55

Элли сидела на диване, рассеянно просматривая документы в коробке, полной бумаг. Выписки с банковского счета, закладные, страховка на машину. Она смутно надеялась обнаружить, что Габриель, например, снял со счета пенсионные накопления, а ей не сказал. Правда, она сама в это не верила — не такой он был человек.

Она отложила документы и осмотрелась по сторонам. Теперь пустота квартиры стала иной — тишина воспринимается по-другому, когда знаешь, что ушедший человек больше не вернется. Не то чтобы Элли не смогла бы вынести посторонние шумы, например звуки музыки или радио. Но эта тишина имела для нее смысл такой же большой, как и все остальное.

Когда Элли была маленькая, по дороге в школу она старалась не наступать на трещины в асфальте. Если она все-таки нечаянно наступала на двадцать трещин — это значило, что она неуклюжая слониха. Когда она немного повзрослела, умение не наступать на трещины приобрело новый, более важный смысл. Если ей удавалось проявить ловкость — это значило, что ее ждет награда. Например, на нее обратит внимание мальчик из параллельного класса, который ей нравится, или у нее не будет проблем на уроке из-за того, что она не знает, как делить в столбик. Она заключала сделки с судьбой, наподобие того как это происходило в последний год или два.

«Я больше никогда ничего не захочу, — просила она. — Но, пожалуйста, пусть у меня родится ребенок».

Габриель обычно шептал ей, во всяком случае поначалу, что люди не понимают, насколько удивительно зарождение новой жизни, пока им не скажут, что у них не может быть детей. Он сам в это верил, но понимал, что его слова звучат скорее горько, чем глубокомысленно. Более того, он сознавал, что говорит их на всякий случай, в надежде, что его услышит какой-нибудь Бог, в существование которого он не верит, решит, что Габриель уже извлек должный урок из сложившейся ситуации, и вознаградит добавочной порцией сперматозоидов.

В последние годы их занятия любовью были пронизаны нежностью и отчаянием. И после они всегда крепко обнимались и говорили о чудесах. Иногда они хихикали, предполагая, что какой-нибудь робкий и одинокий головастик, возможно, сейчас барахтается, прокладывая путь к яйцеклетке.

— Плыви, плыви, спасай свою жизнь, дружок, — говорил Габриель. — А ты, — обращался он к Элли, — подними ноги! Ведь ему и так приходится нелегко, даже без силы тяжести, которая норовит раздавить.

Позже, когда Габриель замкнулся и ушел в себя, он смеялся над самим собой, разражаясь длинными тирадами в адрес мира, который многое принимает как данность. «Проблема современной жизни в том, что в ней слишком много безделиц. В каждом втором магазине, практически в каждом городке продают всяческую ерунду. Блестящие камешки, кристаллы, фарфоровые кошечки, расписные шкатулки, кристаллы с фарфоровыми кошечками внутри, украшенные зеркальца, карты, показывающие дорогу к местам, которых на самом деле не существует, браслеты из сажи и тому подобный хлам. У нас чересчур много денег, и мы больше не знаем цену чему бы то ни было. Вот почему так много людей несчастны».

Однако Элли знала, что лично он несчастен совсем не поэтому.

Когда он сдался, она сдалась тоже. И обоим им стало страшно. Элли боялась наступать на трещины. Габриель боялся тоже много чего.

«Чем я смог бы пожертвовать? — спрашивал он себя. — Я отдал бы свои мечты, свою печень, даже восход солнца, если бы это помогло. Я позабуду о сарказме, не буду больше злиться. Я стану таким незаметным, что на меня перестанут обращать внимание, стану таким, каким ты хочешь меня видеть, я сдамся — только позволь мне стать отцом». Как будто кто-то его слушал. И иногда, когда они неподвижно лежали рядом в темноте, почти не касаясь друг друга, но еще не спали, Элли говорила практически то же самое.

Она отложила бумаги. В них ничего не нашлось. Она пошла на кухню сделать еще один тост. Чуть позже придет Мойра с какими-то экологически чистыми макаронами и дорогим, но отвратительным на вкус фруктовым напитком с жутко полезными добавками. Возможно, они пойдут прогуляться по парку. Элли не хотелось идти по магазинам, потому что там она будет как зачарованная рассматривать детскую одежду. Кофе был под запретом, поэтому она заварила чай. Ей не хотелось смотреть телевизор, не хотелось читать. Она съела рисовую оладью и подумала, не убраться ли в спальне, однако предпочла оставить все как есть. Затем она глянула в окно. Небо было облачное, серое. Она потрогала живот и представила себе Габриеля, как он стоит перед ней на коленях и шепчет Лоле и Люку: «Держитесь крепче за маму и начинайте расти». Потому что он так и сделал бы, если бы был сейчас рядом с ней.


В дверь позвонили, но она продолжала смотреть в окно. Где-то за этими облаками должно быть синее небо, подумалось ей, и солнечный свет.

Звонок повторился. Она никого не ждала, поэтому пошла к двери не торопясь. Когда она открыла, на площадке никого не оказалось. К стене рядом с дверью был прислонен собранный из разных цветов букет с двумя маленькими подсолнухами. Это были не те цветы, какие посылают, когда кто-нибудь умирает. Сверху лежала написанная от руки записка, в которой говорилось: «Просим извинить за задержку в доставке». Элли закрыла дверь. Она положила букет и пошла за вазой. «За задержку?..» — подумала она.

К букету была прикреплена карточка, влажная, измятая, но слова читались ясно. На глаза навернулись слезы, и буквы расплылись.

Элли взглянула на букет. Пока подсолнухи были не готовы раскрыться, но обязательно раскроются. И когда это произойдет, они будут очень-очень красивыми.

Загрузка...