На протяжении всего раннего средневековья Англия оставалась аграрной страной, основным занятием населения которой было сельское хозяйство. Вплоть до X столетия те города, которые существовали на ее территории, за редкими исключениями, не играли сколько-нибудь значительной роли в экономической жизни. В условиях почти полного преобладания натурального хозяйства развивавшиеся внутренняя торговля и денежное обращение занимали подчиненное положение.
Это, пожалуй, все, что можно сказать об экономике англосаксов с абсолютной уверенностью. Если же мы обратимся практически к любому конкретному вопросу ее истории, то вступим в область загадок, противоречий и полемики. Сказанное в особенности относится к аграрной сфере. Нельзя сказать, что сельское хозяйство и агрикультура англосаксов слабо изучены; напротив, число специальных работ, посвященных этим сюжетам, весьма велико и постоянно возрастает[355]. Однако главная трудность, подстерегающая любого исследователя англосаксонского периода, дефицит письменных источников в случае с аграрной историей усугубляется двумя обстоятельствами. Первым является сравнительная скудость информации, предоставляемой важнейшими из них — земельными грамотами; вторым — сложность «перевода» этой информации в привычные нам термины и представления. Необходимо также соблюдать известную осторожность, чтобы не принять за всеобщее правило только то, что было характерно для конкретного региона страны, и, наоборот, разглядеть за общими тенденциями местную специфику.
Что касается данных археологии, то они недостаточно информативны для описания аграрных распорядков V–XI столетий. Несмотря на большой размах раскопок всевозможных объектов раннего английского средневековья, изучение сельских поселений и системы обработки почвы англосаксов пребывает на начальном этапе развития и не дает пока оснований для серьезных выводов[356].
При всем разнообразии природно-климатических и почвенных условий Англии в целом ее территория благоприятствовала аграрному производству, лежавшему в основе хозяйственного строя англосаксов. В процессе своего первоначального расселения в завоеванной стране они оседали небольшими, возможно, родственными группами в наиболее удобных местах с легкими плодородными почвами вдоль рек, имевших заливные луга. Около 80 процентов самых древних поселений англосаксов концентрируется в приморских районах южной и восточной Англии к юго-востоку от линии, соединяющей Саутгемптон с заливом Уош[357]. Как правило, германцы не захватывали мест, ранее населенных кельтами или романо-бриттами: и те и другие чаще всего жили на возвышенностях, англосаксы же начали занимать и осваивать прежде всего равнинные территории в долинах рек[358]. На этом основании можно предположить, что в целом между позднеримскими и кельтскими аграрными распорядками, с одной стороны, и англосаксонскими — с другой, не существовало сколько-нибудь значительных элементов преемственности, хотя Г. Финберги Дж. Линдсей справедливо обратили внимание на сохранение в Кенте и отчасти Мерсии остатков крупного землевладения римского происхождения с соответствующими аграрными системами, а Р. Коллингвуд — на соседство полей германского и кельтского типов в северном Йоркшире[359]. Поэтому тезис об отсутствии существенного континуитета между позднеримскими и ранними англосаксонскими аграрными порядками заслуживает, наверное, дополнительной конкретизации в связи со спецификой развития той или иной области Великобритании.
Поселения англосаксов в зависимости от местных условий могли быть как группового, так и хуторского типа. Хутора получили наибольшее распространение в Кенте, в то время как в Мерсии и Уэссексе преобладали деревни[360]. Как хутора, так и деревни чаще всего представляли собой небольшие анклавы на прогалинах в лесах, которые в раннее средневековье густо покрывали почти всю территорию острова. Расчистки в лесах первоначально были, очевидно, весьма невелики, поскольку требовали исключительно больших трудовых затрат.
Для обозначения сельских поселений англосаксов источники используют несколько терминов. В тех документах, которые составлены на латыни, это villa, rus и vicus[361]; источниках на различных диалектах древнеанглийского языка — ham и tun[362]. Последние термины часто входят в состав названий самих селений, а иногда обозначают и отдельное домохозяйство[363].
Размеры ранних поселений установить достаточно сложно, поскольку источники не дают вполне определенных указаний по этому поводу. Ясно, однако, что на юго-западе и в центральной части Англии деревни были расположены реже, чем в Кенте, и были крупнее, достигая иногда ста и более дворов[364]. Каждый такой двор, как правило, состоял из 2–10 больших домов площадью 40–60 квадратных метров с несколькими массивными столбами, поддерживавшими крышу, и с одной или несколькими внутренними перегородками. Их окружали хозяйственные постройки: сараи, кладовые, стойла для скота, мастерские и т. п. Иногда весь комплекс построек был обнесен оградой[365]. Эти археологические свидетельства, наряду с данными ранних судебников[366], позволяют думать, что в составе поселений уже в конце VII в. существовали усадьбы отдельных малых семей. Именно эти усадьбы и были основными производственными единицами аграрного сектора англосаксонской экономики.
Важнейшими сельскохозяйственными занятиями англосаксов были земледелие и скотоводство, хотя соотношение между ними, видимо, с течением времени менялось. Первоначально скотоводство, скорее всего, превалировало над культурным земледелием. На это указывают как сообщения Тацита, описывающего еще континентальных германцев[367], так и англосаксонские грамоты VII–IX вв., фиксирующие большую роль, в частности, свиноводства. К X в. земледелие, несомненно, стало основой хозяйственного строя англосаксов, хотя животноводство кое-где продолжало занимать серьезные позиции[368].
В хозяйственном комплексе любого поселка главное место принадлежало пахотному полю. Количество пахотной земли в англосаксонскую эпоху определялось терминами, суть которых и, главное, оценка в привычных нам единицах измерения довольно сложны. Ими были: гайда (hida, hiwisc) в центральной и южной Англии и, первоначально, возможно, на севере; сулунг (sulung) в Кенте и каруката (caruсаte) в Области датского права[369].
Чисто теоретически гайда представляла собой земельный участок, в котором должно было быть не менее 120 акров (около 49 гектаров) и который, предположительно, считался достаточным для поддержания существования одного крестьянского домохозяйства в течение года. Четверть гайды именовалась виргатой (virgate) и была равна 30 акрам[370]. С самого начала расселения англосаксов обрабатываемая земля возделывалась в обширных открытых полях, разделенных на отдельные полосы — участки. Предполагалось, что каждая такая полоса составляет в длину ферлонг (около 200 метров), а в ширину — одну десятую ферлонга, чтобы в квадратных единицах образовать один акр, который в течение дня могла обработать одна восьмиволовая упряжка[371]. Во всяком случае, в Кенте сулунг делился на четыре четверти, которые назывались «упряжками» (др.-англ. geoces)[372], что свидетельствует о применении при обработке земли именно четырех пар быков. Сходным образом в местах поселения скандинавов каруката делилась на восемь боват (bovates)[373]; это также предполагает восьмиволовую упряжку.
Совершенно очевидно, что на практике реальные размеры гайды должны была сильно варьироваться, поскольку в дарственных грамотах она выступает то в качестве единицы землевладения и хозяйства, то в качестве земельной меры, то как фискальная единица[374]. Следует также иметь в виду, что по мере неизбежного дробления земельных участков площадь гайды сокращалась; к концу англосаксонского периода гайда уже не составляла «полного надела», которым она считалась в VII–IX вв.[375]
На первых порах сулунг также, видимо, представлял собой полный надел домохозяйства и определялся как «земля, вспахивающаяся одним плугом» (terra urtius carucae, terra urtius aratri)[376]. В дальнейшем из общеанглийского словаря было заимствовано обозначение hida, которым стали называть наделы, уже не составлявшие сулунга. Параллельное существование в Кенте двух терминов специалисты склонны объяснять разложением первоначального надела — сулунга и постепенным превращением hida в основную единицу налогообложения[377]. Не отрицая важнейшего значения этого фактора, укажем также на исключительную этническую пестроту первоначального германского населения этого англосаксонского королевства; возможно, параллельное употребление в Кенте двух терминов, обозначавших земельный надел, было связано с аграрными и лингвистическими традициями различных групп поселенцев.
Легко заметить, что система земельных мер, которая использовалась на протяжении англосаксонского периода, достаточно сложна и мало соотносится с современными понятиями. Кроме всего прочего она осложнялась бесконечными региональными и местными вариантами. В земельных грамотах, исходящих из Восточной Англии, например, четвертая часть гайды именовалась обычно tenement и, судя по всему, несколько отличалась по размерам как от уэссекской виргаты, так и от кентской «упряжки». В Корнуолле же очень долго сохранялась аграрная организация кельтского типа, ориентированная прежде всего на скотоводство, а не на земледелие, отчего и сами термины, обозначающие земельные меры, были весьма специфичны[378].
В ранний англосаксонский период наиболее распространенной агросистемой англосаксов была, безусловно, подсечно-огневая, связанная с необходимостью отвоевания земельных площадей у леса. К X столетию основой сельского хозяйства становится плужное земледелие при использовании двуполья, хотя в наиболее лесистых регионах, несомненно, продолжали использоваться и более примитивные способы обработки почвы, при этом трехполье также было известно[379]. Расположенные чересполосно в общем поле участки по возможности подвергались многократной вспашке и удобрялись не только выпасом скота по жнивью, но и специально. Так, в наставлении управляющему поместьем (начало XI в.) первой его обязанностью объявляется улучшение способов обработки почвы и указывается, что вспашка должна проводиться трижды в год — весной, летом и зимой[380].
Англосаксам было известно два основных типа плугов: первый, более легкий и безколесный плуг средиземноморского типа, употреблялся на бедных песчаных почвах; второй, тяжелый колесный плуг, широко известный на севере Европы, использовался при обработке глинистых почв и для вспашки нови. Обычно считают, что последний был принесен англосаксами с их континентальной прародины[381], однако есть основания полагать, что он был знаком населению еще Римской Британии, хотя о масштабах его применения судить трудно[382].
Из высеваемых зерновых культур преобладал ячмень, но выращивались также пшеница, овес и рожь. Использовались как озимые, так и яровые культуры: первые вспашка и посев практиковались в октябре-ноябре, а яровые сеялись в феврале, а то и в конце января[383]. Урожай снимался обычно в августе, но в зависимости от погодных условий его сбор мог продолжаться и до ноября, о чем, в частности, упоминает в своей «Беседе» аббат Элфрик[384]. Затем колосья обмолачивались, зерно провеивалось, а в начале следующего года мололось в муку — уже с VIII столетия для этого использовались водяные мельницы[385].
Урожайность зерновых, учитывая низкую техническую вооруженность и капризы климата, была невелика. По некоторым подсчетам средняя урожайность с акра (приблизительно 0,4 гектара) земельной площади не превышала в англосаксонский период шести бушелей (или чуть более 200 литров) ржи[386]. Овес шел на изготовление овсяной каши (порридж) и корм лошадям, из ржи делали «черный» повседневный хлеб, а по праздникам выпекали более светлый пшеничный хлеб. Ячмень использовался для варки пива, а частично шел на корм домашнему скоту[387].
Помимо зерновых выращивались бобовые и технические культуры — вика, горох, чечевица, лен, вайда и краппа, получившие широкое распространение, однако лишь в поздний англосаксонский период. В это же время источники упоминают о существовании у англосаксов садов, виноградников и огородов[388]. Хотя о развитии садоводства, виноградарства и огородничества в раннесредневековой Англии мы знаем очень мало, бесспорно введение англосаксами в культуру яблонь и груш, а, возможно, также вишен и слив. В питании, вне всякого сомнения, немалую роль должны были играть дикорастущие плоды и ягоды.
Одной из наиболее характерных особенностей сельского хозяйства Англии в раннее средневековье, которая, впрочем, просуществовала вплоть до промышленной революции XVIII столетия, была постоянная нехватка травяного корма для скота. Львиная доля обрабатываемых земель отводилась под пашню, лишь незначительная часть которой в летнее время использовалась как пастбище. Естественные луга и выпасы вдоль водных потоков давали недостаточный корм домашним животным, а искусственного его выращивания англосаксы не знали. Недостаток кормов приводил к тому, что скот чаще всего не оставляли на зимнее содержание, массами забивая в ноябре[389].
Тем не менее скотоводство составляло важнейшую часть хозяйственных занятий англосаксов. Их ранние юридические памятники демонстрируют подчеркнутое внимание к этой отрасли: уже в конце VII в. торговля домашним скотом специально регулировалась законодательством, а его кража была наиболее распространенным и, возможно, самым прибыльным преступлением[390]. Судя по костным остаткам, найденным при раскопках поселений англосаксов, они разводили весьма разнообразных домашних животных, причем скот в целом был крупнее, чем в Римской Британии[391]. Как и везде, крупный рогатый скот давал мясо и молоко; Беда Почтенный, например, упоминает о том, что в мае коров доили три раза в день[392], но значительная часть скота должна была использоваться не в пищу, а для кормления молодняка. Поэтому масло и сыр чаще всего изготовлялись из овечьего молока; и вообще овцы, дававшие помимо молока также мясо и шерсть, были у англосаксов, пожалуй, одним из наиболее популярных видов домашнего скота[393]. Более того, к концу VIII в. торговля английской шерстью и одеждой из нее становится важной статьей английского экспорта в Каролингскую Галлию[394]. Не меньшее значение среди отраслей животноводства имело свиноводство. Большие гурты свиней (до двух тысяч животных в каждом) не знали стойлового содержания и обычно свободно паслись на опушках дубовых лесов и на вырубках[395]. Крупный рогатый скот, овцы и свиньи были относительно дешевы: в правление короля Этельстана (924–939 гг.), к примеру, бык стоил 30 пеннигов, корова — 20, свинья — 10, овца — 5 пеннигов[396].
Одной из развитых отраслей животноводства в раннесредневековой Англии, несомненно, было разведение лошадей, которые использовались в военном деле как средство передвижения и для спортивных состязаний. Хороший конь стоил дорого: по меньшей мере в четыре раза дороже быка, т. е. 24 шиллинга, или полфунта. Неслучайно, очевидно, и категорическое запрещение вывоза коней за пределы Англии, содержащееся в одном из судебников короля Этельстана[397]. Поэтому в качестве тягловой силы лошадь в англосаксонский период применялась далеко не повсеместно и король Альфред Великий, например, был сильно удивлен, когда норвежский купец и путешественник Ортхере поведал ему о подобном ее использовании у себя на родине[398].
Домашняя птица в англосаксонский период была представлена главным образом курами, утками и гусями[399].
Для охраны всей этой живности существовали прирученные, но не домашние собаки: случаи их нападения на людей со смертельным исходом были настолько часты, что составители судебников были вынуждены включать в них специальные титулы, карающие владельцев таких собак[400].
Из аграрных промыслов англосаксов наибольшее хозяйственно-экономическое значение имели, скорее всего, производство спиртного, бортничество и рыболовство. Англосаксы знали весьма разнообразные спиртные напитки: эль, пиво, вино и мед. Наиболее дорогим был мед — любимый напиток англосаксонской знати, упоминания о котором содержатся во всех героических поэмах. Нередки также были случаи уплаты медом податей[401], не говоря уже о том, что мед являлся единственным заменителем оставшегося неизвестным англосаксам сахара. Соответственно, достаточно высоко было развито бортничество, и законодательство сурово карало похитителей пчелиных семей[402]. Простонародье же довольствовалось сваренным из ячменя пивом или элем, которые тем не менее также могли входить в состав натуральных повинностей[403]. По мере распространения христианства возрастало значение виноделия, развивавшегося в южной Англии[404].
Прибрежное население страны повсеместно активно занималось рыбной ловлей дельфинов, лососей, сельди, а также добычей омаров, крабов, креветок и других даров моря. Ведение рыболовецкого хозяйства, однако, было занятием достаточно дорогим: суда стоили недешево[405], хотя спрос на морепродукты в связи с многочисленными постами, установленными Церковью, был постоянно велик. Важное пищевое значение имело, безусловно, речное и озерное рыболовство.
По мере развития производительных сил в сельском хозяйстве в X — начале XI столетия аграрные промыслы постепенно выделяются в самостоятельные занятия, во всяком случае в хозяйствах феодализирующейся знати. В грамотах начинают встречаться упоминания пивоварен; как отдельные промыслы существуют сыроварение и маслоделие[406]. Однако и в это время общество англосаксов продолжало оставаться преимущественно земледельческим. В «Беседе» аббата Элфрика изображается спор представителей различных профессиональных занятий, и «мудрец» — школьный учитель, отвечая на вопрос о том, какое из занятий он считает лучшим, называет труд пахаря, заключая свою речь словами: «Пусть каждый помогает другому своим ремеслом и всегда пребывает в согласии с пахарем, который нас кормит»[407].
Это не означает, конечно, что в англосаксонский период на территории Англии вовсе отсутствовали города[408]. Напротив, данные лингвистики свидетельствуют о том, что в древнеанглийском языке существовало по меньшей мере три слова, обозначавших нечто иное, чем поселение сельского типа.
Во-первых, это «бург» (byrig, burh), с основным значением «укрепленное место». Первоначально это слово, используемое в качестве суффикса, могло означать также кельтские городища, встретившиеся англосаксам в Британии, или защитные сооружения (вал, ров), отделявшие владения одного лица от земель другого[409]. Законы Альфреда, к примеру, устанавливающие специальные штрафы за нарушение границ этих сооружений, называют такое преступление «вторжением в бург» (burhbryce). Из «Правды Альфреда» явствует также, что бург обычно являлся резиденцией короля, епископа или представителей знати[410]. Под 754 г. в «Англосаксонской хронике» бургом названа церковная столица Англии — город Кентербери. В дальнейшем «Хроника» неизменно именует «бургами» те крепостные сооружения, которые строились Альфредом Великим и его преемниками для отражения набегов викингов или борьбы с другими врагами Уэссекса[411].
Во-вторых, это слово «порт» (port), с основным значением «морская гавань», но одновременно обозначавшее такое селение, которое служило рынком и иногда обладало правом чеканки монеты[412]. В связи с этим можно заметить, что англосаксонские города, имеющие в своем названии этот элемент, совсем не обязательно должны были быть расположены на морском побережье: так, в одной из грамот, относящейся к 839 г., «портом» назван Кентербери[413]. Интересно, что примерно к X столетию первое и второе обозначения городского поселения становятся практически эквивалентными, но крепости по-прежнему продолжают называться только «бургами»[414].
Наконец, из латинского castra образовался англосаксонский термин (ceaster), обычно использовавшийся как составная часть названий тех мест, которые были хорошо известны как города еще в римскую эпоху (Глостер, Лестер, Честер и т. д.)[415]. Существование этого термина не предполагает, однако, непосредственной преемственности городской жизни в таком месте, равно как и исключительного его применения для обозначения городов, сохранившихся от римской эпохи. В самом деле, многие поселения в северной Англии и юго-восточной Шотландии, имеющие в своем названии этот латинский элемент, не обнаруживают никакой связи с римлянами[416].
То, что завоеватели — англосаксы в момент появления на Британских островах не были знакомы с городской цивилизацией, вполне очевидно и не требует особых доказательств. С другой стороны, германцы начали расселение в стране, где пульс городской жизни бился достаточно интенсивно уже во II–III вв. Но города Римской Британии, построенные в соответствии с канонами античной архитектуры и планировки, никогда не становились торгово-ремесленными, экономическими центрами, оставаясь в первую очередь военно-стратегическими форпостами и административно-политическими резиденциями. Даже самые процветающие из них в очень большой степени зависели от своей сельскохозяйственной округи в отношении поставок как продовольствия, так и ремесленных изделий[417]. Англосаксонское завоевание само по себе не привело к полному исчезновению римского города и самих традиций городской жизни, хотя любым археологическим свидетельствам этого, видимо, навсегда суждено оставаться не более чем гипотезами, поскольку они не могут быть поставлены в однозначный контекст с письменными источниками начала V — конца VI столетий, фрагментарными и противоречивыми. В лучшем случае мы можем говорить о продолжении заселения некоторых бывших римских муниципиев и в это время, примером чего является изученный Г. Финбергом Уитингтон[418]. Однако после завоевания позднеримские городские поселения не только сильно сокращаются в размерах и частично аграризируются, но и совершенно теряют даже те свои немногочисленные экономические характеристики, которыми они обладали. За исключением нескольких наиболее крупных и удобно расположенных на торговых путях типа Лондона и Йорка, они в большинстве своем превращаются в населенные пункты, которые либо вообще ничем не отличались от деревни по своей хозяйственно-экономической сущности, либо сохраняли лишь внешние отличия по сравнению с аграрными поселениями (стены, остатки былой планировки и застройки и т. п.)[419]. Многие из них все же играли заметную роль в политической и духовной жизни, особенно в процессе христианизации. Миссионерская и иная религиозно-церковная деятельность в VII–VIII вв. концентрировалась именно в старых римских городских центрах: Кентербери, Рочестер, Лондон, Винчестер и Йорк имели епископские кафедры уже в VII столетии, а полузаброшенные римские форты на восточном побережье были местами повышенной активности проповедников[420]. Видимо, влияние Церкви, особенно потребность в неких опорных пунктах для организационного оформления ее внутренней структуры, действительно было весьма мощным стимулирующим фактором сохранения урбанистических традиций в ранний англосаксонский период.
Что касается городов как центров ремесленной деятельности и торгового обмена по преимуществу, то их возникновение относится к X — началу XI столетия[421]. Хотя внешний вид этих городских поселений и их топография нам известны еще недостаточно, они, вероятно, были довольно различны. Так, один из немногих к настоящему времени хорошо раскопанных городов — Тетфорд представлял собой вытянутое на полтора километра вдоль дороги шириной до шести метров селение; дома — овальной и прямоугольной формы, изредка двухэтажные, сплошь деревянные — кучно лепились друг к другу, образуя отдельные группы строений. Раскопки же в Лидфорде (графство Девоншир) выявили наличие единого плана застройки, во всяком случае внутри крепостной стены, где одно домохозяйство отделялось от другого ровиками и оградой[422].
Судить о населенности городов в Англии VI–XI вв. мы можем только по косвенным данным. Единственный источник, содержащий более или менее полную информацию, — это «Книга Страшного Суда», составленная в 1086 г. В ней помимо прочего содержится перечень облагаемых податями и службами земельных владений каждого английского города, дающий возможность хотя бы приблизительно оценить численность его населения. Используя эти статистические выкладки, исследователи подсчитали, например, что в середине XI столетия население Йорка составляло примерно 8 тысяч человек[423]. Согласно тем же подсчетам, в Винчестере жило в это время от 6 до 8 тысяч человек, и он был третьим по величине городом Англии после Лондона, имевшего по крайней мере 25-тысячное население, и Йорка. Сравнительно с перечисленными остальные городские центры англосаксонской эпохи были невелики: Кентербери — около 2,5 тысяч, Колчестер, Сэндвич и Хантингтон — около или чуть более двух, Кембридж, Саутгемптон, Ипсвич, Шрусбери — от тысячи до полутора. Крупным городом был и Норич, насчитывавший примерно 5 тысяч жителей[424].
Несмотря на то, что вопрос о хозяйственно-экономической природе англосаксонского города чрезвычайно сложен и однозначного ответа пока, видимо, не имеет, к концу раннего средневековья город, без сомнения, все больше становился центром ремесла, торговли и денежного обращения. И если в VII–IX столетиях главной его производственной функцией был торговый обмен, то к X–XI вв. на это место постепенно выдвигается ремесленная деятельность. Об этом со всей определенностью свидетельствует интереснейший письменный памятник ранней англо-нормандской эпохи — так называемая «Уинтонская Книга Страшного Суда». Она представляет собой своеобразную перепись, осуществленную в царствование Генриха I (1100–1135 гг.) с целью выяснить уровень налогообложения горожан Винчестера во времена правления Эдуарда Исповедника. Упоминаемые в этом документе названия улиц — Матросов, Щитников, Оловянщиков, Сапожников, Мясников и даже Золотая — позволяют не только говорить о глубокой специализации ремесел, которыми владели его жители, но и о том, что ремесленное производство уже вполне выделилось в важнейшую отрасль городской экономики[425].
Высокая степень отделения ремесла от сельского хозяйства была результатом промышленной эволюции предшествующих столетий, когда она происходила главным образом в рамках домашних крестьянских промыслов. Мы уже имели возможность заметить, что общество англосаксов было прежде всего обществом аграрным и потому требовало для своего нормального функционирования многочисленных и разнообразных орудий труда и инструментов, связанных с развитием земледелия и скотоводства. Не следует думать, однако, что в раннюю англосаксонскую эпоху все ремесленные занятия были ориентированы лишь на обслуживание аграрного производства или что они были полностью подчинены интересам натурального хозяйства. Наряду с промыслами, связанными с переработкой сельскохозяйственных продуктов, уже очень рано получают распространение и такие виды ремесла, которые впоследствии сконцентрируются главным образом в городах.
Недра Англии были богаты металлами (медь, железо, свинец, серебро)[426], и одной из основных отраслей промышленного производства англосаксов, которая, впрочем, развивалась в стране с древнейших времен, являлась добыча полезных ископаемых. К сожалению, состояние источников не позволяет нам сколько-нибудь точно оценить ее масштабы, но ясно, что железо, например, добывалось в значительных количествах еще в римскую эпоху, а в течение раннего средневековья разработка его месторождений продолжала оставаться одним из важнейших видов ремесленного производства. Об использовании свинца в качестве материала для покрытия крыши и стен известно из сообщения Беды Почтенного, и есть основания полагать, что его добыча была весьма значительной уже в первой половине IX в.[427] В это же время впервые упоминаются оловянные рудники в графстве Дербишир; добываемое олово использовалось в кровельных работах (в правление короля Уэссекса Этельвульфа (839–858 гг.) английским оловом была покрыта церковь аббатства Феррье в Северной Франции), а также шло на изготовление весовых гирек и некоторых инструментов. Из оловянной руды получали низкокачественное серебро, частично применявшееся в монетном деле[428].
Из других горнорудных производств следует отметить добычу строительного камня, широко распространенную уже в начале VII столетия в связи с началом массового церковного строительства, хотя зачастую при возведении христианских храмов активно использовались остатки римских сооружений. Каменные карьеры существовали практически повсеместно, а, например, карьер в Уоттоне (графство Ноттингемшир) специализировался, кроме того, на производстве мельничных жерновов[429].
Одним из важнейших продуктов, обойтись без которого было попросту невозможно, была соль, добываемая в прибрежных районах методом выпаривания или внутри страны на месторождениях природного галита. Автор «Истории бриттов» Ненний, перечисляя в 825 г. «семь чудес Британии», упоминает в качестве одного из них соляные разработки в Дройтвиче[430].
Наиболее развитыми видами промышленного производства, которые весьма рано начали превращаться в высокоспециализированные ремесла, в раннесредневековой Англии были металлургия и металлообработка, известные на Британских островах с незапамятных времен. Их центрами стали в первую очередь северные графства — Линкольншир, Йоркшир, Нортгемптоншир — обеспеченные кроме металла значительными запасами древесного угля[431], а металлургии и кузнечного дела — города Глостер и Херефорд (в Глостере железными изделиями даже уплачивалась часть податей)[432]. Кузнецы вообще были у англосаксов в большом почете: еще в конце VII в. законы уэссекского короля Инэ разрешают каждому нобилю при переезде в другую местность непременно брать с собой своего кузнеца[433]. А в начале XI столетия один из персонажей уже цитировавшейся «Беседы» аббата Элфрика, кузнец, прямо утверждает, что без его труда земледельцы не имели бы ни плуга, ни лопаты, рыболов — своей снасти, пряха — своей иглы[434].
К числу наиболее распространенных ремесленных отраслей относилось и ткачество, которым занимались повсеместно как сельские жители, так и ткачи-профессионалы. Англосаксонские шерстяные ткани отличались высоким качеством и находили хороший сбыт не только внутри страны, но и за рубежом. Такие факты, как просьба Карла Великого, обращенная к королю Мерсии Оффе, о торговле во Франкском государстве плащами строго установленного размера и фасона, или популярность англосаксонских вышивок в Риме[435], не только позволяют говорить о высоком уровне этого ремесла, достигнутом в Англии, но и уверенно предполагать наличие внутренней его дифференциации. В центрах шерстяного производства, очевидно, существовали отдельные ремесленные специальности чесальщиков, прядильщиков, собственно ткачей и красильщиков, которые, в свою очередь, разделялись на более мелкие технологические операции[436].
Самой массовой отраслью ремесла в раннесредневековой Англии было гончарное дело. Практика изготовления керамических изделий в наибольшей степени известна нам по археологическим материалам Восточной Англии, которые дают отчетливое представление о постепенной эволюции, совершавшейся в течение VII столетия, от грубой лепной керамики к типичным образцам посуды, сделанной на гончарном круге. В поздний англосаксонский период наиболее важными центрами ее производства, несколько отличающимися своими местными особенностями, становятся Ипсвич, Стамфорд, Линкольн и Йорк[437].
Одним из самых спорных вопросов истории англосаксонского ремесла являются формы его организации. Вполне очевидно, что основная масса ремесленных изделий производилась для собственного потребления в рамках домашних промыслов. Что касается городского ремесла, то никаких свидетельств существования в нем корпораций ремесленников, сходных по типу с позднейшими цехами, источники англосаксонской эпохи не сохранили. В некоторых раннесредневековых английских городах (Кентербери, Дувр, Винчестер, Кембридж) существовали некие объединения жителей, которые назывались гильдиями (gild), но они носили весьма неопределенный, и уж во всяком случае не производственный характер. Судя по всему, эти гильдии представляли собой преимущественно своеобразные «братства взаимопомощи», создававшиеся для защиты своих членов в быстро меняющихся социальных условиях. Их члены давали взаимную клятву оказывать друг другу всемерную помощь и поддержку (вплоть до кровной мести за убитого «брата») и до известной степени гильдии, таким образом, заменяли уже распавшиеся родоплеменные связи и еще не вполне сложившиеся связи феодальные. Костяк «гильдий» составляли представители светской и духовной знати, а также королевские служащие, но отнюдь не ремесленники[438].
Тем не менее к рубежу X–XI вв. ремесленное производство у англосаксов уже отчетливо выделяется в самостоятельную отрасль хозяйства: сам термин «ремесло» (сrаeft) начинает прилагаться к тем занятиям и промыслам, которые отличаются от всех видов сельскохозяйственного производства. Последние по-прежнему именуются просто «работой» (weorc)[439]. В «Беседе» Элфрика названо по крайней мере четырнадцать представителей различного рода ремесел и промыслов[440], причем каждый из них выступает не столько сам по себе, сколько обобщенным образом данного вида ремесленной деятельности, который, в свою очередь, разделяется на ряд отдельных специальностей. Все это свидетельствует о том, что к концу англосаксонского периода ремесло превращается из подсобного занятия при аграрном производстве в самостоятельную и дифференцированную отрасль экономики, имевшую тенденцию к отделению от сельского хозяйства и концентрации в городских поселениях.
Общий натуральный характер хозяйственно-экономического строя англосаксов отнюдь не означал полного отсутствия у них торгового обмена. Но, как и повсюду в раннесредневековой Европе, внутренний рынок в Англии начал складываться позднее, чем появилась внешняя торговля. Его формирование было весьма сложным и длительным процессом, который известен нам только в самых общих чертах, поскольку прямые свидетельства письменных источников о внутренней торговле V–XI столетий немногочисленны и бедны полезной информацией.
При всем том уже ранние англосаксонские «Правды» как Кента, так и Уэссекса дают известное представление о характере существующих обменных операций, их особенностях и основных направлениях развития. Так, в судебнике королей Кента Хлотаря и Эдрика (вторая половина VII в.) содержится целый ряд статей, посвященных правилам торговли и регламентирующих пребывание в этом королевстве «иноземных», т. е. некентских купцов. Эти приезжие купцы, как явствует из контекста титула 15, могли быть странствующими торговцами либо с континента, либо из других англосаксонских государств. На местных жителей, предоставлявших им временное жилище, накладывалась ответственность за их поведение, и в случае совершения ими правонарушений хозяин обязан был доставить их в суд или сам отвечал за них[441]. Видимо, внутренние экономические связи в это время были не слишком развиты, так как приезжие купцы не имели в Кенте постоянного пристанища и их права не были четко определены. В том же судебнике мы находим подробное описание доказательства законности торговой сделки в случае предъявления иска, из которого следует, что наиболее важной статьей обмена в рассматриваемый период являлся скот (может быть, еще какое-то движимое имущество). Покупка и продажа должны были производиться в строго определенном месте — только в городе, при этом публично и в присутствии королевского должностного лица, следившего за всем ходом процедуры. При предъявлении иска о том, что скот похищен, вступала в действие тщательно разработанная процедура доказательства правильности покупки, в которой детально расписывались юридические действия сторон[442]. Подобная мелочная регламентация, возможно с несколько меньшей детализацией, была характерна и для раннего Уэссекса[443], что указывает, очевидно, на незначительные еще объемы внутреннего обмена в ранних англосаксонских государствах; если бы дело обстояло иначе, торговые сделки невозможно было бы обставить столь сложными юридическими нормами. Обращает на себя внимание также требование сборника Хлотаря и Эдрика совершать куплю-продажу в строго отведенных местах, прежде всего в Лондоне[444], что позволяет предположить, что уже в VII столетии, во всяком случае для жителей Кента, он играл роль важного рыночного центра. Такое предположение подтверждается указанием Беды Почтенного на то, что в первой трети VIII в. Лондон являлся главным городом восточных саксов и «рынком для многих народов, прибывающих сюда по суше и по морю»[445]. Среди этих «прибывающих», надо думать, были не только купцы из Европы, но и жители самой Англии, приезжавшие в Лондон из других англосаксонских королевств. Об этом вполне определенно свидетельствует ряд грамот королей Мерсии и Кента, датируемых 30–40 гг. VIII столетия, которые предоставляют освобождение от пошлин и других королевских податей кораблям (в основном принадлежащим различным монастырям), заходящим в лондонский порт[446]. Это лишний раз говорит не только о значении Лондона как торгового порта и рынка, но и о начале развития внутренней торговли. Кроме Лондона важное торговое значение в ранний англосаксонский период имели такие рыночные города и местечки, как Фордвич (неподалеку от Кентербери), Хэмвич (на южном побережье Англии), Дорчестер в Уэссексе, Дройтвич в Мерсии и др.[447]
Вторжения скандинавов, продолжавшиеся с перерывами с конца VIII по начало XI в., нанесли сильный удар как по внешней, так и по внутренней торговле Англии, хотя, конечно, не смогли прекратить их развития. Более того, есть основания полагать, что внутренние связи при всех бедствиях и разорениях, чинимых датчанами и норвежцами, и даже захвате ими значительной части английской территории продолжали расти. В правление Альфреда Великого известная стабилизация положения создала благоприятные условия для торгового обмена, о чем, в частности, свидетельствует включенная в его судебник специальная статья, называемая «Установлением о купцах» (Eac is сиреmonnum gereht)[448]. Видимо, к этому времени прослойка торговцев заняла вполне почетное место в англосаксонском обществе, а сама торговля в какой-то мере уже отделилась от других видов хозяйственной деятельности.
К началу X в. относится широкое распространение в Англии названий городов, в состав которых входил уже упоминавшийся элемент «порт». Как отмечалось, этим термином англосаксы обозначали не только собственно приморские гавани, но и городские поселения внутри страны, которые играли роль рыночных мест. И в это время государственная власть продолжала надзирать за законностью торговых сделок, требуя их совершения в присутствии королевских официальных лиц в строго отведенных местах (обычно таким местом и было поселение, обозначаемое как «порт»)[449]. Ограничение торговли «портом» и утверждение операций купли-продажи королевскими чиновниками, несомненно, имели и фискальное значение. По мере того как внутренние торговые связи приобретали все более постоянный и систематический характер, королевская власть становилась особенно заинтересованной в их четкой регламентации, которая обеспечивала бы регулярный и полный сбор пошлин в ее пользу. Большая распространенность и расширение объемов внутренней торговли в X столетии обусловили, однако, то обстоятельство, что в законодательстве этого времени мы встречаем уже некоторые отступления от прежних жестких правил. Например, так называемым «II законом Этельстана» не только разрешалось продавать товар стоимостью менее 20 пеннигов вне «порта», но и свидетельствование сделки вручалось, помимо королевских чиновников, «другим заслуживающим доверия лицам»[450]. В связи с этим можно говорить и о некотором изменении самого характера внутренней торговли, в которую, по-видимому, вовлекались предметы бытового обихода, имевшие относительно невысокую ценность. Бесспорно также расширение круга людей, так или иначе связанных с рынком.
В первой же половине XI в. все предшествующие ограничения окончательно уходят в прошлое, что было следствием приспособления законодательства к потребностям экономического развития. Новые возникали рынки вне «портов», и торговля уже явно не вмещалась в узкие рамки, отведенные для нее судебниками. Рыночные отношения, возникновение и рост товарного производства, хотя и медленно, но все более ощутимо пробивали себе дорогу в англосаксонском обществе. Помимо крупных городских центров в этот период в Англии во множестве возникают небольшие местные рыночные местечки, в которых осуществлялся оживленный обмен товарами повседневного спроса. К этому же времени относятся и первые упоминания о развитии ярмарочной торговли. Ярмарки происходили обычно через значительные промежутки времени (чаще всего раз в год) и привлекали покупателей и продавцов не только из ближайших местностей, но и из отдаленных частей страны, а то и из других стран. Наибольшую известность к концу англосаксонского периода приобретает ярмарка в Стоу близ Линкольна[451].
Еще одним свидетельством расширения внутренней торговли является повышение значения денег и денежного обращения. В принципе, денежное обращение англосаксов ведет свое происхождение от эпохи римского владычества, хотя, по мнению некоторых ученых, еще до появления римлян в Британии обращалась монета местной чеканки[452]. Завоевав Британию, римляне ввели здесь свою монетную систему, которая первоначально сохраняла значение и в ранний англосаксонский период. Наиболее ходовыми вплоть до начала VII столетия были так называемые триенты и тремиссы[453], а также чеканенные по их образцам меровингские монеты из северо-восточной Галлии. Поэтому и самый ранний момент собственно англосаксонской чеканки был прямым продолжением позднеримского и меровингского монетного обращения. Его начало относится ко второй половине VII в., когда в обращение были выпущены так называемые сцепы (sceattes)[454]. Не вдаваясь в нумизматические подробности, можно сказать, что главное, в чем они отличались от предшествующих образцов, был материал изготовления. Сцепы представляли собой мелкую серебряную монету, что означало переход к принципиально иной денежной системе, основанной не на золоте, а на серебре. Очевидно, это было связано с оживлением внутреннего обмена в англосаксонских королевствах, для чего потребовалось платежное средство менее крупного масштаба, чем золото.
До рубежа VII–VIII столетий монетное дело находилось в руках индивидуальных монетчиков и не считалось королевской прерогативой. Однако, видимо, и в это время англосаксонские короли осуществляли определенный контроль за весом и качеством выпускаемых денег, а также облагали монетчиков известной пошлиной в свою пользу[455]. Королевская монета раньше всего в Англии появилась в Кенте: в 775–780 гг. монетный двор в Кентербери начал чеканку новой монеты — серебряного пенни (pennig). Обычно его появление связывают с денежной реформой короля Мерсии Оффы, хотя имя последнего появляется на кентерберийских пенни не ранее конца 80-х гг. VIII в., когда Кент попал под власть Мерсии. Одновременно Оффой же была пущена в обращение значительно более ценная золотая монета, известная как манкуз (mancus), которая использовалась при уплате значительных денежных сумм[456]. Так или иначе, но появление новой монетной системы может служить дополнительным указанием на то, что к рубежу VIII–IX столетий значение товарно-денежных отношений в Англии существенно возросло.
В дальнейшем это значение, несомненно, увеличивалось, что заставило преемников Альфреда Великого неоднократно обращать специальное внимание на практику монетного дела, вводя единую монету для всей страны, причем выпускаемую в строго определенных местах, и объявляя ее чеканку своей монополией[457]. Исключительно суровые уголовные наказания вводятся для фальшивомонетчиков и для лиц, распространяющих подложные деньги (вплоть до смертной казни)[458]. Это было связано не только со стремлением упорядочить денежное обращение и тем самым обеспечить прочность королевских финансов, но и с постоянной необходимостью выплаты дани норманнам. В то же время введение «датских денег», т. е. прямого денежного налога на население, косвенно опять-таки свидетельствует о значительном развитии в стране товарно-денежных отношений и внутренней торговли.