Алёшенька (детективная повесть)

Она снова была в том самом пальто, деньги на которое ей дал Степан. Теперь они всегда встречались только в парке, секса между ними не было уже месяца три–четыре. Лизанька снова закурила. Пётр отодвинулся, как от прокаженной. Он, как и Алёшенька, на дух не переносил табачного дыма.

— Старик сильно сдал, и умирает. Каждый день носовые и ушные кровотечения. У него подушка в десяти сантиметрах от розетки. Врачи ничего не могут понять. Фактически, уже труп. Я видела завещание. Хотя, и без того – мама с папой единственные наследники. Скоро у нас будет место, где мы можем встречаться.

Лиза всё это доложила любимому, улыбнулась и снова села подле: сигарета была давно потушена.

— А что Степан? Ты сказала ему про меня?

— Ты с ума сошел! Нет, конечно. Он думает, что у меня никого нет.

— Лиза, я должен сказать тебе одну важную вещь.

— Да, — она доверчиво прильнула к нему, не подозревая совершенно, какое страшное сейчас услышит.

Он, будто собираясь с мыслями, молчал с полминуты, наконец, быстро выпалил:

— Я женюсь.

— Что?! — вскричала Лизанька.

— Лиза, так надо. Ты не волнуйся, это брак по расчету, я не люблю её. Если хочешь, мы можем встречаться. Это Маша, дочь начальника училища, Гёдзя.

Лизанька глянула в него с перекошенным лицом:

— Этого не будет! Я не позволю.

Он вдруг улыбнулся:

— А что ты сделаешь?

— Я, я…

— Вот именно, — спокойно и даже с какой-то издевкой проговорил Пётр.

— Я все расскажу Маше, — выпалила вдруг Лизанька, вскочив со скамейки.

— Ты это не сделаешь, — с величайшим презрением посмотрел на неё Пётр.

— Я уничтожу тебя, — кричала она ему, отстранившись, как будто он был весь, с головы до ног, испачкан нечистотами.

— Это я уничтожу тебя, — сказал спокойно Пётр. — Я сдам тебя ментам.

Воцарилась пауза, в которую она вдруг поняла, что ситуация перевернулась ровно на 180 градусов. Не он был у неё в руках, а она была теперь – в его. И пока она молчала, не зная, что ему возразить, он быстро и гадко заговорил о том, что она не просто вступит после в наследство, а непременно продаст эту квартиру, и он, Пётр, получит от неё свою долю. В противном же случае… «Господи, какое это чудовище», — с ужасом вздумала она, быстро глянув на него, и убрав тут же взгляд, будто ожегшись, закрыла лицо руками и побрела прочь. Он захохотал ей в спину.

Пока она тащилась на Маразлиевскую, к Старику, одна мысль стучала ей у виска кованным пудовым молотом: вытащить из розетки изотоп. Как можно скорее, пока Старик еще не помер. Вытащить и забыть все это, как страшный сон, Петра и её собственное ужасное преступление, которое она совершила из любви к этому зверю.

Она поднялась во второй этаж, отворила двери и вошла в квартиру, из которой всегда пахло, как из музея с египетскими мумиями. В коридоре горел свет. Из кухни торчала босая нога Старика. Рядом валялся тапок. По одному только цвету восковой ступни стало понятно, что все кончилось. Лизанька осторожно переступила труп. Завещание всегда лежало справа на полочке, рядом с холодильником. Она быстро отворила дверцу. Счета за электричество, за воду, какие-то расписки, бухгалтерские проводки, карандашные подсчеты, наконец. Она вытащила самую важную теперь в своей жизни бумагу и свернула её в трубочку. Теперь нужно срочно идти в комнату и выкинуть эту ужасную штуку. Она стала рыться в нижних ящиках, ей нужно было открутить шурупы на электрической розетке. Она переступила через труп, как через упавший стул, и прошла в спальню.

Вдруг одна мысль пришла ей в голову.

— Алло.

— Прости меня, милый. Я хочу извиниться, — сказала Лизанька быстро, чтобы он не успел бросить трубку.

— Да.

— Прости мне эту дурацкую вспышку гнева, — она засопела в телефон, ожидая его реакции.

— Хорошо.

— Ты был прав, солнышко. Я сделаю так, как ты хочешь. Я слишком тебя люблю, чтобы все заканчивать. Давай, будем встречаться, если хочешь? Для секса? Как ты говорил?

Он замолчал, будто раздумывая. Он ждал этого звонка. Вообще, от секса с ней он бы сейчас не отказался, Маша в этом плане нравилась ему гораздо меньше. В Лизаньке была какая-то животная, до судорог, порочность; под личиной тургеневской барышни скрывалась звериная, реагирующая на самые низменные и дикие страсти, плоть: в тихом омуте – черти водятся. «Она, верно, не хочет продавать квартиру? Но там еще минимум полгода до вступления в наследства».

— Лиз, это – не телефонный разговор.

— Хорошо, милый. А когда у тебя свадьба?

— В воскресенье.

— Ты меня не позовешь?

— Как ты себе это представляешь?

— Не знаю. Давай, я просто на минутку забегу, передам подарок.

— Мне ничего не надо.

— Это от сердца. Для вас обоих. Не обижай меня.

Он задумался:

— Ну, приходи в четыре, в воскресенье, к «Гусь и противень». Давай – отбой, мне на построение бежать надо.

— Целую, милый.

— Пока. Целую.

— И что было дальше? — спросил Гонюкович.

— Мне надо выпить воды.

Майор Загоруйко стрельнул Паше глазами, тот вскочил и метнулся за дверь. — Весь графин неси! — крикнуло ему в спину начальство.

— Ну, что там? — спросила Оксана, прерываясь от пасьянса, когда Мироненко выбежал из кабинета за водой. — Скоро уже?

— Что ты. Только начали.

Секретарша посмотрела на посетителей приемной: «дескать, видите, товарищи – не вру». Просители снова уткнулись в свои журналы.

Паша схватил весь графин и пяток стаканов.

— Три кофе, ещё Оксаночка, пожалуйста, — велел по громкой связи Виктор Фёдорович.

В кабинете сидели: И.О. начальника уголовного розыска города Одессы, его заместитель Загоруйко, Алёшенька, Галя, Паша Мироненко, Сергей и капитан Стрелянный, его непосредственный начальник – оба из военной прокуратуры. Перед сотрудниками лежали блокноты, куда все всякое записывали. У Виктора Фёдоровича в блокноте, так, чтобы было не видно окружающим, была нарисована во всю страницу Чебурашка с выколотыми глазами. Алёшенька выпил воды, сглотнул и продолжал.

Бракосочетание у Маши и Петра было перед самыми каникулами. Учеба закончилась, нужно было ехать в свадебное путешествие, да Маша вдруг заболела. Пошла носом кровь и разболелась голова. Вызвали врачей, осмотрели, ничего толком не выявили, прописали постельный режим и витамины для укрепления иммунной системы. Жили они пока у её родителей, после Италии будут снимать. Пётр вернулся из турагентства: во второй раз переносили вылет. Вся комната была заставлена подарками, так и не дошли пока руки разобрать. Маша лежала в постели, читала книгу.

— Как здоровье, зая?

— Нормально.

— Перенес на двадцать пятое.

— Я буду здорова, как бык! Ты не сердишься, что я расхворалась?

Он замотал головой, они поцеловались. Пётр сел на её кровать.

— Смотри, смотри, — зашептала Маша, указывая ему на стеллаж. — Я её переставила, так Рица и туда залезла.

На самой верхотуре взгромоздился Лизанькин подарок: фаянсовый Японский кот Манэки-нэко. Согласно поверью, такой кот приносил или удачу, или деньги. В зависимости от руки, которую поднимет. Сначала он стоял на столе, да машина кошка, Рица, вечно играла с ним. Боясь, как бы она не разбила подарок, поставили на шифоньер. Куда там. Проказница и туда забралась, бестия. Теперь кот стоял на самом верху, на последней стеллажной полке.

Хитрая кошка вскарабкалась по гардинам на карниз, и кралась оттуда, высматривая свою добычу. Манэки-нэко страшно ей нравился, словно был измазан валерьянкой. Пётр поморщился, будь его воля, он бы выкинул животное за такие вещи к чёрту: все в квартире ободрала, бестия. Живность он не любил, предпочитая во всем казарменный порядок. Рица застыла в неудобной позе, раскачиваясь на карнизе на одной только лапе, и будто раздумывая: прыгать ей или нет? До своего глиняного собрата она боялась не дотянуться.

Маша едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Пётр понял, что сейчас случится непоправимое. Кошка, наконец, решилась: скакнула и сбила статуэтку. Оба кошачьих полетели вниз: одна – чтобы прыснуть в соседнюю комнату от неминуемого наказания, другой – чтобы разбиться об паркет вдребезги. Маша захохотала. Пётр дернулся подхватить, да не успел.

— Я так и думал, что это случится, — сказал он недовольно, и побрел за совком и шваброй.

«Вот, тварь», — подумал зло.

Под щеткой среди осколков лежало что-то странное. Пётр сел на пол, разглядывая внимательно. И вдруг отдернул руку, будто обжегшись. Маша читала книгу и ничего не видела. Все внутри его перевернулось. Теперь понятно, отчего жена заболела. «Какая же она гадина!» Это был тот самый изотоп из стариковской квартиры: приклеен изнутри пластырем к свадебному подарку. Как же он сразу не сообразил? Вот, сука! Пётр глянул на часы: семнадцать ноль-ноль, через сорок минут Лиза будет возвращаться из Академии. Он вышел в коридор, схватил куртку, взял шарф, и поднял им с пола радиоактивную ампулу.

— Мне нужно срочно ехать, я потом уберу, — сказал он. — Это очень важно, позвонили из училища. Не скучай тут.

— Не волнуйся, милый, я сама все сделаю.

Быстро пошел к дверям, и поскакал по ступеням.

Степан всю неделю караулил Лизаньку у её дома, сидя в одном и том же месте в засаде. После смерти Старика она сильно изменилась. Взгляд её совершенно выцвел, голос вконец осип, лебединая шея согнулась, а голова повисла, будто придавленная тяжким грехом, который оба они совершили. «Милая, милая моя Лизанька». Он и предположить не мог, как гибель насильника измучит её. Он опасался, как бы она не вздумала пойти сейчас в полицию, но не потому вовсе, что боялся за себя, а только – за неё. И отчего-то еще даже больше привязывался в этих мыслях к Лизаньке. «Какая же она хорошая», — думал Степан, с удивлением понимая, как сильно теперь любит.

Каждый вечер он подъезжал к бакалее, парковался метрах в семидесяти от двери, выключал свет, и следил, как она без пятнадцати шесть идет к дому от автобусной остановки. Перекладывает пакет и сумку из руки в руку, достает ключи, отворяет, и входит в подъезд родительской квартиры. Через минуту в окнах зажигался свет. Степан заводил машину и уезжал. Он довозил бы её прямо от музыкальной Академии, если бы она согласилась. Но всякий раз она хотела побыть одной. «Ничего, — думал он с надеждой, — чрез месяц-другой она забудет. А пока: посторожу её измученную душу».

Она, как всегда, обошла вокруг дома и двинулась к подъезду. Внезапно рядом остановился внедорожник. Двери отворились, оттуда выскочил парень и, подбежав к Лизаньке, вдруг ударил её по лицу наотмашь. Она повалилась, он схватил её за ворот, и поволок в салон автомобиля. Степан вскинулся, не зная, что делать? выбежать наружу и нестись ей на помощь, или заводить автомобиль? В одну секунду он сообразил, что если выдать себя, закричав или броситься следом – он может потерять её в погоне. Он взял себя в руки, и завел двигатель. Похититель скоро поехал со двора. Степан осторожно двинулся следом. Он весь собрался. Звериное, муторное, страшное, из самых девяностых, вело его следом.

— Сука! — заорал он, вытягивая её избитое тело с обочины на траву. — Думала меня угробить?!

В какую-то секунду она подумала: «Вот – вся его гнилая сущность. «Его», а не Машу: ему было плевать на всех кругом себя».

Рядом был заброшенный сарай, какие-то кирпичные развалины, он волок её туда. Стоило ей попытаться оказать сопротивление – он бил её кулаком в лицо. Один глаз уже затёк. В голове и шее звенело, кажется, он повредил ей позвонок. Все пальто было залито кровью из носа: что она скажет Степану? Впрочем, какая глупая мысль. Она хотела плакать, но не могла – все слезы вытекли месяцем ранее. Поскорей бы он уже убил её. Она запуталась, и совсем не хотела больше жить.

— Глотай! — заорал он, разворачивая шарф. — Глотай её!

В руках его была ампула с изотопом. Лиза никак не хотела открывать рот. Он только размахнулся, чтобы сломать ей нос, как вдруг сзади послышалось шевеление. Пётр обернулся, и встретил лицом бейсбольную биту. Раздался такой звук, как будто в лесу в дерево ударил дятел.

«Степан, милый мой Степан», — подумала с благодарностью Лизанька. Он взял её на руки и понес к машине: «Сегодня я буду радовать тебя всю ночь», думала она, ища губами его губы. Милый мой, добрый человек. Он положил её в салон автомобиля, открыл аптечку, и вытащил оттуда салфетки. «Его машину нужно будет потом отогнать».

— Я сейчас, хорошая моя, — Степан вернулся в развалины, поднял над головой оружие и остервенело заколотил по вражеской голове.

Алешенька закончил свой рассказ и слез со стола. Все сидели, ошарашенные его объяснениями.

— Итак? — спросил Гонюкович.

— Военным нужно отпускать Гёдзя. Елизавете Карамелькиной предъявляем обвинение в убийстве Реутова, а Степану Крысову – в убийстве Реутова и Чистякова.

— А покушение на убийство Маши Гёдзь?

Алёшенька скорчил рожицу: «А надо ли?»

По-своему, всем было жаль несчастную Карамелькину.

— Давай, дуй на задержание с ребятами, — сказал Гонюкович Паше. — Берете Крысова. А ты, думаю, сам справишься? Едешь с Костиком к Карамелькиной. Просто доставишь её сюда. Побеседовать. А мы пока с прокуратурой ордера подготовим. Верно, ребята?

— Без вопросов, — подтвердил Стрелянный. — Наши все сделают. Поехали?

Военные и Паша помчались брать Степана Крысова, а Алёшенька с Выхухолевым двинул к Лизаньке.

— Куда едем? — Спросил его Костик.

— Интересный вопрос. И вправду, куда? А давай, дружище, сначала на Маразлиевскую. Это же тут – под боком. Что-то мне подсказывает, что она – там.

— Пошли, что ли? — Алёшенька открыл знакомой комбинацией двери на парадной, и повел Костика на второй этаж. Тот вынул наручники.

— Стой-ка.

Алёшенька, будто что-то предчувствуя, прислонился ухом к дверной щели.

— Откройте, полиция! – он зазвонил в звонок и застучал ногой в двери. — Полиция! Открывайте немедленно двери!

Алёшенька выхватил из кармана старую свою отмычку, скрученную из канцелярской скрепки, и вставил её в замок. Едва он отворил входную дверь и распахнул её, из темного коридора раздался выстрел. Маленький зеленый инопланетный оперуполномоченный согнулся пополам и повалился на пол. Выхухолев выхватил табельное оружие, спрятался за стену, и стал палить оттуда в ответ.

— Ну, как ты тут?

— Нормально. Что с преступниками?

Паша внимательно посмотрел на Алёшньку. Это было удивительно и немыслимо: Алёшенька полюбил эту пару. Крысов стрелял ему в живот, а он спрашивает: «Как они?»

Он, действительно, был не от мира сего.

— Оба живы. Задержаны. Дают признательные показания.

Пока Алёшенька был в больнице, к нему приехали засвидетельствовать свое почтение: И.О. начальника угрозыска Одессы Гонюкович, начальник пехотного училища Гёдзь, его дочка Маша, которая тайно призналась Алёшеньке в любви, одесское и киевское телевидение и, наконец, Павел Мироненко, который докладывал о самых последних новостях.

— У Вия срезали все розы, представляешь!? Входит он в кабинет – а роз нет. Это было что-то! Все управление встало с ног на голову. Или наоборот. Кинулись искать. Заходят к нам: видят – на твоем столе лежат ножницы и к ним прилеплен лепесток. Ты понимаешь, что это было? Этот, дурак, Курицын, он даже и подумать не мог, что ты в этот день не вернешься обратно! Ну, тут во мне терпение и лопнуло. Я на совещании все и выдал: как он у тебя рыбу украл, и видео показал, как входил. Тварь эта все отрицала, дергалась, дергалась. Закончилось – победой! Курицына вконец уволили!

Алешенька оторвался от подушек, в которых лежал, и попросил Пашу придвинуться, чтобы не было вокруг слышно.

— Ближе. Еще ближе. Спасибо тебе, Паша, — зашептал он в самое ухо, — за всё. Я знаю, что там было в туалете. Только знай – розы, действительно, я срезал.

КОНЕЦ