Алёшенька (детективная повесть)

— Вы вообще там соображаете?! — орал начальник, расхаживая по своему кабинету. — А вдруг бы у него тромб оторвался?

Он остановился перед виновником этого экстренного совещания, и замахал пальцем у него перед самым носом, который и носом-то назвать было нельзя.

— Категорически! Ферштейн?

Алёшенька виновато улыбнулся и закивал головой:

— Ферштейн.

Он сидел на столе, и мотал одной ногой. Слово «мотать» тут, наверное, даже и не подходило, потому что нога его странно сгибалась и вперед и назад, как будто у Алёшеньки выломали её в колене. Тарас Тарасович глядел, разглаживая усы, на его «махание», как завороженный, так до сих пор и не привыкший к этим фокусам. Алёшенька был единственный в управлении, да и вообще, может быть даже, во всей украинской полиции, кто имел право сидеть перед начальством на столе.

— Я, конечно, понимаю, что ты у нас самый лучший сыщик в Одессе, но такие вещи категорически нельзя.

— Зато – он во всем сознался. Как это – «вуаля»?

— Вуаля, вуаля.

Смекнув, что начальство перестало совсем злиться, все разом загалдели, выгораживая Алёшеньку.

— Тарас Тарасович, если бы не он…

Начальник собрал их реплики одним мановением кулака, как дирижер – заставляет умолкнуть оркестр.

— Ша! А если бы у нас министр из Киева приехал? И в коридоре бы его увидел, и в обморок грохнулся?

— Ну, так что, ему уволиться, что ли?

— Министр Алёшеньку нашего знает…

— Зачем уволиться? Нет. Мы такого ценного кадра никому не отдадим, даже в столицу, — Тарас Тарасович поднял перст указующий в потолок. — Но мы сразу оговаривали в первый же день. Никто его, вот такого, видеть не должен, когда он в угрозыске сидит. Никто! На улице – Бога ради. Не сымать шапку и очки. Тогда все нормально будет.

Алёшенька надел меховую ушанку и очки от солнца.

— Вот, это – совсем другое дело. Еще бы шарф. И сразу похож на человека. Маленького, но человека. Только зеленого. Все свободны. Ты – останься.

Совещание закончилось. Наказанных не было. Все высыпали из кабинета и загалдели по коридору. Те, которые были очевидцами, рассказывали тем, которых не были:

— Привезли на допрос, пятый раз уже. Но не колется. Чего только не пробовали. Тут Алёшенька позвонил и говорит: «Вор-то залетный, Одессу совсем не знает». Ну, снял шапку, очки, входит, сделал страшные глаза, этот поплыл. Раскололся, как на духу. Потом пена изо рта пошла, еле откачали.

Все кругом заржали:

— Ай, да Алёшенька, ай, да сукин сын!

Герой дня всего этого уже не слышал, а иначе бы уточнил: «Почему сукин? Сын собаки, что ли?» Он любил задавать бессмысленные вопросы.

— Ну, молодец, удружил.

ТТ совсем уже успокоился, сел за стол и отворил ящик в поисках чего-то.

— Ладно, проехали.

— На чем проехали?

— Не на чем, это говорят так. Вообще, поздравляю, Алексей. Какое это у тебя? Тринадцатое?

— Двенадцатое, гражданин начальник.

Тарас Тарасович вышел из-за стола с тощей пока папкой, и пожал Алёшеньке четырехпалую ладошку.

— «Гражданин начальник» сейчас не говорят. Это только в кино так.

— Извините.

— Слушай, ну, коли ты такой уникум, и все, как орешки, раскалываешь, то вот, тебе – жмурик.

Начальство кинуло перед Алёшенькой «Дело».

— То есть, труп?

— Труп. Убоинка. Третьего числа нашли. Уже успел испортиться. Забирай.

— Спасибо.

Алёшенька слез со стола, и всякий, кто был бы сейчас в кабинете, подивился, потому что росту в нем было метр тридцать, не более. Взял папку подмышку и пошел прочь.

— До свидания, Тарас Тарасович.

— Да отчего «До свидания», Алексей? Рабочий день еще не кончился!

— Так, мы больше не увидимся, чай.

Все, кто слышал его, решили бы, что Алёшенька иностранец. Так заковыристо он говорил. Переставлял слова справа налево и спереди назад. И первое время он, и вправду, чтобы никто не догадался, изображал из себя мексиканца, и даже купил как-то сомбреро. Но в сомбреро было неудобно в троллейбусе ездить – поля его вечно упирались кому-нибудь в живот. А уж в машине на задание – тем паче: либо водителя спереди в затылок бьет, либо второго опера – в висок, приходилось шляпу в багажник класть.

А как одел Алёшенька ушанку, так и больше уже не снимал. В самую пору пришлась. Всем меховая шапка хороша, даже лучше полковничьей каракулевой. И тепло в ней всегда, особенно, если голова без волос. Только звезду с неё свинтили. «Это, — говорят, — некомильфо, вражеские символы вешать. А, вот, лучше мы тебе трезуб прикрутим».

Проходя мимо открытой на улицу двери, где курильщики горячо обсуждали сегодняшнее, услыхал обрывки:

— А ведь не хотели его брать.

— И ТТ не хотел.

— Зато потом первый перехотел. Сколько он у нас? Год, два?

— Три года уже.

— Господи, время-то как бежит…

Но Алёшенька уже дальше ничего не слышал. Запах табака он на дух не переносил и потому спешил поскорее ретироваться.

На веранде шикарного кафе «Гусь и противень» три гламурные девицы курили тонкие сигаретки. Официант принес еще бокалы, безуспешно попытался забрать грязную посуду и был с позором изгнан.

— А он может во что-нибудь превращаться?

— Нет, конечно. Кажется.

— Диан, а у него там жена есть?

— Где?

— В космосе?

— Говорит «нет».

— Обратно не собирается?

— А фиг его знает? Да и на чем? Он свою тарелку распилил на сувениры, жить-то на что?

— А он по ночам храпит?

— Он спит, как кошка. Залезет под одеяло с головой, я все боюсь, как бы там не задохнулся.

— А зачем он в полицию пошел?

— И я вот, тоже не пойму, девочки.

Диана пила коктейли с двумя давними подружками. Они только приехали из Львова, и не знали еще пока всех нюансов её нового романа.

— Не жалеешь?

— С ума сошли? Да я теперь самая известная бикса в мире!

— Зато у тебя какой Instagram!

— Да уж, покруче, чем у Брежневой!

— Нет, пока не покруче.

— А что твои?

— Маман в шоке!

Подружки пускают пузыри в свои бокалы, наконец, спрашивают самое важное, что крутится на языке, и что пока не решаются:

— А это-то у него есть?

— Да не переживайте. Все у него есть, еще подлиннее будет, чем у некоторых.

Подружки захохотали в свои мартини, боясь спросить показать фотки.

На подоконнике стояла трехлитровая банка с карасем. Карась смотрел чрез толщу воды на Алёшеньку, который сидел за самым дальним в кабинете столом, боком к окну на специальном стуле с двумя подушками, и печатал восьмипальцевым методом отчет. Кроме него в отделе никого не было. Паша был на задании, а Оля – в вечном декретном отпуске. Все кругом было завалено горами бумаг, папками, лежащими прямо на столах, или во всюду разбросанных коробках.

Хоть и было у Алёшеньки на два пальца меньше, чем у секретарши управления Оксаны, мастера машинописи, а печатал он быстрее ее в три раза. Специально соревнование устраивали, после чего Оксана Алёшеньку страшно невзлюбила, хоть и не показывала совсем виду. Карась уткнулся носом в стекло, глядел мутным своим карасьим взглядом на Алёшеньку и думал: «Черти что тут такое сидит, на человека даже не похожее. Зелёное. Тонкая, будто гусиная шея. По четыре пальца на каждой руке. Огромная голова с этой дурацкой шапкой самого большого в мире размера, и очки от солнца, несмотря на пасмурную погоду».

Алёшенька повернул к банке голову и снял очки. Рыба дернулась в сторону от этих огромных глаз: лицом Алёшенька был вылитый кот породы сфинксов, только без ушей. Карась забился в ужасе по всей банке, существо за столом, кажется, читало все его карасьи мысли: «О, мой Рыбий Бог! Спаси меня от этого чудовища!» Напрасные мольбы, рыбий Бог не внемлет его молитвам, старший оперуполномоченный съест его сегодня на ужин. А теперь Алёшенька вздохнул и продолжил печатать.

Это было двенадцатое его дело, которое он раскрыл. Двенадцатое из двенадцати. Таких сыщиков в Одессе, пожалуй, было поискать. Да и поискать, не нашли бы. Да и нигде, пожалуй, в мире не нашли бы. Потому, что Алёшенька был не простым человеком. Да и не человеком даже вовсе…