@importknig
Перевод этой книги подготовлен сообществом "Книжный импорт".
Каждые несколько дней в нём выходят любительские переводы новых зарубежных книг в жанре non-fiction, которые скорее всего никогда не будут официально изданы в России.
Все переводы распространяются бесплатно и в ознакомительных целях среди подписчиков сообщества.
Подпишитесь на нас в Telegram: https://t.me/importknig
Роланд де Волк «Американский разрушитель. Скандальная жизнь Лиланда Стэнфорда»
Оглавление
ПРОЛОГ: ИСКУПЛЕНИЕ ПАДЕНИЯ
1. Start-Up
2. Все, что было
3. Пересечение
4. Золото под горой
5. Спуск в кювет и сцепка
6. Дорога должна быть построена
7. Египетские цари и династии должны быть забыты
8. Подземелья и разграбления
9. Жизнь в соответствии с ландшафтом
10. Командование и управление
11. Паровая машина на железной дороге
12. Разоблачение
13. Унесенные тьмой
14. Изобретательно придуманные устройства
15. Свергнутый
16. Основополагающий стандарт
17. Секс и социализм
18. Господи, прости мне мои грехи. Готов ли я к встрече с любимыми?
Американский разрушитель
ПРОЛОГ: ИСКУПЛЕНИЕ ПАДЕНИЯ
Весна в Leland Stanford Junior University - это время, когда начинают цвести алоэ, барвинок и рок-роза. Распускаются калифорнийские облепихи, индийский боярышник и китайские бахромчатые деревья. Это необычайно приятная картина жизни, которая разворачивается перед будущими студентами со всего мира, ожидающими, надеющимися, а некоторые и молящимися, чтобы быть принятыми в избранное общество.
Весной 1995 года одним из них стал двадцатиоднолетний парень с неясным русским акцентом. Его семья покинула Москву, когда ему было шесть лет, и переехала в Мэриленд. Получив там степень бакалавра, он хотел поступить в аспирантуру Массачусетского технологического института, но там ему отказали. Тогда он отправился на другой конец Соединенных Штатов, где возможность зазывала миллионы людей, включая основателя Стэнфорда, который тоже бежал с Восточного побережья, когда был молод и удручен.
По воле случая двадцатиоднолетний парень из Мэриленда через Москву был представлен чуть более старшему аспиранту Стэнфорда из Мичигана. Каждый из них считал другого несносным, но они сдружились и в конце концов заговорили о заимствовании из проверенного временем обычая академического цитирования - сносок и концевых сносок.
-как мера релевантности для все еще нетронутого мира веб-поиска, который быстро утратил свое значение как "порталы" во всем, кроме скорости и цели. Используя компьютеры Стэнфорда для тестирования, они обнаружили, что это элегантный и безумно быстрый способ использовать Web для того, что им нужно: получения информации по адресу.
Несмотря на постоянные споры, 15 сентября 1997 года они наконец согласились зарегистрировать доменное имя: Google.
Рождение Google, за которое Стэнфордский университет получил 1,8 миллиона акций, стало едва ли не первым случаем, когда учебное заведение в Пало-Альто помогло совершить революцию. Исследование, проведенное Стэнфордом в 2012 году, показало, что компании, созданные или управляемые предпринимателями из Стэнфорда, ежегодно приносят мировой доход в размере 2,7 триллиона долларов, причем не только в секторе высоких технологий, который преобразил планету, но и в медицине, музыке, финансах, искусстве, еде, одежде и т. д.
Два профессора из Стэнфорда, возглавлявшие исследовательский проект, также пришли к выводу, что этот феномен наблюдается на протяжении многих поколений: начиная с 1930-х годов, жители Стэнфорда создал 5,4 миллиона рабочих мест и 39 900 компаний, которые, если собрать их в независимую нацию, создающую почти 3 триллиона долларов в год, составили бы десятую по величине экономику мира. И это только для начала.
У истоков кампуса Стэнфорда и Кремниевой долины, которую он заложил, породил и поддержал, не могло быть более маловероятного места рождения: пограничный бар под названием "Бычья голова" в глуши верхней части штата Нью-Йорк. Основатель, начавший там жизнь, сегодня известен как Леланд Стэнфорд, хотя, как и многое другое, что о нем известно, его имя лишь номинально и частично соответствует действительности.
Когда основатель Facebook Марк Цукерберг знаменито говорит: "Самый большой риск - это не рисковать. В мире, который меняется очень быстро, единственная стратегия, которая гарантированно провалится, - это не рисковать", - он напоминает Лиланда Стэнфорда, который использовал нелепый шанс за шансом и падал на лицо раз за разом. Трагедии и триумфы были ритмом стаккато его абсурдной карьеры и жизни.
Несмотря на тяжелое начало, безрассудную юность и постылую молодость, Стэнфорд стал главой самого крупного и амбициозного предприятия в молодой истории Америки, потребовавшего от него яростного упорства, которое обескураживало почти всех окружающих. Это обеспечило ему авторитет, позволило накопить многомиллионные состояния, нанять тысячи работников и создал одну из первых и самых ненавистных монополий в истории США, опередив самых знаменитых американских баронов-разбойников.
Беспрестанное стремление Стэнфорда к политической власти раз за разом наталкивалось на сокрушительные поражения, но в конце концов по счастливой случайности ему удалось попасть в высший эшелон власти благодаря критической левой помощи Авраама Линкольна. Затем Лиланд Стэнфорд, совершив необычные, но в значительной степени упущенные из виду действия, в полной мере использовал должности губернатора и, в меньшей степени, сенатора США, чтобы получить то, что сегодня было бы миллиардами долларов налогоплательщиков, чтобы сделать состояние для себя и своей пресловутой небольшой группы деловых партнеров. К тридцати годам Стэнфорд жил более показно, чем махараджи, строил роскошные особняки и приобретал огромные участки земли.
Однако вскоре после этого началось первое из нескольких правительственных расследований, вызвавших скандальные разоблачения мошенничества американского народа. Тем не менее, история показывает, что бизнес, который открыл Стэнфорд, стал основой не только для Кремниевой долины, но и для современной корпорации как таковой. Более того, его компания стала одной из первых исторических попыток правительства регулировать то, что вскоре стало называться комбайнами, трестами и монополиями, создав прецеденты за годы до более известных санкций против Standard Oil или U.S. Steel. На самом деле, ни Рокфеллер, ни Карнеги не были бы сегодня известными людьми, если бы не железнодорожная система, которую в значительной степени создал Стэнфорд, за которые он несет ответственность. И даже более того, предприятие Стэнфорда во многом способствовало появлению технологии, определяющей большую часть повседневной жизни: метода, с помощью которого почти все пользуются часами во всем мире - создание универсальных часовых поясов.
Когда его сибаритская жизнь достигла апогея, во время грандиозного тура по европейским картинным галереям и роскошным курортам случилось главное несчастье его существования: его любимый пятнадцатилетний сын - единственный ребенок, рожденный после восемнадцати лет бесплодного брака, - внезапно умер, а Стэнфорд и его жена беспомощно сидели у постели мальчика, сопровождаемые самыми дорогими врачами на континенте.
Но Стэнфорду оставалось разыграть последнюю карту. Он и его недооцененная жена Дженни создали экстравагантный мемориал в память о переполняющем сердце горе: Университет Лиланда Стэнфорда-младшего. Но и эта школа оказалась на грани провала, несмотря на то, что в начале своего существования обладала самым большим капиталом среди всех университетов в истории Америки. Фактически, все предприятие зашаталось, едва не потерпев крах и не распавшись вскоре после своего основания. Когда Лиланд Стэнфорд-старший умер, оставив университет на грани закрытия, изучение его личного имущества показало, что он скончался как раз вовремя, чтобы избежать банкротства.
Он оставил свою вдову бороться с властью правительства США, которое довело ее до Верховного суда, обвинив Стэнфорда в том, что он обязан своим состоянием американской общественности. С практической решимостью, которую лишь немногие могли разглядеть заранее, Дженни взяла себя в руки и нашла силы, чтобы превратить кораблекрушение в спасение. Затем она ужасно погибла на одном из гавайских островов. Глубокое медицинское расследование установило, что это было убийство. Последующее нечеткое расследование, оплаченное администрацией университета, этого не сделало. Современное расследование, проведенное ни много ни мало профессором медицины Стэнфордского университета, подтвердило версию об убийстве. Сегодня существуют явные доказательства сокрытия преступления первым, часто почитаемым президентом Стэнфордского университета.
Уникальная история Лиланда Стэнфорда - это история во многом непонятого и забытого человека, родившегося в Америке времен Джефферсона, когда Калифорния казалась такой же далекой, как Сатурн, а умение читать было менее распространенным, чем смерть от туберкулеза или тифа. Хлопчатобумажная машина была для тех, кто только начинал заниматься главным делом Америки - фермерством. Никто еще даже не слышал о "тракторе".
Когда Стэнфорд закончил свою работу, его владычество только начиналось. Калифорния была одета и готова стать ведущей экономической, политической и культурной силой страны. Мировые экономики неосознанно направлялись к кремниевым переключателям размером с молекулу, которые безмятежно вели их к постиндустриальной революции. А образ жизни практически каждого мужчины, женщины и ребенка в мире будет изменен навсегда. И все это благодаря жизни Лиланда Стэнфорда.
Лиланд Стэнфорд - однофамилец, невольный крестный отец информационной экономики в мире, где экономика и культура основаны на технологиях, чтобы замкнуть круг, - это американский коан.
Он был прямым потомком культового американского происхождения, но по сути своей был не более чем деревенским парнем, который добился успеха. Собственно, к концу жизни именно так он себя и считал.
Несмотря на то что в течение многих лет он проявлял все черты непорядочного человека, история также ясно показывает, что он был сделан не только из крахмала.
Несмотря на то, что Стэнфорд по своей сути был глубоко консервативным человеком в убеждениях, манере поведения и даже в одежде, его жизнь была связана с почти беспрецедентным риском, неудачами и наградами.
Несмотря на то, что он был фигурой из центрального фильма, он был шифром для своих современников и тех немногих, кто позже тщетно пытался раскрыть его сложную человеческую сущность.
Несмотря на то, что он обладал многими чертами обычного легкомысленного человека, он возглавлял одно из самых поразительных достижений в истории Америки, затмившее достижения Вандербильта, Карнеги и Рокфеллера.
Даже когда Стэнфорд создавал образ непоколебимой честности, он ввязывался в скандал за скандалом.
Он был человеком, у которого было все, но в зените своей жизни он потерял то единственное, что значило для него все.
И хотя при жизни он неоднократно подвергался огромному опустошению и даже проклятию, Лиланд Стэнфорд - в конце концов, благодаря своей неприступной вдове, которая на протяжении более чем четырех десятилетий их брака он был не просто соучастником, но и искупил свою вину так, как мало кто искупил или искупит.
Наиболее известный как президент предприятия, которое создало железную цепь - трансконтинентальную железную дорогу, - скрепившую Соединенные Штаты в тот момент, когда страна была разбита и истекала кровью после исторически раздирающей ее Гражданской войны, наследие Стэнфорда положило начало созданию силиконовой цепи, связывающей не только нацию, но и миллиарды людей по всему миру. Это создаст новый масштаб богатства и растущей власти, невообразимый всего лишь поколение назад. Она приведет в движение компоненты для создания центра нового глобального порядка капитализма и культуры: Стэнфордского университета и его самого известного продукта - Силиконовой долины.
Стэнфордский университет - это не просто учебное заведение этой эпохи. Он является центром внимания современной постиндустриальной экономики и культуры, от технологий, управляющих европейскими биржами, до вездесущих селфи на улицах Сингапура. Он является ориентиром для стремящихся к успеху будущих лидеров от Пекина до Кейптауна. Амбициозные люди в Мумбаи, расположенном более чем в восьми тысячах километров от Пало-Альто, или всего в тридцати пяти милях через залив Сан-Франциско на разбитых улицах Окленда смотрят на усыпанные колючками земли Стэнфордского университета как на путь к всему блестящему.
Хотя мало кто об этом знает, культурный и деловой геном сегодняшней печально известной разрушительной, хакеровской, меняющей мир, плохо воспитанной, предпринимательской технологии восходит непосредственно к этому загадочному, мифическому человеку, который как в стихотворении Фрэнка Йерби о поэте Перси Шелли, облекся в обычную плоть.
Хотя было несколько попыток рассказать его удивительную историю, они в основном опирались на ограниченные и капризно собранные кусочки порой сомнительных данных. Книга "Американский разрушитель", обнаружив множество нераскрытых первичных документов, а также тщательно изучив сотни значимых, но проигнорированных документов, скрупулезно собирает воедино бесчисленные разрозненные, но прочные кусочки головоломки, которой был Лиланд Стэнфорд. В результате получился масштабный портрет этого элементарного американца и его поразительных достижений и ужасающих провалов, которые продолжают прямо и косвенно влиять почти на все аспекты нашей сегодняшней жизни.
1.
Start
-
Up
В конце очередной жестокой зимы 1852 года в Восточном Висконсине ветер с огромного озера Мичиган нагонял ледяные валы на приграничную деревню Порт-Вашингтон. Бодрые ветры с воды - обычное явление в городе, а штормы могут достигать более тридцати миль в час, при этом на озере, площадь которого превышает сопредельные штаты Нью-Гэмпшир, Массачусетс и Род-Айленд, образуются волны высотой в два этажа. К концу зимы на северном берегу редко бывает теплее 45° по Фаренгейту. Снег лежит до самой весны. В предрассветный час того дня температура воздуха, вероятно, была ближе к 25° по Фаренгейту, поэтому в простых дощатых домах, сгрудившихся у воды, было трудно согреться. Многие постройки в поселении были сделаны из местной белой сосны - дерева легкого, мягкого и любящего пламя.
Пока маленький городок спал, в три часа ночи на юго-западном углу улиц Канал и Франклин вспыхнул пожар, и "через несколько минут, - сообщала местная газета, - пламя... стало неуправляемым". Чуть больше чем через час весь квартал представлял собой "кучу пепла". Деревянное каркасное здание с продуктовым магазином внизу и дом Лиланда Стэнфорда быстро сгорел дотла.
Пытливый молодой человек, пытавшийся найти себя за пределами репутации бездельника, задумчивой речи и склонности к выпивке, нашел свою зарождающуюся юридическую практику среди пепла. Также была кремирована дорогостоящая коллекция юридических книг, подаренная ему отцом на счастье и удачу. Хуже того, были уничтожены документы, доказывающие, что люди задолжали ему тысячи долларов - деньги, в которых он так нуждался. Это был один из тех моментов, когда человека можно подделать или уничтожить.
Это был итог того, что вполне могло произойти и без пламени. Бизнес резко пошел на спад. Небольшие участки недвижимости, которые Стэнфорд покупал или получал по бартеру, обесценились настолько, что он подумывал просто бросить их. Он был не на высоте. Стоя в холодном пепле на берегу того огромного северного озера, на этом закате своей молодой жизни, он последовал своей привычной практике, когда становилось трудно: он ушел.
А вот его предки - нет. Веками они боролись и упорствовали. Сегодня это имя имеет бодрый, чистый, англо-саксонский оттенок, ассоциирующийся с привилегиями, влиянием и высоким положением: Стэнфорд. Но шестьсот-восемьсот лет назад, когда она, скорее всего, сформировалась, она обозначала семью, находящуюся на самом дне социальной иерархии. Клан принадлежал к классу, по выражению историка Томаса Бабингтона Маколея, "крестьян, деградировавших на уровне свиней и волов, за которыми они ухаживали". Так появился род Стэнфордов, который не выдержал ига, наложенного захватчиками и их наследниками.
Солдаты из провинции Нормандия, пересекшие Ла-Манш в 1066 году, чтобы завоевать Англию, принесли с собой моду на фамилии, поскольку они резали по своему усмотрению и захватывали земли оптом. Вильгельм и его победоносные Плантагенеты - производное от латинского названия кустарника под названием французская метла - были среди небольшого, но растущего класса галльских землевладельцев, которые начали брать фамилии, чтобы обеспечить свои наследственные права на собственность. По мере того как мода, а затем и необходимость распространялись по Англии, люди с французскими фамилиями заметно отличались от немытых саксонских захватчиков за пятьсот лет до них. Вместо того чтобы претендовать на фамилию, происходящую из Нормандии, крестьяне вынуждены были брать фамилии, связанные с их профессией, родством, местом или топографией, где они жили.
Английское/саксонское слово "камень" и "форд" от "переправа через реку". Он считался "бейном" и вряд ли мог помочь защитить богатство, ведь его, скорее всего, было немного. А то немногое, что было, должно было облагаться налогом. Начиная с XIII века люди короля стали записывать, кто, когда и сколько заплатил. К кровавому правлению династии Тюдоров фамилии стали обязательными.
Если полезность фамилии немного облегчала суровое средневековое существование, позволяя короне взыскивать свою долю, то даже двести лет спустя, в 1600-х годах, жизнь большинства из пяти миллионов англичан оставалась постоянной борьбой за выживание. Половина населения умирала в возрасте до шестнадцати лет, и лишь немногие доживали до шестидесяти. Законы и культурные обычаи были феодальными и деспотичными. Гражданские и внешние войны и чума были постоянным явлением, особенно во времена печально известного правления короля Карла I, который впоследствии нашел свою голову отделенной от тела топором палача. Мясо на столе чаще, чем раз в неделю, было роскошью для большинства, и даже тогда британцы только начинали есть вилками и ножами, а не только руками. Зубные щетки были еще одной новой технологией, пришедшей из Китая и не имевшей большого числа первых последователей. "Во всем этом длинном, мрачном промежутке холод и грязь цеплялись за самых удачливых и самых высоких в стране", - Уинстон Черчилль отметил в своей книге "Рождение Британии".
Но три тысячи миль на запад обещали чистый, освещенный солнцем шанс на процветание и собственность для тех, у кого хватит смелости. Именно здесь в историю вступает первый американский предок Лиланда Стэнфорда.
О Томасе Стэнфорде известно немного, кроме того, что он пересек запретный океан, несмотря на пугающе трудное двухмесячное путешествие на запад на маленьком, тесном деревянном парусном судне. На другом конце холодной и капризной Атлантики он высадился на пугающих неизвестных просторах Северной Америки.
Томас Стэнфорд прибыл в Конкорд, штат Массачусетс, в 1644 году, всего через двадцать четыре года после высадки "Мэйфлауэра" и через два года после начала самой известной из повторяющихся гражданских войн Англии.
Если бы они покинули Британию в основном из-за того, что их религиозная ортодоксия противоречила догмам 134-летней Англиканской церкви, то одной только бойни Великого восстания было бы достаточно, чтобы подтолкнуть Томаса к эмиграции. Первые европейцы в город Конкорд прибыли всего за девять лет до Томаса Стэнфорда. Эти дюжины английских семей нашли землю, густо поросшую каштановым дубом, красным кедром и колючей кедровой сосной. Водно-болотные угодья усеивали местность, наполненную всевозможными крошечными существами, пировавшими на человеческой крови. Пилигримы купили около шести квадратных миль у коренных алгонкинов, которые, как говорили, были дружелюбны.
Как будто Томас Стэнфорд и без того не сталкивался с поразительными трудностями, колониальные записи свидетельствуют о том, что он был слеп - есть два документальных упоминания о его незрячести, но ни одно не объясняет, как это произошло и какие страдания это должно было причинить.
Конкорд, конечно же, в 1775 году станет местом первой битвы за независимость, а сегодня с гордостью называет себя местом рождения Американской революции. Более чем через сто лет после того, как слепой, но целеустремленный Томас Стэнфорд жил в Конкорде, его правнук, Абнер Стэнфорд, служил в Континентальной армии в звании капрала. Его вдове пришлось бороться, чтобы получить небольшую пенсию, которая ей полагалась. Стэнфорды, будь то по рождению или по браку, привыкли к борьбе.
Их сын Лайман, продолжая стремиться к независимости и простору для роста, снова переехал на запад, в американскую глубинку в семи милях к северу от Олбани, штат Нью-Йорк. В конце революционных 1700-х и начале бурных 1800-х годов эта новая граница тоже была захламлена дикими лесами, изобилием дичи и тучами комаров в неспокойные летние месяцы. Зимой здесь обычно выпадает целый ярд снега, а реки, пруды и озера сильно замерзают. Выжившие люди тщательно следили за своими кладовыми, чтобы они и их оставшиеся в живых дети не замерзли, сжигая многочисленные вязанки дров, которые они вручную рубили, складывали и выдерживали в часто удушающе жаркие и влажные летние месяцы. На долгую глубокую зиму заготавливали консервы из горлянки, свинороя и дикого лука-порея, известного как рампа. Кролика, тетерева и, конечно, оленя вешали, солили, коптили и вялили.
А еще здесь были пиво и виски, чтобы согреться и, возможно, немного укрепиться, чтобы противостоять промозглости, холоду и темноте. Тогда, как и сегодня, здесь зарабатывали настоящие деньги.
Лайман Стэнфорд, чья жена Бетси происходила из рода, включавшего фамилию Леланд, управлял таверной "Бычья голова" на Тройской дороге в месте, которое тогда называлось деревней Уотервлиет, но вскоре было поглощено Олбани. Есть основания полагать, что он помогал строить дорогу.
Длина дороги составляла шестнадцать миль, поперечник - сто футов, с каждой стороны шли тропинки шириной в шесть футов, все они были затенены тополями и, что самое невероятное, по ночам освещались серебряными лампами. Естественно, за пользование дорогой нужно было платить пошлину. Дорога приносила богатство тем, кто по ней шел, хотя и не так много, как тем, кто ею владел. "В то время это было большое событие", - вспоминал много лет спустя старший брат Лиланда Стэнфорда.
Сын Лаймана Джосайя, в свою очередь, унаследовал трактир. Однако до получения наследства он пережил не лучшие времена, когда в юности пытался вырваться в самостоятельную жизнь. Джосайя попытался открыть ферму, но она провалилась, и он потерял все. Его первенец, Джосайя-младший, никогда не забудет этого, хотя он был совсем маленьким, когда это случилось. "Я помню, как они забрали акции. Потом, конечно, он опустился в мир, и ему пришлось начинать с самого низа" - вспоминал он в конце жизни.
Знаменитый пятый ребенок Джосайи-старшего, еще не родившийся, искал и нашел ту же судьбу.
Трудное прошлое Олбани часто отмечают, начиная с 1624 года, когда он был основан как голландский торговый пост. Границы Олбани неоднократно менялись на протяжении многих лет существования города. Заселенный в основном иммигрантами из Нидерландов, оценившими богатые фермерские угодья долины Гудзона, он стал столицей штата в 1797 году.
Многие нашли ее восхитительной. Мемуары французской аристократки, спасшейся от кровавой революции 1789 года, были написаны уже после того, как она и ее семья скрывались в течение нескольких лет в Олбани и его окрестностях. Генриетта Люси, маркиза де Ла Тур дю Пин, поначалу была поражена, увидев индейцев могавков, идущих "совершенно голыми" по дороге в этом регионе. Но с самого начала она также была поражена природными красотами этой местности, написав за некоторое время до своей смерти в 1853 году,
В день нашего приезда в Олбани, прогуливаясь вечером по длинной и красивой улице, мы наткнулись на огороженную территорию, обнесенную простым белым забором. Это был ухоженный парк, засаженный красивыми деревьями и цветами, а в нем стоял симпатичный дом, простой по стилю и без внешних претензий на искусство или красоту.
С другой стороны, президент Йельского университета Тимоти Дуайт проклял этот район, осмотрев его в 1792 году, сказав, что нашел "пейзаж удивительно скучным и удручающим". Он также добавил, что "внешний вид этих домов [обычный, скучный и неприятный". К 1804 году он снова посетил этот район и, хотя нашел дома самого Олбани значительно лучше, написал о зданиях региона: "Большое количество из них были тавернами; в целом, однако, из
и так убого выглядит, что, казалось бы, не должен впускать ни одного путешественника". Затем, отказавшись от всякого притворства милосердия, Дуайт обрушился с критикой на местных жителей: "Рано утром собралось несколько человек из окрестностей; они бездельничали и пропивали свое время, были грубы в своей внешности и клоунских манерах".
Одной из местных таверн была "Бычья голова", которую Джосайя-старший унаследовал после смерти Лаймана Стэнфорда. Бизнес начал процветать по мере того, как движение на запад набирало обороты. После того как тропа превратилась в твердое грунтовое шоссе, а затем и в щебеночную дорогу, по ней за день проезжало до двух тысяч повозок. В конце концов вдоль Тройской дороги появилось тридцать пять гостиниц, по одной на каждые полмили.
Именно здесь, в "Бычьей голове", в тот год, когда в Белом доме жил последний отец-основатель Америки, 9 марта 1824 года Элизабет Филлипс Стэнфорд родила здорового мальчика, которого они с мужем назвали Амаса Лиланд Стэнфорд.
Выбор имени Амаса может показаться в XXI веке несколько странным, особенно если учесть, что это имя обычно переводится как "тяготы или бремя". Но в то время оно не было редкостью. Двоюродный брат по материнской линии, которого, скорее всего, знали его родители, был Амасой, а само имя имеет непрочную библейскую связь с именем Абнер, прадеда Лиланда, сражавшегося в Войне за независимость. Один из многочисленных ветхозаветных родичей, Амаса был не слишком благосклонным племянником двуличного царя-воина Давида. История гласит, что Амаса, в свою очередь, присоединился к неудачному восстанию против своего коварного дяди. Царь Давид, однако, предложил Амасе редкий второй шанс. Но правосудие, как оно есть в Ветхой книге, вскоре пало от меча Амасы. Поэтому нет причин удивляться тому, что к двадцати годам Амаса Стэнфорд отказался от своего имени до конца жизни и взял более благозвучное второе - Лиланд, которое происходит от староанглийского "луг".
Он был пятым из восьми детей, шестеро из которых дожили до зрелого возраста в нередко жестокой пограничной жизни. Время не измерялось сменами или выходными днями. Работа в таверне могла затянуться до глубокой ночи. А на соседней семейной ферме она начиналась на рассвете или перед рассветом и заканчивалась в сумерках или вскоре после них.
"Мы копали канавы и делали все остальное, что нас просили, не спрашивая отца, есть ли у него деньги", - вспоминал в 1889 году старший брат Лиланда Джосайя-младший. Не было ни наемной прислуги, ни "ковров на полу". Джосайе-младшему особенно запомнилось, что на ферме приходилось возить навоз, хотя он ужасно вонял - особенно "слякотные" отходы. Но семья считала, что это "намного богаче". Джосайя-младший считал Лиланда бездельником, говоря,
В детстве я никогда не называл его хорошим работником. Он не проявлял такого интереса, как остальные, и пока мы чинили свои бригады и инструменты, он уходил за угол... а когда приходило время выходить на работу, нам приходилось звать его; ему было все равно, идет работа или нет.
Старший брат Джосайя добавил, что его младший брат вместо этого предпочел бы открыть книгу.
Хотя Лиланду больше нравилось читать, чем заниматься ручным трудом, со временем стало ясно, что его трудовая этика даже в учебе был сомнительной. "Он был, пожалуй, немного нетерпелив к чисто схоластическим методам", - так спустя много лет охарактеризует Стэнфорда один из самых добрых авторов. Журналист из Сан-Франциско конца XIX века, написав лестный отзыв о знаменитом к тому времени Стэнфорде, сделал редкий поворот влево и отметил успеваемость Стэнфорда в школе как "довольно скучную".
В первой половине девятнадцатого века молодая нация находилась в движении. Западный фронтир, который привлек Стэнфордов сначала из Англии в Америку, а затем из Новой Англии в долину реки Гудзон, стал мощной приманкой для десятков тысяч людей. Давление, направленное на поглощение остальной части североамериканского континента Соединенными Штатами, усиливалось - все чаще звучал термин Manifest Destiny.
То, что сейчас называется Средним Западом, до юности Лиланда Стэнфорда было труднодоступно из-за почти непроходимых Аппалачских гор, протянувшихся на пятнадцать сотен миль от Алабамы до Мэна, от ста до трехсот миль в ширину и до трех тысяч футов в высоту. Джордж Вашингтон был одним из первых, кто признал и устранил опасения, что по мере того, как беспокойная нация перебирается через Аппалачи, она может отделиться от молодых Соединенных Штатов, особенно с учетом того, что испанцы, англичане и французы стремились на Запад. "Западные поселенцы (я говорю об этом, основываясь на собственных наблюдениях) стоят, так сказать, на шарнире", - писал Вашингтон осенью 1784 года.
Когда тропы, а затем и дороги начали пробиваться сквозь дикую природу Аппалачей к таким воротам, как Камберленд-Гэп, к северу от них началось другое масштабное начинание - строительство канала Эри. Это была молодая, шумная, независимая нация, уверенная в том, что ей больше не нужно бороться со своим родителем, и вместо этого она могла приложить свои силы к собственному делу. Когда Стэнфорду было всего двадцать месяцев от роду, когда он уже начал ходить самостоятельно и складывать слова, началось то, что до сих пор считается величайшим инженерным достижением своего времени. Бычья голова" находилась в пяти минутах ходьбы от канала Эри. Дела шли хорошо.
Завершив строительство в 1825 году, канал соединил Великие озера с рекой Гудзон, а Гудзон, разумеется, впадал в Атлантический океан. Соединение озер с Атлантикой - что, по сути, соединило западные равнины с восточным морским побережьем - имело глубокие и долгосрочные последствия для формирующейся нации. То, что столь дерзкая затея действительно могла состояться, укрепило в народе уверенность в том, что американцы - народ способный на подвиги. Это было выдающееся достижение, особенно если учесть, что для работы использовались лишь лопаты, топоры, мулы и взрывной порошок, проложенный через леса, болота, сланцы и известняк. В основном рабочие-мужчины, а также несколько выносливых женщин, переодетых в мальчиков и мужчин, в значительной степени были иммигрантами-изгоями того времени. Канал фактически лишил Бостон и Филадельфию шансов на звание крупнейшего города Америки и отдал эту неоднозначную честь Нью-Йорку. Особенно поразительным было влияние канала на долину реки Гудзон. Олбани не просто рос, он разрастался. Согласно переписи населения США, в 1800 году там проживало чуть более 5 000 человек, а к 1840 году население превысило 33 000. Канал не только открыл Востоку доступ к Великим озерам и, соответственно, Среднему Западу, но и произвел революцию в торговле, поскольку разрушил транспортные преграды, сдерживавшие продвижение подрастающей нации на Запад. Темпы торговли значительно ускорились, а ритм американской жизни стал бодрым.
Например, с открытием канала время перевозки грузов между Буффало на озере Эри и Нью-Йорком сократилось с двадцати до восьми дней. Стоимость грузоперевозок упала со 100 до 5 долларов за тонну. И проект почти сразу же начал окупаться. Строительство канала Эри обошлось примерно в 17 миллионов долларов, но вскоре он стал приносить 1 миллион долларов ежегодных сборов. Штат Нью-Йорк финансировал проект за счет продажи облигаций, которые благодаря успеху канала были погашены к 1837 году, намного раньше срока. Естественно, не обошлось без оговорок. Лед зимой фактически закрывал канал для трафика, также замораживающий бизнес. Это были коммерческие грузы, а пассажиры, обнаружив, что новизна путешествия по каналу вскоре превращается в однообразие, возвращались к дилижансам, которые продвигались с большей скоростью.
Тем не менее, щедрость канала преодолела большинство препятствий. Поскольку рабочие места, появившиеся в результате строительства и эксплуатации канала, создали новый значительный источник капитала, купцы всех мастей поспешили приехать и обменять свои товары на деньги рабочих. Некоторые из них были встречены добрыми жителями региона с меньшим энтузиазмом, чем другие. "Пока сборщик пошлин и его помощники осматривали лодку и ее груз, - отмечает один из историков канала, - команда и пассажиры лодки посещали соседние магазины и
таверны".
В одном из писем, написанном в 1843 году, выражалось сожаление, что "от 3 до 6 бакалейных лавок, и все это на благо путешествующей публики... Ром, джин, бренди, вино, пиво, сидр, хлеб, молоко и бакалея встречаются через каждые несколько миль". Уотервлиет, , где процветала таверна "Бычья голова", место рождения и детства Лиланда Стэнфорда, был эпицентром корысти и распутства. В деревне на берегу реки не только находился национальный арсенал, но и пересечение рек
Каналы Шамплейн и Эри. Кроме того, в поселке находилось несколько пунктов взвешивания и оплаты проезда по каналам. Здесь же получали зарплату буйные канальщики. Уотервлиет быстро приобрел дурную славу как "центр салунов, азартных игр и проституции".
Показания перед созданным штатом Советом по каналам в 1839 году закрепили эту клевету, конкретно говоря о позорном положении Уотервлита: "Мальчики, которые водят лошадей, думаю, я могу с уверенностью сказать, что эти мальчики - самые скверные существа, которые сейчас существуют на лице этой дыры без исключения", - утверждал один из раздраженных, хотя и полуграмотных, свидетелей .
Для Стэнфордов канал изменил все. Сам водовод находился не более чем в трехстах ярдах от таверны "Бычья голова", что означало трафик, что означало деньги, что означало процветание клана.
Спустя шесть лет после открытия канала по реке Эри пронеслось нечто, чего и представить себе невозможно. Оно покатилось в Америку, подавая сигнал о самом грандиозном изменении в истории человечества со времен сельскохозяйственной революции 10 000 года до н. э.: промышленной революции. Лиланду Стэнфорду исполнилось восемь лет. Эта сила, проносящаяся по городу, сильно изменила жизнь и наследие Стэнфорда и его семьи. Эту первобытную машину можно было бы назвать Big Tech. Но вначале ее назвали паровым вагоном. Когда она с визгом и грохотом ворвалась в и без того неспокойный верхний штат Нью-Йорк, она всколыхнула всю экономику, окружающую среду и, как следствие, жизнь почти всех людей.
Локомотив в начале и середине 1800-х годов обычно весил сорок тонн. Одна тяжелая лошадь весит около одной тонны, или двух тысяч фунтов. Рельсы изготавливались из железа вплоть до конца века, когда было обнаружено, что сталь лучше поддается износу, гораздо менее хрупкая и гораздо прочнее в фунтах. Первые вагоны могли перевозить по десять тонн пшеницы, техники, скота и, конечно, людей. Первые локомотивы имели двенадцатисильные двигатели, которые могли тащить вагоны в четыре раза быстрее, чем лошадь, идущая со скоростью четыре мили в час.
Он мог работать день и ночь, питаясь лишь древесиной или углем, которых было в изобилии, и не требуя длительных простоев. Металлическая и деревянная оболочка защищала грузы и пассажиров от ледяных бурь, палящего зноя, разбойников или коренных американцев, пытавшихся защитить свои исконные земли. Если грунтовые дороги размывало, рельсы обычно оставались гладкими и прочными. Лед и снег обычно были не более чем неудобствами.
Если успех можно измерить по сильным врагам, то железная дорога стала триумфом еще до того, как первый подвижной состав прогрохотал по свежим железным рельсам. Власти каналов и пароходов объединились с компанией Albany and Schenectady Turnpike Company, чтобы остановить железную дорогу Mohawk & Hudson Railroad, но с тем же успехом они могли бы попытаться остановить третий закон термодинамики. M&H широко известна как первая зафрахтованная железная дорога в стране.
И, конечно, были деньги и борьба за них. Законодательное собрание штата Нью-Йорк сначала потребовало, чтобы акционеры и директора железной дороги несли личную ответственность по всем долгам компании. Эта новость не заставила себя долго ждать. Нью-йоркские финансисты, которые были основными инвесторами предприятия, воспротивились, и после двухлетней борьбы победили. Законодатели Олбани внесли поправку, уменьшающую обязательства Уолл-стрит, и "Мохок и Гудзон" стала второй железной дорогой в Америке после "Гранитной железной дороги" в Массачусетсе.
Первый поезд вскоре начал преодолевать расстояние в пятнадцать миль между Олбани и Скенектади. Канал Эри почти сразу же стал процветающим. Записи первого года работы свидетельствуют о поступлении $16 319 и расходы $7 477,13. Осталось $8 842,66 в чистом заработке. Это было время, когда заработок в 1 доллар в день был приличным заработком, а ужин из стейка в хороших ресторанах Нью-Йорка стоил 25 центов. Железная дорога была главной темой разговоров в городе.
Были и инженерные трудности. Поезд должен был преодолеть плато высотой около трех тысяч футов, перевозя при этом около четырнадцати пассажиров в каждом вагоне. Поначалу локомотивам не всегда хватало мощности для подъема, поэтому железнодорожники использовали лошадей, чтобы тащить поезд по крутым подъемам. Однако уже через несколько месяцев инженеры нашли средства, позволяющие адекватно использовать топливную энергию сосны, на которой работают паровозы. Хотя это позволило получить необходимую лошадиную силу, в передовой технологии были и другие новшества.
Пассажиров, сидевших на сиденьях в верхней части вагонов, "с такой силой выдергивало из-под шляп, а при остановке они сталкивались с такой силой, что слетали со своих мест", - вспоминал один из пассажиров спустя 39 лет после первой поездки поезда. Горящая сосна от локомотива поднимала "густой поток черного дыма, сильно пропитанного искрами, углями и гарью", и пассажиры пытались защититься от этого натиска зонтиками, но зонтики сгорали до каркаса. Это вызвало "всеобщее побоище. ...каждый бил своего соседа, чтобы потушить огонь". Когда испытания закончились, пассажиры "по прибытии на первую станцию выглядели очень пестро".
Железная дорога притягивала толпы людей вдоль путей, и, не зная об опасности, люди подводили своих лошадей беззащитно близко. Когда поезд приблизился, "лошади испугались и покатились, расстроив коляски, кареты и повозки, и уехали в неизвестные пассажирам, если не их владельцам, места, и сейчас достоверно неизвестно, остановились ли некоторые из них".
Кому какое дело? Быть рядом с железнодорожным полотном означало быть рядом с деньгами. Находиться рядом с железнодорожной станцией означало быть рядом с процветанием. В сочетании с удачей, принесенной каналом Эри, изменения, вызванные новой технологией, можно увидеть на примере семьи Стэнфордов, которые со временем переехали из таверны на грязной речной дороге в роскошный дом в глубине страны, обрамленный колоннадами. Даже самый тупой мог понять, что настоящие деньги и власть - это владение железной дорогой, а не просто нахождение на ней. Железная дорога не могла не впечатлить такого молодого человека, как Лиланд Стэнфорд. Он написал своей семье о строительстве железной дороги рядом с их землей, выражая большой интерес к тому, сколько денег они смогут заработать, находясь рядом с линией.
В подростковом возрасте в письме к одному из братьев впервые замечено его пристальное внимание к этому событию: "Расчеты с Железнодорожной компанией полны справедливости, как я и ожидал; и в целом, если и есть что заработать на этом, то это, как утверждается, вероятно".
"Думаю, это не нанесет большого ущерба, поскольку у меня есть предположение, что в связи с проведением железной дороги на этом участке будет построен магазин, преимущества которого вы легко поймете, если они есть". А затем, употребив слово, возрожденное в Силиконовой долине, если оно используется слишком вольно, он заключил: "Вероятно, вы сочтете это довольно дальновидным, но я не совсем уверен, что это так". Дальновидный, можно заметить, когда-то обозначал человека непрактичного, или собирателя шерсти. Хлопья, если хотите.
Вся экология долины реки Гудзон изменилась, поскольку рабочие начали вырубать обширные лесные массивы для получения топлива для поездов и дешевого угля, не говоря уже о строительстве большого количества домов, фабрик и складов. И, конечно же, телеграфные линии и железнодорожные шпалы. В недалеких Катскиллах холмы действительно превратились из темно-синих в зеленые после того, как с местных болиголов сначала содрали кору для дубления, а затем срубили мертвые деревья, естественно.
Болота также часто осушались, чтобы обеспечить водой канал Эри глубиной в четыре фута, оставляя после себя то, что посетитель начала XIX века назвал "безлюдным беспорядком", а историк XX века - "призрачным и беспорядочным кладбищем". В XIX веке это считалось ценой прогресса.
Резкий переход от древнего аграрного образа жизни к индустриально-технологическому имел значительные последствия, и неожиданные последствия для многих укладов жизни. Например, так называемое Второе Великое пробуждение - религиозное безумие первой половины 1800-х годов - было настолько сильным в Олбани и его окрестностях, что район назвали "Сгоревшим округом", потому что ярость пронеслась по региону, как лесной пожар.
Например, "Шейкеры" - народное название Объединенного общества верующих, которые бежали из Англии и к концу XVIII века обосновались в Стэнфорде, в Уотервлите. Эта утопическая, общинная и вегетарианская группа мужчин и женщин проводила большую часть своих воскресений, танцуя, что и послужило причиной прозвища. Кроме того, они призывали своих членов, не случайно, соблюдать целибат.
Существовало также перфекционистское движение Онейда, также утопическое и общинное, но с одним существенным отличием: оно выступало за "Свободную любовь". Еще дальше вверх по реке молодой человек по имени Джозеф Смит рассказал, что встретил ангела по имени Мороний, который дал ему - а позже забрал - золотые скрижали, которые, по словам Смита, он переписал и позже назвал Книгой Мормона. Назвав себя Святыми последних дней, мормоны бежали на запад, чтобы избежать преследований. Позднее Смит был убит толпой в Иллинойсе, в том числе из-за его приверженности многоженству. Затем Святые отправились дальше на запад в поисках своего собственного Сиона, где их ждали новые возможности и проблемы, в том числе с участием Лиланда Стэнфорд.
А один проповедник по имени Уильям Миллер, выходец из баптистов Новой Англии, проводил лагерные собрания, на которых тысячи людей подписывались под "миллеризмом", пророчествовавшим, что второе пришествие Иисуса произойдет в 1844 году. Миллер умер, сильно разочаровавшись, пять лет спустя.
Нет оснований полагать, что Стэнфорд, номинально пресвитерианин, был сильно вовлечен во все это. Но растущие политические потрясения все же оказали на молодого человека определенное влияние: усилилось беспокойство по поводу порабощения четырех миллионов американцев на Юге. Штат Нью-Йорк объявил рабство вне закона в 1827 году, когда Стэнфорду было три года. Несмотря на заявление старшего сына Джосайи-младшего о том, что в семье не было помощников, есть основания полагать, что афроамериканская пара по имени Фримен и Трублад работала на Стэнфордов. За годы, проведенные в поместье Стэнфордов, супруги вырастили большую семью, но им приходилось делать это в амбаре Стэнфордов, вынужденных жить на чердаке.
Подземная железная дорога, спасавшая рабов с Юга и доставлявшая их на Север, была особенно активна в долине реки Гудзон и в северных штатах и Канаде. Рабство должно было подчеркнуть то, с чем впоследствии столкнулся Лиланд Стэнфорд в той бурной обстановке, в которой он достиг совершеннолетия. Ему было восемнадцать лет, он практически не получил формального образования и не имел никаких достижений. Фактически, в его резюме значились праздность и сомнительная известность в качестве читателя книг. В ней рассказывается о решении его родителей кардинально изменить жизнь юного Лиланда Стэнфорда. Однако в этом деле он будет бороться изо всех сил и потерпит жалкое поражение.
2. Все, что было
Крепкий и смуглый Лиланд Стэнфорд в полный рост не дотягивал до шести футов, весил чуть меньше двухсот фунтов и, как большинство мужчин его возраста до того, как в 1880 году была подана заявка на патент первой безопасной бритвы official, вскоре еще больше потемнел, отрастив полную бороду. Люди обычно не позировали с улыбкой для того, что тогда называлось дагеровским художником - фотографом. Фотография требовала длительной экспозиции для портретов, а держать улыбку было не только неестественно и дико неудобно, но и то, что новшество, которое еще не было принято называть камерой, все еще считалось слишком серьезным, чтобы выражать веселье. Поэтому Лиланд Стэнфорд, как и его современники, выглядит без юмора на первом из своих многочисленных портретов. С другой стороны, мало что говорит о том, что он часто бывал иным.
На момент съемки ему было двадцать четыре года. Несколькими годами ранее родители Лиланда Стэнфорда, вероятно, под влиянием его эскапистского чтения или плохих привычек к работе - или и того, и другого, - отстранили своего среднего сына от соблазнов таверны и его неспособности трудиться на ферме, а также отправили молодого человека в школу. В отличие от других своих детей, Стэнфорды отправили Лиланда в сельскую академию под названием Онейдский институт науки и промышленности, расположенную в ста милях к северо-западу от дома. Правила были просты и четко прописаны: помимо ежедневной учебы, школа требовала от каждого ученика три часа ручного труда каждый день на школьной ферме.
Лиланд засомневался. Ему было всего семнадцать лет, а он уже демонстрировал противоречивый коктейль из вялости и предприимчивости, упрямства и оппортунизма. Возможно, подросток даже не распаковал свои вещи в тот вечер, когда прибыл в школу. Он написал отцу, что "видел одного из учителей, и тот сообщил мне, что это школа для настоящих аболиционистов. И он сказал, что белые и черные едят за одним столом". Лиланд добавил, что учитель также
Он расхваливал другую школу, расположенную в семи милях от него, как более достойную. В ней, что немаловажно, не требовалось, чтобы ученики занимались каким-либо ручным трудом, тем более по три часа ежедневно. Поэтому на следующее утро юный Лиланд отправился в Клинтонский либеральный институт, место для получения общего образования в городке Клинтон, штат Нью-Йорк. Неизвестно, как долго он там пробыл. Можно не сомневаться, что он не оставил после себя никаких следов. Возможно, он пробыл там два или три года или бросил учебу и вернулся в 1841-1843 годах. Так или иначе, он бросил учебу и в январе 1844 года поступил в другую школу, семинарию Казеновии, расположенную всего в тридцати милях к западу. Несмотря на то, что она называлась семинарией - сегодня она называется Колледжем Казеновии, - это была школа гуманитарных наук, а не место для подготовки к священнослужению, хотя методисты, руководившие школой, следили за тем, чтобы в учебном плане присутствовал несомненный религиозный аспект. Он продержался всего один год, а затем снова бросил учебу - или был исключен. Лиланд Стэнфорд навсегда покончил с учебой.
Конечно, в том, что основатель одного из величайших университетов мира никогда не заканчивал ни колледжа, ни даже средней школы, есть своя ирония. Много позже Стэнфорд подарил Казеновии свой портрет маслом в натуральную величину. Профессионально отреставрированный, в изумительной позолоченной раме, сегодня он висит рядом с кабинетом президента колледжа. Нет никаких сведений о других подарках Стэнфорда трем учебным заведениям, в которых он недолго учился.
Сохранилось несколько его писем домой, написанных в эти трудные годы. Подростковая писанина Лиланда вращалась вокруг прозаических и грубых забот юношей, впервые оказавшихся вдали от дома и в школе: девушки (письма братьям) и необходимость иметь больше денег (письма отцу). Он также писал о растущем интересе к политике: во время президентских выборов 1844 года американский политический театр был таким же спорным и бурным, как и любой другой. Демократы, как и вся нация, были расколоты из-за рабства. Кроме того, усиливалось давление, направленное на поглощение остальной части североамериканского континента Соединенными Штатами. Термин "Манифест Судьбы" больше не звучал то тут, то там; в следующем году он начнет появляться в журналах как национальное кредо.
Когда Америка переступила порог промышленной революции в первой половине 1800-х годов, древние определения тяжелого, честного труда стали приобретать новый смысл. Зачем пытаться вести трехмачтовый парусник по бурной реке, если можно заставить лошадей тащить простую плоскодонную баржу по спокойному каналу? Зачем таскать вагоны с помощью упряжек скота, если можно сделать больше, быстрее и с гораздо большей выгодой, используя локомотив и вагоны на рельсах? Зачем подвергать себя тяжелой физической работе, которая часто приводила к травмам, боли и преждевременной старости, если можно работать в особняке? Эти уроки прочно вошли в жизнь молодых людей поколения Лиланда Стэнфорда, навсегда изменив отношение американцев к миру.
Лиланд Стэнфорд достигал совершеннолетия в то же время, что и Америка. Некоторые называют это временем Джексона, поскольку большую часть этого периода президентом Соединенных Штатов был Эндрю Джексон. Его боготворили как первого коренного американца в Белом доме и демонизировали как геноцидного белого супремасиста. Возможно, он был и тем, и другим. Независимо от этого, его политический посыл заключался в борьбе с богатым, привилегированным классом, который, как он предупреждал, захватывает контроль над молодой нацией. Хотя Америка недавно освободилась от феодальной Великобритании, она, по его словам, рискует превратиться в то, против чего она боролась за независимость, - в виртуальную аристократию через плутократию. Джексон был самостоятельным человеком, которого считали героем войны и первым президентом, родившимся на американском Западе: в Каролинах. Для многих он был вторым воплощением джефферсоновской демократии, для других - олицетворением вульгарного, лицемерного тирана. Одним из его главных наследий стало расходование тогдашних средств казны США на крупные транспортные проекты, создав прецедент, который в будущем будет напоминать Стэнфорд. Среди других мрачных следов его правления - последовательные усилия по уничтожению коренных американских племен и уничтожение любого понятия о центральном банке. "То, что на современной двадцатидолларовой банкноте Федеральной резервной системы изображен портрет Эндрю Джексона, - богатая ирония", - отмечается в одной из подписей к истории того времени. "Старый герой не только не одобрял бумажные деньги, но и сознательно уничтожил Национальную банковскую систему своего времени".
Соединенные Штаты окончательно и навсегда освободились от Великобритании после того, как Гентский договор положил конец войне 1812 года. Мир был заключен всего за девять лет до рождения Лиланда Стэнфорда. А спустя всего четыре года после его совершеннолетия Соединенные Штаты начали свою собственную завоевательную войну - Мексикано-американскую, захватив большую часть западной части Северной Америки. Между этими двумя войнами в относительно стабильных Соединенных Штатах произошел взрыв рынков и, как следствие, новый уровень процветания.
Хотя Соединенные Штаты стали молодыми, нельзя сказать, что Америка была зрелой. Женщины по закону были гражданами второго сорта, суеверия оставались необузданными. Нация, как и Лиланд Стэнфорд, должна была повзрослеть, и не такими неторопливыми темпами, как в прошлом. Начался индустриализм, повозки впервые пересекли Континентальный водораздел, и началась охрана диких земель, которая впоследствии превратилась в Службу национальных парков. Появилась первая популярная пресса или средства массовой информации, Сэмюэл Морзе передал первое сообщение по скоростному телеграфу, а П. Т. Барнум устроил свое первое шоу.
Над всем этим довлела древняя реальность: рабство. Политика этого варварства, конечно же, очень скоро разрастется и разорвет нацию в клочья. Во время президентских выборов 1844 года молодой Стэнфорд писал домой, делясь впечатлением, которое произвел на него один из основателей новой Республиканской партии: Кассиус Марселлус Клей. Издатель газет из Кентукки вызвал у Лиланда Стэнфорда совсем другую, более возвышенную реакцию на бедственное положение афроамериканцев, чем та, что была у Стэнфорда в Онейдском институте, когда его взволновала мысль о том, что ему придется обедать за одним столом с чернокожими. Проявив редкое рвение, двадцатилетний Стэнфорд написал брату о Клее, что тот "известен во всем мире тем, что освободил собственных рабов и отказался от всех политических надежд благодаря своей гуманности, горячо отстаивая дело рабов и расширения свободы человека". Более суровая реальность заключалась в том, что, как и в большинстве случаев Клей, один из лидеров новой партии, не возражал против рабства, потому что основа нации гласит, что все люди созданы равными, а по причинам делового характера: рабство было просто нерентабельным и, по его словам, в конечном итоге порочило не только весь честный труд, но и особенно труд белых. "Кэш" Клей, как его называли, заявлял, что стремится к "наивысшему благосостоянию белых, каковы бы ни были последствия освобождения французов". В то время это была общепринятая точка зрения, которая в конечном итоге привела к избранию Авраама Линкольна.
В своей еще впечатлительной юности Лиланд Стэнфорд, охваченный национальными потрясениями, был озабочен своим будущим и особенно тем, как заработать деньги. В письме к другому брату он писал: "Честолюбие, которым, естественно, обладает вся наша семья, как я надеюсь, не позволит мне довольствоваться посредственностью или, скорее, не стремиться к чему-то более высокому". В следующем месяце, снова написав брату, молодой человек выразил некоторое недовольство о продаже семейной земли: "Я удивлен низкой ценой, по которой папа предложил свою ферму, и в равной степени рад, что Перри не принял его предложение". А затем, сделав шаг назад, чтобы лучше понять, о чем идет речь, он добавил: "Я уже некоторое время считаю, что во всей семье существует тенденция недооценивать то, что принадлежит им, и скорее превозносить то, чем они не владеют".
Молодой Лиланд Стэнфорд формировал свой характер, который должен был решить все три проблемы.
К 1845 году, когда ему исполнился двадцать один год, будущее Стэнфорда все еще
не казался умным. Было мало признаков того, что он был ужасно трудолюбивым или потрясающе умным. Скорее, его можно было считать иногда интриганом, хроническим выпускником школы, переживающим слабое политическое пробуждение. Остро встал вопрос о том, как молодой человек будет зарабатывать на жизнь. Родители не могли содержать его вечно. Значит, следующим шагом должно стать получение работы, профессии или ремесла.
И вот, любивший книги и презиравший ручной труд, любивший поговорить и не слишком любивший учиться, Стэнфорд, по его словам, устроился клерком в юридическую фирму в Олбани - обычный способ обучения для карьеры юриста. Публицисты Стэнфорда - и последующие мемы - заявляли, что он три года стажировался, а затем в 1848 году сдал экзамен на адвоката штата Нью-Йорк. Это утверждение не требует доказательств.
Имеющиеся данные свидетельствуют о том, что единственный нью-йоркский экзамен на адвоката, который когда-либо сдавал Лиланд Стэнфорд, был тем, который проверял его способность пить. В отсутствие каких-либо достаточно веских доказательств того, что Стэнфорд читал право и был допущен к практике в штате Нью-Йорк, утверждать об этом достижении, в лучшем случае, неразумно. Конечно, верно, что многие документы, датируемые 1848 годом, были утеряны, уничтожены пожаром и небрежностью, а в некоторых случаях просто не были записаны. С другой стороны, история Стэнфорда за первые двадцать два года его жизни не является историей свершений. Ключевые члены его семьи, несколько друзей, а также сохранившиеся документы свидетельствуют о том, что его дела оставались незавершенными.
Отлынивание от работы, немного плутовства и неспособность закончить школу после школы - вот его отличительные черты. Затем внезапно большинство записей о его жизни исчезают на три года, в течение которых он, по слухам, был стажером в юридической фирме Уитона, Дулитла и Хэдли в Олбани на Стейт-стрит, 83. Никаких записей о тех, кто знал его в те годы, подтверждающих это утверждение, не найдено.
Если бы он и в самом деле перевернул свою жизнь в это время, закончил обучение юриспруденции и сдал экзамен на адвоката, зачем бы Стэнфорду сразу же бросать то, что он в конце концов построил? Почему он бросил свои связи, свою семью, свой родной город и вместо этого отправился за восемьсот с лишним миль в отдаленную пограничную деревушку, где он никого не знал - и никто не знал его - и должен был начать все с нуля в течение двух лет до сдачи экзамена на адвоката этого штата? Однако именно это он и сделал.
Миновав не совсем 30-тысячный город Чикаго, а затем 20-тысячный Милуоки, он отправился на север, в пионерскую деревню с населением 1600 человек на западном берегу озера Мичиган: Порт-Вашингтон, штат Висконсин. Это был тот самый маленький водный городок, к которому он привык, и, судя по всему, здесь была перспектива оказаться на первом этаже нового бумтауна.
Основной отраслью промышленности была древесина. Ее было очень много. Древесина нужна была для всего того, что Чикаго и другие восходящие города Среднего Запада не могли получить в достаточном количестве. Лесопромышленные бароны планомерно вырубали леса под дома, лавки, амбары и другие здания, а также простые, более мелкие запасы, такие как бочки, которые использовались для хранения всего - от зерна, рыбы и пива. Расчищенные земли были распаханы и засеяны пшеницей, ячменем, табаком и многими другими культурами, пока вредители, такие как жуки-щелкуны, не уничтожили многие злаки, и молочная промышленность начала доминировать в Висконсине. Вскоре бежевые глины в обрывах Порт-Вашингтона на берегу ручья Саук, впадающего в озеро Мичиган, где в 1835 году был основан город, стали источником так называемых "кремовых кирпичей".
Первый городской пирс для морских перевозок был построен примерно в то время, когда сюда прибыл Лиланд Стэнфорд, а значит, людям больше не придется переправляться вброд на берег. Но когда он гулял по самому городу, транспортная инфраструктура по-прежнему ограничивалась грунтовыми дорогами с деревянными тротуарами. Чтобы добраться до деревни, нужно было пройти по остаткам индейских троп - все до последнего племена меномони, потаватоми и саук были вытеснены к 1840-м годам.
"Старая деревня Поттаватоми превратилась в маленький оживленный торговый центр", - писал один из исследователей Среднего Запада.
По улице Канал-стрит ездили на потных лошадях грузчики, чтобы разгрузить свою продукцию на оживленных причалах на берегу озера. Моряки, докеры, торговцы, путешественники, поселенцы и любопытные жители самого города шли пешком. Между товарами, сложенными на причалах в ожидании судов, которые приходили ежедневно, и наблюдали, как эти же суда отплывают от гавани, нагруженные богатой продукцией полей и промышленности Порт-Вашингтона.
В 1849 году в Порт-Вашингтон зашло 414 судов, а к 1851 году - почти вдвое больше. Причалы были завалены грузами кордового дерева, обручами, бочками с пшеницей, рожью, поташем, картофелем, кирпичом, рыбой, пиломатериалами и шкурами. Все это показалось молодому Лиланду Стэнфорду очень знакомым. Когда он только приехал в город, то нашел знакомое место для ночлега: над стойкой бара в таверне под названием "Пауэрс Хаус", расположенной у самой воды.
"Он был крупным и довольно неуклюжим молодым парнем, с серыми глазами, решительно флегматичным и скучным", - говорится в одном из воспоминаний жителей Порт-Вашингтона спустя три года после смерти Стэнфорда. Затем писатель еще более едко отозвался о пьянстве Стэнфорда. "В одном, однако, он выдерживал все уловки того времени выносливых пионеров. Он мог встать в деревенском баре, усыпить всех остальных парней и уйти с ясной головой. У него было очень много возможностей показать свое превосходство.
Из-за такого положения дел он не знал своего будущего. "Из того, что я наблюдал за собой, я не удивляюсь, что редко, если вообще когда-либо, можно услышать о человеке, достигшем высокого положения, который когда-то был барменом", - с тревогой писал он брату. Затем Стэнфорд посетовал, что был бы более прилежным, "если бы никогда не был в баре". Объявление в местной газете за 1848 год свидетельствует о том, что в том же году Стэнфорд начал работать с адвокатом, который был принят в коллегию адвокатов Висконсина. Когда через два года Стэнфорд наконец получил право заниматься адвокатской практикой в штате, он начал самостоятельную деятельность. Он пытался сделать все возможное, но, как и в Нью-Йорке, его ждало разочарование и, в конечном счете, поражение. Вместо того чтобы начать жизнь с чистого листа в штате, чей девиз уже не первый год звучит как "Вперед", Лиланд Стэнфорд оступился.
Откат назад привел к катастрофе и закончился в подвале поворотной точкой его профессиональной жизни.
Спад начался, когда он, как и бесчисленное множество других людей, надеявшихся подчеркнуть свои коммерческие перспективы, начал первую из многочисленных избирательных кампаний. Тогда избиратели грубо пресекли попытку молодого Лиланда Стэнфорда стать окружным прокурором. Стэнфорд баллотировался как виг, прогрессивная политическая партия того времени, отделившаяся от консервативных демократов из-за политики президента Джексона, которого многочисленные критики Старого Хикори считали деспотичным, невоспитанным и предателем демократического духа революции. Это было, пожалуй, начало самой бурной эпохи в американской избирательной политике. "Десятилетие 1850-х годов стало свидетелем одной из немногих фундаментальных реорганизаций американской политической системы", - отмечал один из исследователей.
Порт-Вашингтон был и остается окружной резиденцией округа Вашингтон - неплохое место для начинающего юриста, чтобы открыть свою практику. Но еще до его приезда в Порт-Вашингтоне начались политические волнения, связанные с местоположением. За эту честь боролись близлежащие города Графтон - бывший Гамбург - и Сидарбург. Действительно, некоторые функции графства проводились в одном городе, а другие - в другом. В конце концов законодатели остановились на соломоновском решении - сократить округ пополам, но это не успело произойти, так как молодой Стэнфорд оказался в трудном положении.
Среди сложных препятствий были и демографические особенности региона. Многие, если не большинство, переселенцев говорили по-немецки. Многие другие говорили на голландском или французском. Культурные войны той эпохи покажутся знакомыми американцам всех поколений: "На улицах, в деловых домах, на школьных площадках говорили на немецком и английском - фактически, оба языка преподавались в классах", - пишет один историк Среднего Запада.
Использование немецкого языка учителями стало настолько распространенным, что англоязычные поселенцы отказывались отдавать своих детей в школы, где преподавание велось в основном на иностранном языке. Закон 1854 года о том, что "любое преподавание на любом другом (кроме английского) языке является незаконным", просто игнорировался, и донимаемые школьные суперинтенданты обычно были вынуждены уступить, поскольку немцы не хотели иметь никого, кроме немецких учителей, а немецкие учителя того времени, как правило, говорили по-английски с трудом или вообще не говорили.
Традиции приготовления братины и пива, города с названием Бельгия и такие округа, как Фон дю Лак, рассказывают о неоднородном европейском происхождении Висконсина. "Здесь было очень трудно вести дела, когда более половины населения говорило только по-немецки", - писал много лет спустя местный историк, переехавший в Порт-Вашингтон ребенком во времена Великой депрессии. "Я могу поручиться, что даже в 1930-х годах в северной половине города царила такая чужеродная атмосфера, что жительница Мичигана чувствовала себя совершенно потерянной. Только за последние 30 лет женщины северной части города в значительной степени смешались с остальными жителями города".
У Лиланда Стэнфорда не было другого языка, кроме английского. Затем произошел печально известный инцидент с судьей Хоупвеллом Коксом. Согласно этой истории, случившейся в Порт-Вашингтоне, полиция арестовала парня по имени Николас Лангерс. Стэнфорд якобы представлял обвинение, утверждая, что подозреваемый виновен в нападении и побоях. Затем последовало "утомительное выступление молодого Стэнфорда". "Он затянул дело и после примерно сорокаминутной агитации закончил его, проинструктировав судью, что ему следует делать". Судья упрекнул Стэнфорда, которого позже назвали "куксой", и прекратил дело. Стэнфорд, раздосадованный, ответил: "Будь я проклят, если когда-нибудь снова предстану перед таким судьей.
Личная жизнь Лиланда Стэнфорда также не была спокойной.
Одно из немногих дошедших до нас интимных писем Стэнфорда - затасканная записка к некой Ханне Кларк, которая приезжала в Порт-Вашингтон, а потом уехала, зацепив его двадцатишестилетнюю кожу. Он допытывался у нее о том, что она помолвлена с другим, что вызвало немалое беспокойство у молодого Стэнфорда:
Кстати, Ханна, позвольте спросить, как поживает доктор Брайант, я много слышала о нем с тех пор, как вы попрощались с нами. Один из них уверял меня, что знает, что вы должны выйти за него замуж непременно осенью, и я не смогла заставить его поверить в обратное. Как дела, Ханна? Пожалейте своих друзей и дайте им знать правду.
Несколькими предложениями позже он жалобно писал: "Неужели мы больше никогда не сможем совершать такие приятные прогулки. Неужели у нас не останется ничего, кроме тех воспоминаний, которые с нежностью хранит?" Ничего, кроме воспоминаний, у него, по сути, и не осталось.
Именно тогда Лиланд Стэнфорд принял одно из самых важных решений в своей жизни: в 1850 году он ненадолго вернулся в Олбани, чтобы посвататься и жениться на Джейн Элизабет (или Элизе) Лэтроп, третьей из семи детей, родившихся в семье местного торговца. Пожар, уничтоживший здание мэрии Олбани в 1880 году, уничтожил и ее свидетельство о рождении. С тех пор существует путаница относительно того, было ли ее второе имя Элизой или Элизабет. Точно известно, что ее первое имя было Элизабет.
Джейн, которым Стэнфорд пренебрег, как и своим собственным именем при рождении, вместо этого дав своей суженой прозвище Дженни, как видно из сохранившихся писем, которые он писал ей во время их долгого брака. Они были знакомы уже три года, и у них было много общего. Они оба были относительно крупными людьми, ее рост составлял пять футов восемь дюймов. Они оба были выходцами из семей среднего класса, и их объединяло стремление к более роскошному образу жизни. Ни у одного из них не было формального образования. Их свадебный портрет - образец сурового и мрачного отношения середины девятнадцатого века, вряд ли он похож на сегодняшнюю фотографию со свадебным объявлением. Брак, как было ясно, - дело серьезное. Взгляд Стэнфорда явно напряженный, а ее - более неуверенный. Он сбрил бороду, обнажив еще немного ранимости своей юности, невинности, которая остается поразительно неизменной в их лицах, особенно в контрасте с властностью их поздних образов. Ему было двадцать шесть, а новой миссис Стэнфорд только что исполнилось двадцать два.
Они вернулись в Порт-Вашингтон, где поселились в ветхом бревенчатом домике на северо-западном углу деревни: дом Пауэрса сгорел дотла в 1851 году. В следующем году предрассветный пожар, уничтоживший небольшую адвокатскую контору Стэнфорда над бакалейной лавкой, его книги и его ближайшее будущее, стал последним оскорблением.
В лестном очерке о Дженни, написанном одним из доверенных лиц семьи, отмечалось, что "климат был мрачным и горьким, практически не было общества" для молодой жены из далекой, другой части страны. Дженни нашла "свой ранний опыт тяжелым действительно". Другой ранний поклонник писал, что Лиланд "никогда не был в восторге" от Висконсина "с его суровыми зимами и населением, состоящим в основном из немцев". Ни один из них не мог долго терпеть.
3. Пересечение
Он бросил ее. Так шептала виноградная лоза Олбани. Дженни Стэнфорд сгорала от недоброжелательных взглядов и разговоров в маленьком городке, которые ее позорили. Много лет спустя один из доверенных лиц семьи написал, что Лиланд Стэнфорд "был вынужден смириться с унижением, отправив жену домой к ее родителям". Он добавил: "Этот опыт никогда не был забыт Стэнфордом. Оно было настолько болезненным для них обоих, что никто из них не желал обсуждать его". Дженни Личный секретарь, очерненный сплетнями после тревожных обстоятельств, связанных со смертью миссис Стэнфорд в начале следующего века, позже вспоминал, что молодая Дженни "очень страдала из-за того, что многие люди в Олбани считали ее брошенной женой, распуская слухи, о которых она была хорошо осведомлена. Она хотела жить в другом месте и так и не смогла оправиться от неприязни к Олбани и его жителям".
Но новый муж поселил ее в семейном доме, где она ухаживала за своим немощным отцом, где она несла свою службу, пока жених отправлялся за приключениями на Запад. Когда он вернется, было неясно. Лиланд Стэнфорд, в сотрудничестве с отцом Дженни, объявил путешествие на золотые прииски слишком грубым, слишком грозным и слишком рискованным для женщины. Шел 1852 год, и невеста, разъяренная, но покорная, выполнила все указания мужа и отца. И все же, с точки зрения середины XIX века, в их решимости был какой-то смысл. Просто не было подходящего способа добраться с Востока на Западное побережье, что, как ни парадоксально, как раз и привело к богатству, славе и бесславию Лиланда Стэнфорда.
"В те дни Калифорния казалась столь же удаленной от Востока, как сердце Центральной Африки", - вспоминал писатель XIX века. Самый дешевый способ добраться туда - обогнуть мыс Горн, расположенный у самого основания Южной Америки. Но были и другие расходы, которые должен был учитывать любой благоразумный человек: путь из Нью-Йорка в Сан-Франциско составлял тринадцать тысяч миль. В среднем путешествие занимало около шести месяцев. Это были благотворные факторы. Мать-природа, оскалив зубы с неестественной злобой, была не столь мягкой. "Ниже 40 южной широты нет закона", - гласит моряцкая пословица. "Ниже 50 южной широты нет Бога".
Огибание Горна было и остается одним из самых опасных приключений, известных человеческой истории: например, волны высотой в девяносто футов, движущиеся со скоростью сорок миль в час, не являются чем-то необычным. Непрекращающиеся порывы ветра могли отбросить парусные корабли назад, так что после нескольких дней, проведенных на скорости, которая в XIX веке считалась огромной - скажем, двенадцать миль в час, или чуть больше десяти узлов, - парусники оказывались на плаву.
Корабли могли быть отброшены на огромные расстояния, иногда самый трудный отрезок пути в двести-триста миль занимал дополнительные шесть недель. Эти пассажиры и члены экипажа оказались в числе счастливчиков. Многим повезло меньше, и они погибли в штормах, навсегда затерявшись в ледяных соленых водах.
Взлетать и падать с высоты девятиэтажного дома на волнах было бы страшнее, чем кататься на незащищенных американских горках, которые вместо рельсов плывут по жидкости, визжащей на огромных скоростях в разных направлениях. "Волны накатывали огромными валами, покрытыми пеной, бились о борта корабля и фальшборты, заливая всех людей и поднимая на палубу все свободные вещи", - писал Джозеф Лэмсон, совершивший путешествие в том же году - в 1852-м - когда Леланд Стэнфорд отправился в Калифорнию.
Подгоняемый бушующими водами, корабль часто на мгновение замирал на гребне огромной волны, словно опасаясь предстоящего погружения, но быстро опускался в движущуюся пропасть, как будто пытаясь погрузиться на дно моря, пока, настигнутый очередной волной, не поднимался на ее гребень, но лишь для того, чтобы погрузиться в другой, затем еще один залив
В Южном океане часто случаются штормы, поэтому небесная навигация XIX века часто сталкивалась с тем, что днем и ночью антарктические грозы мешали ей. Свирепые ветры и волны могли швырнуть деревянные корабли на неумолимые скалы, разбросанные по воде подобно минному полю. А тут еще и движущиеся айсберги, местами их тысячи, а некоторые достигают мили в длину, хотя зазубренная глыба льда размером не больше холодильника, столкнувшись с судном, может в считанные секунды оторвать руль. Капитан и команда, а нередко и перепуганные пассажиры, запыхавшиеся от снега и снега, хватались за поручни и перегибались через борта, выискивая опасность, будь то ледяные бури туманными днями или темными ночами. Если опасность была замечена, крик во весь голос едва ли можно было услышать за воем бушующей стихии и воды.
"Я с тревогой прислушивалась к каждому звуку на палубе. Вскоре я услышала приближение ветра с его хорошо известным ревом, и вместе с ним на меня нахлынуло чувство такого ужаса, какого я не испытывала раньше и какой мало кто может себе представить", - писала двадцатичетырехлетняя Люси Кендалл Херрик, также плывшая в Сан-Франциско вокруг Горна в 1852 году. "Я бы хотела, чтобы мыс с его холодными снегами, штормами и "юго-западниками" был стерт с карты и уничтожен на Земле.
Тем не менее тысячи людей пытались это сделать. Время от времени капитан корабля может попытаться пройти коротким путем - через пролив Магеллана, который находится между островом Горн и южной оконечностью Чили. Усеянный множеством каналов, окаймленных скалистыми рифами, берегами и отмелями, пролив - фактически лабиринт - печально известен водами глубиной до двадцати футов, сильными ветрами, бурлящими потоками и одним из самых тревожных фактов - штормами, которые иногда ревут в одном направлении, а злобные течения несутся в другом. Многие корабли были потеряны, а затем разбиты в щепки в узких и сложных проходах. Более длинный маршрут казался более безопасным. Если кораблям удавалось обогнуть злобный Горн - четырнадцатисотфутовую скалу в южном апогее Северной и Южной Америки, - пассажиры и экипаж часто падали в обморок от облегчения, попадая в относительно спокойные воды Тихого океана, хотя оставшееся путешествие на север, в Калифорнию, конечно, не было прогулкой, как многие узнали.
Сухопутный путь в Калифорнию был не намного более перспективным и часто превращался в смертельный поход из-за болезней, партизанской войны и голода.
Обычно все начиналось достаточно хорошо. "Лагерь сегодня выглядит очень красиво. Пять повозок с белыми буровыми крышками (двойной толщины сверху) выглядят очень нарядно, они стоят полукругом в зеленой траве", - писала женщина, переехавшая со Среднего Запада в 1857 году и вспоминавшая тот день, когда они отправились на запад. "Скот и лошади, всего 100 или более голов, пасутся в стороне, а внутри круга горят костры.
"Лошади, пикетированные палатки с развевающимися звездно-полосатыми знаменами, повозки, стоящие вокруг, а рядом на бревнах и деревьях лежат мускулистые, обожженные солнцем мужчины, загорают и отдыхают", - писал один из участников перехода 1850 года. Он оценил "армию" людей в лагере в шесть тысяч человек. В первые недели экспедиции появились язвительные наблюдения: "Было очень забавно наблюдать за мужчинами в реке, чтобы помыться. Все они вели себя так неловко", - писала другая женщина в 1852 года
Некоторые из ранних встреч с коренными американцами достойны того же упоминания: "Когда они подошли к вершине, они зашипели и попытались раздражить белых, вывернув свои груди и оскорбительно шлепнув их".
К тому времени, когда пионеры добрались до территории Небраски, милая, яркая и забавная обстановка значительно изменилась. Голод стал обычным явлением, так как идущие на запад встречали людей, повернувших назад. "Казалось, что женщин было вдвое больше, чем мужчин, а детей - вдвое больше, чем женщин", - писал один из пионеров о мормонах, удрученных неудачным паломничеством на Сион в Солт-Лейк-Сити. "Все были в лохмотьях и лоскутах, и, я должен сказать, струпья. Это самая худшая партия, которую я когда-либо видел. Все, кто был достаточно крупным... выходили из вагонов, держа в руках ржавые котелки и кастрюли, выпрашивая молоко".
Путь по реке Платт, самой популярной дороге на запад, с каждой милей становился все более суровым. К тому времени, когда люди пересекли Скалистые горы и попали в пустыню Большого Бассейна, рассказы в более чем семистах дневниках сухопутных путешественников стали обычными, до оцепенения ужасными. "Идущие впереди нас нашли тело обнаженной женщины на берегу лощины, которую мы прошли вчера", - рассказывала одна женщина, добавляя, что жертву таскали туда-сюда по лощине. "На шее у нее висел кусок волосяной веревки, а на одной ноге – индийская резиновая калоша". Страдания стали приобретать новый смысл.
"Нужда достигла своего апогея", - говорится в дневнике. "Сотни людей остались без провизии, и нет ни одного, у кого была бы хоть капля, и лишь немногие имеют достаточно провизии, чтобы дойти до шахт. Часто, почти ежедневно, какой-нибудь бедняга, умирающий от голода, подходит к вагону и молит нас именем Бога дать или продать ему корку хлеба".
Земля не давала пощады. В одном из отчетов рассказывалось о "мужчине и его жене в 11 милях, которые шли пешком, пробираясь через горячий песок, мужчина нес одеяло и другие необходимые вещи, а его жена несла на руках их единственного ребенка, потеряв всю свою команду". Каждый день приносил новые ужасы.
Наступает утро, и дневной свет представляет сцену более ужасную, чем путь разбитой армии; мертвый скот устилает дороги, повозки, винтовки, палатки, одежда, все, кроме еды, разбросано по дороге; вот бык, который стоял от голода на дне повозки, пока природа не смогла сделать больше, улегся на и умер; а вот лошадь издает последний вздох в горящем песке, люди разбросаны по равнине и распростерты среди мертвых, как трупы.
Писатель пришел к выводу, что это "долгий путь к получению узкого дома". Один путешественник был потрясен смертью скота, который золотоискатели перегнали через полконтинента. "Мертвые животные на всем пути, вонь невыносимая. С тех пор как мы покинули Платту, дорога была усеяна гнилыми тушами. Как только бык умирает, он надувается до предела (а иногда и лопается), а его ноги торчат.
Вермонтёр обнаружил, что однажды ночью заблудился, разыскивая разбежавшийся скот своей партии, который часто убегал на многие мили после внезапных раскатов грома и молний, подобных которым никто из жителей Восточного побережья никогда не видел. Изможденность от дизентерии, как он думал, делала эту ситуацию еще более невыносимой.
Прошлой ночью мне пришлось несладко. Я скорее потерял сознание, чем заболел, и подошел к повозкам. У них был костер, который я видел за много миль, иначе мне следовало бы
Как только Кларк покинул меня, я не смог держать курс на звезды. Здесь я обнаружил мужчину и женщину, стоявших на страже у костра. Я выпросил у них печенье, которое укрепило меня, иначе, уверен, я мог бы попасть внутрь. Когда я улегся в шалфее, то не мог заснуть из-за волков. Казалось, что вокруг меня их было 50. Я был безоружен и не знал, что они могут сделать из меня ужин. Во всяком случае, они издавали самую отвратительную музыку. По правде говоря, я чувствовал себя так плохо, когда только лег, что меня мало заботило, встану я когда-нибудь или нет, а когда я попытался идти, то шатался, как пьяный, по шалфею и часто падал во весь рост на какое-нибудь препятствие. Должно быть, я прошел 8 миль туда и обратно, к тому же темнота делала этот путь еще более утомительным. Я был очень рад, когда нашел нашу палатку.
Обычно говорили: "Холера на завтрак, неглубокая могила на обед". Дневники изобилуют рассказами о том, как пионеры сначала были поражены, увидев, как коренные американцы водружают своих мертвецов на платформы, поддерживаемые четырьмя шестами, подобно тому, как это делали монголы в Центральной Азии. Но потом поселенцы испытали откровение, увидев кости погибших переселенцев, разбросанные по равнинам и пустыням после того, как волки раскопали могилы и растерзали трупы.
В 1850-х годах нападения индейцев стали усиливаться в отместку за истребление первых людей американской армией и жестокими золотоискателями. По мере того как шло десятилетие, все более распространенным явлением становились скальпы с обеих сторон. Легко было обвинить коренных американцев в насилии, реальном или воображаемом.
"Один американец поменялся лошадьми с индейцем, а на следующий день часть той же компании, оставшись позади, встретила этого индейца с лошадью их товарища и обвинила его в краже", - говорится в отчете о походе на золотые прииски в 1850 году. "Это встревожило индейца, так как он не знал, что с ним сделают. Он, как мог, рассказал им, как оказался рядом с лошадью, и, дав шпоры, попытался сбежать. Это было воспринято как доказательство его вины, поэтому
Они открыли по нему огонь и убили беднягу".
Несомненно, гротескные ужасы творили как коренные жители, так и поселенцы. Бесчисленные записи в многочисленных дневниках рассказывают о том, как индейцы лежали в засаде, обычно не нападая на самих поселенцев, когда те путешествовали группами, а пуская стрелы в их скот, делая его непригодным для дальнейшего движения на запад. Затем нападавшие забивали брошенный скот на съедение. Лошадей они обычно оставляли невредимыми и угоняли. "Никто не может познать весь ужас этого, кто не побывал в подобной ситуации", - писала женщина, направлявшаяся со Среднего Запада На Дальний Запад.
Средним курсом, в прямом и переносном смысле, было плавание в Центральную Америку, пересечение перешейка и получение на другом корабле переправиться в Тихий океан и плыть по относительно спокойному побережью в Калифорнию. Этот путь наименьшего сопротивления, хотя и самый дорогой, выбрал Лиланд Стэнфорд, опять же при финансовой помощи своих родителей. Будет ли он бежать от неудачи, или будет ловким и смелым в поисках успеха, зависело от исхода его главной авантюры. Как бы то ни было, он, подобно своему далекому британскому предку Томасу, отправился через океан на запад, вняв призыву своих братьев, приславших грозные письма из Сакраменто, который, как и его детский Олбани, был тогда маленьким речным городком. Но то, что вскоре станет столицей штата, было сердцем первой калифорнийской золотой лихорадки, которая, не подозревая того, создала парадигму для сегодняшней золотой лихорадки и бренда Stanford. В июне 1852 года Лиланд Стэнфорд отплыл из нью-йоркской гавани.
Первые установленные маршруты в 1848 году пересекались на территории современной Панамы. Но три года спустя судоходный магнат с Восточного побережья Корнелиус Вандербильт открыл конкурирующую линию через Никарагуа, на севере. Ни один из маршрутов не был лишен бедствий, катастроф и смертей. Желтая лихорадка, малярия и другие болезни были обычным явлением для тех, кто пересекал болота на лодках с шестами и мулах, чтобы добраться до Тихого океана. Грязные жилища, воровство и бесконечные задержки были не редкостью. Маршрут через Никарагуа был длиннее, но имел те преимущества, что использовал более судоходные водные пути и был ближе к Северной Америке.
Североамериканцев, как правило, поражала тропическая фауна, например, буйные, калейдоскопические попугаи и дерзкие обезьяны. Но крокодилы и змеи не вызывали у путешественников такого восторга. Впечатляющие многовековые испанские крепости, похожие на замки, вызывали удивление, когда поселенцы пересекали то спокойное, то бурное огромное озеро Никарагуа на каноэ под руководством коренных жителей, которых североамериканцы считали экзотикой. Но когда в небе разразились тропические ливни, поход внезапно стал менее чудесным. На земле было мало утешения. Череда порогов, требующих сложной переправы, и марш-броски по такой глубокой грязи, что пешеходы оказывались по самые бедра, а поезда мулов - по брюхо, были поистине изнурительными. Комары, чиггеры и целое семейство насекомых, называемых жуками-убийцами, сделали путешествие еще менее приятным.
Оказавшись по другую сторону перешейка, Стэнфорд сел на деревянный двухпалубный корабль Вандербильта "Индепенденс", который отправился в Калифорнию летом 1852 года, и это путешествие прошло без происшествий. Но семь месяцев спустя тот же корабль, следуя тем же маршрутом, столкнулся с проблемой рано утром на побережье Баха Калифорния.
По рассказам пассажиров, несмотря на то, что ранним утром впереди были видны скалы, а на картах был отмечен риф, капитан посадил пароход на мель, и котельное отделение начало затапливаться. Команда пыталась поддерживать огонь в котлах, чтобы пароход мог отчалить, но вместо этого пламя разрасталось. Началась паника. Некоторые спасательные шлюпки спустились на воду с частью пятисот пассажиров, но за остальными не вернулись.
Многие стали прыгать за борт. Очевидцам, которым удалось спастись из ада, оставалось только смотреть.
"Эта сцена не поддается описанию", - сетовали в письме, подписанном 150 выжившими пассажирами.
По бортам кораблей можно было видеть женщин, которые со смертельной цепкостью цеплялись за канаты, такелаж и правый руль. Некоторые висели за юбки, которые, к несчастью, при попытке прыгнуть за борт зацепились за них, и так раскачивались, жалобно и ужасно, пока пламя не избавило их от ужасного положения, отсоединив одежду, и они не упали и не погрузились в соленую глубину. Матери, отправляясь на встречу с любимыми мужьями, бросали своих нежных отпрысков в волны, чтобы не видеть, как их пожирает ярость пламени, и полагались на судьбу и случай, чтобы доставить их тела на берег. О! Но какие крики и вопли!
На близлежащем пляже небольшого скалистого острова некоторые выжившие начали "грабить и разворовывать мертвых - старые и молодые мужчины сдирали с тел одежду, выгребали содержимое карманов и даже ссорились, да дрались из-за трупа ради грабежа!" Погибло около двухсот человек.
Лиланд Стэнфорд, однако, прибыл целым и невредимым в разврат, которым было Барбарийское побережье Сан-Франциско. Он оставил после себя длинный список неудач, невезения и даже свою невесту. Ему было двадцать восемь лет, и он был на мели.
Кто-то должен был первым заметить его корабль со смотровой площадки на городском Телеграфном холме, где он должен был выстрелить из громкой пушки, чтобы сообщить о прибытии людей, товаров, а зачастую и самой долгожданной товарная почта. Оскар Уайльд знаменито писал: "Странное дело, но все, кто исчезает, говорят, что их видели в Сан-Франциско. Должно быть, это восхитительный город, обладающий всеми достопримечательностями следующего мира"
Реальность была менее трансцендентной. Дьявол уже прибыл в Калифорнию и был особенно занят в городе Сент-Франсис. Это был сырой, грубый, неистовый приграничный бумтаун, по сравнению с которым детский Ватервлит молодого Стэнфорда выглядел как микрофонный чек. Они были дикой и извращенной расой, сан-францисцы в те дни", - писал триумвират летописцев золотой лихорадки в классическом сборнике 1855 года "Анналы Сан-Франциско". "Было "почти ужасающее ощущение буйной жизни, энергии и предприимчивости этого места", - писали они. "Азартные салуны, сверкающие, как сказочные дворцы, как и они, внезапно возникли, усеяв все стороны площади и все улицы по соседству с ней". Весь город "был охвачен безумным, лихорадочным весельем, где проигрывались и выигрывались состояния, на зеленое сукно, в мгновение ока"
Среди дыма, шума и гама игрок "входил в зал, как на войну, с ножом в кармане и пистолетом на поясе", - отмечал молодой швейцарский турист, прибывший в Сан-Франциско осенью 1849 года. "В городе были сотни игорных салонов" с экзотически звучащими европейскими названиями, такими как рулетка, ланскенет и trente et quarante. "Столы были завалены грудами золотых и серебряных монет, мешками с золотой пылью и кусками чистого металла. Атмосфера была такой.
"Жара, пьянство, жадность и разврат". И это не ограничивалось только одним социальным или экономическим классом. "Судьи и священнослужители, врачи и адвокаты, купцы и клерки, подрядчики, лавочники, торговцы, механики и рабочие, шахтеры и фермеры, все авантюристы в своем роде - каждый пробивал себе дорогу к игорному столу локтями". И, конечно, были "развратные девицы, освобожденные от необходимости всех моральных ограничений"
Быстро растущее число подневольных рабочих из Южного Китая, в основном мужчин, также прибывало в поисках того, что они называли Золотой горой. Они нашли немного золота, много страданий и, в конечном счете, ключевую роль в жизни и легенде Лиланда Стэнфорда. Однако многих китайских женщин ждали особые ужасы. "Китайских проституток, оставшихся в городе, открыто продавали в доках, причем торги проходили на глазах у зрителей, среди которых часто встречались полицейские", - отмечал историк из Гонконга.
Проституция, хотя и вызывающе распространенная, была едва ли не единственным видом беззакония. Крупные банды, особенно пресловутые "Гончие", а позже "Утки", "вторгались в магазины, таверны и дома самих американцев и грубо требовали все, что им заблагорассудится. Им нельзя было отказать, поскольку их численность была столь велика, а сами они были хорошо вооружены, что никто не осмеливался им сопротивляться". Антиутопический Сан-Франциско "был парализован ужасом". Создавались отряды линчевателей, которые выслеживали тех, кого считали виновными, и вешали их на любой удобной импровизированной виселице. "Пусть каждый сам будет своим палачом", - гласила одна из газет На преступников часто возлагали вину за организацию многих из полудюжины пожаров, опустошивших город в период между 1848 годом, когда впервые было найдено золото и население составляло около 850 человек, и 1852 годом, когда Стэнфорд сошел на берег вместе с 66 988 прибывшими в том году, что вдвое больше, чем в 1851 года.
Когда казнь не помогала, первые тюрьмы создавались на заброшенных лодках в заливе Сан-Франциско. Но побеги были обычным делом, а верховенство закона часто находилось в руках того, кого называли судьей Линчем. Каждый был сам за себя. "Практика ношения смертоносного оружия стала еще более распространенной. Оно часто использовалось - хотя и не столько против грабителей и убийц, сколько против старых друзей и знакомых или незнакомцев, когда выпивка и скандалы, время и обстоятельства превращали их предполагаемых врагов"
Среди других развлечений - приводить пойманных медведей гризли, чтобы они сражались со свирепыми быками до почти немыслимо ужасной смерти. Некоторые из этих состязаний проходили в Миссии Долорес, первоначальном поселении францисканских монахов.
Большая часть Сан-Франциско представляла собой глубокие лужи грязи и сотни раскладывающихся приютов из деревянных жердей и парусиновых палаток, сделанных из сотен брошенных кораблей и их парусов. Многие из них рекламировали себя как отели.
Освещение часто обеспечивалось свечами и масляными фонарями, которые также часто разжигали костры. Были сообщения о том, что в металлических зданиях жители были зажарены заживо, так как двери плавились и задерживали их внутри.
Поэту золотой лихорадки Чарльзу Уоррену Стоддарду было одиннадцать лет в 1854 году, когда родители привезли его в Сан-Франциско из Рочестера, штат Нью-Йорк. В его новом доме, вспоминал он, было четыре иностранных квартала: Испанский, Французский, Итальянский и Китайский. Среди ярких, сентиментальных детских воспоминаний Стоддарда - осознание того, что он попал в испанский квартал по
На балконах, как в висячих садах, шумели попугаи, а также темноглазые сеньориты с кружевными мантильями, накинутыми на иссиня-черные волосы, витрины, заполненные мексиканской керамикой, длинные нити кардинально-красных перцев, которые раскачивались под навесами над дверями продавцов пряностей, а также восхитительные запахи, которые доносились до нас со столов.
Он пробыл там всего день или два. Повсюду мы видели жителей квартала, слоняющихся в дверях, окнах или на галереях, одетых так, словно им предстояло выступить на представлении оперы "Севильский цирюльник". "И тут "мимо промчался великолепный кабальеро на полуукрощенном бронко. Он ехал в тени сомбреро шириной в ярд, украшенного серебряной вышивкой. Его мексиканское седло было украшено огромными мексиканскими долларами". Неподалеку "пролегало Барбарийское побережье. Под мостовой находились ныряльни, где
неразумно было входить; кровь была на тех порогах". Все было не так уж фантастично. Во время частых пыльных и песчаных бурь в Сан-Франциско летал и падал на болотистые дощатые улицы мусор всех мастей. "Грязь, грязь и застойная вода" были обычным явлением. "Никто не утруждал себя тем, чтобы убрать мусор с дороги". Это привлекло другую разновидность паразитов: "Крысы - огромные, жирные, ленивые твари, разгуливающие по улицам в свое удовольствие". Особенно плохо становилось, когда солнце садилось за Тихий океан. "Ночью пешеход, спотыкаясь на неровных тротуарах и улицах, которые представляли собой сплошные трясины, иногда наступал на отвратительных, раздутых, пищащих крыс.
существа"
А еще здесь жили бедняки. "В Сан-Франциско, как это ни печально, было много нищеты, болезней и даже смертей от нужды и незащищенности", - сетует один автор. "Они, вероятно, жили в жалких жилищах, часто спали на голой земле. Вокруг них царили суета и прибыльные занятия, а они одни казались заброшенными"
Не все были довольны изображением сатурналий Сан-Франциско. Выдающийся философ и литератор XIX века Джозайя Ройс, родившийся у сорока девятилетних родителей в Золотой стране, был одним из них - и одним из тех, кто не принял "Анналы":
Как в те времена нелегко было вспомнить, кто из мужчин не играл в азартные игры, так и сейчас, оглядываясь на ранние годы, не вспомнить о женщинах, которые были респектабельными. Несомненно, такие существовали, но тогда они обладали любопытным качеством респектабельных женщин, а именно: они не бросались в глаза, особенно в толпе. Поэтому авторы по всей видимости, по какой-то, возможно, очень веской причине, в ранний период летописцы не смогли лично обеспечить себе честь знакомства с ними.
Ройс, который часто ссылался на свою мать, отважившуюся на сухопутный переход в Сан-Франциско, также защищал древесину людей, не добившихся известности. Он заявил, что злонамеренные актеры в Сан-Франциско времен золотой лихорадки составляли "сравнительно небольшую часть американских жителей", и предположил, что среди них не было европейцев. "Хладнокровный человек, который не выставлял себя дураком нелепыми расточительствами и не разрушал свое здоровье постоянным перенапряжением, торопясь разбогатеть, действительно может дать вам полезную информацию о том.
Зимой 1852 года, в год приезда Стэнфорда, наводнения по всему штату привели к катастрофе, отмечал один из первопроходцев: "Шахтеры почти голодают, потому что спекулянты, скупающие всю провизию, подняли ее так высоко, что жители сельской местности, думая, что она может упасть, пренебрегли закладкой провизии на зиму, и теперь ее совершенно невозможно достать, и они впадают в отчаяние, беря провизию везде, где могут найти".
Это привело к первым ужасам, совершенным золотом.
истребителей против коренных калифорнийцев. "Наплыв золотоискателей в штат, а вслед за ними и фермеров, освобождавших земли, привел к немедленному сокращению, а порой и полному исчезновению продовольственного снабжения индейцев", - писал один выдающийся историк. Коренным калифорнийцам "было запрещено иметь оружие - ограничение, направленное на то, чтобы затруднить убийство дичи, которая становилась все более скудной и пугливой, поскольку служила источником пищи для золотодобытчиков. Голодные туземцы могли украсть еду или убить корову, и такие действия приводили к карательной реакции со стороны белых"
Коренные племена Калифорнии просто не имели прав американских граждан, хотя договор Гваделупе-Идальго, подписанный по окончании Мексикано-американской войны, недвусмысленно давал такие гарантии. Фактически индейцы не могли голосовать, и им было запрещено давать показания в суде. Судить американца за убийство индейца было незаконно. Это мало кого возмущало, даже самых либерально настроенных людей того времени. "Судьба индейцев решена", - гласила статья в одном из основных средств массовой информации, газете Sacramento Daily Union. Хотя поначалу индейцы сочувствовали судьбе первых коренных калифорнийцев, в ней отмечалось, что "он должен быть уничтожен продвижением белого человека; болезнями и, для них самих, пороками цивилизации. Но не следовало начинать эту работу в столь ранний период с помощью смертоносной винтовки"
Вновь прибывший Лиланд Стэнфорд, еще тридцатилетний и далекий от домашнего очага, получал образование с погружением в мир иной, чем то, которое он, возможно, усвоил во время неудачного обучения в школе на родине и провала карьеры в Висконсине. Настало время для еще одного плана, который незамедлительно привели в действие.
4. Золото под горой
Все было новым. В 1847 году Сан-Франциско даже не был Сан-Франциско. Это было поселение из нескольких сотен человек под названием Йерба Буэна, что по-испански означает "хорошая трава". Похожая на кончик большого пальца, торчащий из отдаленного западного края континента, эта земля была не слишком удобной. Это был часто холодный, продуваемый ветрами, в основном холмистый песчано-грязевой форпост в конце длинного, густо заросшего лесом полуострова. Часто укрытый пасмурными туманами и изолированный от роскошного калифорнийского солнца, насыщающего землю вокруг, пуэбло во многие дни представлял собой пыльную, заросшую кустарником окраину, более или менее окруженную морем недосягаемого, великолепного солнечного света.
Первую половину 1800-х годов деревню якобы защищал испанский, а затем мексиканский военный гарнизон под названием Пресидио, который находился здесь с 1776 года. Францисканские миссионеры собрали и подчинили себе коренных калифорнийцев примерно в то же время, когда британские солдаты вступили в стычку с американскими колонистами в Конкорде, штат Массачусетс. В качестве базы для операций монахи использовали свою миссию Долорес. В то время было минимальное сопротивление со стороны мирных олон, которые жили вокруг залива Сан-Франциско более десяти тысяч лет. После того как в 1835 году мексиканское правительство взяло под светский контроль все калифорнийские миссии, к 1848 году от этой системы мало что осталось. Более того, к тому времени стало ясно, что Калифорния все больше заселяется американцами, многие из которых выступали за насильственное свержение мексиканского правительства в пользу Соединенных Штатов.
Изначально не было особого ажиотажа или серьезных знаний о редком минерале, который определит Калифорнию: золоте. Геологи обозначают "благородный" земной металл символом периодической таблицы из элементов, Au. Когда около 1 700 миллионов лет назад началось формирование Калифорнии, континентальные плиты начали складываться и сминаться на территории нынешней Северной Америки, в итоге образовались горные хребты, такие как такие как Сьерра Невада. Это огромное геологическое давление также высвободило жидкие породы, пепел и газ в так называемом пирокластическом потоке. Золото поднялось вместе с ним из-под земли на древней земной мантии через магматические камеры и вулканические жерла, пробиваясь в Сьерры. Затем, когда горы стали медленно смываться в ручьи и реки, вместе с обломками ушло и немного золота. Как золото вообще попало на планету - еще более удивительная история. Этот драгоценный металл, приятный на вид и тяжелый в руке, послушный молоту и не поддающийся ржавчине, просто не с этой Земли. Золото выковано только в литейном цехе глубокого космоса, результат одного из самых колоссальных космических явлений, известных науке: сверхновой. И не просто катастрофического разрушения одной массивной звезды, а столкновения двух мертвых ядер звезд, взорвавшихся как сверхновые. Но даже в этом случае должно произойти нечто большее. В образовавшихся нейтронных звездах, оставшихся после предыдущей сверхновой, называемых килоновыми, и образуется золото. Метеоры, пропитанные этим металлом, упав на нашу формирующуюся планету около 4,5 миллиарда лет назад, принесли нам золото. Поскольку вес золота необычайно велик, геологи определили, что большая его часть на Земле опустилась в расплавленное ядро, хотя часть вырвалась на поверхность. Более поздний период интенсивной бомбардировки Земли астероидами около 4 миллиардов лет назад принес на Землю еще один набор металлов в земной коре.
Именно здесь, на территории, которую принято называть Золотым штатом, он был впервые обнаружен. Об открытиях в испанской провинции Калифорния сообщалось еще в 1816 году, но в основном они были списаны на легенду. В 1842 году владелец ранчо по имени Франциско Лопес, копая дикий лук на территории современного парка "Каньон Пласерита", расположенного в сорока милях к северу от центра Лос-Анджелеса, нашел крупинки золота, прилипшие к корням, что стало первой подтвержденной находкой. Никто не придал этому большого значения.
А затем, в бодрый понедельник начала 1848 года, началось историческое безумие, о котором знает каждый калифорнийский школьник. Примерно в сорока милях от Сакраменто вверх по южной развилке Американской реки и к подножию монументального горного массива Сьерра в штате Невада странствующий плотник и колесник Джеймс Уилсон Маршалл строил лесопилку для приятного авантюриста и алкоголика, швейцарского эмигранта по имени Джон Огастус Саттер, отводя воду вокруг небольшой плотины. Хотя промышленная революция стала очевидной с появлением первых локомотивов за несколько десятилетий до этого, в приграничной Калифорнии стремительные потоки воды все еще использовались для вращения мельницы, которая вращала шестерни, приводившие в движение пилы для распиловки тогдашней обильной сосны пандероза, которую Саттер хотел использовать для строительства вниз по реке.
Один из полуграмотных рабочих Саттера записал в своем дневнике 24 января: "В этот день в хвостовом гоне был обнаружен какой-то вид метлы, похожий на гольд, впервые открытый Джеймсом Мартиалом, начальником мельницы ."Он привез свое открытие своему работодателю в Сакраменто, который построил одноименный редут под названием "Форт Саттера" - разросшийся саманный "феодальный анклав", напоминающий нечто среднее между армейским постом на западных территориях и караван-сараем на Шелковом пути. И все же два месяца спустя значение этого открытия, похоже, ускользнуло даже от Саттера, которого, казалось, больше интересовал спиртной напиток. "Я получил ваше письмо от 21 января, в котором вы хотели узнать, могу ли я продать тирсы", - написал он тогдашнему губернатору Мариано Вальехо, мексиканскому военачальнику и в течение некоторого времени фактически самому влиятельному человеку в Северной Калифорнии. "Моя лесопилка сейчас достраивается и обещает быть успешной; все остальные мои проекты идут быстро", - и затем, как третья мысль, Саттер небрежно сказал несколько некорректно: "И я сделал открытие, золотой рудник, который, согласно нашим тестам, чрезвычайно богат"
Этот счастливый случай не мог быть более удачным для Соединенных Штатов и менее удачным для Мексики. Мексиканское правительство подписало договор Гваделупе-Идальго, передав Калифорнию Соединенным Штатам, почти ровно через неделю после обнаружения золота. Конгресс проголосовал за ратификацию договора в марте, еще до того, как весть с мельницы Саттера успела далеко разлететься. Но в том же месяце рабочие Саттера начали дезертировать, в том же месяце появились первые газетные заметки в Сан-Франциско. По иронии судьбы, к концу мая газета San Francisco Californian, а затем California Star прекратили свое издание, потому что их работники покинули город ради золота.
5 декабря 1848 года президент Джеймс Полк объявил удивительные открытия законными и "изобильными". 9 сентября 1850 года Калифорния, пусть и поспешно, стала тридцать первым штатом Союза.
С 1851 по 1855 год Соединенные Штаты превратились из незначительного производителя золота в поставщика "почти 45 процентов" мировых товаров. Средний золотодобытчик зарабатывал 300-500 долларов в день, некоторые таскали золото.
5 000 долларов в день, в то время, когда десяток яиц стоил менее 20 центов в Бостоне, а новый дом в Нью-Йорке - около 2500 долларов. Калифорнийская золотая лихорадка, крупнейшее массовое движение в истории Западного полушария, продолжалась.
Каменнолицый Лиланд Стэнфорд не стал задерживаться в шумном Сан-Франциско. "Он приехал сюда не с готовыми деньгами", - заметил его старший брат Джозайя-младший, который приехал тремя годами ранее и преуспел. Отсутствие готовых денег означало отсутствие средств на еду и кров, а тем более возможности наслаждаться убогими городскими удовольствиями. Вместо этого Лиланд быстро отправился вслед за братьями вверх по реке на сто миль к северо-востоку, в Сакраменто, еще не ставший столицей штата. Во главе с первенцем Джосайей братья были одними из первых сорока старателей, но вскоре обнаружили, что поиски золота вряд ли так приятны, как некоторые себе представляли. Луиза Амелия Кнапп Смит, более известная калифорнийцам как дневник золотой лихорадки, писавшая под псевдонимом Дама Ширли, ярко описала ситуацию:
Я и сам думал (только не смейтесь), что стоит лишь грациозно прогуливаться вдоль романтических ручейков солнечным днем, прихватив с собой зонтик и белые перчатки, возможно, останавливаться время от времени, чтобы полюбоваться пейзажем, и небрежно высыпать небольшую горсть желтого песка (без ущерба для белых детей, как бы легко я ни представлял себе весь процесс), чтобы наполнить свою рабочую сумку самыми красивыми и редкими экземплярами драгоценного минерала. С тех пор как я здесь, я обнаружил свою ошибку.
Как и другие, кто скопил немного денег, умел вести бухгалтерские книги и не торопился, братья Стэнфорд нашли гораздо более приятную, надежную и прибыльную жизнь в городе, в хорошо укомплектованном магазине с крышей и прочной дверью. Во главе с Джосайей четверо из пяти братьев Стэнфордов закрепились там. Только Лиланд, шедший позади, поначалу оставался на востоке. Зная, что он пережил долгую череду поражений, они предложили ему в этом месте он мог найти безопасное место и начать все сначала, если бы захотел. К тому времени, когда он появился в типично палящем Сакраменто в июле 1852 года, там уже стоял двухэтажный магазин "Стэнфорд Бразерс" из белого кирпича. Он находился примерно на таком же расстоянии от могучей реки Сакраменто, как Бычья голова от грозного Гудзона - не более нескольких сотен ярдов.
Братья называли себя импортерами и оптовыми торговцами зерном, продуктами и горным оборудованием. И, естественно, они продавали "вина, ликеры, сигары". В долгосрочной игре "провизия" стала для молодого Лиланда менее выгодной, чем соседство с двумя конкретными соседями. Магазин на К-стрит в Сакраменто примыкал к паре партнеров с немалым деловым чутьем: Коллису Поттеру Хантингтону и Марку Хопкинсу, которые управляли магазином.
Магазин, обслуживающий старателей, которым нужны были лопаты, кирки и, конечно, золотые кастрюли, а также другие инструменты, которые, как надеялись старатели, позволят им найти богатство.
В нескольких кварталах от него жил еще один парень, который променял мечты о поисках золота в холмах, горах и реках на более надежную и прибыльную жизнь за прилавком магазина: Чарльз Ф. Крокер. Он тоже родился на севере штата Нью-Йорк, в городе Трой, и происходил из большой семьи, старшим из которой был его брат Эдвин, сыгравший в последующие годы важную, но в целом непродолжительную и малоизвестную роль в судьбе Стэнфорда. Отцом семьи Крокеров был оптовый торговец спиртным, который пережил бум и перевез семью в Индиану. Вскоре после смерти матери, вспоминал Крокер много лет спустя, в его семье случился "дискомфорт".
Это произошло с моим отцом", который, по сути, выгнал его. "Мои ранние дни прошли в борьбе с бедностью", - говорил он, когда был уже в зрелом возрасте и обладал большим богатством. Чарльз последовал за своим братом Эдвином - который, по тогдашней моде, носил имя Э. Б. - в золотую лихорадку, отправившись по суше в Калифорнию в 1850 году. Ему было двадцать восемь лет. Вскоре он забросил старательскую деятельность и занялся продажей ковров, одежды и обуви в Сакраменто. Он был требователен к своим работникам: "Чарльз Крокер не желает больше нанимать клерков, которые курят сигары", - написал его помощник человеку из Индианы, искавшему работу на сайте. Ни один разговор о Чарльзе Крокере не обходится без упоминания того, что, по его словам, его рост составлял пять футов десять дюймов, а вес - около 250 фунтов, плюс-минус 20 фунтов во время его путешествий. Он описывал себя как "быка". Один известный историк в своем кратком описании Крокера спустя сорок лет после его смерти заявил: "Первой и последней его сильной стороной было умение обращаться с мужчинами".
Марк Хопкинс-младший был самым старшим из образовавшегося альянса, ему было тридцать восемь. Он был родом из Мичигана, хотя родился в Нью-Йорке в преуспевающей семье, и был в числе первых сорока девяти человек, прибывших на лодке через Панаму. Он путешествовал с другом, который позже случайно встретил его на тропе недалеко от анклава золотой лихорадки, который тогда назывался Хангтаун, а позже был менее жестоко переименован в Пласервиль. Получив образование бухгалтера, Хопкинс нашел более надежный заработок в кассах, чем в горах.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги