Алтарь победы

Глава двенадцатая

Проснулся он от холода. Лошадиная туша остыла, кровь свернулась, и выбраться наружу было делом непростым. Киммериец тщательно смыл снегом кровь с тела и одежды. Судя по всему, буря давно прекратилась, и вновь стояла прекрасная погода. Снежный занос, преграждавший выход из пещеры, таинственным образом исчез — как заподозрил северянин, не без помощи странного гостя. Было утро. Неужели они целые сутки находились посреди бушующей стихии?..

На самом краю обрыва возвышалась неподвижная мрачная фигура; черный силуэт отчетливо выделялся на ослепительно белом фоне снегов. Закутавшись в длинный, до самых пят, плащ, Ловар задумчиво всматривался в уходящий до самого горизонта провал расселины; у ног его лежал небольшой, но туго набитый походный мешок. «Хорошо бы заглянуть в него»,— мелькнула у Конана мысль. Ведь, как говорили старики в Киммерии, подчас о человеке можно узнать гораздо больше по тому, что он носит с собой, нежели по его речам и поступкам.

Он подошел к колдуну и встал рядом, также устремив взгляд в даль. Поднималось солнце, сиянием нового дня озаряя горные пики; воздух был морозен, но ветер стих; голубая даль была светла и прозрачна.

— Хороший день, варвар,— не поворачивая головы, произнес Ловар.— В такой день умирается спокойно и радостно.

— Я пока не собираюсь умирать,— хмуро ответил киммериец.

— Кто может разгадать желания богов? — возразил Ловар.— Вчера, например, ты был на волосок от гибели. Если бы я не оказался в нужный момент в нужном месте, твой труп и труп девушки уже покоились бы на дне этой пропасти.— И он, словно в подтверждение своих слов, носком сапога скинул вниз кусочек льда. Ледышка запрыгала по уступам, спускающимся вниз наподобие великанской лестницы, и ее веселый звон долго дрожал в студеном воздухе.

— Это меня и настораживает,— честно признался Конан.— Я, конечно, благодарен тебе, но не понимаю, как ты умудрился оказаться в нужный момент в нужном месте.

Обветренные губы Ловара тронула усмешка.

— Ты еще очень молод, Конан из Киммерии. Боги частенько любят подшучивать таким образом над нами, смертными. А ты потом ломаешь голову: то ли простая случайность была причиной твоего чудесного спасения, то ли боги проявляют к тебе благорасположение… В данном случае я склонен придерживаться первой версии.

— Зачем же ты прятался среди камней, когда мы вышли на перевал? Почему не появился в открытую?

Ловар удивленно поднял брови и покачал головой.

— Я не прятался, Конан. Точнее, это был не я.

— Кто же тогда?

— Не знаю. Но тут кто-то есть. Кто-то еще кроме нас. Я чувствую, что за нами следят. Следят с того самого момента, как мы достигли снегов… Не люди, мой друг. Я даже сомневаюсь, что давешняя буря была проявлением лишь слепых стихийных сил…

Конан тут же вспомнил предостережение принцессы Ливии: «Опасайся живого мороза». Возможно, ураган и есть тот самый «живой мороз» — очень уж неожиданно он начался и столь же неожиданно закончился… Если так, то первое препятствие на пути в Гиль-Дорад ими преодолено.

— В этих местах ощущается злая воля и мощь, с какой ни одному человеку не справиться,— продолжал меж тем Ловар.— Даже самому опытному колдуну.

— А ты — колдун? — напрямую спросил Конан, нисколько не удивившийся бы, если б так оно и оказалось.

— В каждом из нас заключена частичка волшебной силы — в одних больше, в других меньше,— поморщился Ловар, точно слова северянина были ему неприятны.— Я — странник и за годы странствий видел многое и научился многому…— Он вдруг резко повернулся и посмотрел прямо в глаза киммерийцу.— Ответь мне на один вопрос, варвар: если б во время пурги заблудилась не эта девочка, Луара, если б на краю пропасти оказалась не она, а, скажем, этот шарлатан, выдающий себя за мага, ты бы тоже бросился спасать его, рискуя собственной жизнью, зная, что без тебя остальные наверняка пропадут?

Вопрос застал Конана врасплох. Он никогда не размышлял о подобных вещах. Он делал так, как велело ему сердце, и после содеянного вовсе не думал о том, прав он был или нет.

— Мне кажется,— медленно начал он, тщательно подбирая слова,— что если какой-нибудь человек оказался в трудном положении, ты должен поступать так, как, по твоему разумению, он сам поступил бы с тобой, если бы в такое положение попал ты. Поэтому — да, я попытался бы спасти и Омигуса.

— Сказано несколько коряво, но в целом понятно,— холодно кивнул Ловар и, поскучнев, вновь отвернулся к застывшим в своем вековом величии горам, будто уже выяснил все, что его интересовало.

После некоторой паузы Конан сказал:

— Я не силен в загадках, колдун. В твоем вопросе был скрытый смысл?

Ловар пожал плечами и ответил, казалось бы, без всякой связи с предыдущим:

— Если вы поторопитесь, то к полудню достигнете дна расселины.

— А ты?..

Странник искоса взглянул на киммерийца и чуть заметно улыбнулся.

— Я бы почел за честь присоединиться к вам. Идти по горам в одиночку — дело, мягко говоря, непростое.

Конан помолчал, глубоко вдохнул морозный воздух, с выдохнул.

— Я не понимаю тебя, Ловар, и, наверное, поэтому боюсь. Однако ты прав: в горах небезопасно. И не только в одиночку. Так что я с радостью приглашаю тебя в наш маленький отряд. Сильные мужчины, да к тому же наделенные колдовскими силами, нам нужны.

Странник благодарно кивнул, но если он и обрадовался предложению киммерийца, то никак не выразил своих чувств. Взгляд его серых глаз был по-прежнему устремлен вдаль.

— Я полагаю, нам потребуется не больше недели, чтобы пересечь Кезанкийские горы,— задумчиво сказал он.— Если, конечно, по дороге с нами ничего не произойдет.

— С нами что-то может случиться? — быстро спросил Конан.— Тебе что-нибудь известно?

Ловар медленно покачал головой.

— Ничего определенного. Тем не менее, как я уже говорил, эта расселина буквально сочится нечеловеческой, но вполне осмысленной злобой. Не знаю, как мы переберемся на ту сторону… Полагаю, нам с тобой это по плечу, а вот с двумя женщинами и двумя неуклюжими увальнями… Странную компанию ты подобрал…

— Вот что,— оборвал его Конан.— Я позволил тебе присоединиться к нам, но это не означает, что ты можешь…

Жуткий, нечеловеческий крик прорезал первозданную тишину царства гор. Полный ужаса и невыразимого страдания, он донесся из пещеры, где оставались спутники Кована. Предчувствуя беду, напрочь позабыв о Ловаре, киммериец метнулся к чернеющему входу. На пороге он резко остановился, ожидая, пока глаза привыкнут к полумраку, и сжал рукоять кинжала.

На ледяном полу возилась, взбрыкивала и издавала невнятные хрипы какая-то бесформенная куча.

— Конан, черт, чего стоишь?! — раздался откуда-то изнутри кучи сдавленный голос Омигуса.— Помоги — толстый взбесился!..

Только сейчас северянин разглядел, что происходит в пещере.

Луара лежала на спине, беспомощно отмахиваясь кулачками от работорговца, навалившегося на нее всей тушей а жирными пальцами тянувшегося к ее шее. Омигус изо всех сил пытался оттащить его, а Ки-шон, ухватив обезумевшего пленника за запястья, не давала ему вцепиться в горло девушке. На губах толстяка пенилась слюна, остекленевшие глаза бессмысленно вытаращились…

Шепотом выругавшись, киммериец подскочил к ним и опустил рукоять кинжала на затылок бывшего работорговца. Тот обмяк и повалился набок.

— Как ты? В порядке? — подскочил Конан к Луаре.

Девушка села, кашлянула, растирая горло, и слабо кивнула.

Конан повернулся к Омигусу:

— Что тут у вас стряслось?

Цирковой маг сбивчиво рассказал о случившемся.

Луара очнулась первой. Выбравшись из чрева мертвого животного, она брезгливо поморщилась и, с трудом сдерживая позывы к рвоте, стала счищать с себя засохшую кровь. Немного погодя проснулись Ки-шон и Омигус, всю ночь сладко дремавшие на плече друг у друга под защитой волшебного купола Ловара, а в брюхе другого коня заворочался Толстяк. Простонав что-то нечленораздельное, он на миг затих, а потом вдруг завизжал — страшно, надрывно, как будто сотни демонов тащили его в самое сердце Ада. Да и было отчего завизжать: прийти в себя и обнаружить, что ты с головой погружен в остывшие внутренности какого-то зверя,— тут и более мужественный человек может сойти с ума. Как бы то ни было, бывший работорговец, не переставая истошно кричать, с удивительной для своей комплекции скоростью, пятясь, выполз из распоротого лошадиного живота и в ужасе огляделся. Луара шагнула к нему, намереваясь успокоить и объяснить, как несчастный оказался в столь кошмарном месте, но она совершенно не учла, что сама выглядит ничуть не лучше адских демонов: заскорузлая одежда в багровых пятнах, лицо перепачкано запекшейся кровью, в слипшихся волосах ошметки каких-то низких волокон… Увидев надвигающегося на него монстра, работорговец впал в еще большее неистовство, затмившее даже инстинкт самосохранения, и с ревом набросился на мерзкое чудовище…

Спустя полчаса Толстяк пришел в себя. Поначалу он не понимал, кто он и где оказался, но память вскоре вернулась к нему — в глазах его зажегся огонек безумия, рот распахнулся, грозя опять извергнуть оглушительный вопль, однако спутники Конана, уже умывшиеся снегом, почистившие одежду и приведшие себя и работорговца в более-менее нормальный вид, были рядом: они удержали его на холодном полу пещеры, а киммериец быстро проговорил:

— Все в порядке, дружок, все в порядке. Это был просто кошмарный сон. Теперь ты очнулся, мы рядом, снова светит солнце…

— Ох, это наказание за мои грехи,— простонал бедняга, тщетно пытаясь высвободиться из объятий северянина.— Я видел демонов… Они хотели затащить меня в Ад… Я до сих пор чую их отвратительный запах — запах крови… Отпустите меня, пожалуйста, отпустите меня домой… Или убейте… Только не надо больше… Не надо…

Постепенно он успокоился, убежденный товарищами, что кошмар ему только привиделся. С помощью Конана, который всячески старался загородить от пленника распотрошенные трупы лошадей, уже покрытые толстым слоем инея, Толстяк выбрался на солнечный свет и с удивлением оглядел горные вершины.

На площадке перед обрывом путники развели костер и плотно закусили. Ураган унес два спальных мешка, одеяло и, что самое неприятное, один из пакетов с вяленым мясом. Оставшейся еды должно было хватить от силы на три дня, во голод оказался сильнее разума, подсказывавшего, что продукты нужно экономить. Еще раз уверив себя, что давешний буран и есть тот самый «живой мороз», о котором предупреждала принцесса Ливия, киммериец разрешил друзьям допить остатки крепкой браги торговцев.

Последствия ночной бури оказались не столь плачевными, как опасался Конан. Хотя холод ощутимо подорвал силы путешественников, однако ни признаков простуды, ни отмороженных конечностей, ни зловещих белых пятен на коже, свидетельствующих о том, что стужа уже проникла в плоть, ни у кого не обнаружилось, а травяной настой и особая мазь, выменянные у тех же хитрых торговцев, позволили быстро забыть о том, что совсем недавно им грозила участь замерзнуть насмерть среди снегов и равнодушных горных вершин.

Киммериец с облегчением вздохнул, однако на душе у него было тревожно: он так и не мог толком объяснить, почему они невредимыми вышли из схватки со стихией, а все непонятное его пугало. Впрочем, более всего Конана сейчас беспокоило не физическое здоровье спутников, а их моральный дух. Он искоса наблюдал за друзьями.

Все были измотаны ночными приключениями, но весьма решительно собирались продолжить путь. Смерть, едва не коснувшаяся их своим холодным дыханием, сплотила крошечный отряд. Омигус и Ки-шон, тесно прижавшись, сидели на одеялах, предлагая друг другу лучшие кусочки копченого мяса. На изможденном лице циркового фокусника вновь заиграл румянец. Кхитаянка была, как обычно, собранна и невозмутима. Хотя, когда Омигус предложил Ловару отхлебнуть браги из глиняной бутыли и колдун в плаще с достоинством принял его предложение, во взоре Ки-шон вдруг загорелся зловещий свет и она даже привстала, словно намереваясь помешать этому дружескому жесту. Конан обратил внимание, что злоба и страх сквозят в каждом взгляде молодой кхитаянки, обращенном на нового пилигрима, и недоуменно нахмурился.

Впрочем, и Луара наблюдала за Ловаром с опаской, исподлобья, поэтому киммериец отнес поведение девушек на счет извечной женской мнительности и думать забыл об этом. Сам же колдун сидел отчужденно, говорил и ел мало, на вопросы дотошного Омигуса отвечал кратко, но учтиво и любезно; когда же любопытство циркача надоело он мягко перевел разговор на магию, в которой тот ничего не понимал, и Омигус, насупившись, умолк. Конан ухмыльнулся.

Однако больше других северянина тревожил несчастный работорговец. Бесспорно, свирепая пурга и близость смерти сильно повлияли на его разум. Подобные тяготы ему еще никогда не доводилось испытывать, и, как говорили на родине Конана, «в голове его появилась дырка». Киммериец в который раз пожалел, что потащил за собой этого беспомощного толстяка — ведь можно же было оставить его у бродячих торговцев. Он бы там обжился, торговался бы с проходящими искателями страны Гиль-Дорад и заслужил бы уважение хозяев… Что ж, сделанного не воротишь. Когда трапеза закончилась, Конан сказал:

— Мы должны двигаться дальше. Повторю: если кто-нибудь решил повернуть назад и возвратиться в цивилизованный мир — пожалуйста. Еще не поздно. Путь через перевал нетрудный; я выделю уходящим достаточно пищи и одежды, чтобы спуститься в долину. Тот же, кто решится пойти со мной, должен крепко-накрепко запомнить: обратной дороги нет. Или мы доберемся до Гиль-Дорад, или погибнем по дороге. Что бы ни ждало нас впереди, мы не повернем.

Некоторое время все молчали, лишь Толстяк с тоской оглянулся на оставшийся позади перевал Топор Палача.

— Я иду дальше,— наконец тихо произнесла Луара.

— Будь ты проклят, Конан, со своей волшебной страной,— вздохнул Омигус,— но я тоже с тобой. Мне это даже начинает нравиться…— Он хихикнул и посмотрел на Ки-шон. Кхитаянка ответила ему теплым взглядом, потом повернулась к Конану и изрекла:

— Вперед.

— Нет, обратно я не пойду. Меня поймают демоны и утащат в Ад,— затравленно прошептал работорговец.— Хуже все равно уже не будет. Не гоните меня, пожалуйста. Я с вами.

— Если благородные путешественники позволят Мне присоединиться к ним,— сказал Ловар,— я почту за честь отправиться на поиски чудесной страны вместе с такими смельчаками, как вы…

Вопреки опасениям, спуск в расселину не занял много времени: уступы были широкими, удобными и нескользкими. Природа, словно в награду за пережитый путниками буран, предоставила им лестницу. Но с лошадьми Конану наверняка спуститься бы не удалось…

Двигаться по дну глубокой расселины оказалось тоже нетрудно. Дно было ровное, чуть припорошенное легким снежком. Заметно потеплело, солнце вновь ярко сияло. Не верилось, что совсем недавно здесь бушевал свирепый ураган — таким миром веяло от этих гор, от этого снега, от этих неба и солнца.

Несколько раз на пути им попадались полузасыпанные снегом кострища, свидетельствующие о том, что тут проходили люди. Кроме того, они нашли сломанный посох, стоптанный башмак и связку неиспользованных факелов, которые, разумеется, забрали с собой. И Конан окончательно уверился, что они идут верной дорогой.

Одно лишь беспокоило киммерийца: поведение Толстяка и Ки-шон. Первый, плетясь сзади, что-то беспрерывно бормотал себе под нос, иногда еле слышно хихикал, а то вдруг начинал испуганно оглядываться, будто проверяя, не крадется ли кто за ними. Впрочем, вел он себя тихо и особых хлопот не доставлял. Ки-шон же явно невзлюбила Ловара: она опасливо наблюдала за ним, старалась держаться подальше, и лицо ее нередко искажалось от страха.

На второй день их путешествия через расселину, ближе к вечеру, когда пора уже было подумать о месте для ночлега, Конан догнал девушку и незаметно потянул ее за рукав, вынудив отстать от остальных. Кхитаянка недоуменно подняла брови.

Киммериец кивнул на шедшего впереди колдуна и шепотом спросил:

— Плохой?

Девушка закусила губу, словно не решаясь вслух выразить свои подозрения, и так же тихо сказала:

— Нет знать.

Потом неуверенно указала назад, туда, где, зажатый склонами расселины, белел снег оставленного ими перевала, и пояснила:

— Там. Когда буря. Ты спать. Омигус спать. Все спать. Я спать — но не спать.

Она замолчала, пытаясь помочь себе мимикой, и украдкой посмотрела на Конана из-под прикрытых век.

— То есть дремала? — попытался прийти ей на выручку киммериец, зная, как скуден ее запас слов.— Или притворялась спящей?

Кхитаянка беспомощно пожала плечами и продолжала:

— Он думать — я спать. И делать так…— Но лице Ки-шон появилось выражение сосредоточенности, в глазах зажглась холодная решимость, и она направила на северянина растопыренную пятерню. Пальцы ее дрожали от деланного напряжения.— Потом…— Она вдруг расслабилась, опустила руку, в сомнении посмотрела на Конана и, презрительно ухмыльнувшись, отвела взгляд.— Так он делать,— прошептала она.— Я нет понимать. Но страшиться.

— Бояться,— машинально поправил Конан и задумчиво добавил, глядя в спину ничего не подозревающего Ловара: — Я тоже нет понимать…

Ночью в палатке он тихо спросил Омигуса:

— Тогда, в пещере, когда наш новый друг накрыл вас защитным колпаком, ты не заметил ничего странного?

— Странного? — лениво зевнул цирковой маг и накрылся шкурой.— Не-а, Я спал как убитый. А что?

— Да так…

Желание заглянуть в мешок Ловара не оставляло Конана но колдун постоянно держал котомку под рукой, а ночью клал под голову. Киммерийцу удалось лишь ощупать содержимое через материю, пока хозяин спал. Он обнаружил нечто шарообразное, что-то наподобие большого кольца с выступами и четырьмя длинными отростками, и еще какие-то непонятные предметы. Недоумение северянина ничуть не развеялось.

На шестой день путникам крупно повезло: они увидели на дне расселины судорожно дергающегося в тщетных попытках подняться горного козла. Животное, очевидно сорвалось со скалы и сломало передние ноги. Глаза его в ужасе смотрели на приближающихся людей. Киммериец вонзил кинжал прямо козлу в сердце. Теперь у них было вдосталь мяса.

На шестой день путешественники почти достигли конца расселины — уже отчетливо был виден гигантский, припорошенный снегом оползень, взобравшись по которому они сумели бы наконец высвободиться из плена гор и снегов. Но тут на их пути встало новое препятствие: огромная трещина пересекала расселину от стены до стены. Дна видно не было, лишь холод и мрак струились из ее глубин. Конан кинул вниз камушек, и меньше чем через секунду люди услышали, как он ударился о ледяное дно.

— Неглубоко,— сообщил он.— Надо спускаться. По-другому нам на ту сторону не переправиться.

— Не надо спускаться! — в ужасе воскликнул Толстяк.— Там нас ждут демоны, они заберут меня в Ад, они нас всех заберут!..

— Омигус, давай веревку,— не обращая внимания на работорговца, приказал Конан.— Я спущусь первым и посмотрю, что там и как, и если все спокойно, вы — следом.— Он чиркнул кресалом, запалил факел и еще раз заглянул в мрачный провал. Света факела не хватало, но внизу явственно сверкали искорки льда.— Совсем неглубоко. Только держите крепче.

— Конан, будь осторожнее,— обеспокоено сказала Луара.

— Пустяки,— ободряюще улыбнулся он.— Мы уже почти дошли. Осталось совсем немного.

— Совсем-совсем немного,— захихикал, приплясывая на месте, Толстяк.— Демоны поджидают тебя там!

Никто и не подозревал, насколько прав был этот полубезумный бедняга…

Киммериец обвязался веревкой, и друзья медленно опустили его в трещину.

Действительно, она оказалась неглубокой — в три человеческих роста. Конан поднял факел над головой, и все вокруг засияло, засверкало, вспыхнуло мириадами искр холодного огня…

Он стоял около входа в обширную полукруглую пещеру; с потолка свисало множество неохватных сталактитов, похожих на хрустальные колонны в цитадели сказочной Повелительницы Зимы. Намертво вмороженные в пол, тут и там стояли ледяные скульптуры в человеческий рост: вот старик поднял руку, словно защищаясь от кого-то, вот маленький мальчик указывает пожилой женщине куда-то вдаль, а вот — поверженный воин, бессильно склонивший голову на плечо…

Всего было фигур двенадцать. Но откуда тут? И кто — или что — их скульптор?.. Конан обошел изваяния, вглядываясь в их лица и поражаясь их удивительному сходству с живыми людьми. Ледяные скульптуры, ледяной пол, ледяные стены, ледяной потолок мерцали и переливались всеми цветами радуги, стоило Конану пошевелить факелом. Он прислушался, округ стояла мертвая тишина, и, хотя неведомо каким образовавшиеся здесь ледяные люди настораживали киммерийца, он не почувствовал никаких признаков опасности. Здесь было гораздо холоднее, чем снаружи, воздух обитал горло, но в боковой стене пещеры находился неровный разлом, и в нем — нет никаких сомнений! — ярко светило жаркое солнце.

Поскальзываясь на каждом шагу, киммериец приблизился к пролому, выглянул.

Пологий склон вел вниз, теряясь в туманной дымке, а дальше расстилалось целое море песка…

Пустыня.

Они все-таки дошли! Горы не убили их! Сердце киммерийца переполнилось восторгом, и он мигом забыл о зловещих скульптурах.

— Конан! — вдруг раздался сверху гулкий голос Ловара, и эхо заметалось под ледяными сводами: «Ко-нан! …ааа…нан! …нан!»

— Я здесь! — закричал он в ответ.— Сюда, я выход нашел!

Северянин вернулся к веревке и помог друзьям спуститься.

— Туда,— указал он.— Там выход. Там конец нашим мытарствам. Мы перешли через горы, а?!

И, не в силах сдержать восторг, Конан громко расхохотался. Спустя мгновение смеялись уже все… Лишь Толстяк не разделял общей радости.

Но горы не собирались так просто отпускать людей, дерзнувших проникнуть в их владения.

— Смотрите! — крикнула Луара, разом посерьезнев.

Толстяк тоненько заверещал.

Раздался тихий треск, шорох… Одна за другой ледяные фигуры поворачивали к ним свои белые головы, смотрели I на людей незрячими глазами. По полу потекли струи белесого тумана.

Конан отбросил в сторону факел и выхватил меч.

Протягивая к ним несгибающиеся руки, медленно, с трудом переставляя ноги, с которых при каждом шаге сыпалась ледяная крошка, скульптуры неотвратимо надвигались. Две из них — юная девушка в шубе до пят и худощавый мальчик в сшитом из шкур плаще — уже загораживали выход. Остальные сжимали людей в смертоносное кольцо Стояла полная тишина.

Неожиданно дохнуло такой стужей, по сравнению с которой холод всех горных вершин мира казался лишь прохладой летнего вечера.

— Что это? — испуганно спросила Луара.

— Это,— медленно проговорил Конан, не отводя глаз от приближающихся фигур,— это «живой мороз»…

Стражи гор теснили людей к противоположной от выхода стене…

— Что же делать, Конан? — в панике закричал Омигус.— Нас же всех сейчас сожрут!..

— Ловар, ты говорил, что холод тебе не страшен…— торопливо проговорил киммериец.

Колдун беспомощно покачал головой:

— Нет, варвар, боюсь, против этого моя сила не поможет…

Вдруг одна из фигур быстро метнулась к Ки-шон. Вскрикнув, цирковой маг оттолкнул девушку в сторону — и вовремя: статуя лишь задела левую руку кхитаянки… Впрочем, и этого оказалось достаточно.

То место, где к плоти прикоснулся «живой мороз», тут же вспыхнуло пушистой белизной, стремительно распространившейся до самого локтя, будто кхитаянка окунула руку в ведро с белой краской. Когда Омигус толкнул ее, Ки-шон неловко упала прямо на эту руку…

Такого Конану еще не приходилось видеть: рука вдруг разбилась на тысячи звонких льдистых осколков, от нее осталась лишь безобразная культя…

Ки-шон зашипела, как дикая кошка, и, не поднимаясь с пола, выхватила кинжал. Омигус быстро оттащил ее за ближайший сталагмит; морозное создание промахнулось.

«Они замораживают заживо! — как молния, пронзила Конана ужасная мысль.— Это никакие не скульптуры — это те, кто прошел здесь до нас!»

— Конан!

Крик Луары вывел его из оцепенения. Он быстро оглянулся.

Кольцо замороженной плоти медленно сжимались вокруг него. Киммериец взмахнул мечом и обрушил закаленную сталь на одного из порождений холода. Ледяная голова слетела с плеч, но скульптуру это не остановило: даже обезглавленная, она наступала, протягивая к Конану руки, несущие вечный покой. Прикоснуться к живому человеку, в котором течет горячая кровь, обнять его, погрузить в сладкое забвение — вот чего желали, к чему стремились ледяные люди.

Конан рубил их, кромсал, отсекал конечности, но фигуры с тупой медлительностью, движимые одной только целью, наступали. Против стужи металл оказался бессилен…

Он увидел, как Ловар, пригибаясь и петляя между скульптурами, добежал до факела, схватил его и швырнул Конану. Тот поймал его на лету свободной рукой, взмахнул им, как мечом, и фигуры отпрянули.

— Огонь, они боятся огня! — едва ворочая языком, прохрипел он.— Кром всесильный, зажгите же хоть что-нибудь!..

Из пальцев колдуна неожиданно полыхнула яркая зеленая вспышка, и рассыпались еще три скульптуры. Однако их руки, отсеченные магической силой, упорно ползли к людям, а ноги продолжали шагать в их сторону; даже расчлененные тела пытались перекатываться, чтобы дотронуться до людей. Мелькнула еще одна вспышка, на этот раз со стороны Омигуса, «повелителя огня», и очередной противник отшатнулся назад, потеряв половину туловища. Но силы были неравные. Ледяные существа теснили живых к стене.

Холод разъедал Конану глаза. Киммерийцу казалось, что кровь его превратилась в зимнюю реку. Тысячи игл пронзали его пальцы, мозг; слюна замерзала на губах, пот превратился в иней.

Он упал на пол, продолжая размахивать факелом. Тела своего он уже не ощущал…

И тут дырка в голове позабытого всеми Толстяка превратилась в бездну, и демоны проникли в его мозг.

С диким хохотом несчастный работорговец выскочил из-за ледяного столба.

Вид его был ужасен: всклокоченные волосы, как змеи, опутывали голову, темный провал рта истекал мутной, тут же превращающейся в лед слюной, в глазах отражался мрак Ада…

Завопив: «Демоны! Демоны! Демоны!», он бросился с кулаками на «живой мороз».

Скульптуры, очевидно не ожидавшие этого, на миг замерли. Потом собрались в кружок вокруг него и нежно обняли Толстяка. Снизу вверх по его телу поползло сияние, окрашивая в белое плоть и одежду. Вот оказались обездвижены ноги, вот несчастный превратился в лед уже по пояс. Но из его груди по-прежнему несся жуткий, визгливый хохот.

Это была единственная и последняя возможность для спасения.

Конан с трудом поднялся на негнущихся ногах, подхватил Луару (ее одежда зашуршала под его пальцами, как солома) и, собрав все силы, поспешил к выходу.

Ловар, тоже сообразивший, что другого случая не представится, молча двигался рядом. Омигус, который так и не выпускал из объятий покалеченную Ки-шон, находился ближе всех к выходу, поэтому он оказался снаружи раньше остальных.

Когда все выбрались из пещеры на солнечный свет, крики Толстяка прекратились, точно ему с размаху заткнули рот. На пороге Конан обернулся.

Толстяка не было. Вместо него на полу возвышалась еще одна ледяная скульптура, а ее создатели, вновь целые и невредимые, будто это не их тела только что терзали огонь циркача, магия колдуна и меч киммерийца, не спеша возвращались на прежние места… чтобы ждать прихода новых людей, с которыми, возможно, им больше повезет.

Луара спрятала лицо на груди Конана; плечи ее сотрясались от беззвучных рыданий.

— Как хоть его звали? — тихо спросил Омигус.

Киммериец пожал плечами: никто из них этого не знал…