Алло, милиция? Часть 3

Глава 8

Вечером во вторник Вильнёв приехал к нему домой. Сам. На чёрной «волге» начальника РОВД, узнаваемой по ноликам на номерном знаке.

— Заходи, Коля. Как гражданский могу тебя теперь так звать.

Капитан не возразил и вошёл в прихожую, снял пальто, шапку, ботинки. Затем достал из портфеля бутылку коньяка.

— Не гражданский. Жабицкий отменил приказ о твоём увольнении как ошибочный. Вместо этого тебе объявлена благодарность Министра внутренних дел республики за оперативное раскрытие преступлений, совершённых в условиях неочевидности, с премией в размере оклада, итого сто десять рублей. Получишь двадцатого января, вместе с зарплатой.

— Присаживайся. Под коньячок нужен лимончик и красная рыбка. Лучше думаться будет. Водитель?

— Ждёт сколько нужно.

— Отпускай. Я теперь богаче на сто десять рублей, оплачу тебе такси до дома. Или Элеонору попрошу отвезти, как вернётся с работы.

Вильнёв с любопытством осмотрел зал, образованный соединёнными комнатами.

— Интересно ты устроился. Все перегородки снёс?

— Ну почему? Есть спальня, кладовая и будущая детская. Санузел. Или ты думаешь, что я на очко во двор бегаю?

— Ну, в большинстве частного сектора туалеты во дворе. А помыться — раз в неделю в общественную баньку.

— Коля, я городской житель. На пятом курсе жил в съёмной квартире, до этого — в общаге, там тоже не нужно бегать в сортир по снегу. Вздрогнем! — Егор поднял рюмку. — Уфф… После «Песняров» ещё ни разу коньяк не пил, там он льётся как чай. А моя Эля предпочитает вина.

— Эстеты.

— Да. Колись, зачем приехал. Про приказ мог зачитать по телефону.

Вильнёв налил по второй.

— Мог. Заодно сказать: жду тебя в среду в девять ноль-ноль на рабочем месте. Но не по-людски. Говённо всё получилось. У Саши снова сердечный приступ. Кстати, прошу, не обсуждай с ним ничего. Не требуй извинений, сам не извиняйся, что зря на него в понедельник наехал. Вообще не выясняй, кто прав, кто виноват. Ты после звонков Жабицкому из Москвы вообще неприкасаемый. Если на «волге» начальника РОВД гвоздём «хер» выцарапать, даже замечания не получишь.

— Зачем мне это?

— Ну, от тебя можно ждать самых неожиданных поступков.

— Неожиданных, но не бессмысленных. Я не про слово на букву «икс». Про возвращение в Первомайский. Не вернусь. Оно мне надо?

Вильнёв на миг опешил. Потом припомнил «убойный» аргумент.

— У тебя выбора нет. Ты в следствии по распределению. Два года оттруби, потом — на все четыре.

— Уже нет. Утром метнулся в кадры министерства, мне отдали трудовую книжку с вчерашней датой увольнения и выписку из приказа. Представь, даже обходной не потребовали, так горели желанием от меня избавиться. Оттуда заехал в Министерство образования и получил новое распределение — юрисконсультом в филармонию. С понедельника приступаю. Девяносто рубликов оклад плюс возможность выступать с «Песнярами» по Белоруссии. В дальние гастроли обещал Эле не ездить. В любом случае — в деньгах не потерял.

Разумеется, Егор врал. Копию приказа и трудовую получил, это правда, относительно филармонии только наводил справки, зная раздражение Элеоноры по поводу вольного образа жизни музыкантов.

Вильнёв проглотил содержимое второй рюмки, не дожидаясь напарника. Помолчал, переваривая услышанное.

— Тебя ведёт не обида. Знаю, ты циник почище меня, хоть пацан по возрасту. Пошлёшь подальше любого, никогда за место не держался. Афганистана не боишься, тем более сейчас, когда прорезались покровители, раздавившие Жабицкого как сапог лягушку. Работал не за зарплату. Вижу, что у тебя ещё не перегорел гнев на подлецов, сам такой был, и Сахарец, и другие ребята. В общем-то, и остались, только эмоции держим. Вот Сашу, правда, пробивает, тогда хватается за сердце.

— И что?

— Ты — первый следователь на моей памяти, кто с азартом вгрызается в раскрытие. Остальные изо всех сил стремились пересесть с глухарей на живые дела с известными злодеями, там работа понятная — законопатить гадов в тюрьму. Не нужно исписывать тонны бумажек на тему «не представилось возможным». Как «следователю уголовного розыска» тебе цены нет.

— Есть. И она слишком высока, — Егор опрокинул, наконец, свою рюмку. — Прикинь, какие рычаги сработали, чтоб Москва построила нашего министра как пацана, поставив в позу профессора Рачковского. Причём, от тебя узнаю от первого. Кстати, не розыгрыш?

— Наглец! Обижаешь?

Из того же портфеля, хранившего пузырь, Вильнёв извлёк папку. Оттуда — приказ на министерском бланке, подтвердивший его слова, только был упомянут ещё Папаныч и несколько других сыщиков. Очевидно, что награждение одного только следака с мотивировкой, принятой для поощрения розыска, выглядело странно, и Чергинец быстренько вписал четверых своих.

— Херово.

— Ну что ещё?! — не утерпел капитан.

— Министру могли приказать только из двух кабинетов — Федорчука или отдела административных органов ЦК КПСС, кажется, так это называется. Теперь представь, кто лично отдал приказ союзному министру или административному отделу. Гэбешники, которым я помог схватить комсомольского наркоторговца, получается, вышли на самого Андропова — через своё начальство. Представь, какого калибра эта пушка. Израсходованный снаряд стоит — что тонна золота. И я по гроб жизни буду обязанным КГБ за заступничество. Придётся давать подписку о сотрудничестве, от чего я отбрыкивался. Услышав у Сахарца анекдот про Андропова или даже Ленина, немедленно буду корябать донос. Участвовать в их махинациях, среди которых замена музыканта, чтоб его арестовали за кулисами, просто невинная игра в песочнице. Поверь, за месяцы работы по Бекетову и по взрыву в гастрономе я насмотрелся на них и мечтал свести общение с конторой до минимума. А ты меня толкаешь целоваться с ними взасос.

Вильнёв опешил.

— Я думал, у тебя с ними шоколад.

— Так задружись с ними сам. Помнишь Сазонова, он постоянно бывал в Первомайском, пока раскручивали взрыв в гастрономе? Был подполковником на вторых ролях, сейчас на генеральской должности, начальник управления по городу и области. Могу дать телефон. Предложи свои услуги. Глядишь, отмажут от увольнения, если что.

— Спасибо. Не буду, — капитан налил по третьей.

— А меня почему к этому толкаешь? Поэтому — за здоровье. Но не за моё возвращение в Первомайку.

Закинув в рот кусочек рыбки, Вильнёв поднялся.

— Хорошо, что машину не отпустил. В общем, ты подумай, дверь не закрыта. Твоё удостоверение у меня, хоть сейчас отдам. А даже если не решишь возвращаться, заходи просто так. Что касается КГБ… У тебя есть талант, которого нам не хватает — послать нах всех и вся, если считаешь себя правым. Их тоже пошлёшь, независимо от калибра пушки.

Через пять минут после отъезда «волги» раздался телефонный звонок, в трубке звучал голос Аркадия. Ещё бы каплю паранойи, и Егор вообразил бы, что «семёрка» КГБ ведёт за ним наружное наблюдение. Уж слишком время совпало.

— Добрый вечер. Вильнёв должен был привезти тебе приказ о восстановлении в МВД.

— Привёз.

— Отлично. Завтра отметься на службе, забери удостоверение и пулей лети к нам. В штатском. Дело с великокняжескими детишками набирает обороты. Создаётся оперативно-следственная группа из милицейских, наших и прокуратуры. Пока.

В трубке — гудки. В отличие от Вильнёва, Аркадий не тратил время на уговоры. Приказ — и точка. Как ослушаться людей, имеющих, пусть опосредованно, выход на самого Андропова?

Заместитель прокурора Минской области курировал, в числе прочего, надзор за следствием и дознанием в УВД Миноблисполкома. Менты между собой ласково называли это подразделение прокуратуры «отдел по борьбе с милицией». Каждый раз, заходя в соответствующий кабинет в Первомайской прокуратуре, хотя бы за банальной санкцией на обыск, Егор чувствовал дискомфорт. Этот чиновник, пусть гнобил милицию в другом регионе, обладал неизмеримо большим влиянием, чем районный, поэтому заранее внушал дискомфорт градусом выше.

Улучив момент, когда неприступная секретарша в общей с прокурором приёмной уплыла в сторону туалетов с чайником в руках, следователь постучался и открыл дверь.

— Пётр Семёнович! Следователь Евстигнеев, Первомайский РОВД. Необходимо побеседовать по факту гибели вашего сына.

Он махнул коркой, возвращённой лишь пару часов назад.

У сидевшего за столом высокого мужчины лет сорока дрогнули руки. Он уронил какой-то документ на стол перед собой. С момента обнаружения парня повешенным прошло восемь дней. Человек явно хотел спрятаться и забыться в работе.

Это не угнанная «ласточка»… Семнадцатилетний юноша, впечатлительный, нервный, отличник, легко поступивший на первый курс благодаря золотой медали, был единственным отпрыском этого советника юстиции, надеждой, перспективой. Так нельзя. Ещё в московской семье Егор знал, сколько всего сходится и сводится, если ребёнок у родителей один. В этой реальности вроде бы имел сестру, никогда воочию не виданную…

И конечно, совершенно недопустимо, чтоб родители хоронили своих детей.

На чисто выбритом лице хозяина кабинета залегли глубокие складки, под глазами — тени. Отец страдал, терпел, не выпячивал муки на всеобщее обозрение, но и скрыть был не в силах.

— Данным фактом занимается прокуратура Октябрьского района. Думаю, в течение десяти дней они вынесут постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Суицид не вызывает сомнений. Настоятельно прошу вас не вмешиваться в процесс. Не делать нам с женой ещё больнее.

Слово «настоятельно» прокурорский произнёс с особым нажимом. Голос был официальный, слова казённые.

— Я представляю оперативно-следственную группу КГБ, прокуратуры и УВД города. У нас есть доказательства, что Илью довёл до самоубийства преступник по кличке «Баклан». Его подлинное имя будет установлено в ближайшие дни. Пётр Семёнович, если отбросить формальности, вашего сына убили — его же собственными руками. А я могу покарать виновного.

— Ничего не понимаю… Он написал в записке: прошу не винить никого… Мы думали, какая-то девушка…

— Ничего подобного. Его шантажировали. В том числе — созданием неприятностей вам. Вымогали деньги. Парень выбрал такой вот путь. Думал, тем самым защитит вас и спасёт от позора.

Советник уже не пытался выгнать Егора за дверь.

— Действительно… В октябре он одолжил у меня тысячу сто рублей. Темнил, сказал — очень надо, потом вернёт. Не вернул, очень переживал. Для нас это существенная сумма. Но — ладно. Полторы недели назад попросил ещё, я отказал… Каюсь, что так и не заставил признаться, на что столько…

— На ставку для участия в незаконных автогонках на стадионе «Заря». Илью пригласили, дали ему деньги. Уверяли: выиграешь вчетверо больше. Естественно, проиграл. Отдавал вашими. Недавно, вы, возможно, в курсе, состоялись очередные гонки на похищенных машинах, — поскольку прокурорский не пригласил присесть, Егор подошёл вплотную к его столу и возвышался, довлея. Ситуация непривычная: сотрудник органов внутренних дел прессовал советника юстиции в его собственном кабинете. — Илью тоже позвали. Там минимальная ставка — тысяча, отказ невозможен, если подписался участвовать хоть раз. Угрожали смертью. Предлагали платить за него, если уговорит отца выпустить кого-то из СИЗО. Или совершить аналогичное злоупотребление.

— Я бы никогда! И Илья знал…

— Поэтому не нашёл другого выхода. Сожалею. Пётр Семёнович! Вы перебирали вещи сына после его кончины?

— Нет! Зоя категорически против. До сорока дней.

— Следователь КГБ запросто выпишет постановление на обыск в вашей квартире. Но я предлагаю поступить деликатнее. Ваша жена…

— Собиралась в Чижовку на кладбище.

— Поехали к вам домой. Аккуратно посмотрим. Если обнаружим что-то, имеющее значение для дела, оформлю допрос вас как свидетеля, добровольно выдавшего вещь сына. УПК дозволяет.

— УПК дозволяет, но Зоя… А, поехали. Хуже Илье не сделаем. Я распоряжусь вызвать машину.

— Я на своей. Милиция в Белоруссии богатая. Мне министр премию выписал.

Не поддержав шутку, прокурорский принялся одеваться.

Импровизированный обыск не позволил обнаружить какие-то тайники. Дневник Ильи был вполне доступен. Озаботившись предсмертной запиской, парень не стал вырывать из дневника последние листы.

Да, девушка имелась. Об этом свидетельствовала фотография и несколько карандашных набросков — прямо на клетчатых страницах, небесталанных.

Их отношения не развились до близости. Скорее всего, Илья не имел шансов продвинуться дальше френд-зоны. Старался ценить прелести жизни даже на таком удалении от дамы сердца.

Наивные стишки и сентиментально-«глубокомысленные» фразы о любви периодически сменялись вторжением грубой реальности, в том числе в октябре и накануне суицида. Что забавно, студент использовал дневник ещё как записную книжку с адресами и номерами телефонов, правда, там зачастую присутствовали только инициалы или погоняло. Уточнить, что за Л. Б. скрывается за каким-то номером, не слишком сложно, если это не телефон общежития.

«Ольга! Надеюсь, ты простишь меня. Я должен так поступить».

Это — последняя фраза в дневнике. Маме или папе он ничего не написал, кто растил его, помог подготовиться к поступлению в нархоз. Все мысли посвящены девочке, державшей воздыхателя на удалении. Тинэйджеры даже в самоубийстве умудряются быть эгоистами, отравленными половыми гормонами.

Егор спрятал дневник в наплечную сумку и достал папку с бланками.

— Пётр Семёнович! Вы предупреждаетесь об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний или отказ от дачи показаний. Распишитесь.

Впервые за два часа на тоскливой физиономии прорезалась гримаса, отдалённо напоминающая усмешку.

Подбросив советника обратно в прокуратуру, Егор двинул в УУР. Фамилий, адресов, телефонов, а также обрывков имён в дневнике слишком много. Напрягать оперов КГБ их прощупыванием вряд ли имеет смысл. Так или иначе, этот головняк ляжет на чёрную кость. Или, скорее, на серую в красную полосочку, милицейских сыщиков.

Памятуя слова Вильнёва, что ему сойдёт слово на букву Х на капоте полковничьей «волги», естественно — только непродолжительное время, пока действует эффект после звонка из Москвы, следователь не прятал машину, слишком роскошную для двадцатидвухлетнего лейтенанта, и припарковался под знаком на служебной площадке УВД. К Дашкевичу по понятным причинам не шёл и направился к Папанычу.

— Ты не в обиде? — сходу бросил тот, тиснув руку лейтенанта.

— Пока не знаю, как реагировать. Не ожидал, — уклончиво ответил тот, ещё не въехав, что имеет в виду городской главсыщик.

— Понимаешь… Как только наши отправились по адресам, поднялся такой гвалт… Папочки-мамочки вроде и не препятствовали против бесед чадом, но телефоны раскалились. А как услышали, что торговец наркотой продавал детишкам дурь, вообще чуть с ума не посходили. У зам начальника отдела ЦК по идеологии пацан просился, чтоб мы его забрали. Боялся с родителями в квартире остаться. Его папахен начал интересоваться: кто вообще муравейник разворотил. Ну, Дашкевич и ляпнул про тебя. Мол, талант растёт у нас, резвый не по годам. В общем, сейчас приходится их по второму кругу вызывать — по «Заре». Родителям объясняем, что, в отличие от наркоты, а на неё сел КГБ, нас интересуют исключительно автогонки, дело некрасивое, но уголовно не наказуемое.

— Похоже, мне придётся похоронить Дашкевича.

В мелких глазах боксёра мелькнула тревога.

— Эй! Не дури. Я его сам куда-нибудь сплавлю. В разрешительную, пусть ружья охотникам регистрирует. Как Чергинец его терпел?

— Заставляли терпеть. Наверно, и тебя заставят. Ладно, я, хоть и не Чергинец, тоже потерплю месяцок-другой. А потом подловлю гада и сдам как стеклотару. У тебя тоже будут неприятности, твой же зам. Предупреди его. Пусть лучше сам валит.

— Из розыска? Да он…

— Из УВД города. И я не шучу. Вот это — тоже не шутка. Распишись в получении за вещдок, он приобщён к уголовному делу.

Дневник Ильи случайно раскрылся на странице, где была вклеена вырезка из журнала с фотографией модели, отдалённо напоминавшей возлюбленную покойника, там же красовались похотливые стишки, своего сочинения или книжные — не важно.

Сверстники Егора в двухтысячных бумажные дневники не вели. Никто. Всё про себя вываливали в инсту, фейсбук, тик-ток. Свою реальную, но чрезвычайно приукрашенную жизнь. Девочки отчаянно фотошопили селфи. А в 1982 году ещё сохранились реликты, доверяющие сокровенное исписанным листикам.

— Что я с ним должен делать? Повесить в сортир на гвоздик?

— Можно и на гвоздик. Но сначала поручи своим, только нормальным, а не с соломой в голове, как у твоего зама, пробить телефоны. Там упомянут «Баклан», требовавший деньги за авторазвлечения, и куча каких-то непонятных.

Папаныч пролистал дневник. Внимательно посмотрел на карандашный набросок.

— Ольга Плоткина. Похоже, студентка из того же нархоза. Его тёлка? Если болтались вместе, она должна знать, кто эти В. К. и Ж. Ж. Ладно, проверим.

— Слушай… — внезапно решился Егор. — Я сам её отработаю. У вас в штате только один Дон Жуан, и тот — Лёха Демидович. У этой девицы даже через карандашный эскиз проскакивает написанное на морде слово «стерва». Нет, не так. «Стерва» с большой буквы.

— Я слышал, ты женишься…

— Чего не сделаешь ради Её Королевского Величества. Это коронная фраза агента 007 Джеймса Бонда, он её произносит, укладывая в койку очередную перевербованную агентшу КГБ. У тебя есть видак? Попроси кассету посмотреть.

Видеомагнитофоны в СССР только появлялись, пока импортные, и стоили они дороже мотоцикла, кассеты — как героин. Легендарная «Электроника ВМ-12» Егору не попадалась, он даже не знал — начат ли её выпуск. Подумывал купить «Панасоник» и крутить Элеоноре голливудские боевики, по меркам две тысячи двадцатых годов — безмерно наивные, но никак руки не дошли.

— Издеваешься? Это же какие взятки надо брать…

— Слушай анекдот. Сыщик демонстрирует другому золотые часы. Второй удивляется: откуда? Первый: за вора в законе. Второй: ты вора в законе поймал? Тот: нет, отпустил.

Шутка из репертуара Олейникова и Стоянова вполне зашла. Папаныч гыгыкнул, потом забеспокоился.

— Не думаешь, что разговоры в моём кабинете пишутся?

— Тогда этот анекдот товарищ майор вечером с удовольствием перескажет жене.

Из УВД Егор проторенной тропкой отправился в комбинат глубинного бурения. Аркадий, оставивший пропуск у прапорщика на проходной, прикрепил к нему записку: обожди у кабинета.

— Вас начальник управления спрашивал, — сообщил прапорщик, давно знакомый и примелькавшийся, как памятник Дзержинскому на входе в клуб имени Дзержинского (какое совпадение!), и уже кивавший внештатнику как знакомому. Правда, паспорт спрашивал всё равно, а от вида ментовского удостоверения кривился.

В приёмной Сазонова ждал буквально пару минут. Как только от него ушли посетители, полковник пригласил зайти.

— Ты хоть знаешь, на какие рычаги пришлось нажать, чтоб тебя оставили в МВД? — спросил полковник после обмена приветствиями. — Что и кому ты в этот раз ляпнул, что на тебя окрысился едва ли не весь аппарат ЦК КПБ?

— Нашлось одно милицейское дарование, сделавшее работу за меня, — Егор повторил рассказ Папаныча про выходку Дашкевича. — Вот скажите, Виктор Васильевич. Жабицкий — это как раз та самая погрязшая в номенклатурных связях персона, с кем призывает бороться Андропов. Какого лешего он по-прежнему возглавляет наше министерство?

— Видишь ли, возникает диссонанс. Федорчуку приказано, в тесном взаимодействии с нами, выявлять подобных типов в республиканских органах и нещадно смещать, укрепляя милицию проверенными кадрами из комсомольско-партийного аппарата и КГБ. А Жабицкий — он сам и есть партийный кадр с кристально-чистой биографией. Обещаю, скоро. Ты вот хорошо пророчествуешь, я тоже предскажу: на министерском посту он последний год. Заменим на профессионала. Так. Аркадий пока в американке. Раскручиваем, кто поставлял наркотики Кожемякову.

— Позвольте мне его допросить. Он же студент нархоза? Там учился пацан, повесившийся из-за наездов Баклана. У самоубийцы осталась пассия, некая Плоткина. Есть подозрения, что Кожемяков, Плоткина, наш покойник Илья и «Баклан» — это одна тусовка.

— Одна — кто? — переспросил Сазонов, и Егор в который раз одёрнул себя, что, несмотря на год пребывания в «развитом социализме», у него порой проскакивают словечки из более поздней эпохи.

— Одна компания. Я подкачу к этой Плоткиной негласно. Но мне нужна максимальная информация от человека, который ни с кем не поделится, что интересуюсь этой чувихой.

Вот слово «чувиха» в XXI веке почти исчезло. А здесь процветало: «Девушка — чувиха. — Да нет, по-английски! Ну? Гёрл! — О, йес, йес, гёрл! — Йес, йес! ОБХС!» («Джентльмены удачи»).

С благословения Сазонова Егор направил шаги во внутреннюю тюрьму КГБ. Хотел успеть, пока Кожемяковым занимается Аркадий, по линии контрразведки раскручивающий связку «наркотики — „Песняры“ — возможная вербовка на компре». Затем дело уйдёт к другим, далее — в прокуратуру, и там придётся долго раздувать щёки, доказывая, что летёха из Первомайского РОВД — тоже персона, с которой надо считаться.

Не просить же гэбешников по любому поводу звонить Андропову.