Алтарь победы

Глава восьмая

Когда дверной полог опустился за чужеземцами, которых уже можно было считать пищей для степных стервятников, и в шатре остались лишь семеро глав родовых, самых влиятельных в племени кланов, шума-хан сказал хозяину беспокойной пленницы:

— Ты можешь догнать шадизарских шакалов и взять за свою кобылицу выкуп. Я разрешаю это тебе, Юсуп-хан.

— Шакалам следовало бы поторопиться. Теперь я не хочу выкупа. Я уже надкусил кусок и намерен доесть его. Мне надо потушить разожженный огонь.

Родовитые кочевники заулыбались и одобрительно покивали.

— Иди гаси, Юсуп-хан.— Вождь поднялся, за ним все остальные.— От разговоров о женщинах мне захотелось проведать свой табун кобылиц.

Откинув шкуры, закрывающие еще один выход, которым пользовались только эти семеро, кочевники один за другим покинули шатер.

— …Нас приказали убить. Это правда, я понимаю их язык. Нас ведут в бахран-сарай. Я знаю, что это такое. Пустой шатер, где уже ждут лучники. Мы войдем — они выстрелят. А вот эти ударят нам в спину. Что делать, Конан? Надо бежать.

Киммериец понял, что сказанное Омигусом правда. Тревожное чувство, охватившее его, когда они покинули шатер, чувство, вызванное легкостью, с которой кочевники согласились на их условия, недоверие к людям, живущим разбоем, людям, для которых убийство — обычное дело, обрело подтверждение. Да, иначе и быть не могло — их ведут на смерть. Но бежать? И невозможно, и не за этим они сюда мчались.

Значит, бой.

Сколько врагов вокруг, для варвара значения не имело и не пугало. Если надо драться — значит, надо, значит, необходимо думать только об этом. Если суждено погибнуть — значит, так написано на роду и угодно богам. Меч при нем, и это главное.

— Омигус,— прошептал Конан,— мы будем сражаться. Начнется заваруха — попробуй улизнуть.

В два широких шага киммериец поравнялся с идущим чуть впереди Хоргом и, не поворачивая головы, так же тихо произнес:

— Только не суетись раньше времени. Нас ведут на убой в какой-то там шатер. Это точно. Маг понимает их язык, он понял, что приказал вождь своим воинам. Я принимаю бой. Ты со мной?

— Да,— быстро и так же тихо ответил кузнец.— Омигус не мог ошибиться?

— Не думаю. Будь готов. Я выбираю момент и начинаю первым, ты за мной. Помни о луках. Забирайся в самую гущу врагов. Не стой на открытом месте. Все. Будь наготове.

Хорг не мог оставаться столь хладнокровным, как варвар. Он почувствовал предательскую дрожь в руках, ноги налились тяжестью, пришлось стиснуть зубы, готовые пуститься в нервный пляс. «Боги, дайте мне силу и мужество»,— в отчаянии взмолился про себя кузнец.

Тем временем их почти подвели к шатру, где якобы ждали женщины, а на самом деле изготовились пятеро самых метких лучников, взявших на прицел закрытый шкурами вход. Шатер назывался бахран-сарай, что на языке кочевников означало «запасной дом».

— Вот я и вернулся! — Юсуп-хан жестом прогнал старуху и двух наложниц.— Твой братец нам теперь не помешает.

И дикарь вновь принялся освобождать себя от ненужных ему теперь одежд.

Когда из уст вождя извергся приговор, Омигус так испугался, что от желания немедленно броситься в ноги шума-хану и выпрашивать пощаду его удержала только одна вовремя пришедшая на ум мысль: ведь шансов уйти живым будет еще меньше, чем теперь, когда дикари не подозревают, что их коварство раскрыто. Выбираясь на свет божий из вонючего шатра и проклиная тот день и час, когда бес свел его с двумя сумасшедшими, рыщущими в поисках, конечно, такой же тронутой сестры, маг прикидывал, выгодно ли ему открывать свое знание варвару и кузнецу.

«Ненормальные,— думал Омигус,— у них в голове одна солома. Они ничего лучшего не придумают, как устроить здесь побоище. Тогда, под шумок, я смогу доползти до какой-нибудь лошади и ускакать… Да-да, это единственный шанс. Других нет! Скажу варвару, у него вроде нервы покрепче и извилин побольше. Ах да, кстати… О боги, боги, благодарю вас за то, что когда-то — вашими, разумеется, усилиями — я познакомился с языком этих уродов…»

Восемь лет назад, когда их цирк давал представление в одном из туранских городов, боги познакомили Омигуса не только с языком кочевников, но и с их обычаями. Так вот, после прощального представления Омигус решил нанести последний визит полюбившимся ему питейным заведениям, где вино было и крепче, и дешевле. Прощание с трактирами и погребками затянулось аж на три дня. Труппа задержалась на один день, пытаясь отыскать своего волшебника. Друзья-циркачи облазили все, на их взгляд, привлекательные для потерявшегося артиста места, привычки которого они слишком хорошо знали, но дня оказалось недостаточно. Маг запропастился всерьез и надолго. Рассерженные циркачи махнули на непутевого чародея рукой и уехали без него, решив, что Омигусу известно, куда они направляются,— как-нибудь сам доберется, тем более не впервой.

На третий день маг выбрался из погребка. Не найдя свой цирк, он пересчитал оставшиеся деньги и понял, что медяков хватит только на какую-нибудь клячу, на которой и придется догонять друзей. Но на базаре Омигуса осенило: ведь он может купить ослика, и еще останутся деньги на еду в дороге. Чародей приобрел ослика по подозрительно низкой цене и на радостях опять напился. В затуманенном состоянии рассудка Омигус пустился вдогонку за родной труппой. В степи, через которую пролегал его путь, он сбился с дороги и заблудился. А тут еще осел вознамерился через шаг останавливаться, и никакие заклинания не могли сдвинуть его с места.

Когда же наконец маг увидел на горизонте шатры кочевого племени, он бросил тупое животное и, усталый и голодный, отправился туда пешком. Осел, кстати, пошел за ним следом, но стоило оседлать его, как он вставал как вкопанный. Так чародей и его осел попали к кочевникам. Осла съели, а чародея сделали рабом. Около полугода Омигус носил колодки и занимался черной работой, но однажды ему удалось украсть кинжал. Несколько ночей он подпиливал оковы, днем затирал разрез грязью и наконец перепилил их. Потом он, незаметно пробравшись к загону, украл лошадь и ускакал на свободу. После двух месяцев одинокого и трезвого странствия по городам и деревням он набрел на свой цирк. Тогда-то Омигус и поклялся себе и своим друзьям, что в рот не возьмет демонического зелья… но уже спустя неделю опять напился в хлам, и все вернулось на круги своя.

И вот сейчас — как вечное наказание за грехи — опять кочевники, и на сей раз твердо решившие убить его. А этого ох как не хочется!

Рассказав Конану о планах дикарей и убедившись, что тот действительно собрался драться со всем кочевьем, Омигус направил мысли на то, как ему вернее спастись.

Дикарь, оставшийся в одной, отвратительно топорщившейся, повязке вокруг пояса, надвигался на Луару. Волосатые руки тянутся к ней, и вот-вот унизанные кольцами пальцы ухватят ее…

Девушка откатилась на другую сторону постели — дикарь промахнулся. Она бросилась к выходу, откинула шкуры — но сильный толчок бросил ее обратно. Мелькнули алые пояса, заткнутые за них кинжалы. Луара отлетела назад и попала в объятия обезьяньих рук насильника…

Они остановились около бахран-сарая. В сгустившихся сумерках мир казался серым и холодным. Начальник дозора указал на полог, что-то сказал. Вставший по другую сторону от входа толмач перевел:

— Идите. Вас ждут женщины. Смотри, где твой сестра, там — не там. Идите.

Конан шагнул к входному отверстию, остановился, обернулся и, улыбнувшись, оглядел собравшихся. То, что произошло дальше, было неожиданностью для всех и случилось столь молниеносно, что окружающие отреагировали слишком поздно.

— Начинаем, Хорг! — спокойно сказал Конан. С этими словами он схватил одной рукой начальника дозора, другой — переводчика и легко, словно мешки с опилками, закинул в шатер, сбив их телами занавеску из шкур. После чего меч будто сам прыгнул в руку варвара.

Едва Конан научился ходить, отец подарил ему деревянные меч и ножны. Едва Конан научился говорить и понимать речь, отец сказал ему: «Сперва научись быстрее всех вытаскивать меч, а потом учись сражаться им. Побеждает тот, кто вытащил меч первым, а уж потом тот, кто ударил сильнее…»

Просвистели стрелы — толмач с начальником дозора беззвучно повалились на шкуры. Тигриный прыжок — и вот северянин стоит рядом с выстроившимися полукругом воинами-кочевниками, не успевшими за прошедшие мгновения не только положить новые стрелы на тетиву, но даже понять, что происходит. Длинный, острый, тяжелый двуручный меч врезался в их тела. Взмах, еще взмах, смертоносная сталь мелькала в воздухе слева направо, сверху вниз, и никто не мог спастись от нее.

Хорг хоть и был наготове, хоть и понимал, что вот сейчас Конан начнет то, из чего вряд ли удастся выйти живым, хоть и услышал слова «Начинаем, Хорг», но опомнился и выхватил из-за пояса молот лишь тогда, когда северянин уже вовсю крошил дикарей.

Издав оглушительный рев, чтобы вместе с ним выгнать из легких и из души последний страх, Хорг поднял свое устрашающее оружие и пошел на ближайшего кочевника, который уже успел обнажить кривую саблю и подставить ее навстречу удару молота. Однако кузнец вложил в удар столько силы и злобы, что вогнал саблю сквозь шапку прямиком в голову врага.

Слева налетел еще один противник — кузнец успел подставить молот, кочевник напоролся на него животом и пополам согнулся от боли. Свободной рукой Хорг схватил дикаря за грудки и швырнул под ноги двум подоспевшим кочевникам. Те споткнулись и упали на утрамбованную землю. Чудовищное стальное оружие дважды поднялось и опустилось, ломая кости, вгоняя их обломки в плоть. В этот момент рядом что-то со свистом прорезало воздух — стрела чиркнула по руке, оставив кровоточащую царапину. Хорг заметил, что вокруг него образовалось пустое пространство. Кочевники отошли подальше, чтобы расстрелять сопротивляющегося иноземца из любимого оружия. Поднялись луки, натянулась тетива. Чуть в стороне сражался Конан. Хорг пришел в замешательство, видя направленные на себя стрелы и не зная, что предпринять. Вот-вот стрелы устремятся в полет…

Вдруг за спиной кузнеца полыхнула вспышка, а потом — множество вспышек впереди него. Хорга вмиг заволокло едким, спасительным дымом. Теперь, окутанный дымом, он был скрыт от стрелков, но и от него было скрыто все окрест. Хорг оглянулся — позади ярким пламенем полыхал бахран-сарай. «Ничего не понимаю»,— пробормотал кузнец.

Зато Омигусу было ясно все. Когда мага подвели к шатру, он незаметно положил руку на свою сумку, запустил пальцы внутрь и стал перебирать знакомые предметы, на ощупь отыскивая заветный пузырек, содержимое которого так не понравилось купцу Макару. Пузырек нашелся, когда Конан бросился с мечом на опешивших дикарей. Оставалось лишь высыпать на ладонь пригоршню мелких серых шариков, произнести простое, прямо-таки детское заклинание и швырнуть шарики на шатер. Шатер полыхнул.

Следующая горсть полетела туда, где шла битва. Шарики устроили прекрасную дымовую завесу, под прикрытием которой хитроумный волшебник задумал пробраться к лошадям и удрать подальше от опасного места. Омигус обежал пылающий шатер, из которого слышались вопли обгорающей засады лучников, и припустил к загону для лошадей.

А из шатра вырывались объятые пламенем, превратившиеся в горящие факелы лучники.

Железные лапищи вдавили руки девушки в мягкие перины. Сверху навалилась пыхтящая тяжесть. Кажется, уже нет спасения! Однако отвращение и страх толкнули Луару на последнюю попытку отсрочить жуткий миг. Согнув ногу в колене, она изловчилась и нанесла несильный, но точный Удар в самое чувствительное у мужчин место. Дикарь охнул, отпустил ее руки и схватился за ушибленный орган. Воспользовавшись моментом, Луара выскользнула из-под насильника и бросилась было к выходу, но вдруг почувствовала, как ступню ее ухватила огромная крепкая ладонь. Дикарь вновь притянул строптивую рабыню к себе.

Батыр-хан привел, вернее, принес под мышкой свою покупку — девушку из Кхитая — в шатер, где он держал свой гарем, тут же повалил ее и изнасиловал. Кхитаянка отдалась без сопротивления, чем удивила и огорчила его. Насытившись новой наложницей, хозяин привязал ее за лодыжку к тяжеленному казану и велел своим женщинам дать ей работу и следить, чтоб не ленилась. Кхитаянке, которую звали Ки-шон, вручили миску риса, наказав перебрать его. Та покорно принялась за работу. Но в душе ее пылала жажда мщения. Ки-шон не сопротивлялась Батыру потому, что тратить силы представлялось ей бесполезным — от насилия все равно не уйти. Да к тому же строптивость могла осложнить выполнение задуманного. А задумала она, улучив момент, убить взявшего ее силой дикаря, а потом найти и зарезать второго, жирного торговца, похитившего и продавшего ее. Ки-шон верила: ей выпадет удачная минута.

Он пребывал в состоянии упоительного счастья. Все удалось как нельзя лучше. Похищение прошло гладко, товар они набрали отменный, продали по баснословной цене — вырученного золота хватит на несколько месяцев безбедной жизни, полной всяческих удовольствий, любимыми из которых были хорошая жратва, вино и потаскухи. К тому же эта бешеная кхитаянка убила не его, а Абраха, что тоже весьма кстати — не придется делиться. А нового напарника он найдет без труда…

Набив живот грубой, жирной, но сытной пищей кочевников, торговец живым товаром доковылял до повозки, стоявшей без лошадей неподалеку от загона, удобно устроился внутри нее и уснул безмятежным сном, сложив руки на необъятном животе. Он очень устал за последние дни и, слава богам, наконец сможет как следует отдохнуть.

Сначала за стенами шатра раздались пронзительные вопли. Не утихая, они множились. Прибавились топот ног, лязг оружия и жутковатые, похожие на предсмертные, завывания во всю глотку. Женщины побросали свою работу и побежали к выходу. Привстав, Ки-шон разглядела сквозь незакрытую спинами часть проема людей, бегущих с оружием в руках, целящихся лучников, клубы дыма и отсвет пожара. «Придел мой час»,— решила кхитаянка. Женщины из шатра продолжали, охая и всплескивая руками, глазеть на происходящее снаружи. О пленнице они позабыли.

Пройдя, сколько позволяла веревка, в сторону чадящей плошки с бараньим жиром, Ки-шон легла на циновки и попробовала достать до светильника. Она вытянулась в струнку, сухожилия свело от боли, но ей удалось лишь дотронуться до плошки кончиками пальцев. Тогда она схватилась обеими руками за веревку и дернула изо всех сил. Тяжеленный казан слегка сдвинулся, но Ки-шон было достаточно и этого. Как тигрица, она метнулась вперед, завладела светильником и подставила под слабый огонек веревку.

Внезапно одна из женщин обернулась, увидела, что происходит, и завизжала, привлекая внимание остальных. Те тоже стали оглядываться. Низкорослая, но крепко сбитая кочевница первой бросилась к строптивой пленнице. Веревка еще не сгорела, однако медлить было нельзя. Ки-шон рванула ее, и треск разрывающихся волокон дал знать, что она освободилась от привязи. Извергнув высокий, долгий, закладывающий уши вопль, кхитаянка швырнула в лицо приближающейся кочевнице плошку с горящим жиром. Закрыв обожженное лицо руками, та рухнула на колени. Ки-шон уже была рядом. Ее тонкая, хрупкая на вид рука скользнула за пояс раненой и выдернула кинжал. Увидев стальное лезвие, другая женщина бросилась прочь из шатра, остальные же стояли точно заговоренные.

Ненависть, одна только ненависть ко всем причастным к ее горю, к ее унижению, руководила Ки-шон. Как вихрь промчалась она через шатер и принялась вонзать кинжал в столпившихся перед выходом кочевниц, не разбирая, в кого и сколько раз втыкает мгновенно покрасневший клинок. Тела беспомощно закрывающихся руками, голосящих женщин оседали на пол, заливая его кровью. Из глубин Шатра к одной из умирающих от раны в живот с воплем бросился мальчик. Ки-шон обернулась к будущему грабителю и насильнику.

— Проклятый ублюдок, мерзкое отродье! — С этими словами она встретила ребенка ударом кинжала.

В живых в шатре никого не осталось, и кхитаянка выскользнула наружу. Первое, что она увидела,— возвышающуюся над всеми фигуру воина-великана, освещенную пламенем горящего шатра. Меч гиганта легко, будто деревянный, описывал замысловатые круги, опускаясь на наседающих кочевников, разрубая их плоть, снося головы, отсекая конечности. Тело исполина, гибкое, как бамбук, отклонялось влево-вправо, вперед-назад, с кошачьими проворством уходя от сабельных ударов и пущенных стрел. Это бог, пришедший спасти ее,— вот первое, что подумалось Ки-шон, и она тут же дала себе обет: если она исполнит все, что задумала и останется жива, то до конца дней своих станет рабыней черноволосого великана душой и телом.

Конан казался богом или посланцем богов не только кхитаянке. Многие воины кочевого племени тоже считали так и пятились, а то и бежали сломя голову прочь, подальше от меча великана. Как может смертный человек так храбро сражаться, уходить от стрел, от клинков сабель, откуда такая уверенность в себе у простого смертного?!

Однако несколько сабельных ударов все же достигли Конана, правда, оставив лишь неглубокие, но кровоточащие раны. Одна из стрел вонзилась в бедро, но варвар тут же обломал торчавшее из ноги древко и продолжал битву — что-что, а глушить боль во время боя он умел. Он умел все, что должен уметь воин, и делал это лучше встречавшихся ему на поле битвы бойцов. Наделенный природой выдающимся талантом поединщика, он с детских лет совершенствовал себя.

В других странах, у других народов Конан с поразительной быстротой перенимал неизвестные ему доселе боевые навыки и вскорости превзошел учителей. Всю свою — еще недолгую — жизнь провел он в битвах и сражениях. Он родился воином и, невзирая на молодость, был великим воином.

В юные годы Конана, как и других киммерийцев, учили тому, что называлось «чувство летящей смерти». Давали в руки деревянный меч, завязывали глаза и заставляли отбивать и уклоняться от ударов деревянной палки учителя. Палкой били сильно, нещадно. Не у многих сверстников Конана, в конце концов, появлялось интуитивное умение, расслышав шум прорезаемого оружием воздуха, раньше самой мысли об этом, отбить удар или отбросить в сторону тело. Лишь Конан умудрялся с завязанными глазами наносить учителю поражающий удар своим детским мечом.

«Чувство летящей смерти» да пущенный магом дым, что со спины скрывал Конана от глаз вооруженных луками кочевников, помогли киммерийцу спасаться от стрел. Но понимая, что уклоняться от «летящей смерти» становится все труднее, варвар нашел еще одну защиту.

Нагнувшись, он схватил за широкий кожаный пояс одного из зарубленных им дикарей и поднял труп, как щит. В бесчувственное тело впивались стрелы, сабли вспарывали мертвую плоть. Северянин с легкостью управлялся с многопудовым «щитом». Кочевники были заворожены невиданной силой. Если в начале заварухи ряды кочевников пополнялись сбегавшимися со всех концов поселения воинами, то теперь — редели. Видя, что перед ним уже нет плотной стены врагов, варвар решился на прорыв к ближайшему шатру. Ведь они не ставили себе целью сражаться со всем племенем, им во что бы то ни стало надо было спасти Луару. Неистово размахивая мечом и подставляя под град Ударов и стрел изуродованный труп-щит, киммериец стремглав рванул в прорубленный им коридор. Кочевники расступались в суеверном ужасе, и вскоре Конан оказался рядом с одним из шатров. Около входа, обнажив саблю, киммерийца поджидал вождь племени, шума-хан.

Скрытый от дикарей дымовой завесой, Хорг размышлял, что предпринять дальше. Биться спиной к спине, плечом к плечу с Конаном или как можно скорее разыскать сестру увести ее в безопасное место?

Не дожидаясь более, когда из дыма на него выскочат враги, кузнец обежал пылающий шатер и ринулся на поиски Луары.

Он выскочил на открытое место — до ближайшего кочевого жилища оставалось две дюжины шагов. Но наперерез Хоргу спешил двое размахивающих саблями воинов. Хоргу ничего не оставалось, как вступить с ними в поединок. Под первый удар кузнец подставил стальную рукоять молота — раздался звон, посыпались искры. Отпрыгнув назад, Хорг ушел от сабельного выпада врага и решил воспользоваться своим излюбленным, но очень рискованным приемом: при неудаче он мог оказаться в тяжелейшем, почти безвыходном положении. Отведя молот как можно дальше вбок, кузнец изо всех сил оттолкнулся от земли и кинул тело под ноги врагов, одновременно нанося подсекающий удар своим оружием. Удалось! Дикари рухнули на спину. Хорг первым вскочил с земли, поскольку был готов к падению, и поразил одного кочевника рукоятью молота в голову, а другому било угодило в шею. Противники были только ранены, но все равно вышли из строя. Путь к шатру был свободен.

Искать вход в шатер не было ни времени, ни возможности. Хорг с разбега обрушил молот на стену из шкур. И, пробив дыру, прыгнул внутрь…

Боги! Глубоко в спину вошло нечто острое, пронзив все тело невыносимой болью. Стрела! Хорг ввалился в шатер. Упал. «Нельзя умирать! — возопил его мозг.— Встань!»

И кузнец поднялся на ноги. В полумраке шатра метались чьи-то фигуры, от женского визга заложило уши.

— Луара! — выкрикнул Хорг.

Юсуп-хан поймал за ступню строптивую рабыню, притянул к себе, распял на перине, прижав ее руки и ноги своими ручищами и ножищами, и на его лице появилась блаженная улыбка.

— Так-так,— проговорил он.— Хорошо себя вела! Но хватит. Я хочу тебя взять!

В укромную комнату ворвался воин-кочевник. И заголосил, возбужденно размахивая руками. Он лопотал о провале засады, о начавшейся битве, о горящем шатре. Если б Луара понимала дикарский язык, услышанное придало бы ей сил на новую попытку освободиться. Но…

— Пшел вон! — рявкнул Юсуп-хан.— Как ты смеешь врываться в мои покои из-за двух несчастных шакалов! Ишачье дерьмо! Мои люди справятся с ними! Или ты, дрянь, хочешь, чтобы я за вас работал?! Вон!

Испуганный воин исчез.

— Жаль, что ты не понимаешь меня.— Источающие жестокость узкие глазки впились в широко открытые от страха глаза девушки.— И я не увижу, как ты затрепыхаешься в моих руках, узнав, что твой брат поблизости. Ну ничего, завтра ты увидишь его голову. Я принесу ее тебе, и ты…

Странные хлопки раздались где-то над головой, и вслед за ними в шатер повалил дым. Шкуры, образующие стены и крышу, стали обугливаться и валиться вниз. Наверху играло пламя. Шатер горел.

До загона для лошадей, нужного сейчас Омигусу более всего на свете, оставалось всего две перебежки от шатра к шатру, прячась за которыми маг пока оставался незамеченным. Распластавшись на земле, отчасти уберегаемый защитной окраской своего основательно пропыленного и перепачканного грязью балахона, Омигус озирался перед очередным броском до следующего укрытия. Вот он, загон, прекрасно виден в отсвете пожара, шагов пятьдесят до него, не больше. Но около дикарских жилищ, что встали между ним и загоном, снует подозрительно много кочевников. Почему же не все они ушли на борьбу с Конаном?..

Маг услышал приближающийся топот и еще плотнее вжался в угол между стеной шатра и землей. Кто-то промчался мимо, не обратив внимания на странный бугорок на земле. Топот затих, Омигус высунул голову из-под капюшона. Пока вроде никого не видно, но ведь нельзя ждать здесь до самого утра! Единственное место, где можно чувствовать себя в относительной безопасности, это вон та крытая повозка, что стоит у загона. Однако до нее еще надо добраться… «Да, значит, опять придется пустить в дело мои чудесные шарики, все до последнего, как ни жаль».

Омигус высыпал последние шарики на ладонь, тяжело вздохнул и пробормотал заклинание. Бросать их теперь следовало аккуратно, с умом — слишком мало их осталось! — чтобы наверняка обеспечить себе безопасный пробег до загона. Прикинув, сколько и куда кидать, маг напутствовал себя словами:

— О боги Зла, которым я вроде бы должен поклоняться, как чародей Черного Круга, о боги Добра и всего такого прочего, которые всегда нравились мне больше, помогите-ка мне еще разок!

И, швырнув первый магический шарик, он поджег шатер, у которого прятался. Несколько зарядов легло на пути до следующего шатра, образовав стену дыма и пламени, вдоль которой и припустил Омигус. Такую стену он соорудил до самого загона, запалив еще парочку шатров, в одном из которых находились Луара и Юсуп-хан. Сам же чародей добрался до повозки и нырнул под полог.

— Уф-ф! — облегченно вздохнул он, в изнеможении растянулся на каких-то тюках… и почувствовал, что под ним что-то шевелится.

В этот самый момент напуганные близким пожаром лошади сломали стену загона и вырвались наружу.

Хрупкая женская фигурка тенью скользнула за спинами кочевников. Вот она оказалась позади стоявшего на одном колене лучника, который натягивал тетиву и целился в бога-воина. Взмах тонкой руки, блеск лезвия — и кочевник с перерезанным горлом падает ничком… И рядом уже никого. Ки-шон мгновенно исчезла с места расправы. Она искала и пока не находила тех, кто был ей так нужен. Тех, для кого она берегла два своих самых жестоких удара.

Шума-хан сделал ложный выпад саблей и тут же, выбросив вперед руку, которую прежде держал за спиной, метнул в Конана кинжал. Его глаза расширились от изумления, когда он увидел, как огромный черноволосый гигант с нечеловеческой быстротой отклонился от летящего в него клинка. И эта секундная заминка, вызванная удивлением, что его коварный, беспроигрышный трюк не удался, стоила шума-хану жизни. Конан поднял меч и опустил его на вождя племени, разрубив противника от плеча до середины груди. Отбросив утыканный стрелами, отслуживший свое труп-щит, варвар схватил бездыханное тело шума-хана и ворвался с ним в шатер. Как ураган он пронесся по жилищу кочевников, круша всех, кто пытался встать на пути. Луары здесь не было, и северянин, прорезав стену шатра, вновь выскочил наружу. Непобедимый великан, вспыхивающие один за другим дома, вырвавшиеся на волю лошади, странный дым и без того уже поколебали смелость воинов кочевого племени, однако труп их вождя, которым гигант прикрывался как щитом, вселил в дикарей суеверный ужас. Кочевники бежали кто куда — в степь, в непроглядную ночь. Лишь самые храбрые и отчаянные еще выходили навстречу неудержимому чужеземному воину.

— Луара! — выкрикнул Хорг. Но среди визгов и воплей, воинственных кличей, треска, грохота и топота ног он не услышал родного голоса. Зато увидел надвигающиеся на него темные силуэты. Подняв отяжелевший молот, кузнец сделал шаг навстречу и почти наугад нанес удар сверху в смутное темное пятно. Он почувствовал, как молот натолкнулся на податливое препятствие человеческой плоти, раздался короткий вскрик. Хорг отступил, чтобы не попасть под сабли других воинов, чьи очертания маячили рядом, но былая быстрота уже покинула его. Выскочившее из темноты лезвие полоснуло его чуть выше левой кисти, другое вонзилось в предплечье. Слабеющее зрение Хорга вдруг уловило то, чего смутно ожидало сознание: проделанную им дыру в шатре заслонили чьи-то тела, и, кому бы они аи принадлежали, не было никаких сомнений: вот-вот в него вонзятся новые стрелы.

— Ну, это мы еще посмотрим! — прорычал кузнец и, собрав последние силы, метнул в четко обозначившийся впереди силуэт свое единственное оружие. Кочевник не был готов к такому повороту и не успел увернуться. Одной из своих граней молот врезался ему в переносицу — степной воин покачнулся, и еще раньше, чем тело коснулось земли, душа его отлетела в царство теней. Как только молот, покинув ладони, отправился в смертоносный полет, Хорг побежал вперед, перешагнув через тело поверженного противника. Подбирать молот не было времени, каждая секунда промедления грозила смертью. Выскочив из окружения, безоружный кузнец метался по шатру в поисках выхода. Он обо что-то спотыкался, падал, вставал, сметал перегородки шатра, путался в шкурах, сбивал кого-то с ног. Грудь в грудь Хорг налетел на кочевника и, опомнившись быстрее своего врага, сжал его горло пальцами, привыкшими скатывать в трубочку серебряные монеты и гнуть подковы. Хруст шейных позвонков врага отозвался в сердце кузнеца мстительной радостью. Тело кочевника обмякло. Хорг нагнулся и выдернул из ладони убитого саблю, которой тот так и не успел воспользоваться.

Брат Луары выпрямился, и в этот момент пущенная кем-то стрела вошла ему между ребер. Хорг упал.

Он лежал и чувствовал, как жизнь вытекает из него вместе с кровью. Но мысль о том, что последние минуты в этом мире он проведет, дожидаясь, когда к нему подойдут и добьют, заставила Хорга предпринять хоть что-нибудь. Сначала он встал на колени, затем, уняв головокружение и опираясь на кривую саблю кочевника, пошатываясь, поднялся во весь рост и направился к темнеющей вблизи стене. Несколько взмахов саблей, и он прорубил в ней проход. Выбрался наружу. Он не почувствовал, как в спину вонзились еще две стрелы. Сабля выпала из онемевших рук… Да она была и не нужна — вряд ли он мог кого-нибудь сейчас одолеть. Одно то, что ноги еще передвигали тело, было великим чудом. Хорг пошел куда-то, повинуясь странному зову, заставлявшему идти несмотря на то, что сил уже Не осталось и смысла в этом никакого не было. Глаза ничего не видели — лишь кровавые пятна плыли перед его взором. Но зов в живом еще сердце толкал кузнеца вперед. Теперь кочевники не спеша расстреливали чужеземца со всех сторон. Стрелы входили в спину и грудь, протыкали ноги, руки и шею. Но Хорг еще переставлял ноги.

Вдруг таинственный зов приказал кузнецу остановиться. Ослепшие глаза на миг прозрели, но этого мига вполне хватило. Хорг понял, что не зря нечеловеческим усилием воли, смертельно раненный, шел под градом стрел. Теперь он может спокойно умереть. Он увидел.

Ки-шон нашла своего насильника. Не напрасно она обежала все стойбище, охваченное пожаром, в отблесках которого панически метались люди и взбесившиеся лошади. Батыр-хан сидел на земле и, постанывая, сжимал рукой разрубленный бок. Никакого оружия вблизи воина не было. Ки-шон присела на корточки перед бывшим и недолговечным своим повелителем, заглянула ему в глаза. Бледное лицо Батыр-хана было искажено болью. Из глаз текли слезы, сквозь которые он то ли не видел, кто перед ним, то ли не узнавал.

Почувствовав, что кто-то рядом, храбрый воин стал о чем-то просить. Кхитаянка несколько раз ужалила Батыр-хана острием кинжала в пах. Тот отозвался всхлипами, лицо его перекосилось от испуга. Кочевник понял, что рядом враг, но Ки-шон этого было мало. Она хотела, чтобы проклятый дикарь узнал ее перед смертью. Приставив кинжал к шее раненого, Ки-шон почти вплотную наклонилась к его лицу. И по отразившемуся в глазах насильника ужасу поняла: он знал, от кого сейчас примет смерть. Долго и мучительно убивать Ки-шон расхотелось, уж больно жалким выглядел сейчас этот покупатель женщин. Кхитаянка просто перерезала ему горло. «Теперь мне осталось найти только тебя, жирная свинья…»

Ощутив шевеление под собой, Омигус перепугался, но с места не сдвинулся. Бежать вроде некуда, и поразить врага нечем.

— Это я, я,— раздалось вдруг из-под мага на заморийском языке.— Свой, не трогайте меня. Я сейчас…

Из-под каких-то тряпок наружу выглянула заплывшая жиром, натянуто улыбающаяся физиономия. Догадливый Омигус, сведя воедино язык, повозку и черты лица прячущегося, сразу догадался, кто перед ним. А кроме того, он уже видел этого человека — на заднем дворе «Золотой чаши».

Маг перебрался на другое место в повозке, позволив похитителю женщин выбраться на воздух.

— Я торговец, я здесь случайно.— С трудом выпростав из-под нагромождения тюков толстое тело, удачливый работорговец уселся напротив Омигуса и непонимающе захлопал глазами.

— Торговец! — Маг попытался придать голосу радостные интонации.— Я тоже! Привез наконечники для стрел. И тут вдруг такое началось! Откуда они взялись?

— Кто? — выдавил из себя толстяк, которого трясло от испуга. Когда он засыпал, все было прекрасно, а потом непонятные шумы разбудили его, и он выглянул из повозки. Все вокруг бегали, что-то горело, и торговец решил спрятаться и переждать, пока станет поспокойней.

— Кто-кто! Ты не знаешь? — И, убедившись, что толстяк и вправду не знает, Омигус разъяснил: — Шайка варваров. Грабители, насильники, убийцы. Охотники за чужим добром. Нам, честным торговцам, надо уносить отсюда ноги, да побыстрее. Что делать будем?

— Не знаю,— пролепетал вконец перепуганный работорговец.

— Э, брат, зато я, кажется, знаю! — оживился циркач.