Как много цв...тов! Они ж...лтеют, с...неют, кр...снеют. Они л...жат б...льшими грудами. Все гл...дят на т...бя. Все х...тят понравиться т...бе. Б...ри любой цв...ток и иди на х...р!
В день знакомства Дан Засуки преподнес красавице Койко Етидзу букет цветов стоимостью 1 000 иен.
В день сближения он преподнес ей букет стоимостью 5 000 иен.
В ознаменование светлого весеннего дня и своего хорошего настроения он преподнес ей букет стоимостью 13 000 иен.
За три года отношений Дан Засуки преподнес Койко Етидзу цветов на сумму 346 728 иен.
Вопрос: на какую сумму расщедрился бы Дан Засуки, если бы он любил Койко Етидзу (учитывая, что нам известно, что все эти три года он не любил ее, а просто так)?
На вершине высокой горы Цун Цы растет цветок, обладающий удивительными свойствами: если юноша сорвет его, стебель съест, а лепестки разотрет и пустит по ветру, то его полюбит любая девушка, какую только он пожелает. И есть старики, которые хвастают тем, что испробовали на себе чудодейственную силу цветка. Но в том тайна, что никто не знает, где находится гора Цун Цы, да и есть ли она вообще на свете.
Роза коричная (Rosa cinnamomea) — многолетнее растение, кустарник до 2 м. высоты. Ветви красноватые, блестящие; нецветущие побеги с частыми, тонкими, прямыми шипами, иногда вниз отогнутыми; цветущие ветви с твердыми, изогнутыми, попарно расположенными у основания черешков шипами. Листья очередные, черешковые, непарнолистые с прилистниками, листочков 5—7 пар, овальные, по краю мелкопильчатые. Цветки крупные, розовые, одиночные. Чашечка пятираздельная, при плодах вверхстоящая. Плоды ложные, яйцевидные, ягоднообразные, ярко-красные с многими плодиками-семянками.
Обычное название — шиповник.
— Надоело! — мысленно воскликнула жена, подавая мужу тарелку щей. — Я работаю, как проклятая, и я тебе еще ужин должна готовить! А ты даже и не ищешь работу!
— Во-первых что делать, если у меня руки под кий заточены, — мысленно ответил муж, хлебая щи. — Во-вторых, если кому-то нравится работать где попало, то другие ищут работу для души! Соли мало.
— Я так больше не могу! — молча сказала жена, бросая в щи щепотку соли. — Все. Слушай правду. Я больше не люблю тебя.
— Зато я тебя люблю, — молча ответил муж, размешивая соль в щах.
— Врешь! — молча сказала жена, поджаривая яичницу. — Ты вон к больным родителям полгода на соседнюю улицу не сходишь! Ты и себя-то не любишь! Пузо отрастил! Два зуба у тебя гниют и воняют! А ты еще молодой!
— Я молодым буду всегда, — молча ответил муж, дохлебывая щи и приосаниваясь. — А зубы что ж. Догниют до конца — и перестанут вонять. На дантиста у меня денег нет.
— Как ты можешь жить с женщиной, которая тебя ненавидит? — молча спросила жена, швыряя перед мужем тарелку с яичницей. — Ведь я ненавижу тебя. Твою ухмылку, твою рожу вообще, твой голос, твои глаза, все! Давай разведемся и разменяем квартиру! Все-таки три комнаты, центр! Мне с дочерью двухкомнатную малогабаритку дадут, тебе однокомнатную тоже где-нибудь. Будь хоть раз человеком!
— Щас прям! — молча ответил муж, кушая яичницу. — Ты меня оскорбляешь, а я тебе благодеяния должен делать? Квартиру тебе устраивать, чтобы ты на глазах малолетней дочери с хахалями встречалась?
— Да есть уже хахаль, есть! — молча закричала, признаваясь, жена. — И не хахаль, а любовник! Он в сто раз лучше тебя. Жаль, не может уйти из семьи, но все равно, мы счастливы! Заметь, мы уже полгода с тобой ничего интимного не имеем!
— И хорошо, — молча ответил муж, корочкой очищая тарелку. — С какой стати я буду иметь что-то интимное с гулящей женщиной? Мне претит.
— То есть ты меня тоже ненавидишь? — с надеждой молча спросила жена, убирая тарелку.
— Еще как! — молча сказал муж, знаком показывая, чтобы она налила ему чаю.
— Тогда зачем же нам жить вместе?! — молча изумилась жена, наливая ему чай.
— Потому что ты без меня окончательно скурвишься, — молча ответил муж. — Чего это чай жидкий, как моча?
— Ты дождешься, — молча закричала жена, подливая заварки, — что я когда-нибудь отравлю тебя! Я уже думала об этом! Я не сплю уже ночами, мечтаю, чтобы ты под машину попал, чтобы ты смертельно заболел, чтобы... Тебе не страшно?
— Страшно пусть будет тому, у кого совесть грязная, — молча ответил муж, насыпая в чашку чая шесть ложек сахара. — А у меня она чистая.
— Господи, за что? — молча простонала жена.
Муж хмыкнул и молча промолчал.
А потом велел ей стелить широкую супружескую кровать, купленную для них родителями перед свадьбой четыре года назад.
— Я не выдержу! — молча плакала жена, застилая постель.
— Выдержишь, никуда не денешься! — молча зевнул муж.
И оказался совершенно прав: жена выдержала и никуда не делась, через одиннадцать лет отношения их наладились. По крайней мере ежевечерние ссоры прекратились и они ужинают молча, смотря по телевизору сериал «Тихий ангел», который им обоим нравится.
Ду Ру пришла пора жениться. А обычай в их племени был таков: созревший юноша подходит к девушке и говорит:
— Ыз? — то есть: «Хочешь быть моей женой?»
И она отвечает или «На», то есть «Да», или «По ше на», то есть «Нет».
И вот Ду Ру подошел к Фу Ты.
— Ыз?
— По ше на.
Ладно. Подошел к ее сестре Ну Ты.
— Ыз?
— По ше на!
Обидно. Подошел тогда к третьей сестре Гну Ты.
— Ыз?
— По ше на!
И так, к кому бы ни подошел Ду Ру, никто не хотел за него замуж. И не то чтобы он беден или некрасив был, но вот как-то не совпадало что-то. А главное, подумал, Ду Ру, наверное, есть в нем что-то такое, что настраивает девушек на смешливый лад (когда приезжали белые люди, его всегда заставляли валять дурака, строить гимасы и корчиться, уверяя белых, что это есть древние пояски и обычаи; белые охотно фотографировали, давая за это деньги, которые брали себе хитроумные старейшины).
Но Ду Ру хоть и смешон был, а не дурак. Осмыслив свои действия, он решил поступить иначе.
Он подошел опять к той же Фу Ты, выпалил:
— Ыз? — и убежал. Только розовые пятки сверкали.
Растерявшаяся Фу Ты только проборматала:
— Муд Ил Ло! — что означало «вот чудак».
Она бродила по селению и окрестностям, что сказать этому идиоту: «По ше на». Но выяснилось, что он отправился на охоту.
Прошел день, второй, третий.
Никто не беспокоился: такое бывало. Или вернется — или пропадет. Никто не способен помочь, судьбу человека решает всесильный Ам Бетс.
И тогда Фу Ты отправилась в лес.
И через полдня, обнаруживая следы Ду Ру с помощью острого взгляда и тонкого нюха, она нашла его безмятежно спящим на полянке.
— На! На! — завопила счастливая и до смерти влюбившаяся Фу Ты, падая на Ду Ру и обнимая его.
— Давно бы так, дура, — сказал Ду Ру, мощный спросонья, переворачивая Фу Ты и овладевая ею.
А всесильный Свезз Ло (лесное имя одного и того же бога) шептал в листьях деревьях:
— Го-ди, го-ди! — что означало: «Держи паузу!»
Человек мужского рода Д. (или сокращенно ч.м.р., или, по-другому, чмэр) захотел спариться с человеком женского рода Л. (или ч.ж.р — или, скажем, чжэра). Но чжэра Л. в это время стремилась спариться с чмэром М. И ей это удалось.
Через три года она бросила чмэра М., и чмэр Д. тут же приступил к ней. Но чжэра Л. успела уже захотеть спариться с чмэром Н. И ей это удалось.
Через пять лет она бросила чмэра Н., и чмэр Д. тут как тут. Он уже руки протянул, но чжэра Л. увернулась, потому что сильно захотела чмэра О.
Через два месяца она бросила чмэра О., и чмэр Д. обнял ее крепко и дал понять.
И она уже склонилась, но, склоняясь, заметила игристого чмэра П. и бросилась к нему. И, по обыкновению, добилась своего.
Через полгода она бросила чмэра П., и чмэр Д., улучив момент, наконец спарился с ней. Три дня и три ночи они не расставались. Чжэра Л. оказалась удивлена и довольна. Она оказалась счастлива.
Утром четвертого дня безумно окрыленный чмэр Д. вышел на улицу, чтобы пройти по улице, щурясь на солнце, и купить шампанского в ближайшем магазине. Купив его на соседней улице, он пошел назад. Он свернул на улицу, где жила и ждала его счастливая чжэра Л., и лицом к лицу столкнулся с девушкой женского пола (дэжэпэ) неизвестного имени. Он остановился, как вкопанный. Дэжэпэ была юна и хмельна. Кожный покров ее был цвета подсолнечного масла (производства Милюхинской маслобойни, знаете такое? — с горчинкой...), на нем (на покрове) там и сям посверкивали золотистые волоски. Нижние конечности дэжэпэ были длинны, верхние тонки, но округлы. Два бугорочка молочных желез сквозь тонкую маечку иглами впились в мозг Д. Эта маечка открывала вопиющей гладкости кожную обтяжку брюшной полости (и невероятно было представить, что там, как у всех, десятки метров толстых и тонких кишок, казалось — лишь однородная плотная плоть), кроме маечки на ней были короткие шорты, топорщащиеся слегка складками в области логова лона... Эта дэжэпэ была утренне свежей, несмотря на хмель, но она несла в себе и темную, сладкую, как боль, ночь. И были у нее еще невероятно белые зубы. Улыбнувшись этими белыми зубами, дэжэпэ сказала:
— Опохмелиться мне несешь, чмэр?
Д. промолчал.
Она засмеялась, взяла у него бутылку, откупорила и стала пить, обливаясь влагой и пеной, запрокинув голову, и игра горла ее, в котором двигались кольца трахеи, перекатываясь под кожей, чуть менее смуглой, чем все остальное, свела с ума чмэра Д. окончательно.
А чжэра Л. не дождалась его ни в этот день, ни на следующий, ни через неделю, ни через год.
История эта абсолютно правдива, жаль только, что не может подтвердить это сам чмэр Д., потому что с того дня его никто нигде и никогда не видел.
Стенька Разин, досыта натешившись с запуганной измученной персиянкой, хмуро глядел в ее напрочь непонятные глаза и говорил:
— Чего молчишь, дура? Учись по-нашему! Дескать, дроля мой! Коханый, любый, ненаглядный. Мы ж не собаки, чтобы молчаком-то? Ай?
Персиянка молчала.
— Учись, говорю! — велел Степан. — Дроля! Ну? Скажи: дроля! Дро-ля, харя твоя бусурманская!
Персиянка молчала.
Степан схватил ее за руку и поволок из шатра, шагая через тела сотоварищей — пьющих или спящих или неутомимо, с конским ржаньем, бесчещущих персидских девок (некоторых до полусмерти уже доконали).
Никто не обратил на атамана внимания (потому что в гульбе нет атамана).
Степан подвел персиянку к борту.
— Последний раз прошу! — закричал чуть не со слезой Степан, разогревая в себе истошную кровавую жалость к человеческой жизни, над которой он хозяин. — Скажи: дроля!
Дрожащие губы персиянки произнесли:
— Дьдь... дьдье... ля...
— Не можешь по-нашему — не берись! — рассудил Степан и урезал персиянку по морде — как он привык, как русский мужик всегда бабу бьет, не балуясь иноземно пощечинкой, а полновесным кулаком — не бабу, в общем-то, бья, а человеческого друга, спутника или врага жизни.
Персиянка кувыркнулась за борт.
Степан стал плакать и пинать ногами сотоварищей, чтобы бросились и спасли любу его дорогую персиянскую, ненаглядную, сулил злато и серебро.
Сотоварищи посылали его ленивым матом.
Учительница:
— Какое главное слово в предложении «Я люблю тебя»?
Вовочка:
— Если говорит женщина, то «тебя», если мужчина — «люблю».
Учительница (лукаво подсказывая):
— А "я" не может быть главным словом?
Вовочка:
— Может. Когда никто никого не любит.
Посвистываю, пью и строю,
собою занятый вполне.
Но я не знаю, что с тобою, —
последнее, что нужно мне.
Зима порой сменилась летней.
Все та ж небесная луна.
Ты — будто в комнате соседней,
куда нет двери и окна.
Я жгу мосты, даю обеты
и нарушаю — и опять.
А в это время — что ты, где ты? —
Всего лишь, что хотел бы знать.
И мне б войти в другую воду,
но пересохли воды русл.
И сам я, слушая природу свою,
стал тяжек и огрузл.
Рука ль на лук, нога ли в стремя,
язык ли тешет колья фраз...
Все та же мысль: "А в это время —
где ты сейчас? Что ты сейчас?"
15 января 2000 г.