ANTICASUAL. Уволена, блин

Хлеб

Иду в магазин за хлебом. Меня мама туда отправила.

На улице лето, солнце и жара, на моих ногах сандалики, в кулаке монетка целевого назначения — на нее нужно хлеб купить. Кругом движение, меня периодически окликают дворовые друзья, но я на них не реагирую.

Мне некогда тусоваться, я думаю. У меня, можно сказать, глубокий мыслительный процесс идет.

Думаю я вот о чем — обкусывать ли мне на обратном пути буханку хлеба? Вообще-то я всегда ее обкусываю. Если хлеб совсем свежий, то я целую горбушку объедаю, а если не очень, то только уголки и ребрышки. Так и приношу домой, обглоданную, как будто ее мыши ели. Мама меня всегда ругает, но я все равно ее грызу. А что мне, на нее всю дорогу смотреть, что ли?

А сегодня у меня дилемма. Моя мама решила подойти к вопросу со всей ответственностью и, прежде чем выдать дежурные двадцать копеек, провела политико-воспитательную беседу.

Вот я и размышляю. Взвешиваю плюсы и минусы. С одной стороны — погрызть ее очень хочется. С другой — мама сегодня, безусловно, рассчитывает на положительный результат от своей нотации, значит, и сердиться, и ругаться будет сильнее, чем обычно. Так, к сожалению, всегда бывает, когда очередные ожидания не совпадают с очередной реальностью. Пора бы ей уже это понять и перестать сопротивляться. Не маленькая уже. Все равно они почти никогда не совпадают.

Может быть, она даже слегка расстроится. Не из-за хлеба, конечно, а из-за очередного педагогического провала. Мне кажется, что-то у нее вообще не клеится со мной в этом смысле.

Срыв за срывом. Вроде с моей сестрой Лариской лучше получалось. Наверное, квалификацию утратила. А вот незачем такие перерывы в деторождении делать. Шесть лет! О чем они думали с папой все эти годы?

М-да, задачка. Пытаюсь сопоставить ощущения. Сначала представляю, как мама меня ругает. Для этого приходится остановиться и зажмурить глаза. Я вспоминаю слова, которые она обычно говорит, интонации. Вживаюсь в ситуацию. Ну, так себе. Не очень страшно, но неприятно.

Потом пытаюсь представить, как я кусаю свежий, мягкий, пахучий хлеб.

О! Мне кажется, эти ощущения существенно перевешивают. Я опять жмурюсь, но уже от удовольствия.

Однако я не тороплюсь принимать поспешное решение. Поспешишь — людей насмешишь. Тут в дело вступает новая вводная — морально-этическая сторона вопроса. Маму жалко, она ведь расстраиваться будет из-за такой чепухи. Этично ли так поступать с собственным родителем?

Правда, у этой стороны вопроса тоже некий нюанс есть.

Моя сестра Лариска тоже всегда хлеб кусает, и если я сегодня буду хорошей девочкой и принесу целую и невредимую буханку, то меня ей в пример будут ставить. А это лишнее.

Зачем мне родную сестру подставлять?

Да и врагов наживать в родной семье представляется мне совершенно нецелесообразным.

Кроме того, меня чаще станут в магазин отправлять, во имя сохранения материальных ценностей. А это уж вообще никуда не годится.

И по совокупности всех перечисленных факторов я принимаю окончательное и бесповоротное решение — грызть!

Может, вы спросите меня: какая во всем этом мораль? Я вам отвечу. Не торопитесь. Подумайте хорошенько. Проанализируйте ситуацию. Сопоставьте плюсы и минусы. В общем, всегда делайте осознанный выбор, господа!

А вообще в любом вопросе главное — вовремя теоретическую базу подвести.

Велосипед

Брату моего закадычного друга Димки Кайсина купили велосипед «Левушка». Изумрудно-зеленый, со звоночком.

Мы с Кайсиным заперлись в мастерской его отца, уселись на верстак и открыли производственное совещание.

— Чего, — говорю, — делать будем, Кайсин?

— Даже и не знаю, — отвечает он задумчиво. — А у тебя идеи есть?

— Твой же братец-то!

— М-да. Мой, понимаешь. Вырастил на свою голову, понимаешь.

— Ты же младше его!

— Какая разница.

Действительно, никакой.

Сидим, молчим. Думаем. Мозги шуршат в полумраке. Ничего в голову не идет.

Но оставить мы этого так не можем. Он, значит, на велике теперь будет кататься, а мы тут на верстаке сиди. Ага.

В мастерскую заглядывает кайсинский отец, молча смотрит на нас секунд тридцать. Рожи у нас серьезные, и он испаряется.

У Димкиных родителей свой подход к воспитанию. Они считают, что раз мы сидим и молчим в мастерской, значит, так надо. И нечего соваться и калечить недоверием неокрепшие детские души.

Они уважают в своем сыне личность, относятся к нему как к самодостаточному человеку, а не как к сопляку какому-то. Поддерживают во всех начинаниях, помогают развивать творческие, технические и разные другие способности. Мне тоже перепадает их внимание и забота. Мастерская опять же всегда в нашем распоряжении. Замечательные родители.

Интересно, они такой педагогический подход начали применять до того, как Кайсина на учет в детской комнате милиции поставили, или после?

Кайсин вор и хулиган. Мы дружим с первого класса. Учителя по этому поводу в обмороке. Они не понимают, как девочка из хорошей семьи может дружить с таким отпетым негодяем.

Не знаю. Лично я ни разу не видела, чтобы он что-нибудь воровал.

А семья у меня обычная, металлургическая. В Чусовом все равно, кроме металлургического завода, нет никаких предприятий, поэтому там почти все металлурги. Но мои родители не простые сталевары, а инженеры. Хотя у моего папы вся правая рука, до самого плеча, гладкая-гладкая, без всякой текстуры. Это ожог. Однажды, когда он был молод и еще сам варил сталь, стоя у мартеновской печи в маске с синим стеклышком, на него вылился расплавленный металл.

Представляю, как он орал!

Но это было давно, еще до меня, а сейчас они — местная интеллигенция. Поэтому считается, что я из хорошей семьи.

А Кайсин позор школы, понимаешь ли! Но мне наплевать, мне с ним весело. А если на меня по этому поводу начинает давить школьный педсовет, на который я тоже периодически попадаю, то я подбочениваюсь и говорю:

— Знаете, что? Я, между прочим, на него положительно влияю. А вы что, готовы вот так просто взять и человека на помойку выкинуть, да? Только потому, что он оступился разок-другой? Эх вы, а еще педагоги!

И я делаю вид, что мне горько и больно от такой несправедливости.

В конце концов они от меня отстали.

Но это все лирика, а вот что делать с братцем и его великом, непонятно.

В общем, мы в конце концов решили устранить эту вопиющую несправедливость Вселенной и уговорить Димкиного брата переделать велосипед на веломобиль.

Зовем его. Переговоры начинаю я, у меня язык лучше подвешен, практически с самого рождения.

— Юр, — говорю, — у нас с Димкой гениальная идея родилась.

— Да, — Юрик недоверчиво щурится.

Я уже вижу, что победа легкой не будет.

— Да, — говорю. — А что, ты сомневаешься в наших способностях, что ли?

В моем голосе легкая обида.

— Да нет, что ты? — тушуется Юрка.

— Вот смотри, — я вытаскиваю из-под верстака заранее заготовленные эскизы веломобиля.

Эскизы нарисовал Кайсин, и они великолепны. Он вообще всю технику отлично рисует. Жалко только, что все его рисунки не имеют никакого отношения к реальности.

Пока Юрка разглядывает рисунки, я добавляю:

— Можно назвать его «Юран». Красиво.

По выражению Юркиного лица я понимаю, что ход был неслабый.

Однако победу праздновать рано. Слишком уж у нас с Димкой репутация невнятная. Наговаривают, по-моему.

Сейчас нужно как-то ослабить натиск, чтобы Юра не понял, что мы так уж сильно в нем заинтересованы.

— Ну ладно, — Кайсин слегка зевает, — ты же можешь подумать еще. А вообще это только эскизы, надо еще чертежи сначала подготовить, прежде чем за такое дело браться.

Молодец, Димка!

Первый раунд переговоров закончен, достигнута договоренность о следующей встрече, завтра, после летней школы, в которую ходит Юра, и он удаляется. Мы с Кайсиным смотрим друг на друга, наши глаза горят от восторга.

Надо хорошенько подготовиться к завтрашней встрече.

Летняя школа называется «площадка». Нам бы тоже там быть, но Кайсина не взяли, а я без него отказалась идти наотрез.

На следующий день после Юркиной так называемой «площадки», мы продолжаем разговор.

— Да ну вас, — неуверенно говорит братец, — знаю я ваши штучки. Вечно у вас какие-то затеи безумные.

По-моему, все наши затеи гениальны! Только техническая база слабовата. Денег-то у нас нет еще, поэтому даже движок какой-нибудь мопедовский мы и то не можем купить. Пытались один раз от стиральной машины использовать, но не смогли передачу на трансмиссию грамотно организовать. А потом Димкин отец его у нас отобрал. Хотел обратно стиральную машину починить.

Тут меня осеняет.

— Слушай, Юрка, а у вас уже черчение в школе есть?

— Ну, есть.

— Так это же отлично, нам без тебя чертежи никак не начертить.

В глазах у него проскакивает искорка удовлетворения.

— И вообще, ты же у нас голова! — делаю я контрольный выстрел.

По-моему, грубовато, но Юра доволен. Он явно польщен доверием и приобрел чувство собственной значимости.

Следующие два дня мы втроем увлеченно чертим, рисуем, планируем, размахиваем руками. Процесс пошел, и Юрка теперь наш союзник.

На третий день, когда мы с Кайсиным подступаемся к велосипеду с ножовкой, Юркино сердце вздрагивает, на глаза наворачиваются слезы. Мы вопросительно смотрим на него, он кивает и отворачивается.

Какой мужественный человек! Отныне я буду его уважать.

В общем, велосипед мы распилили, но веломобиль у нас почему-то не получился. Не помню почему. Может, потому, что у нас сварочного аппарата не оказалось. Так он и лежал потом несколько лет в сарае распиленный.

Родители Кайсина расстроились, но слов, подходящих к случаю, не нашли. Только руками развели.

В общем, мораль в чем? Да в том, что не фиг без хорошего бизнес-плана в серьезные дела ввязываться. Думать же надо! А тщеславие — плохой советчик, это уж точно.

Орешки

Ровно через полгода после истории с велосипедом мы построили во дворе у Кайсина пещеру из снега. Там был наш штаб, понятное дело.

Мы там все обустроили, выиграли пару войн и бросили его. Видимо, более важные на тот момент дела нашлись.

Через месяц решили возобновить боевые действия, а то враги совсем распоясались. Но тут выяснилось, что надо обновить и подправить территорию штаба. Обязанности распределили так: я внутри порядок навожу, а Димка с Таней снаружи. Таня тогда всю зиму с нами тусовалась.

Она спортсменка, горнолыжница, уже ездит по сборам без родителей, поэтому ее жизнь подразумевает некую самостоятельность, независимость и волю к самоопределению. Поэтому она совершенно свободно дружит не только со мной, но и с Кайсиным.

В общем, они занялись внешним видом нашей базы, а я залезла внутрь. Надо бы, думаю, расширить пространство. Начала копать и нашла орешки. Мы их месяц назад тут оставили в качестве НЗ. Орешки не в смысле орешки, а в смысле такие замечательные изделия из теста в форме орешков, а внутри вареная сгущенка. Вкусные необыкновенно. Они замерзли, лежа тут, и выглядят отлично.

Вот я лежу на спине в нашем довольно тесном штабе и думаю об орешках. Опять проблема выбора встала передо мной в полный рост. Две альтернативные мысли борются в моей голове за право быть лидером. Одна такая: «Немедленно зови друзей, сейчас мы их съедим все вместе». А вторая с пути праведного сбивает: «Да ладно, тут и делить-то нечего. Ешь давай, все равно про них все забыли».

Я выслушала аргументы обеих сторон, лежу, терзаюсь. Потерзалась минут пять и решила сама съесть. Лежу, ем. Одной рукой орех очередной держу, другой, в варежке, грот расширяю. Тесновато. Тут вся эта масса снега взяла и обвалилась. И меня, понятное дело, придавила. Лежу, мычу. Друзья бросились меня откапывать, да с перепугу не там, где голова, а там, где ноги. Ноги откопали, совсем испугались. Побежали за подмогой.

Пришел отец Кайсина и спас меня в два счета. Ах, как романтично.

Пошли мы все к Кайсину, пить чай, сушиться и переживать потрясение.

А недоеденные орешки так и остались там.

Мораль: жадность, конечно, не порок, но совершенно легко и непринужденно может привести к летальному исходу.

Котенок

Иду за хлебом. Опять. Вечно я за ним таскаюсь. Уже на подходе замечаю голову моего беспутного друга Кайсина. Голова торчит из кустов, растущих, в свою очередь, из ямы.

Это такая специальная яма, куда выходят окна полуподвального помещения, и в ней совершенно неожиданно вырос куст.

Голова Кайсина делает мне условные знаки, означающие, что мне тоже в эту яму нужно лезть. Надо так надо, я не знаю пока зачем, но Кайсин плохого не придумает. В прошлый раз, например, когда я лазила к нему в яму, мы научились курить. Он приволок откуда-то окурки, и мы их курили. Может, он их у отца спер. Или подобрал на асфальте, например.

Так что я смело прыгаю в яму в ожидании чего-нибудь интересного и познавательного.

— Ну, чего? — говорю.

— Смотри, — он раздвигает ветки куста, и я вижу котенка.

Котенок маленький, серенький, полосатенький, на тоненьких ножках. Хвостик торчит кверху. Заморыш какой-то. Он растерянно смотрит на нас круглыми глазами и молчит.

Мы тоже смотрим на него и тоже молчим. Намолчавшись, начинаем обсуждать наши дальнейшие действия. Котенок, тоже, видимо, намолчавшись, начинает пискляво орать. Я глажу его, но он орать не перестает. Мы садимся в яме на землю, прячем котенка в кайсинскую олимпийку, чтобы потише было, и продолжаем совещание.

Наверное, его кто-нибудь выкинул.

— Давай, — говорю, — к тебе унесем.

— Мне не разрешат, я два на пересдаче вчера получил.

У всех давно каникулы, а мой друг все еще пытается математику сдать. Глупо в таком случае тащиться к его родителям с какими-то невменяемыми котятами.

— И мне не позволят. И собаку мне не разрешают завести, — горько жалуюсь я.

Совещание продолжается.

Потом я остаюсь в яме с котенком, а Кайсин вылазит, задирает свою непутевую голову и кричит на весь двор:

— Славка-а-а!

Видимо, вследствие этого истошного вопля, из окна на пятом этаже высовывается Славка.

— Тебе котенок нужен? — продолжает орать Димка.

Слава от даров Вселенной отказывается.

Еще примерно минут двадцать, сидя в яме, я слушаю крики, разносящиеся из разных концов двора. Тема та же, понятное дело.

Котенок уже охрип там, в олимпийке.

Через полчаса Кайсин возвращается ни с чем.

— Не берут, — он обескураженно чешет лохматую голову.

— Давай хоть накормим.

— Чем?

— Молоком.

— Где мы его возьмем?

— Купим.

— А деньги где возьмем?

— Так я же в магазин шла, — я показываю ему на ладошке двадцать копеек.

— В какой магазин?

— В продуктовый.

— Когда?

Тьфу ты!

— Час назад, идиот! Когда ты меня из ямы позвал.

— А! А зачем?

— За хлебом.

— А как же ты, без хлеба, что ли, домой пойдешь?

— А! На что им теперь хлеб? Поели, наверное, уже без него.

Кайсин смотрит на меня с уважением. Наверное, я сейчас в его глазах просто Жанна д'Арк. Или Мата Хари какая-нибудь, не знаю.

Я бегу за молоком, и мы кормим котенка.

Тут выясняется, что он даже есть еще не умеет. О господи! Кайсин держит его ртом вверх, а я заливаю молоко. Облили его всего, и он стал мокрый и липкий. А потом вообще уснул.

В общем, котенок остался жить в яме и стал общим. Дворовым. Дворняжкой.

Все таскали ему еду, а яма стала его домом.

Иногда мы прерывали свои игры, все дружно ложились вокруг ямы, солнышком, опускали туда головы и наблюдали за его жизнедеятельностью.

Причем у некоторых ноги торчали прямо на дороге, но, что характерно, никто из изредка проезжающих по этой дороге водителей ни разу не решился по ним проехать. Аккуратненько так объезжали.

Мы даже на почве этого котенка приблудного ссориться меньше стали. И я с Кайсиным, и вообще все во дворе.

А потом его местный, почти взрослый хулиган Витька убил. Бросил в него огромный камень.

Мне об этом Кайсин сказал и взял с меня обещание не ходить к этой яме и не смотреть.

Я пообещала, а потом все равно посмотрела, дня через три.

Он лежал там, под камнем, и шерсть вся слиплась и торчала, словно его сиропом облили.

Потом я еще много раз заглядывала. А на следующее лето там лежали только тоненькие беленькие косточки. Они еще много лет там лежали.

С Кайсиным мы больше в эту яму не лазили никогда в жизни.

Морали тут никакой нет, котенка просто жалко.

Кукурузные палочки

Мои родители каждый раз, приезжая из города Серова, привозят нам с сестрой Лариской кукурузные палочки. Ей упаковку и мне упаковку. В упаковке десять пачек.

Серов — это маленький город, за уральским хребтом. Там у меня живут бабушка и всякие другие родственники.

Не знаю, в чем тут дело, но в Серове делают необыкновенно вкусные кукурузные палочки. Маленькие, изогнутые как червячки, сладкие и хрустящие.

А у нас в городе никаких не делают, даже самых мерзких и отвратительных. Поэтому у нас с Лариской наступает праздник.

Мы их складируем, каждая за своей кроватью, и приступаем к поеданию.

Подход к делу у нас совершенно разный, надо признать.

Я свои ем экономно. Ну, например, в день по пачке. Угощаю маму и папу. Правильная такая.

Они меня с детства приучали не жадничать, поэтому я всегда готова поделиться с окружающими тем, что у меня имеется.

Тут, правда, не все так однозначно и прямолинейно. Потому что, например, к труду они меня тоже приучали. Но в этой сфере деятельности у них со мной приключился очередной провал в воспитании.

Труд я ненавижу. Особенно домашний. Когда меня мама заставляет мыть посуду, на меня нападает мор вселенский. Мне срочно хочется есть, пить, писать, какать, потом у меня начинает болеть живот, потом меня тошнит. Иногда, когда еще и пол надо помыть, я начинаю мерить температуру — мне кажется, что я всерьез заболела.

Так что прямые аналогии между моим воспитанием и моими чертами характера я поостерегусь пока проводить.

В общем, палочки. Ну, что палочки? Пока я экономно наслаждаюсь счастьем, моя сестра прожигает свою жизнь.

Сжирает свои за два дня.

После этого начинает мои вымогать. Я отчаянно сопротивляюсь, знаю я эти ее штучки, проходили уже.

Она сначала просто вежливо просит. Я не даю. Потом она меня эмоционально убеждает и приводит массу аргументов, почему мне нужно отдать ей свои палочки.

Я пока держусь.

Потом в ход идет тяжелая артиллерия — угрозы и грубые манипуляции.

У меня уже слезки на колесках, но я все еще не сдаюсь.

Тогда моя хитренькая сестра кидает последний козырь.

— Ладно, — говорит она презрительно, — не нужна мне твоя кукуруза. Просто проверить хотела, что у меня за сестра.

И она поворачивается ко мне спиной. И уходит. Презрение написано у нее на спине.

В этот миг весь мир вокруг меня рушится. Моя сестра уходит от меня, вместе со своей презрительной спиной.

Я немедленно бегу за ней с пачкой палочек в руке. Я плачу и умоляю ее взять мои палочки. Она отталкивает пачку.

— Я же сказала, что мне не надо.

Я долго ее уговариваю, и она через какое-то время снисходительно соглашается взять мои кукурузные палочки.

Между нами воцаряется мир, и только через несколько дней, когда все уже съедено, я начинаю отдаленно догадываться, что меня, кажется, опять развели, как лоха. Впрочем, мысль эта весьма смутная и так никогда и не оформилась в конкретные вербальные формы. Ну, может, только сейчас.

Вместо морали я перескажу анекдот, который мне рассказала моя сестра, когда я подросла.

Сидят двое в кафе, едят мороженое. У первого в креманке два шарика. Один ванильный, второй шоколадный. Он ест ванильный.

Второй спрашивает первого:

— Ты какое мороженое больше любишь, ванильное или шоколадное?

— Шоколадное.

— А почему ванильное сначала ешь?

Но первый ничего не успел ответить, потому что прилетела пуля и убила его.

И он так и не успел поесть свое любимое шоколадное мороженое.

С тех пор я свои кукурузные палочки съедаю сразу.

Резинка

С первого класса моим родителям с сожалением говорят, что я способная и неглупая девочка. С сожалением потому, что подразумевается, что я свои способности никак в реальной жизни не применяю.

Я троечница, лентяйка и вялотекущая хулиганка. В стадию активной хулиганки я, наверное, уже никогда не перейду. Мне всех всегда жалко.

Даже учительницу географии.

Хотя я эту железобетонную леди терпеть не могу. И это глубокое чувство взаимно.

Поэтому, когда встал вопрос, какой урок срывать путем засовывания старательной резинки в замочную скважину, я стала активно лоббировать именно географию. Тем более что контрольная какая-то непонятная предстоит. Что это еще за контрольные, блин, по географии?

Голосование проходило в школьной раздевалке при участии Кайсина и нашей одноклассницы Лены, и мое предложение победило простым большинством голосов, то есть два голоса «за», включая мой, и один «против». Воздержавшихся не оказалось.

Ну а поскольку я проявила высокую социальную активность, то мне и поручили выполнение этого ответственного мероприятия. Я пыталась взять самоотвод, но они его мне не дали.

В обеденную переменку идем в узкий и тупиковый коридор, где кабинет географии расположился. В моей руке зажата старательная резинка. Прямоугольная, за 12 копеек. С одной стороны белая, с другой синяя. Про них еще легенда ходила, что синей стороной можно стирать чернила, читай: двойки в дневнике.

Ленка с Кайсиным на шухере встали, а я на задание отправилась. Заворачиваю в этот дурацкий коридор, а оттуда, как раз наоборот, географичка выворачивает.

— Здрас-сте, — здороваюсь я с преувеличенной вежливостью.

— Добрый день, Наташа, — отвечает не менее вежливо географическая дама.

Это вслух, а что мы при этом подумали обе, я писать тут вам не буду.

А то у меня опять компьютер напишет: «Слово принадлежит к экспрессивным и несет негативный оттенок, если не употребляется как медицинский термин».

В общем, мы вежливо обменялись мыслями и разошлись.

Я подождала, пока она подальше отойдет, засунула в замок свою резинку и с чувством выполненного долга пошла со своими подельщиками обедать.

Возвращаемся на место преступления непосредственно перед уроком, там уже весь наш класс собрался. Тусуются. Кто дерется, кто ДЗ списывает на подоконнике, кто на полу сидит, у батареи. И я тоже села.

Географичка пришла, ключ в замочек пытается вставить. Не получается чего-то. Странно.

Тут все оживились. Какое-никакое, а приключение. Как давай принимать горячее участие! Советы дают, пальчики свои хилые пытаются в скважину засунуть. Хотя заведомо понятно, что это бесполезно.

Просто все делают вид, что им на урок не терпится поскорей попасть.

Я со своими соучастниками тоже, понятное дело, не отстаю.

Потом наш отличник Влад побежал за пинцетом в кабинет физики. Подумаешь, какие мы правильные.

С пинцетом тоже, понятное дело, не очень-то получается.

Тут я вдруг взглядом встретилась с географичкой. Меня аж в холодный пот бросило. Она же меня видела в коридоре и может догадаться, чьих это рук делишки. Догадки, конечно, к делу не пришьешь, но вот как с организмом моим дурацким быть, непонятно.

У меня, видите ли, все всегда на лице написано. Поэтому я даже врать толком не умею, по мне сразу видно, что дело темное.

Подумали мы об одном и том же и промолчали. Я только глаза отвела. Что-то мы сегодня с ней то и дело об одном и том же думаем. В рапорте пребываем.

Возня эта у замка продолжается, а она устранилась. Тут ей уже по логике вещей пора за слесарем кого-нибудь отправить, но она этого не делает.

Стоит, думает. В ручку, главное, на двери вцепилась и не отпускает, даже пальцы побелели. Вид у нее какой-то совсем растерянный-растерянный. И в глазах непонятное выражение, как будто ей больно.

Мой боевой дух совсем поблек. Я не понимаю, что происходит. Все как-то не так идет. Не надо с таким выражением лица стоять, пожалуйста. Подумаешь, резинка какая-то!

Потом Владик ее достал все-таки пинцетом, и мы пошли на урок. Контрольную писать.

Ничего я не написала. Я была деморализована и все время думала об одном и том же. Почему она с таким выражением лица стояла? Может, от бессилия? Или, может быть, ей, как и мне, неприятно и обидно, когда ее кто-нибудь сильно не любит?

Так я и промучилась до конца урока и два в результате получила.

Как ни странно, я совсем не расстроилась, а вроде бы даже немного обрадовалась. Словно мы в расчете теперь.

И еще, с этого дня моя к ней неприязнь как будто ослабла. Ладно, думаю, чего я до нее докопалась? Нормальная тетка вроде. Живая.

А мораль? Хм. Да не фиг в серьезные дела соваться, если моральный дух слаб.

Крысеныш

У меня завелся крысеныш. Маленький и белый, с голым противным хвостом. Мне его на станции юных натуралистов дали.

Я назвала его Мишка и полюбила.

А что мне было делать. Собаку мне не покупали. Даже с улицы не разрешали привести, бесплатную.

Крыса — это тоже неплохо, как оказалось.

Ни в какие клетки и коробки я его не сажала.

Он жил у меня в комнате. Совершенно спокойно, впрочем, передвигаясь и по всей квартире. Иногда мы с ним беседовали.

Когда я ложилась спать, он залезал ко мне под одеяло и начинал бегать вдоль меня кругами, по всему моему периметру, долго и методично, как легкоатлет по стадиону. Набегавшись, пристраивался под мой бочок и засыпал.

Когда я приходила из школы, Мишка встречал меня у порога, блестел глазами-бусинками и шевелил носом.

Черт его знает, почему он никуда не убегал. У меня есть два объяснения.

Во-первых, он не считал себя находящимся в плену, так как обладал свободой передвижения и самовыражения.

Во-вторых, мне кажется, что он меня тоже любил.

Так мы жили долго душа в душу. Я иногда брала его с собой в гости и на разные тусовки.

Однажды и в школу приволокла. Он вел себя совершенно прилично, на уроках сидел на моих коленках или в парте, лазил по мне под школьной формой. У меня на талии резиночка была, так он туда проваливался и бегал над ней вокруг меня кругами.

На перемене с ним все играли.

Одноклассникам это дело понравилось, и я стала Мишку периодически брать с собой в школу. Нечего вечно дома сидеть, надо повышать образовательный и культурный уровень.

Сижу однажды во время перемены на сцене в рекреации, Мишка сидит у меня на коленках, и я его ладошками прикрыла, чтобы не шокировать окружающих. Идет мимо учительница математики. Елена Львовна. Тощая, вся такая правильная, с култышкой на голове, в очках. Каблуками стучит, как будто гвозди кто-то куда-то заколачивает. Прямая-прямая, словно указку свою проглотила. Ей бы еще лорнет вместо очков и боа на шею. Будет дама из Амстердама.

Остановилась около меня, очки на ладошки мои направила, спрашивает:

— Что у тебя там?

— Где? — включаю я дурака.

— Под руками.

— Под руками?

— Под руками, под руками.

— На коленках?

— На коленках, под руками, перестань дурака валять.

— Ах, на коленках. Да так.

— Что так! Для чего ты их так держишь?

— Ну, так. Захотелось.

— О господи. Давай показывай.

Вот привязалась. И почему это некоторые люди считают своим священным долгом лезть, куда их не просят. До всего дело есть. Шла бы мимо, а то и до психотравмы недалеко. Мишка хоть и белая, но крыса все-таки. Хвост опять же этот нелицеприятный. Воплей будет! Проходили мы это уже, знаем.

В общем, не хочется мне невинному животному психику травмировать.

Но, похоже, придется показать, не отстает математичка назойливая. Видимо, считает это делом принципа.

Ну ладно, сама захотела, я убираю руки. Мишка поднимает голову и удивленно смотрит на даму.

Так я и знала. Раздается истошный визг, моя учительница математики отлетает со скоростью света и с глухим стуком вмазывается в противоположную стену.

Мы с Мишкой сидим спокойно, ждем неизбежных последствий.

Математичка, слегка придя в себя, говорит мне дрожащим голосом:

— Иди за мной.

— С Мишкой?

— С каким еще Мишкой?

— Так крысу мою зовут.

Математичка опять вздрагивает всем телом.

— С Мишкой, — с отвращением выговаривает она.

Интересно, а что она думала, что я к нему обращаюсь: «Эй, крыса», что ли?

— Только ко мне, пожалуйста, не приближайся со своей крысой.

А вот за крысу и ответить можно! Взрослый человек, могла бы и без оскорблений обойтись.

Идем. Она впереди, мы с крысенышем позади, метрах в пяти. Он от обилия эмоций опять под форму спрятался.

Судя по траектории движения, явно в учительскую направляемся.

Так и есть.

Заходим, по-прежнему соблюдая дистанцию. Елена Львовна проходит дальше, я останавливаюсь недалеко от двери.

В учительской воцаряется тишина, все разворачиваются и смотрят на меня. Ждут. Так просто ученики не заходят в учительскую, значит, что-то экстраординарное произошло. Господи, сколько внимания к нашим с Мишкой скромным персонам. Мы, между прочим, стеснительные.

А вот интересно, о чем они без нас в учительской разговаривают? Небось, кости нам моют.

Наконец математичка нарушает тишину.

— Кокорина принесла в школу… — она прерывает сама себя и молчит секунд тридцать.

Забыла, может, как моего крысеныша зовут?

— Ну-ка покажи, — обращается она уже ко мне.

Я прикидываю расстояние до группы учителей. Вроде безопасное. К тому же они уже готовы к неприятности. Но надо на всякий случай еще немножко подготовить, чтоб снять эффект неожиданности.

— Да он, — говорю, — маленький еще совсем. Ребенок, можно сказать. Беленький, безобидный.

— Кто? — Это немка подает голос.

— Мишка. — Надо постепенно информацию выдавать.

— Какой Мишка?

— Да крысенок. Мне его на станции юных натуралистов на попечение дали. У него мама погибла.

Ф-фу, по-моему, гениально. Теперь тот, кто против меня, тот против животных и не уважает материнские чувства.

Однако не так все просто. Я не первый день в этой школе учусь, они меня знают давно и в курсе, что у меня язык подвешен правильно. Молчат. Смотрят.

— Где он? — Немка продолжает допрос.

Немка, кстати, нормальная, мне кажется. Она в моем доме живет, хорошо знает моих родителей и относится ко мне довольно тепло. Хотя на оценки это никак не влияет. К сожалению.

Я запускаю руку за шиворот и достаю Мишку.

При виде крысеныша все вздыхают и снова грустно молчат. Наверное, думают, что со мной делать. И жалеют моих родителей.

Да чего трагедию-то устроили, я не понимаю! Подумаешь, крыса! Можно подумать, я крокодила на веревочке привела.

Немка еще раз вздыхает и говорит:

— Отнеси его домой, пожалуйста.

— У нас урок через две минуты.

— Какой?

— История.

— Неси. Без тебя начнем как-нибудь, — это ироничная историчка подает голос.

Она наша классная дама. Тоже довольно дружелюбна ко мне, хотя зануда страшная. Периодически вылавливает меня и заводит нудный воспитательный процесс. Я злюсь и топаю копытом от нетерпения, но терплю. В конце концов, не так уж много учителей ко мне с теплотой относятся. Двое всего.

Я уношу Мишку домой и прогуливаю пол-урока. Хотя мой дом стоит напротив школьных дверей, через дорогу. Не важно, санкция на опоздание выписана.

Через месяц я не выучила стихотворение по немецкому. Даже не бралась.

Мне некогда было. У меня Мишка приболел, и мне надо было лежать рядом с ним, смотреть на него. Чтобы ему не так скучно было одному.

На следующий день сижу на уроке, думаю. Мозги работают, как диск в электросчетчике. Надо как-то двойки избежать.

Немка вызывает читать стих у доски, всех по очереди. Не по списку даже, а по партам.

Я придумала ход, поражающий наповал своим героизмом, честностью и самоотверженностью.

Когда наступает моя очередь, я беру дневник, твердым шагом иду через весь класс, подхожу к учительнице и кладу его перед ней.

— Что такое? — смотрит она на меня выжидательно.

— Ставьте мне два, — говорю я твердо, с оттенком горечи в голосе.

— Почему?

— Я стихотворение не выучила, — я добавляю в интонации грусть и трагизм.

— Гос-с-споди. Почему?

— У меня крысенок заболел. Я так переживала, что ни о каких стихах даже думать не могла.

— Балбеска. Крысенок у нее. Мишка, что ли?

— Да, — я грустно опускаю лохматую голову.

Она у меня всегда лохматая. Я не успеваю утром причесаться. Некогда. И так все время опаздываю. Потому что живу слишком близко. Вот те, кто за рекой живут, раньше всех приходят. И причесанные.

Немка молчит. Наверное, голову мою разглядывает и думает, что ей делать. А может, двойку рисует.

Потом говорит:

— Садись, — и отдает открытый дневник.

Двойки там нет.

— Нет, — сопротивляюсь я. — Вы должны мне двойку поставить.

— Сейчас по лбу указкой получишь.

Я быстренько ретируюсь. Палку тоже нельзя перегибать в своем героизме.

Одноклассники с уважением смотрят на меня, пока я иду между партами на свое место, а в обеденный перерыв собирают для Мишки передачку.

Вот так крысенок повысил мой статус среди одноклассников и спас от двойки. Не считая прогулянной половины урока истории.

Что характерно, за время всей этой истории я ни разу никому не соврала.

Мораль тут ясная и выпуклая. Любовь к животным, господа, неизбежно повышает ваш рейтинг в глазах окружающих. Так что вступайте в партию «зеленых» и боритесь за права зверей, птиц, рыб и насекомых. Только палку не перегибайте, а то можно указкой в лоб получить.

Мышь

Мышь у меня тоже была. Задолго до крысы. Только она совсем немного была. И не мышь даже, малюсенький мышонок. Обычный, серый.

Я шла домой и нашла его прямо на дороге — он лежал с переломанными ногами на тетрадном листочке. Наверное, его кто-нибудь поймал, посадил на листок и сбросил с балкона.

Я чуть не разрыдалась от такой бесчеловечности.

Подобрала его, принесла домой, посадила в банку из-под болгарского компота и стала его кормить и поить. Родителям ничего, конечно, не сказала, так они мне и разрешат мышь держать!

Просто спрятала банку в свою тумбочку.

Моя тумбочка вещь неприкосновенная. Там хранятся всякие важные секретные вещи. Здоровенный кусок магния, из которого мы с Кайсиным бомбочки после школы каждый день делаем, чтобы с балкона кидать. Драгоценности всякие. Ларискины сигареты. Теперь вот мышь.

Я очень надеюсь, что мои родители не лазают в мою тумбочку, когда меня дома нет, и предпочитаю в это верить. Все равно выбора нет, не вешать же на нее замок. Лучше уж не думать об этом и не заморачиваться.

Мой мышонок пожил несколько дней в тумбочке и помер. Все к тому шло. Аппетит у него плохой был, и глаза перестали блестеть. Надо было его к ветеринару отнести, наверное. А теперь уже поздно.

Я порыдала немного и на тренировку пошла. Я тогда, кажется, волейболом занималась.

А мышонок остался в тумбочке. Не могла я его выкинуть, это выше моих сил было. Я даже смотреть на него не могла.

Так вот лежит он в тумбочке, сказать я об этом не могу никому, подумают еще, что у меня не все дома, выкинуть не могу, так и живу, как на иголках. Думаю каждый день, что делать, но придумать не могу. В тумбочку даже не заглядываю, бомбочки ежедневные отменила, без объяснений. Не могу же я Кайсину сказать, что у меня дохлая мышь в тумбочке живет. В банке из-под компота.

Через неделю пришла моя тетка Тамуська. Вообще-то она Тамила, кажется, но так ее никто не зовет. Я чаще всего зову ее просто Муська. Вся семья по этому поводу со мной борется, но мне это безразлично.

Вломилась Муся ко мне в комнату бесцеремонно, давай меня целовать. Потом носом своим греческим пошевелила, говорит:

— А чем это у тебя так отвратительно пахнет?

Я, кстати, тоже заметила. Чем пахнет, даже думать не хочу.

Тамуська давай меня пытать. Тут я не выдержала и разревелась. Видимо, сказалось нервное напряжение последних дней.

— У меня, — говорю я трагически, — мышь умерла, в тумбочке.

Тамуська меня отодвинула и нагло в мою неприкосновенную тумбочку влезла. Только бы она там сигареты Ларискины не заметила.

— М-да, — говорит.

Ну что м-да. Я и без нее знаю.

В общем, она меня спасла из этой трудной ситуации. Выгнала меня из комнаты и банку унесла.

И маме ничего не сказала. Отличная у меня тетка.

Мораль: берегите своих родственников, они — самое ценное, что есть в вашей жизни. В трудную минуту на них все-таки можно положиться.

Мушкетеры

По телику в очередной китайский раз показали фильм по бессмертному творению господина Дюма, и мы решили немедленно стать мушкетерами.

Собрались вчетвером. Я и три моих подруги. Таня и Света — одноклассницы, а Ленка Колодникова, по прозвищу Колода, со мной в одном подъезде живет. Сделали себе рапиры из веток ивы и начали роли распределять.

Я сразу же заявила, что Атосом буду. Атос — мой любимый герой. Он беспредельно честный, порядочный и потрясающе благородный. Кроме того, мне импонируют его аристократизм, выдержка и умение загадочно молчать. Мне кажется, что он очень тонкий, ранимый и много страдавший от жизненной несправедливости человек. В общем, я чувствую в нем родственную душу.

Светка оживилась:

— А я Арамисом!

Она тут же достала откуда-то носовой платочек, приложила его к лицу и затараторила:

— Ах, моя кузина белошвейка вчера вечером имела беседу с королевой…

Мы смеемся — очень похоже. Она такая хитрая и рыжая бестия, ей как нельзя эта роль подходит.

Д'Артаньяном вообще, понятное дело, никто, кроме Таньки, быть не может, о чем она тут же и заявляет. Мы абсолютно согласны. Она самая младшая, но самая энергичная и смелая. Таня занимается горнолыжным спортом, там они гоняют с горы со страшной скоростью.

Тут все замолкают. Я думаю в этот момент о том, что с Портосом у нас могут возникнуть проблемы. Я бы, по крайней мере, не хотела быть Портосом ни при каких обстоятельствах.

Нет, я, конечно, ничего против него не имею. Он очень добрый, верный и простодушный. На него можно положиться. Он сильный и порядочный, не меняет своих убеждений. Но как-то не хочется. Очень уж он толстый.

Я смотрю на своих подруг и отныне однополчан и думаю о том, что у них в голове те же мысли крутятся.

Потом мы все трое поворачиваемся к Ленке. Она уже заняла оборонительную позицию.

Лена толстая. Даже, я бы сказала, очень толстая. И черты характера некоторые совпадают. Роль Портоса просто под нее писалась.

Она тут же заявляет:

— Я Портосом не буду.

— Лен, ну ты подумай, он же такой замечательный! Он очень хороший — добрый, верный…

Мы наперегонки перечисляем все его замечательные качества.

— Он толстый!

Я чуть не сказала: «Ты тоже». Девчонки, по-моему, тоже готовы были, но удержались.

Помолчали немного и опять давай уговаривать, не можем же в некомплекте играть!

Не уговаривается. Потом вообще психанула и домой ушла.

— Не буду, — говорит, — я ни в каких мушкетеров играть. Мне в музыкальную школу надо.

— Вот ведь народ у нас какой странный. Никакой адекватности самооценки. Ладно бы еще речь шла о ее душевных качествах. Но ведь в зеркало же смотрится каждый день!

В общем, мы обзвонили еще несколько человек на предмет укомплектования четверки, но никто не захотел быть Портосом.

Так втроем и пришлось интриги плести и войны выигрывать.

А мораль, дети мои, такая. Вот все говорят о том, что внутренняя красота намного важнее, чем внешняя. И даже уже договорились до того, что внешность никакой роли почти что не играет. Однако данный случай наглядно доказывает тот факт, что красота порой намного более в почете, чем такие ценности, как честность и верность. О простодушии даже и упоминать глупо. Поэтому всем необходимо заниматься своим внешним видом и за собой ухаживать. Пользоваться косметическими средствами и, самое главное, не лениться посещать фитнес-клубы.

Молочная кухня

У нас в классе разгорелась страшная война. Без дураков. Жестокая и беспощадная. По одну линию фронта мы с Кайсиным, по другую — Влад, наш отличник, и его приятель и прихвостень Леша Петухов.

Началось все с одного случая.

Кайсин у нас самый маленький в классе. Он тощий, смешной, волосы на макушке торчат дыбом, и рот как у лягушонка. Вообще, несуразный какой-то.

И вообще, он вечно влипает в какие-то истории. Так и в этот раз. Я иду по школе, вдруг, смотрю, эти двое моего Кайсина бьют. Только начали, по-моему. Я тут же в драку за друга ввязалась.

Никакой доблести в этом нет, просто у меня рефлексы работают намного быстрее, чем логическое мышление. Я не успеваю даже подумать, как действие уже совершено, а слово сказано. Всю жизнь у меня из-за этого неприятности.

Кроме того, благодаря этому качеству, несмотря на весь мой высокий балл по интеллектуальным тестам, меня некоторые считают дурочкой. Я бы даже сказала многие. До сих пор со мной регулярно случается примерно следующее: очередной мой знакомый, после двух-трехлетнего общения вдруг останавливается во время разговора, замирает и с огромным изумлением, глядя мне в глаза, говорит:

— Слушай, а ты, оказывается, умная!

— Да что ты говоришь! — обычно отвечаю я.

А что тут скажешь?

В общем, видимо, мой ум не имеет отношения к существующей реальности и большой пользы не приносит.

В случае с Кайсиным я даже и подумать ни о чем не успела, как оказалось, что я уже дерусь. Не на шутку.

Как ни странно, но мы с Кайсиным заставили их отступить. Одна девчонка и один заморыш. Я, кстати, тоже хилятина еще та. Ветром сдувает. Но победили.

Это, видимо, задело тонкие струны их нежных душ, и они затаили обиду. Решили взять реванш. Причем обошлись без официального объявления начала военных действий.

Мы начали драться каждый день.

Дрались жестоко, в школе, на улице, перед уроками, после уроков, во время уроков. Где бы ни встречались, вспыхивал конфликт.

Мы с Кайсиным перестали ходить по одиночке, всегда держались рядом.

Самое удивительное вот что. Мы все время побеждали. Если, конечно, слово «победа» вообще увязывается с таким понятием, как нецивилизованная драка. Ну, в общем, мы ни разу не отступили, несмотря на их явный весовой и половой перевес.

Наверное, сыграло роль вот это их явное физическое преимущество. Они же не ожидали, что не смогут с нами справиться, и подходили к вопросу весьма самоуверенно. Этак вальяжно и высокомерно.

А мы, наоборот, зная свой вес, были всегда собранны, внимательны и сражались так отчаянно, как будто жизнь свою спасали.

Вот ведь странные мы все какие. Ладно они, видимо, не доросли еще до осознания того, что представителей женской половины человечества бить все-таки неприлично, а я-то о чем думала?

Впрочем, у меня не было выбора, не жаловаться же маме с папой.

Мама с папой, кстати, ничего так и не узнали. Странное дело, у меня синяков на лице не бывает. Никогда. Ну и слава богу. Зачем они мне?

Однажды эти два жлоба поймали меня одну. Возле молочной кухни.

Дело в том, что моя сестра Лариска вдруг стремительно вышла замуж и столь же стремительно родила нам ребеночка. Я даже и опомниться не успела, как вдруг — бабах — Катя.

Так что у меня появилась племянница. Она была маленькая, тощая и черноволосая. Лежала, пищала чего-то там в своей кроватке, а я забросила свои книжки и подолгу смотрела на нее.

То есть буквально молча таращилась. Кажется, я даже ничего не думала по этому поводу. Просто мне нужно было на нее смотреть — и все тут.

Потом выяснилось, что этому маленькому существу надо много есть.

Ввиду всех этих необычайных и чрезвычайных обстоятельств, я каждый день ходила на молочную кухню за Катиной едой. Мне выдавали ее там в бутылочках строгие барышни в белых халатах. И, странное дело, я, человек максимально изобретательный во всем, что касается избегания любых видов трудовой деятельности, ни разу не придумала никакой отговорки, чтобы не ехать. Более того, кажется я даже гордилась своей миссией втайне.

Каждый день, в любую погоду, я садилась на автобус и ехала на другой конец города за молоком и творогом для маленькой племянницы.

Молочная кухня располагалась в подвале жилого дома. Там-то, на выходе, меня и поймали два этих кретина.

Прижали к стене, ухмыляются. Ну что, говорят, сейчас мы тебя бить будем. Посмотрим, кто кого, пока ты без дружка своего.

У меня ноги от страха затряслись и во рту вкус крови появился. Хотя меня еще никто даже пальцем не задел. Мысли мечутся в полнейшем смятении.

Очень уж неохота битой быть. Больно, во-первых. Во-вторых, унизительно.

Хочется убежать, но стыдно, да и возможности не прослеживается. Плакать тоже хочется, но для этих козлов жалко слезы драгоценные тратить. Незачем им такое удовольствие доставлять.

В общем, пораскинула я мозгами, достала из сумки Катькину еду, сжала в руках бутылки за горлышко и говорю:

— Ну, давайте, кто первый?

Они переглянулись.

— Эй, ты что, бутылками драться будешь?

— Не буду я ими драться. Просто об ваши бошки разобью.

Не знаю, что там на мне нарисовано было, какие узоры. Только Влад говорит своему дружку:

— Ну ее на фиг, ненормальная какая-то. Пошли отсюда лучше. — Они еще немного потоптались и ушли, так и не решившись меня ударить.

А я поплакала около подвала и поехала Катю кормить.

Больше мы не дрались. Как-то вся эта история плавно сошла на нет.

Вот такой серьезный сюжет. Морали зато целых две.

Первая такая: силен не тот, кто силен, а тот, у кого ситуация безвыходнее. Или дух крепче. Выбирайте любую интерпретацию, они все равно взаимосвязаны.

Вторая мораль: дети — цветы жизни, и любовь к ним зачастую спасает нам жизнь и здоровье. Кроме того, прекращаются войны и воцаряется мир во всем мире.

Гаражи

Сижу дома, ем молоко с булкой. Никого не трогаю. Вдруг у меня под окном толпа нарисовалась. Кричат мне:

— Пойдем на гаражи.

Я не против, на гаражи так на гаражи. Все равно каникулы.

На гаражах мы играем в башики. Не знаю, откуда взялось это странное название. По-моему, это просто догонялки были.

Ну да мне не жалко, башики так башики, чего я спорить, что ли, буду?

В умной книге написано, что конфликт имеет смысл только в двух случаях: а) когда мне что-либо угрожает и б) когда мне действительно важен исход конфликта либо на уровне достижения результата, либо попрания моих моральных принципов.

Слово «башики» мне ничем не угрожает, моральные принципы тут не при делах, а результат игры зависит не от названия, а от скорости бега. И от смелости. Потому что играем мы на гаражах.

Это такие специальные гаражи.

У меня под окнами, вдоль реки идет железнодорожное полотно, которое включает в себя мост. Вот под этим мостом, практически на берегу стоят эти странные строения. Все они разной формы, высоты и фактуры. Размеры и цвет тоже отличаются. Кроме того, между ними промежутки, опять же между каждой парой гаражей разного размера.

В общем, эти гаражи несколько напоминают зубы во рту. У тех, кто за ними много лет не ухаживает. Очень много лет.

Непонятно, кстати, кому понадобились гаражи на берегу реки, под железнодорожным мостом.

Но это тоже не имеет принципиального значения, главное, что нам полезно.

Вся игра заключается в том, что мы догоняем друг друга. Кого догнали, тот начинает догонять других. Говорю же, догонялки обыкновенные. Башики, блин!

Только вот бегаем мы не по земле, а по гаражам. Перепрыгиваем с одного на другой, залезаем на мост, с моста опять спрыгиваем, уже на другой гараж и так далее. Острых ощущений хватает.

У меня одна проблема. Играю я хорошо, и догнать меня трудно. Но можно. Если на зеленый гараж загнать. Зеленый гараж стоит с самого края, последний, и с него дороги нет никуда, кроме как на мост.

Но вот беда, в этом месте самое большое расстояние между крышей и мостом, и прыгать надо так. Оттолкнуться от крыши, пролететь какое-то расстояние по воздуху, поймать в полете перила моста, подтянуться и залезть на мост. А не поймал, пеняй на себя.

Мне очень страшно, я боюсь не долететь, сорваться и упасть вниз. Просто кошмар, какой-то. В общем, я и не прыгаю. Одна из всех.

Поэтому мне не только страшно, но и стыдно. Все могут, а я нет. Значит, со мной что-то не так и я просто трус! Или трусиха, что в принципе одно и то же.

Поздно вечером, когда все уже сидели по домам и, наверное, ели молоко с булкой, я пошла на гаражи с твердым намерением не уходить, пока не прыгну.

Залезла. Никого нет. Стою на краю гаража, одна, в темноте. Смотрю на эти проклятые перила. Настраиваюсь. Вроде уже соберусь прыгнуть, вдруг раз, передумаю. Страх нечеловеческий.

Через час слезы потекли. Сами. Без каких-либо усилий с моей стороны. Просто безвыходная ситуация. Дурацкая.

Потом еще и холодно стало. Ночь наступила.

Родители, наверное, с ума там сходят, а я уйти не могу, пока не прыгну. И прыгнуть тоже не могу. Ну никак. Это выше моих душевных сил. Такой вот дуализм.

Часов до трех простояла, а потом домой все же пошла. Не могу же я жить на гаражах!

Жила бы там, как дворняжка, дети приносили бы мне еду. Спала бы я под лопухом между гаражами. Я бы загорела, окрепла и стала сильная и храбрая. Все трудности и коллизии человеческого существования были бы мне нипочем.

Боюсь, что моим родителям эта мысль может не понравиться. Староваты они для таких прогрессивных идей. Придется идти домой все-таки.

Утром проснулась вся в переживаниях. «Ну что же я за сопля!» — думаю.

Надо укреплять волю и моральный дух. Начнем с малого. Я составила план.

Сначала надо приучить себя к крапиве. Это будет первый шаг. Потом научусь не бояться комаров. Потом не паниковать на глубине. Ну а напоследок уже прыгну на этот проклятый мост.

За школой на пустыре растут огромные заросли крапивы. Колышутся от ветра, собаки. Вот туда я и пошла закалять дух.

Докладываться никому не стала. И так у меня непонятная репутация. Меня считают странноватой. На самом деле ничего странного во мне нет, я просто задумчивая.

В общем, следующие несколько дней жизни я провела в зарослях крапивы и волдырях от нее. Как это ни странно, но я действительно к ней привыкла как-то. Она не перестала меня жечь, но я стала к этому спокойнее относиться. Что принесло мне массу преимуществ в дворовых играх. Попробуй меня догони, в крапиве. Или найди, если речь идет о прятках.

А дальше дело как-то не пошло. Комары оказались похуже крапивы. Да и глубины я по сей день боюсь. Хотя это не мешает мне заниматься дайвингом и погружаться на сорок два метра.

На гаражи я так и не прыгнула, что оказало глубокое влияние на формирование меня как личности.

Только я еще не поняла какое.

Мораль у меня как-то не придумалась. Зато в предыдущем рассказе, про драку, две было, так что мы квиты.

Папа Яга

Душевная боль и стыд всей моей жизни — человек по прозвищу Папа Яга. С ударением на Я.

Это был высокий, худой и сутулый человек. Старик. Он явно был душевно болен.

Старик жил рядом с моей школой, в стареньком деревянном доме, и каждый раз, когда он шел мимо нас домой или из дому, мы всей толпой устремлялись за ним с воплями: «Папа Яга, Папа Яга…»

Он махал на нас рукой, ускорял свой шаг и что-то бормотал себе под нос. Почти бежал. Наверное, ему было страшно. Обычно мы бежали за ним до самого дома и, когда он скрывался за дверью, мы продолжали орать под окнами.

Иногда, на ходу, он не выдерживал, останавливался и что-то кричал. Тогда мы со смехом бросались врассыпную, продолжая обзывать его.

Как только он отворачивался, мы снова подтягивали свои войска и начинали орать, как стая ворон. Впрочем, больше всего мы походили на стаю шакалов, хватающих за пятки.

Зачем это было, какие инстинкты и потребности мы удовлетворяли?

Однажды из дома выскочила пожилая женщина с вилкой в руке. Видно, она ела.

Она закричала на нас.

— Что же вы делаете, изверги? Как вам не стыдно? Ведь человек болен, а вы! За что вы на него бросаетесь? Что он вам плохого сделал?

Я даже сейчас помню до мельчайших подробностей ее интонации, укор, боль и обиду в голосе.

Наверно, это была его жена. Нам не было стыдно. Мы громко заржали и постановили называть ее Вилкой.

И дразнить старика не перестали.

Это происходило практически каждый день и продолжалось нечеловечески долго. Наверное, пока он не умер. Он все-таки старый был.

Почему его жена ни разу не пожаловалась директору школы? Что это были за люди? Как его звали по-настоящему? Были ли у них дети?

Я не знаю. И не узнаю уже никогда. Это, наверное, и не имеет значения. Их уже давно нет на нашей странной и нелогичной планете, а весь старый жилой район снесен с лица земли.

И не перед кем извиниться за всю эту дикость и жестокость. Слишком много лет прошло с тех пор.

Так я и буду жить с этим бесконечным чувством вины. До самого конца.

Какая уж тут мораль. Фигово это, и все.

Рыбы

Каждое лето я пару месяцев провожу у бабушки в Серове. Это маленький городок за хребтом Уральских гор. Кроме бабушки там живут тети, дяди, сестры, братья. Всех по одному экземпляру, впрочем. Это я опять утрирую от избытка чувств.

Бабушка живет на берегу реки с не соответствующим нормам морали названием Каква. За что ее так назвали, не знаю. Внешне река как река. Не хуже других, виденных мною рек. Правда и не лучше.

Но я тем не менее ее люблю.

Думаю, что это чувство не имеет отношения к реке как таковой, а имеет отношение к моим серовским родственникам. Дело в том, что люблю я в первую очередь их. И хожу от одних к другим через эту непроизносимую реку. Поэтому моя любовь к водному потоку носит социально-психологический характер.

Какву перегораживает плотина, по которой нужно идти к бабушкиному дому с автобусной остановки. С одной стороны плотины разлилось чуть ли не море. С другой — море трансформируется в небольшую реку. Сквозь шлюзы из верхней части в нижнюю с шумом прорывается вода. При этом создается много шума и пены, вода словно кипит. Таких кипящих бурунов вдоль всей плотины — шесть. Я могу стоять и смотреть на буруны часами. Зрелище меня завораживает.

Это, наверное, чуть ли не единственное проявление живой природы, которое меня может впечатлить.

Да и то созданное руками человека.

Вообще я к природе по большей части довольно равнодушна. Сопливые грибы, которые каждую осень заставляют собирать родители, вызывают у меня легкую брезгливость. Зимний лес я не замечаю, и когда меня тащат кататься на лыжах, я мечтаю, чтобы это мероприятие поскорей закончилось. К тому же с елок за шиворот падает холодный снег. В сад я еду со слезами. Там меня заставляют собирать долгоносиков. С клубники, будь она неладна. Наверное, из-за этого я всю жизнь довольно прохладно отношусь к этим ягодам. Ненавижу долгоносиков!

Впрочем, есть грибы я люблю. Еще я люблю собак и рыбу, которая плавает в Какве.

Про собак я логического объяснения не имею, а с рыбой все более-менее понятно.

Дело в том, что мой брат, которого я обожаю до посинения, рыбак. И он всегда берет меня на рыбалку. А синею я потому, что мы на рыбалке очень много купаемся и я замерзаю. Губы становятся синими и дрожат.

Зато на рыбалке мы настоящие партнеры, и это пробуждает во мне невероятную гордость.

В общем, я кровно заинтересована, чтобы рыбы было много и разной.

А потом еще ее бабушка превращает во вкусную уху. Но это уже вторично. Главное — рыбалка. Мы рыбачим всеми известными науке методами. Порою мы премся за тридевять земель, с удочками. Иногда кидаем спиннинг, как заводные зайцы с модной батарейкой «Дюрасел» в спине (хотя их тогда еще не было). Или делаем ловушки из трехлитровой банки. Для этого нужно прорезать полиэтиленовую крышку и затолкать туда хлеб. Глупые рыбы могут только внутрь плыть, в сторону еды. Выбраться из банки они не могут. Это выше их рыбьего разумения.

Естественно, я принимаю горячее участие во всех этих мероприятиях. Хотя без Сашки я бы к удочке и близко не подошла. Лучше на его мопеде погонять. Но он старший, и право выбора времяпрепровождения принадлежит ему. Я еще салага.

Приходится любить рыбу. Так же, как и реку. Вот ведь привязалась я к этой реке!

Впрочем, она и правда красивая. И сейчас, вспоминая Серов, я в первую очередь вспоминаю Какву. Ее берега, густо заросшие деревьями и лугами. Рыбу, будь она неладна.

Рыбы мы ловим много, потому что Сашка — настоящий мастер.

Только вот наперетяжку у нас не получается рыбачить. Это особый вид рыбной ловли. Больше я нигде его не встречала. Рыба ловится так.

На одном берегу сидит мой брат. С удочкой. На другом я, со второй. Нас кусают комары. У нас одна леска на две удочки, которая натянута над рекой. На леске поводок. С крючком и червяком, понятное дело. Червяком мы можем управлять, перемещая его по реке с помощью двух катушек. Главное знать кому, куда и сколько крутить. Командная работа. Между нами метров пятьдесят. Слева шумит плотина. Сашка отдает команды, как и куда перемещать червяка. Слышно его из-за плотины плохо. Видно, с моим зрением, смутно. В общем, что есть брат, что нет.

Рыбалка для меня утрачивает смысл. Я становлюсь рассеянной и бестолковой. Пропускаю команды. Переспрашиваю. Постоянно погружаюсь в какие-то посторонние мысли. Забываю про удочку.

В общем, не рыбалка, а мучение. Для Сашки. Мне ничего, я и с собой наедине себя неплохо чувствую. А на рыбу мне наплевать, честно говоря.

Беда в том, что у нас цели не совпадают.

Короче говоря, вся эта наша рыбалка всегда заканчивается одинаково. Сашке надоедает орать и смотреть, как другие рыбаки достают из реки его рыбу, он психует, машет рукой, и мы, к моей радости, сматываем удочки. В буквальном смысле этого слова. Затем мой брат материализуется на моем берегу, и мы идем домой есть блины и гонять на мопеде.

Мораль, блин! На одной душевной привязанности результативную команду не создашь. Целеполагание — вот основа успешной и результативной деятельности любого предприятия.

Что не исключает наличия душевной привязанности.

Впрочем, мне кажется, при наличии общей цели она зачастую появляется самостоятельно, без дополнительных усилий с нашей стороны.

Черника

Как уже упоминалось, я не выношу труд и довольно равнодушна к природе. То есть я ее люблю, конечно, когда это не требует с моей стороны никаких дополнительных энергозатрат. Почему, например, не восхититься радугой или закатом, их же не надо мыть или собирать.

Раньше моей головной болью была грязная посуда. А теперь родители купили сад, и в моей юной неокрепшей душе открылась еще одна рана. Потому что они настойчиво вывозят меня туда по вечерам и выходным. Заставляют трудиться. Собирать вредителей, смородину и огурцы. Сажать, а потом выкапывать картофель. Уверена, что дело не в картошке, просто у них есть какие-то педагогические соображения на мой счет. По-моему, абсолютно необоснованные.

День в саду кажется мне бесконечным. Желтое противное солнце нарочно еле ползет по горизонту.

Из вредителей я чаще всего собираю в банку мерзких долгоносиков.

Смородину я собираю так. Ухожу вместе с ведром за куст, сажусь на землю и начинаю переживать. Меня охватывает ощущение несправедливости жизненного устройства на нашей планете. Я с горечью и завистью вспоминаю свою подругу Ленку Смыгину, которая осталась в городе и гуляет сейчас с другими детьми в нашем дворовом палисаднике. Хотя ее родители вон — торчат кверху задами на соседнем участке, между прочим. Гуманисты, ёпрст. Лучше бы они ее взяли, мне не так горько было бы.

Переживая, попутно я потихоньку объедаю смородину с прилегающей ко мне ветки. Она очень крупная и вкусная, сорт «Голубка». Мне-то что с того? Всю не съешь, а варенье из нее я терпеть не могу. Нагоревавшись, я начинаю вяло собирать ягоды в ведро. Все равно ведь мои затейники-работодатели не отстанут. Потребуют предъявить конечный результат.

Относительно лояльно я отношусь лишь к выкапыванию картошки. Меня несколько впечатляет тот факт, что одно движение ноги порождает на поверхности земли целую кучу кругленьких гладких клубней. Особенно мне нравятся овальные и шершавые розовые. Не могу сказать, что я люблю это занятие, но оно хотя бы не причиняет мне столько страданий.

Осенью еще одна беда добавляется — за сопливыми грибами ездить. Ползать на четвереньках и срезать ножичком опята и красноголовики.

В общем, жизнь трудна.

Лишь одно мероприятие из затеваемых моими родителями вызывает у меня энтузиазм. Поездка за черникой. Туда не пробраться на машине, и поэтому снаряжается целая экспедиция на несколько дней. Сборы в дорогу — это уже интересно. К тому же черника — очень вкусная ягода и растет в отличие, например, от земляники густо. Есть можно целыми горстями.

Но главная причина энтузиазма кроется в другом. Дело в том, что я очень вынослива и никогда не ною. Героически переношу длительный пеший переход с ведрами. Не жалуюсь на комаров. Купаюсь в холодной воде. Родители меня за это очень уважают, восхищаются моей стойкостью и ставят меня в пример другим экспедиционным детям. Которые, все как один, нытики и стоноты, к моему великому удовольствию.

Признание моих родителей и заставляет меня стремиться в эту поездку.

Мы всей семьей объедаемся ягодами и ходим с черными ртами. Быстрее всех собирает чернику Лариска. Не сестра у меня, а автомат Калашникова. Я собираю ягодки в маленькое ведерко, а потом пересыпаю их в большое, родителям. Мои ведерки считают и хвалят. Поэтому я стараюсь.

Но вот в чем беда: если в какой-нибудь из дней мы забываем считать мои ведерки, то я тут же начинаю халявить. Сижу под кустом, ем ягоды. Размышляю о судьбах человечества в лице моих родственников и дворовых друзей. Наблюдаю сквозь ветки, как трудится моя сознательная семья.

А чего стараться-то? Все равно результата видно не будет. Банка черничного варенья в далеком метафизическом январе достаточно серьезным стимулом для меня не является. Поразмышлять о своем общественном бытии гораздо полезнее иногда.

Наразмышлявшись, я снова начинаю трудолюбиво собирать ягоды, до тех пор, пока не накатит очередной философский пароксизм.

Потом мы все это тащим домой, варим варенье и всю зиму с гордостью его едим.

К чему это я, собственно? Да к тому, что похвала, признание и подчеркивание общественно-полезной значимости является мощнейшим стимулом. Однако не нужно при этом забывать про строгий учет и контроль!