро восторжествовало над Злом. Не простившись с мадам де Крюденер, он безрассудно едет в сопровождении всего лишь отряда казаков через еще не успокоившуюся после недавних волнений страну, и его вера в Провидение так велика, что он убежден: ничто не грозит ему в пути.