Алёшенька (детективная повесть)

— Угораздило же тебя в это чудище влюбиться?

— Да не влюбилась я, ма. Нахрен он мне сдался, урод?

— А тогда зачем?

— Инстаграм, мама, одноклассники, вконтактике. Селфи! Ты не представляешь, сколько у меня теперь подписчиков! Я – звезда ютуба!

— Да что с того-то? Вон, Аркадий Борисович шубы с барского плеча дарил. Держалась бы его. А так пересела, тьфу, с мерседеса на троллейбус.

— Мама, ты ничего не понимаешь. Мысли масштабно. Это селебрити. Я такая – единственная на Земле! Ни у кого такого мужика больше нет.

— Все я понимаю. Глупости это. Увез бы тебя в Киев, а оттуда уже – в Америку. Вон, Даша…

— Мама! Перестань!

— Еще дети пойдут, не приведи Господи, от этой жабы! Точно, надо сходить, в Свято-Ильинской церкви свечку поставить. И молитву заказать. Есть ли, впрочем, молитвы против беременности? Надо у Саввина уточнить.

— Какие дети, мама!? Ты с ума сошла?! Я с таблеток не слезаю. Ты хочешь, чтобы я хищника родила, или чужого?

— Ужас какой, доча!

— Хватит уже!

— Ничего, пешком дойдете.

— Виктор Фёдорович, так ведь через весь город…

— Не сахарные.

Гонюкович, заместитель Тараса Тарасовича, видом своим показал, что аудиенция окончена.

Опера вышли на крыльцо.

— Это он назло.

— Да, я знаю, — вздохнул Алёшенька.

Пришлось тащиться в прозекторскую пешком. А все дело в том, что Виктор Фёдорович люто, бешено ненавидел Алёшеньку. По причине совершенно идиотской. Алёшенька тогда был стажер и едва собирался устраиваться в уголовный розыск. Плохо изъяснявшийся ещё на земном языке, он пару раз назвал Гонюковича в его присутствии «Гавнюковичем». После того Виктор Фёдорович пошел на принцип.

«Я» — кричал Гонюкович, — «костьми лягу, а эту чебурашку со свету сживу». Отказывался ни в какую оформлять Алёшеньку на общих основаниях. «В нём, Тарас Тарасович, – сто тридцать один сантиметр. У нас такой рост уставом не предусмотрен». «Витя, мы же не за галочку работаем!» «Не могу, — в грудь себя бил, — увольте, но инструкции не нарушу. Закон есть закон!» Пришлось согласовывать назло зануде кандидатуру в Киеве. И всюду, где только мог, палки ему в колеса ставил. С утра ТТ умотал в Киев и Гонюкович остался за главного, вот, и лютовал, как водится: лишил оперов машины.

Паша с Алёшенькой шли с Еврейской по Молдаванке. Идти было где-то час. Две странные фигуры: будто отец с ребенком, которому зачем-то поздней весной, когда солнце – во всю, натянули меховую шапку на голову. Под горло Алёшенька намотал «арафатку», чтобы не смущать случайных прохожих тонкой зеленой шеей. Болтали, как обычно, о всякой чепухе. Паша всегда пользовался этой удивительной возможность порасспрашивать коллегу о необычном.

— А чего тебя не взяли ученым каким-нибудь? Профессором? Мог бы много чего нового рассказать нашей науке. Антигравитация там всякая. Вечный двигатель.

— А ты сам, Паша, много рассказал бы? Например, — Алёшенька вдруг остановился и посмотрел насмешливо на товарища, — если бы прилетел к марсианам?

— Конечно, — Паша воодушевился даже. — Я бы рассказал, что мы уже придумали теорию относительности.

— Ну.

— Что, ну?

— Ну, говори её.

— Кого?

— Теорию относительности.

— Е равно… Эм равно…

— Ну, вот, то-то же. Так и я. Ни бэ ни мэ.

Алёшенька был в морге на Академика Воробьева несколько раз. Там работала Галя, судмедэксперт. Метров за сто Алёшенька забеспокоился. Вообще, к интуиции Алёшенька относился более чем скептически, считая её совершенно ненаучной чепухой. Но именно интуиция была развита у него сверх всякой меры.

— Бежим! — крикнул он Паше, и понесся вперед.

Ходил Алёшенька медленнее людей, но, вот, бегал…

Он ворвался на крыльцо, с которого санитары спорхнули, как стая снегирей. Дверь одна. Вторая. Мимо охраны, под вертушкой. Паша застрял. Налево. Направо. Дверь. Странное ощущение все сильнее и сильнее вело его вперед, как кошку – валерьянка. Он влетел в прозекторскую. Галя сидела на стуле, держа у носа алый уже платок. На кафельный пол из сжатых ладоней капала кровь.

— Привет, Алёшенька.

— Вызывай, Паша, скорую.

— Не надо скорую.

— Надо, Галя. Надо. Это – радиация.

В двери стал набиваться народ.

— Панове, всем выйти на улицу!

Паша вытолкал санитаров и судмедэкспертов. Алёшенька встал перед цинковыми ящиками и показал на один из них.

— Он здесь?

— Да, — сказала Галя удивленно.

— Что-нибудь извлекали?

— Вон, там, — еще более удивилась Галя.

Алёшенька аккуратно заглянул в стеклянную банку.

— Дай-ка, я его запру пока.

Он взял со стола крышку с резинками, и плотно притер её.

— Паша, всем надо срочно выйти. А Галю в больницу. Срочно. И нам будет нужен свинцовый контейнер. Точнее, не нам уже, а им. Как это называется? Радиационная безопасность?

На крыльце бузили люди в белых халатах.

— Граждане! Все срочно должны покинуть территорию морга! В радиусе, желательно, ста метров.

— Что это за чмо тут раскомандовалось? — выкрикнул какой-то солидный лысый мужчина в розовом пиджаке с золотой цепью поперек.

— Паша, объясни ему.

Полицейский вынул из подмышки пистолет, и ткнул бунтовщику в самый нос:

— Это тебе, блять, не чмо. Это – старший оперуполномоченный лейтенант Инопланетянинов. А ну-ка, всем – выполнять приказание!

— Милый, я хотела бы поговорить.

— Да, любимая моя.

— Слушай, ну, зачем нам эта полиция? Смотри, какие варианты еще есть.

Диана лежала теперь на кровати в неглиже, спустив бретельку и отставив попочку в ажурных трусиках так, как это изображают на рекламных страницах. Одна нога её покоилась на шелковом одеяле, вторая была согнута в колене, чтобы он видел розовую пяточку. Которую так любил лизать своим узким, шершавым, кошачьим языком. Она скривила дважды увеличенные операцией губы в комочек и сложила их набок, будто для фотографии в Instagram. Перед ней, между последними айфоном, айпадом и ладошкой с пластмассовыми ногтями, валялся блокнот молескина. Она уже вполовину изгрызла ручку, которой в нем все исчирикала.

— Гляди, пусик, что я придумала. Ты мог бы пойти в цирк работать, или в зоопарк, например. Можно еще карты отгадывать в Лас-Вегасе. Или порно, как самый крайний вариант.

— Ты же знаешь, в казино меня не пускают после того случая. А вообще, в зоопарк, это, конечно, – интересный вариант.

Алёшенька взобрался на кровать рядом с возлюбленной и снял очки:

— Ты хочешь, чтобы я сидел в клетке с обезьянами? Или чтобы я с ними порно делал?

— А ты хочешь, чтобы я на троллейбусе ездила? В этих каблуках? — Диана швырнула ручку на пол, закрыла лицо и как будто зарыдала навзрыд. — У нас даже дома своего нет! Ютимся, как нищеброды, в съемной квартире! В районе для быдла!

— Диана, милая…

— Убери от меня руки!

— Дианочка моя…

— Даша два года, как в Калифорнии! А уже! А я могла бы быть женой английского лорда! Ко мне сам Березовский клеился, еле отбилась.

Алёшенька протянул к ней свои тонкие пальцы.

— Отойди от меня! Не прикасайся! Я тебя ненавижу!

Она вскочила и побежала в коридор. Там уже были заранее готовые два её собранных чемодана. Диана надела пальто прямо на белье.

— Я ухожу, мне все надоело.

Алёшенька не спешил бежать к дверям и уговаривать. Это было совершенно бесполезно. Он вообще очень плохо разбирался во всех этих вещах. Тут совсем не действовала земная логика. Да и никакая, впрочем, не действовала. Ни с Марса логика, ни с Венеры.

— Я ухожу сейчас на улицу, и там меня изнасилуют хулиганы назло тебе! — закричала она с порога.

— Если тебя изнасилуют хулиганы, я посажу их в тюрьму.

— Идиот! — выпихнула чемоданы, и хлопнула дверью.

Алёшенька сидел на тротуаре и пил молоко. Дианы нигде не было, поехала, верно, к маме, ночевать. Это повторялось каждый месяц с завидной регулярностью. Но больше, чем на два дня её не хватит, он знал это точно. Полупустой пакет стоял рядом с ним. Пятипроцентное. Это было для него почти как водка. Двухпроцентное – как вино, и полупроцентное, как пиво. Алёшенька был уже совсем нетрезв. «Боже, какие они все дуры», — подумал он вдруг с внеземной тоской. Ему хотелось выть на Луну. Где-то там, с другой её стороны, не видимая отсюда, была его солнечная система, которую они зафиксируют в самый мощный свой телескоп лет через триста. GFQ-209 по межгалактической классификации.

По щеке его сползла слеза, надолго задрожала на подбородке и слетела на дорогу. Через час в этом месте на асфальте будет дырка, через день из неё осторожно вылезет несмелый ещё фиолетовый росточек, который распустит свой стебель удивительным и необыкновенным трёхлистным цветком. И никакие выхлопные газы, и никакие сорняки не смогут его никогда погубить. Спустя год они будут уже расти тут повсюду. А через два – Одесса прославится на весь мир, как город, в котором появились золотые цветы, доселе совершенно неизвестные науке.