Александра Федоровна. Последняя русская императрица

IX

Когда пушки военных кораблей, стоявших на якоре в Ялтинском порту, производили последний залп по усопшему монарху, на лужайке перед Ливадийским дворцом был установлен алтарь, а отец Яничев, в золотом облачении, подошел к Николаю и торжественно совершил принятие присяги у Его императорского величества, царя Николая II.

Аликс из окон своих апартаментов следила за торжественной церемонией. Страх придавал ее печальному выражению налет священнодействия. Лошади в черных попонах, тащившие катафалк, подхалимская угодливость важных вельмож, вежливое, почти безразличное отношение царской семьи, которая становилась сейчас и ее семьей, склонившей голову перед прахом Александра III, производили должное впечатление на молодую принцессу. Ее жених уже не был очаровательным принцем. Он вдруг стал императором, отцом-батюшкой страны со ста восьмидесятые миллионами обитателей, которые были готовы теперь упасть перед ним на колени, растянуться ниц, чтобы выразить ему свое повиновение.

Могла ли она помочь ему, помочь ему своей пылкой любовью к нему, призывавшей ее к действиям? Столь стремительное превращение из неизвестной маленькой немецкой аристократки в великую княгиню, а потом и в императрицу, вызывало у нее головокружение.

Множество свидетелей, которые близко подходили к ней, обвиняли ее только в холодности, в безразличии! Но почему никто из них не думал, что вот эта погребальная помпа, которой оказывали почести усопшему императору, не могла не произвести на нее сильного впечатления?

Сколько же пустоты, тщеты во всех этих церемониях! Она, несомненно, предпочла бы всем этим бездушным, заученным, как у автоматов, поклонам, свое одиночество, как и всем этим придворным, которые теперь утрачивали перед ней дар речи. Убранные в погребальный черный наряд парк и Ливадийский дворец заставляли ее нисколько не доверять всем этим людям, которые подходили к ней, чтобы сделать дежурный, требуемый этикетом книксен. Давным-давно представление о смерти занимало слишком значительное место в ее детских размышлениях, и оно заставляло требовать стыдливого, почтительного к себе отношения. А тут она приходила в ужас от всех этих кривляний, от повседневных привычных жестов, будто труп, который всех их здесь сейчас собрал, был не трупом человека, а какого-то животного; она в эту минуту испытывала определенное величие, благодаря своему новому высокому рангу, но и тщету всех этих обязанностей, которые не воспринимало ее сердце.

Принесенная совсем недавно ею жертва, смена религии, нисколько не усиливали ее религиозного усердия в отношении Господа, которому она не переставала молиться.

Она не могла проявлять такое отношение, произносить такие фразы, которые диктовались лишь какими-то обстоятельствами. Если такое можно было рассматривать как изъян, то от него, этого недостатка, совсем не страдали все эти люди, и она, обращаясь к молитве, просила Господа покончить с пресным безразличием всех этих персонажей, которые безликой чередой проходили перед ней.

Мария Федоровна в своих траурных просторных одеждах не оставляла ее ни на минуту вне своего поля зрения. Она следила и за поведением сына, и еще более требовательным, более властным тоном говорила своим своякам:

— Нужно немедленно переходить к брачной церемонии…

Эта неисправимая кокетка, давая такие рекомендации родственникам, явно рассчитывала лишить желанного блеска обряд бракосочетания своего сына, принизить, слишком не выпячивать свою невестку.

Однако, четверо братьев Александра III были против этого, против бракосочетания, проведенного здесь, в Ливадии, в узком кругу. Они единодушно выразили свое мнение, что бракосочетание их племянника неожиданно ставшего императором, — общенациональное, важное событие, и привилегия отмечать его должна быть предоставлена столице.

Николай записывал в своем дневнике:

«Дорогого папу в гробу перенесли в большую церковь… Гроб казаки несли на руках. Все вернулись в опустевший дом морально разбитыми. Тяжелое испытание послал нам всем Господь».

…Обитый фиолетовым шелком гроб с телом Александра III был перевезен из Ливадии в Севастополь, где его уже ждал траурный поезд, чтобы везти его дальше в Санкт-Петербург.

И днем, и ночью поезд неспешно катил на север через украинские равнины; толпы крестьян стояли вдоль железной дороги, чтобы проводить усопшего царя в последний путь. Аликс трогала их верность правителю. Она теперь мысленно укреплялась в своей миссии: сделать своего мужа хорошим государем для своего народа.

В больших городах, таких как Харьков, Курск, Орел и Тула, поезд останавливался, и там жители всех этих губерний приходили, чтобы принять участия в панихидах, устраиваемых прямо на вокзалах в присутствии городской знати и чиновников.

В Москве гроб установили на катафалк представители военной и религиозной власти и привезли его в Кремль.

Все увереннее наступала осень и низкие ноябрьские тучи неслись по серому небу; острые, как иголки, ледышки снега больно вонзались в лица москвичей, заполонивших все улицы, чтобы проститься с царем. Аликс мысленно оставалась со всеми этими незнакомыми ей людьми, будущими подданными ее мужа, которые демонстрировали такую сильную любовь к новому монарху, что ей было очень, конечно приятно.

По пути в Кремль траурная процессия останавливалась, чтобы отслужить литургию на папертях десяти самых больших в Москве церквей. Церковное пение убаюкивало Аликс, и она чувствовала себя гораздо лучше в своем одиночестве. Никто не заставлял ее открывать рта, чтобы произносить те же банальные пустяки, на которые было так гораздо все окружение Николая.

В Кремле всю ночь проходила траурная панихида с молитвами, прихожане оказывали усопшему монарху свои последние почести.

Наконец императорский поезд прибыл в Санкт-Петербург. Красные с золотым придворные кареты, обитые черным крепом, ожидали своих пассажиров. Четыре долгих часа кортеж медленно продвигался через весь город к собору Петропавловской крепости, где находится усыпальница русских царей дома Романовых.

— Грязный, серый день, больше похожий на ночь, едва освещал городские улицы, покрытые черноватым талым снегом.

Жених посоветовал Аликс стараться не прятаться от взглядов толпы в своей карете, которая следовала за каретами всей семьи.

Над украшенным трауром городом висела тяжелая, гнетущая тишина. По приказу Николая все окна в домах по Невскому проспекту были закрыты, а многочисленные фонарные столбы, завернутые в траурный креп, придавали этому медленно идущему кортежу какой-то особый печальный вид, как будто какие-то высокие призраки склонились над головами скорбящих людей… Аликс, повинуясь требованию мужа, сидела у окна кареты. Люди в молчавшей толпе старались увидеть свою новую императрицу. Всем так хотелось получше ее разглядеть, увидеть ее лицо. На одном из перекрестков стояла толпа старух, и когда ее карета проезжала мимо, все они стали креститься, а одна, качая головой, прошептала; «Вот, посмотрите на нее! Привезла нам гроб с собой».

Можно было, конечно, не придавать особого значения таким замечаниям, но все равно они указывали на определенное бытующее мнение и не могли не сказываться на ее репутации.

От справедливости князей много не потребуешь, чего же требовать от простого народа?

С первых дней своего пребывания в России Александра Федоровна станет жертвой несправедливости, которая обычно идет рука об руку с людской глупостью.

Виновата ли она в том, что гроб с телом ее будущего тестя сейчас двигался по городу? Если подобные глупые замечания, отзвуки суеверия городской черни, говорили о недоверии народа к несчастной невесте, то для чего их с готовностью подхватывали члены императорской семьи? Вероятно, для того, чтобы понравиться вдовствующей императрице. И тут каждый старался превзойти другого.

Николая преследовали две навязчивые идеи, — его любовь к Аликс, которая в эти хлопотные, ужасные дни, не могла выкроить ни минутки для интимного общения молодых людей, и страх перед царствованием, о котором он даже не осмеливался говорить своей невесте! Ну, кому же в таком случае доверять?

В этом заключалась одна из граней характера этого молодого человека, такого симпатичного и такого милого. У него не было товарища молодости, доверительного человека, своего «Пилада», который обязательно сопутствует Оресту на протяжении истории. Может, он испытывал особый вкус к одиночеству? Или чувствовал неловкость при попытке разделить с кем-то еще свои чувства, поделиться своими впечатлениями. В своей любовной страсти к Аликс он оставался всегда ей абсолютно верным. Но была ли на самом деле его верность таковой? Не должна ли была и она, его возлюбленная, с максимальным тактом добиваться от него доверия, чтобы еще больше сблизиться с ним сейчас, когда он носил траур по отцу?

Более двух недель гроб с телом Александра III был выставлен для прощания. Каждый день прибывали все новые и новые делегации из губерний империи и из соседних стран. Всего — шестьдесят один представитель королевских семейств, каждый со своей свитой, собрались на этой скорбной неделе в мраморных дворцах Санкт-Петербурга. Настоящий парад императоров и коралей. На траурную церемонию приехали короли Дании, Греции, Сербии, принц Уэльский Эдуард со своим сыном Георгом, герцог Йоркский представлял королеву Викторию, Генрих Прусский — своего брата германского кайзера. Все они неизменно задавались одним и тем же вопросом, — каким будет новый русский монарх? Чтобы управлять Россией, нужен недюжинный ум, крепкая воля. Усопший царь всегда отличался быощей через край энергией. Его сын с юношеской внешностью в свои двадцать шесть лет казался таким робким, испуганным…

Тысячи людей проходили мимо открытого гроба в тревожном молчании. Министры, высшие военачальники, командующие армией, флотом, представители имперской администрации, земледельческих и ремесленнических общин, — в общем весь народ в своей благоговейной отрешенности задавал себе один и тот же вопрос: «Каким будет новое царствование?» Николай довольно редко появлялся в апартаментах своей невесты за полчаса до чаепития. Аликс вставала ему навстречу. Нежно и торжественно целовала в лоб.

— Столько принял сегодня делегаций, дорогая! Немного прогулялся по парку… От пожелтевших веток доносится запах снега… я его почувствовал…

Она смотрела на него глазами, полными печали, а он продолжал:

—Я, наверное, самый счастливый человек на земле! Мне принадлежит твое сердце… Ты — моя Аликс. Что нам с тобой до других!

Он не закончил свою мысль. Она подошла к нему, ласково провела рукой по его волосам.

- Не поддавайся душевной боли, мой любимый.

— Душевная боль не причиняет мне стольких страданий…Ее удивили его слова, она опустилась в кресло рядом со столом, где лежала ее вышивка, и оттуда внимательно смотрела на него. Он продолжал:

— Смерть отца была слишком неожиданной, слишком жестокой. Я никогда и не представлял себе, что в один прекрасный день унаследую его самодержавную власть… Я поражен огромной тяжестью той ноши, которая свалилась на мои плечи.

— Не могу ли я тебе чем помочь?

Она спросила об этом просто так, без всякой задней мысли, о чем утверждают недобросовестные биографы. Она просто предложила свою помощь, ведь любая женщина всегда стремится помочь мужу.

— Иногда, — продолжал он, — мне не хочется даже думать о том, что я стал новым хозяином такой громадной империи. Иногда так хочется заплакать, разрыдаться, словно обиженный ребенок…

Растрогало ли ее такое его признание, была ли она разочарована таким его малодушием?

Никто никогда не узнает, что творилось тогда в голове Аликс, какие мысли обуревали ее. Но она явно не хотела поощрять страхи мужа.

— Ники, впереди нас ждут великие дни. Я буду всегда рядом с тобою. Мужайся, мужайся, прежде всего, чтобы защитить нашу с тобой любовь…

— Зачем же ее защищать? — перебил он невесту.

— Неужели ты думаешь, что наша испытываемая друг к другу святая нежность, объединяющая нас до таинства бракосочетания, может понравиться «другим»?Я имею в виду, твою семью, сестер, моих родственников… Возьми на себя труд, погляди вокруг: окружающие нас супружеские пары больше объединяют общие интересы, личные мотивы, а не тот порыв, то влечение, которое позволяет нам соблюдать определенную дистанцию от них. Теперь всем следует признать, кто ты такой и кем должен стать, — царем! Отцом для многих народов, первым слугой Божиим в нашей религии. Так сохраняй и впредь во имя нашей близости способность выражать сомнения, великую душевную чистоту, которую я в тебе так сильно люблю. Биения твоего сердца никто не должен слышать, пусть для них оно превратится в камень. Пусть никто не догадывается, что ты чего-то боишься, опасаешься.

Он ее внимательно слушал. Он знал, что она права, что она может быть его наставником и будет им, но где найти столько сил, чтобы постоянно быть неуязвимым, чтобы во всем полагаться только на свою совесть?

На повседневных богослужениях присутствовала разношерстная толпа, чтобы оказать последние почести усопшему Александру III.

В этот момент будущий английский король Георг V нависал своей жене Марии:

«Каждый день после завтрака мы должны быть на службе в церкви. После панихиды все мы подходили к открытому гробу и целовали Святую икону, которая вложена покойному в руки. Когда я склонялся над ним и видел очень близко его лицо перед собой, у меня от боли сжималось горло. 0н выглядел таким красивым, таким умиротворенным, хотя, конечно, и сильно изменился. Ведь прошло уже две недели». Аликс писала своей сестре Виктории Баттенбергской: «Как все же тяжело, — носить большой траур, оплакивать мне человека, и в то же время думать о том, какое модное платье надеть для скорого венчания с царем. Порой я спрашивала себя, — не станет ли моя свадьба лишь продолжением панихиды, с тем лишь различием, что там на мне будет белое подвенечное платье, а не черное».

О своем близком бракосочетании она не ошиблась. Большой совет императорского дома постановил, что брачная церемония состоится 26 ноября, через восемь дней после похорон. Почему была выбрана именно такая дата? Министры очень заботились о состоянии вдовствующей императрицы Марии Федоровны, так как это был ее день рождения, протокол по такому случаю предусматривал некоторое ослабление общенационального траура, что позволяло провести бракосочетание нового царя.

Принцесса Радзивилл, о которой мы уже выше говорили, упрекала Аликс в том, что та якобы не в полной мере разделяет печаль своей будущей свекрови. Какой незаслуженный упрек! Аликс старалась быть как можно более незаметной, зная о весьма прохладном к ней отношении со стороны вдовы императора.

Аликс по-прежнему боялась нападков этой восхваляемой всеми женщины, которая славилась своей непринужденностью, обаянием, своей утонченной женственностью и своей твердой властностью с блуждающей на губах улыбкой.

Она старалась все время держаться подальше от нее, в тени, ожидая священного обряда бракосочетания, что делало бы ее равной своему супругу, а оттесненные ею принцессы, придворные дамы наперебой объясняли такое поведение холодностью ее сердца и даже полным безразличием ко всему, что происходит во дворце.

Они даже шушукались о том, что якобы великая княгиня Елизавета со своим мужем, ее шурином, великим князем Сергеем Александровичем старались сохранить над ней свое исключительное влияние, чтобы тем самым еще больше отдалить Аликс от царской семьи.

Принцесса Аликс, которая всего несколько дней была великой княгиней Александрой Федоровной, — этот высокий титул она получила сразу после ее обращения в новую веру в православной церкви, — искала дружески расположенную к ней душу, чью-то симпатизирующую ей руку, которая могла бы направлять ее по извилистой дорожке, ведущей к трону.

Ей так хотелось бы получать добрые советы от своей свекрови. Она даже сделала несколько шагов навстречу ей ради этого. Даже не беседуя с ней, она понимала, что эта очаровательная вдова, окруженная верными подругами ее двора, была слишком поглощена собственными проблемами, чтобы удостаивать еще своим вниманием и ее, Александру.

Может, поэтому Аликс-Александра составляла себе предвзятое мнение об императорском окружении? К тому же она никогда не слыхала от этих вельмож ни одной самой малой похвалы в адрес ее жениха. А ведь им нужно было бы уже с ним считаться!

В конце концов она сама взбунтовалась против того безразличия, с которым к ней относились при дворе. Она поклялась себе, что ее любовь к Николаю укрепит его самодержавную власть. И вот, наступил этот долгожданный день, 26 ноября, которого так опасался Николай, с его нестойким, склонным к колебаниям, характером.

Торжества будут краткими, как и полагалось в такой период, когда вся страна погрузилась в траур в связи со смертью царя.

Дворцовый протокол предусматривал одно любопытное требование: двум императрицам — новой и прежней — предстояло в белых платьях вместе проехать по Невскому проспекту до Зимнего дворца.

С самого рассвета фрейлины, камеристки суетились возле будущей императрицы, всячески украшали ту, которая благодаря браку возвышалась до наивысшего ранга в Империи! В салон, примыкавший к ее комнате, принесли знаменитое «золотое зеркало», перед которым прихорашивалась каждая великая княгиня перед своей свадьбой на протяжении более трех веков. Допущенные к молодой брачующейся дамы из семьи Романовых обрядили Александру в тяжелое старинное парадное платье из серебряной парчи, прикрепили к плечам мантию со шлейфом из золотой ткани с подкладкой из горностая.

Какую же горечь, вероятно, испытывала Мария Федоровна, когда ей пришлось в соответствии с русским дворцовым обрядом, взять с красной подушечки сверкающую бриллиантами венчальную корону и собственными руками возложить ее на голову Александры!

Марии Федоровне в эту минуту казалось, — что, впрочем, и подтвердилось впоследствии, — что перед ней самозванка, которая лишала ее прерогатив ее высокого сана. Она прекрасно понимала, что только шумная враждебная кампания, развязанная против ее невестки, сможет умалить слишком опасное поклонение ей со стороны народа, и уже в первый день ее свадьбы она старалась усилить, насколько могла, антипатии к ней…

Тем не менее они ехали в одной карете под любопытными взглядами тысячеликой толпы по этой торжественной, широкой улице, где несмотря на холодную погоду стали еще ночью собираться петербуржцы, чтобы поглазеть на проезд двух государынь.

Подъехав к Зимнему дворцу, обе женщины вышли, прошли через галереи в дворцовую церковь. Там их ждал Николай в форме гусара в сапогах. Такая свежая, такая воздушная, словно неземная, белокурая новая императрица держала в руке зажженную свечу. В руке у молодого царя тоже горела свечка. Оба они подошли к митрополиту. Тот их сочетал таинством брака и благословил. Зазвонил колокол, первый весело звучавший колокол в этом скорбном тяжком перезвоне. Это означало, что отныне они становились перед Богом мужем и женой.

Герцог Йоркский Георг писал своей жене:

- Думаю, что Ники очень повезло, что у него такая красивая и обаятельная жена, и я должен сказать, что никогда не видел двух молодых людей, так любящих друг друга и более счастливых, нежели они. Я пожелал им обоим самого большого счастья, такого, какое выпало нам, — быть такими счастливыми, как мы с тобой. Надеюсь, ты со мной согласна?» Герцог Йоркский искренне восхищался своей кузиной, ставшей русской императрицей, ее красотой, статью, грациозностью, но он тогда и не мог предположить, что тем самым оказывает ей медвежью услугу.

Когда новобрачные вышли из церкви, большая толпа на улице устроила им громкие овации, большая часть которых, несомненно, предназначалась новой царице, которая была в эту минуту такой взволнованной, испытывая свои возвышенные религиозные чувства, и она раздаривала свои радушные, отнюдь не заученные улыбки, в отличие от поднаторевших в этом искусстве безразличных правителей.

В сопровождении английской супружеской пары новобрачные сразу из церкви отправились в Аничков дворец. Там жила вдовствующая императрица, которая встретила их хлебом-солью.

Такой простой, такой естественный Николай сейчас нравился всем придворным кланам. Он был счастлив, и это счастье отражалось на его совершенно изменившемся лице.

Так как траур еще продолжался, то после бракосочетания не было устроено никакого торжественного приема, не состоялось и свадебное путешествие.

Николай с Александрой провели свою первую брачную ночь в Аничковом дворце. Там и началось их царствование. Они рано легли спать, так как у Аликс сильно разболелась голова. В спальне их ждало брачное ложе. Молодая жена выражала нежную надежду на успех их брака. Муж крепко обнимал ее, и никогда ни одно разочарование в их чувствах, их лучезарной, пылкой страсти не омрачило их жизнь до самой смерти, еще теснее соединившей их.