Алло, милиция? Часть 3

Глава 9

Окончание среды до позднего вечера Егор посвятил самой нелюбимой им части работы в РОВД: созданию видимости расследования глухарей, где просвет не намечался, и нет даже рабочей версии, кто злодейски год назад похитил бывший в употреблении холодильник «Саратов» из подвала дома № 42 по улице Калиновского, уголовное дело по жалобе потерпевшего возбуждено прокуратурой района только сейчас, требуется развёрнутый план оперативно-следственных действий по немедленному раскрытию данного теракта. К вящему удовлетворению Вильнёва и Сахарца пишущая машинка лейтенанта стрекотала без умолку, штампуя поручения, запросы, постановления о назначении ненужных экспертиз и прочую макулатуру, отчасти тут же умирающую в уголовных делах, но чаще создающую необходимость столь же бесполезных телодвижений в государственных структурах, куда эти бумажки полетели.

Разумеется, по возможности Егор ставил разные даты, в том числе — ещё не наступившие, чтоб любой проверяющий мог убедиться: работа идёт ритмично, не наскоками, а планомерно, вдумчиво, и лишь невероятное везение злодеев уберегает их от ареста за хищение «Саратова», но успех не за горами.

Потом на послеобеденное четверговое время выписывал повестки всем, как-то попавшим в поле зрения милиции, в том числе потерпевшим и их соседям. Почте повестки не доверял, а раздал сыщикам с просьбой раскидать по почтовым ящикам на своей территории, присовокупив обещание: протоколы писать под копирку на двустраничных бланках и копии отдавать в розыск, чтоб те наверху протоколов ставили гриф «секретно» и тоже подшивали в свои досье, набиравшие приятную массивность при взвешивании на ладони. Сразу видно, люди «работают» в поте лица.

В свободное время пошарил по шкафам для вещдоков, сходил в розыск, в итоге обзавёлся забавным маскарадным комплектом реквизита пьющего сантехника. Он понадобился в четверг утром — в Институте народного хозяйства, альма-матер Элеоноры.

В двухтысячные левому человеку ни в вуз, ни в отделение полиции просто так не пройти. Остановят на входе, потребуют пропуск, приглашение или хотя бы вескую причину. В 1982 году тётка в будке на входе только лениво мазнула взглядом на запоздавшего студента с объёмистым саквояжем в руках. Что не успел на первую лекцию — его проблемы.

Разумеется, машину оставил поодаль, не подъезжая к столбику института на площади Ванеева. Зайдя в туалет, совершил превращение, для чего сменил куртку и ботинки на несвежий ватник и кирзовые сапоги. На голову водрузил треух, на лицо — защитные очки токаря.

Со слов Элеоноры знал, нархоз — сугубо женский вуз. Парней мало, они наперечёт. Можно сказать, мужчины выступают здесь в качестве товара повышенного спроса — как австрийские сапоги по талонам в салоне «Счастье». Те, что есть, зачастую из «золотой молодёжи». Высокопосаженные родители, если по каким-то причинам не пристраивают наследников на престижный юрфак Белгосуниверсита либо в кузницу кадров комсомола — истфак того же университета, а также в Институт иностранных языков с шансом работы за границей, то остаётся торговый факультет нархоза, тоже вполне себе вариант.

Но субъект в телогрейке и кирзачах автоматом выпадает из круга достойных лиц, обладая магией отвода глаз. Встреченная стайка девиц, по какой-то причине перетекавших из аудитории в другую аудиторию, распласталась по противоположной от Егора стенке, стремясь не прикоснуться к его ватнику как к одежде зачумлённого.

Сам он с удовольствием разглядывал студенток. Конечно, большинство несло печать неизгладимой провинциальности, даже хуже, чем у филологинь из четвёртой общаги БГУ. Но были и такие… В общем, Элеонора урвала свою корону главной миски нархоза в трудной борьбе, респект.

Наконец, нашёл деканат с одинаковыми во всех учебных заведениями списками, о конфиденциальности личных данных в СССР 1982 года никто слыхом не слыхивал. Так, Ольга Плоткина… Есть! Факультет советской торговли (будто за углом — факультет антисоветской), первый курс, группа, расписание занятий этой группы, подгруппа английского языка. Плохо, что первый курс. Семнадцать лет, малолетка. Даже если с ног до головы в косметике, в мини-юбке и прочих атрибутах взрослости, обычно эсесеровские девочки в этом возрасте зажатые. Смелые эротические фантазии её усопшего воздыхателя материализуются для неё, видимо, гораздо позже. И с другим теперь партнёром.

Около кабинета английского обнаружилась крышка чего-то стр-рашного с красной молнией и красными же на белом цифрами 220. Очевидно, это был дедушка электрических распределительных шкафов будущего. Егор мужественно снял крышку и сделал вид, что колупается в электрическом ливере здания.

Прозвенел звонок на короткий пятиминутный перерыв между часами первой пары. Студентки повалили на коридор. Крашеная пепельная блонди вроде похожа на эскизы из дневника… Максимально, насколько позволяла электробезопасность, Егор сунул пятак ближе к проводам и искоса наблюдал за девицей.

Блонда отошла шагов десять к окну, приткнулась попой в туго обтягивающих джинсах к подоконнику и закурила. Приметы совпадали с показаниями наркоторговца. Худая, но с неплохо обрисованной грудью в облегающем чёрном гольфе и тонкой цепочкой вокруг ворота, она не смотрелась провинциалкой среди своих явно районных одногруппниц, одетых похожим образом, словно джинсы и гольф введены в качестве униформы нархоза. Лицо смазливое и… да, стервозное, Илья точно уловил. Почему именно в таких баб, с отпечатком порочности, влюбляются мужики? А этой же восемнадцати нет!

— Олька! У нас физра третьей парой. Идёшь? — донеслось до электрощита.

— Да ну её… Я освобождение сделала.

Голос был жеманный.

— Растолстеешь как я!

Вопрошавшая, по виду и замашкам — будущая материальная в промтоварном магазине или заведующая комиссионкой как Прокофьевна, явно не тяготилась избыточностью своих форм, чрезмерно округлых уже на первом курсе.

— Завтра танцы. Растрясу.

Наверно, можно было ещё многое интересное услышать, но самозваного электрика спугнула дама административного вида, фланировавшая по коридору. Он счёл за лучшее захлопнуть крышку и ретироваться, переждав до звонка в туалете, где вновь обрёл приличный образ. Осталось выяснить, где и когда будут танцы.

До допросного конвейера оставалось ещё больше двух часов. Вспомнив о просьбе Сазонова, Егор двинул на автобазу, что на улице Свердлова, от нархоза ехать удобно. Там заполнил бланк выемки документов о ремонте бежевой «волги», в девичестве — чёрной.

Бухгалтерша аж подскочила, резко подорвав с кресла объёмистые телеса. Хотела бежать к начальнику автобазы, как-то согласовывать щекотливые места.

— Сидите, гражданка! — Егор выставил ладонь вперёд, и мадам, вздумай продолжить перемещение, упёрлась бы в неё, а целовать милицейские руки явно не входило в её намерения. — Я не собираюсь проверять правильность расчётов. Мне просто нужна цифра — сколько потерпевший заплатил за машину и за ремонт. Понимаете? Цифра должна фигурировать в обвинительном заключении: путём угона и повреждения злодей причинил потерпевшему ущерб в сумме столько-то рублей и столько-то копеек. Могу и в банке запросить сведения о приходе налички, но зачем?

— За ремонт он ещё не внёс…

— Мне без разницы. Хоть сто рублей, хоть десять тысяч.

— Нет, ну там не сто… — дама с высоким начёсом и, наверно, шиньоном под собственными волосами, несколько успокоилась и вернула зад на привычный насест. — Где-то сто восемьдесят…

За восстановление разбитого в хлам автомобиля, где целой осталась разве что запаска, выписали счёт, примерно равный цене трёх аккумуляторов. О фактическом уничтожении машины имеются фотоснимки, их копии — в КГБ. Народ совсем берега потерял!

Егор мученически закатил глаза.

— Гражданочка! Ещё раз. Мне всё равно — сколько. Нужна бумажка с вашей печатью и указанием цены с точностью до копейки. В результате преступления разбито десять машин, виновный на зоне будет зарабатывать хорошо, если рублей тридцать-сорок. То есть ваш клиент всё равно получит начисление полтора-два рубля в месяц и плюнет на них, потому что лень из-за грошей ходить на почту, выстаивать очередь. Увы, вот так оно.

— Бедный Урюпин! И тесть его, выходит пострадал. Хорошая у них семья, дружная. Зачем им такое горе?

За причитаниями мадам накатала справку. Сама, не доверила подчинённым барышням. Сбегала за подписью в кабинет зам начальника автобазы.

— Вот, возьмите. А вы уже поймали угонщика?

— Близки к этому.

Егор постарался скрыть эмоции. «Хорошая семья» заплатила тысячу двести рублей тридцать одну копейку за очень живую «волгу». Она тут же за семьдесят восемь рублей прошла капиталку на базе. С полной покраской чёрного кузова в бежевый цвет. А за её восстановление из руин от владельца причитается сто восемьдесят четыре ноль-ноль. Впрочем, уже восстановили.

Сунув справку, которая обойдётся очень дорого одному из друзей Жабицкого, Егор мило попрощался с начёсанной дамой и вернулся в РОВД. Суммы, за которые тесть устроил зятю машину, озвучил Сазонову по телефону. Полковник, услышав цифры, произнёс любимое слово Вильнёва:

— Наглец!

Перекусив, молодой следователь принялся изводить бумагу по поводу холодильника «Саратов», пары велосипедов, шубы из гардероба, подрезанного кошелька в гастрономе, запаски из «Жигулей», лобового стекла из других «Жигулей», приёмника из третьих «Жигулей».

Свою машину, по наводке торговых работников, он отогнал в очень секретный гараж на Сельхозпосёлке, где кулибины установили магнитолу «Грундиг» под водительское сиденье, колонки спрятали под полкой у заднего сиденья, кейс под кассеты — под переднее пассажирское. Сигнализация в случае покушения издавала звук Байконура, только более противный, зажигание и стартёр блокировались секреткой, на колёсах стояли нестандартные болты, запаска крепилась к кузову толстой собачьей цепью на замке, аккумулятор — особой стальной скобой, лобовое стекло несло жирную гравировку с номером автомобиля… Но даже с такими мерами предосторожности владение автомобилем в СССР оставалось уделом мужественных граждан, имевших все шансы жаловаться милиции: «обокрали!», после чего насупленные офицеры заполняли целую кучу разных бланков.

Хоть это не работа, а в чистом виде создание видимости, она выматывала больше реальных дел.

«Скажите, свидетель, а когда год назад в вечернее время вы шли возле своего дома, не заметили граждан, похищающих аккумулятор из синего „москвича“ госномер…»

Он всегда задавал очень длинные вопросы, старательно занося их в протокол, потому что односложные ответы «нет», «не видел», «не помню» не позволяли набрать объём текста, дающий возможность перетащить хоть одну фразу на второй лист и не обрывать его.

Хуже всего — понимающее выражение лиц вызванных на допрос. Люди — не идиоты. Прекрасно сознают, что сидящий перед ними офицер милиции не раскрывает преступление, а создаёт дурацкую видимость движения по делу. Но — это советские люди. На своём рабочем месте точно также, наряду с полезными телодвижениями, изображают общественно-полезный труд, составляют политинформации, требуют у Америки вывести ракеты средней дальности из Европы, выражают солидарность народам Африки и Азии, а затем жертвуют по копеечке на Красный Крест.

В двухтысячных Егор знал, что некоторые его сверстники, рождённые в Российской Федерации после распада СССР, ностальгируют по стране, которую никогда не видели. Не понимают, что здесь самое плохое — не отсутствие нормальных материальных благ, которые даже в ГДР или социалистической Польше — не экзотика. С благами — да, завал. Едва ли не треть Минска, столицы союзной республики, занята частным сектором. Полный набор коммунальных благ, как в доме Егора, имеется у единичных семей. Лепель, где утонула в озере любовница Бекетова, на три четверти такой, курятся трубы печного отопления, туалет — во дворе, вода в колодце, стирка — в железном корыте на улице, в том числе в мороз, баня на соседней улице, телефон только в железной будке за полкилометра. Что изменилось за сто лет? Только одно, везде электричество. «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны», шутил товарищ Ленин. Иначе как шуткой это не назвать, потому что по Ильичу выходило: электрификация — это коммунизм минус советская власть.

Для человека из 2022 года было очевидно: действительно, советская власть — это огромный минус. Может, сам Ленин не представлял, насколько громадный, не успел пожить как следует при сотворённом им строе.

Егор в свои двадцать два, наверно, привык бы умываться из кувшина, гадить в дырку среди дощатых стенок уличного нужника, носил бы бельё в прачечную, чтобы Эля не морозила руки в тазу с его милицейскими рубашками. Но куда больше отсутствия естественных удобств его угнетала показуха. Какое-то невероятное, астрономическое по объёмам и затраченному времени расходование сил на пердёж в муку, лишь бы республиканские власти могли отрапортовать союзным: «блок коммунистов и беспартийных сплочён как никогда», «решения энного съезда КПСС выполним и перевыполним», «весь советский народ в едином порыве…» Наверно, если бы эту энергию направить в полезном русле и не надрываться в ракетно-ядерной гонке с НАТО, Советский Союз не угробил бы экономику к концу 1980-х…

Кто же знал? Ещё как знали, многие. Не попаданцы. Политику КПСС критиковали диссиденты, за это строем шли на зону, в психушки или выдавливались за рубеж. Наверняка и в цековском аппарате имелись здравомыслящие люди, но они ни на что не влияли, памятуя главное правило партчиновника — не ссать против ветра. Это же знает Сазонов, прекрасно понимающий расклад и без егоровых прогнозов. Всё понимает, но продолжает исправно трудиться в структуре, неизбежно толкающей партию и государство к краю пропасти. Благодаря Егору в курсе только про сроки развала.

Шёл восьмой час вечера. Позволив себе минутку на отвлечённые рассуждения, когда отпустил последнего посетителя, лейтенант рассовал протоколы по папкам, отложил копии для сыщиков. Потянулся на стуле, потом взял трубку — звонить Эле, что через полчаса появится на ужин.

— Позволите?

Незваный визитёр был неприятен.

— У меня мало времени.

Егор Нестроев воспринял «мало времени» как разрешение и шагнул к стульям у окна, опустив зад на ближайший к столу Егора.

— Постараюсь много не занять. Вы же поняли, моя работа — следить за порядком. Чтоб всё было по понятиям.

— А моя — чтоб всё было по закону. Но не воровскому, а уголовному и административному. И если происходит противоречие с понятиями, беру под стражу и отдаю под суд.

— Ну-ну, молодой человек, я не хочу с вами ссориться, — смотрящий избрал манеру говорить чисто, без единого вкрапления фени. — Мы, по большому счёту, делаем одно дело. Я обязан одёрнуть оступившихся. Посадить в тюрьму и отправить на зону означает подтолкнуть их оставаться на этом пути до конца жизни.

— Кого из оступившихся я должен помиловать? — догадался Егор.

— Зачем же помиловать? Просто прошу о некоторой снисходительности. Например, изменить меру пресечения и выпустить до суда под подписку.

— Кого? Не тяни.

— Гену Кожемякова. Мальчик из хорошей семьи, несудимый. А что кому-то наркотик продал… Нехорошо, да. Только не так страшен кокаин, как его изображают. Малые дозы, если изредка баловаться, бодрят. Не вызывают привычки.

Егор постарался не заржать. Мужик тридцатых годов рождения, втолковывающий что-то московскому студенту две тысячи двадцатых про кокаин, похож на водителя, едва получившего права и поучающего Шумахера скоростной езде. В московских вузах если не все сидят на наркоте, то почти каждый хотя бы пробовал. Или, на худой конец, знает от сотоварищей досконально, как, зачем, почём и с какими последствиями принимается кокс, колёса, кислота, насвай, герыч. Скорее всего, смотрящий не видел и половины того, чем ширялись в группе Егора. Что примечательно, явно зависимым не стал никто. Хотя бы на момент выпуска.

Тёзка распинался минуты три. Потом добавил:

— А ещё — знать бы, кто Генку вложил. Не по понятиям… Не думай, я не за просто так. Моё покровительство дорого стоит.

А завтра — приход первой фуры из Грузии. Пока всё сыро, не обкатано, то особенно уязвимо. Лейтенант решил не назоляться.

— Что не составляет секрета, скажу. Никто не вкладывал. Твой хороший мальчик совсем нюх потерял. Обнаглел. У «Песняров» заметили, что гитарист порой ловит кайф. Проследили, как-то вычислили, я не знаю, как именно, что тот будет покупать кокс в перерыве выступления во Дворце спорта. КГБ пасёт «Песняров». Как же, национальная гордость Белоруссии. Сделали засаду, взяли твоего Гену с поличным. Он мог уйти в отрицалово, молчать, звать адвоката. Или просить о пощаде, сдать поставщика. Но обдолбыш выбрал самый дикий для себя вариант — посылать КГБ на три буквы и похваляться родственником, который размажет их контору по паркету. Ну, гэбисты и закусили удила. Гена у них в американке. У меня примерно столько же шансов его освободить, как если бы сидел в тюрьме Нью-Йорка.

— А Гена… Он кого-нибудь сдал?

— Понятия не имею. Видел только малую часть спектакля. Я в оперативно-следственной группе, но отрабатываю иные направления, о чём рассказать не могу. Тайна следствия.

— Если всё же увидишь Генку, передай от меня привет.

— То есть угрозу разобраться с ним, если раскроет рот. Не борзей, смотрящий. Я и так оказал тебе услугу. Ты должен. На этом аудиенция закончена.

Следователь закинул папки в сейф, запер замок.

Уголовник поднялся.

— Спасибо. Рад, что у нас с вами, Егор Егорович, наметилось взаимопонимание.

Визит уркагана навеял массу неприятных мыслей. Налицо сращивание оргпреступности с шалостями высокорождённых детишек. Очень неприятная сцепка.

С другой стороны, судимый подкинул идею, заставившую ещё на полчаса отложить возвращение домой, заглянув в тайничок на кладбище и забрав всё содержимое.

За ужином Элеонора выглядела усталой. За задержку не пеняла. Явно напряглась из-за предстоящего приёма товара. Левак в таком объёме был из ряда вон выходящим случаем в торговле республики.

— Хочешь, я приведу тебя в бодрый вид?

— Нет. Сегодня я устала. Или тебе невтерпёж?

— Все мысли только о деньгах и сексе? — притворно изумился Егор. — Дорогая, наши интересы должны быть ширше. Я предлагаю тебе лекарство. Только применять его можно очень редко и в совершенно гомеопатических дозах. А главное, о лекарстве не должна знать милиция.

Он насыпал крохотную дорожку белого порошка и такую же себе, свернул две трубочки, показав нехитрый способ употребления. Элеонора взяла трубочку и шумно вдохнула.

— Ты втягиваешь невесту в наркоманию?

— Ничего подобного. Завтра вечером мне предстоит оперативная комбинация. Я должен подбросить кокаин. А для этого точно знать, что мне дали не сахарную пудру. Ты же видела наш уголовный розыск, запросто сами снюхают, а мне отсыплют мел.

— Даже так… А если это — отрава. Ой, что-то голова кружится… Пойдём, потанцуем?

Зрачки чуть расширились. Элеонора получила приход с ошеломляющей скоростью. Не отзвучала первая танцевальная мелодия, когда она буквально бросилась на Егора, вонзилась поцелуем, потом толкнула на диван.

— Возьми меня! Немедленно! В жопу прелюдии! Или я выбегу на улицу и дам соседу!

Пожалуй, на ней этот эксперимент было ставить несколько опрометчиво, на самого Егора кокс подействовал едва-едва, чуть смыв усталость и приподняв настроение. Конечно, на секс его хватило бы и без стимуляторов — с искренним удовольствием.

Барышня взгромоздилась сверху, двигалась яростно, стонала, всхлипывала, царапалась. Долго вздрагивала, когда оба достигли оргазма, приятные судороги не отпускали её минуты две или три. А потом разрыдалась.

— Ты чего?

В теории Егор знал, что эмоциональный подъём после кокаина может смениться депрессухой. Но никогда не видел, чтоб та проявлялась столь быстро.

— Я — шлюха… Я боюсь, что меня посадят, и тебя заодно… А вдруг спираль сдвинется, и я залечу? Ребёнок родится, зачатый под кайфом, вырастет слепым, кривым… Если тебя зэки убьют, как я одна с ребёнком останусь… Ты меня бро-осишь… Ты — хороший, а я… А я тебе едва не изменила…

Страхи, смутные мысли, копившиеся раньше и вдруг овладевшие ею, а потом прорвавшиеся наружу, били фонтаном откровений.

Есть люди, которым нельзя даже каплю алкоголя или миллиграмм дури. Элеонору вштырило от десятой части обычной среди принимающих дорожки.

Вместо подбодрить он сделал так, что женщина на следующее утро, перед ответственным днём, встала нервная, невыспавшаяся и с красными глазами, ночью её преследовали кошмары. Повеселились, короче. Зато кокс проверили — неразбавленный и хорошо сохранился.

Утром Егор сел за руль и повёз Элеонору в «Счастье». Вильнёва предупредил, что работает по угонам. Впечатлённый старанием воспитанника в предыдущие пару дней, тот поворчал лишь для проформы.

День и вечер обещали быть насыщенными.