Антология сатиры и юмора России ХХ века

Арканов такой и сякой

Арканов-писатель в своих книгах, а вернее — в самом стиле этих книг, в том, как и что он пишет, удивительно идентичен тому Арканову, с которым меня связывают три десятка лет дружбы и неизменного восхищения этим человеком: он элегантен, он одинок, загадочен, слегка грустен и ироничен. Я никогда не слышал, чтобы он громко смеялся. Это не его стиль. В нем нет этого «из тени в свет перелетая», его образ жизни и писательство суть одно и то же — его стиль: он неделим и естествен во всем.

Вообще говоря, сатира — дело обличительное, беспощадное, она как бы обнажает, раздевает человека до ботинок, до последней нитки, и мне порой становится жалко объект, попавший под горячую руку сатирика. Но это сказано не об Арканове. В Арканове есть эта удивительная чуткость, в нем есть сочувствие, даже жалость к человеку, к проявлениям его слабости или глупости. Он как бы не зарекается от того, что и сам мог бы запросто оказаться на месте многих героев своих произведений, а потому его проза и отличается высоким благородством са-моиронии.

Арканов принадлежит к той редкой категории писателей, открытие которых становилось для меня личной радостью, моим приобретением, словно мне показали обратную сторону Луны или что-нибудь в этом духе. Думаешь: «Господи, как же я мог жить без этого, не подозревая о существовании такого мира?»

У Арканова все первично и потому так дорого мне: и «Старик в меховой шапке» — маленький совсем, но какой потрясающий рассказ, и «Поездка на Синее озеро» — о человеке, который, по сути, никому не нужен. А его Жужар из рассказа «В этом мире много миров» — уж не предтеча ли пелевинской «Жизни насекомых»? А вот «И все раньше и раньше опускаются синие сумерки» — пронзительная фантазия о Тулумбаше Втором, благородном муже и коне, унизить которого невозможно даже нашим светским изощренным хамством. Это вспоминается мне «ранний» Арканов, т. е. — по его же градации в этой книге — Арканов времен «оттепели» и «раннего застоя».

Вспоминается, быть может, не потому, что те рассказы мне дороже или ближе по ностальгическому чувству, а потому лишь, что там истоки его литературы. В глотке свободы хрущевской недолгой «оттепели». Когда он окончил медицинский и работал врачом. И стал писателем — сразу, без всякой пробы пера, без поры ученичества, — писателем, тотчас замеченным не только читателями, но и маститыми литературными знаменитостями того времени, скажем Валентином Катаевым. Время «бэсамэмучо» и рознеровского исполнения «Каравана». Арканов и сам, подражая Рознеру, играл на трубе. Кстати, если вы обратили внимание на обложку этой книги, то заметили среди символической атрибутики его жизни и быта не только джокера в окружении карточных дам (совершенно аркановский символ), но и джазовый сингл, конечно. Не знаю почему, но и это мне в нем симпатично.

Я еще жил в Крыму, когда вышел знаменитый альманах «Метрóполь», где наряду с произведениями Аксенова, Ахмадулиной, Вознесенского, Искандера и др. были напечатаны и рассказы Аркадия Арканова. Я оговорился: альманах напечатан не был, он существовал только в рукописи. которая тотчас попала на всевозможные «голоса» и была ими озвучена. По Союзу писателей прокатилась волна репрессий. Перестали печатать и Арканова.

И он приехал ко мне в Крым. В Крыму не только погода была теплее. Мне удалось организовать несколько его выступлений, в том числе и в Военно-политическом училище. где начальственный генерал был искренним почитателем молодого и уже известного писателя.

Он так и объявил перед строем: «А сейчас — приветствие советского писателя Аркадия Арканова». Это тогда-то, когда всех метропольцев объявили антисоветчиками, а по «Голосу Америки» вещали о расправах над ними! И Арканов врезал им речь по всем правилам командирского искусства — откуда что взялось! Я был просто поражен его уверенностью и хладнокровием. Но дальше — больше: генерал предложил Арканову вручить погоны офицеру, которому было присвоено очередное звание. И вот этот подполковник, придерживая рукой шашку, подбегает и припадает на одно колено перед абсолютно, я бы сказал — по-маршальски, спокойным и непроницаемым Аркановым. Тот только чуть скосил на меня глаз, поздравил офицера, вручил погоны и сказал ему по-отечески: «Пусть ваши звезды горят синим пламенем!» — «Служу Советскому Союзу!» — гаркнул новоявленный полковник, а со мной была просто истерика, я давился от смеха.

Я и сейчас смеюсь, вспоминая это артистическое озорство, граничащее с мальчишеством, эту привычную теперь для многих телезрителей маску серьезности на аркановском лице при всей комичности произносимого им текста. Тогда эту маску я увидел и оценил впервые.

Эта маска теперь известна всей стране по телеобразу многих развлекательных передач, которые, разумеется, недолговечны, хотя многие из них по-настоящему привлекательны и симпатичны. Свой двухтомник он назвал «Арканов такой — Арканов сякой». И маска, о которой идет речь, — это Арканов сякой, те. автор забавного пародийного цикла «Ликбез для попсы» например, где в остроумной форме пересказываются сюжеты классических произведений, скажем «Идиота» или «Ромео и Джульетты». Эти песенки на телеэкране он распевает вместе со своим другом и композитором Левоном Оганезовым. А ведь это не что иное, как игра, игра азартная и не всегда веселая, которой в огромной мере подвержен Арканов сякой[1]. С тем же азартом он ставит на лошадок или играет в шахматы. Он не такой уж крупный игрок — тут важен не приз, а действо, процесс переживания, выплеск адреналина. Потому что не стоит забывать: Арканов такой — одинок.

Этот одинокий Арканов, который открыл для себя и понял по-своему тайну Гоголя и Чехова (причем прежде всего Чехова — автора «Черного монаха», вещи абсолютно экзистенциальной). Зощенко и Булгакова, этот одинокий Арканов каждый свой прозаический текст пишет мучительно долго (не записывает, а сочиняет), будь то короткий рассказ или роман, дело тут не в форме повествования. А почитатели его «учебника истории» с поразительно смешным и точным названием — «От Ильича до лампочки» — наверняка заметят, что среди аркановских предтеч были сатириконцы, и прежде всего Аркадий Аверченко. Обратите внимание: он нигде ни разу не повторяется, каждая его вещь — единственная, с очевидными признаками новизны по отношению к его предыдущим текстам. Он неуступчив к себе в этом смысле, ибо это и составляет его безупречный стиль. Может меняться время, могут изменяться взгляды на него, но этот аркановский стиль — никогда.

Как-то Пастернак заметил, что каждый прозаик или поэт должен время от времени писать как бы плохо, чтобы не повторять себя самого, это трудный период перед тем, как сделать нечто совершенно новое. Так вот: на мой взгляд, Арканов такой пропускает момент «как бы плохо», просто на это время он становится Аркановым сяким. Но это только во внешнем своем проявлении — в азартной игре во все. Должно быть, именно в это время и происходят его поиски сюжетов и самых сложных раздумий, да само его фирменное словотворчество, скорее всего, происходит не за письменным столом: «паблосуржик», или «рев-зод», или имя философского цезарианства «мадрант» невозможно высидеть, вымучить, но уж точно можно выиграть на бегах, или, на худой конец, в бридж, или в орлянку, или сочиняя и исполняя очередное телевизионное шоу. Без сякого Арканова не было бы такого, который прежде всего и запечатлен в текстах этого антологического издания.