Александр Великий. Мечта о братстве народов

Таксил Омфис, раджа

«Индийцы — первый народ Азии с востока, где восходит солнце, который известен нам и о котором имеем некоторые сведения. В Индии живет много различных родов, говорящих на различных языках. Некоторые из них, как утверждают, имеют такие обычаи: если один из рода заболеет, то его, если это мужчина, убивает ближайший его друг, тоже мужчина. Потому что, как говорят они, болезнь забирает плоть его, плоть нам не достается. И если он отрицает свою болезнь, они все равно убивают и съедают его, не прислушиваясь к нему. Если заболела женщина, то с ней так же поступают ее ближайшие родственницы. И если кто-то состарился, его торжественно приносят в жертву и тоже съедают. Но немногие доживают до старости, большинство же убивают еще раньше, из-за болезни.

У всех индийских родов совокупление происходит прилюдно, как будто это скот. Все они имеют такой же цвет кожи, что и эфиопы. И семя, что они впрыскивают во чрево женщинам, не белое, как у остальных народов, а черное, как и кожа их».

Вот что сообщает нам об Индии Геродот из Галикарнаса, исколесивший полсвета и все разузнавший. Pater historiae[21] передает то, что успел увидеть и услышать, как правило, точно и достоверно, однако, делая ссылку на сведения, полученные от других, забывает, где правда, а где сказка — а в его повествовании об Индии эта полуправда достигла своей кульминации, когда он поведал о гигантских муравьях, перекапывающих в пустыне песок в поисках золота. Все, что рассказывали посетившие эту «страну пяти рек» до и после Геродота другие путешественники, будь то воины, купцы или мореплаватели, очень походит на истории, известные нам от него. И в их описаниях в изобилии встречаются красноглазые единороги, трехсотлетние старцы-отшельники, поющие грифы, изрыгающие огонь деревья, люди с псовыми головами и неправдоподобно огромное солнце. Так как, согласно мифу, Геракл и Дионис сумели перейти Инд, то приключения их предстают перед нами, словно пестрый ковер под названием: «страна чудес» — Индия.

Впечатление от этой страны было настолько сильным, что один человек, вполне разумный и трезвомыслящий (мореход Неарх), верил в басни о муравьях-золотоискателях. Он утверждал, что сам видел их, — правда, не живьем, а только чучела, которые показывали ему охотники. Один из бематистов рассказывал о том, как повстречал в высокогорной долине Гималаев чудовище, ноги которого смотрели в разные стороны. (Йети — снежные люди — были известны уже тогда, вот только изловить их не удавалось.)

Связи, некогда существовавшие между Западом и Индией, уже очень давно были прерваны. Оба мира были настолько чужими друг другу, что напоминали две планеты, которые разделяют сотни световых лет. Уклад жизни, обычаи, культура, религия, климат и природные условия были совершенно разными. Индия была «страною чудес» и антимиром одновременно. Индия казалась terra incognita.

Александр выдвинул в качестве причины похода в Индию то обстоятельство, что войску его надлежало иметь надежный тыл, и это являлось единственной причиной предстоявшей кампании. Военной необходимости в ней не было — не было и политической. Конечно, Дарий Великий уже однажды покорил северо-западную Индию, но его преемники отдали эту территорию назад, и вновь заполучить ее означало бы поставить точку в деле завоевания Персидской империи. Но крайне мало вероятно, что именно эти соображения послужили ключевым мотивом принятия Александром окончательного решения.

В Бактрии и Согдиане завоевывать было уже нечего. С постоянными набегами кочевников, с кое-где происходившими волнениями и отказами платить дань могли справиться те войска, которые он оставит здесь. То, что греки определили как pothos, а мы назвали романтическим духом Александра, его недремлющий инстинкт путешественника, жажда приключений — вот что, главным образом, подвигло его перейти Инд и дойти до края ойкумены — обитаемой земли.

Однако романтик наш, как всегда, был в достаточной степени реалистом, чтобы предусмотреть все, даже самые мельчайшие детали предстоящей кампании. Армия его была основательно реформирована. Пятиметровые копья пехотинцев, которые делали фаланги непобедимыми, не годились для ведения войны в горной местности и были заменены мечами. Пехоту разделили на более малочисленные отряды, и, таким образом, она, взаимодействуя с такими же подразделениями конницы, должна была образовать новые смешанные боевые группы, с которыми можно было маневрировать в зависимости от складывающейся тактической и стратегической ситуации. Вместе с царскими щитоносцами, пешими лучниками, впервые используемыми конными лучниками — кочевниками из северо-восточного Ирана и отрядами строителей они образовывали мобильную, управляемую армию, быстро реагировавшую на изменение обстановки. Это действительно первоклассное для своего времени войско, превзошедшее даже армию Филиппа, было создано благодаря организаторскому гению своего полководца, хотя потребовались еще многие месяцы учений и маневров, которые по серьезности своей мало чем отличались от реальных сражений, пока была достигнута нужная степень боеготовности.

Примерно пятьдесят тысяч человек отправились весной 327 года до н. э. через Гиндукуш, на этот раз уже в обратном направлении через более или менее проходимые перевалы. Почти на треть армия теперь состояла из бактрийцев, согдийцев, выходцев из Персии, Гидросии, Арахозии, Дрангианы, Арии, Парфии, областей по ту сторону Яксарта, горцев Гиндукуша. Пока еще не решались поставить их сражаться плечом к плечу с греками и македонянами, и они образовывали отдельные подразделения, находившиеся, впрочем, под началом уже их собственных командиров. Если в некоторых источниках и говорится о 120.000 воинов, направлявшихся в Индию, то это потому, что в их число был включен и постоянно увеличивавшийся обоз. Это было уже не войско, а многонациональное государство, жаловались военачальники. И жаловались до тех пор, пока царь не покинул свой шатер и — как это уже происходило однажды — не принялся собственноручно кидать зажженные факелы в повозки, не пощадив и царской; вскоре пылали и повозки педзэтайров, гипаспистов, гетайров и, словно обезумев, солдаты бросали в гигантский костер все, что посчитали лишним грузом.

Страна, куда вели их командиры, была им совершенно незнакома. О том, чтобы таковой она и оставалась, позаботились два раджи. Один, по имени Сасигупта, ранее захватил Бесса, чтобы после обменять его у победителя. Каждый вечер от него приходило в лагерь очередное донесение о том, что ждет их на другом берегу Инда. Сведения такого рода во времена, когда отсутствовали карты местности, могли быть жизненно важными. Раджа сообщал о дорогах, рельефе местности, о воинственных горных племенах и их городах-крепостях, воодушевлял македонян, рассказывая о вечных спорах крупных и мелких князьков, об их взаимной ревности, распрях, о постоянной смене союзников — словом, о том, что могло быть полезным любому завоевателю.

Другой раджа, Таксил Омфис, владел богатым, цветущим княжеством Таксила, расположенным между реками Инд и Гидасп, и, когда македоняне были еще в Согдиане, предложил им союз и воинов для сопровождения, рассчитывая, что его враги станут и врагами Александра. У реки Кофен (ныне река Кабул) он появился во главе колонны из двадцати пяти боевых слонов и с таким огромным отрядом телохранителей, что македоняне, приняв их за нападавших, уже стали спешно перестраиваться в боевые порядки. Таксил также предоставил много ценных сведений об этой стране и людях. Но о чем ни тот, ни другой раджа не подумали, так это о местном климате. Скорее всего, просто сочли данную проблему несущественной. А Индия меж тем была страной муссонных дождей, где иногда количество выпавших осадков могло стать катастрофическим…

В совсем недавно основанной Александрии Кавказской войско Александра значительно поредело: в городе были оставлены нуждавшиеся в уходе раненые, больные, а также осуждаемые всеми трусы и лентяи. На них была возложена задача по дальнейшему строительству, а если потребуется, и обороне города. Одновременно Александр железной рукой осадил и тех, кто до сих пор выполнял этот его приказ спустя рукава. Прежний городской наместник был отстранен от дел и брошен в темницу. Им был перс, уже восьмой по счету из назначенных Александром сатрапов, которых царь вынужден был сместить. И, по-видимому, не последний: когда Александр взглянул в глаза своим подданным-македонянам, он без слов понял, что было у них на уме, только они не решались высказать ему это после Бактры.

Лишь в начале осени двинулись дальше: солдаты были сытыми, отдохнувшими, оснащенными новым оружием; в войсках царило приподнятое настроение, как никогда прежде. Да и природа вокруг — цветущие сады, плодородные поля — способствовала этому. Если Александр торжественно приносил жертву Афине, то все уже знали — он замыслил новый поход. Но перед этим в верховьях Кофена по настоянию раджи войска были разделены. Гефестион и Пердикка получили приказ вместе с половиной гетайров, конными наемниками, частью тяжелой пехоты и обозом отправиться вниз по течению Кабула и любыми средствами усмирить Певкелаотиду (Пешавар). Таксил собирался повести их через Хайбарский перевал, испокон веков служивший плацдармом для нападения на Индию из Центральной Азии (знаменитым, вернее печально знаменитым, он стал в XIX веке, когда там рекой текла кровь солдат и офицеров британского экспедиционного корпуса, направленного для акции умиротворения в Афганистан). На месте слияния Кабула и Инда они должны были начать строительство моста.

Характерной чертой Александра была способность всегда брать на себя наиболее трудную часть операции. Сейчас речь шла о том, чтобы подчинить себе племена Сватского нагорья, Кафиристана и Баюра, поскольку существовала опасность, что они смогут перерезать жизненно важные транспортные пути в Иран. На Александра посыпались бесчисленные предупреждения о том, что рельеф местности здесь создает огромные трудности для развертывания военных действий (водопады, скалистые ущелья), что аспасии и ассакены — народ дикий, что поселения их хорошо укреплены. На деле все оказалось еще сложнее и страшнее. Завязались долгие, безжалостные схватки с воинами племен, которые не знали, что такое сдаться в плен или отдать неприятелю свои жилища, — они, скорее, сжигали их дотла.

У Аригиона Птолемей вынужден был прийти на помощь своему царю: при этом он еще и участвовал в поединке с одним из раджей, был ранен, однако все же сумел убить своего противника. Был ранен и его царь. Когда Александр выдернул стрелу из плеча, к нему подошел один из велеречивых придворных: «Это ихор, о сын Зевса-Аммона!». Александр — как мы уже знаем из Плутарха — напустился на него: «Какой же это божественный сок, дуралей! Обычная кровь…».

Трижды царские щитоносцы штурмовали стены города Массага на Сватском нагорье и трижды получали жестокий отпор. И катапульта — до сих пор не виданное оружие — не смутила сыновей гор. Лишь когда одна из стрел поразила их правителя, удалось занять город. Индийским наемникам, тоже защищавшим город, была дарована жизнь — с условием, что они отныне будут служить под македонским началом. Они заявили, что дадут клятву верности Александру, но, когда им стало ясно, что придется воевать против соотечественников, заколебались. И колебались слишком долго: их взяли и всех до единого казнили. В соответствии со своим принципом, согласно которому потомки должны знать не только о добрых, но и о жестоких деяниях, Плутарх отмечал: «Это было позорным, пятном на его военных подвигах, поскольку он всегда имел обыкновение вести войны, принимая во внимание законы, как и подобало царю».

Среди руин одной из крепостей археологи обнаружили черепок глиняного сосуда, который использовали солдаты для приготовления каши из злаков. «Принадлежит Аминте» — выцарапал на нем кто-то в незапамятные времена, видимо, понимая, как широко в армии распространено такое явление, как «увод» имущества, а иными словами, мелкое воровство.

В северо-западной части Индии, как и в отдаленных горных долинах Гиндукуша, до сих пор живут люди, которые считают македонских и греческих солдат своими предками. Некоторые из них даже всерьез полагают, что сам великий Искандер является основателем их рода. Если говорить о Сватском нагорье, это может показаться не таким уж невероятным. Мать одного из князей, Клеопа, павшего при обороне Массаги, женщина, известная своим благородным происхождением и богатством, добралась однажды до спальни Александра и потребовала от него: «Верни мне того, кого ты у меня отнял!». И девять месяцев спустя ее желание исполнилось. Ребенок был назван Александросом. В Индии ее стали называть «царской шлюхой», и это оскорбительное прозвище женщина приписала зависти: кому из представительниц прекрасного пола не хотелось бы побывать в постели у владыки мира? В противоположность своим античным «коллегам», современные историки поспешили выдать всю эту историю за сказку. Что ж, пусть так, но разве не прекрасна эта сказка?

Недосягаемый сокол

Самое жестокое сражение произошло за горную крепость Аорн (ныне Пир-Cap), куда отступил последний из отрядов горных племен. Крепость, название которой можно перевести приблизительно как «недосягаемый сокол», располагалась на уходящем отвесной стеной вниз каменном плато на высоте 3.000 метров. Добраться туда можно было, лишь миновав ущелье шириной 450 и глубиной 180 метров, обороняемое людьми, которым еще по штурму Массаги было известно, что этот царь пощады не знает.

Сэр Орэл Стайн в двадцатые годы нашего столетия воспроизвел весь путь Александра до границы с Индией и обнаружил Аорн в скалистом массиве Пир-Cap к западу от индустриальных объектов близ Такота. Он также обнаружил и остатки алтаря, на котором македоняне приносили жертвы Афине Палладе: «Я был терзаем искушением тоже принести жертву богине в благодарение за то, что исполнилась моя мечта исследователя, которую все считали мифом».

Здесь, как и на «Согдийской скале», возникла нужда в «скалолазах», однако они нашли смерть под толщей вызванных индийцами снежных лавин. Попытки взобраться на Пир-Cap с другой стороны тоже провалились, как и замысел использовать катапульту и осадные башни. Александр уже собрался было просто взять крепость в осаду и тем самым нейтрализовать ее, но услышал, как Птолемей сказал Евмену: «Ну, в конце концов, и Гераклу не удалось бы взять Аорн».

Этот герой, сын Зевса и Алкмены, когда-то отправился в Индию. Так гласил миф. А греки и македоняне разницы между мифом и реальностью не знали. Для них Геракл был такой же исторической фигурой, как для нас вождь германских херусков Арминий или Оттон Великий. Уравнять себя со знаменитым предком, даже превзойти его — к этому Александр стремился всю жизнь. Нет, крепость эта должна пасть. Чего бы это ни стоило!

И она пала, потому что Александр не остановился даже перед тем, чтобы изменить окружающий ландшафт! Ущелье книзу сужалось, и он засыпал его деревьями, ветками, землей, кустарником так, что через несколько дней напряженной работы смог перевезти свои орудия — катапульту, камнеметы, осадные башни — и установить их на подходящей позиции. Он разыскал и кое-кого из местных жителей, которые от всей души ненавидели обитателей Аорна и показали македонянам самое уязвимое место этой крепости.

Ее взятие вылилось в жестокую резню и кровопролитие. Ясно, что это было устроено с целью наказать тех, кто отважился воспротивиться Александру и не сдался, то есть провести очередную акцию устрашения. Пощады не было никому, даже сражавшиеся на стороне македонян индийцы не знали жалости. Как мудро звучат здесь слова раджи Таксила: «С какой стати нам воевать друг с другом, Александр? Ты же пришел не ради того, чтобы отобрать у нас самое необходимое для жизни — пшеницу, воду. Но это единственные ценности, ради которых людям следует браться за оружие. А все то, что мы считаем роскошью — золото, серебро, красавиц, я готов отдать тебе. Не постыжусь и от тебя кое-что принять и буду за это благодарен».

Крупные крепости были взяты, в стратегически важных местах возведены укрепленные пункты, повсюду, где необходимо, оставлены сильные военные гарнизоны, однако племена не переставали возникать откуда-то из горной глуши, навязывая войску Александра «партизанскую войну». Самой крупной их победой было нападение на наместника Александра, Никанора, и его убийство. Они пытались отбить и свои стада, являвшиеся их единственным богатством. Напрасно. Свыше 200.000 коров македоняне согнали, с горных пастбищ в долины: это были «живые запасы продовольствия», на много месяцев избавлявшие войска от необходимости поставлять съестные припасы из Ирана. Пути подвоза имелись лишь до Экбатан, главного опорного пункта, находившегося на расстоянии 3.000 километров (столько, сколько от Гамбурга до Афин). И то, что поставки осуществлялись бесперебойно в условиях горного ландшафта, пустынь, постоянных набегов многочисленных неприятельских племен, — большая заслуга интендантской службы армии Александра.

Решение важнейшей для всех войск проблемы снабжения продовольствием было возложено на самых способных военачальников — таких, как Кратер и Кен. Солдаты не могут сражаться в полную силу, если у них пусто в желудке. То, что нельзя было заготовить, реквизируя припасы на месте, привозилось на вьючных животных. Срок хранения продуктов питания в условиях жары не превышал шести дней. Уже упомянутые «живые запасы продовольствия» — стада — имели один недостаток: они сильно замедляли передвижение войск на марше. Подчас вьючных и упряжных животных вынуждены были забивать, как это было во время первого перехода через Гиндукуш. Но в общем и целом число солдат, умерших от голода, было чрезвычайно незначительным. Подъездные пути представляли собой проложенные еще Великим царем дороги. Они были столь прекрасно обустроены, что порою шутили: не будь этой сети дорог, Александру пришлось бы застрять где-нибудь у Евфрата. Не зря, как пишет Геродот, о гонцах Ахеменидов говорили, что они быстрее птиц. На то, чтобы одолеть 400 километров от Суз до Экбатан (Хамадан), требовалось всего 36 часов (при условии, что они всегда получали свежего коня на перегонах). Письма Олимпиады и наместника Антипатра из далекой Македонии доходили до своих адресатов одновременно со служебными донесениями от сатрапов завоеванных территорий или командиров военных гарнизонов. Сами македоняне и греки ничего не сделали для дорожного строительства. Они и пальцем не прикоснулись ни к единому камню, не перевезли ни одну из телег, не срубили ни одного дерева — в отличие от римлян, которые с помощью своих дорог завоевали мировое господство.

А вот жителей одного из городов в северо-восточной части сегодняшнего Пакистана Александр не только пощадил, но даже проявил к ним особую, невиданную благосклонность. Греки называли это поселение «Ниса». Когда его жители отправили к македонянам своих посланцев, все присутствовавшие в шатре царя не могли сдержать удивления: рослые, светлокожие, светловолосые, эти люди резко отличались от всех рядом живущих. В незапамятные времена они пришли сюда издалека, предводимые богом, и с тех пор всегда жили свободными и ни у кого не были в подчинении. «Царь, мы обращаемся к тебе с просьбой сохранить нам независимость именем того бога», — объявили они. Александр не спешил с ответом, но, когда они повели его к поросшим лавром, оливами и плющом холмам, изменил свое мнение. Бог, которого они упоминали и называли «Шива», не мог быть никем иным, как Дионисом, иначе откуда плющ, который они больше нигде в Индии не видели, и эти, так напоминавшие родную Грецию, виноградники на холмах?!

Насколько глубоко греки и македоняне страдали от тоски по дому, свидетельствует тот факт, что один только вид Hedera helix (который даже в Вавилоне расти не пожелал) вверг их в состояние эйфории! Они плели венки из плюща, справляли в лесах праздники Диониса, возводили алтари; многие из царского окружения словно помешались на боге вина и впали в вакхическое безумие. Размахивая обвитым виноградными листьями шестом, они, шатаясь, двигались по лесу, словно Дионис в сопровождении Силена и олицетворяющего плодородие Сатира. И во главе их стоял сам царь.

И ничего не было для него важнее, поскольку он чувствовал, что тоска по дому у его воинов стала невыносимой, что их боевой дух упал; ничего не было важнее веры в то, что этот бог создал Нису, что он действительно побывал в Индии. Ведь и Геракл тоже исходил Индию вдоль и поперек, но кто он был в сравнении с Дионисом, сыном Зевса, — всего лишь герой, который был допущен на Олимп после смерти. Геракл, которого мы знаем скорее под именем Геркулеса, уже успел изрядно надоесть воинам в качестве символа: слишком часто ссылались на него и его подвиги. Не имел он больше притягательной силы.

Словом, великим идолом, объектом поклонения, олицетворением всего героического стал вдруг Дионис. И то, что Александр поднял его на щит, вполне отвечает духу тех его поступков, с которыми нам уже приходилось сталкиваться. Это была смесь романтики и реализма, мистики и трезвого расчета, неземного и обыденного. Но при этом его ничуть нельзя обвинить в том, что он умело использовал вдохновенный религиозный экстаз, охвативший его воинов. Он и сам поверил в то, во что заставил поверить других.

Считается, что нисейцы сохранились и в наши дни под именем Kafir Kalash (Кафир Калаш): это небольшая, насчитывающая сейчас лишь несколько тысяч человек народность, живущая в отдаленных, труднодоступных районах Гиндукуша. И они не только обладают вышеописанными антропологическими особенностями. Они не исповедуют ни мусульманства, ни индуизма, ни буддизма, ни христианства, а до сих пор хранят веру в своего бога-создателя и говорят на диалекте, содержащем множество слов, заимствованных из индоевропейских языков. Не исключено, что Кафир Калаш, как считают лингвисты, и есть потомки тех самых племен, которые за тысячи лет до Александра пришли в Индию из Европы.

Брахманы, змеи и скорпионы

«Людей, которые правят «страной пяти рек», тебе опасаться не придется, поскольку они друг друга ненавидят сильнее, чем чужеземного пришельца. А вот чего ты должен бояться, так это слонов их», — предупреждал раджа Таксил.

Управляемые своими махутами (погонщиками), величавой, характерной лишь для них неспешной поступью шествовали эти толстокожие исполины, которые тоже были приписаны к войскам. Слоны передвигаются как бы на цыпочках, перенося свой огромный, в несколько тонн, вес на поглощающие энергию ступни, и тяжесть распределяется таким образом, что на каждый квадратный сантиметр их ступни приходится всего лишь шестьсот граммов. Среди слонов были и великолепные экземпляры весом до сотни центнеров, высотой три метра и длиной, если считать от хобота до кончика хвоста, почти шесть метров.

Elephas Asiaticus, или азиатский слон, считался у древних царским животным; в их глазах он был не только умным, понятливым, осторожным, добрым, благодарным и преданным, но и самолюбивым, справедливым, даже благочестивым.

Александр собрал из греков и индийцев, как сказали бы сегодня, «команду специалистов», в задачу которой входило проведение разносторонних исследований с целью установить, как этих животных можно было бы использовать в военных целях. На марше от Аорна до места слияния Кабула и Инда, где они должны были соединиться с Гефестионом, у махутов было достаточно времени, чтобы продемонстрировать, на что способны их любимцы. Слоны убирали с дороги мешавшие движению камни, валили частоколы, могли навалиться своим огромным и тяжелым телом на городские ворота, понимая при этом такие команды, как «Освободи путь!», «Подними цепь!», «Разбей препятствие!». Эти самые понятливые из животных способны были запомнить до пятидесяти слов, произносимых человеком. Лошади при виде их впадали в панику. Неужели правда, что слоны боятся мышей? Нет, это ложь, а вот кроликов, как выяснилось, боятся: когда на них напустили кроликов, они стали заметно нервничать.

Их аппетит привел в ужас тех, кто занимался снабжением македонской армии, — в день слонам требовалось от сорока до пятидесяти килограммов зелени с добавлением ячменя, брюквы, фруктов и от семидесяти до девяноста литров воды. Выяснилось, что если они не примут свой ежедневный душ с последующим отскребанием грязи от кожи, у них портится настроение. Кожа их настолько чувствительна, что даже укусы крупных кровососущих насекомых могут вызвать раздражение. Они передвигаются со скоростью семь километров в час, но на непродолжительное время могут и увеличить ее примерно до четырнадцати-пятнадцати километров. Управляют ими махуты, восседающие у них на голове, упершись ногами в те места, откуда растут огромные уши. А вот рысцой, не говоря уж о галопе, скакать их не заставишь. Они не любят ям и канав, болотистые же участки местности преодолевают без труда.

На начальном этапе войско Александра сопровождали около тридцати слонов, позже их стало уже три сотни. Все они были отловлены индийцами по распоряжению македонян. Аристотель так хорошо ознакомился с методами отлова слонов, что даже написал в своем труде Peri ta zoa historiai («Исследование животных») следующее: «Индийцы садятся на ручных слонов и верхом на них преследуют дикое стадо. Как только они его настигнут, они приказывают своим слонам бить диких собратьев хоботами, пока те не сдадутся и не позволят загнать себя в специальный загон, огражденный поваленными стволами деревьев. Беснующимся животным связывают передние ноги и таким образом успокаивают их». Примерно так производится отлов слонов и по сей день.

Александр, который не имел привычки предоставлять что-либо воле случая, решил устроить маневры, во время которых фаланга тяжелой пехоты, щитоносцы и кавалерия должны были сразиться против слонов. Опыт, извлеченный из этой военной игры, должен был вскоре пригодиться ему во время его последней большой битвы. Он встретился с одним из местных царьков, о котором говорили, что он любил своих слонов, как сыновей, и именно поэтому всегда выходил победителем.

Удивлению жителей маленького городка Охинд, расположенного на берегу Инда, не было границ. Чужеземные солдаты возвели нечто вроде верфи и строили суда: поменьше, парусные, — для транспортировки грузов, а те, что побольше, весельные — для перевозки войск. И, кроме того, был сооружен плавучий мост, толстые доски которого клали на корабли; чтобы их не сносило стремительное течение Инда, корабли удерживались не якорями, а плетеными корзинами, полными камней, опущенными в воду. Для испытания моста на прочность по доскам проезжали запряженные волами повозки, проходили коровы, лошади и, наконец, двинулись слоны. Мост устоял, выдержали и перила, укрепленные по обеим его сторонам. Люди из Охинда не могли понять и того, зачем чужеземцы бегали наперегонки по засыпанной песком дороге, да еще в такую жару, зачем они натирали себя маслом и пытались повалить друг друга на спину, метали бронзовые тарелки, называемые «дисками», потом, взяв в обе руки груз, пытались прыгнуть подальше и в конце концов даже стали избивать друг друга кулаками. Тому из них, кто делал все это лучше всех, на голову надевали венок…

Прибыл и Александр: это он после долгого перерыва решил устроить гимнастические игры. Кратер и Гефестион доложили ему, что варвары вели себя дружелюбно, помогли на своих слонах перевезти бревна и доски для строительства кораблей, а Таксилу, доставившему большую партию зерна, удалось решить извечную проблему с провиантом. Но настораживал тот факт, что ежедневно сотни солдат становились жертвами укусов змей. Вокруг всего лагеря даже днем не гасли костры, а перед палатками стеной стояли вкопанные в землю щиты, образуя плотные заграждения. Помогало это мало. Врачи с их рекомендациями пить мочу, смазывать раны салом гиен или принимать снадобье из сока рододендрона, волчьего молока и змеиной печени тоже были бессильны. Маги предлагали пострадавшим сразу же после укуса змеи совершать половой акт, но их совет, хотя и был встречен с энтузиазмом, также оказался бесполезным. Царь, который был обучен Аристотелем и искусству врачевания, а к тому же постоянно обменивался с ним посланиями на медицинские темы, решил пойти по наикратчайшему пути: если кто и знал, как противостоять укусам змей, так это индийские лекари. Они были призваны в лагерь, и вскоре пострадавших от укусов змей и скорпионов поместили в отдельные палатки для лечения.

Шел апрель 326 года до н. э., когда передовые подразделения переправились через Инд в 25 километрах к северу от Аттока. На протяжении всех 3.200 километров от южного Тибета до Аравийского моря Инд минует горные цепи Каракорума и Гималаев, протекая в ущельях глубиной до 3.000 метров, а сразу же после слияния с Кабулом вырывается на северную низменность и вместе со своими притоками образует водную систему Пенджаба — «страны пяти рек». Река в значительной мере повлияла на здешний ландшафт, превратив эти места в уголок райского плодородия с разбросанными тут и там богатыми селениями и цветущими городами. Таксила, резиденция раджи, также была расположена здесь. Впрочем, все его богатство ограничивалось лишь дворцом, садом, парками и конюшнями. В глаза бросались установленные у каждого дома огромные круглые емкости, куда местные жители собирали отбросы (даже в средневековых городах Европы помои выливались прямо на улицу). Солдаты попытались войти в контакт с жителями, расспрашивали их о золоте, сокровищах. Золота у простых людей, разумеется, не было (история о муравьях, стало быть, оказалась всего-навсего бессовестной ложью), они даже слоновую кость не могли себе позволить. Зато люди эти окрашивали свои длинные бороды в разные цвета: можно было увидеть огненно-красные, ярко-желтые, как айва, синие, как море, и даже зеленые. Все пенджабцы оказались рослыми, статными, жены их были красавицами, однако, к сожалению, скромницами. Как пишет Арриан в своей книге об Индии Indike, существовал лишь один способ сбить их с пути добродетели: «Если мужчина приносит в дар слона, то женщина отдается сразу же. Потому как в Индии не позор, если женщина соглашается лечь в постель из-за слона. Наоборот, это служит лишь доказательством ее красоты».

Бедняки, как здесь было заведено, никаких слонов от мужчин не требовали, а своих дочерей — девочек, которым едва успело исполниться десять, — вели на рынок и там выставляли на помост. Если кто-нибудь из покупателей проявлял интерес, то перед ним открывали спину девочки, а если он продолжал мяться, то на обзор выставлялись и груди, и половые органы. Рабов у индийцев, как ни странно, не существовало.

Мужчины и женщины носили белые холщовые одеяния (сырье для изготовления которых росло на деревьях) и сандалии из белой кожи на толстой подошве, отчего казались еще выше ростом; волосы собирались на голове в узел. Махуты были облачены в голубые одеяния, поскольку белый цвет отпугивал слонов, и оттенок их одежд был таким ярким, какого не знали и в Греции. Растение, из которого добывали эту краску, называлось индиго.

То, что многие вдовы предпочитали ложиться вместе с умершими мужьями на погребальный костер, приводило в ужас всех гетер, последовавших сюда вместе с войсками. Еще ужаснее был вид трупов, ведь здесь имели обыкновение скармливать их стервятникам и псам — некоторым кастам это предписывалось их обычаем. Еще в восточных районах Ирана греки пытались воспротивиться такому, на их взгляд, варварскому обычаю.

Когда Александру доложили, что неподалеку от города в джунглях обитает религиозная община белых мужчин, расхаживающих обнаженными, он послал туда Онесикрита, морехода и писателя. Тот передал им, что они должны предстать перед царем, причем в этом случае им было даже обещано вознаграждение, а в случае отказа грозило наказание. Один, которого звали Калан, возлежавший на куче острых камней, ответил греку, что им никаких подарков не надо, а наказаний они не страшатся. Остальные смеялись над пришельцами, которые в жаркий день облачились в шерстяную одежду, шапки и теплые чулки. Почему бы им не раздеться догола и не прилечь вместе с ними? Онесикрит позволил себе присесть — скорее от удивления, нежели из вежливости: один из мудрецов, которых мы сегодня назвали бы факирами, зарылся по шею в песок, другой неподвижно застыл в раздвоенном стволе эвкалипта, третий возложил себе на плечи полутораметровый деревянный шест, еще один улегся на кучу колючек.

Первый переводчик перевел слова Калана на персидский, второй — с персидского на арамейский, а третий, наконец, на греческий. Это было все равно, что пропускать воду сквозь тонкий, забитый илом стебель тростника. И все же Онесикрит сумел уяснить, что они, брахманы, — гимнософисты, питались лишь плодами джунглей, посвящали свою жизнь созерцанию, почитали природу и искали единения с мировой душой. Половые сношения они прокляли и, чтобы не впадать в искушение, надели на крайнюю плоть бронзовые кольца.

«О Диогене я наслышан, о Сократе и Пифагоре тоже, — сказал Калан. — Конечно, это люди достойные, но болтливые и недостаточно преданные природе». Он велел Онесикриту передать царю следующее: Александр — единственный воин, который является философом, и единственный философ, который воюет, и посему они его уважают.

А не хотел ли сам Калан выступить на стороне такого человека и отправиться в поход?

Нет, этого он не хочет. Все завоевания бессмысленны и бесполезны: «Твоему повелителю никогда не получить больше, чем имеем мы все. А именно — куска земли, на котором он стоит». И вообще, истинная дружба с великими никогда еще не была возможна.

Позже радже Таксилу удалось уговорить его. В конце концов, он уже просидел здесь, удалившись от мира, целых тридцать семь лет. Отныне гимнософист принадлежал к узкому кругу приближенных Александра — на зависть греческим философам.

Онесикрит, вследствие пресловутого «забитого илом стебля тростника», не понял всего, что пытались объяснить ему брахманы, рассказывая об индуизме. Поскольку он не смог разобраться в словах Калана, то в своей книге об Александре, увидевшей свет вскоре после похода, не сумел их правильно истолковать. Ученик Диогена, Онесикрит увидел в брахманах лишь разновидность греческих киников, поскольку они, как и сам Диоген, исповедовали аскетизм, отказ от брачных уз, любви, одежды, жилища. Подобный взгляд свидетельствовал о явном недопонимании, причем самых основ, которое оказалось весьма и весьма живучим. И хотя встреча с брахманами окружена романтическим ореолом легенд и сказаний, это отнюдь не означает, что в действительности она не имела места.

Индуизм возник из смешения ведическо-брахманской религии индоевропейских пришельцев с верованиями обитавших в долине Инда неарийских народов. К началу второй половины первого тысячелетия новая религия уже повсеместно утвердилась и приобрела свою нынешнюю форму. Выше всех находятся Творец мира Брахман, Хранитель мира Вишну и Разрушитель мира Шива вместе со своими женами Сарасвати (Ученость), Лакшми (Счастье) и Шакти (Праэнергия). Верующие поделены на касты по родовому принципу и в них остаются навечно: священнослужители, ученые, воины, крестьяне, ремесленники, торговцы, пастухи, изгои… Со временем в результате смешанных браков между представителями различных каст и появления новых групп образовывались новые касты: число их в современной Индии составляет около трех тысяч. И Сиддхарта Гаутама, носивший почетный титул Будды Просветленного, на стыке IV и V веков до н. э. пошел своим путем и создал собственное учение. К тому времени оно еще не успело достигнуть берегов Инда, и Александр не встретился ни с одним видным буддистом.

Что же касается чудес Индии, которые греки после всего ими услышанного жаждали познать, то действительность, представшая их взору, подействовала весьма отрезвляюще. Никакой сказочной страны здесь не было. Оставалась смутная надежда, что все изменится и настоящие чудеса еще впереди, если взглянуть на все реально и не принимать во внимание плоды собственной фантазии. Влияние Греции на Индию часто очень сильно преувеличивается. Хотя Александр и сумел восстановить традиционные связи Персии и Индии, хотя индийская архитектура и обогатилась иранскими элементами, сам поход, в общем-то, не имел такого уж большого значения для этой страны. Покоритель мира ничего особенного для индийцев не представлял.

Что же это за мир, спрашивали они себя, который он, собственно говоря, завоевал? Их мир только у Инда и начинался. В индийской литературе и письменных источниках имя Александра почти не упоминается.

«Проложить духовный мост между Западом и Индией не суждено было и Александру, поскольку здесь образовались своя самобытная культура и свое собственное мироощущение, которые были в корне отличными от западных… Македонский пришел в Индию слишком поздно. Когда он появился здесь, индийский народ уже успел обособиться от остальных, уйдя в себя, в свой образ жизни и способ мышления, которые были несоизмеримы с принятыми у неиндийских народов», отмечал Бенгтсон.

Принцип divide et impera[22] — политическую максиму, позволившую римлянам завоевать весь мир, Александр применял и к индийцам. Раздираемые междоусобицами, бесконечно враждующие друг с другом крупные и мелкие княжества и царства представляли собой идеальную почву для завоевания господства с опорой на раскол в стане противника. Таксил предложил себя Александру не из чистого альтруизма, а потому, что смертельно враждовал с Пором из Пенджаба. Когда Александр потребовал у этого раджи подчинения, тот направил к царю своих посланников, а вместе с ними и дары, однако сам там не появился. Через своего гонца он передал: «Я встречу чужеземного завоевателя на границах своего княжества, как друга. Но дань ему я смогу заплатить, лишь взяв в руки оружие…»

Битва слонов

Это означало войну…

Александр, по обыкновению, отреагировал быстро, но осмотрительно. Он послал разведку с заданием выяснить численность и силу войск противника, а также их расположение. Узнав, что на восточном берегу Гидаспа (ныне Джелам) собирается огромное войско, он привлек своих сатрапов, создал из больных и раненых гарнизон, заверил в своем царском расположении Таксила Омфиса и «попросил», чтобы тот с пятью тысячами воинов и всеми боевыми слонами участвовал в предстоящем сражении. К Кену, находившемуся еще у Инда, были посланы гонцы с приказом разбирать корабли на части, грузить на повозки и переправлять на Гидасп, служивший западной границей государства Пора. Тем временем муссон, приносящий дожди, уже напомнил о себе. Кен прекрасно понимал, что слова «невозможно» для такого человека, как Александр, не существует и, хотя и ценой огромных усилий и с большой задержкой, все же сумел добраться до места назначения, где его присутствие требовалось больше всего, — к Гидаспу.

Александр, стоя на правом берегу, с помощью своих «соколов» — самых зорких из солдат — пытался определить численность неприятельских войск, сосредоточившихся на противоположном берегу. Она составляла приблизительно от 25.000 до 30.000 человек пехоты и от 4.000 до 5.000 конников; насчитали и от 250 до 300 колесниц. Пугающим было число слонов — около 200, и их дикие трубные звуки долетали до лагеря, заставляя содрогаться от страха и самых мужественных. Река шириной восемьсот метров быстро несла свои мутные бурые воды и, казалось, нигде не было подходящего места для переправы. Тем не менее Александр должен был перебраться туда. Вряд ли Пор откажется от своей выгодной позиции и появится здесь. Но как переправиться? Две попытки послать отряд специального назначения закончились провалом: лошади пугались слонов. Решено было разбить лагерь и отправить вверх и вниз по течению разведку.

Ей предстояло отыскать брод, а до тех пор было приказано трубить в рог, распевать боевые песни, размахивать горящими факелами, словно подавая знаки, — словом, держать врага в напряжении. Пока индийцы не догадались, что это спектакль, прошло довольно много времени. Они перестали обращать внимание на лагерь Александра и, думая о том, как бы укрыться от все усиливавшегося дождя, удалились в свои палатки; их чувство уверенности еще более укрепилось, когда они заметили, что войска на противоположном берегу расширяют лагерь, что туда прибывают все новые и новые повозки с провиантом, а солдаты начинают учения. «Они дожидаются, пока не успокоится река и не устанет небо», — так решили в штабе индийцев.

Именно этого и хотел Александр. Он сумел воспользоваться временем и примерно в тридцати километрах вверх по течению обнаружил место, где река поворачивала и, разделившись на два рукава, охватывала поросший лесом островок. От главного лагеря (который, вероятно, располагался вблизи Харанпура) Александр под покровом темноты пробрался сквозь подступавшие вплотную к воде деревья и направился туда, где его финикийцы, киприоты, ионийцы уже собирали корабли, устанавливали рули, наполняли кожаные мешки сеном. И вот безлунной дождливой ночью Александр вместе со своими даками — конными лучниками, скифами-конниками, агрианами-копьеносцами, царскими щитоносцами — с лучшими из лучших переправился на другой берег. Способность в кратчайший срок переправить через быструю реку, да еще в ночное время суток, пять тысяч кавалеристов и десять тысяч пеших воинов и снова собрать их всех на другом берегу свидетельствовала о том, что македонские военачальники зря времени не теряли.

Однако их план, который, как водится, представлял собой уравнение со многими неизвестными, претерпел некоторые изменения. Река разлилась, и случилось так, что связь между уже успевшими переправиться конными частями и пехотой была нарушена, поэтому Птолемей, Лисимах, Гефестион, Селевк нечлредставляли, что им делать: то ли дожидаться пехоты, то ли провести всю операцию лишь силами кавалерии. Им все же следовало лучше знать своего полководца. Он вскочил на Буцефала (которого, несмотря на возражения конюха, все же решил взять с собой в поход, хотя жеребцу с белой звездочкой на лбу уже шел тридцатый год) и махнул рукой, показывая направление вниз по течению — туда, где предположительно находился враг.

Пор, которому его форпост уже успел сообщить о молниеносной переправе, думал и гадал, не имеет ли и здесь место лишь отвлекающий маневр Александра и не будет ли главный удар нанесен из расположенного напротив лагеря. Может, размышлял он, стоит именно туда направить свои основные силы? Или достаточно половины их, а может быть, и четверти? В конце концов он решил послать 2.000 конников во главе со, своим сыном, а также 20 боевых слонов и 120 колесниц вверх по течению, поставив перед ними задачу загнать противника в реку. Хотя Пор-младший появился с опозданием, он вполне мог бы успеть нанести собиравшимся на берегу и не готовым к бою македонянам ощутимый удар, однако замешкался, дожидаясь слонов, а его колесницы увязли в размокшей от дождя земле, и не успел индиец оглянуться, как вражеские солдаты накинулись на его войска и нанесли им ощутимые потери.

Александр не случайно отверг предложения своих высших военачальников: неужели они не видели, как взбесились лошади, когда слоны, хотя и с опозданием, все же появились на поле битвы? Конница была и оставалась его главным оружием. С ней он победил у Граника, Исса, Гавгамел. С ней он хотел взять верх и здесь. Но как можно победить, сидя на лошадях, которые не повинуются всаднику? Царские щитоносцы на всех учениях выступали против этих гигантов, используя специально созданное для данных целей оружие. Но маневры — это все же не настоящий бой.

Когда македоняне двинулись на главные силы Пора, последние пехотинцы как раз выбирались на берег. Они были вынуждены сразу же, с марша, пойти в атаку, что было возможно осуществить лишь с прекрасно обученными войсками, способными перестраиваться из походных колонн в боевые порядки прямо на ходу, практически без передышки. А передышка требовалась, поскольку на них надвигались внушавшие ужас фаланги индийцев, в центре располагались боевые слоны под прикрытием пехоты, конники прикрывали фланги. И вполне оправдано было бы сравнение толстокожих великанов с танками, которые впервые применили англичане в 1916 году при Бапоме. Чтобы выйти против их гусениц с зажатыми в руках гранатами, немцам потребовалась такая же недюжинная храбрость, какая нужна была сейчас македонянам. Теперь основную роль играли их щитоносцы: когда Александр в одной из своих молниеносных атак, уклонившись от грозного центра, разметал конницей левый фланг Пора, они внезапно обошли слонов сзади и топорами с длинными ручками перерубили животным сухожилия на ногах, в то время как дакские конные лучники взяли под обстрел махутов и лучников, восседавших в гаудах (так назывались сиденья в виде башен на спинах слонов).

«Некоторые, не помня себя, нападали на животных, взбесившихся от нанесенных им ран, и были затоптаны слонами. Жуткое это было зрелищ е — в особенности когда слоны хватали людей хоботами и бросали оземь. То, что разыгрывалось здесь, ни в какое сравнение не шло с прежними битвами. Слоны вклинились в македонскую фалангу и во многих местах прорвали ее».

Потом случилось то, что нередко происходило при битве слонов: оставшиеся без надзора махутов, измученные кровопотерями, подстегиваемые болью животные впали в дикую, неконтролируемую ярость и топтали всех без разбору, оставляя после себя полосу раздавленных трупов. Однако Пор, настоящий боец, еще заставлял слушаться слона, на котором восседал, направляя его раз за разом в самую гущу людей и животных, подгоняя своих воинов громкими криками, явно не собираясь проигрывать эту битву, не говоря уже о том, чтобы, подобно Дарию, броситься в бегство. Даже когда Кратер смог переправиться из основного лагеря через реку и вступил в сражение со свежими силами, он продолжал сопротивляться, хотя исход был уже ясен.

«Слон его продемонстрировал поразительное понимание и стремился помочь своему господину. Пока у него оставались силы, он противостоял нападавшим, отбиваясь от них при помощи своих бивней. Как только слон почувствовал, что его хозяин, раненный несколькими попавшими в него стрелами, обессилел и вот-вот упадет, он медленно опустился на колени и, осторожно захватывая хоботом каждую из стрел по отдельности, вынул их одну за другой из его тела». Так описал эту сцену Плутарх, поразившую его настолько, что автор даже позабыл о всегда присущей ему объективности.

В противоположность этому вполне достоверным представляется диалог победителя и побежденного.

«Скажи мне, Пор, как ты желаешь, чтобы с тобой обошлись?» — задал вопрос Александр.

«По-царски», — прозвучал ответ.

«Желаешь еще что-нибудь?»

«Словом «по-царски» я сказал все».

Два мира встретились здесь: полководец со своей отлично оснащенной, дисциплинированной армией, далеко обогнавшей современников по части использования различных видов вооружения, и раджа, ставший во главе бесстрашного, но тяжелого на подъем войска.

Александр оставил ему не только его государство (здесь проявление великодушия было частью его политики). Он подарил Пору и те княжества, которые еще даже не успел завоевать, — жест настолько щедрый, что и сегодня индусы не желают верить в то, что он, чужестранец, был на Гидаспе победителем. Ведь обычно потерпевшие поражение в битве теряют земли, но никак не приобретают их.

Горькая капля полынного сока упала в кубок победы Александра. Буцефал, хотя и не бросался со своим господином в атаку, был ранен копьем и у берега околел. Этот вороной жеребец нес его на своей спине от Пеллы до Геллеспонта, и дальше через Ионию, Фригию, Сирию, Египет, Месопотамию, Вавилон, Перейду, через Парфию, Бактрию, Арахозию, Гиндукуш, Согдиану и Хайбарский перевал. Хозяин позаботился об увековечении его памяти и на западном берегу, на том месте, где они переправлялись, основал город, назвав его Буцефала — поступок, который свидетельствовал об истинной глубине переживаемых им чувств. Ни один конь никогда не удостаивался такой чести. Когда полтора тысячелетия спустя Марко Поло проходил через северную часть нынешнего Афганистана, он познакомился в Бактре (Балкх) с одним баем, который хвастливо заявил, что его конь происходит от Буцефала…

Солдаты отдыхали всего тридцать дней. В соответствии с обычаем они воздвигли алтари, чтобы воздать богам благодарение за победу, и похоронили мертвых. Состоялись и гимнастические игры, театральные представления, чтение стихов. На состязания были вызваны и индийцы. Люди, которые еще совсем недавно выступали друг против друга с оружием в руках, сражались теперь лишь за первенство в наездническом искусстве.

Александр, вместе со своей свитой разместившийся во дворце Пора, спросил его: «Ты ведь знал о моей славе и, несмотря на это, выбрал язык оружия. Тысячи твоих воинов и оба твоих сына остались бы в живых, если бы ты повел себя так, как Таксил».

Ему перевели ответ Пора: «И ты когда-нибудь узнаешь, насколько переменчивой может быть слава».

Эти два по сути своей антипода со временем даже сблизились, причем побежденный взирал на победителя со смешанным чувством восхищения и недоумения. Что же это за человек, допытывался он у своих советников, неужели действительно бог, как утверждают?

В каждодневной жизни Пора все определяли женщины. Они готовили для него кушанья, а перед тем как подать их, снимали пробу — не отравлена ли еда. Они же пробовали и вина. И разве не они убаюкивали его сладостным пением, а потом поднимали, едва успевало миновать два часа, чтобы препроводить в другую опочивальню, к другим наложницам, желавшим пробудить его к жизни? По утрам они умывали его, причесывали, делали массаж и не прерывали ни одной процедуры, если вдруг прибывал чей-то посланник или же радже нужно было вынести приговор преступнику. В свое время существовал обычай присутствовать при пробуждении и утреннем туалете королевских особ: это было широко распространено при дворе Людовика XIV. Смотреть на властелина, когда он умывается или бреется, — такое право предоставлялось лишь в виде поощрения за очень большие заслуги и являлось признаком особой благорасположенности. Подданные были бы невероятно польщены даже в том случае, если бы после собственной свадьбы им дозволили привести в королевскую опочивальню своих молодых жен.

И на охоте женщины не отставали от Пора, образовывая своими лошадьми и носилками заслон вокруг украшенного драгоценными камнями слона, а телохранителям отводилось место лишь во втором ряду. Во время стрельбы по дичи они также стояли на помосте рядом с ним. При охоте на тигра именно они подавали ему стрелы после того, как зверь был взят в плотное кольцо. Александр нарушил здешний придворный этикет, когда спрыгнул на землю со своего слона и пошел на тигра с копьем.

Это было время, когда ночные пьяные пиршества македонянина длились все дольше и дольше.

Вино пили теперь не разбавляя. Употребление крепких алкогольных напитков в условиях местного климата могло в будущем привести к катастрофическим последствиям. Александр издевался над льстецами, но терпел, если они, к примеру, сгоняли с него какое-нибудь кровососущее насекомое — у него же как-никак царская кровь! Враги побаивались его из-за вспыльчивости и припадков буйной ярости. Но и он боялся. Его военачальники тоже не всегда сохраняли хладнокровие в этой дикой, чужой стране, где законы природы и человеческого бытия, казалось, были поставлены с ног на голову. Кратер и Гефестион после словесных перепалок хватались за мечи, в бешенстве набрасывались друг на друга, и, чтобы их разнять, требовалось иногда до восьми человек. Александр приказал обоим зайти к нему в царский шатер и сказал следующее: «Я люблю вас, но не остановлюсь перед тем, чтобы убить, если еще раз произойдет что-либо подобное».

Гифасис — река без возврата

Когда солдаты продвигались по «стране пяти рек», направляясь к Гидраоту (сегодня Рави), им еще только предстояло узнать, насколько дикой и неприветливой была Индия, — никакого сравнения со странами, по которым они уже прошли. Джунгли казались бесконечными, и пробираться через них становилось все труднее. Изнурительная жара при повышенной влажности воздуха, пронзительные крики павлинов, непрекращающиеся вопли обезьян и визг попугаев, ловушки для тигров — ощетинившиеся острыми пиками замаскированные ямы, в которые падали целые отряды, и в великом множестве всякого рода ползающая, летающая, сосущая, кусающая мелкая нечисть, в сравнении с которой слоны и тигры казались совершенно безобидными, — все таило опасность и угрозу.

В Индии они узнали новый плод — манго. Желавшим. утолить с его помощью голод и жажду приходилось расплачиваться за это желудочными коликами. Бананы, считающиеся сегодня диетическими фруктами, вызывали расстройство кишечника. Тот же, кому приходило в голову полакомиться плодами местных пальм, только на следующий день замечал, что они, оказывается, были несъедобны. В конце концов врачи запретили есть манго, бананы и финики.

А потом начались дожди. Никогда до этого греки не видели ничего подобного. Казалось, небо раскалывалось пополам и на землю обрушивались нескончаемые потоки дождя, смывая и затопляя все на своем пути; высохшие русла рек превращались в бурные потоки, а дороги — в шумные ручьи. Начался Великий Дождь, приносимый в июне муссоном. Теперь солдаты поняли, почему в бассейнах рек индийцы строили свои города и деревни так высоко. Вода поднималась на метр, два, три, переполняла канавы для стока воды, вырытые по периметру лагеря, подмывала палатки; повозки больше напоминали лодки. С оглушительной внезапностью дождь прекратился, опять засияло жгучее солнце, вода стала испаряться, влажная пелена накрывала людей будто мокрой тканью; трудно было шевельнуться, сделать даже малейшее движение.

Но не только солдаты бежали от поднимающейся воды, карабкаясь по склонам холмов. Бежали и скорпионы. И змеи. Водяные крысы, ужи и гадюки заползали в палатки, их находили в посуде, шлемах, латах; они прятались под попонами лошадей, под сиденьями повозок. Они стали настоящим бичом армии, потому что ядовитые зубы этих тварей несли смерть, спасения от которой не было. А если противоядие и существовало, то знали о нем лишь местные лекари. Их повсюду отыскивали и устраивали лазареты, где исцеляли от укусов змей. Многие пациенты получали помощь слишком поздно. Они умирали, корчась в муках на походном ложе, покрытом соломой, до последнего вздоха жалуясь на свою горькую судьбу и проклиная богов: ведь такую смерть, в отличие от смерти на поле битвы, никак нельзя было назвать доблестной.

Против всеобщего недовольства следовало, как уже часто бывало раньше, найти какое-то средство. Александр нашел его и на этот раз. Но с самого начала его догадка основывалась на заблуждении примерно такого же масштаба, как и ошибка Колумба, считавшего, что он попал в Индию. При переправе через Инд многие солдаты получили опасные укусы; другие, отчаянно барахтаясь и отбиваясь, исчезали в воде. Причиной тому были крокодилы, которых видели на Ниле, но никак не ожидали встретить здесь.

По пути продвижения войск к Гидраоту греческие ботаники обнаружили растение из семейства бобовых, казавшееся идентичным встречавшемуся в Египте. Взволнованные, они представили свою находку при дворе, присовокупив к ней свежесорванные цветы лотоса, типичные для Египта. Поскольку были и другие совпадения в том, что касалось флоры и фауны страны фараонов, Александр пришел к выводу, что Инд — это не что иное, как верховья Нила, более того — его исток. По его мнению, Нил протекал в юго-западном направлении и где-то в далеких пустынях поворачивал на север, чтобы явиться миру в районе Верхнего Египта как Великий Нил.

Поэтому по окончании похода, считал он, можно было не возвращаться домой пешком, а плыть на судне вниз по течению до Александрии, а там и рукой подать до дома. Любой солдат знал о том, что уже давно отряд, с которым были посланы плотники-корабелы и моряки, отправился в предместья Гималаев за корабельным лесом.

И скоро в палатках только о приятном путешествии в Александрию и говорили. После первоначальных успехов на реке Акесин (Хенат), где 37 городов добровольно покорились пришельцам, они встретились с племенами, которые и не помышляли о том, чтобы отдать свои земли алчным чужакам. Катайцы Лахорской равнины окружили холм, высящийся перед их столицей Сангалой, тройным кольцом из повозок, чтобы не дать развернуться грозной коннице неприятеля. Им вполне удалось привести македонян в замешательство, посылая в них стрелы и прыгая с повозки на повозку. Нападавшим пришлось вызвать подмогу. Подоспевшие пехотинцы разбирали ряды повозок и расправлялись с защитниками города. Но большинству из них все же удалось укрыться за глинобитными городскими стенами, прочными, как гранит.

Александру пришлось дождаться Пора с его индийскими добровольцами, слонами и стенобитными машинами. И город пал, как пали до него сотни других городов: под стены был сделан подкоп, башни рухнули, по приставным лестницам солдаты Александра взобрались на полуразрушенные стены, перелезли через них и открыли ворота изнутри. Но и в городе катайцы дрались, оправдывая свою репутацию доблестных воинов. В конце концов их сопротивление было сломлено, ибо оружие чужеземцев значительно превосходило их собственное. Но побежденные испытывали удовлетворение от того, что убили и покалечили так много врагов, что македонские военачальники, подсчитав потери, ужаснулись. Если потери в битве при Гидаспе были непомерно высоки, то на этот раз число тяжелораненых, среди которых было много командиров, превысило прежнее более чем на тысячу. Они лежали в палатках походного лазарета со сломанными руками, раздробленными ногами, выбитыми глазами, вывалившимися кишками, сломанными челюстями, окровавленными головами. Царь навещал их, как всегда после битвы, утешал, подбадривал, но мало чем мог помочь, как и врачи, которых не хватало и искусство которых было не всесильно.

Сангала была разрушена, жители города, которых насчитывалось около 70 тысяч, проданы в рабство. Тем самым Александр преследовал цель запугать тех, кто помышлял о сопротивлении. Но это ему не удалось. Когда Александр пообещал союзникам катайцев не причинять им вреда, если они с миром встретят македонское войско, ему никто не поверил. Те, кому удалось бежать из Сангалы, рассказали союзным племенам о беспощадности и кровожадности завоевателей. И Александр наказал их в назидание другим: снова тысячи людей были изгнаны из родных мест, убиты или уведены в рабство. Через все завоеванные земли тянулся кровавый след армии Александра. Солдаты все больше теряли надежду и ожесточались, утрачивая веру в благополучное завершение похода.

«Но, судя по всему, для их полководца конец борьбы был невозможен, пока оставался хотя бы один враг», — пишет Арриан.

Солдаты уныло брели по грязным дорогам. Им было не до ярких птиц, усеивавших деревья. Баньяновое дерево, под раскидистой кроной которого мог укрыться от солнца целый эскадрон, чудесный фламбоян с огненными цветами — ничто не трогало их. Они вынесли жгучий зной Месопотамии, обжигающий мороз Гиндукуша, степные пожары Согдианы, снежные бури на Хайбарском горном перевале, но, казалось, нескончаемый дождь, идущий уже 70 дней, буквально размыл их душевные силы. Правда, на какое-то время они воспрянули духом, когда один из раджей по имени Сопиф открыл им ворота города, предоставил удобные — и сухие! — жилища и велел изысканно-прекрасным женщинам обслуживать их. Создавалось впечатление, что красота ценилась этим народом превыше всего.

«Оставлять ли в живых новорожденного ребенка, решают не родители, а члены специального синклита врачей. Если они сочтут хотя бы одну часть тела ребенка уродливой, то велят убить его. Браки также заключаются не по происхождению, а по степени физического совершенства», — писал Курций Руф.

И настал день, когда они достигли Гифасиса (ныне Биас), самой восточной из пяти рек Пенджаба. Он стал рекой, откуда не было возврата…

Историки спорят — ну что ж, на то они и историки. Да и прошлое не лежит перед нами раскрытой книгой. Чем меньше фактического материала, чем противоречивее данные, тем больше простора для споров. Чаще всего сомнениям подвергается подлинность документов, ведь возможны и подделки. Не менее важно уяснить, вымышлено, заимствовано или искажено содержание источников. Изучая историографию Александра, часто наталкиваешься на формулировки типа: «Измышления В. В. Т. представляются нам совершенно непонятными», или «…это останется, конечно же, тайной Г. Д»., или «…X. пытается предложить нам новую интерпретацию на чисто умозрительной основе», или же «…попытки А. сгладить проблему переходят границы дозволенного». Встречаются и более жесткие выражения: «…Возникает вопрос, учился ли Р. К. когда-либо своему ремеслу» или даже «…впору схватиться за голову и спросить себя, как же Г. С. смог ухитриться настолько исказить документ». И так далее, и тому подобное.

Дискуссии ведутся как вокруг речи, произнесенной Александром на реке Гифасис перед своими военачальниками, так и по поводу ответа на его обращение полководца Кена. Обе речи представляют собой образцы блестящей риторики, волнующей и захватывающей слушателей. И очень трудно поверить доказательствам, согласно которым данных речей вовсе не существует. Но при этом сомнению подвергается не сам факт их существования, а характер содержания. Не кто иной, как Птолемей, слышал обоих ораторов собственными ушами, и на его свидетельствах основывался Арриан при создании «Анабасиса». Но до нас обе речи дошли также в изложении Квинта Курция Руфа. Таким образом, их аутентичность имеет под собой прочную основу.

Александр все острее чувствовал, что недовольство солдат грозит перерасти в депрессию, и поэтому против своего обыкновения отдал им на разграбление лежащие окрест богатые селения и города, а также велел выделить обозным девкам и детям больше провианта, чем обычно, что повлекло за собой дополнительные расходы. Но эта попытка подкупа кончилась неудачей, потому что после возвращения с добычей в лагерь воины узнали, что через день им придется переправляться через бурную реку и совершить двенадцатидневный переход через пустыню, чтобы встретиться затем на берегах другой бурной реки с предводителем огромного войска, враждебно настроенного по отношению к ним. Они взволнованно спрашивали своих командиров, правда ли это или всего лишь один из многочисленных слухов. Но неприятные новости не были слухом. Стало известно, что их полководец действительно получил от индийского раджи Фегея и Пора сведения о пустыне Тар, о Ганге, крупнейшей реке Индии, о царе Ксандраме, его 200 тысячах пехотинцев, 180 тысячах кавалеристов, 2 тысячах боевых колесниц и 4 тысячах слонов.

Солдаты, многие из которых рассчитывали на то, что здесь, на Гифасисе, поход, наконец, закончится, сгрудились, разъяренные, перед палатками военачальников, сотрясая воздух гневными криками и протестующе бряцая оружием.

И тем не менее часто употребляемое выражение «бунт на Гифасисе» неверно. Бунтовать они просто не смогли бы, потому что для этого уже не было сил. С того самого дня, когда воины покинули родину, они прошли свыше 18.000 километров (гигантское расстояние, с лихвой перекрывающее путь, пройденный войском Наполеона при его продвижении к Москве).

Македоняне и греческие наемники представляли собой довольно печальное зрелище, их исхудалые лица были отмечены печатью страданий. Погасшие и безжизненные глаза говорили о предельной физической и душевной усталости. Зазубренные мечи, разбитые щиты, пришедшая в негодность обувь… Был и еще один бич — ржавчина как следствие сырого климата. Она разъедала пряжки, пояса, упряжь коней, из-за нее оружие утратило прочность, стало ломким, хрупким. По причине вечной сырости загнивали мешки с зерном, плесневело и протухало мясо. Все было покрыто слоем зеленоватой плесени. Убого выглядело и обмундирование: ни у кого не сохранилось эллинских одежд, лишь штопаное-перештопанное тряпье, остатки того, что некогда считалось трофеями.

Александр призвал к себе командиров и высших военных чинов и напомнил им, какие страны они покорили, какие народы победили, какие сражения выиграли. Если они повернут назад, то все завоеванное ценой их крови пойдет прахом: «Чего же боитесь вы, научившие весь мир трепетать перед вами? Вы начали вдруг вести счет врагам, вам противостоящим? Вас начали пугать боевые колесницы, ранее вами презираемые, слоны, которых вы повергали в панику? Не могу поверить, что вы готовы, подобно ленивым землепашцам, выронить спелый плод из рук своих».

Лица собравшихся остаются непроницаемыми. Ни возгласов, ни рукоплесканий. Глаза опущены. Все молчат.

«Заклинаю вас, да, да, я прошу вас, — взволнованно продолжает Александр, — не оставить в беде своего сподвижника, не говоря уже о том, что я ваш царь, — сейчас, когда я почти достиг края света! Об этом просит вас тот, кто никогда не подвергал вас опасности, не посмотрев сначала ей в лицо. Верьте мне, день возвращения настанет, когда мы победим в последней битве и завоюем всю Азию. Тогда мы и вернемся домой, овеянные славой более громкой, чем слава героев Троянской войны, и более богатыми, чем они когда-то».

Молчание командиров словно воздвигло между ними и Александром глухую стену, от которой отскакивали его слова. Неужели они утратили свою магическую силу?! И его обаяние не властно больше над соратниками? Он теряет самообладание и напускается на них: «Что с вами? Все молчат, никто не осмеливается смотреть мне в глаза! Оглохли вы, что ли? Я стараюсь ради вашей славы, вашего величия, а вы молчите?». Всем уже казалось, что он собрался уходить, но Александр вдруг резко поворачивается и произносит так тихо, что его могут понять только в первых рядах: «Я пойду дальше и без вас! Скифы и бактрийцы, недавние враги, заменят вас. И, может быть, ваша совесть проснется, когда я найду свою смерть вдали от вас». Последние слова поразили военачальников подобно удару меча. Послышались восклицания, вздохи, сдерживаемые рыдания. Все сгрудились вокруг возвышения, на котором стоял Александр. Но мужчинам, проявлявшим чудеса храбрости в минуту смертельной опасности, в этот момент явно не хватает гражданского мужества для достойного ответа. Всем, кроме одного — Кена. Гиппарх благородной конницы, которому доверялось выполнение самых ответственных задач, отмеченный самыми высокими знаками отличия македонянин из славного древнего рода снимает шлем, как требовал обычай, и начинает свою сбивчивую речь — не о командирах, как он сразу же подчеркивает, а о простых солдатах. Он говорит об их настроении, о состоянии их оружия и снаряжения.

«Ты и сам видишь все это, Александр, и ты знаешь, как много нас отправилось в поход и как мало нас осталось. Где-то около четверти. Каждый тоскует о своих родителях, о жене, о детях. И кто упрекнет их в том, что они вновь хотят увидеть родные края, чтобы, наконец, насладиться плодами своих ратных трудов? Взываю к тебе, Александр: не веди их дальше против их воли! Они уже не те, и воевать, как раньше, они уже не смогут, потому что нет у них больше ни сил, ни воли. Ты ищешь Индию, неведомую самим индийцам. Замысел, достойный богов, но слишком недосягаемый для твоих солдат. Ведь они всего лишь люди, ты же — богоравный повелитель. Умеренность в счастье — высокая добродетель, Александр! Так написано на стенах храма Аполлона в Дельфах. Помни об этом…»

Александр, только что жаловавшийся на то, что все они молчат, недоумевает, услышав бурю рукоплесканий, которыми была встречена речь Кена. Раздосадованный, он отпускает собравшихся, скрывается в своем шатре и ждет. Ждет делегацию, которая бы извинилась и заверила в том, что верное ему войско пойдет за ним, — но ждет тщетно. Через три дня, проведенных в полном одиночестве, он начинает понимать, что, если поход будет продолжен, идти придется со скифами, бактрийцами, индийскими наемниками. Без своих македонских командиров, военачальников, эскадрона телохранителей, подразделений гетайров, инженерных войск со стенобитными орудиями, без финикийских моряков и, наконец, без тылового обеспечения. Как царю пойти на уступки, не теряя своего лица?

Александр призывает своих ясновидящих, астрологов, звездочетов, авгуров во главе с Аристандом. Они наблюдают за стаей воронов над Гидаспом, за их полетом и карканьем. Суд провидцев единодушен: это не к добру. Да и ключ, бьющий на берегу реки, вдруг помутнел ни с того ни с сего. Внутренности животных, принесенных в жертву на алтарях, выглядят не так, как обычно: печень имеет уродливые очертания. Аристандр, вызванный к царю с докладом, объясняет: «Боги не хотят, чтобы ты переходил Гидасп. Если ты пойдешь против их воли, они разгневаются».

Вновь он собирает военачальников, рассказывает о неблагоприятных знамениях и заявляет, что не желает испытывать гнев олимпийцев. Новость распространяется по лагерю с быстротой молнии.

«И все были исполнены радости и сотрясали воздух ликующими, криками. Все устремились к царскому шатру и от всего сердца поздравляли царя с тем, что он оказался настолько мудр, позволив им, своим солдатам, победить себя», — писал Арриан.

Было что-то трогательное в том, как солдаты со слезами на глазах благодарили своего полководца за то, что он готов повернуть назад, — вместо того чтобы использовать удобный случай и устроить бунт, будучи совершенно уверенными в поддержке своих командиров.

Это дало основание многим историкам считать, что Александр никогда бы не склонился перед волей своих солдат, если бы заявил, что намеревался лишь совершить переход через Гидасп, но уж никак не продвигаться до Ганга или, тем более, до океана. На самом же деле он отчетливо сознавал, что никогда не сможет присоединить к своей мировой империи Индию, как сделал это с Персией. И поэтому нежелание войск идти дальше пришлось весьма кстати, хотя даже себе самому он в этом не признавался. Теперь у него появился повод отказаться от того, чего он и не смог бы получить.

Однако Александр был не только завоевателем, но и первооткрывателем. А последнему было очень нелегко повернуть на Гифасисе вспять, отказаться от Ганга, не увидеть омывающего всю землю Мирового Моря там, где кончается свет.

Тяга к перемене мест, непреодолимое желание узнать: «А что там?» были врожденными и перевешивали любые политические и военные соображения. Его солдаты разрушили его мечту, а хуже этого на свете не бывает ничего. Остались неудовлетворенными его пыл исследователя, жажда познания, все то, что мы уже знаем как pothos. Рана, полученная им, заживала с трудом…

Через несколько месяцев храбрый Кен погиб. Поговаривали, что Александр велел убить его в отместку за речь, помешавшую ему исполнить задуманное. Из-за этого сияние его легендарной славы несколько померкло — как и из-за дошедшего до нас предания, согласно которому царь, прежде чем повернуть войска домой, велел вырыть ров шириной 17 и глубиной 13 метров и украсить его мечами в человеческий рост, щитами, оружием, соорудить ложа трехметровой длины, а также гигантскую упряжь, панцири и латы. Если бы кто-то когда-нибудь захотел напасть на лагерь, то посчитал бы, что здесь стоит войско великанов. Он повелел. также воздвигнуть двенадцать алтарей в честь двенадцати олимпийских небожителей, но целью его было также и увековечить подобным образом память о себе и своем войске.

Царь умирает?

В начале ноября 326 года до н. э. народам, живущим на берегах Гидаспа, довелось стать свидетелями необыкновенного зрелища. Воды Гидаспа, поднявшиеся после муссонных дождей, несли на себе флотилию, какую доселе здесь никто не видывал. Еще не одно столетие будут повествовать об этом предания и легенды. Около 800 судов плыли вниз по течению, и каждое из них держалось на определенном, строго отмеренном расстоянии от своих соседей. Местные жители видели быстрые корабли, приводимые в движение сильными гребцами, большие грузовые суда с зерном, плоты, ладьи под пурпурными, фиолетовыми, индиговыми парусами, транспортные суда, на палубах которых стояло множество лошадей. Никого из местных жителей уже не удивляли попытки чужеземцев погрузить на эти корабли и слонов — попытки, которые предпринимались снова и снова и оказывались тщетными. Ритмичные удары весел по воде, редкие команды кормчих, пение матросов, звуки труб так восхищали индийцев, что они оставляли свои селения и шли по обоим берегам реки, сопровождая флотилию, распевая, галдя, танцуя — мимо выстроенных в боевом порядке фаланг, мимо конницы, слонов, боевых колесниц. Это была картина, напоминавшая грандиозное оперное действо.

Александр плыл впереди на триере, оснащенной тараном; на скамьях по обе стороны палубы сидели 144 гребца, опускавших в воду громадные ясеневые весла. Командовал судном Онесикрит, разбиравшийся в философии так. же хорошо, как и в мореходстве, человек, который будет выдавать себя в своих мемуарах за главнокомандующего флотом Александра. Но, как мы знаем, командовал флотом не он, а Неарх.

«Александр построил около 1000 кораблей и плыл на них к океану». Подобными формулировками, встречающимися не только в учебниках, возмущался еще Берт Брехт. Он писал по аналогичному поводу: «Александр завоевал Индию. Он сделал это один? Цезарь разбил галлов. А не было ли у него хотя бы повара?». В нашем случае можно спросить: «А не было ли у македонянина хотя бы мастеров-кораблестроителей?». Были. Уже в горах Гиндукуша они готовились к выполнению своих будущих задач. Рубили лес (для киля — дуб, для шпангоутов лиственницу), вывозили его на плотах, доставляли коноплю и смолу, чтобы законопатить и просмолить пазы, сооружали верфи, строили и испытывали суда. И все это делали выходцы из Ионии, Египта, Финикии, уроженцы Кипра и Крита. Из этих же краев были кормчие, гребцы, рулевые.

Это можно было назвать шедевром тылового обеспечения, судостроения и одновременно проектом, на который ушли миллионы. Строительство и содержание флота стоило очень дорого уже тогда. Лишь для обслуживания 100 триер (каждая длиной 35 метров и водоизмещением 150 тонн) пришлось нанять десятки тысяч гребцов и матросов, которым нужно было выплачивать жалование. Александр предоставил это тем полководцам, которые неслыханно обогатились на войне и стали, как сказали бы сегодня, мультимиллионерами. По афинскому закону он объявил их триархами, что было высокой честью и дорогим удовольствием.

Флот вышел из Никайи и поплыл вниз по реке со средней скоростью пять узлов (около девяти километров в час), постоянно поддерживая связь с сухопутным войском, которое продвигалось по обоим берегам под предводительством Кратера и Гефестиона. Постепенно численность армии возросла до 100.000 человек, не считая обоза. Она была усилена за счет 5.000 фракийских всадников и 8.000 пеших воинов, прибывших с родины. Ликование, с которым было встречено их появление, усилилось, когда вместе с письмами и тысячами приветов они передали оружие, отделанное серебром, и обмундирование для 25.000 человек, после чего, наконец, можно было сжечь обветшавшие и истрепанные латы, наколенники, шлемы и кожаные безрукавки.

Они привезли и лекарства: полынную настойку от лихорадки и боли в животе, плоды и листья акации, помогавшие при болезнях глаз, цветы акации для приготовления египетской мази, ромашку от рези в глазах, уголь от запора и задержки мочи, фиговое молочко и квасцовый камень как вяжущее средство от кровотечений, вино из инжира от поноса, крокусы от пьянства, плоды, цветки и кожуру граната от желудочных хворей, толченую кору гранатового дерева от ленточных глистов, эллебор антикира от безумия, ревень от запора, сосуды с пиявками от воспаления вен. Подумали и о женщинах, находившихся в обозе, привезли для них семена спаржи от бесплодия, измельченный эллебор от преждевременных родовых схваток и миндальное масло от нарушения менструаций.

Для пехотинцев, находившихся на кораблях (а почти все они относились к элитным войскам), это путешествие в сравнении с пешими переходами или ездой верхом по дорогам, не заслуживающим этого названия, было увеселительной прогулкой. Они лениво валялись на палубе, пили золотое фригийское вино, ловили рыбу, играли в кости на жалование — короче говоря, похищали день у своего бога.

Сезон дождей, наконец, миновал, на берегу сияли свежей зеленью бескрайние рисовые поля, небо было безоблачным, приятный ветерок освежал воздух. Из блаженного забытья их внезапно вырвал рев и клокотанье воды. Они приближались к месту слияния рек Акесин и Гидасп. Местные жители предупреждали капитанов и кормчих об опасности, но действительность превзошла все ожидания.

Триеры, попавшие в водоворот, были обречены. Весла длиной 4,5 метра ломались, как спички. Несколько кораблей столкнулись друг с другом и сели на мель; крики утопающих заглушали команды, подаваемые гребцам. Царский корабль тоже столкнулся с каким-то судном. Матросы в панике прыгали в воду и пытались спастись вплавь. И лишь неуклюжие грузовые суда без киля и без штевня течение неспешно кружило на месте и потихоньку относило в тихую бухту. Суда постепенно собирались там, бросали якоря, и люди брались за восстановление пострадавших кораблей.

А зачем, собственно, Александру понадобился в этих местах такой огромный флот? Неужели он все еще верил в то, что Инд, Акесин, Гидасп и Гидраот были истоками Нила? Неужели еще надеялся попасть в Верхний Египет, плывя вниз по течению Инда? Ну, от этого авантюристического предприятия ему пришлось отказаться под воздействием доводов индийцев, доказавших, что Инд впадает в океан, точнее — в Эритрейское (сегодня — Аравийское) море. (После этого царь даже вернул письмо, которое отправил своей матери Олимпиаде, чтобы вычеркнуть слова «Инд-Нил».) Да и со времен Великого царя Дария I уже было известно, куда течет Инд: Дарий отправил в путешествие первопроходца-мореплавателя, карийца по имени Скилак. Правда, за прошедшие с тех пор полтора века об этом могли и позабыть, если бы не Геродот, отец истории, а его произведения людям образованным были вполне доступны.

Но Александр, казалось, ничего не знал об этом — как и Птолемей, и Онесикрит, и Неарх. Они ни словом не упоминают в своих записках о Скилаке. Имя маленького, незначительного морехода просто замалчивалось. Для того, чтобы греки и македоняне, по сути, повторившие его путь, могли присвоить себе честь истинных первооткрывателей? Многое говорит в пользу этой версии. Если уж Александру не удалось дойти до Мирового Моря из-за неповиновения своих воинов, ему представлялась возможность хотя бы бороздить это море, которое, как он предполагал, было связано с океаном, а возможно, им и являлось.

Александр не стал дожидаться, когда починенные корабли вновь спустят на воду. Разведчики донесли ему, что маллийцы и оксидраки, обычно враждовавшие между собой, заключили союз для ведения войны с пришельцами, укрыли в надежном месте женщин и детей и в любое время могут выступить против армии Александра. Оба народа в своей жажде свободы не терпели никакой власти над собой и были в состоянии выставить 90.000 пеших воинов и 10.000 всадников. Нейтрализовать их было жизненно важно не только для безопасности флота, но и для исключения угрозы нападения в будущем. Александр рассчитывал, что когда-нибудь бассейн Инда станет важным торговым путем между Западом и Востоком, но для этого в «стране пяти рек» должен царить мир.

Македонские командиры попытались преуменьшить опасность предстоящей встречи с войсками маллийцев, обитавших на пространстве между реками Акесин и Гидраот, но тем самым лишь пробудили в солдатах чувство недоверия. Скоро каждый в армии Александра знал, что они выступают против самых неустрашимых воинов Индии, о которых говорили, что их нужно трижды убить, чтобы они сдались. «Македоняне, полагавшие, что все тяготы войны уже позади, поняли, что все начинается заново. В каждой палатке велись подстрекательские речи: этот царь, которого они заставили на Гифасисе повернуть вспять, кажется, и не собирается положить войне конец, а хочет лишь сменить театр военных действий. Он намеревается вести их в края, где не светит солнце, не сияют звезды, в края, которые сама природа недаром укрыла от сторонних глаз. На новое оружие, полученное ими, найдутся и новые враги», — писал Диодор.

Насколько низок был моральный дух даже в отборных войсках, стало ясно при захвате маллийских городов. Нашлось очень немного добровольцев, готовых в составе ударных отрядов первыми подняться на крепостную стену. Воины устали от вечного героизма. Все чаще командирам приходилось подавать личный пример, приставлять к стене лестницу и лезть под градом стрел наверх, как это сделал сам Александр при штурме главного города маллийцев (предположительно сегодняшний Мултан — самое жаркое место Пакистана).

В ярости из-за нерешительности своих солдат, которые совсем не рвутся в бой, — так македонские воины еще никогда не вели себя! — Александр хватает лестницу, приставляет ее к насыпи, поднимается, и оказывается, что из нападавших на стене он один! Командиров, собиравшихся последовать за ним, сбросили с лестницы грязными дубинками. Он мог бы спрыгнуть назад — глинобитная стена Невысока, всего в три человеческих роста — но прыгает во двор крепости. По белым страусиным перьям и сверкающему золотом облачению защитникам нетрудно было узнать, кто перед ними. После непродолжительного колебания и некоторой робости (маллийцы не могли поверить, что перед ними стоит сам царь Александр, — один, прижавшись спиной к стене) они двинулись на него. Одного тут же поражает его меч, потом падает и второй. Но третий отступает и натягивает тетиву лука. Стрела пробивает доспехи и вонзается в грудь. Александр оседает, из груди брызжет кровь: кажется, задето легкое.

В тот же момент рядом с ним оказался Леоннат, один из семи благородных царских телохранителей, и Певкест со священным щитом Илиона, и Аристон, один из триархов, и славный Абрей, тут же смертельно раненный; остальным тоже досталось, но соратники прикрывают царя щитами до тех пор, пока, наконец, отборные войска не проломили ворота и не ворвались в крепость, круша в безумной ярости все на своем пути.

Доставили врача Критодема, уроженца острова Кос. Нужно было вытащить из раны деревянную стрелу длиной 1,2 метра с железным наконечником. Возможно, в этот момент врач вспомнил слова Гиппократа: «Порицания достойно, если из раны вытаскивают стрелу, что является злом еще большим, чем сама стрела в ране». Он дрожит от страха. Для этого есть и еще одна причина: плачевная судьба придворного врача Главкия. С помощью пилы Критодем удаляет длинную наружную часть стрелы с оперением, расширяет рану ножом настолько, что в нее можно ввести кусачки, чтобы сначала отломать стрелу: две зазубрины на острие длиной десять сантиметров и шириной четыре мешают сразу извлечь ее. Четверо помощников держат раненого. Критодем расшатывает наконечник, застрявший в грудной клетке, так что, наконец, его можно вытащить. Кровь хлынула из раны. Александр лишается чувств и «выглядит так, будто конец близок». Но вот кровь удается остановить. Рана дезинфицируется вином и истолченными в порошок листьями персикового дерева, сверху накладывается зола морской губки, смешанная со смолой. Александру дают маковый отвар, и вскоре он засыпает. Критодем облегченно вздыхает: хвала богам, легкое не задето, пострадала лишь диафрагма.

Александр выжил. Большинство тяжелораненых в те времена могли протянуть лишь несколько дней, от силы неделю-другую, а затем умирали — как правило, от заражения крови, так как антисептических повязок еще не знали. Опыт показывает, что лечение было очень неэффективным. Если в битве с Пором были тяжело ранены тысяча двести воинов, это значило, что по меньшей мере тысяча из них обречены.

Это было восьмое ранение Александра. В иллирийском походе он был ранен дважды: камнем в голову и дротиком в шею. На Гранике царь отделался легко: кинжал повредил лишь кожу головы. В битве при Иссе он получил удар мечом в правый бок. Под Газой в его стопу попала стрела. И еще дважды его ранило стрелой в боях с аспасиями и гандридами. Но благодаря своему несокрушимому здоровью и худощавому телосложению Александр всегда поправлялся. На этот раз все обстояло намного серьезнее. Никогда уже ему не было суждено стать таким, как раньше. Что же до Птолемея, Кратера, Гефестиона, Певкеста, Леонната, то они, как отмечали Арриан и Диодор, напрямик высказались относительно его безрассудной храбрости: «То, что сделал ты, приличествует простому солдату, но не к лицу полководцу. Твоя жизнь — слишком высокая плата за такой ничтожный городишко, как столица маллийцев. Прибереги ее для другого, более достойного случая. Или ты забыл, что твоя гибель поставит на карту жизни огромного количества людей?».

Так оно и было. Когда слухи о смерти царя распространились среди воинов, они начали жаловаться и спрашивать своих командиров, кто теперь поведет их назад, домой, по землям, опустошенным ими же, по странам, народы которых они поработили и которые теперь осмелеют, прослышав о смерти непобедимого полководца, и нападут на них, а значит, никто, никто из них больше не увидит родные края… Уверениям командиров, что царь-де еще жив, они не верили. Письмо, написанное рукой тяжелораненого Александра, солдаты сочли фальшивкой. Командиры были вынуждены доставить его на корабле в полевой лагерь, расположенный на Гидраоте и Акесине. Происшедшее там убедительно доказывает, что войско — это Александр, а Александр — это войско.

«Когда корабль приблизился к лагерю, он повелел, возлежа на ложе, убрать занавеси на кормовой части верхней палубы, чтобы все могли видеть его.

Но они закричали: «Это его труп! Они привезли нам его труп, чтобы мы погребли его!». Тогда он вдруг поднял руку и поприветствовал их. И они закричали и воздели руки к небу, и из глаз их хлынули слезы счастья, на которое они уже не надеялись. Когда корабль причалил к берегу, телохранители принесли ему носилки, но он потребовал привести своего коня. Он доскакал до своего шатра и слез с коня, чтобы все видели, что он может стоять на ногах. Со всех сторон устремились к нему воины, трогая его руки, колени, его одежду», — писал Арриан.

Полководцы доставили своего царя туда, где реки Пенджаба сливаются и впадают в Инд. Они поставили на корабле руль, чтобы шум весел не нарушал покой Александра. Но само слово «покой» было ему ненавистно. Несмотря на слабость, он приказал заложить здесь новую Александрию. Казалось, это место было создано для утверждения власти над землями, лежащими окрест, и для развития торговли между Востоком и Западом. Удивительной была быстрота, с которой росли стены, возводимые тысячами местных жителей, согнанных на работы, и солдатами, которые не могли уже принимать участие в военных действиях. С поразительной скоростью прокладывались дороги, сооружались верфи.

Возлежавший на ложе Александр с удовлетворением воспринял появление маллийцев, гордых и в несчастье, готовых покориться при условии, если он оставит им независимость — их достояние еще со времен Диониса. За ними последовали посланцы и других народов. На лугу перед царским шатром бедные чиновники не успевали регистрировать все новые дары: тигровые шкуры, слоновую кость, жемчуга, драгоценные камни, черепаховый панцирь, змеиную кожу, синдийскуто сталь, а также боевые колесницы с полной упряжью, грузовые корабли, прирученных хищных животных, боевых слонов. Лучшей гарантией того, что клятвы верности, данные Александру, будут выполнены, являлись юноши из наиболее знатных родов, которые сами предложили себя в качестве заложников.

Врачи пытались как-то изолировать больного, который по ночам кричал от боли. Друзья заботились о том, чтобы плохие вести до него не доходили. Но никто не смог ничего сделать, когда у его ложа вдруг появилась Роксана. Тот, кто следит за событиями тех лет, мог подумать, что дочь князя Оксиарта, в которую Александр влюбился, против своего обыкновения с первого взгляда, позабыта им. Он действительно не видел ее уже несколько месяцев и только теперь узнал о смерти своего сына, которого родила ему Роксана.

Печальные вести принес Оксиарт с запада: до греческих поселенцев в Бактрии и Согдиане, бывших воинов Александра, дошла весть о его гибели. Они тысячами снимались со своих мест и двигались на родину, в Элладу; среди иранцев южнее Гиндукуша, в Арахозии и Дрангиане тоже неспокойно. Евмен, начальник канцелярии и издатель эфемерид, сообщил, что в казне армии не хватает звонкой монеты. И еще нужно было известить Аристотеля о судьбе его племянника, который, как нам известно, нашел свою смерть — то ли от руки злодея, то ли вследствие болезни. Так или иначе, это было преступление.

Едва успев выздороветь, Александр вновь сел на свою триеру — ночью, чтобы никто не видел, что он опирается на чью-то руку. Надежда на то, что капитуляция маллийцев и оксидраков образумит и другие народы, оказалась напрасной. Чем дальше на юг продвигалось. войско, тем упорнее становилось сопротивление, возглавляемое брахманами, призвавшими к национальной освободительной войне. На землях Самба, Содра, Массана, Мусикана, Прая жители оставляли свои города и селения, укрывали женщин и детей в горах и выступали против ненавистных завоевателей. Поскольку многие пришельцы считали себя неуязвимыми для железа, индийцы смазывали наконечники стрел змеиным ядом. Тот, в кого попадала такая стрела, умирал в страшных мучениях. Попавших в плен бросали в клетку с тиграми или под ноги слонам. Македоняне платили тем же — око за око, зуб за зуб. В каждом индийце, оказавшем сопротивление, они видели злоумышленника, из-за которого желанное возвращение домой отодвигалось все дальше и дальше. Брахманов распинали на крестах, которые выставляли перед городскими воротами. «Повсюду огонь, опустошение, резня, — писал Диодор. — Цветущие некогда края превратились в пустыню. Над селениями кружат стервятники, в руинах хозяйничают гадюки». Но террор и на этот раз не достиг своей цели. Никто больше не верил обещаниям, что волос не упадет с головы того, кто останется в своем доме, и что пощадят даже тех, кто выступал против войска Александра с оружием в руках.