Антарктика

РОЗЫГРЫШ　

Где-то в Средиземном море, на траверсе полыхнувшей ночью темно-багровым заревом Этны, меня, наконец-то разыграли. Так уж полагалось. «Новичок?.. Надо разыграть!» Но я «купился» не сразу. Сказался тут невесть какой, а все же опыт военно-морской службы. «На клотик чай пить» или там «принести ведро компрессии» — такие номера со мной не проходили. Не вышло и с «необитаемым неизвестным островом». Это в Средиземном- то море! Поторопились, братцы! Я откровенно рассмеялся, и тогда мне рассказали трагикомическую историю одного розыгрыша.　

…Промысел заканчивался. Зачастили штормы. Потом, когда погода утихомирилась, обнаружилось полное «бескитье» в этом районе. Люди устали. Моряки слонялись, мрачные от безделья и от перспективы нового перехода в другой район. И вот тогда-то… Видимо, было на то благословение и капитан-директора. Потому что не как- нибудь, а по судовой трансляции объявили: «Внимание! Внимание! Вчера китобойное судно «Безупречный-32» обнаружило (следовали долгота и широта) неизвестный географической науке, не нанесенный на карты остров. По просьбе Академии наук СССР на остров необходимо высадить группу добровольцев из числа наших моряков, дабы водрузить над островом флаг и, проведя предварительную разведку, дождаться специальной научной экспедиции. Добровольцев просят записываться у старшего помощника капитана! Товарищи китобои! Внесем свой вклад в развитие географической науки!»　

Товарищи китобои заскребли затылки. Оно-то, конечно, внести вклад необходимо было бы, но… Все, глядишь, через неделю-другую домой двинут, а ты, значит, оставайся в Антарктике? Сиди, как пингвин какой, на острове и дожидайся научной экспедиции. А сколько ее ждать придется? Это после семи-то месяцев рейса, когда, казалось, совсем немного — и родной маяк увидишь! Есть над чем задуматься! Но — великодушен и самоотвержен моряк-китобой.　

К вечеру в старпомовском списке значилось что-то около полусотни добровольцев. Все новички почти.　

Закипела подготовка к высадке. Чего только не придумали! И медицинский осмотр, и выдачу шоколада, и получение особых комплектов одежды, и письма родным, и коллективные — в «Комсомольскую правду», и распоряжения-заявления в бухгалтерию по поводу заработанных на промысле денег.　

С каждой новой затеей ряды добровольцев редели. Особенно повыбывало доброхотов на операции, связанной с бухгалтерией. «Это как же понимать?.. Жена теперь в точности всю мою зарплату знать будет?..»　

Однако с десяток энтузиастов осталось в строю и после бухгалтерской диверсии.　

И тогда была взорвана главная бомба. Вновь прогремел по всем судовым динамикам хорошо поставленный голос: «Мы только что приняли по радио новую инструкцию Академии наук. Дабы членам экспедиции не занести на необитаемый остров опасных микробов, всем участникам высадки необходимо поставить клизму из морской воды!»　

Еще семерых энтузиастов как ветром сдуло.　

Трое — новички все — решили пострадать ради науки до конца…　

Или вот тоже как-то прозвучало объявление: «Преподавателю физики товарищу Санькову получить на баке у боцмана спасательный инвентарь! Повторяю…»　

Можно было и не повторять. Невысокий, щуплый на вид преподаватель вечерней плавучей школы Сергей Сергеевич Саньков выронил от неожиданности сигарету, тут же испуганно поднял ее и торопливо бросил в красную кадушку с водой — предмет любовных забот пожарного помощника.　

— Это… почему же только мне? — помаргивая густыми, как у девушки, ресницами, спросил он директора школы Ивана Аристова.　

— Другие, стало быть, уже получили, — притворно зевнув, чтобы скрыть улыбку, ответил коллеге Иван.　

Саньков, пожав плечами, направился на бак…　

Монументально возвышалась над баком, над синевой океанской обтянутая брезентовой робой литая фигура боцмана.　

Саньков нерешительно подошел, вопросительно глянул под кусты боцманских бровей.　

— Товарищ Саньков? — Боцман старался говорить тихо, возможно, ему казалось — проникновенно, но все равно голос его прослушивался и на мостике, и в узких проходах по обеим сторонам спардека, где притаились моряки.　

— Да, да! — поспешил согласиться новичок-преподаватель. — Я Саньков, Сергей Сергеевич.　

— Та-ак… Куда приписаны по шлюпочной тревоге, товарищ Саньков? Помните?　

— А как же! Лодка номер пять. Гребец.　

— Не лодка, а бот, товарищ Саньков. Запомните. Лодочки будете брать на прокат в парке Шевченко. На скумбрийку с вами сходим, живы-здоровы будем, — поучительно рокотал боцман. — А тут, на океанском судне, — бот!　

— Хорошо, бот.　

— Так-то… Значит, запомнили: гребец, бот номер пять. Получите к сему спасательный инвентарь и распишитесь. — Боцман ткнул коричневым узловатым, как старый корень, пальцем в ведомость, прижатую к днищу бочки гайкой.　

Около бочки стояло ведро с темной кашицей, издававшей весьма странный аромат. Рядом покоилась могучая бухта толстого каната. Спасательный инвентарь довершало весло. Боцман его поднял, и тогда я чуть не присвистнул от удивления. Где они отыскали такое длинное — словно с петровской галеры, — до сих пор не знаю!　

С не меньшим удивлением уставился на весло и Саньков.　

— Зачем же мне… такое большое? — робко спросил он.　

— Эх, товарищ преподаватель! — Боцман укоризненно покачал головой. — Об вас же пекусь. Длинное! А ведь как раз из физики нам известно, как большое плечо рычага помогает в работе. На море вы новичок, греблей, по всему видать, не занимались. Вам же легче будет, если что, с длинным-то веслом. Опять же от акул отбиваться…　Акул?　А вы как думали? Плотвишка в океане не водится.　

Саньков вздохнул:　

— Куда ж я с ним денусь? Оно в каюту и по диагонали не уложится.　

— Продумали! — поспешил успокоить Санькова боцман. — Диагональ вам ни к чему. Вы вот что, товарищ преподаватель… Над входом в свою каюту прибейте пару гвоздиков к переборке, Вася вам выдаст.　

Стоявший рядом матрос Василий Синелуков кивнул.　

— Прибейте, значит, — продолжал боцман, — и чуток кверху их загните. Коридор длинный — весло-то и уложится. И в каюте никакого стеснения, и весло всегда под рукой. Чуть тревога — вы на себя жилетик спасательный накинули, весло на плечо и к боту номер пять, согласно аварийному расписанию.　

Саньков слушал боцмана, а сам, примирясь, должно быть, с веслом, косился на ведро с темной кашей, очень напоминавшей загустевшее сливовое повидло.　

Боцман перехватил взгляд Санькова и пояснил!　

— А это вам к веслу смазочный материал.　

— Смазочный?　

— Ну да! Для уменьшения трения. Опять же, чтоб ржавчина не съела.　

— Так весло ж деревянное!　А уключина? — сразу нашелся боцман. — Вы уж со мной не спорьте, товарищ преподаватель. Вторые вставные зубы на море проедаю. Сами потом, не дай бог случись чего, спасибо мне скажете. Опять же запах! В каюте от него, может, и не парикмахерская приснится, зато акулы его вовсе не терпят!　

— Я думаю! — печально согласился Саньков.　

— А тут вам и конец про запас.　Конец?　Ну да! Буксир, значит… — Боцман хлопнул рукавицей по бухте каната. — Допустим, встретило ваш бот судно, хочет взять на буксир, да жалко ихнему боцману, капиталистическому, свой канат на буксировке перетирать. А вы ему в мегафон: «Пардон, мистер или там мусье, а только мы при своем буксире». И тут же кажете ему цельную бухту. Не беспокойтесь, мол, в расход не введем. Совсем другой разговор пойдет. Опять же, если скажем, выпали вы из бота…　

— Ладно! — отрешенно махнул рукой Саньков. — Только не донести мне, пожалуй…　

— Продумано! — Боцман предостерегающе вскинул ладонь. — Товарищ Синелуков, — повернулся он к матросу. — Поможете товарищу преподавателю доставить спасательный инвентарь!　

Синелуков поспешно нагнулся и, крякнув, взвалил себе на плечо бухту каната.　

— А вы мне, пожалуйста, подпись учините! — Боцман скинул с ведомости гайку.　

Так они и шествовали с бака на корму, где находились каюты преподавателей: впереди — Вася Синелуков, сгибаясь под тяжестью каната, за ним — Саньков с галерным веслом на плече и ведром «смазочного материала» в руке. Замыкал странную процессию оживший монумент боцмана.　

То ли кто-то не удержался от смеха, то ли разглядел Саньков улыбки в глазах матросов, а только закралось в его неморяцкую душу сомнение. У трапа, ведущего в глубину спардека, был установлен телефон. Около него- то и запнулся Саньков. Прислонив к переборке весло, набрал номер каюты старпома.　

— Алексей Савельевич, вот тут боцман…　

Старший помощник капитана был в то утро не в духе и, оборвав объяснения Санькова, потребовал боцмана.　

— Тебе что, боцман, делать нечего? — услышал Саньков в телефоне голос старпома. Услышал и поспешил в каюту налегке, бросив на полпути персональный инвентарь и притихшего у телефона боцмана.　

А я никак не «покупался»! Почти месяц. Однако…　

В самую теплынь умудрился простудиться. Еще накануне крепился, хотя и одолевал с утра раздирающий грудь кашель, а ночью снились сны, явно попахивающие абстрактным искусством — для меня верный признак повышенной температуры. Наш милый доктор Николай Иванович Калиниченко выдал мне биомицин и заставил глотать по две таблетки. Ох уж этот Николай Иванович!..　

Я очень стыдился своего простудного заболевания, пока мог, скрывал его от окружающих. Боялся, как бы не сказали: «Вот морячка бог послал!» Но вскоре выяснилось, что это типичное морское явление. У многих китобоев — катар верхних дыхательных путей. И началась эта невеселая кампания с самого капитан-директора. Оказывается — так каждый рейс. Мы довольно быстро втягиваемся в теплый климатический пояс, все рвутся к холодной водице, обожают сквозняки, которых на корабле предостаточно. В общем — доктор спокоен. Меньше, говорит, будете «грехать» после тропиков.　

Убедившись в морской типичности своего катара и потому, наверное, быстро почувствовав себя лучше, я сразу приободрился, стал усиленно ухаживать за своим соседом по каюте, радиотехником Дмитрием Дмитриевичем Кузнецовым. С легкой руки «вольных сынов эфира» радистов вся флотилия звала его Дим Димычем, и я, разумеется, не преминул быстро усвоить этот сокращенный вариант. Катар Дим Димыча протекал более болезненно, и доктор зашел к нам в каюту, чтобы вкатить моему соседушке укол. «На всякий случай», — как пояснил доктор. А я «на всякий случай» признался Николаю Ивановичу, что в детстве собирался да так и не вырезал гланды. Доктор неожиданно обрадовался, хлопнул меня по плечу: «Молодец! Пошли…»　

Я послушно спустился вслед за Николаем Ивановичем по трапу, но все же на повороте в коридор санчасти решил уточнить:　

— Куда пошли-то?　

— Пошли — вырежем, — невозмутимо, словно предлагая кружку пива, пояснил Николай Иванович.　

Обиженно потирая чуть побаливающее горло, я вернулся в каюту.　

— Ничего, Михалыч, — ответил Дим Димыч, выслушав мой удрученный рассказ о хирургической агрессии доктора. — Ничего… Николай Иванович оставил мне тут одну настоечку… Вот начнем с тобой понемножечку принимать, и будет морской порядок… — С этими добрыми словами Дим Димыч уснул.　

Доболеть ему не дали. Еще до подъема прибежал дежурный радист и поднял Дим Димыча тревожным сообщением о том, что «скис передатчик».　

Дим Димыча не было до самого обеда. А мне — то ли выпуск второго номера газеты так вдохновил, то ли организм выздоравливающего взыграл — очень уж захотелось перед обедом промочить горло. Тут-то я и вспомнил, как Дим Димыч, засыпая, бормотал про какую-то настоечку. Сунулся в рундучок — действительно, стоит с полбутылки темновато-коричневой жидкости. Вытащил облитую липким стеарином пробку, понюхал… Она! Настойка… Хожу, потираю руки. Вот, мол, сейчас Дим Димыч придет — мы перед обедом и… Однако посудой в кают-комлании уже гремят, а соседа моего нет и нет. Есть хочется — впору ремень грызи!.. Ладно, думаю, налью себе немного — Дим Димыч не обидится. Так и сделал. Выпил — дух перехватило: крепкая! Но ароматная! На «Охотничью» смахивает… Отдышался и наверх — обедать. С удовольствием, надо сказать, покушал. Как по заказу, ухой в этот день нас потчевали.　

Возвратился в каюту, сижу, покуриваю, прикидываю в уме очередной номер «Советского китобоя». Входит Дим Димыч, бледный, измученный.　

— А вот и я, — говорит он, устало улыбаясь. — Там конденсатор пробило. Пришлось повозиться…　

— Дим Димыч, — виновато перебиваю я соседа, — надеюсь, не обидишься: я тебя не дождался и перед обедом пропустил полстаканчика твоей настоечки.　Какой настоечки? — Дим Димыч побледнел еще больше.　А той… в рундучке.　

Дим Димыч так и сел на палубу. А у меня сердце екнуло. Не иначе, думаю, проглотил я какой-нибудь технический препарат и теперь мне обязательно карачун будет. Но нет… «Настоечка» оказалась ничем иным, как 96-градусным спиртовым раствором женьшеня. Доктор дал Дим Димычу полбутылки на весь рейс, из расчета шесть капель на стакан воды. Та порция, что я, чуть поморщившись, пропустил перед обедом, предназначалась на три месяца систематического приема.　

— Что ж теперь будет со мной, Дим Димыч? — не на шутку струхнув, задал я своему соседушке погубивший меня вопрос.　

— А я знаю?.. Надо, пожалуй, доктора спросить. — Дим Димыч вышел из каюты и минуты через три вернулся в сопровождении доктора.　

— Знаете, Николай…　

— Все знаю, дорогой! — спокойно, но, мне показалось, несколько зловеще перебивает меня доктор. — Главное для вас сейчас — спокойствие… — Николай Иванович усаживается против меня, смотрит мне в глаза с трагической сосредоточенностью. — Когда выпили?　

— Да минут двадцать назад.　Хм! — Николай Иванович поднимает перед моим носом указательный палец… — Так… Смотрите мне на палец… Хорошо! Следите за ним… — Доктор медленно уводит палец влево, затем вправо. Опять многозначи, тельно хмыкает и вдруг спрашивает: — Кто написал «Пиковую даму»?　

— Чайковский…　А повесть?　Пуш… Что вы из меня идиота делаете?　

— Спокойно, дорогой, спокойно… Видите, у вас уже повышенная возбудимость…　

Наконец, чуть подавив вздох, он поднимается.　

— Так… Будем надеяться, что все обойдется. Но в кают-компанию вы не поднимайтесь. Ужин вам принесут в каюту.　

— Это почему?　

— Так надо, дорогой!.. Видите, вы излишне возбуждаетесь… Вы же мужчина! Должны знать о некоторых свойствах женьшеня… Где гарантия, что после такой лошадиной дозы…　

— Вы с ума сошли! Да у меня и в мыслях нет!..　

— Успокойтесь! — строго перебил меня Николай Иванович. — «В мыслях нет!..» Сейчас, может быть, и нет. Но в том-то и беда, что женьшень действует внезапно. Скомпрометируете себя в глазах всего командного состава…　

Мне стало мерещиться черт знает что…　

— Правда, Михалыч! На черта тебе такие приключения? — не очень уверенно поддержал доктора Дим Димыч. — Закусишь в каюте и — морской порядок!　

Я сдался. В конце концов, думаю, Николаю Ивановичу лучше знать. Главный. врач флотилии… Кандидат наук!.. Черт меня дернул с этой настойкой!　

Потянулись минуты бессмысленного одиночества. Попытался уснуть — не тут-то было. Неделю молчавший телефон вдруг ожил. Звонили почти все мои знакомые. И у каждого оказывалось неотложное дело, все просили «на минуточку зайти». Согласно докторской инструкции я отвечал разбитым голосом, что неважно себя чувствую и закрыт в Каюте по указанию главврача. Друзья почему-то очень образованно рекомендовали мне лежать и поскорее поправляться. Позвонил и замполит. Сдавленным, как я позже узнал, от смеха голосом он предложил мне перекинуться до ужина в шахматишки.　

— Жаль, что захворали. Ну да, наверное, обойдется!..　

Ровно в восемнадцать Николай Иванович и Дим Димыч торжественно внесли в мою каюту тарелку с макаронами и стакан чая.　

— А что, сегодня… без котлетки? — удивился я.　

— Да котлетка-то была, — вздохнул доктор, — но вам следует воздержаться. Мясо, оно, понимаете ли, усугубляет…　

Я вздохнул и лениво ковырнул вилкой макароны.　

Не знаю, на сколько бы затянулась эта штука, но ее организаторы Николай Иванович Калиниченко и Дим Димыч явно перегнули палку. Дело в том, что они пытались не пустить меня и на киносеанс. Тут уж я действительно пришел в «состояние возбуждения» и, отшвырнув моих мучителей, выскочил из каюты под веселый обстрел лукавых взглядов, увы, слишком многих, посвященных в суть розыгрыша… И надо ж мне было так попасться на удочку! Утешал я себя тем, что «погорел», не в пример многим новичкам, по узкой медицинской, даже скорей фармацевтической, а вовсе не по морской части.