Антарктика

СИНЕЕ НЕБО

Повесть

В белой, забранной кафелем, предоперационной, воздев перед собой, словно священнослужители, руки, стояли три хирурга. К ним медленно приближались медсестры, держа на корнцангах операционные халаты.

Галя подавала халат крайнему справа хирургу Андрею Вихрову.

За ним одевалась высокая женщина в очках — Светлова, директор научно-исследовательского института глазных болезней.

Третий хирург был добродушный, кажется, с несходящей с лица улыбкой, толстяк Степа Зацепин.

Галя помогала одеваться Андрею, а поглядывала на Степана. От этого халат приближался к хирургу с перекосом — Андрей не сразу попал рукой в рукав.

— Куда ты смотришь? — прозвучало слишком громко.

Девушка вздрогнула. И все посмотрели в их сторону.

Андрей сам устыдился резкости. Быстро оделся и обработал руки первым. Галя понуро пошла за ним.

Степан ободряюще подмигнул ей. И тогда Галя улыбнулась.

— Что это с Андреем? — спросила Светлова.

Прежде чем ответить, Степан оглянулся — убедился, что Андрей уже не услышит.

— Только вам! — Степан поднял зеленый палец. — Рождается новая идея. Точнее — уже родилась. Совершенно потрясающая!

— У предыдущей, — Светлова повернулась, помогая сестре, — была, кажется, та же характеристика?

— Что поделаешь — век экспоненты! Поток информации растет в геометрической прогрессии. То, что вчера было гениально, — сегодня смешно.

— Печально, — Светлова пошла в операционную.

Через полчаса Андрей вышел из операционной.

Чувствовалось — чем-то расстроен. Резко скинул перчатки, сразу закурил, хотя один вид белой предоперационной, а потом и безупречно чистого, словно только протертого влажной тряпкой, коридора, пестревшего через равномерные промежутки четкими белыми прямоугольниками дверей, подчеркивал явную неуместность курения даже для раздосадованного хирурга. Впрочем, Андрей довольно быстро оказался на лестничной площадке, где уже покуривали, дружно толпясь у одинокой урны, ходячие больные, лихо, — сказывалась привычка к морским трапам, — отстучал каблуками по широкому пролету лестницы и резко толкнул тяжелую дверь главного корпуса.

Теперь он шел по широкой аллее к воротам клиники. Кажется, он и не заметил двух машин, стоявших у самого входа. Одна, приземистая, иностранной марки, блестела зеркалом полировки.

Вдоль всей аллеи серели пижамки больных, белели уплотненные повязки — у кого на одном, а у многих и на обоих глазах… На звук шагов Андрея больные оборачивались, провожали его незрячими взглядами. Не дойдя до широко распахнутых, узорчатого литья, ворот, Андрей вдруг остановился. Отшвырнул сигарету, повернул назад. Но тут его окликнули:

— Андрей!

В негустой тени акации сидел на скамейке аккуратный старик: тщательно причесанные волосы, домашняя пижама и дорогие черные очки.

— Здравствуйте, Федор Федорович.

— Видел, кого тебе привезли? — Гуцульской тростью Федор Федорович ткнул в сторону стоявших у подъезда машин.

— А-а! — Андрей махнул рукой, даже не оглянулся. — Везут и везут.

— Лорда аглицкого! — Федор Федорович вскинул трость жестом заправского мажордома. — Сэр Френсис Анабел Рамсей!

Андрей все же смотрел из-под руки на машины.

— Уже познакомились?

— Пока только провел разведку. Диковинный пациент, а?

— Больной. Этого титула для врача достаточно.

— Ну, не скажи!.. Все-таки интересно. Как же ты с ним объясняться будешь? Английский, небось, забыл, да и учил плохо…

— В иль ком, сэр Рамсей, енд лонг лив писс![1] — Андрей негромко рассмеялся. — Ничего я, Федор Федорович, не забыл, все, что надо, выучил. — Улыбка на лице Андрея стала грустной. — Вот только не могу докопаться до самой малости: как людям свет возвращать?

— Андрей Плато-оныч! — На третьем этаже в черном проеме окна белел халат медсестры Гали.

— Извините, Федор Федорович! Я, наверно, пойду. Нину сегодня оперировал.

Федор Федорович сразу встрепенулся.

— Ну, и…

— Да пока рано праздновать… Но есть надежда.

— Ты с ней поласковей, поласковей! — Федор Федорович коснулся тростью рукава Андрея.

— Хорошо. — Андрей улыбнулся и, чуть тронув рукой седину Федора Федоровича, быстро пошел к главному корпусу.

В лаборатории, небольшой и тесной от громоздкой аппаратуры, лежала на подвижных носилках девушка. Из-под белых слоев повязки выступали смугловатые скулы. Рот нежный, совсем детские губы удерживали слабую улыбку. Склонившись над больной, Галя закрепила повязку.

Андрей спросил с порога:

— Как настроение, Нина?

— И не шибко больно. Вроде только щокотно было. — Нина заметно окала.

— Что за интервью ты со мной затеяла в операционной?

— А! — Губы Нины совсем подчинились улыбке, обнажая крепкие белые зубы. — Я про доктора Сазонова и Тоню.

Галя прыснула смехом. Андрей нахмурился.

— Полюбили ведь они друг дружку… Чего же доктора Сазонова…

— Доктор Сазонов — доктор! А Тоня — его больная. — Строго перебил Андрей. — Так что все эти разговорчики преждевременны. Существует врачебная этика. Вот поступишь в медйн, дашь клятву Гиппократа…

В лабораторию ворвался Степан. Глаза как в лихорадке.

— Ты мне это нарочно подсунул? — Степан потряс свернутым трубкой журналом.

— Презента эгрота, презента эгрота, — словно про себя пробормотал Андрей.

— «Презента эгрота» означает «в присутствии больного», — вдруг выпалила Нина. — Вот! Все ваши шифры уже знаю.

Андрей тихо рассмеялся:

— Да! Так вот полежишь у нас — глядишь — и новый врач-офтальмолог готов.

— Врач — не врач, а подменить Галю, если что, — запросто!

Галя поджала губы. А Нина вздохнула.

— Что, Андрей Платонович, не помогут мне… ксеноны?

— Успокойся, тебе-то помогут.

— А кому не помогут?.. Федору Федоровичу помогут?

Андрей промолчал.

— Федору Федоровичу мы кое-что поновей предложим! — бодро вставил Степан. — Лазером пощекочем старика.

— Ой! — Нина вздрогнула.

— Если только не обойдут! — Степан снова потряс журналом.

— Все! — Андрей поднял руку ладошкой вверх, словно Нина могла это видеть. — Теперь лежать. Лежать и вспоминать шум тайги.

— Море похоже шумит, — вздохнула Нина.

— Можно море.

С глухим рокотом раздвинулась в стороны стена. На пороге лаборатории выросла дородная нянечка. Носилки с Ниной выехали в коридор.

— Ну, чего ты? — Андрей едва дождался сдвига дверей, потянулся к журналу.

Степан не дал, торопливо раскрыл на закладке. Замелькали строки латинского шрифта.

— Даю сразу перевод!.. Вот!..

«Доктор Бернстайн, Балтимора, — почти без запинки переводил Степан с листа, — высказал предположение о возможности использования луча лазера…» — Степан взглянул на Андрея и заметил, как дрогнуло его лицо. — Представляешь?..

Андрей ничего не ответил, отошел к распахнутому окну. Посмотрел вниз и замер. Нянечка из детского отделения и совсем (так уж казалось с высоты третьего этажа) маленькая женщина вели к воротам мальчика лет шести. Белобрысая головка мальчика на тонкой шее все время вздрагивала, словно он хотел освободиться от какого-то наваждения.

— Ну чего ты демонстрируешь мне свою задумчи-. вость? — продолжал бушевать Степан.

— Кешку увозят, — ответил Андрей.

Степан открыл было рот, но сдержался. Промолчал.

Потом они шли по траве к щербатому пролому в каменной ограде. За проломом синело близкое море.

— Вот такие пирожки, Андрей!.. Доктор Бернстайн высказал предположение!.. Будь уверен — завтра же найдется какой-нибудь велфимен и даст ему кучу долларов.

— Ну, это еще… как повезет доктору Бернстайну!.. А нам бы надо выбить командировку.

— Командировку!.. Ты пойми: идея уже носится в воздухе. Мы ж себе потом не простим!..

Андрей остановился. Они были у самого пролома. Самовольщик-больной, — один глаз под повязкой, — с хода шагнул с той стороны в пролом и, наткнувшись на врачей, стыдливо, как мальчишка, потупился, прошмыгнул мимо. В правой руке болталась небогатая вязка бычков.

Сбегали по склону к берегу буйные кусты, стыла в морской синеве белая клинопись парусов. А по эту сторону ограды стояли серенькими обелисками, ловили невидимое солнце несчастные люди… Андрей оглядывал их и мрачнел.

Степан проследил за взглядом Андрея.

— И они не простят.

Сэр Френсис Анабел Рамсей и Федор Федорович давно забыли про шахматы, хотя, судя по фигурам, партия едва была начата.

— …Да не собираюсь я зачеркивать таланты сэра Веллингтона. — Федор Федорович пристукнул своей тростью. — Неве маунт, олл райт!.. Но согласитесь и вы, что исход Ватерлоо был предрешен именно русским разгромом Наполеона! И, если хотите, разочарованием самих французов, ибо Наполеон забыл, что был вознесен волной революции…

Рамсей поднял руку.

— Мы не говорим политический аспект. Мы смотрим чисто военный сторона.

Андрей кашлянул.

Черные очки Федора Федоровича повернулись к двери.

— О, сэр Рамсей, ваш врач— кандидат медицинских наук Андрей Вихров! Между прочим, бывший мой ученик.

— Очен рад, мистер… Вихоров! — Рамсей попытался встать. Андрей удержал его. — Как это вы врач, а не историк? Такой учитель.

— История не обязательно делает историка, — поспешил с ответом Федор Федорович. — Но причастны к ней все. Утешительная мысль!

— О, иес, иес…

— Как вы себя чувствуете, мистер Рамсей? — Андрей вынул из кармана офтальмоскоп.

— Спасибо… Ваш учитель не дал мне загрустить. Он такой горячий на спор, мне показалось — я уже вижу. Вижу пламя.

— М-да… Пламя — может быть. Фотопсии. Разрешите!

Андрей поправил голову Рамсея, зажег настольную лампу.

— Андрей! Доктор! — Тут же поправился Федор Федорович. — Мне уйти?

Андрей пожал плечами.

— Если можно, доктор… Пусть Теодор Теодорович будет здесь!

— Хорошо. Сидите, пожалуйста, спокойно.

Андрей склонился над глазом Рамсея.

В палату вошел Степан. Встал за спиной Андрея.

Когда Андрей оглянулся, Степан нетерпеливо постучал пальцем по циферблату часов.

Андрей, поправляя свет, глянул на Федора Федоровича, потом посмотрел на напряженный профиль Рамсея. Чем-то старики показались ему похожими друг на друга. Он снова прильнул с офтальмоскопом к глазу Рамсея.

В палату вошла Галя. Андрей недовольно покосился на нее, но Галя потрясла, словно пропуском, испещренным листком бумаги.

— Та-ак!.. — Андрей выпрямился, передал офтальмоскоп Степану.

— Вы меня… еще смотрите, мистер Вихоров?

— Вас осматривает мой коллега доктор Зацепин.

— Очень рад… А вы? Что вы мне можете говорить? «Правдивый свет мне погасила тьма»?

— Ну зачем так мрачно, сэр Рамсей?! — Степан торопливо возвращает Андрею офтальмоскоп. — Э гуд бегинин мейкс — гуд ендин! Как говорят ваши соотечественники — «Хорошее начало предполагает хороший конец»!

Рамсей улыбнулся. И Федор Федорович повеселел.

Андрей сказал жестко:

— Вам надо мобилизовать волю и терпение, мистер Рамсей. Как в бою. Как в дальнем полете. Только тогда мы сможем вам помочь.

Исчезла улыбка с лица Рамсея:

— Каким долгим будет полет?

— Полтора-два месяца.

Степан за рукав халата потащил Андрея из палаты.

— Андрей немного резковат, потому что… — Начал было Федор Федорович.

— Он честен! — закончил за Федора Федоровича Рамсей.

— Больной Рамсей, — Галя решительно шагнула к изголовью лорда. Сэр Френсис Анабел Рамсей вздрогнул при таком обращении, а Федор Федорович отвернулся, скрывая улыбку. — Вам переведены деньги на питание. Предварительно получается по семь рублей. Я должна согласовать с вами меню. — Галя потрясла листком бумаги и, не дожидаясь ответа, стала читать: — Первый завтрак: омлет или яичница из трех яиц, кофе, гренки, масло, фруктовый сок… — Лицо Френсиса Рамсея сохраняло полную невозмутимость. — Второй завтрак: бекон жареный, сметана…

Галя пыталась перевести дыхание, и тогда Рамсей успел сказать:

— Пожалуйста, зачеркивайте.

— Сметану?

— Все.

Галя оторопела.

— Надо так… Первый завтрак — овсяная каша. Кофе… Второй — сауомилк…

— Простокваша!. — перевел Федор Федорович.

— Да, простокваша… Мясо только один раз в неделю.

Галя обиженно поджала губки:

— Мне надо согласовать… Извините. — И вышла из палаты.

Федор Федорович смеялся беззвучно, но Рамсей все же расслышал.

— Почему она так решил? Почему думал — я буду есть обязательно сто кровавых бифштекс?

— Ну, как-то надо потратить ваши деньги? Водку в больничное меню — неудобно.

— Зачем водка?! Пусть тратят лекарства, оплата персонал.

— А вот это как раз бесплатно, мистер Рамсей. Так что вам здорово повезло. Сэкономите кучу денег. Сто кровавых бифштексов! — Федор Федорович рассмеялся. — Не обижайтесь!.. Это ничего не значит. Ибо история знает одного вегетарианца…

— Этого вегетарианца я бомбил так же, как вы, Теодор, — строго перебил Рамсей. — А после ранений сидел ваше Полтаве. Руководил полетами. Шатнфлайтс! Челнок-полете…

Федор Федорович встал:

— Эскюз ми! Извините, мистер Рамсей!

— Меня друзья зовут Френсис! — Рамсей протянул Федору Федоровичу руку.

Только наивность и молодой энтузиазм позволили Андрею и Степану надеяться, что журнал с информацией о поисках доктором Бернстайном новых возможностей лечения глаза потрясет Светлову, заставит директора института немедленно поручить им разработку этой темы. Сама автор многих смелых экспериментов, Светлова давно знала и о Бернстайне, и о том, что лазер все активнее вторгается в медицинскую практику. Более того, задумываясь о перспективах лазера в офтальмологии, Светлова все чаще и чаще вспоминала своего давнего, — еще со школьной скамьи, — Друга, ставшего одним из крупнейших в стране физиков. «Без его помощи, видимо, не обойтись» И только ежедневная перегрузка — операции самых трудных больных, хлопоты, связанные с реконструкцией ряда лабораторий, десятки больших и мелких вопросов, разрешение которых не предусмотришь никакими планами, — откладывала и откладывала написание такого полуделового послания к старому другу. «Да и в Москве ли он сейчас?..» В последнюю их встречу в Берлинском аэропорту друг жаловался: «Все разъезды, разлеты — работать некогда!»

Светлова сама имела в виду именно Андрея Вихрова и Степана Зацепина — молодых, наделенных завидной энергией ученых, — когда прикидывала в уме, кому предложить разработку лазерной хирургии при лечении отслоения сетчатки. Однако ее все больше и больше настораживала убивающая всякую симпатию к молодым кандидатам наук легковесность их суждений, отсутствие упорства в работе. Две, три неудачи — и вчера горевшие энтузиазмом офтальмологи заметно охлаждались, спустя рукава, продолжая «тянуть заданную тему», жадно искали новую, перспективную. Вот так, чтоб открыть и всех изумить сразу. А такое в науке случается не часто. И если приходит, то, как правило, к тем, кто до радости открытия протоптал не одну тропинку, ведущую в никуда…

Перед встречей с парнями Надежде Петровне к тому же изрядно потрепал нервы неутомимый прожектер Евлампиев. Очень посредственный врач вот уже больше года носился с явно бесполезным препаратом, обещая избавить с его помощью человечество чуть ли не от всех болезней. Авантюризм Евлампиева был очевиден Светловой, многим другим крупным специалистам медицины, но не к ним аппелировал автор «препарата века». Письма его достигали самых высоких инстанций, комиссия следовала за комиссией, одно неприятное объяснение за другим.

По всему этому Светлова приняла Андрея и Степана довольно холодно. Подробно рассмотрела ученую записку и сразу нашла в ней слабые, не продуманные авторами места.

Когда же Степан попытался надавить, так сказать, на чувство патриотизма, вкрадчиво заговорил о приоритете, подсунув Светловой злополучный журнал с портретом американского ученого, тут и вовсе худо получилось.

— Доктор Бернстайн! — Светлова хлопнула журналом по столу и поднялась, рывком сняв очки. Поднялись со стульев и Андрей со Степаном. — Потому что доктор Бернстайн не мальчишка, а ученый!.. — Светлова толкнула створки окна и вернулась к столу. — У Бернстайна более пятидесяти известных работ. Признанный метод лечения глаукомы… Ничего удивительного, если на такую рабочую лошадку и поставят!

— Но-о… — рука Степана осторожно потянулась к лежащей рядом с журналом рукописи.

— А мне под что ставить?

Степан отдернул руку.

— Под ваш недолговечный энтузиазм? Было! И не раз!.. Где ваше исследование по вторичной катаракте, Степан Петрович?

Степан развел руками.

— А что с работой по использованию мощных ксенонов? — повернулась Светлова к Андрею.

— Вы же знаете, что работа оказалась бесперспективной!

— В который раз?.. И сколько восторгов было поначалу! И, заметьте, — Светлова постучала дужкой очков по рукописи, — та же аргументация: современно! актуально!.. На базе последних достижений!..

— Все-таки обидно, — Степан печально покачал головой, — если американец нас обскачет.

— Наука — не скачки!.. А уж если и скачки, то с препятствиями. А вас вышибает из седла у первого барьера!

Светлова протянула Степану журнал, Андрею — рукопись.

…Они почти дошли до дверей, когда она вдруг спросила:

— А кто ж будет вести больных доктора Вихрова?

— Я! — обрадовался Степан и раскинул руки. — Ну конечно же, я! Надежда Петровна!

— Прекратите, Степан! — И к Андрею: — Заявление!

На стене комнаты Андрея висел пришпиленный тремя кнопками странный портрет. Почти карикатура на Андрея: утрированно выпячен подбородок, вытаращены глаза. И все-таки чувствуется: руку художника вела доброта. Вот под этим портретом Степан и утрамбовывал коленом небольшой чемодан.

Андрей, закусив губу, торопливо перебирал бумаги на столе.

— О! — Степан настороженно приподнял коротко надписанный конверт, посмотрел сквозь него на свет. — Дыганову С. Н. И никаких тебе титулов!

— Говорят, они в одной школе учились.

— Представляю! — Степан покачал головой. — Представляю, каково теперь в этой школе пацанам. «Из наших стен вышло два академика! А один академик всем академикам…» Нет, Андрей, такое письмо не для чемодана. Чемоданы еще не утратили магического свойства иногда исчезать. Давай карман!

Вместе с письмом Степан попытался сунуть и деньги.

— Ну зачем?!

— Н-не будь кретином!.. Не Третьяковку едешь смотреть! Может, в «Арагви» посидеть придется!

— Ну да!

— А ты как думал? И не смотри волком на людей! Учись быть обаятельным.

Андрей смущенно улыбнулся.

Во-во!.. Можешь и шире — не простудишься. И поменьше трепа! Раз идея носится в воздухе — возможен перехват. Скажешь — нужно минимальное излучение, а зачем… Наше дело, понял?

Степан выглянул в окно.

Под грибком детской площадки вокруг бледного гитариста толпилась дворовая молодежь. В конце двора, под сенью могучего каштана, стояла Галя.

Отошел от окна Степан, нервно потоптался на одном месте.

— На аэродром, извини, не поеду. Завтра две операции.

— Понятно.

— Присели?

Андрей опустился на диван. Степан плюхнулся на стул, уставился на уснувший посреди комнаты тапочек…

После ухода Степана Андрей подошел к подоконнику. Из окна он увидел, как от ствола платана отделилась Галя, пошла навстречу Степану. Потом они оба оглянулись, взмахнули руками. И сразу неуверенно тренькнул звонок в передней.

На площадке стояла смущенная Нина. Сияли ее большие и, это не вызывало сомнений, зрячие глаза.

— Не ждали, Андрей Михайлович?

— Нет… почему же… — Андрей неуверенно развел руками. — И очень хорошо. — И тут же сорвался от тревоги чуть не на крик: — Но кто тебя выпустил? Кто сегодня дежурит?

— Марь Степанна.

Вот я Марь Степанне завтра задам!

— А завтра вы улетите! — В Нининых глазах полыхало столько счастья, такой праздник, ни с чем не сравнимый праздник прозрения угадывался в ее душе, что Андрею ничего не оставалось, как присоединиться к нему, сразу отбросив и тревогу перед трудной, еще не ясной до конца дорогой, и вспыхнувшее было возмущение попустительством старшей медсестры Марьи Степановны. Да и можно ли, действительно, придумать больший праздник для врача, чем исцеление почти безнадежного больного!

Вот она стоит перед тобой, твоя победа, в лучезарном облике молодой, сразу ставшей красивой девушки, и глаза ее, еще несколько дней назад удручавшие своей тусклой беспомощностью, эти глаза светятся, как открытые тобой звезды, как новые миры, перенаселенные благодарностью и любовью.

— Ну проходи ты, чего стоишь! — Строгости уже не получалось. Андрей протянул руки к Нине, и та сразу же с торжествующей улыбкой отдала ему довольно объемный сверток, оказавшийся таким тяжелым, что Андрей от неожиданности чуть не уронил его, — хорошо, Нина успела подхватить.

«Люстра, что ли? — подумал Андрей, ощутив под бумагой жесткость и причудливую конфигурацию металла. — О женщина! Не успела прозреть — сразу по магазинам!» — Он засунул сверток под вешалку в тесной прихожей, выпрямился и счастливо рассмеялся.

— Проходи! Сейчас чай будем пить!

Когда через несколько минут Андрей с чашками в руках появился в комнате, Нина, настороженно и просяще улыбаясь, стояла у его старого круглого стола, на котором никелево сиял электрический самовар. Сначала он ничего не понял. Но когда Нина выдыхнула: «Во-от… Это вам», — чашки в руках Андрея жалобно звякнули, подпрыгнув на блюдцах, и он чуть не швырнул их на стол.

— Ну зачем ты все испортила?

Дрогнули губы Нины. Она умоляюще прижала ладони к груди.

— Да не серчайте вы так! Отец ведь наказал. Деньги прислал телеграфом и наказал.

— Темный у тебя отец!

— И не темный вовсе! Охотник он. За этот год одних соболей взял дюжину.

Андрей метался по комнате: «И обидеть не хочется, и… черт, знает, что получается!» — Он рванулся к стенному шкафу, торопливо раскидал рубашки и обернулся к Нине уже успокоенно улыбающийся, с небольшим транзистором в руках.

— Тогда уж так! Чтоб и у тебя память обо мне была.

— Она и так навек будет.

— Помолчи! — Андрей быстро крутил шкалу настройки. В заполнившуюся предвечерними сумерками комнату врывались, тут же исчезая, хрипловатые обрывки музыки и разноязыкой речи. — Батарейку заменишь — и порядок. Держи! — Андрей протянул приемничек Нине.

Она несмело взяла, осторожно, одной рукой обтягивая подол платья, опустилась на стул. Только теперь Андрей заметил, что платье сильно укорочено. Видимо, совсем недавно и торопливо отхватила Нина ножницами подол, еще недавно надежно прикрывавший округлые белые колени больших крепких ног. Пряча улыбку, Андрей отвернулся.

— Та-ак!.. Ну что ж… Самовар так самовар. — Он поднялся, хлопнув руками, легко подхватил самовар, понес в кухню.

Когда Андрей возвратился, Нина торопливо отошла от портрета, висевшего на стене, помогла расставить на столе чашки.

— Кто это вас так изуродовал?

Андрей не сразу ответил. Нарезал зачерствевшую булку.

— Почему изуродовал?

— Да уже не знаю… Разве дружеский шарж такой?

— Пей, пока горячий!

Нина послушно пригубила.

— Это нарисовал, — Андрей кивнул на портрет, — один мальчишка. Мой больной… Он ни разу меня не видел. Только трогал руками. Трогал-трогал, и вот…

Дрогнула чашка в руках Нины.

— Вы… вылечили его?

— Нет. — Андрей, долил себе чаю.

Нина посмотрела на Андрея с тревогой.

— Спрятали бы! Тяжело, небось.

— Пусть висит! Чтоб не слишком радоваться, когда удача. Вот как с тобой.

— Я — удача?

— Конечно.

Нина хотела поставить чашку на стол, да уронила.

— Ой!..

— Это к счастью!

— Дак не разбилось!

Они одновременно нагнулись, и совсем близко оказались их лица… Медленно выпрямились. Отвели друг от друга глаза.

— Значит, удача… Хорошо-то как…

Она выпрямилась, закинула руки за голову, счастливо улыбаясь, подошла к распахнутому окну.

Звенела за окном гитара. Зажигались звезды.

— Красивое у вас небо. Густое! — Нина смотрела в окно. — И звезды большие.

— Хочешь, пойдем с тобой…

— Нет! — почти крикнула Нина. Она медленно поднялась и отчаянно, словно в омут, бросилась к Андрею, прильнула к нему, обхватила шею сильными белыми руками.

Андрей осторожно гладил ее плечи, чувствуя, как невольно напрягаются и чуть дрожат его руки.

Резко зазвонил телефон, и это стряхнуло с обоих оцепенение.

Ослабли руки Нины, отпустили Андрея.

— Не поднимай, — сказал Андрей и отошел к подоконнику.

Гитары внизу уже не было. Никого не было. Ворчливо бродил ветер в темной кроне каштана.

И разрывался телефон… Нина смотрела на него почти с ненавистью. И под ее взглядом он захлебнулся и замолчал.

Андрей пружинисто оттолкнулся от подоконника, прошелся по комнате и включил свет.

Нина прикрыла ладонью глаза.

Сел Андрей на диван, закурил, зачем-то сказал:

— А ведь я в прошлом году чуть было не махнул к вам, в Сибирь.

Нина вскинула разгорающиеся надеждой глаза.

— А может… Не улетите завтра?

— Нет, Нина. Надо лететь. И давай-ка я тебя провожу!

Нина негромко вздохнула.

Но Андрей смотрел на нее уже спокойно и ясно, как и подобает смотреть удачливому врачу на исцеленную пациентку.

Выспаться в самолете, на что так надеялся поднявшийся до зари Андрей, не удалось. То ли зачаровала снежная, облитая близким солнцем равнина облаков под крылом, то ли мешало волнение, — почти весь полет проигрывалась и проигрывалась в уме предстоящая встреча с Дыгановым: искались нужные убедительные слова, даже манера держаться — «главное, понравиться старику!» — сон не приходил. Это раздражало. Андрей боялся прилететь в Москву расслабленным, не готовым к немедленным и решительным действиям. Тем не менее, когда огромное колесо, — Андрей сидел рядом с иллюминатором, чуть впереди стреловидного крыла, — пружинисто ударив по бетонке, бешено закрутилось, отбрасывая назад снопы золотистых. искр и сизоватый конус пыли, Андрей почувствовал такой прилив подогретых нетерпением сил, что сразу поверил — и первый столичный день принесет удачу!

Переполненный этим завидным предчувствием, он решил звонить сразу из аэропортовского автомата.

Разговор по телефону вроде бы должен был насторожить Андрея, поубавить решимости разыскать Дыганова сразу, вот так вот, чтоб из аэропорта да к нему на прием. На том конце провода долго и терпеливо расспрашивали— кто, откуда, по какому вопросу, — не спеша ответить по существу. Только вовремя упомянутое Андреем имя Светловой внесло в разговор некоторый желанный перелом. После затянувшегося молчания, неразборчивых переговоров с кем-то ответили: «Станислав Нилыч сейчас на торжественном заседании, и неизвестно, будет ли сегодня в институте».

— Где идет заседание?

Трубку на этот раз повесили. Но тут сработала память. Вчера, уже засыпая, слышал Андрей в «Последних известиях» сообщение о круглом юбилее известного института, подарившего стране целую плеяду знаменитых ученых.

Стремительный промельк за окнами такси по-весеннему зелёного подмосковного леса и не менее стремительные щелчки счетчика, быстро перевалившего за три рубля (Степан знал, что делал, когда всучал деньги!), калейдоскоп столичных улиц с бесчисленными и, как назло, вспыхивающими только красным светофорами, и шофер лихо затормозил у роскошного подъезда института-юбиляра.

Когда Андрей деловито и торопливо пересек празднично убранный вестибюль, взлетел вверх по мраморной лестнице и толкнул высокую массивную дверь актового зала, мощным крещендо прогремел и затих под сводами последний аккорд оркестра.

Люди, гремя откидными сиденьями, стали торопливо растекаться к многочисленным выходам… Андрей рванулся вперед, к быстро пустевшей сцене.

Некоторое время он еще видел Дыганова за кумачовым углом президиума. И вдруг Дыганов исчез. Андрей негромко вскрикнул. Человек, с которым Дыганов только что разговаривал, все еще топтался у края стола, а сам Дыганов как сквозь сцену провалился!

Андрей остервенело заработал локтями…

— Товарищ!.. — пожилая дежурная бросилась Андрею наперерез, но он успел ворваться в едва приметную дверь у самой сцены.

Дыганов и рядом с ним человек атлетического сложения подходили к еще одной двери в глубине просторной. комнаты.

Андрей побежал за ними.

Спутник Дыганова через плечо оглянулся и, пропустив Дыганова в дверь, прикрыл ее, повернулся к Андрею.

— В чем дело, товарищ?

— Мне… Дыганова…

— Одну минутку! — Атлет ослепительно улыбнулся. — Сейчас он выйдет. — Дружески подмигнув Андрею, он скрылся за дверью.

Дважды по диагонали измерил шагами Андрей опустевшую комнату. Дыганов не появлялся. Андрей осторожно толкнул дверь… Навалился плечом. Дверь не открывалась.

Метнувшись к большому окну, Андрей увидел, как Дыганов и его спутник пересекают пустынный двор.

В первой машине, куда наугад заглянул Андрей, ему белозубо улыбнулся огромный негр. В другой машине на заднем сиденье целовались. И когда над ними нависла сопящая голова Андрея, женщина взвизгнула.

«Извините!..

Андрей вдруг почувствовал необоримую усталость и склонился к парапету завязать шнурок ботинка. И тогда увидел Дыганова…

Шофер повернул ключ зажигания, когда в проеме заднего окна с опущенным стеклом возник Андрей.

Дыганов посмотрел на него строго и удивленно.

— Здрасте… Станислав… Нилыч!

Пулей выскочил из машины спутник Дыганова.

— Подождите! — почти закричал Дыганов, когда атлет недобро надвинулся на Андрея, и предостерегающе поднял руку. — Я вас слушаю, товарищ.

Андрей поспешно кивнул.

— Я из Одессы!.. Вам привет и письмо от Светловой.

Атлет вопрошающе посмотрел на Дыганова.

Дыганов кивнул и открыл дверцу, приглашая Андрея сесть рядом с собой.

Калитка подалась под рукой легко и певуче. Стеклянно хрустел под подошвами гравий. Желтым аквариумом надвигалась освещенная веранда… Из открытых дверей доносился, постепенно усиливаясь, монотонно-пронзительный звук.

Андрей невольно замедлил шаги…

Человек в белой рубашке стоял перед небольшим зеркалом и яростно тер щеки электробритвой. Не оборачиваясь, крикнул:

— Ты, Юрка?

— Нет… Я — Андрей.

Человек вырвал шнур электробритвы, повернулся.

— Кто вы?

— Я Вихров… Вы — Деркач?

— Деркач.

— Вот!.. Записка вам от Дыганова.

Принимая записку, Деркач недоверчиво спросил:

— Это вы с ним подъехали?

Андрей кивнул.

— Он со мной полдня сегодня толковал. Потом пообедали. — Почувствовав, что невольно расхвастался, Андрей смутился, сразу заговорил о другом. — А о вас мне еще Виктор Крамаренко рассказывал. Вы помните Крамаренко?

— Ну как же! — Деркач оторвался от письма. — Как он там, в Новосибирске? Не мерзнет?

— Он в Одессе. Там тепло.

— А?.. Ну да, ну да! — Деркач снова уткнулся в письмо и тут же оторвался. — А Дыганов… Откуда вас Дыганов знает?

— Он знает директора моего института Светлову! Вы слыхали о ней?

— Ну как же! — опять воскликнул Деркач, но чувствовалось, что он совсем запутался. Пытаясь что-то для себя уяснить, Деркач метался по веранде, прятал бритву в кожаный футляр, бил себя по щекам наодеколоненной ладонью, с интересом поглядывал на Андрея.

— Ну-с… Значит, лазер. Значит, генерирование предельно малых величин… Собственно, почему предельно?

Андрей пожал плечами. Деркач махнул рукой, приглашая за собой в глубину дачи.

В небольшой комнате две стены занимали стеллажи с книгами.

— Меня больше интересует, что будет с дистанционной эмиссией у заданной точки. Я понятно говорю?

— Да. То есть… нет.

— Почему? Вы физик?

— Нет.

— Инженер?

— Я врач.

Деркач сел, запустил пальцы в тронутую сединой шевелюру.

— А зачем вам лазер?

— Понимаете, наш глаз…

— Лазером в глаз?!

— Да вы сейчас все поймете! — ладони Андрея изобразили подобие сферы. — Глаз почти прозрачная среда. А за ним — сетчатка. Если она отстала — человек слепнет. Наш луч проникает сквозь зрачок…

— Сварка?

— Я говорил — поймете!

Деркач усмехнулся, подошел к стеллажам.

— Сейчас и вы поймете… что все это.. — Вы не физик, но, надеюсь, и не шизик? — он испытующе посмотрел на Андрея. — Вы хоть видели когда-нибудь лазер?

— Нет! — буркнул Андрей. — Я же из глубинки!

— Только давай не обижаться! Идет?

— Давай, как хочешь! — Андрей скользил взглядом по корешкам книг. — Только чтоб сразу за дело. У меня времени мало.

— Однако напор! — Деркача распирала от смеха, и он отвернулся к стеллажам.

Одна книга ложилась на другую, и уже выросла довольно внушительная стопка, когда, вздохнув, словно извиняясь, Андрей тихо сказал:

— И Миякава я читал.

— Ну, тогда не знаю! — Деркач раздраженно стал заталкивать книги на полку. Настороженно взглянув на поникшего Андрея, подошел к письменному столу и выдвинул ящик. — Есть тут один рефератик… По части малых генераций.

Андрей взял протянутую Деркачем брошюру, сразу раскрыл.

— Понимаешь, дело в том, — Деркач одел пиджак, поиграл крутыми плечами, — что сфокусированный поток, натыкаясь на преграду, не обязательно аннигилируется.

— Я знаю, — Андрей, не поднимая головы от реферата, сел на стул.

— Гм… Слушай, может, завтра прочтешь, а?

Андрей, наконец, поднял голову, посмотрел на Деркача отчужденно, непонимающе.

— Ну, некогда мне сегодня! В город надо. А дать тебе реферат с собой я не могу. График видел?

— Понятно… А можно, я… можно, я тут, — Андрей постучал ногой по дощатому полу, — почитаю, пока ты не вернешься?

Деркач так растерялся от такой просьбы, что отвернулся от Андрея, несколько раз дернул рукой за туго затянутый галстук. Повернулся и зло, словно выругался:

— Ну, валян! Читай здесь, раз уж так приспичило.

Андрей благодарно улыбнулся и снова ушел в реферат.

Деркач растерянно потоптался на месте, сказал с затихающей ворчливостью:

— Там на веранде холодильник. Можешь подзаправиться.

Андрей не поднял головы, даже когда Деркач, выходя, довольно внушительно хлопнул дверью. Впрочем, он вскоре вернулся.

— Послушай-ка! — с порога начал хозяин дачи.

— Это то, что мне надо! — Андрей восторженно потряс рефератом.

— Да очнись ты, ей-богу!.. Вот ведь какое дело… Может, я вернусь не один.

— Да, да! — Андрей кивнул и перевернул страницу.

— Так ты уж будь… Сообрази соответственно! Рефератик на место, а сам исчезни. Идет?

— Конечно.

— Да ты-слышал, что я сказал?

— Слышал, слышал! — Андрей перевернул еще страницу.

Деркач покачал головой и вышел.

Негромко и таинственно шумел вокруг дачи подмосковный лес. Андрей бродил по нему, блаженно улыбаясь, иногда задевал ногой притаившиеся в темноте коряги, спотыкался и снова шел, раздвигая низкие ветви орешника. Вспугнул тяжело поднявшуюся в лет птицу. Неяркие северные созвездия висели над головой и, когда Андрей взглядывал на них, одобряюще подмигивали. Конечно, одобряюще!.. Как может быть иначе? Если в первый день сразу такая удача! И Дыганов, и Деркач… Интересный, видимо, мужик! Вот если бы его увлечь… Правильно Степан говорил: «Учись быть обаятельным!» Подружимся — дело будет. Приказать ему никто не может. Даже Дыганов. Так и сказал: «Не давите на Деркача слишком. У него сейчас очень трудный, очень ответственный опыт… Но он человек с сердцем!»

Вскрикнула резко и обиженно птица. Может, та самая, что спугнул Андрей. Вскрикнула и теперь сама вспугнула радужное настроение. «Размечтался! «Обаяние»! «Подружиться»! Работать надо! Самому как следует вникнуть!» — Андрей торопливо вернулся к желтому аквариуму веранды, прошел в комнату дачи.

Сказалась, однако, перегрузка долгого, начавшегося еще до рассвета в Одессе, предельно уплотненного событиями дня. Оглядев торопливо набросанную им схему лазерного генератора, Андрей вдруг почувствовал совершенно неодолимое желание ну вот на минуту-даже на полминуты! — опустить голову на стол — просто посидеть чуть-чуть с закрытыми глазами…

Сон это был или обморок? Андрей не видел, как ударили по окну сдвоенные лучи автомобильных фар, не слышал, как, сердито поурчав, затих мотор и тяжело заскрипели под ногами Деркача половицы на веранде.

Артур Иванович Деркач остановился на пороге комнаты, опершись рукой о косяк двери, несколько секунд пристально глядел на спящего за столом Андрея. И не было в его взгляде ни иронии, ни досады. Скорее виноватость какую-то, что ли, можно было прочесть в зеленовато-серых усталых глазах Артура Ивановича. Впрочем, такое созерцание уснувшего энтузиаста длилось недолго. Привычная, почти никогда не сходившая с его крупного с тяжелыми, но удивительно правильными чертами породистого лица улыбка искривила губы. Деркач негромко хмыкнул и вернулся на веранду.

Очнулся Андрей, услышав, как стукнула дверца холодильника. Звук этот был не таким уж и громким, хотя и резким. Просто, видимо, хватило молодому здоровому организму тех нескольких минут глубокого забытья, чтобы восстановить жизненные силы, вернуть подвижническую готовность действовать — и немедленно, идти к цели — и безостановочно.

Едва Деркач с надкусанным яблоком в руках возник в проеме двери, Андрей пружинисто поднялся, потягиваясь, улыбнулся ему как старому доброму другу.

— Выспался уже? — удивился Деркач.

— Я не спал, Артур!.. Кажется, у нас все получится. Я вон тут набросал, очень схематично, конечно…

Похрустывая яблоком, Деркач приблизился к столу, небрежно глянул на чертеж. Ничего не сказал, только коротко вздохнул и зашвырнул огрызок яблока в открытую форточку.

— Ночь, брат, не для работы. Ночь — пора отдохновенья и любви.

— Ты один? — спохватился, наконец, Андрей.

— Нет, я с дамой-невидимкой. Сейчас она невидимой рукой поправляет невидимую прическу. — Деркач раздраженно стянул пиджак и швырнул его на диван.

— Поссорились?

— Просто не пришла.

— Может… что-то случилось?

Деркач пожал плечами.

— Что-нибудь благотворительное. Завтра в институте узнаю.

— Вместе работаете?

— Угу. Слава богу, в разных лабораториях. Пошли спать!

— Ты расстроился?

Запнулся о порог Деркач, повернулся к Андрею.

— С чего бы это?

— Съездил бы да узнал. А я тут…

— Привет! Это, знаешь, куда?

— У тебя машина.

Деркач лениво поморщился, но потом в его усталых глазах появилась неожиданная улыбка. Он как-то очень добро и внимательно посмотрел на Андрея. Рука его потянулась к пиджаку. И вдруг он хлопнул им по столу, так что чертеж Андрея слетел на пол.

— А есть в этом нечто! Есть… Давай, Эверест-Галуа! Мой шею — едем к тете!

— Я-то зачем? — испугался Андрей.

— Нет уж нет! Публика требует автора.

Устойчиво, словно мчась над шоссе вместе со светом, металась перед фарами мошкара. Летело навстречу свинцовое полотно дороги с бесконечной белой полосой посредине.

Порыв Деркача, видимо, иссяк. Он сидел за рулем нахохлившись, как само воплощение досады.

Андрей видел эту перемену в настроении Деркача и испуганно ждал развязки.

Когда, громыхнув, промчался слишком близко автофургон, Деркача прорвало.

— Взялся ты на мою голову! Придумал черт-те что на ночь глядя!

— Я думал, ты ее любишь.

Машина вильнула — Деркач с трудом выровнял.

— Конечно, люблю! — Он покосился на Андрея, усмехнулся. — У нас, понимаешь ли, все выверено с помощью последних достижений науки и техники.

— Как это?

— А запросто! — Деркач чуть повеселел. — Озадачили в прошлом году БЭСМ-4. Отработали перфокарты всех претендентов и претенденток и озадачили. Я оказался в числе ее трех кандидатов, она — в числе пяти моих.

— А почему у тебя пять, а у нее…

— Почему, почему!.. — Деркач сбросил газ. Впереди вспыхнул красным первый на их пути светофор. — Потому что, обращаясь к машине, врать нет смысла. Машина— не человек. Хочешь, чтоб помогла, — давай все исходные начистоту!

У белой надписи «Стоп!» Деркач остановил машину.

— Елена пяти поклонников не насчитала. А может… Короче — с ней у нас самый оптимальный вариант. Вообще-то начали эти вычисления дурачась. Однако… Похоже, машина оказалась права!

Вспыхнул зеленый свет…

Потом они остановились у тускло освещенного подъезда одинокого, как случайно уцелевшая башня поверженной крепости, высотного дома. Вокруг стыли в лунном свете пустыри. И хотя суть их выражала само созидание — то там, то тут уже громоздились бетонные блоки будущих зданий, — Андрей по каким-то признакам угадал еще недавно лепившиеся здесь друг к другу приземистые домишки, старые, но обжитые, согретые дыханием не одного поколения, и от этого опять почему-то стало тревожно на душе.

Открыла им молодая стройная женщина с прямыми желто-золотистыми волосами, водопадно ниспадавшими от четкого пробора. В ее широко поставленных больших и пронзительно синих глазах прочитывался явный испуг. И цветы она просто вырвала из рук- Деркача, словно именно они были так встревожившей ее недоброй приметой.

— Уезжаешь на полигон?

— Никуда не уезжаю.

Только тогда Елена разглядела Андрея.

— Знакомься! Это — Вихров, — Деркач перешагнул порог, потянул за собой Андрея. — Великий эскулап! Будет пересаживать сердце, печенки и со временем мозги!

— Понятно. И начал он с тебя! — она протянула Андрею руку. — Елена… За гвоздики спасибо. Это мои любимые цветы.

— Но позволь! — чуть не взрычал Деркач. — Цветы преподнес я?

— А надоумил доктор. Или пересадил мозги. Магда! Не засыпай! — Елена пошла в комнату, небрежно помахивая букетом. Деркач по-хозяйски уверенно двинулся за ней, увлекая за собой Андрея.

Магда оказалась полноватой блондинкой в халате явно с Елениного плеча. Круглое лицо молодой женщины поблескивало — Андрей догадался: только что торопливо сняла Магда крем.

— Здравствуйте, Артур! — пухлую ручку Магда протягивала Андрею.

— Здравствуйте. Только я… Андрей.

Вздрогнули припухшие веки Магды.

— О господи! Ну конечно!.. Это я со сна.

— Два раза знакомила! — рассмеялась Елена. — А Деркач убежден, что он яркая личность! — И к Андрею — Магда час как с поезда. Но она еще разойдется! — Елена, что-то коротко шепнув Магде, быстро увела ее в другую комнату, прикрыла за собой дверь. Мужчины остались одни.

— Красивая, — тихо сказал Андрей.

— Корова сонная! — Деркач смял опустевшую пачку от сигарет, швырнул в открытое окно.

— Кто?

— Да эта… ее кузина.

— Я про твою Елену!

— А-а! — Деркач улыбнулся. — Елена чудесная!

Через несколько минут Елена вывела вроде бы совсем другую Магду — скромное, какое-то очень девчоночье платье, лицо слегка припудрено. Магда взглянула на Андрея смущенно, словно извиняясь за свой недавний вид при знакомстве. Впрочем, едва сели за стол, она действительно «разошлась», прямо с первой рюмки. Тараторила без умолку, так что Андрей не успевал отвечать на ее реплики, да как-то и не заметил, что Магда оседлала уже вопросы семьи и пола.

— Он мне говорит, — руки Магды ни на секунду не находили покоя, — брак, мол, это отжившая категория! Потомки, говорит, будут смеяться над моногамией, как над последней формой рабства. А утром… Утром я его и спрашиваю: милый, мол!.. Что ж ты, бедный, будешь делать с полигамией? А он как подхватится — и ходу! — Магда всплеснула дебелыми руками. Раскатисто захохотал Деркач.

Сверху в потолок постучали. Тоненько тявкнула собака.

Елена с тревогой взглянула на Андрея. Он смутился под ее взглядом и машинально, как воду, выпил водку.

— Магда!.. Съешь-ка хлеба с маслом! Ты уже… тепленькая. — Елена протягивала бутерброд. — Не пей больше, Маг!

— А ну тебя с маслом! И так распирает. Лучше я вам спою!

— Вот это дело! — Обрадовалась Елена и, грациозно перегнувшись, сама откинула крышку небольшого пианино, стоявшего у стены.

Голос у Магды оказался довольно сильным и приятным. Пальцы уверенно находили клавиши точных аккордов.

Тихо подпевала Елена. Деркач глухо рокотал, видимо, не зная слов.

В потолок снова постучали. Заливалась лаем собака.

— Проклятая крупнопанельная цивилизация! — Магда хлопнула крышкой пианино. — В пампасы! Хочу в пампасы!.. — Магда уронила голову на руки.

— Ну, Маг! Давай хоть сегодня без истерик! — взмолилась Елена.

Стук прекратился, но собака не унималась.

Деркач решительно направился к двери.

— Ты с ума сошел! — всполошилась Елена. — Я ее совершенно не знаю. Слышала — дама с собачкой…

— Дама — это хорошо!

— Давай сюда даму! — подняла голову Магда. — Мы с ней еще схлестнемся из-за доктора и… съедим ее собаку!

Деркач вышел.

Елена улыбнулась Андрею и наполнила его рюмку.

— Не сердитесь. Так редко удается подурачиться! Магда вас перебила, а я…

Андрей обрадованно встрепенулся:

— Понимаете… Лазер и глаз — это… только видимость парадокса!

— Парадоксы — предтеча открытий! — кивнула Елена, поощряя Андрея к рассказу.

Но в передней щелкнул замок, и Магда ударила туш.

Елена торопливо поправила прическу.

Андрей привстал.

С торжественно-каменным лицом Деркач шагнул в сторону от дверей, и порог переступила смело подкрашенная старушка с болонкой на руках.

Магда застыла с приоткрытым ртом, но через секунду остервенело обрушилась на клавиши, и грянул «собачий вальс». Радостно залаяла собачка.

Появление старушки, а не ожидавшейся всеми, видимо, от прочно сложившегося представления по чеховскому рассказу, молодой скучающей дамы, было столь неожиданным, что, после явного замешательства, — к величайшему удовольствию застывшего у дверей со скрещенными на груди руками автора сюрприза, — все кинулись к полунощной гостье, усаживая ее за стол, наперебой предлагая закуски, одаривая умилением и щедротами стола ее собачонку, как выяснилось вскоре, с опереточным именем Пепита.

Удалось заставить выпить рюмку водки с бальзамом и саму хозяйку Пепиты Дарью Семеновну. И веселая кутерьма закрутилась с новой силой. На какое-то время это странное бездумное веселье захватило и Андрея. Сказались, видимо, те несколько рюмок, выпитых почти без закуски в надежде растопить непроходившее почти весь вечер напряжение.

И вдруг, в одну секунду, — как тогда, после короткого сна-забытья за столом на даче Деркача, — и хмель, и усталость, и скованность разом отпустили, и Андрей увидел все происходящее как бы со стороны, и осудил всех сразу и себя главным образом.

Елена первой заметила недоброе протрезвление Андрея. Она улучила момент и, нагнувшись к нему, шепнула, обдав лицо тонким ароматом духов и хорошего вина:

— Не дуйтесь! Побесимся уже сегодня, а завтра подумаем, как вам помочь.

Андрей кивнул. Но если первое извинение Елены — «так редко удается подурачиться!», — ее готовность выслушать суть дела действительно успокоили Андрея и Даже подключили в какой-то мере к общему настроению, то теперь его кивок ничего не означал, кроме разве готовности все стерпеть в силу явной зависимости его дела от доброй воли этих, видимо, недобрых людей. «Беситесь с жиру, черт бы вас всех побрал!» — вот что или нечто подобное читалось в карих с внезапно сузившимися зрачками глазах Андрея даже тогда, когда он, поддавшись увещеваниям Магды, схватил ее пухлую розовую ладошку и закружился в хороводе вокруг напряженно топтавшейся на задних лапках повизгивающей Пепиты.

Вскоре трезвое отчуждение Андрея почувствовал и Деркач. Когда Андрей, устало присев за журнальным столиком, машинально перевернул страницу какого-то французского издания, Артур Иванович подошел к нему с бокалом минеральной воды, навис могучей скалой, потом хлопнул по плечу.

— Что скис так быстро, великий исцелитель?

— Ничего я не скис.

— А что, собственно, случилось?

Андрей отшвырнул журнал и порывисто встал. Посмотрел на Деркача с вызовом.

— Кешку увезли, вот что!

Именно в эту минуту в комнате задержалась относительная тишина, и все услышали несуразный выкрик Андрея, удивленно посмотрели на него. Первой отреагировала Магда:

— Какого Кешку? Куда увезли?

Видимо, хмель не до конца отпустил Андрея, потому что, смутно угадывая неуместность грустного рассказа, он все же повел странную сбивчивую речь.

— Лечил я одного… Мальчишка шести лет из Пензы… Терпеливый такой. Художником хотел стать… Меня вот наощупь нарисовал. Похоже! Честное слово, похоже… — Руки Андрея взлетели и бессильно упали. — Не смог. Ни черта не смог мальчишке сделать. Отслоение сетчатки… В районе желтого пятна.

Магда всхлипнула, вскочила, вылетела в другую комнату.

Деркач повел ей вслед вывернутой вверх ладонью и укоризненно посмотрел на Андрея, словно спрашивая: «Добился? Доволен?..»

Обиженно заскулила собачонка.

— Все! — Деркач хлопнул ладонями. — Ночной бал окончен. Отбой!

— Правильно! — подхватила Елена. — Завтра рабочий день.

— Я не хотел никого обидеть, — не очень искренне буркнул Андрей.

— Успокойся! — Деркач предостерегающе поднял ладони. — Обидеть нас трудно. А выспаться тебе надо — это уж точно!

Устроить Андрея с ночлегом любезно согласилась хозяйка Пепиты, объявив о свободной комнате сына, уехавшего на курорт.

Деркач собрался было спать в машине, но Елена молча опустила спинку диван-кровати, тряхнула чистой простыней.

— Ни к чему твое спартанство, Артур. Всем места хватит.

Проснулся Андрей от того, что его внушительно тряханул за плечо Деркач. Болонка, стоя на задних лапках, передними опиралась о постель Андрея, с выжидательным любопытством поглядывая на гостя.

Прежде чем сойти к машине, осторожно, — Деркач открыл дверь ключом, — вошли в маленькую кухню Елениной квартиры. Молча выпили кем-то приготовленный кофе. Деркач держался великолепно: ни словом, ни взглядом не корил Андрея, заботливо подвигал ему то хлеб, то колбасу, и от этого молчаливо подчеркнутого великодушия Андрею хотелось провалиться сквозь все семь этажей высотного дома.

Молча вышли — Деркач закрыл дверь почти бесшумно, замок вроде и щелкнуть не посмел. Лифт еще не работал — долго спускались по пушечно гулким маршам лестницы.

В машине, на пустынном, вбирающем отблеск зари, широком шоссе, Андрей не выдержал.

— Артур!

— Ум?

— Ты прости меня, пожалуйста! И Елену я попрошу… Испортил компанию! Видно, перебрал все же.

Деркач вздохнул.

— Ничего ты не перебрал!.. И нечего извиняться. Одержимость идеей для ученого — первое условие. Так что все правильно.

— И Елена так думает?

Деркач не ответил. Не остановившись на красный свет равнодушного светофора, сказал, когда проскочили перекресток:

— Только не думай, что одержимость всех ученых должна фокусироваться именно на твоем лазере! Ученый обязан смотреть на вещи широко.

Человек в белом халате не без усилия поднял и установил на стенде толстую стальную плиту.

С коротким стуком, а потом бесшумно, и это придавало происходящему особую зловещность, в плиту уперся красноватый луч. И сталь начала плавиться, стекая от луча кипящими красными каплями…

Деркач глянул на совершенно ошеломленного Андрея, усмехнулся и отпустил на пульте красную кнопку.

Исчез луч. Но еще долго шипел расплавленный металл.

— Понятно, — Андрей, облизнув пересохшие губы, обрел дар речи. — Будем считать, что мощь лазера ты продемонстрировал. Теперь…

— Какую мощь? Если хочешь знать, это наш минимум!

И тут вошла Елена. Едва взглянув на остывающую, почти разрезанную плиту, она сразу поняла, что сейчас произошло. Молча кивнув Андрею, как бы между прочим предложила:

— А если… модулировать излучения по гамма-квантам?

Андрей посмотрел на Елену с надеждой, но тут же насторожился. Это была незнакомая Елена. И дело не в белом халате. Прочлась в ее взгляде какая-то отчужденность. «Ну вот, обиделась за вчерашнее!» — с тоской подумалось Андрею.

— Попробовать газовую фокусировку? — снова спросила Елена.

Деркач покачал головой.

— Большое рассеивание пучка. Хотя… нужно подумать!

— Когда?

Деркач взглянул на Елену и увидел, что она смотрит на Андрея. И он тогда посмотрел на него.

— Ты, наверное, забыл, какое сегодня число, — между тем сказала Елена. — Так вот, тебя вызывает Дыганов. Напомнит.

Деркач коротко вздохнул и стал торопливо стягивать халат, стараясь не замечать совершенно растерянного лица Андрея.

— Но… Дыганов и мне обещал, — робко вставил Андрей.

Ничего не ответив, Деркач зашагал к выходу.

— Обещать легко! — Елена проводила взглядом уходящего Деркача. — А с него снимут голову, если он через неделю…

— Вы тоже обещали! — с обидой и отчаяньем вырвалось у Андрея.

Вспыхнула Елена.

— Я просто… неточно представила! — Нотки вины в собственном голосе, видимо, раздражали Елену, и она старалась их заглушить. — А вы совсем не представляете!.. Впрочем, это естественно. Совсем не представляете, чем тут занимаются! Вы решили вернуть зрение ста, пусть тысяче слепых. А Деркач, если хотите… Его работа спасет, может быть, миллионы жизней! Правильно я говорю, Кирилл?

Лаборант вздохнул, кашлянул в кулак.

— Тут такое дело, что, конечно, надо взвесить, что важней.

— Для кого?

— Для человечества, — совершенно серьезно ответил Кирилл и поднял на Елену полные наивной голубизны глаза.

Елена хмыкнула и поспешила к выходу.

Уже приоткрыв дверь, она снова оглянулась и увидела почти застывший от горя профиль Андрея.

Что-то вроде раскаяния мелькнуло в ее глазах, дрогнули губы. Если б Андрей смотрел на нее, ему б могло повериться: вот сейчас Елена вернется, опять пообещает ему помощь Деркача. Нет. Она вышла, крепко припечатав дверью.

Кирилл подбросил и поймал отвертку.

— Ясненько? Не будет Деркач этим заниматься. И то сказать — наверно, уже дырку на пиджаке просверлил.

— Какую дырку?

— Под медаль лауреатскую. А может… орден дадут. — И опять у Кирилла взлетела отвертка.

День прошел совершенно бесполезно. К Дыганову прорваться не удалось. Да и Деркач умудрился покинуть институт, не зайдя в лабораторию. Оставалась надежда на вечер. Там, на даче, наедине с Деркачем, он снова сумеет увлечь Артура своей идеей. И уж, конечно, больше не присоветует ехать к Елене!

Андрей тихо подходил к веранде, не сразу узнав ее, потому что сегодня она не светилась желтым аквариумом. Пошарив под ковриком, он извлек из-под него ключ. Дверь открылась в темноту… Спичек в кармане не оказалось, Андрей долго искал выключатель.

«Уехал на полигон. Буду четверг». Слова «на полигон» зачеркнуты, но небрежно. Андрей бросил записку на стол, потянул ~за узел галстука и выключил свет. Упал, не раздевшись, на топчан.

В окно смотрели те же звезды. Андрею показалось, смотрели грустно, как глаза родственников на безнадежного больного.

— Отойди-ка от щита! — Кирилл протолкнул руку с оголенным концом провода за панель с приборами. Ослепила короткая вспышка — и сразу придавила темнота. Только и свету, что из двух окон. Зеленоватый свет вечерней улицы — дрожащий отблеск незаконченного рекламного призыва: «ХРАНИТЕ СВОИ ДЕН…».

— Та-ак, — крякнул Кирилл. — Для начала закоротили.

Стремительно ширилась полоса света, и в желтом дверном проеме четко обрисовался силуэт Елены.

— Смотрите, не спалите всю установку!

— Ну что вы, Елена Николаевна! — отозвался Кирилл.

Под окнами промчался, шурша шинами, троллейбус, и Андрей негромко пробурчал:

— А надо бы!..

Елена услышала.

— Не озлобляйтесь. Это первый признак неудачника.

— Неудачника!.. — повторил Андрей: Луч от аварийного фонарика скользнул по его лицу. — Откуда вам знать, что такое неудачник?

И тут вспыхнул свет.

Андрей смотрел на Елену в упор.

— Небось, в школе все пятерки? В институт с медалью, а диплом с отличием? И будьте любезны — в аспирантуру?

— Разве это плохо?

— Это восхитительно! — подхватил Андрей, не замечая испуганного взгляда застывшего у щита Кирилла. — У вас не было корреспондентов из «Комсомолки»?

— У меня была, кстати, одна четверка. За поведение. Я побила физиономию одному грубияну.

Кирилл чуть не рухнул со стремянки у щита.

— Ну, это просто блеск! — Андрей вскинул руки. — Какая оригинальная девчонка! Какое чувство собственного достоинства! Отхлестала по щекам лопоухого грубияна.

Елена неожиданно улыбнулась.

— Фонька и правда был лопоухим! Как вы… догадались?

— Разумеется!.. Он был лопоухим и бездарным. И он стал неудачником. А девочка рванула вперед. Изящный спринт по укатанной дорожке.

Кирилл осторожно дернул Андрея за рукав, но тот вроде и не почувствовал.

— Финиша нет! Только нарастают овации на трибунах. И цветы под ноги. Под красивые ноги.

Кирилл невольно взглянул на ноги Елены.

Она быстро села, одернув подол юбки.

— Будущее выверено! С помощью электроники определен оптимальный вариант личного счастья.

— Откуда вы знаете?..

— Он тоже удачливый спринтер! Бежим вместе, не ведая сомнений. Над нами солнце. И черт с ним, что не все его видят! «Трагедия горбуна не может быть всемирной трагедией!» — Гете сказал, не кто-нибудь. Не может! Что поделаешь, если старая, как мир, медицина не сумела помочь отдельным несчастливцам?! Мы мыслим глобально. Мы надежда человечества. И мы его любим!..

Елена порывисто поднялась и вышла.

Андрей тяжело опустился на табурет.

— Ну, все! — Кирилл сокрушенно взмахнул паяльником. — Теперь Деркач тебя выгонит. Она его, знаешь, как… — И он схватил себя пальцами за горло.

А на следующий день прямо на летном поле около распластанного ИЛ-18 стояли две черные машины и светлая «Волга».

В овальном бортовом проеме показалась голова Деркача и сразу исчезла.

Первым на трап ступил Дыганов. Сразу за его спиной выросла атлетическая фигура постоянного спутника.

Дыганов коротко взмахнул рукой и сдержанно поклонился. Елена ответила ему смущенной улыбкой.

— Это уже вполне самостоятельно! — Деркач поцеловал Елену и протянул букет розовых пышных цветов. — Альпийские пионы! Шестьсот тридцать шесть метров над уровнем моря.

В машине на пути к городу Елена спросила:

— Деркач, какие у тебя отметки в школе были?

— Ты… чего?

— Ну… ты был отличником?

— Конечно! — И Деркач скосил на Елену совершенно изумленные глаза, потом вздохнул: — Никогда не могу угадать, каким вопросом ты меня встретишь.

Андрей осторожно приоткрыл дверь в лабораторию и увидел Деркача, склонившегося над столом с логарифмичкой. Тот поднял глаза на Андрея и, словно не заметив никого, снова склонился над линейкой.

Андрей молча прошел в дальний угол, забрал большой чемодан. От порога глянул на Деркача. Вышел, хлопнув дверью.

В вестибюле института вислоусый дядька в форме бойца военизированной охраны ничего не хотел слушать.

— Понимаю, сынок, что твой чемодан, а только у нас НИИ, ящик, значит. Пропуск надо на любой чемодан, хоть твой, хоть самого Дыгана.

— От кого пропуск?

— А вот тебе бланочек по всей форме! — Вахтер протянул Андрею бумагу с красной полосой. — Работаешь у Деркача? Вот Артур Иванович пусть и подпишет.

Андрей поднял чемодан и тут же опустил его.

— Подпишу и назад — пусть постоит, ладно?

Вахтер вздыхает.

— Непорядок, конечно, да уж ладно! Лифт поломанный. Инженеры кругом, лауреаты, а лифт справить нет сообразительности… Хай стоит!

Деркач подмахнул пропуск не глядя.

— До свиданья, — хрипло сказал Андрей.

Деркач что-то буркнул в ответ.

Андрей подошел к двери, взялся за ручку.

— Все правильно! Понял?

Андрей застыл, медленно повернулся.

Деркач торжествующе потряс испещренным листком.

— Кажется, я тебе доведу интенсивность до такого минимума — крестом вышивать будешь!..

Андрей обессиленно прислонился к дверному косяку.

— Ну, чего стоишь? У меня всего три дня просвета.

Андрей медленно приближался к Деркачу и вдруг кинулся на него, облапил, но, отброшенный резким движением, приложился спиной к стене.

— А ты отличный парень, Артур! — заорал он и тут же сморщился, стал потирать рукой спину.

— А ты — законченный псих!.. — тихо ответил Деркач и громко хлопнул ладонью по столу. — Где этот Кирилл? Неделю меня не было — и все расползлись, как тараканы!

— Елена Николаевна! — Вахтер, разведя руками, кивнул на чемодан. — Пошел ваш этот… лаборант новенький, за пропуском, и нет его. А чемодан на посту — непорядок.

Елена подхватила чемодан, пошла с ним к лестнице.

— Да куда ж вам, Елена Николаевна! И лифт стоит…

— Ничего! — Елена одолела несколько ступенек. — Он говорит, что я спринтер!..

Вахтер задумался над замысловатым пояснением, потом крикнул Елене вдогонку:

— Это уж точно! Симпатичные вы, дай бог!..

Толкнув ногой двери лаборатории, Елена переступила порог и сразу увидела Андрея и Деркача, склонившихся над чертежом. Над ними торчала голова Кирилла. Услышала и рокочущий от еле сдерживаемого торжества голос Деркача: «…и тогда избыточная интенсивность будет поглощаться».

Чемодан опустился с внушительным стуком.

Андрей и Кирилл увидели Елену, а Деркач все еще „смотрел в свой чертеж.

Елена отвернулась и сразу вышла.

— Да куда ты смотришь? — возмутился Деркач, заметив, что взгляд Андрея прикован к двери. — А это что? Кира, что за гроб в лаборатории?

Кирилл молча прошел к двери, поднял чемодан и отнес его в дальний угол.

— Смотри! — нетерпеливо дернул Андрея за рукав Деркач и ударил карандашом по чертежу…

Они проработали неделю почти без перерыва. Спали по три-четыре часа. Теперь гнал Деркач. Его по-настоящему увлекла идея управляемого снижения мощности лазерного луча.

Когда в воскресный день Андрей, быстро пройдя по коридору тихого, словно вымершего, института, толкнул дверь деркачевской лаборатории, его оглушил неожиданный рев толпы. «А-а-а-а-а! — слилось воедино неистовство стадиона и крик сердца комментатора. — Ая-я-яй-я-яй! Упустить такую возможность! Сабо буквально вышел один на один с вратарем! Ну, в каких-нибудь пяти метрах…»

«Спидола», выхлестнув тонкий прут антенны, стояла на верстаке рядом с лазерной установкой. Кирилл, зажав голову руками, сокрушался вместе с комментатором.

Деркач, кроша мел, торопливо что-то считал на огромной черной доске. Ни он, ни Кирилл Андрея не замечали.

Андрей одним движением натянул на себя халат, подошел к верстаку.

«Угловой удар! Почти вся дина…» — Андрей выключил «Спидолу».

— Ну чего ты? — обиделся Кирилл.

— Давай работать, Кира.

Кирилл развел руками, кивнул на Деркача — не во мне, мол, дело.

— Где был-то?

— В институте Гельмгольца, — Андрей ответил шепотом. — Слыхал о таком?

— Не-а.

— Ну и не знай лучше.

— Что случилось? — Деркач повернулся к ним с перекошенным лицом.

— Что? — Кира часто заморгал. — Ну, разговариваем.

— Я не об этом! — Деркач топнул ногой. — Только что был фон. Постоянного контура фон!

Андрей и Кирилл переглянулись.

— А! — обрадовался Кира. — Репортаж! — Он потянулся к «Спидоле».

— Не надо! — остановил Деркач. Он несколько секунд постоял, уставясь в одну точку, круто повернулся к доске и опять застучал мелом…

— Слышь, Андрей, — Кирилл тоже перешел на шепот, но это ему трудно давалось. — Шеф мне все-таки путевочку выбил.

— Молодец!

— Кто?

— Деркач… Подержи-ка кончик… Спасибо.

— Вежливый ты. Все врачи вежливые?

— Должны быть все.

— Все! — Деркач положил мел, вытер платком руки. — Давайте попробуем.

И снова ударили три коротких, как выстрелы, удара, и на матовой пластинке трижды вспыхнула красная точка.

Медленно, словно опасаясь беды, Андрей подошел к щиту. Рывком, как повязку с больного места, снял контрольную пластинку. Сразу бросились в глаза три аккуратных дырочки в пластинке.

— Ну и что? — Деркач передал пластинку Кириллу. — Это ж непрозрачный конибий! А глаз, ты говоришь, прозрачный.

— Глаз!.. — Кирилл вскинул пластинку. Свет от лампы пробивался сквозь отверстия, светился на Кирином лице тремя золотистыми мушками. — Такими ударами башку просверлить можно!

— Мне уже просверлили! — глухо проворчал Деркач. — Хватит на сегодня! — Он снял халат, потянулся.

Андрей смотрел на Деркача уничтожающе, но тот делал вид, что не замечает его взгляда.

— А ведь я, кажется, дорубал! — Кирилл хлопнул в ладоши. — Что мне за это будет, Артур Иванович?

— Нобелевская премия.

— Нет, правда!.. — Кирилл повернулся к Андрею. — Надо всю систему, — он обвел рукой хитросплетение проводов и блоков на стене, — переиначить на понижение исходного.

— Да! — обрадовался Андрей.

— Да? — Ноздри Деркача раздулись. — А как я буду свой опыт ставить? Или это уже никого не интересует? — Он повернулся к Андрею. — Ты хоть газеты читаешь?

Кирилл почесал отверткой затылок.

— Тут, конечно, надо решить, что важней.

— Кому? — повернулся к нему Деркач.

— Человечеству.

Деркач хмыкнул. Пошел к шкафчику.

— Сегодня ночью я, наконец, буду спать. Ясно?

Андрей и Кирилл не смотрели на Деркача. Он не дошел до шкафчика, вернулся к Андрею.

— Ну, имей ты совесть! Вчера я когда лег? А позавчера? Всю неделю, Андрей!

— А хочешь… За пять минут сниму всю твою усталость?

— Да иди ты…

Но Андрей успел заметить в глазах Деркача просыпающийся интерес.

— Научу — оживешь! — Андрей сбросил халат. — Знаешь, что такое хатха-йога?

Через несколько минут Деркач лежал на полу. Носки ног разошлись в разные стороны, безжизненно, ладонями вверх вывернуты разметанные руки. Голова чуть свернулась набок, глаза закрыты.

Кирилл стоял над ним, как боксерский рефери над нокаутированным. И монотонно звучал голос Андрея:

— Постарайся представить синее небо. Повторяй про себя: «Синее небо, синее небо!..»

— А правда, что-то светлеет!

— Молча лежи!.. Ты никого не слышишь. Ты видишь синее-синее небо.

Деркач послушно умолк. И тут они услышали вскрик женщины.

Андрей и Кирилл вздрогнули.

Елена с порога бросилась к Деркачу. Тот резко сел, и тогда Елена испуганно отшатнулась.

— Господи! Что здесь происходит?

— Это все он! — Деркач ткнул пальцем в Андрея, пружинисто поднялся. — Он ко всему еще йог! А гвозди можешь глотать?

— С ума сойти! Ну, вот что, йоги и факиры! Не хватит ли на сегодня? У Магды блестящее предложение.

— Видишь? — Деркач развел перед Андреем руками. — Все против тебя!

— Почему против? — сразу насторожилась Елена. — Завтра мы…

— Завтра я уезжаю с Дыгановым.

Елена решительно положила на подоконник сумочку.

— Тогда будем работать.

— Тогда не стойте над душой! — Деркач петушино взмахнул руками. — Дайте подумать, подсчитать!.. Мне сейчас, кроме Кирилла, никто не нужен!..

Андрей и Елена стояли на перекрестке двух шумных улиц.

— Собственно говоря, куда идти… это не так уж важно, — грустно сказала Елена и пошла. Андрей неуверенно двинулся за ней.

Сначала она молча шла в толпе. В густой и бесконечной толпе, над которой вспыхивали первые фонари, подрагивали неоновые рекламы и светилось медленно угасавшее небо. Шли Долго. И, кажется, не замечали, как редеет и редеет людской поток, приглушенней становится шум города. Андрей очнулся первым, поразившись почти космическому безмолвию вокруг.

И пейзаж казался инопланетным. Пока не удалось рассмотреть, что причудливые скальные нагромождения на стылом горизонте — это всего лишь строительные блоки и камень будущих фундаментов. А циклопически высокие ажурные конструкции — бездействующие башенные краны. Грустно хрустела щебенка под ногами, потом Елена сказала:

— О, скамейка!

Среди нежилого хаоса чистая садовая скамейка выглядела чудом.

— Что-то я напутала! Окраина, да… не так! — Елена опустилась на скамейку, весело покосилась на присевшего на самый край Андрея.

Андрей украдкой глянул на часы.

— Хочется вам послать меня к черту?

— Нет. — Андрей покачал головой, спокойно посмотрел в насмешливые глаза Елены. — Хочется вас поблагодарить.

— Не надо! — Смешинки исчезли. Она отвела глаза. — Какой открытый горизонт! — Быстро повернулась к Андрею. — Ваш любимый цвет? Какой?

— Синий.

— Какой синий?

— Цвет неба.

— Голубой.

Андрей подумал.

— Нет, синий.

— Как сейчас?

— Как над морем.

Елена подумала. Кивнула.

— А я на море укачиваюсь. А вы?

— Я нет.

— А плавали далеко? Вокруг Европы?

— Вокруг Антарктиды.

— Господи, зачем?

— Ходил судовым врачом. С китобоями.

— Ого!.. Трудно жилось?

— Нормально. Как всем.

— А мне… У меня, правда, все как-то легко.

Кивнул Андрей:

— Ну и хорошо. Вовсе не обязательно, чтоб всем надрываться.

— Только вы напрасно! Никаких папочкиных протекций. Просто везло!.. Вот и звезда зажглась.

Андрей поднял голову, увидел звезду. И, как несколько дней назад, снова свет ее показался тревожным и печальным.

— Я много говорю, да?

— Нет, почему.

— Деркач уверяет — ужасно много! Говорит, ему иногда хочется стукнуть меня по голове… А я оттого, что он ничего не видит! Я ему покажу, а он злится. Говорит, я ему разрушаю восприятие мира в комплексе. Придумал же — мир в комплексе!.. Что вы слушаете?

— Вас.

— И что-то еще!.. Что?

— Не знаю… «Мир в комплексе»! — Андрей усмехнулся. — Понимаете… Привыкли мы, что ли, к общим лозунгам. «Все для человека!» И человек становится каким-то абстрактным. Вообще человек. Вот для кого-то и все! А если кому-то очень плохо — ну, это частный случай. Стоит ли отчаиваться! Особенно, когда сам здоров и весел.

— Вы часто болели?

— Я нет. Но я всё время с больными. Говорят, врач должен привыкнуть. Только не получается у меня.

— И не получится!.. К чему вы прислушиваетесь?

Еле-еле доносился непонятный прерывистый звон.

Они переглянулись. Елена приложила палец к губам и поднялась. Огляделась… Ни души вокруг. Но долетали откуда-то из-под земли тонкие металлические звоны. Елена протянула Андрею руку н осторожно шагнула…

Вниз, под основание будущего дома, вело винтовое полукружье уже потертых ступеней.

Андрей спустился и осторожно приоткрыл дверь. В большом подвале горела одна яркая лампа. На стенах поблескивали и рдели багрянцем силуэты парусных фрегатов, изгибались чешуйчатые хвосты русалок. Три человека — старик в сложных афотических очках, средних лет художник с аккуратной бородкой и совсем юный бледный паренек — трудились над листами податливого металла. Весело перестукивались молоточки чеканщиков. Негромко пел забытую песню о старом Хаз-Булате человек с бородкой.

Приход Андрея и Елены первым заметил юноша.

Елена ему кивнула, а юноша потряс головой, словно стряхивал наваждение.

Бородатый смолк, и тогда Елена сказала:

— Здравствуйте, люди Алладина!

Молоточки еще раз цокнули и замолчали.

Бородатый взглянул на вошедших неприязненно.

— Как вы сюда попали?

— Мы шли на звук, — Елена кивнула на медный лист. — И песня…

Старый чеканщик снял очки. Сильно щурясь, сказал:

— Говорил, распелся не к добру! Тут только металл петь должен. — И вдруг совсем по-доброму — Ну, проходи, красавица, коль уж так!

Елена благодарно кивнула и шагнула вперед, потянув за собой Андрея.

Смотрели со стен мастерской медные лики, тоненько стучал молоточек старого чеканщика. Елена и Андрей сделали несколько шагов, и им открылся почти законченный триптих: в центре Прометей, слева — Икар, справа — Марс… Профиль бога войны немного напоминал Деркача. Под взглядом Елены совместились лица настоящего Деркача и медного Марса… Она сначала очень удивилась, потом беззвучно рассмеялась. Хотела поделиться открытием с Андреем, но что-то удержало ее. Елена только приблизилась к Андрею, коснулась его плечом и так стояла…

Звенели за их спинами молоточки. Снова завел негромкую песню бородатый чеканщик.

Теперь Елена смотрела на Икара. Покосилась на Андрея. И он на нее. Оба сразу отвели глаза. Снова Елена взглянула на Икара. Нет… Здесь никаких совмещений.

— Нравится? — голос молодого чеканщика прозвучал за спиной Елены неожиданно. Она вздрогнула и отпрянула от плеча Андрея.

— Кафе здесь будет!.. Кафе будет называться…

— «Алые паруса»! — закончила Елена.

— И нет! — обрадовался молодой ошибке. — «Мечта»!

— С ума сойти, как оригинально! — Елена пошла в сумрачную глубину подвала и почти наткнулась на серую от пыли крышку рояля. Ударила пальцем по щербатому клавишу — звука не было. Провела рукой по всей клавиатуре — печально тренькнули три-четыре струны.

Молодой опять оказался рядом. Нравилась ему роль гида в этой странной мастерской. Он уже открыл было рот для очередных пояснений, но в это время жалобно позвал старый мастер:

— Петя!.. Где мои очки?

Сухие ладони мастера беспомощно шарили по верстаку.

Елена захлопнула крышку и повернулась на каблуке.

— Рояль немой! Интересно, как он сюда попал?

Старый чеканщик вздохнул:

— Рояль немой, мастер слепой. Зажились оба!..

И Андрею вдруг показалось, что все с укором смотрят на него: и старый мастер, и чеканщик с бородкой, и одноглазые барельефы Прометея, русалок и богатырей.

Издалека пробился голос Елены:

— Что с тобой?

— Пойдем скорей, — ответил Андрей и быстро пошел к истертым ступеням, не оглядываясь, ничуть не сомневаясь в том, что Елена бросится за ним. Тревога. Та еще ничем не объяснимая тревога, что возникла при взгляде на первую зажегшуюся над пустырем звезду, выросла вдруг до размеров неодолимого страха. И Андрей ничуть не удивился, получив из рук сочувственно молчаливого вахтера, едва они с Еленой перешагнули порог института, бланк телеграммы. Читал наклеенные ленточки слов, и буквы не прыгали: «Привезли Нину. Вторичное отслоение районе желтого. Поторопись. Степан».

Знакомое чувство собранности стремительно вытеснило растерянность и страх, знобившие Андрея на всем пути в институт.

— Артур!.. Только не кричи сразу — поработаем сегодня до утра? Завтра мне надо в Одессу. Вот. — Андрей протянул телеграмму.

Деркач прочел, молча вернул телеграммный бланк Андрею.

Не дожидаясь его ответа, Елена повернулась на каблуках, бросила через плечо:

— Я пойду сварю кофе.

Деркач тяжело уставился на Андрея.

— Нина кто? Невеста?

Елена чуть задержалась на выходе.

— Моя больная… Месяц назад оперировал. Думал — все с ней в порядке.

— Значит, неудача… Что ж, при научном поиске, — Деркач возился с контрольной шкалой регулятора, — какой-то процент неудач неизбежен. А вообще в медицинском вашем деле, мне кажется, больше на природу-матушку полагаться нужно. Вот где-то я читал… — Он выпрямился, глядя мимо Андрея сощуренными глазами, покрутил в пальцах тонкую отвертку. — Не то в Вене, не то в Берне один врач надумал лечить инфаркты новым способом. Больные у него, понимаешь, бегают. Даже прыгают. Правда, большой отсев, но зато уж кто выкарабкивается — тот жилец!

— Ты когда-нибудь умирал? — Андрей спросил зло и сразу пожалел об этом. Ведь зарекался сколько раз — не. злить Деркача. Спокойно выслушивать любые сентенции, лишь бы не поссориться, не отвратить его от нужного ему, Андрею, эксперимента.

На этот раз Деркач вроде и не заметил вспышки Андрея. Неопределенно пожав плечами, он вдруг быстро прошел к стоящему у окна письменному столу, за которым никогда не сидел. Рывком выдвинул один ящик, другой… С закаменевшим лицом выхватил пачку больших, плотной бумаги, фотоснимков, протянул Андрею.

— Полюбопытствуй! Это один мой японский коллега не то забыл, не то подарил.

Андрей взглянул на первый снимок и вздрогнул: лицо и грудь полуобнаженного человека, сидящего на больничной койке, покрывали водянистые волдыри. И страх, и гнев за совершенно дикое надругание над человеческим телом охватывали при взгляде на снимок.

Потрясение Андрея заметил Деркач.

— Смотри, смотри! Чтоб не думал без конца, что все беды мира на койках твоих больных!

Стараясь ничем не выдать волнения, Андрей осторожно отложил снимок и опять ужаснулся. Дети, дети, родившиеся уже после Хиросимы, унаследовали от своих чудом уцелевших родителей невиданные доселе увечья, порожденные адским взрывом. И, не давая укрепиться чуть успокоительной мысли о том, что все это безумие в прошлом, пусть не столь отдаленном, но минувшем времени, на третьем, потрясающем изуверской четкостью, снимке (кто-то наводил резкость!) обвисал привязанный к стволу дерева методично исколотый штыками вьетнамец. И с высокой шнуровкой ботинки интервентов удерживали на спаленной земле рослых, упитанных убийц.

Дальше снова шли снимки жертв атомных бомбардировок, а между ними кадры кровавого фоторепортажа с многострадальных вьетнамских берегов. Андрей, понятно, и раньше видел подобные фотодокументы, но собранные не известным ему японским физиком воедино, они потрясли. И, конечно же, японский ученый не случайно «забыл» их в лаборатории советского физика. «Смотри, — как бы говорил он, не нуждаясь в переводчике, — что делали и делают черные и еще могущественные силы планеты с человеком. Ты, твоя страна должны быть сильней их, чтоб оградить мир от нового поругания, а может быть, и от самой гибели. А потому — поторопись!»

«А что, что же хотел сказать этими снимками мне, Андрею Вихрову, Артур Деркач? Да он в общем-то и сказал: «Не думай, что все беды мира на койках твоих больных!» — Да я так и не думаю, Артур!.. Я понимаю огромность твоей задачи, твоего института, твоих коллег! Ты, конечно, делаешь, может, самое важное дело — стоишь на страже мира. Тебе не то что можно, а надо мыслить глобально… Все правильно! Только не забудь при этом, что за словом человечество стоит не бесплотная абстракция, а живые конкретные люди — и моя несчастная Нина, и Кешка, которого я так и отправил из клиники, не добившись никакого результата, а парень стал забывать цвет неба. И, защищая человечество, не отвернись от человека — маленького или большого, это неважно! Да и бывают ли маленькие?»

Рой этих мыслей налетел на Андрея ураганно и в то же время четко. Так четко все складывалось в стройную и в общем-то простую систему взгляда на мир, что Андрей почувствовал необходимость сейчас же все это сказать Артуру Деркачу, раз и навсегда устранив видимость противоречия в их отношениях. Однако Деркач опередил его четкой командой Кириллу:

— Всем от щита! Включить установку!

После трех «выстрелов» на контрольной пластинке не было обнаружено никаких повреждений.

— Давай еще! — Не дожидаясь согласия Деркача, Андрей вставил пластинку в рамку перед щитом.

Именно в эту минуту в дверях появилась Елена. На подносе дымились три чашки кофе.

«Бумм-м!..» Едва ударил первый луч, Андрей быстро и бесшумно приблизился к щиту. Прильнувший к прицелу Деркач не заметил этого перемещения.

«Бумм-м!..» Снова на пластинке вспыхнула красная точка и пропала. И тогда левая ладонь Андрея стремительно заслонила контрольную пластинку.

Третья красная точка ударила в ладонь Андрея.

Негромко вскрикнула Елена, и сразу же отпрянул от прицела Деркач.

— Сто-оп!

Кирилл вырубил установку.

Несколько секунд Андрей, глупо улыбаясь, смотрел на свою ладонь. И вдруг начал смеяться. Сначала почти бесшумно, — и тогда Деркач и подошедший Кирилл испуганно переглянулись, — а потом громко расхохотался.

Деркач тоже с трудом сдерживал счастливую улыбку.

— Да, доктор, с тобой не соскучишься!

Он снял с подноса Елены чашку кофе, а свободной рукой хотел обнять Елену за талию, но она, чуть прогнувшись, высвободилась, поставив поднос на подоконник, подошла к Андрею.

— Больно?

— Нет! — почти закричал Андрей и посмотрел на нее совсем счастливыми глазами.

Елена торопливо взяла его руку, стала вглядываться в ладонь. Не выпуская ее, сказала:

— Вы должны быть очень счастливы, Андрей. У вас линия дела совпадает с линией жизни.

Вернувшись в Одессу, Андрей почти, две недели не решался зайти в палату Нины. Степану и Гале запретил сообщать о своем возвращении.

— Жестоковато, старик. Каждый день о тебе спрашивает.

— Да? А войти в палату и развести руками: «Извини, Ниночка, ничем пока помочь не можем», — это как?

Степан только вздохнул.

Работали на монтаже установки без устали. Спали по очереди. Хорошо, Галя, по-бабьи вздыхая при виде явно сдавшего в своем весе Степочки, приносила в двух термосах и судках горячую еду. Какую? Убей Андрея — не скажет, что он сейчас торопливо проглотил. Днем помогал Виктор Крамаренко, вызванный Андреем из отпуска, укативший было на Тендровскую косу сотрудник института связи. Попытку Андрея как-то оплатить труд Виктора (как, он и сам-то еще не очень представлял, хотя Светлова и готова была «пойти на необходимые финансовые нарушения») Крамаренко пресек самым категорическим образом:

— Никаких оплат по соглашению! Мне это, — он кивнул на установку, — безумно интересно. Я бы тебе сам должен приплатить, да нечем! — В синих, увеличенных стеклами очков, глазах Виктора сияла такая увлеченность, что Андрею действительно стало неловко за начатый им разговор об оплате.

— Ты вот, мне про Артура поподробней расскажи. Как-никак три последних курса трубили вместе.

Не мог Андрей признаться, что Артур Деркач начисто забыл Крамаренко, перепутав его с кем-то из укативших в Новосибирск. И Андрей врал, не очень-то убедительно, о расспросах и приветах ему, Виктору Крамаренко, со стороны преуспевшего однокурсника. И Виктор верил, растроганно хлюпал носом, покачивал головой.

— Ох, Артур! Я еще тогда знал, что он рванет вверх… Потому что он сплошная устремленность.

— Завидуешь?

Виктор приподнял острые плечи.

— Да как тебе сказать… Целеустремленность, как, впрочем, любое гипертрофированное качество человеческой натуры, имеет ведь и свои минусы… Рассказывали мне как-то об одном биологе, всю жизнь отдавшему детальному исследованию дождевого червя. Когда ученый дошел до описания центрального сегмента, кто-то из учеников спросил, когда он надеется закончить исследование? Биолог развел руками и ответил: «Червяк длинен, а жизнь коротка!»

Андрей рассмеялся.

— Ну, Деркача к червяку не приклеишь.

— Неважно, к чему приклеиваться! — Виктор черканул отверткой но воздуху. — По сторонам тоже надо поглядеть, а Артур… Как у него с личной жизнью?

Андрей быстро склонился, поднял со стула тестер, стал зачем-то протирать его полой халата.

— Это я не очень понял.

— Во! — подхватил Виктор. — Не понял и не поймешь. Рядом с ним человеку трудно.

Оттягивая и оттягивая визит в палату Нины, временами начисто забывая о ней за монтажным авралом, Андрей тем не менее ловил себя на том, что почти ежечасно думает о Елене. Нет, нечего себя обманывать, объясняя непроходящие думы о ней естественным желанием располагать помощью столь квалифицированного физика, как Елена Скворцова. Елена возникала в памяти отнюдь не как физик. Звучал ее низкий, всегда как-то согревающий голос, мерцали, снимая усталость, ее зеленоватые, затемненные густыми подрагивающими ресницами глаза.

«Черт знает что!» — Андрей распрямлялся, утирал рукавом халата повлажневший лоб. Елена исчезала, но ненадолго…

К Нине пришлось пойти. Надежда Петровна Светлова, каждый день появлявшаяся в лаборатории с лучезарной, подбадривающей энтузиастов улыбкой, однажды переступила порог с лицом, совершенно отчужденным, едва поздоровавшись, сразу спросила:

— Доктор Вихров, почему вы не смотрите своих больных?

— Я был, Надежда Петровна! Был у…

— Я имею в виду Нину Уфимцеву. — Светлова не дала Андрею возможности увести разговор в сторону. — Неужели вы не понимаете, что она пока что не верит ни в какой лазер. Она верит только вам! Вам, уже исцелившему ее один раз, хоть и на время?

— Действительно! — Неожиданно выпрямился, удивленно уставясь на Андрея поблескивающими стеклами очков, Виктор Крамаренко.

Светлова сокрушенно покачала головой.

— Никогда не думала, что врач, мой врач, заразится этой… технической истерией. Безобразие! — Светлова стремительно вышла.

— Что она имела в виду… под технической истерией? — как-то очень заинтересованно спросил Виктор.

Андрей пожал плечами. Солгал. Он знал, что Светлова имела в виду, пусть и неточно выразилась. Слишком восхищенно заговорил двадцатый век о могуществе машины. Передовая техника — панацея от всех бед. Человек, с его индивидуальностью, с его уникальной, недоступной никакой машине способностью прийти на помощь человеку, слишком поспешно стал оттесняться, не без помощи лихих футурологов, куда-то на обочину жизни. Андрей сам смеялся над этим, не раз восставал против подобных концепций, кем бы они ни высказывались, — и вот на тебе!.. Глупо, конечно! Можно подумать: едва смонтируем — потащим Нину под луч. Когда-то это будет! Если будет вообще… Уже за стенами лаборатории, пока негромко, правда, но все явственней, — Степан держит ухо востро, — гудят противники лазерной хирургии. Светлова не с ними, но…

Сняв спецовку, Андрей потянулся к сиротливо висевшему последние дни белому халату.

— Пошли, Степан…

У самого порога палаты Андрей вдруг остановился, и Степан вошел первым.

Плотная бинокулярная повязка закрывала глаза Нины. Она вся напряглась, только губы дрогнули.

— Здравствуй, Нина! — Андрей старался придать голосу максимум бодрости.

Рука Нины чуть приподнялась и застыла. Андрей осторожно пожал кончики пальцев Нины.

Рука несколько секунд повисела в воздухе и плавно опустилась на одеяло.

— Сейчас я тебя… посмотрю. — В голосе Андрея появилась хрипотца, и он поспешно кашлянул, присел на край койки. Степан сжал Андрею плечо и осторожно вышел.

Ладонь левой руки легко скользнула под затылок Нины.

Губы ее снова дрогнули. Слезинка скользнула из-под повязки по щеке.

— Ну!.. Что это еще за горючая-бегучая?

— Андрей Платонович!.. — Нина придержала руку Андрея, глотнула ртом воздух. — Скажите… Вы тогда знали, что я опять?..

— Когда?

— Ну… Когда я пришла к вам…

— Да что ты, Нина?

— Не знаю, что говорю…. Простите, Андрей Платонович! Сама виновата ведь. Погналась за подранком, да через овраг…

— Ничего ты не виновата. — Остался последний виток повязки. Руки Андрея застыли. — Не открывай глаза сразу! Я скажу.

— Знаю… Не успела, забыть.

Андрей задернул штору. Включил настольную лампу и поднял офтальмоскоп.

— Открой глаза… Так… Посмотри вправо. — Луч от лампы отразился от зеркала офтальмоскопа, скользнул по дрогнувшему зрачку. — Хорошо. Теперь посмотри вверх… Так! Опять вправо… Закрой глаза.

Звякнули кольца раздвигаемой шторы. С болью и какой-то глухой раздражительностью к самому себе отметил Андрей, как осунулось лицо Нины.

— Все! — Андрей потянулся к повязке, но Нина поймала его руку, остановила.

— Не надо!.. Можно, полежу без бинтов?

— Хорошо… Только не открывай глаза.

— А правда, что вы привезли…

— Правда.

— Федора Федоровича вылечите?

— И Федора, и тебя. Не боишься?

— А что? Страшней не будет. Я тогда, как опять затемнела… поплелась на Гареву гору. Думаю, посижу до вечера, а потом в обрыв головой.

— Эх, Нина, Нина!.. Хоть бы обо мне подумала.

— Подумала… Потому и живая. Темноты стала бояться.

— И темноты не бойся!.. Вот сейчас мы ее прогоним. — Андрей взял откинутую руку Нины, протянул вдоль тела. — Вот лежи так, совсем-совсем расслабленно… Вот-вот! А теперь я тебе объясню, почему не надо бояться лазера.

Лицо Нины немного смягчилось.

Андрей старался говорить тихо, но убежденно, словно проводил с Ниной гипнотический сеанс:

— Не первый раз люди обращаются к световому лучу. Едва они увидели солнце… Помнишь, ты была в нашем театре?

Нина печально вздохнула:

— «Аида».

— Да-да! Именно «Аида»! Представь себе высоченную пирамиду Хеопса. Дело в том, что еще в древнем Египте…

Он своего достиг. Лишенная возможности различать окружающие предметы, Нина вдруг увидела обостренной силой воображения все, о чем говорил Андрей. Ей даже показалось, — она услышала, как ударил гонг. И в неустойчивой синеве возникла египетская пирамида. Она заслоняла солнце, и лучи его веером разбегались от ее вершины. Пирамида была несколько нереальной, может быть, напоминала декорацию из «Аиды». Но по ее крутым ступеням два атлетических воина поднимали спотыкающегося слепца. А на самой вершине, сияя золотыми одеждами, монументально застыл жрец. И все чаще и чаще, словно подгоняя время, гремел гонг.

Воины подвели слепца к жрецу, и бедняга опустился на колени, подняв к небу закрытые глаза. И вознес жрец руки, украшенные перстнями с рубинами. И солнце заиграло в них…

— Открой глаза! — приказал жрец голосом Андрея.

И открыл слепец беспомощно мечущиеся незрячие глаза. И лучи солнца, преломившись в рубинах жреца, ударили красными стрелами в глаза слепого. Он поднял руки, закрыл стертыми ладонями лицо, словно защищаясь от ударов. Но чудо уже свершилось. И когда воины оторвали руки человека от его глаз и тот медленно поднял веки, — он их снова закрыл, испугавшись света, что обрушился на него. А потом из груди исцеленного вырвался крик исступленной радости, заглушаемый гонгом, потому что увидел он серебристую излучину Нила, увидел землю и павших ниц людей, славящих исцелителя…

— Какая…. красивая сказка!

— Это быль, Нина… Жрецы шли от поклонения Солнцу. И ты знаешь — иногда этим темным эмпирикам чертовски везло! — Рука Андрея потянулась к повязке.

Нина поймала руку Андрея.

— Посидите со мной еще. Совсем немного!

Андрей боялся пошевелиться…

В то же утро он зашел в палату стариков.

— Что-то ты больно сияешь? — хмыкнул Федор Федорович.

Андрей присел рядом с его койкой. На соседней полулежал Рамсей, мерно перебирая четки.

— Вы стали лучше видеть, Федор Федорович? — Андрей взял руку Федора Федоровича — вроде бы так, потрепать, а сам нащупывал пульс.

Федор Федорович вырвал руку.

— Вчера замерили — все в норме. Это без тебя… Да и погода ломалась.

— Мистер Вихоров! — Рамсей встряхнул янтарные четки. — Я хочу позволять высказать свой диагноз относительно Теодора.

— Что ж, это интересно! — Андрей вежливо повернулся к Рамсею, словно тот мог это видеть.

— Теодор… все время делит свое одно сердце на весь мир. Кусочек сердца на Кубу, другой кусочек Вьетнам, Африка… И везде своя боль. И Теодор хочет всю боль собрать в своем сердце. Но это не смог даже Иесус Христос. Это кончилось очень для него печально.

— Чуешь? — Федор Федррович встрепенулся, явно готовясь в атаку, но Андрей придержал его рукой за плечо, спросил:

— Разве, мистер Рамсей, вам самому не бывает… больно. или стыдно за то, что порой происходит в мире?

Рамсей ответил не сразу. Он достал «Беломор», но, может, вспомнив о Федоре Федоровиче, отложил папиросу.

— Доктор Вихоров. Я должен сказать, меня сразу после войны приглашали визитом вашу страну. Когда мы еще… союзнический дух… Пока…

— Сэр Уинстон Черчилль не выступил в Фултоне! — не сдержался Федор Федорович.

Рамсей поднял белую ладонь, укоризненно спросил:

— Мы же договорились, Теодор?

— Эскюз ми. Молчу.

— Я вас слушаю, мистер Рамсей. Вас приглашали к нам, а вы не приняли приглашения?

— Не совсем так… Я все откладывал свой визит.

Я давно не имею больших иллюзий о нашем мире. О человечестве… Но кое-что я видел у вас во время войны. Кое-что слыхал. И все время думал. А может быть? Может, вы действительно… Я боялся потерять последний шанс обрести вновь надежду. Пусть иллюзию! И все не ехал, не ехал… Пока не ослеп.

Федор Федорович приоткрыл было рот, но сдержался. Промолчал.

— Что ж, мистер Рамсей, — Андрей встал. — Могу вас заверить, что мы сделаем все, чтобы вы увидели наш мир. Вам только останется выбрать точку зрения.

… Они вышли друг на друга неожиданно — чуть не столкнулись на крутом повороте коридора. Степан смутился, торопливо спрятал за спину толстый журнал.

— Что в лаборатории? — Андрей схватил Степана за рукав.

— А-а! — разочарованно протянул Степан. — Как пишут в таких случаях, — царит энтузиазм.

— Ты что, не в духе?

Степан капризно скривился, хлопнул себя по колену журналом.

— С чего быть в духе? Ну ладно, твой Виктор инженер…

— Кандидат технических!

— Ладно, кандидат… А в помощниках у него Филька. Сантехник!

— Ну и что?

— А то, что несерьезно все это!

— Перестань!.. — Андрей укоризненно покачал головой. — Я тоже устал, однако…

— Однако вчера спорил со Светловой.

— Это по поводу работы Захарова? Разве я был не прав?

Степан снова дернулся:

— Прав — не прав!.. Разрешать эксперимент в конце концов будет Светлова. Сейчас не время ссориться с начальством.

Андрей оттолкнул Степана, рассмеялся:

— Слушай, ты правда того… Переутомился. Может, с Галей поссорился? — Андрей потянулся к журналу. — «Медикл ревю»? Дашь потом посмотреть?

Степан торопливо спрятал журнал за спину.

— Вот именно. Потом!

Андрей не понял причины зловещей многозначительности ответа, непреходящего раздражения, проступавшего даже в походке вдруг заспешившего Степана. Долго смотрел в удалявшуюся спину друга, и в глазах густела обида. Степан не оглянулся. И Андрей пошел в лабораторию.

У Фильки, о котором так пренебрежительно отозвался Степан, длинные волосы и испуганные глаза, как у кролика, которого он, поглаживая, зажимал металлическими обручами перед прицелом установки.

Дернулась голова кролика и застыла, обхваченная жестким обручем. Только глаза заметались пуще прежнего.

«Ду-мм!» — красная молния ударила в кроличью голову.

Кролик вздрогнул и мертвенно обвис. В клетке у окна заметались еще два — серый и черный.

— Может, — Филька осторожно приблизился к Андрею. — Может, он не умер? Обморок с перепугу?

— Готовьте следующего! — Андрей повернулся к Виктору. — Можно еще уменьшить импульс?

Виктор, пожав плечами, вскрыл панель установки.

— Серого! Серого давайте! — почему-то потребовал Филька.

Вошел Степан. Встал у стены.

Андрей даже не посмотрел в его сторону, хотя и понял, что Степке стыдно за недавнюю слабость.

Забилась, стараясь высвободиться из тисков, кроличья тушка.

— Живой! — завопил Филька.

Степан стал осторожно приближаться к установке.

Еще раз вздрогнув, кролик обвис.

В невыносимой тишине было слышно, как ошалело бьется о прутья клетки третий кролик.

Степан поднял за уши тушку мертвого кролика, посмотрел в его полузакрытые безжизненные глаза.

— М-да!.. Чтобы сделать рагу из зайца, надо иметь как минимум… лазер.

Андрей не успел взорваться, потому что Степан неожиданно серьезно продолжил:

— Понимаешь, я посмотрел глаза всех наших жертв…. У некоторых и кровоизлияния-то нет. Может, действительно, мрут от шока? А человек не кролик. Глядишь — и не помрет.

— Ну да, — усмехнулся Андрей. — На ком проверим? На тебе?

— Лучше на докторе Гудкове. Разведка доносит — Гудков развивает бурную деятельность против нас.

Андрей покачал головой.

— Сейчас не столь важно, от чего они мрут. Налицо заколдованный круг: уменьшаем импульс — нет прижигания. Увеличиваем — кровоизлияние.

— О друзи мои, друзи! — Виктор Крамаренко в сердцах отбросил чистую ветошь. — Горит мое реноме кандидата технических, но должен сделать горькое для себя заявление: боюсь, что без Артура Деркача нам не обойтись!

— Что ж, попытаемся его вызвать! — Голос остановившейся у порога Светловой прозвучал столь неожиданно, что все вздрогнули. Удрученные очередной неудачей, экспериментаторы и не заметили ее появления. Светлова прошла к установке. — И Деркача вашего вызовем, и подключим физиков из нашего политехнического… Так что не торопитесь носы вешать… И знаете что? Прекратите вы эти ночные авралы. Учтите, что самое тяжелое и неблагодарное дело — это лечить самих врачей.

«Самолет идет на посадку. Прошу застегнуть поясные ремни!» Стюардесса улыбалась всем. Но Деркачу казалось — только ему. Он удовлетворенно хмыкнул, отметив тополиную гибкость аэрофлотовской девушки, и улыбнулся ей в ответ.

Стюардесса вспыхнула и отвернулась, засмотрелась в иллюминатор.

Ничего не видно за иллюминатором, кроме клубящейся светло-серой пелены… Снижаясь, самолет подрагивал, словно катился по невидимым ухабам.

Стремительно скользила по черному циферблату белая стрелка вынесенного в салон альтиметра. Боль в ушах от резкой потери высоты заставила Деркача страдальчески поморщиться. Сразу же около него оказалась стюардесса.

— Делайте глотательные движения, вот, — она протянула ему конфету.

Деркач жестом фокусника выхватил из своего кармана «Мишку на севере», протянул стюардессе. Она, смутившись, взяла конфету, быстро прошла в конец салона.

Кипела, клубилась серая пелена, и казалось, что самолет проваливается в дымящийся кратер вулкана. С коротким воем выскочили из-под мотогондол и встали на замки шасси. Деркач взглянул на высотомер. Стрелка на альтиметре уже миновала последнюю сотню метров. И тут снова взвыли шасси — пошли на уборку. Стрелка альтиметра застыла, потом двинулась в обратном направлении — самолет набирал высоту.

— Что?

— Почему не садимся?

— Что случилось? — Головы пассажиров беспокойно закрутились, встревоженные взгляды простреливали стюардессу с застывшей улыбкой.

— Спокойно, товарищи! Сядем, обязательно сядем!

Деркач неторопливо отстегнул ремни, поднялся и по-хозяйски уверенно двинулся к овальной двери кабины пилотов.

— Товарищ! Туда нельзя! — Стюардесса кинулась за Деркачем, но дверь пилотской кабины уже щелкнула за его плечом…

Второй пилот благоговейно возвратил Дер качу удостоверение.

— Присесть тут негде, товарищ… если хотите… постойте. Только напрасно беспокоитесь, все…

— Я не беспокоюсь, — перебил Деркач. — Просто мне надо знать, как это делается.

Командир корабля, удерживая штурвал, бросил на Деркача через плечо угрюмый взгляд, снова уткнулся в мечущиеся стрелки приборов.

В его наушниках звучали — и это слышал Деркач — координационные команды:

— На линии пути! Высота двести… Сто пятьдесят… Сто… Вписались в глиссаду… Так… Пятьдесят…

Белесая крутоверть перед фонарем кабины внезапно разверзлась. Почти под самым носом мелькнули влажные плиты бетонки.

— Полоса перед вами! — ободряюще прозвучало по радио.

Пилот-командир мягко потянул штурвал на себя. Колеса шасси чиркнули по бетонке.

— Тормозной! — крикнул командир второму пилоту.

Тот рванул на себя рукоять.

А Степан и Андрей стояли у ограды летного поля. Они видели, как за хвостом приземлившегося в тумане самолета вспыхнул белый цветок тормозного парашюта. Самолет резко замедлил пробег, мягко тормозя, стал сворачивать на рулежную дорожку.

— О’кей! — радостно воскликнул Степан и ударил Андрея по плечу. — А ты говорил — не сядут. Техника, брат, у них, не то что у нас с тобой, — в любую погоду!..

У стены аэропорта ежились от промозглости несколько бабок с цветами.

— Купить ему гвоздики? — неуверенно спросил Степан.

— Коньяк у нас есть?

— Вчера организовал бутылочку.

— Вот и отлично.

Пассажиры приземлившегося лайнера сходили по трапу, довольные благополучной посадкой, благодарили стюардессу. Вот уже сошел последний вроде бы пассажир.

Стюардесса несколько минут подождала, пожав плечиками, стала подниматься по трапу в самолет.

— Ну? — Степан теребил Андрея за рукав.

Мимо них проходили последние пассажиры.

— Нет Деркача! — Андрей негромко выругался.

— Что же он — выпал? — Степан вынул из кармана телеграмму. — Ясно сказано: рейс номер…

Андрей ничего не ответил, но и уходить не спешил. Решил про себя: «Подождем экипаж. Спрошу у стюардессы…»

А оба пилота сидели на своих местах. Деркач приспособился на сиденье радиста. В овальном проеме кабины прислонилась к косяку стюардесса.

— Сколь ни быстры радиокоманды, — чуть повернув голову к Деркачу, пояснял командир корабля, — слишком много параметров надо сообщать ежесекундно. А высота теряется быстро…. В этом вся сложность. Можно не успеть.

— Дошло! — Глаза Деркача загорелись. — А знаете ли вы, дорогой мой пилот, сколько информации можно заложить в один импульс лазера?

— Лазера? — удивляется второй пилот.

— Вот именно! — тихо, но с явно торжествующей ноткой ответил Деркач.

Андрей и Степан остались почти одни.

— Пошли! — махнул рукой Степан. — Понимаешь — его могли и высадить. Такая погода. Рисковать крупным ученым…

Они не сделали и десяти шагов, когда Андрей все же оглянулся.

— Стой!..

Медленно в синем эскорте экипажа по летному полю шел Деркач.

— Артур! — закричал Андрей, но Деркач не услышал. Он неторопливо вышагивал рядом со стюардессой. И вид у него возбужденный, сияющий.

Андрей, перемахнув с разбега через ограду, побежал по летному полю навстречу Деркачу…

Когда усаживались в светловскую «Волгу», пилоты стояли рядом. Тронулась машина. В ответ на взмах руки Деркача стюардесса подарила отъезжающим великолепную улыбку…

Деркач работал всю ночь и последующий дань. Когда где-то часам к пяти вечера Филька освободил от креплений второго за день сохранившего душу кролика, Артур Иванович решительно снял халат. Так продолжалось два дня. Ровно в пять Деркач покидал лабораторию.

На этот раз Андрей, Степан, Виктор — все в белых халатах — медленно шли по центральной аллее к воротам клиники, провожая Деркача. За ними плелся Филька, поглаживая ладонью вздрагивающего кролика.

— Ну, не знаю, что ты от меня еще хочешь! — рокотал Артур Иванович, косясь на Андрея. — Из трех кроликов дохнет только один! Один к трем! Разве плохое соотношение?

— Для кроликов — терпимо. А как… перейдем на людей?

— А ты не спеши. — Деркач остановился. Взглянул на часы. — Защитись пока на кроликах!

— От кого защищаться-та?

Деркач не расслышал или не понял иронии. Заметив приближающееся такси, он лихо, по-мальчишески свистнул. Такси остановилось.

— Завтра попробую еще один вариант! — бросил Деркач через плечо и побежал к машине.

— Однако! — Виктор покачал головой. — Третий вечер подряд… Хоть часы по нему проверяй!

Андрей промолчал. А Степан, улыбнувшись, негромко пропел:

— Придумаешь! — махнул рукой Андрей.

— Спорить могу! — Степан рубанул воздух ладонью. — Жизнь людей продолжается, доктор Вихров, несмотря на тридцатипроцентную смертность кроликов!

— Андрей Платоныч! — испуганно закричал Филька. — Он не бежит!..

Филька согнулся, раскинув руки над опущенным на траву кроликом. Тот неуверенно тыкался мордочкой в разные стороны, припадал на передние лапы.

— И этот кончится?

Андрей поднял кролика за уши, заглянул в почти застывшие глаза.

— Он ослеп… — И пошел с кроликом на руках назад, к лаборатории.

Первым за Андреем энергично двинулся Степан. Вздохнув и покачав головой, пошел Виктор. Замыкал грустное шествие Филька.

На следующий день Деркач в институт не пришел. Это не слишком встревожило. Ринувшегося было к телефону Степана Андрей остановил.

— Не надо!.. Пусть отдохнет. Все-таки главное он нам сделал.

Действительно, рассчитанный и отлаженный столичным физиком лазерный удар кролики переносили почти благополучно. И Андрей, и Виктор надеялись самостоятельно найти нужный оптимальный вариант. Но прошло два дня, а Деркача не было. Тут уж просто забеспокоились. Позвонили в гостиницу. Ответили, что в номере нет. Да и не видели с самого дня приезда.

— Дела-а… — Андрей взволновался не на шутку. — Сказать Светловой?

Как-то смущенно закрутился Степан. Выпалил совсем неожиданно:

— Вообще-то он мне оставил один телефончик.

— Ты даешь! — Андрей хлопнул себя ладонями по бокам. — Чего ж молчал?

Степан заговорщически подмигнул:

— Доверил только мне. Сказал: «Андрей — псих. А ты человек рассудительный. Вот тебе телефон на крайний случай». Сейчас разве крайний?

— Давай телефон!

Уже на выходе Андрей обернулся, спросил Степана:

— Странный какой-то телефон. Семизначный. Ты ничего не напутал?

— Я ни при чем. Это рука Деркача.

Да, теперь и Андрей угадал в узких, резко выписанных цифрах почерк Артура Ивановича. На какую-то секунду память возвратила широкую черную доску в московской лаборатории, энергичный, так что крошился мел, расчет только что родившегося в голове Деркача варианта.

— Дежурный по части капитан Милашкин! — раздался в трубке приглушенный расстоянием голос после набора седьмой цифры, и Андрей уже хотел повесить трубку, решив, что ошибся номером. Все же неуверенно спросил:

— Товарища Деркача… Артура Ивановича можно?

— Минутку! — совершенно спокойно, словно давно ждали этого вызова, ответили на другом конце провода. Андрей услышал несколько щелчков, комариный писк зуммера, кажется, кто-то произнес слово «старт», и вдруг неожиданно громко, как из мощного динамика, обрушился знакомый нетерпеливый голос:

— Слушает Деркач!

— Это я, Андрей… Здравствуй, Артур…

— Хорошо, что позвонил! — громоподобно перебил Деркач. — Я только что сам собирался. Слушай внимательно. Завтра утром прилетает Елена. А я тут завяз с товарищами военными. Родилась одна мысль. Надо проверить… Встретишь завтра Елену. Я тоже постараюсь, но, может, и не получится… Записывай!..

Андрей ничего не записал. После слов «завтра утром прилетает Елена» голос Деркача, хотя и гремел по-прежнему, породив на секунду правильную догадку о радиотелефоне, доходил до Андрея почти бессмысленным нагромождением слов, словно тот заговорил на Каком-то малопонятном языке.

«Прилетает Елена!» Андрей вдруг почувствовал, что ноги его стали ватными, и он тихо опустился на стул.

Если бы кто-нибудь находился в это время в ординаторской, — очень бы удивился растерянной улыбке на почти всегда сосредоточенном и чаще всего грустном лице кандидата медицинских наук доктора Вихрова.

Еще издали море поразило Елену. Едва вышли к отрадинскому склону, оно полыхнуло искрящейся синевой от края до края, заметной выгнутостью горизонта подчеркивая свою глобальную величину.

— Ой! — вырвалось у Елены, и она остановилась, прижав руки к груди.

— Никогда не видела моря?

— Видела… Но не такое. Как-то очень неожиданно и широко оно тут открылось.

Он повел ее сразу к морю, памятуя наказ Деркача: «Не садитесь на нее сразу верхом. Я дня через четыре вырвусь отсюда — все доделаем. Пусть Елена покупается, отдохнет…» Это, пожалуй, все, что запомнилось из телефонного монолога после слов «завтра утром прилетает Елена». Даже номер рейса забыл — хорошо, что утром из Москвы по расписанию прилетал только один самолет.

Однако купаться Елена не стала. Когда спустились к пляжу, море исчезло за лесом бронзовых, обугленно-красных и редко пронзительно белых тел. — Над водой висел ни на секунду не затихающий тысячеустый гул голосов. Установленный на башне спасательной станции репродуктор обрушил на весь этот вселенский гам хриплую заезженную мелодию.

— Неужели ты здесь купаешься?

— Нет. Да я в это лето и не купался еще.

— Понятно. Пойдем отсюда.

Они шли по приморской, тянущейся по-над пляжами, дороге, обсаженной с двух сторон акациями и пирамидальными тополями. Тени от деревьев почти не было. Солнце поднялось высоко и лупило лучами вдоль дороги. Пахло нагретым асфальтом. Несколько приглушенней доносились сюда голоса неистовых пляжников. А потом и вовсе стало тихо. Дорога, свернув к морю, вдруг оборвалась, и они пошли меж кустов по заскорузлому от жажды суглинку. По склону сбегала вниз, к «дикому», не тронутому курортной цивилизацией, затерявшемуся меж двух рыжих скал участку побережья, довольно крутая тропинка. Андрей в нерешительности остановился. Но Елена, мгновенно скинув туфли, взяла их в одну руку, а другую протянула Андрею.

— Вот это — пляж! — Елена решительно расстелила оказавшийся в ее объемной сумке с надписью «Аэрофлот» кусок застиранного байкового одеяла, судя по одному из краев, отхваченному ножницами, аккуратно поставила носками к морю туфли и стала стягивать через голову платье. Ослепительно блеснули стройные белые ноги.

Андрей торопливо отвернулся, пошел, скрипя подошвами по песку, к морю. Пляж, как назвала этот забытый людьми кусочек укрытого скалами побережья Елена, действительно был пустынным. Стоя по колено в воде на притаившемся под водой камне, удил бычков на леску, намотанную на палец, пожилой, обожженный до черноты, рыболов в выгоревших до непонятного цвета трусах. Да в самом центре желто-бурого песочного полукружья устроилась под огромным цветастым зонтом молодая, правда, сильно располневшая мама с совершенно раздетой девочкой лет шести. Девочка ровного шоколадного цвета все время норовила выскочить из синего теневого круга на солнце, но мать удерживала ее за запястье. Девочка негромко канючила.

Взглянув под ноги, Андрей понял, что не только скалы да крутой спуск избавляли этот участок берега от любителей купанья. Под прозрачным слоем воды просматривались обросшие изумрудной зеленью камни. Их бархатистые одежды часто скрывали еще не обкатанные прибоем выбоины и утлы.

Он не столько услышал, как почувствовал, как сзади подошла Елена. От ее тела веяло прохладной свежестью. «Как странно, — подумалось Андрею, — столько шли по солнцу, а она не нагрелась».

— Купаться-то тут не очень. Ты побьешь ноги.

— Так и будет, — вздохнула Елена и вдруг беззвучно рассмеялась. — Я забыла, что мои ноги предмет твоего особого внимания. «И только цветы под красивые ноги!» — очень похоже сымитировала она фразу из полузабытого Андреем его московского монолога. Не дав смутившемуся Андрею ничего ответить, Елена хлопнула его ладонью по спине и решительно вошла в воду.

Андрей стал торопливо раздеваться. Когда он дважды, как осторожно ни переставлял ноги, больно ударившись о камни, достиг поясной глубины и осторожно поплыл, Елена была уже далеко. Сделав несколько резких взмахов, перейдя на когда-то легко дававшийся ему «кроль», Андрей значительно приблизился к Елене, однако не без досады почувствовал прерывистую судорожность дыхания, понял, что долго так плыть не сможет. «Вот черт! Совсем вышел из формы…» Досада на самого себя постепенно переходила на Елену. «Рвет себе вперед, а потом тащи ее к берегу!» Елена словно услышала его: взмахнув руками, откинулась на спину и так, распластавшись на некрутой волне, осталась лежать, поджидая Андрея.

Андрей перешел на спокойный, размеренный брасс — дыхание постепенно выравнялось. Вскоре он неторопливо стал кружить около блаженно улыбавшейся под солнцем Елены. Она опять взмахнула руками, неторопливо отгребая воду, подплыла совсем близко к Андрею, затрясла поднятой над водою головой.

— Хорошо, правда?

Андрей кивнул.

Елена, сощурившись, поглядела в простиравшуюся впереди синюю даль, будто раздумывая, стоит ли плыть еще дальше, но вдруг вздохнула:

— Ты — моряк. Хорошо плаваешь. А я боюсь большой глубины.

И поплыла к берегу.

После ее слов Андрею ничего не оставалось, как плыть рядом с ней, демонстрируя безукоризненный, хотя и неторопливый «кроль», и странно — дыхание оставалось ровным и спокойным. Более того, Андрею хотелось, чтобы берег приближался как можно медленнее. Особенно когда он, глотнув воздух, опускал под гребок голову и видел в прозрачной воде голубовато-серебристые ноги Елены, плавно, как в замедленном танце, перебиравшие прозрачную синеву.

Потом они долго лежали рядом на песке. Блаженное умиротворение накатилось на Андрея. Дрожали, расходясь и расходясь за прикрытыми веками, радужные сполохи. Он почти ощущал волну ласковой неги, идущей от лежавшей рядом Елены. «Забыть, забыть все! Хоть на один день — разве это уж так невозможно?» Елена лежала так тихо, что не слышно было даже ее дыхания. Он чуть приоткрыл и скосил в сторону Елены глаза и очень удивился — она не лежала. Подтянув под самый подбородок колени, обхватив ноги руками, она сидела и зачарованно смотрела на грациозно танцевавшую в пене прибоя, вырвавшуюся, наконец, из маминого плена, девочку.

«Почему у вас нет детей?» — чуть не сорвавшийся вопрос испугал Андрея своей бестактностью, едва возникнув. Но, видимо, существовала уже такая редкая и необъяснимая степень взаимопроникновения в мысли и чувства друг друга, что Елена услышала его. Потому что то, что она сказала полминуты спустя, было почти ответом на не произнесенные вслух слова.

— Все гонка и гонка, — вздохнула Елена. — Идеи умирают или перекрываются новыми, не успев окрепнуть. И если кто-то долго не выдает новой, о таком говорят — выдохся. Потому — никакой личной жизни. А дети — это вообще невообразимо.

— Ну уж!..

— Так думают многие.

— А ты?

Елена не ответила. Андрей приподнялся на локте, внимательно посмотрел на нее, задумчивую и грустную.

— Помнишь Магду? — вдруг спросила Елена.

— Помню. — Андрей снова откинулся на спину. — Довольно экзальтированная особа.

— Это она стала такой… Она была женой одного ученого. Он не хотел ребенка. А она возьми и роди. Они разошлись. Потом ребенок умер.

— Идиот!

— Кто? — насторожилась Елена.

— Тот ученый. — Андрей снова приподнялся на локте. — Ну и что же он? Гений? Опроверг теорию относительности? Открыл новую планету?

— Ничего он пока не открыл.

Андрей злорадно засмеялся.

— Какая спекуляция вокруг алтаря науки! Бросят на этот самый алтарь полуплагиатскую кроху некой сентенции и освобождают себя от самого существенного, человечного. Освобождают? Грабят сами себя! Время, вперед, поток информации по экспоненте!..

— Но времени действительно нет.

— Да брось ты верить в эту чепуху. — Андрей вдруг резко поднялся, стал собирать вещи. — Поток информации! Ах, мы несчастненькие. А Ломоносову, скажем, или Пушкину для того, чтобы добраться отсюда в город, хотя бы к месту нашего института, — понадобилось бы полчаса, а то и больше. А мы с тобой выйдем на дорогу, остановим такси и через пять минут на месте. Это не учитывается?

Елена рассмеялась.

— Ну и арифметика!.. Разве дело в этом? — Она тоже стала собирать вещи. — Дело в том, дорогой мой, что еще десять минут назад ты был переполнен ощущением… покоя, может быть, внезапно охватившего тебя блаженства. А сейчас подсчитываешь, как быстро доберемся мы до института. Значит, времени на счастье нет и у тебя.

Андрей, с брюками и рубашкой под рукой шагнувший было в сторону скалы, остановился:

— Мое время — время врача. Со времен Гиппократа у него особый счет.

— Ну конечно, — совершенно спокойно согласилась Елена и тоже поднялась. — Значит, в институт?

— Да. Только, пожалуй, сначала пообедаем.

— Я еще не хочу есть.

— После института тем более не захочешь. Пообедаем сейчас.

Хорошо, что они плотно пообедали в «Приморском», потому что не ушли из института до позднего вечера…

Два маленьких шахматиста подняли глаза на звук открывшейся двери. Глаза! У них был один глаз на двоих. Мальчишка, у которого оба глаза закрывала бинокулярная повязка, растопыренными пальцами рук ощупывал острые вершины расставленных фигур, восстанавливая в памяти позицию.

Еще несколько детей с повязками на глазах лежали в постелях.

— Вы новый доктор? — спросил Елену мальчик с видящим глазом.

Елена покачала головой.

Мальчишка сразу утратил к ней интерес и, закусив губу, отстранился, когда Елена пыталась погладить ему голову.

Все объяснил другой, с бинокулярной повязкой.

— А говорили, приедет секретный атомный доктор.

И всех вылечит, — мальчишка взмахнул рукой, сжимавшей ферзя. — Атомом!..

— Спать! — сказал Андрей и поднял доску с фигурами. — Доиграете утром.

Перед палатой, в которой лежала Нина, Андрей остановился, словно решая: стоит ли заходить. Елена, мягко обогнув его, сама открыла дверь.

— Это Елена Николаевна. Помнишь?..

— Я знаю! — перебила Нина. — Я даже знала, что вы сегодня зайдете еще раз вместе с красивой женщиной. — Нина была непривычно возбуждена. И Андрей смотрел на нее с настороженностью.

— Да! — Нина притянула Елену за руку, пальцами чуть коснулась ее лица. — Я не ошиблась. Вы красивая.

— Вот когда Андрей вас вылечит…

— Вы знаете, Елена Николаевна, — волна возбуждения не опадала, несла Нину на своем гребне. — Вы знаете, у меня вместо зрения теперь… Не знаю, как это по-научному, но… Я все начинаю угадывать. — Она не отпускала руки Елены. — Правда, правда! Вот и сейчас… Я чувствую. Вы сердитесь… На Андрея Платоновича?

— Нет, Нина. Вы не угадали. Я злюсь на себя.

Нина вздохнула, отпустила руку Елены.

— Это только говорится так. Самого-то себя всегда больше жалеют.

Андрей, подняв стакан на свет, беззвучно отсчитывал капли, падавшие из небольшого пузырька.

— Может быть, Нина, — ответила, помолчав немного, Елена. — Но я себя больше жалеть не буду.

Андрей вложил стакан в руку Нины, осторожно, просунув руку под ее спину, заставил приподняться.

— Вот, выпей это.

Нина понюхала, капризно поморщилась.

— Опять валерьянка?

— Опять.

Нина, вздохнув, выпила. Андрей осторожно опустил ее на подушку.

— Теперь постарайся уснуть. Спокойной ночи.

На выходе из палаты Елена взглянула на лицо Андрея, но ничего не прочла в нем, кроме досады и усталости.

В палату Рамсея и Федора Федоровича Андрей заходить не собирался, однако его остановил гул доносившихся из-за двери возбужденных голосов. Андрей остановился, осторожно приоткрыл дверь. Потом поманил к себе Елену. Она передернула плечами, мол, неудобно вроде, но все же приблизилась к дверному косяку.

— Ты плохо себя чувствуешь, Теодор, потому что не можешь меня бить. — Рамсей сидел рядом с койкой Федора Федоровича, сжимая в руке свернутый «Медикл ревю», как дубинку. — Когда ты меня бил, ты очень хорошо себя чувствовал. Теперь я могу тебя немножко бить. — Рамсей потряс журналом.

— Валяй, валяй!..

— Тебя бьет не я, а этот печальный факт! Через неделя я флант Балтимора, и меня будут лечить готовый лазер. Придумал твой ученик, доктор Вихоров, а там сделают, кажется, быстрей.

— Андрей говорит, что в этом самом «Ревю», которым ты потрясаешь, уже дважды сообщалось о победе над раком. Но, допустим, на сей раз — не дурница. А кто будет лечить меня?

— Если тебя, Теодор, отпустят, я бы, наверное, мог…

— Спасибо. А кто будет лечить Нину? Оксану Петренко?

— Кто это — Петренко?.. На всех людей я не могу…

— О! — Федор Федорович сразу ожил. — Ты сам все поставил на свои места. Твоим балтиморским лазером будут лечить только толстосумов. Вроде тебя!

— Не очень так, Теодор! Не очень. Через год такой аппарат будет и в больнице для бедных людей.

— А мы через месяц будем лечить всех!

Френсис Рамсей покачал сединой:

— Не уверен. Мистер Виктор — большой инженер, друг доктора Вихоров. И он работает вместо свой отпуск. Разве это хорошо?

— Это прекрасно! Неужели ты не понимаешь?

— Нет… Чтобы все понимать, мне надо все видеть. И я лечу Балтимора.

— Что ж!.. Попрощаемся.

— Еще не сегодня.

Андрей осторожно прикрыл дверь. Пройдя несколько шагов по коридору, остановился, подождал Елену.

— Вот такие пирожки, как говорит мой друг Степа Зацепин. — Он достал сигарету, протянул пачку Елене.

— Тут же, наверное, нельзя?

Андрей спрятал пачку.

— Может, завтра, наконец, объявится Деркач?

— Может быть. — Елена отвела глаза и спросила — А в мою помощь ты совсем не веришь?

— Ну что ты, Лена! Конечно!.. — Андрей потянулся к ней, и она торопливо шагнула ему навстречу. Смущенно прижав голову к его плечу, торопливо заговорила:

— Тогда отвези меня поскорее домой… в гостиницу. А завтра рано-рано…

— Рано-рано, — почему-то шепотом повторил Андрей.

Главный противник лазерного новшества в хирургии, обладатель идеальной лысины, доктор Николай Николаевич Гудков, еще не переступив порога служебного хода, ведущего из лабораторий главного корпуса во двор, услышал ликующие клики и недоуменно вскинул голову.

Из распахнутых дверей временной, лаборатории Андрея явно захмелевшие (только каким образом!) люди выносили на руках отчаянно дергающего длинными ногами инженера Виктора Крамаренко, Степана и самого Андрея Вихрова, тут же, правда, вырвавшегося из цепких рук энтузиастов лазерного эксперимента.

Спотыкаясь, выбежал сантехник Филька с целой охапкой живых кроликов. Деловито направился к главному корпусу.

— Сразу в гистологию! — крикнул вслед ему Андрей.

Филька тряхнул патлатой головой.

— Что там происходит? — услышал за своей спиной доктор Гудков. Один из сотрудников его лаборатории торопливо протирал очки.

Гудков приподнял плечи.

— Кажется, вывели, наконец, огнеупорную породу кроликов. Во всяком случае, они теперь не дохнут сразу, на месте преступления.

Подошел Филька и остановился, не решаясь обеспокоить сразу двух докторов, загородивших вход в главный корпус.

Гудков неожиданно резко качнулся и выхватил за уши серого кролика из рук Фильки. Кролик весело сучил лапами, мигал явно зрячими глазами.

Доктор Гудков молча возвратил кролика Фильке и неторопливо двинулся к лаборатории Андрея, из черного Дверного проема которой выходили, то ли улыбаясь, то ли щурясь от яркого солнца, Светлова, Елена и профессор Коротич.

— Спасибо вам, Елена Николаевна! — Светлова мягко обняла улыбающуюся Елену.

Профессор Коротич, смущенно приглаживая клинышек бородки, едва Светлова отпустила Елену, подошел к ней, галантно поцеловал руку.

Склонил свою голову, не то поздравляя, не то просто здороваясь, и подошедший Гудков. Правда, и будучи склоненным, сияющий шар гудковской головы покачивался из стороны в сторону, словно доктор пытался стряхнуть некое наваждение.

— Спасибо, Андрей, Степан… — Светлова оглянулась, отыскивая взглядом отбежавшего в сторону Виктора Крамаренко, но позвать его не успела. Андрей с ходу ринулся в атаку.

— Так что, Надежда Петровна, будем готовить к операции Федора Федоровича?

Светлова всплеснула руками.

— Ну, ну! Сразу и к операции?! — Она вздохнула, заговорила совершенно серьезно. — Вот вам все нетерпелось обскакать доктора Бернстайна. А знаете ли вы, что из пяти больных, на которых он испробовал свой лазер, двое ослепли окончательно?

Гудков сокрушенно зацокал языком.

— Что ж, — Андрей вздохнул. — Два из пяти… Определенный процент неудач при научном поиске…

— Вы что, доктор Вихров? — Светлова посмотрела на Андрея с какой-то болью и растерянностью, голос ее чуть дрогнул. — Надеюсь… это не ваши слова.

Андрей взглянул на Елену, словно ища у нее. поддержки. И вдруг Елена грустно улыбнулась и сказала с отчётливым, чуть веселым злорадством:

— Это слова Деркача.

— Это вообще не слова для врача! — Реплика доктора Гудкова обнаружила всю его взвинченную агрессивность и словно перечеркнула праздничность момента. К тому же косматое, никем не замеченное облако стремительно перекрыло солнце, и сразу поблекли, словно оказались не в фокусе, веселые цвета южного лета.

Над заброшенным участком институтского парка повисла тревожная тишина. Только слышался шелест рано опавших листьев под подошвами заспешившего к главному корпусу доктора Гудкова.

— Нет, нет, нет, товарищи! — Степан первым осознал необходимость разрядить обстановку. — Не надо так сразу усложнять! — Он умоляюще поднял вверх обе Ладони. — Дело не в этом, Надежда Петровна, процент удачи-неудачи, — но готовить кого-то надо. А Федор Федорович сам рвется в бой. Положение у него безнадежное, а человек он отважный. Бывший летчик…

— Будь он даже бывшим камикадзе, — перебила Светлова, — подождем результатов исследований. Под-готовьтесь-ка лучше сами. К ученому совету.

— Ну разумеется! — Степан снова вскинул руки. — Документация будет в полном ажуре!

— Надеюсь, и аргументация несколько иного плана, чем «бывший летчик» и «сам рвется»! — Светлова улыбнулась Елене и медленно пошла к главному корпусу.

— Значит так! — Андрей хлопком соединил ладони и потер их одна об одну, собираясь распределить между собой и Степаном необходимые перед ученым советом дела по завершению эксперимента. Жест был совершенно деркачевский — Елена сразу подумала об этом и потому смотрела на Андрея с грустной улыбкой. Галя же, неотступной тенью стоявшая за спиной Степана, узрела в этом Еленином взгляде нечто иное и сурово поджала губы.

— Гудкова я беру на себя! — Степан опять вскинул свои ладони.

— Да бог с ним, с этим Гудковым! Ты вот что…

Когда Андрей закончил деловой разговор со Степаном и оглянулся, он увидел, как белая фигурка Елены уже скрывается в черном прямоугольнике служебного входа, и вдруг с тоской вспомнил, что в радостной суматохе пришедшего, наконец, успеха он, пожалуй, единственный, кто не сказал Елене ни одного доброго слова. Вообще ничего не сказал, восприняв и самоотверженную работу Елены, и ту радость, которую он ощущал от самого ее присутствия, как должное и непроходящее.

Андрей кинулся было вслед за Еленой, но тут его решительно остановила Галя:

— Андрей Платонович! Вы просили напомнить, что на 15 часов назначен осмотр больных Рутковского и Рамсея.

Андрей остановился:

— Да, да… Сейчас пойдем.

По-разному закончился этот радостный и суматошный день у ожидающих чуда от доктора Вихрова больных, у него самого, у его друзей и помощников.

Федор Федорович Рутковский едва не пел, торжествуя победу над скептицизмом сэра Френсиса Рамсея, добивая его бесчисленными воспоминаниями из школьной жизни его ученика Андрея Вихрова, уже тогда явно свидетельствовавшего свою неоспоримую талантливость.

Степан Зацепин пригласил доктора Гудкова «малость перекусить» в ресторане «Море». К удивлению и радости Степана «главный оппонент» легко согласился. Однако после второй рюмки доктор Гудков начисто отказался вести профессиональные разговоры: «Посидим, как люди, черт возьми! Учитесь иногда от всего отрешаться!»

Степан поспешно согласился «отрешиться», добавил к своему заказу коньяк и кофе. Но и после коньяка Николай Николаевич Гудков не пожелал свернуть на осторожно предложенный Степаном путь деловых разговоров, а потребовал от миловидной певички джаза, к ее и руководителя ансамбля вящему удивлению, чтобы она исполнила старую студенческую песню: «Гуадеамус сигетур!..»

Тем не менее, едва отбуксировав Николая Николаевича домой, сдав его с рук на руки изумленной супруге, Степан кинулся к первому же автомату, дабы сообщить своему другу Андрею Вихрову о том, что «Гудков наш!».

Дозвониться ему не удалось. Потому что телефон Андрея все время отвечал короткими частыми гудками. Андрей через каждые пять-десять минут звонил в номер Елены, но там никто не поднимал трубки. Щемящая тоска все глубже и глубже охватывала Андрея после безответного звонка.

Но, пожалуй, грустней всех закончился этот день в палате Нины. Рассказывая ей об удаче Андрея и Степана, медсестра Галя по-бабьи не удержалась от того, чтобы не рассказать о пристальном и грустном внимании Елены к доктору Вихрову.

— Зачем ты мне это говоришь? — вроде бы безразлично спросила Нина, но пальцы рук, лежавших поверх одеяла, чуть дрогнули.

— А потому что… нечего ей! — Галя подвела опустошенным шприцом категорическую линию.

— Андрей… Платонович рад небось? — скрытая улыбка тронула губы Нины.

— А чего больно радоваться? Степан говорит, может, и не дадут йм на людях пробовать. Теперь все зависит от Светловой.

— Галя!.. А цветы на окне шибко завяли?

Заходящее солнце золотило на подоконнике пушистые головки хризантем.

— А что им! Воду я сменила.

— Спасибо. Знаешь… Возьми их… Передай Андрею Платоновичу.

— Дело! — оценила Галя. Выхватила из банки букет, встряхнула корешки. — Правильно решила. Ты не смотри, что она красивая.

— Мне смотреть нечем.

Галя судорожно прижала букет к груди, прикусила губу. Наклонилась над Ниной, горячо зашептала:

— Хочешь, я с Андреем поговорю? Или подобью Степана? Он на семейную жизнь смотрит реалистично. Жена должна быть женой, а не лауреаткой.

— Не надо… Существует врачебная этика.

— Чего-о?

— Спать хочу.

Галя обиженно хмыкнула и вышла.

Из-под повязки Нины выкатилась слезинка.

У края пустынной бетонки военного аэродрома сидели на раскладных стульчиках Деркач, некто в штатском и двое военных. Тонким прутиком покачивалась на ветру антенна переносной радиостанции. Рядом с ней темнели контуры непонятного прибора.

А со стороны горизонта на другой конец бетонки заходил на посадку самолет.

Густели сумерки, но огни вдоль посадочной полосы не горели. Не слышно было гула мотора, привычных аэропортовских шумов и, может быть, поэтому вся картина показалась Елене нереальной. Она остановилась в нескольких шагах за спиной Деркача, не окликая его.

Один из военных беспокойно заерзал, показал рукой на садящийся самолет.

— Но ведь пока… он явно не дотягивает!

— Импульс! — скомандовал Деркач.

Человек в штатском повернул тумблер, и от прибора туда, в сторону планирующего самолета, ушла с коротким затухающим звеном красная молния.

И чуть приподнялся нос самолета, долетел гул активно заработавших турбин. Военный торопливо поднял микрофон:

— Ноль пять! Немедленно переходите на ручное управление!..

И сразу праздничными гирляндами вспыхнули огни по обе стороны бетонки.

Самолет коснулся колесами бетонки, покатился по ней, все увеличиваясь в размерах.

Деркач раздосадованно хлопнул ладонью по колену. Встал. Отошел в сторону, задумался.

Тогда Елена сделала несколько шагов и постучала рукой в спину Деркача, как в закрытую дверь.

Деркач оглянулся. Губы его дрогнули, изумление в глазах сожгла вспышка искренней радости, и, наконец, все лицо осветилось редкой и, может, поэтому особенно трогательной улыбкой.

Самолет закончил пробег и теперь рулил, октавно бася турбинами. И в этом грохоте на фоне надвигающегося самолета и пустынного степного горизонта Деркач притянул Елену к себе.

— Ленча! Наконец-то! — Он хотел ее поцеловать, но она выскользнула из его объятий, круто повернулась к поднявшимся с раскладных стульев военным. Человек в штатском остался сидеть, только обеими ладонями торопливо приглаживал непокорные вихры волос, вздыбленных на голове степным ветром. Елена, улыбаясь, шагнула к незнакомцам. Военные, один из них был полковником, вскинули ладони к козырькам летных фуражек. Приземлившийся самолет рулил мимо них на стоянку, и знакомство сопровождалось сатанинским клекотом его турбин.

Зато потом Елена и Деркач шли в степной тишине. Даже сверчков не было слышно. Она рассказала, как помогла Вихрову в регулировке лазерного аппарата.

— Тогда я взяла два высоких модуля и один низкий, — как ни странно, они дали искомый импульс. Вернее, он стал управляемым.

— Молодец!.. Как все гениальное просто! Когда вернемся в Москву, не забудь дать заявку. Это большая находка. И пригодится она не только эскулапам — вот увидишь!

— Почему ты все-таки сбежал от них, Артур?

Деркач быстро нагнулся, сорвал какой-то цветок. Поднес к глазам — не одобрил, отбросил.

— К этим товарищам, — он кивнул на оставшихся далеко за их спинами военных, — я тоже должен был заехать. Дыганов с тем и отпустил: помочь твоему Вихрову, а заодно поработать с летчиками по давнему договору. И потом всегда надо помнить о коэффициенте полезности. Видишь ли… Все, что ты рассказала, — очень трогательно. И этот мальчишка!.. И я безумно хочу, чтобы он прозрел. Но это все-таки… Один, пусть сто частных случаев. А один прозревший в тумане перед посадкой самолет — это сто прозревших!.. Прозревают сто самолетов— это тысяча спасенных жизней!

— Прозревает миллион самолетов — прозревает человечество! — на деркачевской патетике подхватила Елена.

Деркач остановился, обиженно посмотрел на Елену.

— Не прозреет, Артур, человечество от твоих открытий. Человеку нужней всего одно открытие — открытие доброты.

— Причем обязательно моей?! Готов!.. Готов выдавать доброту в любом количестве. И заметь: не ради всего человечества, а ради одной тебя! Годится?

— Годится! Завтра у них научный совет.

— Вот именно завтра не могу.

Но…

Опять взревели турбины. А чей-то голос, усиленный микрофоном, прозвучал над летным полем:

— Артур Иванович, сейчас дадут второй старт!

Деркач заспешил, увлекая за собой Елену. И все ее слова тонули в нарастающем грохоте турбин.

Появился четвертый стул — не раскладной, обычный. Его поставили позади трех раскладных. Полковник жестом предложил Елене присесть. Она кивнула, но не села — стояла рядом, со стулом, барабаня кончиками пальцев по его спинке.

Самолет еще только рулил вдалеке к стартовой линии. Вполне возможно было разговаривать. Но все молчали, уставясь в одну точку — далеко руливший самолет, — словно и сама рулежка была частью эксперимента. Елена поняла, что Артур Деркач уже «отключился». От ее рассказа и просьбы приехать завтра к ребятам на ученый совет, от нее самой. Он это умел — собраться, отбросить все, что не имеет отношения к его сиеминутным занятиям.

«Так будет всегда, — подумала Елена. — Всегда я буду статистом в его делах, в его жизни… Вот если не оглянется на счете «тридцать», я уйду и уеду».

Она досчитала до пятидесяти. Деркач не оборачивался. Елена повернулась и пошла. Сначала она шла медленно, еще надеясь, что Деркач вот-вот оглянется, окликнет ее. Потом почти побежала, твердо решив не останавливаться, даже если ее попытаются вернуть.

У будки КПП стоял зеленый бензовоз. Стоя на подножке, молодой водитель в лихо заломленной пилотке приветливо смотрел на приближающуюся Елену.

— Вы на станцию? — спросила Елена.

— Можем завернуть и на станцию, — он галантно распахнул перед Еленой дверцу кабины.

В пути солдат вдруг с улыбкой спросил:

— В магазинчик? За коньячком для шефа?

Елена кивнула.

— Правильно. А то у нас тут сухой закон.

«Господи, — подумала Елена, — как быстро становятся всеобщими новости в отдаленном гарнизоне! Уже всем ясно: кто я и кто мой шеф!» И еще она подумала, что Артура Деркача, наверно, вполне устроило бы, чтобы ее роль здесь свелась к доставке коньяка в авиагарнизон. На станции она, поблагодарив водителя, сошла, взяла билет и стала дожидаться электрички.

— У подопытных животных не обнаружено никаких изменений в организме. — Руки Светловой перебирали черные квадраты рентгеноснимков на заседании членов совета, молча приглашая к началу дискуссии.

Член ученого совета профессор Коротич поскреб клинышек бородки.

Доктор Гудков приподнял плечи, взглядом поискал сочувствия у Коротича, но профессор опустил глаза… Тогда Гудков посмотрел на Елену. Она ответила долгим, чуть ироничным взглядом. Гудков обратился к большому портрету В. П. Филатова. Полированная лысина Гудкова мерно покачивалась, что означало крайнее недоумение: «Что делается, что делается!..»

— Разумеется, все материалы как самого эксперимента, так и сегодняшнего обсуждения будут направлены в министерство, — продолжила Светлова. — Думаю, что метод наших кандидатов Вихрова и Зацепина получит одобрение.

— Он так и будет называться — Вихрова — Зацепина? — спросил Гудков.

— Не будем сейчас спорить о названии метода! — Светлова постучала по столу дужкой очков. — Тем более что в работе приняли участие наши коллеги из института Гельмгольца, да и… — благодарная улыбка Елене, — …многие товарищи нам помогли. Речь о более существенном… Доктор Вихров настаивает на проведении операции на больном… — Светлова раскрыла папку. — Рутковский Федор Федорович… Шестьдесят пять лет. Вторичное отслоение сетчатки правого глаза. Левый удален после пулевого ранения. Инвалид Отечественной войны.

— Простите, Надежда Петровна! — Гудков не смотрел на Андрея. — Доктор Вихров, скажите, пожалуйста, больной Рутковский ваш дядя?

— Никакой он н-не дядя! Просто мой учитель.

— Ах, да! Вспомнил, вспомнил… Вы как-то говорили — он вам заменил отца.

— Не понимаю вас, Николай Николаевич! — Светлова надела очки. — К чему эти генеалогические изыскания?

— Тогда разрешите! — Гудков поднялся, ожесточенно потер ладонью лысину. — Я далёк, далек невероятно, — Гудкову почему-то не удавалось только это слово, все уже привыкли, что он произносит «невериятно», — от мысли, что больной Рутковский подвергся психологической обработке. Нет!.. На беспримерный риск ради прогресса нашей науки Федора Федоровича толкнула вся его прекрасная жизнь. Коммунист. Кстати, неутомимый пропагандист. Боюсь, что в этом отношении он немного перебарщивает. И не исключено, что сэр Френсис Рамсей уезжает в Америку, не завершив у нас лечения, именно потому, что устал от его пропаганды.

Светлова улыбнулась и сделала пометку в блокноте.

— Это, разумеется, спорный вопрос, к тому же я несколько отвлекся. Да! Так вот, Федор Федорович Рутковский, искренне желая помочь не только своему… усыновленному ученику достичь успеха, но и двинуть вперед отечественную науку…

Стыли под стеклом на огромном стенде бесчисленные сувениры — дары клинике от исцеленных людей со всех концов света. И над ними набирал пафос голос Гудкова:

— Рутковский рискует единственным глазом, заранее ограждая доктора Вихрова от всякой ответственности. Федор Федорович сам сказал, что в случае неудачи — с его стороны никаких претензий.

— Глаз у Федора Федоровича все равно обречен! — перебил Степан.

— Это не аргумент!.. Если идти по этому пути, можно скольких людей экспериментами укокошить?! Но самое главное, самое главное! — Гудков высоко поднял подрагивающий палец, бросил обиженный взгляд на откровенно зевнувшую Елену. — Самое главное, товарищи, что ни нам, ни первооткрывателям лазера, прежде всего, как грозного оружия, — поворот и легкий поклон в сторону Елены, — ученым физикам до сих пор неизвестно, не окажется ли губительным для человека воздействие лазерного излучения через год или, скажем, через пять лет?

— Вернуть Федору Федоровичу зрение даже на пять лет… — успела вставить Елена.

— Я ухожу от частного случая, как вы понимаете, Елена Николаевна! Позвольте всем напомнить, что на заре атомной энергии люди, получившие определенную дозу радиации, умирали, увы, не сразу. Смерть настигала их порой через несколько лет. Кстати, мне кажется, мы не случайно не видим на сегодняшнем совете Артура Ивановича Деркача. Я не хочу умалить… — Гудков, подыскивая слова, снова поклонился Елене.

— Спасибо, — спокойно кивнула Елена, освобождая Николая Николаевича Гудкова от необходимости подбирать извинительные слова. Еще в начале ученого совета Елена решила не выступать — в конце концов она не медик. Если нужно, даст техническую характеристику аппарата— и все. Но слушая доктора Гудкова, заметив, как магически подействовали на некоторых участников заседания его устрашающие слова, аналогия с ожогами от атомного излучения, чувствуя, что Андрей вот-вот сорвется и, может быть, все испортит, Елена поняла, что слово физика сейчас, возможно, будет иметь решающее значение. Она поднялась. Однако и Гудков не садился. Елена вопрошающе посмотрела в упор на доктора Гудкова.

— Николай Николаевич, насколько я поняла, главный аргумент ваших возражений против применения лазерной терапии сводится к опасениям нежелательных последствий, связанных с малоизученностью физической природы лазерных лучей?

— Примерно так, — согласился Гудков.

Светлова удовлетворенно кивнула.

— Самое время послушать мнение физика. Кстати, для тех, кто не знает нашу гостью… Вернее, одного из активных создателей нашей лазерной установки… Елена Николаевна Скворцова — доктор физико-математических наук. Прошу вас, Елена Николаевна.

Гудкову ничего не оставалось, как сесть.

— До того, как лазер вошел в нашу технику, сведения о нем поступали в основном со страниц приключенческих романов. И конечно же там он всегда оказывался грозным испепеляющим оружием. Слово лазер стало синонимом оружия… Что ж, разумеется, возможна и такая его функция. Впрочем, так же, как у обыкновенного ножа, как у скальпеля хирурга… Все зависит от того, в чьих он руках. — Елена говорила негромко, низким грудным голосом, и волна доброжелательного спокойствия невольно накатывалась на всех присутствующих, разве что минуя Гудкова, непрерывно ерзавшего на стуле. — Так вот, лазер давно уже не оружие. Вернее, не только оружие. Луч лазера широко применяется в металлорежущих станках, в приборах. Луч лазера способен передать огромный поток информации… Вот как раз Артур Иванович Деркач сегодня не смог присутствовать здесь потому, что у него в самом разгаре эксперимент по передаче с помощью лазера необходимой информации на борт садящегося вслепую самолета.

Гул почтительного удивления, как шелест листьев при внезапном порыве ветра, Вспыхнул и тут же стих над столом участников ученого совета.

— Квантовое излучение не следует отождествлять с ядерным. Если можно так выразиться, по сравнению с атомным излучением, квантовое — доброе излучение. В определенной дозировке, разумеется. Должна вам сказать, что в процессе работ с лазером в нашем институте всякое бывало. Случались и ожоги… Ничего. Все заживало, как после обычного бытового ожога. Да вот, — Елена улыбнулась, — доктор Вихров, торопясь проверить безопасность достигнутого минимума излучения, подставил как-то под лазерный луч свою ладонь.

Все, кроме Светловой, Степана и Гудкова, как по команде, повернули головы к Андрею, уставились на его спокойно лежавшие на зеленом сукне руки. Андрей кашлянул, смутившись, спрятал руки под стол.

После Елены выступал профессор Коротич. Речь его сопровождалась жестами, неопределенными, округлыми, как и его фразы:

— Данные исследований весьма… обнадеживают. Конечно, не всегда перенос эксперимента с животного на человеку вполне… гм, благополучен. С другой стороны… не очень ясен дальнейший ход эксперимента… Может быть, поговорить на более широком форуме? Может быть, подождать приезда наших коллег…

— Совершенно верно! — подхватил Гудков. — Товарищам, понятно, не терпится…

— Нет, неверно! — Не спрашивая разрешения, поднялся Степан. А Коротич поспешил сесть. Даже, казалось, обрадовался такой возможности.

— Дело не в нашем нетерпении, — продолжал Степан. — Оно ничего не значит по сравнению с ожиданием больных! Десятки из них могут стать зрячими буквально завтра!

— О! — сокрушенно воскликнул Гудков. Светлова встревоженно вскинула голову и увидела застывшую в дверях секретаршу.

— Клавдия Васильевна! Я же просила!..

Клавдия Васильевна тихо всхлипнула:

— Федору Федоровичу очень плохо!

Андрей сорвался с места и бросился к двери…

Такова уж, наверно, специфика всех приинститутских клиник, на койках которых подолгу лежат страждущие. Сначала исследования, потом подготовка к операции, а после нее длительный, как правило, послеоперационный период. И так получается, что события, происходящие в институте, становятся известны больным, вселяя в них то надежду, то тревогу.

Федора Федоровича, к тому же, знали и любили многие. Старик, несмотря на занятное соседство с мистером Рамсеем, случалось, вечерами уходил «в разведку», расхаживал по палатам, подолгу застревая в детском крыле, теша малышей и подростков увлекательными, чаще всего веселыми рассказами.

Все вроде обошлось. Приступ сердечной недостаточности удалось остановить. Сердце билось ровно, поднялось и давление, когда Андрей, наконец, решил покинуть Федора Федоровича, попросив лорда Рамсея категорически выпроваживать любых посетителей.

Несколько минут старики лежали молча. За синим окном полыхнула молния, глухо пророкотало. Федор Федорович повернулся на бок, лицом к койке Рамсея.

— Почему не засыпаешь, Теодор?

— Не засыпается.

Опять помолчали. Потом Федор Федорович сказал:

— Слышал твой разговор с Андреем. Не ожидал такого поворота, честное слово.

Вместо ответа Рамсей спросил:

— Это не будет очень плохо, если я закурю?

— Давай!.. Я тоже. Только не говори Андрею.

Рамсей щелкнул зажигалкой, протянул огонек Федору Федоровичу. Поставил свою подушку вертикально, откинулся и с наслаждением выдохнул облачко дыма.

— Не пожалеешь? — спросил Федор Федорович.

Рамсей молчал.

— Чего вдруг решил остаться?

— Я уже был в Штатах. Еще когда мог смотреть.

— Насмотрелся, значит?.. Теперь недолго! — заверил Федор Федорович. — Светлова послезавтра полетит в Москву. А мы с тобой первые на очереди.

— Мы с тобой первые не только к доктору Вихорову, но и к апостолу Павлу.

— Ну уж! Еще поборемся. Я тебе должен столько показать!

— Только не думай, что будет совсем восторг, когда я разгляжу все.

— Что ж… Восторги — это удел молодых. С тебя хватит объективности.

Рамсей приподнялся:

— Знаешь что, Теодор? Я решаю ускорить финиш этой истории. Ты не должен держать обиду. Я твой дублер. Завтра я предложу доктору Вихорову свой глаз, и дам письменный гарантий — вот!

— Боюсь, твой порыв не будет оценен.

— Почему?

— Как тебе объяснить, чтоб не обидеть?.. Ты все-таки гость. В отношении твоего глаза уместна особая осторожность.

Рамсей щелкнул переключателем транзисторного приемника. Сквозь треск помех английский диктор вещал о новых ядерных испытаниях в штате Невада.

— Странно все же.

— Что именно?

— Такая осторожность над одним глазом, когда рушится мир.

— Понимаешь… мы не считаем, что мир рушится. И чем больше людей прозреет, тем лучше для мира.

За окном снова полыхнуло. Гром прогремел близко.

Недобрый призрак тревоги витал и в тишине другой палаты, хотя Галя и ничего не рассказала Нине о сердечном приступе Федора Федоровича. Может, подступившая к городу гроза, наэлектризовав синий вечерний воздух, вселяла в людей, лишенных возможности видеть ее еще дальние молнии, чувство неуверенности и необъяснимого беспокойства. Нина металась в постели, стремительно перекатывалась с боку на бок, прерывисто вздыхала. То требовала Галину руку и, задержав-ее в своей, начинала другой рукой гладить теплое запястье медсестры, то вдруг рывком натягивала под самый подбородок одеяло и в десятый раз требовала, чтобы Галя пересказала все перипетии ученого совета.

— Да все, что слыхала от Степана, сказала уж, хоть и не должна болтать.

— Так что ж решили-то?

— Да ничего и не решили толком. Не успели… Ты кончай психовать, а то укол вкачу, сразу заснешь.

— Не надо!

— Не буду, если успокоишься. — Галя поднялась, посмотрела на вроде притихшую Нину. — Во! Так и лежи… А для полного успокоения есть для тебя и хорошая новость. Эта самая красавица лауреатка завтра, кажется, улетает. — Галя торжествующе причмокнула и вышла.

Нина выпростала руки из-под одеяла, протянула их вдоль, вывернув ладошками вверх.

— Синее небо, синее небо! — тихо шептали ее губы. Но не приходила синева. Дрожала под плотной повязкой густая опостылевшая чернота, изредка растекаясь лиловыми пятнами. Нина услышала, как медленно и грустно, словно устало, стучит ее сердце.

— Галя! — крикнула Нина и, резко сев на постели, рывком сорвала с глаз повязку. Свет в палате горел, и Нина невольно сразу зажмурилась, утерла повязкой обильно выступившие слезы. А когда осторожно открыла глаза снова — поразилась забытой четкости контуров окружавших ее предметов. Вот прямоугольно белеет впереди дверь. Застилавший глаза туман исчез. Странно… Неужели?.. Нина осторожно повернула голову. Почти резко обозначилась картина на стене… Цветы на подоконнике…

И тогда она встала. Накинув халат, она, чуть качнувшись, шагнула к двери, осторожно открыла ее и переступила порог…

Андрей и Елена сидели в это время в опустевшей ординаторской.

В комнате горела только настольная лампа. В желтом кругу ее света рука Андрея чертила на бумаге лысых чертей, отдаленно напоминавших Гудкова. Руки Елены белели совсем рядом. Они настороженно подрагивали, словно хотели коснуться руки Андрея и никак не решались.

— Все станет значительно проще, — тихо и убежденно говорила Елена. — Столица есть столица. Можно попробовать подключить Дыганова… Пойдешь в конце концов в ЦК! — рука Елены коснулась руки Андрея. — И потом в Москве…

— Деркач? — хрипло спросил Андрей.

Елена отдернула руку.

Скрипнула дверь.

— Нина? — Андрей растерянно вытянулся над столом. — Зачем ты встала?

Нина осторожно шагнула. Ее глаза мерцали лихорадочным блеском.

Елена отошла к распахнутому окну. Широкая молния выхватила ее лицо, полное смятения. Ворчливо шумели в темноте деревья.

Андрей осторожно усадил Нину на стул.

— Ну и ну! А повязка где?

— Не могу я больше, Андрей Платонович! Домой поеду!

— Не рано ли? — Андрей спросил зло. — Давайте, разбегайтесь все! Пусть торжествует Гудков. Будем лечить кроликов.

Нина всхлипнула и вдруг озабоченно сказала:

— У вас халат порвался… Под мышкой.

Андрей почти машинально поднял руку да так ц застыл.

— Как это ты… разглядела?

— А вот поднялась и… вижу вроде.

— Выдумщица ты, ей-богу!

Елена удивленно смотрела на Нину.

Андрей, вздохнув, вынул из кармана офтальмоскоп… Едва посмотрел глаз, отпрянул. Торопливо поправил свет и опять поднял офтальмоскоп. Смотрел долго.

— Чертовщина какая-то!

У Нины перехватило дыхание.

— Что это вы, Андрей Платоныч? Может, правда?

— Не знаю! Может… от того, что резко поднялась?

— Ну?

Елена приблизилась к ним.

— У нее сетчатка… плотно прилегла. Поэтому она…

— Так и ладно тогда! — Нина поднялась.

— Не двигайся! Это неустойчивое прилегание! Каждую секунду она может снова отойти.

Нина хотела сесть.

— Нет! Теперь стой. Никаких движений!

Совсем близко ударил гром, и Нина вздрогнула.

— Не двигайся, говорю!..

— Мне стоять трудно. Вот беда-то… Отвыкла.

— Елена, поддержи Нину.

— Не надо. Не упаду.

Но Елена встала за Ниной, готовая обхватить ее плечи. Не спуская глаз с Нины, Андрей попятился к столу, набрал номер.

— Степан?.. Приезжай в институт. Немедленно!

Нина лежала на носилках. Стоя на коленях, Степан долго смотрел в подрагивающий глаз. Развел руками.

— Невероятно! Такой случай… — Степан тревожно глянул на Андрея. — Что там Светлова?

— Не отвечает! — Андрей зло бросил трубку на рычаг. — Тронули, что ли?

— Подожди! — Степан торопливо подошел к телефону. — У меня, может, рука легче. — Губы его дрожали.

Гудки, продолжительные гудки жалобно бились в трубке. И вдруг мужской голос:

— Алло?

Степан облегченно вздохнул.

— Добрый вечер!.. Можно попросить к телефону Надежду Петровну?.. Очень… Что?.. Как не будет до утра?

На этот вопрос Степану не ответили.

А он стучал по рычагу, кричал «алло, алло», хотя трубка отвечала только гудками, и пугался все больше.

Первой это заметила Елена.

— Положите трубку, Степан.

— Да, но… Андрей! — Степан отходил, увлекая за собой Андрея в дальний угол ординаторской. А в ушах звучал заклинающий шепот Галины: «Светлова квартиру обещала. Ты уж постарайся, Степа!» Степан повернулся к Андрею, облизал пересохшие губы.

— Квартира — это ерунда, понял?

Андрей покачал головой.

— Ничего не понял. Какая квартира?

— Дело в том… Дело в том, что мы… Мы с тобой можем лишиться сразу всего! Научной работы, всего, что добились… Дипломов, наконец! — Степан пытался положить руку на плечо Андрея, но тот стряхнул ее.

— Значит, ты действительно не веришь? Как же ты мог? Как же ты мог на научном совете орать на Гудкова? Не верить и защищать?

— Ну, почему не верю? Почему не верю! — торопливо забормотал Степан. — Ты знаешь, как я верю. Но, сам пойми, без санкции Светловой…

Андрей отвернулся от него и пошел к носилкам. Не оборачиваясь, зло спросил:

— Помочь донести ты можешь без санкции?

— Донести? — Степан торопливо закивал, но с места не сдвинулся.

— Не надо! — строго и спокойно сказала Елена и пригнулась к носилкам.

Андрей и Елена осторожно подняли носилки и с этой секунды услышали, как торопится Время. Оно стучало метрономом д их сердцах, ускоряя и ускоряя свой бег.

Они медленно пронесли Нину ночным коридором… На Повороте лестницы их проводил немигающим взглядом бронзовый бюст основателя института.

Качнулась и кончилась лестница. И вновь стало слышно, как внутри них самих заторопились четкие секунды.

Потом носилки медленно поплыли ночным садом. Впереди шла Елена. Метнулся ей под ноги и тут же отпрянул серый комок. Елена ойкнула и остановилась:

— Заяц!

— Заяц на дороге — плохо! — подала голос Нина.

— Кролик это, а не заяц! — строго перебил Андрей. — Филька одного так и не поймал.

— Кролик — это просто отличная примета! — бодро подхватила Елена и осторожно шагнула вперед.

Близкие молнии все чаще выхватывали из темноты медленную и молчаливую процессию…

Зажатое стальными полукружьями лицо Нины поразило Андрея своей отрешенностью. Метроном в груди все убыстрял и убыстрял удары, словно напоминая о быстротекучести Времени.

Андрей приник к прицелу… Перекрестие, проникнув через Нинин зрачок, замерло на пульсирующей желтизне сетчатки. Стук секунд слился воедино и оборвался неправдоподобно громким выстрелом. Красная молния ударила в голову Нины. И сразу стало до страшного тихо. Слышно было, как бьется о стекло окна заплутавший мотылек.

— Все? — тихо и удивленно спросила Нина. И тревога сразу исчезла. И Время перестало напоминать о себе частыми и гулкими ударами метронома.

— Нет! — Голос Андрея звучал уверенно и спокойно. — Подними глаза! Вверх, вверх смотри!..

И глаза Нины устремились к небу. Так на картинах старых мастеров ждали люди ниспослания чуда.

И Андрей снова приникает к прицелу.

Выстрел! Выстрел! Выстрел!., И три красных молнии бьют в голову человека. И только чуть подрагивают у него губы, вот-вот готовые ответить благодарной улыбкой другому человеку, доброму огневержцу, властелину красных молний.

И уже грохочет за окном настоящая гроза. В синих вспышках, в громовых раскатах проносится она над — городом, над бульваром, неистовствует над институтским садом. Молнии выхватывают из темноты кипящие под ветром деревья.

И бежит Степан. Бежит под проливным дождем, жадно хватая воздух… Потом останавливается. Озирается… И, коротко всхлипнув, поворачивает назад. Снова бежит. По лужам, не замечая, что дождь уже кончился.

У входа в сад клиники он чуть не сталкивается с Андреем и Еленой, стоит, тяжело дыша, опустив голову.

— Хорошо, что вернулся, — спокойно, словно ничего не случилось, говорит Андрей. — Она уснула. Посидишь в палате. Я кончился совсем. — Андрей, качнувшись, как пьяный, уходит за ворота.

— Куда ты в халате-то?

Остановился Андрей, сдернул халат, бросил его на руки Степану. Когда он прошел несколько шагов, Елена кинула на руки Степана свой халат и догнала Андрея.

Степан долго смотрел им вслед.

А утром мимо Степана, почти не взглянув на него, быстро прошли к Нининой палате Светлова и профессор Коротич.

Дух чрезвычайного происшествия царил в людном коридоре. Перешептывались ходячие больные. Метеорно проносились люди в белых халатах… В холле первого этажа укоризненно покачивался шар на плечах Гудкова.

Светлова вошла в палату. С испугом посмотрела на нее Галя.

Медленно поднималась на койке улыбающаяся Нина.

— Лежите!

Светлова смотрела глаз долго. Отдыхала, поглаживая Нинину руку, и снова смотрела.

— Посмотрите теперь вы, Игнатий Викторович! — Светлова распрямилась, передала офтальмоскоп Коротичу.

Тихо приоткрылась дверь. Степан, не дыша, остановился на пороге.

— Прекрасно, прекрасно, — голос профессора Коротича журчал, вибрируя где-то в его большом носу, и Нина с трудом сдерживала смех. — Но ведь это, — Коротич опустил офтальмоскоп, — простите… здорвый глаз?

— Нет! — закричала Нина и порывисто села. — Больной! Был больной!

Степан шумно вздохнул, резко оттолкнувшись от дверного косяка, чуть не упал на безмолвно стоявшего за ним доктора Гудкова.

— Ой, простите!..

Гудков ничего не ответил. Как-то растерянно потоптавшись на месте, он развел руками и так и пошел по коридору — руки в стороны, втянутая в плечи голова.

— Все-таки наберись терпения, Нина, и полежи еще малость, — ласково сказала Светлова и мягко положила ее голову на подушку. — Галя, наложите повязку. И найдите же, наконец, Андрея Платоновича!

Светлова — профессор Коротич следом — столь стремительно вышла из палаты, что Степан не успел даже отойти от двери. Он стоял набычившись, глядя на остановившуюся, с трудом сдерживающую улыбку Светлову с такой дерзкой решимостью, что трудно сказать, какие слова могли бы вот-вот прозвучать в полумраке коридора, если б Светлова не заговорила первой.

— Ну что ж, доктор Зацепин… Конечно, все совершено против правил.

Профессор Коротич торопливо закивал.

— Однако, боюсь, ни один настоящий врач не упустил бы такого случая. Самоприлегание сетчатки — подумать только!..

И снова Коротич затряс клинышком бородки.

— Так что выше голову, Степан! Победителей не судят, а если и судят, то судом праведным и милосердным. — Она протянула руку и чуть коснулась ею влажного вихра на Степановой голове. Степан вздрогнул и несколько раз судорожно глотнул воздух. Этого Светлова уэке не видела. Она быстро уходила с профессором Коротичем в сторону своего кабинета.

Когда Галя нагнулась к Нине, та цепко перехватила ее руку с бинтом.

— Подожди!.. Я бы только в окно…

Галя укоризненно вздохнула, однако помогла Нине встать, повела к распахнутому настежь окну.

— Осторожней топай! Распрыгалась.

И увидела Нина промытый ночным дождем сад. Сквозь притихшую в задумчивости листву пробивались лучи солнца и теплели на земле добрыми веселыми бликами. Поражали четкостью своего затейливого рисунка литые чугунные ворота, широко распахнутые вовнутрь сада. И входили в них, касаясь друг друга опущенными руками, Андрей и Елена.

Нина вздрогнула и прикусила губу. Галя проследила за направлением ее взгляда и чуть не в крик:

— Дура! Куда ты смотришь?.. Ты на небо смотри, на небо! Посмотри, какое оно синее!

Но Нина смотрела на Елену, неотразимо красивую от светящегося на лице счастья.

Впрочем, если б Нина знала Артура Ивановича Деркача, она бы наверняка обратила внимание на въехавшую в ворота зеленую машину с военным, номером.

Из машины вышел Деркач и решительно зашагал по гравию центральной аллеи вслед за Еленой и Андреем…