Антарктика

СИНЬОР ПОМИДОР И ДАЛЬНЯЯ РАЗВЕДКА　

Еще на одесском рейде на кормовую палубу китобазы, мотоциклетно потарахтев, «припалубился» вертолет. Покачав упругими лопастями, он уснул красной стрекозой на отведенной ему площадке, а против меня, за столом кают-компании, возник стриженный под ёжик паренек с круглым и красным от щедрого загара лицом и настороженным взглядом.　

«Синьор Помидор!» — немедленно окрестил я про себя нового сотрапезника.　

Далее, наверняка, появился черт. Ибо кто ж иной мог дернуть меня за язык, когда я ни с того ни с сего подбросил моему соседу справа — главбуху флотилии — мыслишку вроде того, что вертолет в Антарктике — декоративное излишество. Дальность его полета ограничена, поэтому эффективность разведки сомнительна и вообще — дополнительные накладные расходы. Еще короче: курица — не птица, вертолет — не самолет!　

Главбух отчего-то поперхнулся и бросил испуганный взгляд на моего визави. А Синьор Помидор запунцовёл еще ярче, резко поднялся из-за стола и, отшвырнув скомканную салфетку, направился к выходу.　

У порога кают-компании его остановил укоризненный голос старпома:　

— Между прочим, товарищ Шаманин, — заметил старший помощник, — офицер, покидающий кают-компанию, должен спросить разрешения у старшего.　

Шаманин круто повернулся к старпому и, бросив на меня короткий взгляд совершенно побелевших глаз, глухо произнес:　

— Извините! Разрешите п-покинуть…　

Только тут я заметил на темно-синей тужурке, которую принял было за морскую, золотистую птицу Аэрофлота и прикусил язык. Раньше бы мне сообразить!..　

Казалось, пути к вертолету мне навсегда заказаны. Шаманин при встречах со мной едва здоровался, и это было печально. Дело в том, что я, как бывший авиатор, рассчитывал полетать с китобойным вертолетчиком хотя бы в качестве наблюдателя — и вот на тебе!　

Но случилось так, что в Атлантике приболел техник, неизменный спутник Шаманина в тренировочных полетах, и я, что называется, сделал шаг вперед…　

Похоже, что командир вертолета опешил от моего нахальства. Что-то смущенно лепеча насчет своего авиационного прошлого, я заметил, как лицо Шаманина то бледнело, то вспыхивало до невозможной пурпурности, и не поверил своим ушам, когда он вдруг сказал:　

— Добро!.. На связь с базой будете выходить через каждые десять минут!　

— Есть, через десять минут! — Я с радостью взвалил на себя крест подчиненного Синьора Помидора.　

— В случае приводнения вертолет покидаете только по моей команде.　

— Есть…　

Никакого приводнения не было. Полет прошел вполне нормально и даже более того — в воздухе было достигнуто полное взаимопонимание. Женя Шаманин разрешил мне минуты полторы подержать штурвал и убедился, что я не новичок в пилотском деле.　

— А ничего!.. Чувствуешь машину. Потренировать — так, может, и толк будет.　

Захлебываясь от восторга, я расхваливал аэродинамические качества вертолета. Но как только вернулись на базу, невидимый черт снова дернул меня за язык. Мол, жаль — нельзя на вертолете заняться высшим пилотажем.　

— Но, — тут же я дал задний ход, — ведь и на торпедоносце петлю Нестерова не крутанешь!　

— Не крутил?　

— Нет, — признался я. — Торпедоносец — не истребитель.　

— Ладно… Вот придем в Антарктику, полетим с тобой в дальнюю разведку…　

— Полетим! — обрадованно перебил я и не придал особого значения озорным бесенятам, затаившимся в зрачках командира вертолета.　

И подошла Антарктика. Окружила нас серым свинцовым безбрежьем, редкими скалами айсбергов, придавила низким, в клубящихся тучах небом. А китов припрятала. И тогда командир вертолета Евгений Шаманин получил приказ капитан-директора флотилии на дальнюю разведку.　

…Наверное, мы с Щаманиным, оба в оранжевых спасательных жилетах, на сером фоне расстилающегося за кормой океана выглядели достаточно эффектно, потому что печатник нашей типографии Вася Кондрачук без конца щелкал фотоаппаратом, увековечивая если не для потомства, то уж для нашей многотиражки предстартовый момент. Хотел я одернуть Василя, вспомнив стойкую нелюбовь летчиков к фотографированию перед полетом, а потом рукой махнул. «Подумаешь! Тоже мне боевой вылет!..» Кстати, лучшим снимком у Васи оказался потом именно тот, где я отрешенно махнул рукой. Сама собой напрашивалась подпись: «Прощайте, товарищи…» Разумеется, никакого страха я не испытывал и пропустил, можно сказать, мимо ушей зловещее обещание Шаманина: «Сегодня ты прочувствуешь вертолетные возможности!»　

Все привычно затряслось, затарахтело, и мы взлетели. Повисли над палубой, и корма незаметно выскользнула из-под нас.　

Сначала под вертолетом белыми жгутами переплетались буруны от винтов уходящей вперед китобазы, потом закачались серые барханы океана. Сквозь грохот мотора в наушниках что-то вякал вазовский радист, расслышать его не удалось, но на всякий случай я ответил, прижав к горлу ларенги: «Летим! Все в порядке. Привет отважным…»　

Шаманин сделал вокруг китобазы широкий круг и взял курс девяносто градусов — так и планировалась разведка…　

И слева, и справа, и спереди, и сзади — бескрайняя, как бы застывшая серо-зеленоватая пустыня. А над ней блёклое скучное небо. Никаких тебе чаек в нем: не то что китов — никакой видимой живности под ним. На душе вдруг стало по-осеннему тоскливо.　

— А ну-ка, оглянись! — крикнул Шаманин, — Базу видно?　

Я оглянулся. Никакой базы! Совершенно пустынный мир, и одни мы в нем на своей монотонно тарахтящей керосинке.　

— Вот и хорошо! — Шаманин оглянулся и озорно подмигнул. — Значит, и они нас не видят. Теперь гляди, что может вертолет… Сейчас мы с тобой мертвую петлю замостырим!

— Чего?　

— Петлю Нестерова, говорю!..　

— Хе-хе! — ответил я в полной убежденности, что энтузиаст вертолетной авиации, конечно, шутит. И тут я увидел, как резко поползла вверх стрелка указателя оборотов. Потом меня рвануло назад — увеличилась скорость, — и вдруг, вместо зыбкого горизонта впереди, я увидел перед собой бледную небесную твердь с одиноким дымчатым облачком. И еще я почувствовал, что диск винтов уже не над нами, а где-то сзади… Мы шли почти вертикально вверх и как-то зависали, что ли, потому что вся пыль, бывшая в кабине, поднялась к застеклённому фонарю, забила глаза и ноздри.　

— Женька, брось!..　

Но вертолет продолжал запрокидываться.　

— Женька!.. У меня трое детей!..　

На вертикали, может быть, в критической точке мотор «зачихал», угрожающе забулькал и это, наверное, удержало Шаманина от завершения мертвой петли. Он отжал штурвал, и горизонт медленно всплыл снизу, качнулся и неуверенно занял свое обычное положение. В кабине медленно оседала пыль…　

Шаманин чихнул и спросил:　

— Про детей травонул или правда?　

— А ну тебя к черту!　

— Ну вот!.. Сам же хотел… Понимаешь, карбюратор надо подрегулировать — тогда получится!　

«Башку тебе надо подрегулировать!» — подумалось мне, но я промолчал.　

— Много детей — это хорошо! — вдруг вздохнул Шаманин. — Сыновья?　

— Дочка у меня, но все равно…　

— Конечно! — перебил Шаманин. — Дочка — это тоже хорошо. — И опять вздохнул. — Ладно. Давай искать китов.　

Минут тридцать Тарахтели мы над свинцовой гладью — ничего! Меняли курс, поднимались выше и опускались, обошли стороной снежный заряд, высыпавший из небольшой сизоватой тучки, — ни всплесков, ни фонтанов! И когда мы окончательно разуверились в успехе нашего поиска, внизу, справа по борту, двумя огромными, отливающими желтизной торпедами скользнули под Прозрачной волной киты. Два!.. Через секунду они вынырнули, расколов стекло воды лоснящимися спинами, и пушистыми султанчиками синхронно вспыхнули два фонтана.　

— О! — воскликнули мы с Шаманиным тоже синхронно, и я тут же прижал к горлу ларенги:

— Алло, «Касатка», алло, «Касатка»! Я — «Альбатрос». Видим под нами двух. Повторяю: видим двух!　

— Каких? — услышал я вопрос китобазы и даже узнал голос Дим Димыча.　

— Алло, китобаза! Это не зубатые, не зубатые! Прием!..　

Доклад мой прозвучал, конечно, не очень остроумно. Ибо зубатых, то есть кашалотов, никто в этом районе и не ожидал. Здесь они попросту не водились.　

— Алло, «Альбатрос»! — Голос Дим Димыча обрел раздраженную интонацию. — Понятно, что не зубатые. Уточните, какие. Наши или не наши? Прием!..　

«Наши или не наши!» — подумал я, тоже раздражаясь. Дело в том, что есть изрядно повыбитые породы китов. Охота на таких запрещена международной конвенцией. Именно их-то и следовало именовать «не наши». А разглядеть китишек как следует мне никак не удавалось. Стоило нам снизиться, киты, пугаясь непонятного грохота огромной птицы, сразу уходили в глубину, и тогда вообще ничего нельзя было увидеть, кроме широких, медленно расходящихся кругов — следов от взмаха могучего китового хвоста. Поднимались выше мы — и они выходили на малую глубину и даже на поверхность, дразня нас белыми хризантемчиками фонтанов. Но с высоты я с одинаковой убежденностью мог окрестить их и финвалами, и блювалами, и любыми известными мне наименованиями китовых пород.　

— Алло! «Альбатрос-52», — загремело в моих наушниках, и теперь я узнал жесткий голос капитан-директора. — Опишите внешний вид китов!　

Легко сказать: «Опишите внешний вид!» Что я с ними за столом в кают-кампании сижу, что ли? Я переключил рацию, прижал ларенги и начал:　

— Алдо, «Касатка»… Ну, они… коричневые, кажется… Большие…　

И тут я явственно расслышал слово «идиот». До сих пор не знаю, сам я так самокритично оценил свой доклад или это не сдержался капитан-директор? Скорее всего он, потому что через мгновение в наушниках прозвучал вполне корректный, но категорический приказ:　

— «Альбатрос»! Засекайте свою точку и немедленно возвращайтесь на базу. Как поняли? Прием!..

Поняли мы хорошо… Мы развернулись и полетели в сторону китобазы. Так мы с Шаманиным во всяком случае полагали. Однако вот уже минут десять лету, а впереди никакой китобазы. Гоняясь за китами, мы несколько завертелись. Вообще-то в такой ситуации ничего трагического нет. В случае потери ориентации достаточно попросить радиослужбу китобазы дать сигнал — и пилот, взяв радиопеленг, выводи машину на нужный курс. Так мы попытались поступить и в данном случае.　

— Дим Димыч! — прокричал я, включив передатчик. — Нажми короткую! Что-то мы вас не видим.　

— Нажимаю. Внимание, «Альбатрос»! Пошла короткая… — Конечно, она (короткий пищащий сигнал) пошла, а только ни я, ни Шаманин ничего не слышали. Да и стрелка радиокомпаса вела себя до неприличия странно. Она то рывком отклонялась до предела вправо, то застывала, как мертвая.　

— Алло, «Касатка», алло, «Касатка»! Нажмите короткую! — снова закричал я.　

— Да нажимаем уже третий раз! — взревел в наушниках Дим Димыч. — Что вы оглохли на «Альбатросе»? Где вы там?　

Если б мы знали, где!.. Я почему-то обозлился и не без ехидства сыронизировал:　

— Над Атлантикой!　

— Перестаньте, Неверов! — закричала китобаза голосом капитан-директора. — Слушайте внимательно! Даем еще раз пеленг. Сколько у вас осталось горючего?　

В ответ я только грустно присвистнул. Стрелка показателя запаса горючего подрагивала у красной черты…　

Китобаза нажимала и нажимала «короткую», посылая нам радиопеленг, но мы его не слышали… Радиокомпас отказал.　

А тут еще ко всему прочему угодили в снежный заряд. Совсем стало тоскливо. И зло меня взяла. Хотелось ругаться в этой белой крутоверти, из-за которой не было видно ни неба, ни воды. Временами казалось, что летим мы вверх тормашками, и Шаманин наконец-то доказал мне, что петля Нестерова на вертолете вполне возможна…　

Временами мы слышали голос Дим Димыча, и звучал он уже не раздраженно, а испуганно, даже моляще:　

Алло, «Альбатрос»! «Альбатро-осик»!　

И столько было в том «Альбатро-осик» нежности и тревоги, что слезы у меня выступили на глазах, но я постарался ответить спокойно, как и подобает мужчине: слышим хорошо, а вот видим плохо, потому как угодили в снежный заряд…　

А Шаманин вдруг запел:　

Голос у него хриплый, да еще дрожит от вибрации, словно мы в телеге по булыжной мостовой едем. Но не до смеха мне. Испугался. «Вот, — думаю, — почему его на мертвую петлю тянуло! Чокнулся мой пилот, факт!.. Недаром у него глаза всегда шалые были. Как только этот толстяк невропатолог из «Водздрава» его проглядел?..»　

— Ты чего это, Женя? — спрашиваю и не узнаю, своего голоса, такая, в нем жалобность.　

— А что?　

— Чего распелся-то?.　

— Плакать, что ли? Помирать, брат, тоже надо красиво. А то вдруг и спасемся, так стыдно будет, что скулили.　

— Чего ж помирать-то? Ведь летим?..　

— Летим… Вот не знаю только, куда… И откуда еще бензин берется.　

И мне показалось, что никуда мы уже не летим, а просто падаем.　

— А, песню эту она хорошо пела! 　

— Кто?　

— Нина… Слышь, а я, как считаешь, ничего парень? Красивый?　

«Помидор ты чертов!» — хотелось мне крикнуть, да вдруг подумалось, а может, может… это последние слова, которые я произнесу, а он услышит? И я пробурчал:　

— Ничего!.. Парень ты… хоть куда..　

— Правда? — Шаманин чуть не подпрыгнул на сиденье. Вертолет качнуло, но он его сразу выровнял. Только все равно мне казалось — летим мы задом наперед.　

— Это хорошо, что ты так считаешь, — задумчиво продолжал Шаманин. — Вот жаль, ростом, знаю, не вышел. А это для парня большой минус. А все почему? Война!.. В детстве жрать нечего было… А без каблуков она ничуть и не выше меня.　

— Кто? — Опять я перепугался.　

— Да Нина!.. Только ведь любой красивой на каблуках походить охота, правда?　

— Наверно.　

— Точно!.. А потом ведь я ей толком так ничего и не сказал. А Лешка и на гитаре играет, и песенки разные может. Тенор у него. А сам чернявый такой и высокий, черт.　

— Какой Лешка? Ты что, бредишь?　

— Зачем бредить?.. Лешка — друг мой. В Арктике сейчас. Весной встретимся, если… Знаешь что? Я ведь ей письма все пишу, пишу… И складываю. Ты, если что, с танкером ей не отсылай. Ладно? И радиограмм никаких не надо. У нее третий курс в медине. Трудно!.. А весной вернетесь — сессия позади. Вот тогда и передай письма. Ну и расскажешь… Послушаешь, как она поет.　

— Да чего ты себя хоронишь! А ну тебя… Ты давай вертолет веди! Ты… ты еще за меня отвечать будешь!..　

— Ладно. Не пугайся так… Обойдется, может. В крайнем случае выплывешь.　

— И ты! Вместе поплаваем, если…　

«Средь некошеной травы, головой качая…» — опять задребезжал Шаманин, потом коротко вздохнул. — Я, понимаешь… плавать не умею.　

— ???　

— Факт!.. Только не говори никому, если выкарабкаемся. 　

— А жилет! Спасательный жилет на тебе!　

— Жиле-е-ет… Толку с него! Я в прошлом году упал под Игаркой в таком жилете. Надулся он — и меня головой вниз. Башка под водой, а ноги наверху семафорят. У меня нестандартная центровка. Из-за роста. Хорошо, катер Портовой оказался рядом… Слышь?.. И деньги, что мне начислили, заставь Нину взять. Студентка! Ей пригодятся. Только она гордая до ужаса. А ты заставь! Скажи — последняя воля…　

— Да иди ты, знаешь…　

И тут ударило ревом нашего мотора, словно вылетели из ушей ватные пробки, по плексигласу кабины слепяще брызнуло солнцем, и я увидел, как ходят под нами волны — мы вывалились из белесой пелены снежного заряда.　

— Ой… — Больше я ничего не смог произнести и стер рукавом пот со лба.　

Китобаза не обнаруживалась, зато впереди нас покачивался на волнах китобоец. На его белой рубке четко чернела цифра «32».　

Сразу стало веселее. Еще на подлете к «Тридцать второму» мы услышали голос капитана:　

— Алло, «Альбатрос»! Что вы тут крутитесь, как очумевшие? Базу потеряли? Так она от меня слева сорок… В семи милях. Я сейчас развернусь на нее носом, вы пройдите точно надо мной — и будет вам китобаза. Прием!..　

За кормой «Тридцать второго» забурлила вода. Китобоец медленно разворачивался вправо…　

Я поблагодарил капитана; Шаманин точно, как по нитке, промчался над мачтами китобойца, и минут через пять мы увидели серый контур потерянной нами китобазы.　

Когда надувные баланеты вертолета мягко коснулись палубы «Славы», стрелка бензинометра стойко покоилась на нуле.　

Я ступил на палубу совершенно ватными ногами, едва доплелся до кормового кнехта, сел и закурил, даже не сообразив, что это на вертолетной площадке запрещено.　

Удивительно тихим и прекрасным казался вокруг меня мир. Безбрежье океана уже не удручало своей серой монотонностью. Чуть подсвеченная солнцем вода обнаруживала немыслимое многоцветье. Равномерно и могуче вздыхала машина в глубине китобазы, ласково шелестела волна за бортом…　

Из задумчивости, может быть, полусна, меня вывели нетерпеливые руки молодого биолога, научного сотрудника флотилии. Он теребил меня за полу спасательного жилета.　

— Ну чего тебе?　

— Снимай. Теперь я полечу с Шаманиным. На ваших китов «Двадцать девятый» вышел. Киты не наши. Брать нельзя, а сфотографировать надо. Редкая порода!　

— Никуда он не полетит! — вдруг закричал я на оторопевшего биолога. — Сам лети!.. За своими дурацкими китами!..　

— Ты чего, Михалыч? — Со стремянки, приставленной к вертолетной кабине, на меня оглянулся Дим Димыч. А я ведь и не заметил, как он пришел. Потом Дим Димыч мне рассказал, что он даже подходил ко мне, спрашивал, как слетали. А я вроде бы посмотрел сквозь него и только.　

Так и не снявший шлемофона Шаманин тряхнул меня за плечо.　

— Успокойся! Держался, держался молодцом и… надо лететь. Это ж моя работа, чудик!.. Вот сейчас Дим Димыч отремонтирует радиокомпас, зальем горючего — и контакт!　

Техник вертолета уже подтаскивал заправочный шланг. 　

Ничего я им не ответив Быстро сдернул с себя спасательный жилет и швырнул его биологу. Отвернулся и стал смотреть на бегущие за бортом волны, и они почему-то мутнели у меня на глазах.　

Когда Шаманин с биологом улетели, я не ушел с вертолетной площадки, как меня ни тянул за собой Дим Димыч. Я дождался их возвращения. Вылезая из кабины, Шаманин устало улыбнулся мне и подмигнул. И я понял, что никогда мне теперь не покажется он «синьором Помидором» и совершенно напрасно терзает себя он мыслью о преимуществах его чернявого и высокого друга и соперника.　

С этого дня Шаманин летал только со мной. Не часто, но случалось и нам обнаруживать «наших» китов и даже заслужить благодарность капитан-директора флотилии.　

А через несколько месяцев я очень обрадовался, услышав, как, перекрывая медь сводного оркестра, стоявший рядом со мной Шаманин крикнул:　

— Нина!　

И я сразу увидел ее, голубоглазую девушку с гвоздиками в тонких, нервно сжатых руках. И хотя была она в туфельках на каблуках, ничуть не показалась мне Нина высокой. Может быть, оттого, что смотрели мы с Женей Шаманиным на нее с исхлестанного штормами высокого борта «Славы»…