Антология советского детектива-26. Компиляция. Книги 1-21

20 июля. После 22 часов

Был теплый июльский вечер. Утомленный от дневных впечатлений, солнечный глаз опускался за крыши домов Западного микрорайона. На пыльных улицах города становилось все меньше машин и пешеходов, но фонари пока не зажигались. Был час временного безвластия, когда день уже сдал свои полномочия, а ночь еще не вступила в свои права.

В старой части города, на Гоголевской, уже более месяца ломали деревянные дома. Днем здесь копошились рабочие шестого ЖЭУ, хрипло, тарахтели два стареньких трактора «Беларусь», с надрывным треском рушились сросшиеся за десятилетия бревна. Около половины шестого работа прекращалась, трактора замирали на том месте, где был сделан последний взмах ковшом, а рабочие, с заходом в пивной павильон, возвращались домой, чтобы с утра вновь взяться за неблагодарный разрушительный труд. До восьми-девяти вечера на Гоголевской становилось тихо и пустынно, но потом в развалинах по одному, по двое появлялись люди. Одни из них собирали обломки досок на дрова, другие, более хозяйственные, выискивали уцелевшие оконные блоки, шпунтованные доски и прочий материал, пригодный для строительства дач.

Некоторые приходили с двухколесными тачками, старыми детскими колясками. Периодически между «старателями» возникали перепалки из-за приличной оконной рамы или иного хорошо сохранившегося предмета. Но обычно до драк не доходило. К полуночи, нагруженные добычей, они расползались, и улица теперь уже до утра окончательно затихала.

Сегодня дед Ефим пришел на Гоголевскую после десяти, посмотрев программу «Время» и напившись свежего чая с душицей. Честно говоря, особой надобности в этом посещении не было: еще третьего дня Ефим отвез в свой сарай четыре тачки деревянных обломков. К прошлогодней березовой поленнице прибавок был небольшой, но его должно было хватить на нынешнюю зиму для обогрева дедова дома. Влекло же деда на развалины природное любопытство и надежда отыскать что-либо интересное. Причем, спроси деда, что именно интересного он надеялся найти среди поломанных досок и мусора, он бы не ответил. Может быть, его тянула туда просто ностальгия по прошлому, какие-то воспоминания, связанные с юностью, прошедшей пять десятков лет назад на улочках старого города. Кто знает…

«Что-то пусто здесь сегодня», — подумал дед, бредя по растрескавшемуся асфальту и поглядывая по сторонам. Лишь у полуразрушенной стены бывшего первого дома по левой стороне Гоголевской, на ее пересечении с улицей Ломоносова, копошился какой-то мужчина. Далее ни слева, ни справа не было слышно никаких характерных звуков. Продолжая удивляться, Ефим направился к четвертому по правую руку дому, у которого успели только разобрать крышу и выставить оконные блоки. От проезжей части дом отделяла неширокая полоска газона с жухлой травой да узкий тротуар. Осторожно ступая по доскам поваленного забора, дед пробрался во двор и подошел к потемневшему добротному срубу. На фасадной стороне зияли три оконных провала. По правой стене также было два окна, а за ними над фундаментом — дверной проем — вход во внутренние помещения дома: раньше, вероятно, здесь была веранда, но ее уже сломали. Позади дома виднелись полуразвалившиеся, разбросанные дрова и всяческий хлам.

«Высоковато… С метр будет», — прикинул мысленно Ефим, подходя к двери. Он оглянулся вокруг, выискивая, что можно подставить под ноги. Рядом валялась деревянная чурка. Покряхтывая от неприятных ощущений в пояснице, дед подтащил под стену чурку, встал на нее ногами и, уцепившись за притолоку, с трудом влез внутрь. Здесь он распрямился, отер рукавом выступивший на лбу пот и еще раз огляделся.

Внутри дом казался призрачным и жутковатым. С потолка кое-где свисала дранка, на стенах топорщились куски обоев, будто сорванные точившей когти гигантской кошкой. В щербатом полу на месте проломленных досок чернели дыры. Пахло старостью.

Поежившись, дед Ефим украдкой перекрестился и короткими шажками, осторожно ставя ноги на ветхие половицы, двинулся вглубь дома. Миновав большую комнату с грязно-желтыми обоями, служившую хозяевам гостиной, он направился в следующую, маленькую комнатку, примыкающую к задней стене дома. Слева, у самого входа в нее, оказалась еще одна дверь. Ефим приоткрыл створку, но там была полная темнота. «Видимо, кладовка», — решил дед, тихо закрывая дверь. Зато маленькая комната деда заинтересовала. Перед единственным окном, выходившим на задний двор, стоял старый комод красного дерева, неизвестно почему забытый здесь хозяевами. В правом ближнем углу покоился на боку облезлый стул. Другой мебели не было. Подойдя к комоду, Ефим выдвинул ящик: там лежала куча пожелтевших газет, бумага, обрывки тряпок. С огромным интересом он приступил к изучению содержимого ящика. Так прошло минут двадцать.

Углубившись в свое занятие, дед не сразу услышал приглушенные голоса на заднем дворе. Только когда треснула рейка под чьей-то ногой, он поднял голову и прислушался. «Интересно, кто бы это мог быть?» — подумал Ефим, поднимаясь с пола и выглядывая в окно. Прямо напротив, метрах в восьми горбился странной от ветхости формы сарай с покосившейся дверью. У этой двери разговаривали двое мужчин. Тот, что поменьше, в белой рубашке и светлых брюках, был явно взволнован и огорчен. Он постоянно делал короткие шажки то в одну, то в другую сторону, смешно размахивая руками. Второй — повыше ростом, худой — стоял наоборот спокойно и даже улыбался. С возрастом слух деда несколько ослаб, да и мужчины говорили вполголоса, но отдельные обрывки фраз все же улавливались.

Полненький, очередной раз взмахнув руками, воскликнул:

— Ты кого надуть хочешь, гад?

Ответа высокого не было слышно, но, видимо, тот сказал что-то обидное, так как толстенький, сжав кулаки, подскочил к нему. В последний момент, натолкнувшись на презрительную ухмылку высокого, толстенький отскочил назад и заговорил довольно мирно. Дед вновь не расслышал полностью слов, обращенных к высокому, но по обрывкам и жестикуляции понял, что тот о чем-то просит собеседника, причем явственно прозвучало «деньги» и «брат». Выслушав обращенную к нему тираду, высокий резко сказал «нет», повернулся спиной к дому и сделал шаг, обходя толстенького. Тогда последний выхватил из левого кармана блестящий предмет, подпрыгнул и нанес высокому короткий удар по затылку. Тот, не издав ни единого звука, рухнул на колени и затем опрокинулся ничком. Все произошло так быстро, что дед Ефим даже не успел испугаться. Ноги сами попятили его от окна.

«Вот это да-а…» — успел подумать Ефим, когда мощный удар обрушился ему на голову. Хватаясь руками за воздух, дед несколько мгновений уплывающим сознанием ощущал страшную боль в голове. Потом упал на спину и провалился в темноту, услышал, как кто-то неведомый произнес:

«Кончился!»

21 июля. 7.55

Станислав Широков открыл дверь своего кабинета на третьем этаже городского управления внутренних дел. Собственно, «свой кабинет» было понятием относительным: это маленькое, окрашенное казенной светло-зеленой краской помещение, он занимал со своим коллегой Игорем Свешниковым. Слева у стены находился стол Широкова, напротив — вдоль правой стены — такой же стол Свешникова. В углах комнаты стояли сейфы-близнецы под цвет стен. В кабинете еще была тумбочка с пишущей машинкой и графином с водой, обшарпанный шкаф для одежды. Обстановку дополняли полдюжины стульев легкомысленной расцветки и большой портрет Маркса. Несмотря на открытое с прошлого вечера окно, в кабинете было душно.

«Вот, черт! Если в восемь утра такая духота, что же будет днем?» — подумал Станислав, включив стоящий на подоконнике старенький вентилятор. Затем он сел за стол, с наслаждением подставляя лицо под струи прохладного воздуха, и перевернул листок календаря: «21 июля, четверг». Очередное дежурство в опергруппе. Сколько их было за семь лет работы в уголовном розыске… Если в среднем считать по 3 раза в месяц, то за это время наберется двести пятьдесят рабочих дней… Добавим к ним причитающиеся выходные — получится целый год повышенной нервотрепки, беготни и суеты. Бывали, правда, и спокойные сутки с одним-двумя выездами. Но больше набегает иных, когда приходилось «летать» с одного происшествия на другое, кого-то ловить, кого-то утешать, а потом «отходить» от физической и, главное, эмоциональной усталости в своей однокомнатной холостяцкой квартире, доставшейся по наследству от родителей. — Размышляя, Широков выпил полстакана тепловатой воды из графина, поморщился и вновь сел за стол. — Хорошо бы, чтоб сегодня не слишком дергали. Тогда можно плодотворно заняться писаниной и оформлением оперативных дел, на которые постоянно не хватает времени. Да и погодка совсем не располагает к работе».

Вздохнув, Широков открыл сейф, достал кипу разноцветных папок и углубился в их изучение. До девяти часов его никто не беспокоил, но ровно в девять ноль пять дверь кабинета распахнулась. Это явился второй «постоялец» — Свешников. Игорь был на два года моложе Станислава, а выглядел и вовсе розовощеким, белобрысым, упитанным мальчишкой с голубыми наивными глазами. Кремовая рубашка, светло-серые брюки и огромные коричневые «североходовские» сандалии еще больше делали его похожим на подростка, нежели на двадцативосьмилетнего отца девочек-двойняшек. И уже никто бы не заподозрил в этом парне сотрудника уголовного розыска «в свободное от семьи время», как любил шутить сам Свешников. Однако и Широков, и другие ребята из отдела знали, что за простоватой внешностью, медлительностью и привычной добродушной улыбкой скрываются ценные для оперативника качества: светлая голова, прекрасная память, огромная работоспособность и физическая выносливость. Кроме того, Игорь был хорошим товарищем и не обижался на колкости в свой адрес отдельных острословов. Его никому еще не удавалось вывести из равновесия. Друзья любили бывать в хлебосольной и дружной Свешниковской семье, которая с непонятным благоговением относилась к своему кормильцу. Правда, у Игоря имелось и два серьезных недостатка. Во-первых, он обожал поесть. Причем недостаток выражался не столько в самом процессе, сколько в обсуждении его: навязчивых разговорах о вкусовых достоинствах и способах приготовления тех или иных блюд. Особенно такие разговоры раздражали вечерами, когда измотанные и успевшие перехватить за день пару бутербродов оперативники мечтали поскорее добраться до домашнего ужина. Однажды Славка Белозеров, озлобленный тем, что они двое суток не могли изловить грабителя, даже набросился на Игоря с кулаками, когда тот, по-хозяйски усевшись на Славкин стол, начал подробно рассказывать, какие блюда подавались на одном семейном празднике.

Второй недостаток заключался в том, что Свешников постоянно везде опаздывал, за что столь же постоянно получал нахлобучки от начальства. Это вредило в некоторой степени его служебной карьере: из-за ряда взысканий задержались на год старлеевские погоны, полученные наконец в этом году. Правда Игорь не был карьеристом, что не мешало ему искренне любить свою работу. Вот и сейчас, войдя в кабинет и пожав Широкову руку, он улыбаясь, произнес:

— Кажется, я опять опоздал?

Широков усмехнулся и по давно заведенному между ними утреннему ритуалу ответил:

— Ну что ты, Игорек! Это просто остальные рано пришли.

Игорь счастливо хохотнул, тряхнул головой, пробрался за свой стол и, обмахиваясь носовым платком, посетовал на погоду:

— Представляешь, из-за этой жары у меня пропадает аппетит. Сегодня Тоня приготовила на завтрак яичницу с беконом и гренками… Кстати, изумительно! Пальчики оближешь! Да еще вприкуску со свежими помидорами! Так я съел только четыре яйца — больше организм не принял.

— Интересно, где же это ты раздобыл в наше время бекон?

— Знаешь, Стасик, Тоня у себя в дорожном управлении паек получила. Они какую-то шабашку делали для столичной фирмы. Ну те в благодарность решили побаловать провинциалов. Помимо бекона, дали еще сырокопченой колбасы, индийского чая…

— Ну-ну, Игорек, не трави душу! Тебя опять понесло.

Игорь развел руками и произнес любимую фразу: «Неужели это не интересно?». При этом хитро глянул на приятеля и сокрушенно покачал головой. Затем, меняя тему, поинтересовался:

— Меня никто не спрашивал и не искал?

— Нет, — коротко бросил Станислав, продолжая возиться с бумагами и давая понять всем своим видом, что не склонен болтать попусту.

Но Игорь, подогреваемый видимо приятными воспоминаниями о беконе, пребывал в особо благодушном настроении и, напротив, хотел поболтать.

— Слушай, Стасик, приходи к нам в воскресенье на блины. Ты ведь знаешь, Атнонина готовит их с…

— Ты прекратишь свои басни? Дай мне собраться с мыслями, — возмутился Широков.

— Брось… Ты ж дежуришь: пока не вызвали, сиди себе, отдыхай. Я вот на дежурствах, если все спокойно, ухожу в себя, думаю о чем-нибудь приятном или с мужиками «базарю».

— Ну, во-первых, каждый занимается тем, чем хочет, а во-вторых, и ты, когда «припрет», строчишь за милую душу.

— А тебя «приперло»? — ехидно осведомился Игорь.

— «Приперло» не «приперло», но рано или поздно нужда заставит это делать. Так что лучше пользоваться моментом, чем потом тратить на это дело и так редкие выходные дни. Ну, ладно, не мешай, — попросил Станислав, беря ручку.

В этот момент хрипло зазвонил телефон. Широков снял трубку и некоторое время молча слушал невидимого собеседника. Потом пробормотал: «Хорошо, спускаюсь…», быстро убрал бумаги в сейф и выбрался из-за стола.

— Что стряслось?

— А бог его знает, я толком не понял, — ответил Станислав уже в дверях кабинета.

На первом этаже здания управления, где помещалась разделенная на секции толстым оргстеклом дежурная часть, было оживлено. В одном из «аквариумов» заместитель начальника управления рассматривал протоколы задержанных накануне «административных» правонарушителей. Сами провинившиеся, растеряв к утру всю свою пьяную спесь, понуро сидели и стояли в соседней секции, откуда их по очереди доставлял на «лобное место» молодой сержант с хмурым лицом и воспаленными от усталости глазами. Еще в одной секции получали для исполнения текущие материалы участковые инспектора. Станислав кивнул знакомым следователю и эксперту, торопливо прошедшим навстречу, видимо, для выезда на происшествие, и вошел в бокс, где разместился большой пульт со множеством разноцветных кнопок. За пультом сидела, прижав телефонную трубку к уху, молоденькая девушка в милицейской форме. Увидев Станислава, она улыбнулась краешками губ и чуть кивнула.

— Привет, Варвара! — поздоровался Широков. — Как дела? Замуж еще не вышла?

Варя прыснула, прикрыв ладонью микрофон, сделала круглые глаза и, постучав пальцем по трубке, замотала головой. Станислав подчеркнуто томно вздохнул и обиженно шепнул что-то по поводу ветреных девушек. Затем взял сводку за прошлые сутки и начал ее просматривать в ожидании дежурного.

Через пару минут из оружейной комнаты появился ответственный дежурный Коля Кучинский — высокий, поджарый майор с пышными темными усами.

— Привет, Стас! Опять вместе дежурим, — пророкотал Кучинский, обмениваясь рукопожатием с Широковым. — Тут, понимаешь ли, телефонограмма из горбольницы № 2 поступила. В шесть утра туда на машине «Скорой помощи» доставили старика с пробитой головой. К нам сообщение поступило в полседьмого. Предыдущая смена звонила в больницу, но дежурный врач не разрешил беспокоить пострадавшего. Только сейчас кризис миновал, как сказали Варваре. Ты бы съездил, побеседовал с дедом. Если голову он не самостоятельно повредил… Ну, сам знаешь, что в таком случае надо делать.

— Что-нибудь известно? Как и где его подобрали?

— Врач пояснил, что «скорую» вызвала на перекресток Гоголевской и Ломоносова какая-то женщина. Она же якобы и нашла старика в бессознательном состоянии.

— Ясно. Транспорта, конечно, нет?

Кучинский только развел руками и поставил к уху поданную Варварой телефонную трубку. По репликам дежурного Станислав понял, что разговор с кем-то из начальства затянется, да и что мог добавить Коля к сказанному? Прихватив из тумбочки несколько листочков чистой бумаги, Широков поспешил к выходу из «дежурки».

Путь до троллейбусной остановки занял десять минут быстрым шагом. Столько же ушло на ожидание нужного номера. Трясясь в накаленной солнцем консервной банке на четырех колесах, Широков просчитал, что до больницы ехать минут 20–25. «Итого, дорога в один конец займет почти 45 минут. Плюс к этому — беседа с пострадавшим и обратный путь… Значит, придется ухлопать два — два с половиной часа рабочего времени. И так — каждый раз, — с горечью думал Станислав. — Порой тратишь целый день, чтобы выловить свидетеля, добираясь к нему «к черту на кулички» общественным транспортом».

Станислав отвлекся от невеселых мыслей только тогда, когда троллейбус остановился напротив больницы.

В вестибюле было тихо и прохладно. Пройдя в приемный покой, Станислав выяснил, в какой палате лежит пострадавший, и попросил разрешения с ним побеседовать. Молоденькая сестричка, прочитав служебное удостоверение и стрельнув в его владельца глазками, с кем-то переговорила по внутреннему телефону. После чего сообщила, что Касьянов Ефим Петрович, шестидесяти трех лет, находится в палате № 306. Состояние его удовлетворительное, дежурный врач встретит на третьем этаже.

— Только халат накиньте, — добавила девушка, указывая на вешалку за дверью, где виднелись халаты. Поблагодарив расторопную помощницу, Широков накинул на плечи первый попавшийся.

На лестничной площадке третьего этажа действительно ждал худощавый, среднего роста мужчина, весь бело-хрустящий. Сдержанно кивнув, врач повел Станислава в конец длинного коридора, на ходу отвечая на вопросы:

«Нет, принимал Касьянова не он: его смена началась сегодня в 8 утра. Но с историей болезни уже успел ознакомится и пострадавшего осмотрел. Рана расположена в затылочной части черепа. С уверенностью можно сказать, что нанесена она тупым предметом. Нет, в несчастном случае он сомневается, да и сам Касьянов сказал, что его ударили. Старик вообще отделался довольно легко. Спасло то, что в момент удара он, вероятно, сделал головой движение вперед и вниз. От этого удар получился «достающий». В результате — всего лишь сильный ушиб, сотрясение головного мозга и значительная потеря крови. В диагнозе, определенном при поступлении, об алкогольном опьянении ничего не говорится. С учетом возраста и общего состояния организма больной пробудет на лечении недели три. Побеседовать с ним можно, но недолго и, конечно, не волнуя пациента».

Последние слова он произнес, стоя уже у двери палаты с написанным синей краской номером 306.

— Если понадоблюсь, нажмите кнопку на столике. И еще. Остальные двое пациентов из палаты вызваны на процедуры, так что мешать вам не будут.

Широков благодарно кивнул, несколько удивленный предусмотрительностью врача.

Справа, перпендикулярно стене, стояли три кровати. На дальней, возле окна лежал дед Ефим с забинтованной головой. Большие коричневые кисти рук с потемневшими ногтями покоились поверх одеяла. Маленькое, в мелких морщинах личико с шишковатым носом комично выглядывало из шара бинтов. Но серые, выцветшие глазки смотрели вполне осмысленно и даже лукаво, выдавая природное жизнелюбие и нахальство хозяина.

Широков поздоровался, назвал себя и присел на табуретку возле кровати. Несколько минут они молча изучали друг друга. Затем дед Ефим удовлетворенно хмыкнул. По первому впечатлению следователь ему понравился: «Не зеленый мальчишка, лет тридцать будет. Ростом в самый раз. Плотный, но не толстый. Соблюдает, значит, себя. Черноволосый и сероглазый — видать, девкам нравится. Смотрит спокойно и разумно, не суетится. Имя значительное, опять же, — не то что мое…»

— Ну давай, спрашивай, — первым нарушил молчание дед.

— А что спрашивать? Вы, Ефим Петрович, сначала расскажите, что приключилось, а потом уж я буду спрашивать, — возразил Широков.

Дед согласился и обстоятельно, смакуя подробности, поведал историю вчерашнего похода на Гоголевскую.

— Вот, слышь, какие люди… Звери! Длинного того убили и меня пристукнуть хотели, чтоб я, мол, об ихних делах где надо рассказать не смог. Свидетель я. Важный!.. — закончил дед рассказ и многозначительно посмотрел на слушателя.

— Почему Вы решили, что «длинный» убит?

— Дак, мил человек, я ж войны чуток все ж захватил — видел, как мертвые падают. Он так именно и упал.

Видя, что не убедил Широкова, Ефим добавил:

— Да ты не сумлевайся! Он, поди, там где-нибудь до сих пор лежит. Ты, следователь, поищи хорошенько.

Посчитав, что далее этот вопрос обсуждать бесполезно, Станислав решил уточнить кое-какие детали.

— Постарайтесь вспомнить, Ефим Петрович, о чем говорили «длинный» с «толстеньким»?

— Я же говорю, что «толстый» назвал высокого гадом, говорил еще про деньги и про брата…

— А с чем связаны слова «деньги» и «брат»?

— Вот с чем связывал, убей бог, не слыхал.

— Так. А ударил «высокого» чем?

— Не разглядел я. Далековато было… Навроде, железка какая-то блеснула.

— Железку он вытащил из правого кармана или левого?

— Из левого. И левой же рукой и тюкнул по затылку. Совсем, как меня, зараза, — дед Ефим тяжело вздохнул.

Сочувственно глядя на старика, Станислав спросил:

— Ефим Петрович, значит, кто Вас стукнул, Вы не видели?

— Я ж говорю: не только не видел, но и не слыхал. Он, паразит, откуда-то сзади подобрался. Только одно слово «кончился» и услышал, как тот прошипел, когда я ножонками сучил. А потом у меня потеря сознания приключилась. Очнулся не помню через сколько — светало уже. Голова болит, тошнит, прости господи… Рукой потрогал — липкая. Все, думаю, убили. Однако, на карачки встал, из дома выполз. Когда из двери выпал, отключился. Должно быть, до самой Ломоносовой дополз… Там меня медицина и подобрала…

— Женщину… Женщину, что «скорую» вызывала, не помните?

— Не-ет… Я тогда совсем плохой был. Прохожая, наверное, — дед устало прикрыл глаза.

Широков, пододвинувшись к тумбочке, быстро и подробно записал объяснение и дал Касьянову расписаться. Затем попросил описать внешность мужчин.

— Эх! Кабы знать наперед, что так обернется, я бы их глазками зафотографировал. А так — особо не разглядел, — старик помолчал, собираясь с мыслями. — Толстый ростом тебе по плечо будет. Голова круглая, морда тоже. Волосы короткие, темные. Рубаха с короткими рукавом белая. Брюки, похоже, светлые. Годов сорока с виду… «Высокий» повыше тебя, худой такой. Рубашка какая-то темная, а брюки, как у внука моего, джинсовые в разводьях. Волосы светлые, он лет на пять постарше толстого будет…

Дед вновь замолчал, давая понять, что больше ничего вспомнить не может. Станиславу пришлось сложить свои бумаги и откланяться.

— Не волнуйтесь, Ефим Петрович, выздоравливайте. Ваших обидчиков будем искать. И помощь еще от Вас понадобится.

Дед Ефим, не открывая глаз, кивнул и приподнял правую руку для пожатия. Рука эта оказалась шершавой и горячей.

Внизу Широков зашел в приемный покой и позвонил дежурному, при этом давешняя сестричка тактично выпорхнула по своим делам. Выслушав доклад, Кучинский поинтересовался дальнейшими намерениями Станислава.

— Коль, если у тебя нет ко мне ничего срочного, я бы прямо отсюда съездил на Гоголевскую и начерно осмотрел место событий. Видишь ли, дед, похоже, не врет. По крайней мере, пьяным он вчера не был, да и голова работает вполне нормально. И если дело обстоит так, как он рассказывает, то его действительно хотели убить, как свидетеля некоего события, причем — важного события, тщательно оберегаемого от постороннего глаза, раз участники пошли на такую крайнюю меру, как покушение. Словом, надо посмотреть, — заключил Широков.

Кучинский помолчал и с некоторой досадой в голосе согласился:

— Ладно. Дуй на эту Гоголевскую. Если что, позвони из магазинчика на Ломоносова — там телефон есть. Господи, на кого мне молиться, чтобы ты там ничего не нашел! Трупа там только и не хватало!

«У дежурного свои проблемы», — усмехнулся про себя Станислав, укладывая трубку на рычаг. Дождавшись медсестры и передав ей казенное имущество, Широков покинул больницу.

21 июля. Полдень

Улица Гоголя или, как в народе ее именовали, — Гоголевская, находилась в противоположной от управления милиции стороне, нежели вторая горбольница. Поэтому добрался туда Широков уже к полудню, когда труженики жилищного хозяйства, разрушавшие дома, разбрелись на обед. Это вполне устраивало Станислава.

«Вот также тихо здесь, очевидно, вечерами и ночами», — подумал он, оглядывая с перекрестка ухабистую и пыльную Гоголевскую. По обеим сторонам ее громоздились груды бревен, досок, битого кирпича и прочего мусора, образовавшегося в результате бурной деятельности разрушителей. Кое-где сохранились фрагменты бревенчатой кладки, по непонятным причинам пропущенные рабочими. В целом же, по левую руку было снесено всего четыре дома, а справа — уже пять. Точнее — тоже четыре, потому что четвертый по счету от перекрестка дом никак нельзя было назвать снесенным: сруб стоял целехонький, только крыша отсутствовала. К нему и направился Станислав, поглядывая с интересом по сторонам.

«Все правильно дед описал, — размышлял он. — Три окна по фасаду, два — по правой стене, а вон и дверной проем над фундаментом. И чурка деревянная валяется, с которой Касьянов в дом залез».

Миновав поваленный забор, Широков, внимательно рассматривая землю, прошел вдоль него метра три в обоих направлениях и, наконец, нашел то, что искал: на высохшей траве виднелась редкая цепочка бурых пятнышек по направлению от дома к дороге. Воткнув рядом щепку, Станислав, держась цепочки, подошел к дверному проему и, оттолкнувшись от порога, взобрался внутрь. На половых досках также виднелись те же пятна, местами более кучные. Здесь, видимо, Касьянов отдыхал, когда полз к выходу. Следы крови пересекали большую комнату и поворачивали в дверь соседней. Широков остановился и оглядел похожее на пенал помещение с окном, выходящим на задний двор. Оклеенная серо-розовыми обоями комната была пуста, если не считать стоящего в правом противоположном углу комода и упавшего стула. Ящики комода торчали наполовину выдвинутые. Рядышком валялись бумага и тряпки. В центре комнаты выделялось большое пятно крови. Сделав шаг назад, Станислав обратил внимание на расположенную слева перед входом дверцу. Судя по ее размерам, там находилась кладовка или иное похожее по назначению помещение. Так оно и оказалось, когда Широков заглянул туда: в маленькой клетушке, освещаемой только проникающим через открытую дверь светом, виднелись ящики, палки, большая бочка. Что поразило, двигалась дверца удивительно легко и без всякого скрипа. Каково же было удивление Станислава, когда при осмотре петель на них обнаружилась свежая смазка. «Вот почему Касьянов ничего не услышал сзади. Значит, человек, напавший на него, прятался, видимо, здесь».

Из окна комнаты-пенала Широков увидел обрисованный дедом сарай с висящей на одной петле дверью. Несомненно, возле него и произошли «таинственные» события. Желая осмотреть место действия поближе, Станислав тем же путем выбрался из дома, обогнул его и вышел к сараю. Однако ничего любопытного, на первый взгляд, не просматривалось: везде все тот же мусор. От правого угла за сарай уходила еле заметная в траве тропинка и через пару метров терялась в буйных зарослях всевозможных сорных растений, нагло захвативших когда-то ухоженный приусадебный участок. Пробравшись по тропинке сквозь кусты по запущенным грядкам огорода, Широков увидел забор, за которым маячило здание, похожее на котельную. При ближайшем рассмотрении сквозь проломанную в заборе дыру, догадка подтвердилась: над закопченным строением торчала труба из красного кирпича.

Ручка на двери сарая отсутствовала, поэтому Станислав, руководствуясь выработанной практикой привычкой, открыл дверь, ухватив ее за верхний край. Внутри сарая царил хаос из досок, служивших когда-то перегородками и крышей. Теперь они свисали сверху, торчали снизу, валялись под ногами. Осторожно пробираясь между ними, Станислав оказался в левом крыле сарая. Здесь, перелезая через груду наваленных один на другой обломков, он запнулся за верхнюю широкую доску и, не удержавшись на ногах, повалился на грязный пол. А когда, чертыхаясь, поднялся, то застыл от удивления: в развилке двух досок, лежавших под виновницей падения, застрял новый мужской ботинок светло-коричневого цвета. Не веря глазам, Широков потрогал шнурок кончиком указательного пальца. Затем выпрямившись, начал внимательно и последовательно изучать сарай с того места, где остановился. У задней стенки внимание привлекло скопище лежавших вповалку досок. Ощутив неприятный холодок на спине, Станислав подобрался поближе. Приподняв верхнюю доску, он обнаружил на ней прилипшие комочки свежей земли. Создавалось впечатление, что доска раньше лежала в другом месте, а сюда она попала совсем недавно. Когда Широков растащил завал, земляной пол под ним оказался подозрительно мягким как бы свежеуложенным. Подобранная в качестве орудия раскопок щепка без особого усилия вошла в грунт и сразу уткнулась в какое-то препятствие. Энергично копнув еще несколько раз, Широков увидел близнеца найденного ботинка, но уже на человеческой ноге.

21 июля. 13 часов

Темно-зеленый «уазик» дежурной части, подскакивая на выбоинах, подкатил к ожидавшему возле злополучного дома Широкову минут через двадцать после того, как запыхавшийся Станислав влетел в каморку конторы магазина на ул. Ломоносова и сообщил Кучинскому по телефону о своей находке. Так же бегом он вернулся обратно, боясь, как бы возвратившиеся с обеда рабочие не надумали посетить дом. Опасения оправдались. Возле дома уже курили пятеро мужиков в пропыленных куртках. Бригадира среди них не было: тот после обеда отправился к начальству в ЖЭУ. Пришлось представляться и официально накладывать временный запрет на дальнейшую разборку. Мужички поворчали, но смирились и, отойдя в сторонку, собрались наблюдать за дальнейшими событиями.

Из «уазика» вышли эксперт-криминалист Оладин, зональный розыскник Толя Юрков и участковый Ерохин. Едва Широков успел поздороваться и обменяться парой слов, как подъехала серая «Волга» начальника городского отдела уголовного розыска. На ней, кроме хозяина — подполковника Ерофеева, прибыли следователь прокуратуры Наташа Червоненко, судмедэксперт и Игорь Свешников собственной персоной.

Ерофеев явно был не в духе. На его простом крестьянском лице лежала печать усталости, под глазами набрякли мешки. Сотрудники знали, что Петра Сергеевича мучают приступы давления, последнее время — особенно часто. Сухо поздоровавшись, он велел Широкову коротко доложить обстановку. Слушал молча, не задавая уточняющих вопросов, а потом вздохнул: «Ну что же, пойдем посмотрим…»

Вся группа, выстроившись цепочкой вслед за Широковым, последовала вокруг дома к сараю. Пока Оладин с Юрковым еще раз осматривали внутри, надеясь обнаружить заслуживающие внимания следы, а Ерофеев тихо беседовал со следователем и судмедэкспертом, Свешников поведал удивленному Станиславу о причине своего присутствия здесь.

— Представляешь, сижу у шефа, слушаю очередную нотацию по поводу моей нелюбви к делопроизводству. Вдруг звонит дежурный, сообщает о твоей находке. Шеф ругнулся в том плане, что вечно мы с тобой найдем нечто из ряда вон выходящее. И раз ты эту кашу заварил, то пусть я ее вместе с тобой и расхлебываю. Ты рад? — Игорь, довольный собой, рассмеялся.

— Ну-ну, смейся, — мрачно заметил Широков. — Чую, хлебнем мы горюшка с этим делом.

Оладин вышел из сарая и сообщил, что можно приступать к раскопкам. Вслед за Ерофеевым туда зашли остальные. Расторопный Ерохин прихватил двух понятых из той группы рабочих, что наблюдали за происходящим, заставив их вооружиться лопатами. Свешников придержал друга за руку.

— Стасик! Коль мы будем раскручивать эту историю вместе, ты бы сообщил мне подробнее, чем располагаем на данный момент.

— Слышал же, что я говорил шефу.

— Э, нет, то совсем другое. Ты же знаешь, меня всегда интересует все до мелочей. И не только факты, но и твои ощущения и оценки происходящего.

— Я тебя понимаю, Игорь. Сам не люблю включаться в работу в потемках, не уяснив до конца сути. Но ты все ж немного потерпи. Закончим здесь, потом в управлении спокойно потолкуем, — Станислав дружески хлопнул Свешникова по плечу и направился в сарай.

Рабочие, тем временем, завершили свое дело и теперь хмуро стояли в сторонке, опершись на черенки лопат. Возле неглубокой ямы на двух сложенных радом досках лежало тело полного мужчины. Его одутловатое круглое лицо искажала гримаса боли и страха. Светлая рубашка и бежевые брюки перепачкались землей. На правой ноге матово блестел коричневый ботинок. Подойдя ближе, Широков невольно присвистнул. Рассматривающие труп товарищи удивленно посмотрели на Станислава.

— Интересная картинка получается, — пробормотал он, наклоняясь, чтобы лучше разглядеть мужчину.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Ерофеев.

— По рассказу деда Ефима именно этот «дядя» ударил высокого мужчину в «варенках», в результате чего последний упал и, по мнению Касьянова, отдал богу душу. По логике вещей, как раз труп высокого и должен был бы сейчас находиться перед нами. А оказалось, вон как…

Ерофеев окинул угрюмым взглядом подчиненного и, проведя ладонью по затылку, распорядился:

— Вы тут все внимательно осмотрите, как положено, может что и найдете, хотя лично я в этом сомневаюсь: в таком «бардаке» вряд ли остались какие-нибудь путные следы. Труп тщательно изучите — нужно хотя бы предварительное заключение. Юрков и Ерохин пусть поговорят с рабочими. Да и по близлежащим домам побродить не мешает.

Подполковник закурил сигарету и, взяв под локоть начавшую оформлять протоколы осмотра места происшествия Червоненко, отвел ее в сторону. О чем-то пошептавшись со следователем, Ерофеев поманил Широкова и Свешникова.

— А вы, голуби мои сизокрылые, возьмите у эксперта фотографию погибшего и покажите своему любознательному деду для опознания. Дом еще раз внимательно осмотрите с Оладиным. В 17 часов жду у себя с предварительными результатами и вашими соображениями. Тебя, Широков, в опергруппе заменим. Так что дерзайте, голуби… — Он повернулся и, сутулясь, начал пробираться к выходу из сарая.

— Интересный дед, — сказал Свешников, когда они со Станиславом вышли из горбольницы после посещения Касьянова. — Мой батька такой же шебутной. Все ему чего-то надо, все он куда-то лезет, что-то выясняет. А я вот не такой. Мне интереснее наблюдать жизнь со стороны и делать свои выводы. — Игорь прищурился, глядя на солнышко. — «Человеки» проходят мимо; разговаривают, ругаются, мирятся, а я смотрю и пытаюсь угадать, кто они, чем занимаются, добрые или злые. И еще черт знает сколько мелочей, заметь — любопытных мелочей, можно углядеть со стороны. Так сказать, свежим взглядом.

Игорь ускорил шаг, заметив приближающийся к остановке троллейбус.

— Вот ты, например, Стас, когда сердишься или волнуешься, покусываешь верхнюю губу. Даже если внешне держишься абсолютно спокойно. А по ряду признаков, этому и другим я могу точно определить, в каком ты настроении.

— Ну да, конечно… Ты, слава богу, мою рожу видишь постоянно и не один год. Еще бы ты меня не изучил. Мыслитель!.. — Станислав усмехнулся.

Они втиснулись в троллейбус, стараясь беречь обувь и пуговицы.

— Скажи лучше, какого ты мнения о старике? Может, он все же что-то путает, а?

Свешников поудобнее ухватился за верхний поручень, чуть оттерев к окну внушительных размеров женщину с усталым и покорным лицом.

— Да нет, Стасик, дед говорит правду. Сомнений у меня на сей счет нет. Другое смущает: по словам деда, комод стоял прямо перед окном. (Касьянов же сказал, что, услышав голоса, он поднялся с пола и выглянул в окно). А мы с тобой созерцали этот комод сегодня в углу между окном и правой стеной комнаты. Тебе, вроде бы, когда ты в первый раз там побывал, двигать комод нужды не было. Что сие означает? — Игорь хитро посмотрел на друга.

— Что-что… Ошибся дед, и все. — Не совсем уверенно сказал Станислав, досадуя, что сам не заметил этого факта.

— Нет, уважаемый командир. — Игорь теснее придвинулся и зашептал на ухо: — Дед не путает. Да и на плане комнаты, что ты начертил, Касьянов совершенно точно указал, где стоял комод и где находился он сам. Какой вывод? А вывод один: преступник или преступники передвигали комод уже после того, как тюкнули деда по голове. Но вот зачем это им понадобилось — вопрос…

«Ляпсус, Широков. Игорь — ладно, не знал показаний деда, когда осматривали комнату. Но я-то, я-то… Если преступники двигали комод, значит в этом есть какой-то смысл! Одно утешение, что эксперт снял с комода «пальчики». Может, удастся идентифицировать», — невесело подумал Станислав.

Поняв, видимо, какие мысли одолевают друга, Игорь сочувственно произнес:

— Не переживай, Стасик. В конце концов, еще не поздно повторно осмотреть и комнату, и комод. Попросим Оладина помочь.

— Не поздно-то — не поздно. Но вот что мы сможем предложить начальству? Зацепок-то никаких…

— Ну почему же: кое-что все-таки есть. Нет, это дело, положительно, начинает меня увлекать, — преувеличенно бодро воскликнул Игорь.

21 июля. 17 часов 30 минут

Подполковник Ерофеев беседовал с кем-то по телефону, когда Широков и Свешников, постучавшись, вошли в его кабинет. Не прерывая разговора, Петр Сергеевич недовольно посмотрел на вошедших и демонстративно перевел взгляд на висевшие настенные часы, стрелки которых показывали половину шестого. Но лица друзей казались настолько искренне озабоченными, что шеф не стал выговаривать за опоздание, а лишь махнул рукой, предлагая присесть. Присутствовавшая здесь же Наташа Червоненко ободряюще улыбнулась. Пока начальник слушал далекого собеседника, вставляя в разговор короткие реплики, Широков исподволь рассматривал девушку. Ему до сих пор не приходилось работать с Наташей вместе. Прежде они виделись мельком в прокуратуре, в основном — на различных совещаниях. Понаслышке Станислав знал, что Червоненко два года назад окончила юридический факультет и по распределению попала в городскую прокуратуру. Еще говорили, что недавно она развелась с мужем. Ребята, работавшие с ней по уголовным делам, считали ее покладистой, умеющей ладить с оперативниками.

«Пожалуй, красивая женщина, — подытожил свои наблюдения Широков. — Ворох буйных смоляных волос и смуглое лицо… Есть нечто демоническое в этом».

Неожиданно Наташа подняла глаза. Взгляды их встретились. Смутившись, Станислав попытался изобразить на лице полное равнодушие и уставился на попавшие в поле зрения колени Игоря.

«Боже мой, какие огромные грустные глаза… Досталось, видно, бедняге в жизни». — Он вновь украдкой посмотрел на привлекательную женщину, но та уже отвернулась, разглядывая что-то за окном. Только видимый краешек рта выдавал улыбку. Тем временем Ерофеев завершил телефонный разговор и повернулся к присутствующим.

— Ну, голуби, докладывайте, а мы с Натальей Николаевной вас внимательно послушаем, — сделал приглашающий жест рукой подполковник.

Широков встал и начал излагать сложившуюся ситуацию:

— Первое. В убитом мужчине Касьянов опознал «толстого», беседовавшего с «высоким» и ударившего того в ходе происходившего между ними разговора. Документов на теле покойного не обнаружено, равно как и денег. Вообще, в карманах не найдено никаких вещей, за исключением носового платка и железнодорожного билета. Последний находился в кармашке для часов под поясным ремнем, поэтому, его, вероятно, просто не нашли при обыске жертвы. Сам факт обыска сомнений не вызывает, так как оба нагрудных кармана рубашки расстегнуты, а правый карман брюк и вовсе вывернут. Можно сделать предположение, что вещи изъяты у потерпевшего для затруднения установления его личности. Убитый имел рост 165 см, полное тело, круглое лицо, короткие темные волосы, карие глаза. Единственной особой приметой является отсутствие третьей фаланги на безымянном пальце правой руки.

А на среднем пальце немного содрана кожа — возможно, покойный носил перстень или кольцо, снятые преступниками. Одежда новая, импортного производства. Только, думаю, вряд ли наличие ярлыков даст ниточку к определению места жительства и личности.

— Почему же? — живо возразила Червоненко.

— Да потому, что при нынешней насыщенности черного рынка и комиссионок всевозможным фирменным тряпьем этот путь приведет к поиску иголки в стоге сена… Но попытка — не пытка, — пожал плечами Широков, глядя на Ерофеева. Тот утвердительно кивнул.

— Справедливо предположить, что убитый был левшой: удар «высокому» он нанес слева, блестящий предмет доставал из кармана опять же левой рукой. Если, конечно, Касьянов не путает, — добавил Станислав, перелистывая страничку своего блокнота.

— Второе. По предварительным данным, смерть наступила от удара тупым предметом в теменную область черепа. Время смерти — приблизительно после 22-х часов вчерашнего дня. Более точные результаты будут после вскрытия. Скорей всего, убийство произошло не в сарае, а где-то недалеко. В сарай труп перенесли для сокрытия. Преступники очень спешили и не обратили внимания на слетевший с ноги покойника ботинок.

При этих словах Широкова Ерофеев хмыкнул и, спросив разрешения у Наташи, закурил.

— Если я не путаю, диагноз у Касьянова схожий: тот же удар тяжелым, тупым предметом, — сказал подполковник.

— Выходит, одна рука.

Станислав утвердительно кивнул и, чуть помедлив, продолжал:

— Третье. Железнодорожный билет продан на поезд № 502, вышедший к нам из Москвы 19 июля, вечером. В город он прибыл вчера в 7.30 утра. На билете указан 10 вагон, 24 место. И, наконец, найден след от кроссовки примерно сорок второго размера возле сарая и в самом сарае. Фрагменты аналогичных следов обнаружены на грязном полу в кладовке, где предположительно находилось лицо, напавшее на Касьянова. За это говорят и свежесмазанные петли на дверце — кто-то предварительно позаботился, чтобы она не скрипнула в неподходящий момент. С комода в комнате-пенале сняты «пальчики», над которыми обещал «поколдовать» Оладин.

Видя, что на этом Широков иссяк, Ерофеев для порядка спросил:

— У тебя все?

— Есть предположение, что комод передвигали после того, как оглушили Касьянова. Только непонятно зачем… — смущенно добавил Станислав, стараясь не смотреть в сторону начальника.

Ерофеев нахмурил брови и бесцветным голосом спросил:

— Я не совсем понял… Это предположение или утверждение?

Молчавший до сей поры Игорь встал и сделал шаг вперед, будто прикрывая друга.

— Видите ли, Петр Сергеевич, такая мысль пришла нам в голову, когда мы повторно побеседовали с Касьяновым.

Свешников изложил суть своих умозаключений.

— Надо, конечно, еще раз внимательно осмотреть комнату и комод, — невинно предложил Игорь в заключение.

Вопреки ожиданию, Ерофеев не стал выговаривать за допущенную оплошность. Часто бывает, что отдельные факты можно разглядеть только под определенным углом зрения. Поэтому, усадив подчиненных, подполковник поинтересовался мнением Наташи обо всей этой истории. Она встала, оправила строгий серый костюм и, прохаживаясь по кабинету, неторопливо высказала свои мысли.

— Мне кажется, из всех возможных версий наиболее вероятна следующая. К злополучному дому вчера вечером всех троих привело некое общее дело. Один из них — мужчина, труп которого мы сегодня нашли, а другие — «высокий» в «варенках» и его сообщник, обутый в кроссовки и прятавшийся в доме. Последнее обстоятельство указывает на запланированность встречи и опасения за ее безопасность для второй стороны. Иначе зачем было смазывать дверь и сажать за ней подстраховщика. Думаю, место засады выбрано также не случайно: комнату с комодом по сценарию должны были посетить «толстый» и «высокий», но, вероятно, между ними ссора произошла ранее, еще на подходе к дому. И, конечно, по крайней мере для второй стороны, встреча имела исключительную важность и несла в себе настолько серьезное содержание, что попытались убрать случайного свидетеля.

Наташа подошла к столу и оперлась ладонями на его край, видимо ожидая одобрения или, наоборот, возражений слушателей. Но мужчины молчали. Следователь вызывающе вскинула подбородок и заявила:

— Рискну утверждать, что Касьянова хотели убить не за невольное присутствие при ссоре «толстого» с «высоким», а за сам факт свидетельства встречи этих двух людей. Ведь наносивший удар подстраховщик не мог видеть из кладовки, как развиваются события у сарая. Скорее, только ударив деда и выглянув в окно, он увидел сложившуюся ситуацию. А дальше приходится только гадать: может быть, «высокий» просто упал, не теряя сознания, и, поднявшись, ответил нападавшему. Может быть, прятавшийся в кладовке, видя своего товарища в беде, поспешил на помощь и нанес «толстенькому» смертельный удар. Второе, пожалуй, вероятнее, учитывая схожесть полученных Касьяновым и покойным травм. И, если позволите, маленькое резюме. Неясностей, естественно, уйма. Но главное, что следует выяснить: какова была цель встречи, кем является убитый, зачем производились манипуляции с комодом, если его двигали, действительно, преступники.

Червоненко виновато улыбнулась и почему-то кивнула Широкову.

— А почему Вы считаете, что прятавшийся в кладовке был сообщником «высокого»? С таким же успехом подходит и обратное предположение: прикрывая «толстого», подстраховщик ударил Касьянова, затем увидел драку, поспешил на помощь приятелю, но не успел, так как «высокий» уже убил противника и сбежал. Незадачливый помощник, погоревав над телом друга, по неведомым нам причинам прячет труп, — предположил Ерофеев.

Станислав, уловив в голосе шефа ироничные нотки, сообразил, что все сказанное предназначено только для девушки, чтобы поддразнить ее в отместку за некоторую претенциозность выступления. Но Наташа, похоже, уловила колкость, ибо несколько смешалась и растерянно посмотрела на Станислава, словно ища у него поддержки. В душе Широков признал логичность первой части выводов следователя, построенных на известных данных. Но с остальным не мог согласиться, вполне солидаризируясь с начальником. Лгать не хотелось, поэтому Станислав промолчал, ответив Наташе сочувственным взглядом. «Плохо, когда есть готовый рецепт лекарства и его начинают подгонять к самой болезни. Ведь симптомы бывают и мнимыми» — вспомнилось любимое отцовское изречение.

Почувствовав создавшуюся неловкость, миротворец Игорь решил разрядить обстановку.

— Версий может быть много. Я сам люблю пофантазировать. Например, почему бы не считать происшедшее случайным совпадением: нападение на деда и драку двух субъектов возле сарая. Какой-то хулиган стукнул походя зазевавшегося старика, в то время как «высокий» выяснял отношения с «толстым». Потом или сам «высокий», или еще кто-то кокнул приезжего гостя.

Попытка Свешникова, видимо, показалась Наташе настолько неуклюжей, что она еще больше расстроилась и, опустив глаза, неожиданно попросила у Ерофеева сигарету. Петр Сергеевич молча пододвинул пачку и протянул зажигалку.

— Ладно, не будем гадать на кофейной гуще, а будем работать, — хлопнул рукой по столу начальник после того, как Червоненко закурила. — Я считаю, в основе Наталья Николаевна права, выдвинув три ключевых вопроса.

— Будем работать, — повторил он, — а там видно будет. Первым делом позаботимся об установлении личности убитого. Хотя телетайп уже отправлен в территориальные линейные отделы, не лишним будет дать объявление в местную газету, без подробностей, естественно. Еще одна зацепка — билет. Не мне вас учить — сами знаете, что все по нему надо проверить. И еще раз завтра с экспертом осмотреть комнату и комод. Подомовой обход сегодня ничего не дал. Но все же завтра надо отправить ребят еще разок походить по близлежащим жилым домам, расширив круг поиска. Поручим участковым поговорить с жителями, посещающими Гоголевскую для пополнения своего топливного запаса. Может, кто и был вчера поблизости, что-то видел или слышал… Все остальные ваши со Свешниковым дела, Станислав, передадите зональщикам — я распоряжусь. Ну и держите меня постоянно в курсе.

И вдруг, улыбнувшись, Ерофеев добавил:

— Вы же любите ребусы, голуби мои сизокрылые…

Расценив это, как окончание разговора, Широков и Свешников направились к дверям.

— Вас подвезти, Наталья Николаевна? — осведомился подполковник.

— Нет, спасибо, меня, думаю, Широков проводит. Нам, по-моему, по пути.

Уже находившийся в дверях Станислав, опешив, резко повернулся. В карих глазах смотревшей на него в упор молодой женщины сверкнули веселые искорки.

— Ну-ну… — грустно пробормотал Петр Сергеевич вслед закрывшейся за молодыми людьми двери.

21 июля. Около 19 часов 30 минут

К вечеру стало немного прохладнее. Разогретая за день земля постепенно теряла распиравшее ее тепло, готовясь к короткому летнему сну. На улицах было многолюдно. Кто-то торопливо спешил домой, задержавшись на работе, кто-то направлялся в кино или на концерты, а иные вышли просто пройтись перед сном, наивно полагая, что отравленный городской воздух способствует быстрому засыпанию. Около «кафешек» толпилась небольшими группками молодежь. Счастливые люди те, кто имеет свободное время и жизненные силы после рабочего дня еще заниматься активным отдыхом. Кто имеет желание куда-то ходить, что-то смотреть… Между тем как другие мечтают добраться до ужина, нырнуть на диван и раствориться в тишине и спокойствии с книжкой или газетой, а потом незаметно уснуть, чтобы назавтра повторить все в той же последовательности.

Как раз об этом говорили между собой Червоненко, Широков и Свешников, медленно продвигаясь к троллейбусной остановке. Возле жестяной таблички с мифическим расписанием движения общественного транспорта они остановились.

— О-о! — протянул Игорь, поднося к носу циферблат часов. — Уже половина восьмого! Тоня наверняка ужин сготовила. Я сегодня вареники с картошкой заказал. Знаете, Наталья Николаевна, какая прелесть вареники с картошкой, если их полить растопленным салом, посыпать укропчиком и шкварками, помазать сверху прохладной сметанкой?!

Для большей выразительности гурман зажмурил глазки и мечтательно замычал, мотая головой. Наташа рассмеялась, а Широков, ощутив, как под ложечкой засосало от голода, укоризненно заметил:

— Ну и зараза ты, Свешников! Знаешь же, что с утра ничего не ели. Так нет же, опять сел на своего конька…

Игорь виновато развел руками, смешно хлопая ресницами. На его счастье, подкатил троллейбус, чем Свешников и воспользовался, чтобы ретироваться.

— А есть, действительно, страшно хочется, — вздохнула Червоненко.

— Вот что, Наталья Николаевна, я приглашаю Вас куда-нибудь поужинать, — пугаясь сам своей смелости, вдруг заявил Широков. И тут же внутренне сник: «Вдруг она черт знает что подумает, а еще хуже — высмеет меня». В то же время он поймал себя на мысли, что ему приятно общество этой женщины, приятен ее спокойный мягкий голос и непередаваемое словами тепло, льющееся из огромных, немного грустных глаз. Видимо, эти мысли достаточно явно отразились и на лице Станислава, потому что Наташа с вызовом произнесла:

— А я вот возьму и соглашусь. Куда пойдем?

Еще секунду-другую они испытующе смотрели друг на друга, потом одновременно засмеялись, Широков сразу ощутил какое-то облегчение. Все заботы будто бы отодвинулись далеко-далеко. Прошла скованность, и радостное спокойствие наполнило душу. Шумно выдохнув и немного манерничая, Станислав объявил:

— Ну раз так, тогда имею честь пригласить Вас в ресторан «Юбилейный», мадемуазель!

— А с этикетом светским у Вас, Станислав, дела обстоят неважно, — доверительно сообщила Наташа, беря кавалера под руку. — Правильнее было бы сказать «мадам», уж если на то пошло.

Станислав пропустил замечание мимо ушей и предложил:

— Может, перейдем на «ты»?

— Не возражаю, — последовал ответ. — Только, по-моему, «Юбилейный» — самый фешенебельный ресторан в нашем городе. Будут ли там места?

— Будут. Придется разок злоупотребить служебным положением: там у меня официант знакомый. — Широков заговорщицки подмигнул. Снова рассмеявшись, они сели в подошедший троллейбус.

Как и предполагала Наташа, на двери ресторана красовалась табличка «Мест нет». Но Станислава это нисколько не смутило. Протиснувшись через небольшую, но плотную толпу желающих «культурно» отдохнуть, он оказался у самой двери, втащив в проложенный телом коридор свою спутницу. Сквозь стекло виднелась фигура швейцара в форменной фуражке. На требовательный стук костяшками пальцев по стеклу швейцар повернул голову и несколько мгновений изучал издали возмутителя спокойствия. Потом неспешно подошел к двери и, произведя сложные манипуляции с задвижкой, чуть приоткрыл створку. Станислав что-то шепнул на ухо солидному представителю хорошо оплачиваемой профессии, после чего швейцар открыл дверь пошире и позволил Широкову с Наташей проскочить в фойе. Дверь следом категорически захлопнулась, пресекая попытки остальных страждущих проникнуть в ресторан.

Наташа минуту задержалась у зеркала, поправив прическу и чуть подкрасив губы, и Станислав отметил про себя, что косметикой его «дама» почти не пользуется.

Основной зал помещался на втором этаже. Здесь Широков вновь пошептался, теперь уже со щуплым молодым человеком с усиками, облаченным в фирменный передник. Тот учтиво кивнул и провел клиентов к удобному столику на двоих в стороне от невысокой эстрады.

Оглядевшись, Наташа поинтересовалась:

— Ты часто здесь бываешь?

— Пару раз были поводы, — уклончиво ответил Станислав и, стараясь переменить скользкую, на его взгляд, тему разговора, спросил, что заказывать.

— После кулинарных излияний твоего друга, конечно, хотелось бы вареников с картошкой, — смеясь ответила Наташа. — Но вряд ли они есть в меню. Поэтому закажи-ка что-нибудь на свое усмотрение.

Официант, бросавший мимолетные взгляды в сторону их столика, заметил жест Широкова, быстро подошел, принял заказ и удалился на кухню. Проводив его глазами, Червоненко задала новый вопрос:

— Если не секрет, почему он так предупредителен с нами? Вернее, с тобой? Прямо как в плохом кино про «образцовый» отечественный общепит!

— Секрета тут особого нет. Просто года два назад я помог ему выпутаться из одной неприятной истории. В сущности, парень не был виноват ни в чем противозаконном, и я это твердо знал, хотя отдельные обстоятельства складывались против него. Пришлось побороться, чтобы доказать его непричастность к тому преступлению.

— Странно… До сих пор я больше сталкивалась с прямо противоположными действиями твоих коллег, — в ее голосе послышалось нескрываемое недоверие.

— Что ж, бывает и такое. Хотя, к сожалению, реже, чем хотелось бы. Чаще, ты права, случается наоборот.

— А ты, часом, не Дон Кихот, Стас?

— Нет, просто я люблю свою работу, — он серьезно посмотрел на собеседницу.

Наташа несколько минут молчала, сосредоточенно рассматривая салфетницу.

— Ты, наверное, хороший человек, Стас… — проговорила она со странной интонацией, в которой улавливалось сочетание горечи и надежды.

— Обычный, — ответил Широков, пожимая плечами. А про себя подумал, что глаза молодой женщины стали грустными.

— А вот и наш ужин, — сказал Станислав, увидев знакомого официанта. С подноса на стол перекочевали две чашки черного кофе, бутерброды с сыром и ветчиной, салат из свежих овощей и бутылка лимонада.

Утолив голод, Наташа как будто снова повеселела и предложила:

— Рискнем чуть-чуть потанцевать?

Станислав, прямо говоря, не очень был готов к такому повороту событий, но храбро согласился. Правда, предупредил партнершу, что ей придется очень нелегко, так как он уже забыл, когда в последний раз танцевал. Оркестр как раз заиграл что-то медленное и грустное. Пробравшись на пятачок перед эстрадой, словно инстинктивно желая скрыться среди других танцующих, Широков бережно обнял партнершу, стараясь не выбиваться из плывущего ритма музыки и следя за появляющимися то тут, то там локтями других пар. Наташа покорно прильнула к кавалеру. Широков старался смотреть куда-нибудь в сторону, боясь встретиться с ней глазами. Еще никогда он не испытывал такого чувства душевного комфорта с женщиной. Ему казалось нереальным происходящее: разве можно так понимать человека, зная его несколько часов. И тем не менее, все было наяву. И наяву Широкову хотелось оберегать и защищать Наташу неизвестно от чего, вдыхать ее запах, вздрагивать от легкого прикосновения волос к щеке…

Он не заметил, как затихли последние пассажи мелодии, а другие танцующие разошлись к своим столикам. Только взрыв тяжелого рока вывел Широкова из оцепенения. Наташа тряхнула головой и, сославшись на усталость, запросилась домой.

Не возвращаясь к столику, Станислав поймал пробегавшего мимо официанта, сунул ему деньги и поспешил вслед за своей знакомой, уже выходящей из зала.

Всю обратную дорогу они молчали.

Провожая Наташу домой, Станислав все более и более укорачивал шаг. В конце концов она остановилась и тихо сказала:

— Странно… Жуткая у нас работа: весь день ломали головы над обстоятельствами гибели человека, а через какой-то час после этого отправились в ресторан. И ничего — нормально ели, даже танцевали. И было хорошо и спокойно. Что это, скажи? Черствость? Равнодушие?

Широков потер ладонью лицо и вздохнул:

— И ни то, и ни другое… Просто для многих из нас со временем жизнью становится работа. Или можно сказать наоборот. Суть не меняется. Страшное тесно переплетается со смешным, чистое с грязным. Но важно не смешивать противоположные стороны, оставаться искренним каждую минуту в том и другом.

Наташа ласково провела ладошкой по щеке Станислава и шепнула:

— Наверное, ты прав. Сердцем я это понимаю, а вот умом принять не могу. Что делать?

— Жить больше сердцем, насколько возможно при нашей профессии. Что толку, если бы мы до сих пор торчали на работе, когда все необходимое и от нас зависящее на сегодня сделали.

Возбужденный Широков нервно мерял пешеходную дорожку от бордюра до бордюра.

— Давай пройдемся, — предложила Наташа, видя, что ему не по себе.

Она подхватила Станислава под руку, и они медленно пошли, сами не зная куда. Разговаривать не хотелось. В какой-то момент Наташе вдруг стало зябко, хотя погода была по-прежнему теплой.

— Пойдем домой?

— Ко мне или к тебе? — спросил непослушными губами Широков.

— Конечно, к тебе. — Спутница горько усмехнулась. — Глупый! Хороший и глупый… — Она обняла его за шею и нежно поцеловала.

22 июля. 7 часов

Широков проснулся, как обычно, от резкого дребезжания видавшего виды будильника. Спохватившись, он быстро протянул руку к тумбочке, где стоял возмутитель тишины, и нажал кнопку. Потом встревоженно глянул на Наташу: ему хотелось, чтобы она еще поспала хоть недолго. Тревога оказалась напрасной, так как Наташа лишь слабо улыбнулась во сне.

Приняв душ и побрившись, Станислав решил не делать зарядку, чтобы не греметь гантелями, а прямо направился на кухню, собираясь заняться завтраком. Оглядев немудреное содержимое холодильника, он достал приберегаемую для торжественных поводов баночку со шпротами, масло, яйца, помидоры и зелень. Через полчаса на небольшом кухонном столике, сервированном на двоих, все это приняло вполне законченный и аппетитный вид. Радующую картину дополнила турка с дымящимся ароматным кофе.

Удовлетворенно хмыкнув, Широков вознамерился будить Наташу. Но в комнату идти не пришлось: его гостья проснулась сама и теперь стояла в дверях кухни, прислонив голову к косяку. Посвежевшая от умывания, улыбающаяся, она выглядела прекрасно. Ощутив прилив нежности, Станислав шагнул навстречу и уткнулся лицом в волны чуть влажных от воды волос.

— Ты уж извини, но халата я в ванной не нашла. Пришлось воспользоваться вместо него вот этим. — Наташа отступила на шаг, мягко высвободившись из его объятий и демонстрируя обернутое вокруг тела яркое купальное полотенце. — Я тебя не очень шокирую своим видом?

— Конечно, нет… Скорее наоборот! — заверил Широков, снова собираясь обнять ее.

— Э, нет! Так дело не пойдет. Неужели ты хочешь, чтобы кофе остыл, а вся эта вкуснятина на столе потеряла свой цветущий вид? Или ты желаешь уморить меня голодом? — на личике возникло капризно-сердитое выражение.

Приняв в свою очередь также серьезный вид, Станислав сделал приглашающий жест рукой:

— Прошу отведать, Наталья Николаевна, что Бог послал…

— Ага! Значит, с Богом ты в хороших отношениях, — удовлетворенно заметила она, усаживаясь на табурет и потирая руки. — Неплохо он тебя снабжает!

— Жаль, что не регулярно, — смеясь посетовал Широков.

Отдав должное кулинарным способностям хозяина дома, прихлебывая маленькими глоточками кофе, Наташа неожиданно сообщила:

— А меня, между прочим, родители в детстве крестили… Жаль, что я этого не помню. Наверное, все выглядело очень красиво и торжественно. И вообще, я девчонкой в тайне мечтала обязательно венчаться в церкви. Когда смотрела фильмы и читала книжки, где были сцены венчания, всегда представляла себя на месте героини. Что ты улыбаешься? Женщины всегда мечтают о семейном уюте, своем домашнем очаге. Но, оказывается, мечты часто так и остаются мечтами — не более… Смешной мы народ — бабы!

Широков накрыл ладонью Наташину руку и робко начал:

— Я хочу тебе сказать…

— Не надо, — резко прервала она, освободив руку и прикрыв ею Станиславу рот. — Не надо… Ничего не надо говорить.

Долгим взглядом пристально посмотрела ему в глаза и прибавила:

— Пусть все будет, как будет…

Потом встряхнула головой, будто прогоняя невеселые мысли, и, чмокнув Широкова в щеку, вышла из кухни. Вздыхая, тот убрал со стола и принялся мыть посуду.

Когда Станислав вошел в комнату, Наташа уже оделась. Она сидела на тахте, положив ногу на ногу, и просматривала номер журнала «Огонек».

— Ну что, пора идти?.. У нас ведь сегодня масса дел.

— Да, конечно. Можно я провожу тебя до прокуратуры?

— Вот этого делать не надо, — возразила Наташа, поднимаясь с тахты. — Ты же не хочешь, чтобы наши секретарши тут же сделали далеко идущие выводы?

— Мне, правда, на их выводы наплевать, но если тебе это неприятно, то пусть будет по-твоему, — согласился Широков, пропуская Наташу в коридор. Здесь у двери она позволила еще раз себя поцеловать.

Станислав решил пройтись пешком, благо до управления было минут двадцать быстрым шагом. «Что же со мной происходит? — размышлял он. — Все началось так неожиданно. Разве так бывает, что абсолютно незнакомый человек за один день становится самым близким существом на свете. Может, я преувеличиваю? Может, это только кажется?..»

Широков не был пуританином. В его жизни были женщины. Но отношения с ними сводились к обычному любовному партнерству, по крайней мере, со стороны Станислава. Рано или поздно он расставался с подругами мирно и спокойно, без взаимных обид и упреков. И ни к одной не испытывал чувств больших, нежели простое человеческое внимание. Конечно, как у большинства мальчишек, была первая школьная любовь. Потом — юношеская влюбленность одновременно в нескольких сокурсниц по институту. Но до настоящего, захватывающего целиком, дело не доходило. Нельзя сказать, что Широков был слишком привередлив. Просто, например, учась в институте, он считал преждевременным обзаводиться семьей и гасил в себе искорки чуть большего, чем возможно, на его взгляд, интереса к той или иной подруге. Потом — служба в армии на затерянной в горах пограничной заставе. А демобилизовавшись, сразу пришел на работу в угрозыск. Служба заполняла жизнь до отказа. Оставшееся свободное время «съедала» учеба на заочном отделении юрфака. Последний же год, будучи капитаном милиции и старшим группы по особо опасным преступлениям, свободного времени Широков почти не имел вовсе. В редчайшие выходные, что иной раз все-таки перепадали, он предпочитал просто отдыхать с книгами, никуда не выбираясь из дома. И вот теперь эта история, смявшая установившийся ритм жизни.

Отвлеченный своими мыслями, Станислав вдруг наскочил на встречного мужчину. Ошарашенно посмотрев на прохожего и пробормотав слова извинения, он отправился дальше своим путем, постепенно выходя из состояния задумчивости. Неожиданно будто что-то кольнуло Широкова: он остановился и попытался сосредоточиться. Хотя мужчина не запомнился в деталях, но профессиональный взгляд все же запечатлел облик в целом. И теперь этот облик казался знакомым. «Где я его видел? — сверлила мозг навязчивая мысль. — Нет… Не могу вспомнить…» На всякий случай, Станислав оглянулся, но мужчины нигде не было видно. Постояв еще мгновение и озабоченно взглянув на часы, Широков поспешил на работу.

Вопреки установившейся традиции, Свешников был на своем рабочем месте, хотя до девяти часов оставалось целых пятнадцать минут.

— Вот это да! Неужели у меня часы врут? — не веря глазам, воскликнул Широков, глядя на улыбающуюся физиономию друга.

— С часами у тебя все в порядке, Стасик, — возразил тот.

— Тогда какой-то зверь в лесу сдох, а?

Игорь не стал возражать, а невинно поинтересовался, как дела у Широкова и хорошо ли он провел вчерашний вечер. Нахмурясь, Станислав не проявил желания обсуждать интересующую друга тему и, как можно равнодушнее предложил:

— Дела вполне нормальные, а посему давай-ка лучше работать. Первое, что меня интересует: чем вызвано твое необычно раннее появление?

— Не стоило бы тебе, конечно, раскрывать карты, учитывая нахальное равнодушие к проявлению искреннего участия в твоей личной жизни, да ладно уж… Видишь ли, я весь вчерашний вечер и даже чуток ночи думал над этим проклятым комодом, который зачем-то передвигали. И ты знаешь, что мне пришло на ум?

Станислав вскинул брови и усмехнулся, вкладывая в усмешку весь отпущенный ему природой скептицизм. Тем не менее, Игорь ничуть не смутился.

— Так вот. Почему комод, который мог бы еще послужить какой-нибудь старушке или хранить в себе дачное барахло, остался в доме? Почему хозяева, уезжая, не взяли его с собой?

— Забыли просто или не захотели возиться со старьем.

— Тогда почему комод не утащили вечерние «старатели»? И вообще, почему именно этот дом стоит целый и невредимый, хотя и без крыши, а его соседи слева и справа уже снесены?

— А бог его знает, почему. Может, у работяг были некие особые планы относительно дома, а «старателей» комод просто не заинтересовал! А, впрочем, погоди… — Станислав на секунду задумался, пытаясь что-то припомнить. — В объяснении бригадира, которое вчера получил Юрков, отмечено, что дом они начали ломать как раз 20-го числа, сняли крышу, а остальное не успели порушить. Поэтому «старатели» еще не сподобились наведаться туда, а дед Ефим оказался первым. До 20-го дом, вероятно, стоял заколоченным.

— Ладно, Стасик, не буду тебя мучать. Ведь на сей момент я располагаю большей информацией, чем ты. И это оправдывает твои не совсем верные выводы. Как я уже сказал, комод не давал мне покоя весь вчерашний вечер. Я печенкой чувствовал — здесь что-то нечисто. Сегодня утром, в половине восьмого, я уже прискакал на Гоголевскую и как следует тряхнул бригадира. Сперва тот брыкался, но когда услышал предложение проехать к нам в контору, малость скис, а затем поведал и вовсе любопытные вещи. Оказывается, до 20-го числа дом номер 8 был, действительно, крепко заколочен, на дверях висел внушительный замок, и пробраться в дом составляло трудную задачу. Тем более, бывший владелец периодически наведывался в «родовое» гнездо и даже, как будто ночевал. По крайней мере, так считает бригадир.

Свешников сделал паузу, в продолжение которой тщательно вытер платком вспотевший лоб.

— Теперь слушай еще внимательнее. Бригада 6-го ЖЭУ приступила к работам на улице Гоголя 15 июня сего года. По словам бригадира, жильцы выехали с этой части улицы за два-три дня до начала работ. Буквально на следующий день к бригадиру подошел незнакомый мужчина. Он представился хозяином дома номер 8 и сообщил о некоем важном деле, которое следует обсудить в «неформальной» обстановке. Когда выпили припасенную незнакомцем бутылку, тот попросил не трогать милый сердцу домик как можно дольше: что-то не ладится с ремонтом новой квартиры, и здесь остаются кое-какие вещи. Просьбу свою он подкрепил второй бутылкой и заверением в дальнейшей искренней благодарности, что развеяло последние сомнения доблестного бригадира, если таковые и имелись. Кроме того, «хозяин» просил приглядывать за домом и в дневное время, чтобы всякие хулиганы не напакостили. Словом, соглашение было достигнуто к обоюдному удовольствию сторон. Сломав первые три дома на правой стороне, рабочие перешли на левую и успели разрушить четыре дома. Периодически бригадир видел «хозяина», входящего в дом после половины пятого, когда рабочий день заканчивался. Утром же, по мнению бригадира, владелец уходил до половины восьмого, так как за все время в эти часы на глаза не попадался. Еженедельно по пятницам незнакомец приходил с парой «пузырей» и потчевал бдительного стража. Все шло гладко до 15-го июля. В тот день приехало начальство и дало нагоняй, что на правой стороне дома до десятого включительно до сих пор не сломаны, а вот-вот начнется подготовка строительной площадки на их месте. Бригадир поступил по-джентльменски: дал указание не ломать этот дом до обсуждения ситуации с щедрым просителем. Как раз 15-го, в пятницу, «хозяин», как обычно, посетил бригадира. Узнав новость, очень огорчился и попросил потянуть еще время, как можно дольше. Бригадир прикинул и сообщил, что далее 20-го он тянуть не сможет. На том и порешили. Подозреваю, что незнакомец одарил в тот вечер бригадира не только выпивкой, но и деньгами, хотя сам рассказчик об этом промолчал. Последний раз «хозяин» посещал владение 20-го. В 7.30 он лично снял замок с дверей и попросил бригадира не трогать комод в угловой комнате, пообещав вечером забрать семейную реликвию. В 16.30 мужчина действительно пришел, угостил приятеля водочкой. Затем они расстались, довольные друг другом. «Хозяин», правда, остался в доме, намереваясь забрать комод и кое-какой прочий хлам. На наше счастье, 21-го с утра у бригады проходило собрание в конторе ЖЭУ, потом давали зарплату, так что на работе они появились к половине двенадцатого и сразу отправились обедать. Приметы «хозяина» я, естественно, записал самые подробные.

Закончив, Свешников победно посмотрел на слушателя и протянул официальный бланк с показаниями бригадира.

— Очень интересный поворот. Ты молодец, Игорек! — отметил Широков, пробегая глазами стремительный Свешниковский почерк. — Этот «хозяин» вроде бы на известных героев нашей «пьесы» мало походит. Правда, нет примет «спортсмена» в кроссовках, сидевшего в засаде. Возможно, это один и тот же человек, как думаешь?

— Не знаю. Но это еще не все, Стасик! Самое интересное — за пять минут до твоего прихода я звонил в ЖЭУ. Мужчина последние пятнадцать лет никогда не был владельцем дома номер 8 по улице Гоголя. Более того, в этом доме мужчины вообще не проживали в течение тех же пятнадцати лет. Как тебе это нравится? Владелицей дома была гражданка Саржина Анна Николаевна, умершая в мае прошлого года и завещавшая дом своей племяннице Гвоздковой Маргарите Сергеевне, которая и проживала одна до начала июня, когда получила новую квартиру на улице Свердлова, дом 28.

Молча переварив сведения, добытые расторопным коллегой, Станислав признал их важность и неожиданность для себя.

— Теперь ясно, что дом и комод играют значительную роль во всей этой дурно выглядящей истории. Но вот какую конкретно, пока сказать трудно. Я вижу три источника, могущие пролить свет: осмотр комнаты и комода, беседа с Гвоздковой и, самое главное, встреча с мнимым хозяином, которого предстоит установить и найти.

Свешников утвердительно кивнул и потянулся до хруста в суставах.

— Поэтому, Игорек, — продолжил мысль Станислав, — план действий на сегодня таков: до обеда ты с Оладиным осматриваешь комнату и выжимаешь из этого все возможное и невозможное. Затем получишь заключение судмедэкспертизы, а также не дашь покоя Оладину, пока не получишь результатов всех его изысканий. Кроме того, организуешь оповещение по приметам «высокого», «толстого» и «хозяина» до всех служб и наших коллег на железной дороге, речном вокзале. Поговоришь с «зональщиками» — может, они что-нибудь интересное подскажут.

— Ну и навесил ты на меня… Кошмар какой-то! — вздохнул Игорь.

— Ничего. Мне тоже скучать не придется. Я беру на себя домоуправа, Гвоздкову, билет и прочее. И полностью избавляю тебя от всякой писанины, которой ты не перевариваешь, — подбодрил Станислав.

Свешников более не роптал, а только уточнил время встречи. Широков решил закончить намеченное к 17.00. Час должен был уйти на анализ результатов, после чего в шесть часов следовало доложить ход поисков шефу. Минут на пять он вышел из кабинета, а, вернувшись, обрадовал друга:

— Бери отдельский «уазик» — я с Ерофеевым договорился.

— Ну спасибо, догадался хоть машину попросить, — повеселел Свешников. — Я там тебе на календаре написал координаты домоуправа.

И, махнув рукой на прощание, ушел, лихо хлопнув дверью.

22 июля. Около 12 часов дня

До полудня Широков оформил необходимые запросы по железнодорожному билету, одежде, передал имевшиеся в производстве материалы чрезвычайно «обрадовавшимся» коллегам. Кроме того, сходил к начальнику отделения угрозыска «железки» — так на милицейском жаргоне окрестили отдел внутренних дел на железнодорожном транспорте. И здесь ребята, мягко говоря, не обрадовались свалившейся задаче, когда Станислав выложил перед ними несколько фотографий «толстого». Но авторитет Ерофеева в конце концов сделал свое дело, и появилась уверенность, что к просьбе отнесутся достаточно серьезно.

К двенадцати часам ожидался приход домоуправа Севрюгиной, вызванной по оставленным Свешниковым координатам. В распоряжении Станислава еще оставалось время, и он связался с ребятами Юркова, которые обрабатывали прилегающие к Гоголевской территории. Однако ничего утешительного до сих пор так и не удалось выяснить.

Вместе с сигналами точного времени, прозвучавшими из динамика, дверь отворилась, и в кабинет размашисто вошла крупная женщина лет сорока пяти в бордовом платье. Сочным, хорошо поставленным баритоном дама взорвала тишину комнаты:

— Здравствуйте! Я — Севрюгина Капитолина Ивановна, домоуправ из ЖЭУ-6! — после чего вопросительно взглянула на Широкова, как бы проверяя произведенный своим появлением эффект.

В ответ Станислав дружелюбно улыбнулся, усадил гостью напротив и задал ей полагающуюся дозу протокольных вопросов, аккуратно зафиксировав ответы на официальном бланке. Затем он поинтересовался воспоминаниями Севрюгиной о жильцах дома номер 8.

— Мне интересна каждая деталь, каждая мелочь и просто Ваши наблюдения, впечатления и оценки людей, событий. Ну, Вы сами понимаете…

Вероятно, Капитолина Ивановна, напротив, не очень поняла, чего хочет от нее сотрудник милиции. Несколько минут она раздумывала, сдвинув к переносице густые брови и поджав ярко накрашенные губы. Но потом, все же собравшись с мыслями, неуверенно принялась рассказывать:

— Домоуправом я работаю здесь десять лет. Жилой фонд у нас старый, много пожилых проживает. А они народ сами знаете какой: вечно требует то одного, то другого. Приходят ко мне… Я к ним хожу, поэтому многих жильцов я, конечно, знаю, у многих бывала дома. Даже чаи пивала…

Севрюгина смутилась, но Станислав ободряюще покивал.

— Кто же не хочет поближе познакомиться с домоуправом, если это, к тому же, красивая женщина, с которой приятно поговорить?! — довольно прямолинейно польстил он, рассчитывая расположить к себе даму. И, похоже, добился желаемого, так как Севрюгина одарила Станислава благодарным взглядом, чуть поправила пучок волос на затылке, оживилась и продолжила более доверительным тоном:

— С Анной Николаевной Саржиной, хозяйкой дома, я познакомилась в том же 1978 году, как пришла работать в ЖЭУ. Она как-то приходила к нам выписывать дрова. Потом мы периодически встречались то в конторе, то на улице мимоходом — обычное дело. О жизни разговаривали… Была пару раз и у нее дома. Угощались чайком с домашним вишневым вареньем. Варенье, надо сказать, Саржина делала прекрасное…

— Что за человек была Саржина? — вставил вопрос Широков, стремясь скорее перевести разговор в нужное ему направление.

— Как Вам сказать… Высокая, жилистая, достаточно крепкая еще женщина в свои семьдесят с лишним лет. Она ведь почти до самой смерти жила одна, управлялась с домом самостоятельно. Тем не менее, в доме всегда были чистота и порядок. Не скажу, что жила богато. Скорее — наоборот. Но выглядела опрятно, держалась с достоинством…

— А характер?

— Характер… Пожалуй, Анна Николаевна была замкнутой. Разговоры разговаривать не больно любила. Правда, иногда возникало у нее желание пообщаться с кем-нибудь. Вот и меня приглашала почаевничать. Ну и за чаем малость оживала. Обсуждали с ней местные новости, соседей. Словом, говорили так — о том, о сем. Но, что интересно, никогда не рассказывала о своей прежней жизни: кто она, откуда, где ее семья, родственники, чем занималась до приезда в наш город. Я ни разу не видела у нее писем, семейных фотографий, а ведь старики любят делиться такими вещами. У большинства всегда можно увидеть на стене с десяток фотографий родственников. Здесь же этого не было. Складывалось впечатление, что она совершенно одинокий человек, отрезанный ломоть, так сказать. Давно, в одном из первых разговоров, я спросила ее о детях. Она как-то странно дернула головой, скорбно посмотрела на меня и ответила: детей, мол, у нее нет теперь. Понимаете — ТЕПЕРЬ! Значит, раньше были? Видя такую реакцию, я больше эту тему не затрагивала.

— Неужели, не говорила даже, где жила до приезда?

Капитолина Ивановна отрицательно замотала головой.

— Представьте себе, ни разу. Только из наших документов я узнала, что родилась она в Курске в 1910 году. Оттуда же переехала в наш город в мае или июне 1973 года, купив этот дом у прежних владельцев.

Севрюгина достала из полиэтиленового мешка засаленную амбарную книгу и, отыскав нужную страницу, показала соответствующую запись Широкову. Проглядев выцветшие строчки, Станислав прочитал ниже более свежую запись: «Гвоздкова Маргарита Сергеевна, 1953 года рождения, прежнее место жительства — город Курск, дата прибытия — март 1985 года, профессия — фельдшер».

— Это племянница Саржиной, которой завещан дом?

— Да, она самая. По весне 1985 года Анна Николаевна как-то пожаловалась мне, что одной стало жить тяжело. Поэтому к ней, вероятно, приедет племянница, ее надо будет прописать. Но о Гвоздковой я Вам ничего рассказать не могу, так как не была с ней знакома лично. Видела несколько раз, но, поверьте, не знаю даже, где та работает. Когда Саржина умерла в мае восемьдесят седьмого, дом по завещанию перешел к племяннице. А в этом году всем владельцам, чьи дома пошли под снос, предоставили новые квартиры.

— Когда стало известно, что дом будут сносить?

Капитолина Ивановна неодобрительно покачала головой:

— Вы хотите спросить, не был ли приезд племянницы вызван перспективами получения жилья? Это исключено: разговоры о сносе домов возникли только весной 1987 года, когда Гвоздкова жила здесь.

— Скажите, бывая у Саржиной, Вы не запомнили, какая мебель стояла в комнатах?

Севрюгина задумалась, смешно наморщив лоб. Тогда Станислав решил уточнить:

— Меня интересует, прежде всего, комод из красного дерева.

— Комод… Комод… — пробормотала женщина. — Подождите… Комод был. Он стоял в дальней комнате перед окном. На нем еще лежала красиво вышитая салфетка.

— Так. Хорошо. А мужчины не навещали Саржину или Гвоздкову? Может, кто-то из родственников приезжал?

— Чего не знаю, того не знаю. Я же говорила, что Саржина была человеком скрытным, о своих делах рассказывать не любила.

— Тогда, как объяснить появление некоего мужчины, назвавшегося хозяином дома, после отъезда оттуда Гвозковой? — Широков в двух словах обрисовал домоуправу всю историю, сообщив при этом и приметы мужчины.

— Не может быть?! — Севрюгина откинулась на спинку стула, искренне изумленная услышанным. — Правда, с 12 июня по 10 июля я находилась в отпуске и отгулах… Когда на работу вышла, столько всего навалилось. На Гоголевской удалось побывать только раз, но бригадир мне ничего не говорил.

— Еще бы… — усмехнулся Широков. — А приметы Вам никого из здешних жильцов не напоминают?

— Да нет, знаете… Ничего на ум не приходит.

Севрюгина сокрушенно вздохнула, расстроенная, что ничем в этом вопросе помочь не может. Станислав же поинтересовался, с кем из соседей можно побеседовать.

— Думаю, Вам тут мало кто поможет. С соседями Саржина, насколько я знаю, отношений не поддерживала. Если хотите, я оставлю домовую книгу со старыми и новыми адресами жильцов на Гоголевской.

Широков поблагодарил женщину и тепло простившись с нею, проводил даже до лестничной площадки. Затем наскоро перекусил в ближайшем кафе и вернулся в кабинет. «Надо позвонить Наташе», — решил он. Досадуя на себя, что забыл спросить рабочий телефон, достал из стола справочник и начал изучать безымянный список номеров прокуратуры. Методом исключения обозначился нужный по которому могла находиться следователь Червоненко.

Услышав Наташин голос, Станислав поздоровался.

— Привет, привет, пропащий! Звонила тебе несколько раз, но никто не брал трубку.

— Наверное, попадала все время, когда меня не было на месте. А ты и вправду звонила? — спросил он недоверчиво.

— А как же, — рассмеялась Наташа, — хотела узнать, как продвигаются твои поиски.

— Вот оно что… — разочарованно протянул Широков. — Я-то думал…

— Ну-ну, товарищ капитан, Вы такой серьезный человек, весь погруженный в любимую работу. Кому, но только не Вам заниматься личными делами в рабочее время, — иронично заметила она.

— Даже так? Хорошо. Слушайте, товарищ следователь!

Он коротко обрисовал добытую сегодня информацию.

— Как я понимаю, ты теперь отправишься к Гвоздковой?

— Вы совершенно правы, товарищ следователь!

— Прекрасно! Тогда в шесть увидимся у Ерофеева. Да, и не забудь вызвать Гвоздкову ко мне — надо же ее все равно официально допрашивать.

— А что будет потом?

— Когда — потом?

— После рандеву у Ерофеева? — грустно уточнил Широков.

— А потом — суп с котом! Вы слишком напористы, товарищ капитан!

— Разве это плохо?

— Как посмотреть… Ну ладно, до вечера. — Наташа повесила трубку.

Оформив запросы в Курск для получения сведений о Саржиной, ее племяннице и других возможных родственниках, Широков выяснил через адресный стол место работы Гвоздковой. Оказалось, что та работает в хирургическом отделении горбольницы номер два. Позвонив в больницу и убедившись, что племянница находится на работе, он отправился туда.

Маргарита Сергеевна Гвоздкова выглядела явно моложе своих лет. На кукольном миловидном личике почти не было возрастных морщинок, разве что две складки у крыльев вздернутого носика придавали лицу взрослое выражение. У нее была хорошая фигура, умело подчеркнутая коротким обтягивающим халатиком. Когда женщина вошла в кабинет, выделенный заместителем главного врача в распоряжение Широкова, Станислав заметил в темных глазах выражение настороженности. Однако тут же глаза сделались равнодушными, а на сочных губах даже появилась дежурная улыбка. Свободно расположившись в мягком полукресле, Гвоздкова закинула ногу на ногу, демонстрируя крепкие загорелые бедра. Немного удивившись такому началу, Широков представился и попросил рассказать об Анне Николаевне: просто рассказать о ее жизни, характере.

— Зачем Вам это? — спросила Гвоздкова, изображая недоумение.

— Видите ли, мы сейчас расследуем уголовное дело, которое, похоже, некоторым образом касается вашей тети. И сведения нам необходимы для получения, так сказать, общей картины, — неопределенно пояснил Станислав, стараясь придать голосу предельную любезность и доброжелательность.

— Ну я, право, не знаю… — она жеманно повела плечами, выставляя грудь вперед, — это выглядит для меня странно, по меньшей мере. Впрочем, если так уж надо, я, конечно, постараюсь вспомнить все, что Вас интересует. Секретов тут особых нет.

Произнося слово «Вас», Гвоздкова сделала на нем ударение и окинула собеседника обволакивающим взглядом много повидавшей женщины. «Интересно, либо у нее врожденное стремление приманивать всех мужиков при первом же знакомстве, либо она дура, либо пытается казаться таковой, — отметил Станислав. — Если последнее, то — зачем?» А вслух произнес, принимая условия предложенной собеседницей игры:

— Вы ведь, кажется, как и тетя Ваша, родились в Курске? — и после утвердительного кивка женщины выдал, рассчитывая сойти за простака: — Глядя на Вас, лишний раз убеждаешься в справедливости народной молвы, что самые красивые женщины живут в Курске!

— Ох уж эти мужчины! — с энтузиазмом воскликнула Гвоздкова и лукаво погрозила пальчиком. — Правильно тетя говорила: от вас всегда лучше держаться подальше. Красивые слова, комплименты, цветы, а, получив свое, вы становитесь нудными, скучными и грубыми. Да я и сама убедилась на горьком опыте. Незадолго до переезда в ваш город развелась с мужем, который мне изменял!

— Вам! Изменял?! Вот уж никогда бы не поверил! Будь я на его месте… — излишне возбужденно вскричал Широков и тут же понял, что переиграл: Маргарита Сергеевна продолжала улыбаться, но в глазах ее мелькнула настороженность.

«Да, это еще та «штучка». С ней надо держать ухо востро. Возможно, ей известно значительно больше, чем можно предположить на первый взгляд», — решил Станислав. Между тем Гвоздкова приняла деловой вид, желая, видимо, показать свою полную «лояльность».

— Вы торопитесь, наверное. Да и меня больные ждут. Поэтому я отвечу на Ваши вопросы, чтобы удовлетворить любопытство такой уважаемой организации. Собственно, тетю я знала плохо. Мой отец приходился ей младшим братом, но наши семьи мало общались. Жили в разных концах города. Детей у Тети не было, муж рано умер. Словом, замкнуто тетя держалась. Виделись только на крупных семейных торжествах, от силы раз-два в год. Потом тетя Аня неожиданно от нас уехала сюда, продав собственный дом в Курске абсолютно чужим людям. Я же оставалась на родине, окончила медицинское училище в соседней области, работала по специальности. Когда семья моя разрушилась, решила уехать из дома — я ведь очень любила мужа, а оставаться там, где все напоминало о нашей любви, казалось тяжело, — голос Гвоздковой сделался печальным, но уж слишком подчеркнуто печальным. Видя ее испытующий взгляд, Широков счел за лучшее выказать понимание и сочувствие женщине с разбитым сердцем.

— Вот так… Начала думать, куда податься. Родственников ведь у нас за пределами Курска, оказалось, нет. А тут как раз пришло редкое письмо отцу от тети Ани. Написала она, что плохо себя чувствует, что тяжело ей одной вести дом. Я попросила папу предложить сестре принять меня на жительство хотя бы временно. Особенно не надеялась, но вскоре неожиданно получила от тети «добро». Так я оказалась здесь, устроилась работать. Жили мы вместе чуть больше двух лет. Сперва я все же думала вернуться со временем домой, но, когда тетя умерла, окончательно решила остаться. Привыкла уже. Люди тут хорошие, опять же квартиру получила, работа интересная — чего еще человеку надо? Квартира у меня хоть и однокомнатная, но вполне приличная. Живу совсем одна… — Маргарита Сергеевна вновь одарила Широкова томным взглядом.

Изобразив что-то похожее на ответное томление, Станислав с некоторым придыханием сказал:

— Представляю, какое это уютное гнездышко! Что-нибудь в старинном стиле: старая тетина мебель, мягкий свет, правильно?!

Засмеявшись, Гвоздкова махнула красивой ручкой:

— Полноте, какая старинная мебель? Что Вы! У тети была сплошная рухлядь, так что всю ее пришлось частью сдать в комиссионку, частью выбросить. То, что у меня сейчас имеется, приобретено при переезде исключительно на личные сбережения.

Расслабленно улыбаясь, Станислав лихорадочно соображал: «Спросить — не спросить?» — и все же решился:

— Маргарита Сергеевна, а что же Вы такой симпатичный комод оставили в старом доме?

В глазах женщины где-то глубоко-глубоко появился испуг, но на лице не отразилось ничего, кроме искреннего удивления.

— Какой комод? Ах! Да… Комод… Ну, неправда, он-то был вовсе старым и вряд ли кому-то мог пригодиться. Поэтому пришлось бросить его в доме. Почему Вас этот комод так интересует? Он же там, наверное, до сих пор стоит, если, конечно, дом еще не сломали или старики на дрова не унесли? — перешла в наступление собеседница.

Понимая, что остается идти ва-банк, Широков как можно спокойнее ответил:

— Конечно, стоит. Только Вы, уважаемая Маргарита Сергеевна, что-то путаете немного. Вы же специально не забрали комод, поручив стеречь его своему приятелю, который поселился в доме после Вашего отъезда?

По лицу Гвоздковой метнулась тень. Теперь страх, поднявшись из глубины глаз, готов был, казалось, выплеснуться на побледневшие щеки. Но вместе со страхом, во всем облике отразилось неподдельное недоумение. Однако борьба чувств продолжалась недолго. Женщина овладела собой и, едва улыбаясь, с растерянностью возразила:

— Нет, это Вы путаете все, Станислав Андреевич… Я не совсем, а, вернее, совсем не понимаю, о чем Вы говорите?! Комод я, действительно, не взяла, оставила за ненадобностью в доме. А что касается какого-то упомянутого Вами приятеля, то для меня самой это настоящая новость! Новость так новость!

— Вы что же, не знаете, кто бы это мог быть?

— Ну, конечно, не знаю. Сама теряюсь в догадках! Что ему нужно в доме? Скорее всего, это обычный бродяга: нашел себе жилище до лучших времен.

«Ну и нервы! — подумал Станислав. — Играет, прямо, как кинозвезда! И попыток «охмурить» меня не оставила. Вон как смотрит! Нет! Знает она что-то, несомненно, знает обо всей этой истории. И боится! Жутко боится чего-то! А вот удивление по поводу «хозяина» дома, похоже, вполне искреннее. Тайны мадридского двора, прямо-таки! Ладно, на первый раз хватит. Все равно больше, чем есть, из нее сейчас не вытянуть».

— Что ж, возможно, это был и вправду бродяга, — вслух согласился он. — В любом случае, спасибо за помощь, Маргарита Сергеевна. Очень приятно было с Вами познакомиться. Жаль, что в рамках службы.

Гвоздкова облегченно вздохнула и, кокетливо улыбаясь, заметила:

— Вы же не все время на службе, Станислав Андреевич? Так что в данном случае не все зависит, к сожалению, от меня. А и от Вас в большей степени!

— Конечно-конечно, — согласился Широков, целуя галантно даме руку. — Хочу верить, что знакомство наше на этом разговоре не оборвется!

Покачивая бедрами, Гвоздкова прошла к двери.

— Знаете, — обернулась она, — почему бы Вам не навестить меня сегодня вечером часиков в семь — полвосьмого? У меня остались тетины вещи, фотографии, письма. Раз Вас так интересует моя тетя, то надо же ознакомиться подробнее. Так я Вас жду?!

— О, конечно! Думаю, такой вариант будет очень полезен для дела!

Игриво махнув ручкой, Маргарита Сергеевна вышла, оставив Станислава в состоянии некоторой озадаченности.

22 июля. Около 17.00

К пяти часам Широков добрался до управления, испытав неприятные последствия путешествия в общественном транспорте в часы «пик»: была безвозвратно утеряна пуговица с модной синей рубашки. По дороге, прокручивая в памяти все подробности состоявшихся сегодня бесед, он принял решение все же навестить Гвоздкову дома. «Во-первых, Маргарита Сергеевна явно что-то скрывает и, вполне возможно, что-то важное. Во-вторых, не мешало бы действительно посмотреть любезно предложенные вещи и документы личной жизни Саржиной», — с этими мыслями Станислав открыл дверь своего кабинета.

Игорь сидел за его столом, зажмурив глаза и подставляя то одну, то другую щеку работающему на подоконнике вентилятору.

— Давно пришел? — поинтересовался Широков.

— Только что. Дай минуту передохнуть. Потом выскажусь.

Широков сходил в туалет умыться, а когда вернулся, застал не совсем обычную картину: Игорь, чуть высунув от старательности язык, что-то рисовал на листе бумаги, перебравшись на свое рабочее место. Хмыкнув, Станислав присел напротив.

— Так… — начал Игорь, поднимая голову и прерывая, видимо, очень увлекательное занятие. — Что касается уважаемого комода. Он, как и думали, оказался передвинут: Оладин нашел на досках несколько свежих царапин. Причем характер царапин, а они не сплошные, как при волочении, и вес комода говорят за то, что передвигали его вдвоем. Мы с Сашей проверили сие на себе. Мы обнаружили также, что плинтус под окном недавно вскрывали, а потом, похоже, постарались приколоть на место. Пришлось и нам сделать то же. Три доски под окном оказались сантиметра на три короче остальных. В образовавшееся отверстие свободно проходит кисть руки. Словом, там обнаружился тайничок в виде плоского вертикального пенала из нержавейки высотой десять сантиметров. Тайник, естественно, пуст. Мы выпилили пенал, и Оладин умудрился снять с внутренней стороны один «пальчик», который можно идентифицировать.

Широков хотел что-то уточнить, но Свешников сделал протестующий жест и продолжал:

— На ящиках комода только отпечатки пальцев Касьянова. А на углах крышки, за которую удобнее всего перетаскивать комод, отпечатки тщательно стерты. «Пальчики» с двери в кладовку к идентификации не пригодны. Правда, нам немного повезло: кто-то из этих двоих обперся о подоконник и не заметил этого. Саша нашел хорошие отпечатки указательного и среднего пальцев правой руки. Однако, по нашей картотеке ни один из экземпляров не проходит. Акты и справки из ЭКО имеются. — Игорь передвинул к Широкову тонкую стопочку бланков. — Приметы я добросовестно передал везде, где можно. Но пока никаких результатов.

— Что же судмедэксперт?

— Они, как всегда, не успели оформить официальный акт, — Свешников в сердцах хлопнул ладошкой по столу. — Заверили, что сами переправят в понедельник в прокуратуру. Тем не менее, результат мне сказали: смерть наступила между 22.00 и 23.00 часами 20-го июля вследствие удара, нанесенного тяжелым тупым предметом в затылочную область черепа, по причине чего наступило то-то, то-то и то-то… Ну, я дословно не помню — там целая куча терминов. И еще, эксперт сказал, что покойник болел сахарным диабетом.

— Увы, последнее нам мало что дает, к сожалению, — вздохнул Широков.

Затем он поведал другу о своих встречах и выводах. Вместе обсудили добытые факты и набросали на бумаге перечень последующих неотложных дел, намереваясь представить его Ерофееву.

— Таким образом, вырисовывается следующая картина, — подытожил свой короткий доклад у начальника Широков. — Жительница города Курска Саржина Анна Николаевна в возрасте шестидесяти лет неожиданно бросает город, где родилась и прожила всю свою сознательную жизнь, и переезжает сюда на постоянное место жительства, приобретя дом номер восемь по улице Гоголя. Ведет замкнутый образ жизни, ни с кем не общаясь, не принимая гостей. В марте 1985 года, так же неожиданно, по мотивам «разбитой любви» к ней приезжает и прописывается племянница Гвоздкова. В мае 1987 года Саржина умирает по причине сердечной недостаточности, как зафиксировали врачи.

Гвоздкова получает дом в наследство, живет одна. В первых числах июня сего года она уезжает на новую квартиру на улице Свердлова. 15 июня начинаются работы по сносу домов. 16 июня появляется самозванный хозяин дома номер восемь, подкупает бригадира, ставя очевидную цель: уберечь дом от сноса и сохранить на месте комод. На последнее указывает тот факт, что для решения только первой части задачи не было смысла запирать дом. 15 июня «хозяин» узнает о невозможности дальнейшего сбережения дома и необходимости решать свои проблемы до 20-го числа. Якобы, вечером 20-го июля он собирается увезти комод, для чего остается в доме после ухода бригадира. Но, как оказалось, комод и ныне там, а поздно вечером в тот день в доме происходят известные нам события.

Сделав паузу, Станислав окинул взглядом присутствующих в кабинете начальника. Наташа внимательно слушала, а Петр Сергеевич что-то сосредоточенно разглядывал в настольном перекидном календаре.

— Теперь я хочу высказать версию, что же произошло на Гоголевской. С уверенностью можно сказать: «толстого» и «спортсмена» интересовал тайник. Поскольку комод передвигали двое и уже после того, как «толстый» лежал убитым в сарае, справедливо считать «высокого» и «спортсмена» одной заинтересованной стороной. Можно, правда, предложить и другой вариант: «спортсмен» являлся сообщником «толстого», после стычки с «высоким», вынужденным ретироваться, они залезли в тайник. Потом повздорили, «спортсмен» прикончил «толстого». Но это, мне кажется, менее вероятно. Скорее — из области фантастики.

— К тому же «пальчики» в тайнике и на подоконнике принадлежат двум разным людям, но не покойному, — поддержал друга Свешников.

Замечание Игоря оказалось новостью и для Станислава. Он бросил на Игоря многообещающий взгляд, от которого Свешников виновато потупился.

— Оладин мне сказал об этом перед самым твоим приходом, а я забыл передать, — попытался оправдаться он.

— Значит, будем считать рабочей версию Широкова, — прервал перерекания Ерофеев, — и, если я правильно понял мысль, события развивались примерно так: вечером двадцатого была назначена встреча между «толстым» и «высоким». Последний либо предполагал сразу убрать «толстого», либо просто опасался неожиданностей с его стороны. Для этого подготовил кладовку и усадил в нее «спортсмена». Встреча произошла приблизительно в 22.30. Окончилось ссорой, «толстый» ударил «высокого», и тот упал. В это же время «спортсмен» нападает на свидетеля Касьянова и, увидев происходящее у сарая, спешит на выручку приятеля. Сам или с помощью пришедшего в себя «высокого» убивает «толстого». Затем прячут тело, вскрывают тайник, изымают содержимое и смываются, так?

— Так, — согласился Широков.

— Тогда объясните, почему тело «толстого» они спрятали, а Касьянова оставили лежать в доме? В чем смысл? — вмешалась в обсуждение Наташа.

— Касьянов — случайный человек. А вот если бы мы установили личность «толстого», это пролило бы свет на смысл происшедшего и, возможно, на содержание тайника. Тем самым, дало бы мотив преступления и четкое направление для поиска. Я считаю, преступники думали примерно так, — рассудил Широков.

Свешников снова поддержал друга.

— Вообще, преступники, скорее всего, очень спешили — даже комод на место не поставили. И ботинок, слетевший с ноги, не заметили. Возможно, тело Касьянова они бы тоже спрятали, если бы располагали большим временем. А «толстый» кстати, был не местным — даю голову на отсечение.

— Если ты опираешься только на железнодорожный билет и на отсутствие заявок о пропаже людей в городе, то аргументы слишком слабенькие, — возразил Петр Сергеевич. — Например, человек приехал из отпуска раньше, не предупредив родню. Вот его и не хватились до сих пор. Впрочем, гадать бессмысленно. Надо думать, думать и еще раз думать, опираясь на факты. Фантазии оставим писателям. Меня сейчас беспокоит отсутствие результатов по бывшим соседям Саржиной. Информации крупицы и вся примерно схожа с показаниями домоуправши. И, конечно, «хозяин» дома. Чьим он был сообщником?

Червоненко усмехнулась, посмотрев на Станислава, который ранее слишком скупо, без лирических подробностей осветил это место своих дневных дел.

— Сие пока что неясно, — витиевато заявил Свешников, — но, думаю, сегодняшний вечерний визит к мадам что-то прояснит.

Игорь тоже хитро взглянул на Широкова. Станислав окончательно смутился и в душе покрыл друга нехорошими словами.

— Идти надо, — задумчиво сказал Ерофеев, — другой ниточки нет. Но только будь осторожен, а то дров наломаем. Понял, Станислав?

Широков кивнул и переменил тему:

— Интересно, что же было в тайнике? Настолько ценное, что из-за него пытались убить двух человек. Для крупной суммы денег тайник маловат. И почему до вечера 20-го июля тайник усиленно оберегался по крайней мере одной стороной, когда, на первый взгляд, легче было его вскрыть?

— Как ни странно, в этом наши интересы совпадают, — невесело пошутил подполковник и, посмотрев на часы, добавил: — Давай, езжай к своей мадам. Уже половина восьмого.

Широков отметил, что с легкой руки Свешникова к Маргарите Сергеевне пристало сразу же прозвище, как нельзя лучше характеризующее эту женщину. Напоследок еще и Наташа подколола:

— Ждать мы Вас, Станислав Андреевич, конечно, не будем. Но Вы не очень задерживайтесь, завтра все-таки рабочий день у нас всех!

Широков собрался ответить чем-нибудь достойным, но на ум, как назло, ничего не пришло, и он только махнул рукой: чего, мол, прицепились…

Улица Свердлова находилась в том же районе, что и горбольница номер два. Поэтому в дверь седьмой квартиры Широков позвонил, когда стрелки наручных часов показывали без пяти восемь. В квартире послышались легкие шаги, щелкнул замок, и дверь распахнулась. По всей видимости, Маргарита Сергеевна решила окончательно сразить Станислава: на ней был туго перехваченный в талии широким красным поясом легкий белый блузон, похожий на мужскую рубашку. С боков имелись такие глубокие вырезы, что стройные ноги, обутые в изящные красивые босоножки, были видны почти полностью. Кроме того, сразу бросалось в глаза отсутствие бюстгалтера. Широков даже не попытался скрыть некоторую растерянность, чему довольная произведенным эффектом Маргарита Сергеевна явно обрадовалась. Воркующим голосом она пригласила гостя войти.

При этом развернулась боком в дверном проеме и прислонилась к косяку, не собираясь посторониться. Пришлось Станиславу также протискиваться в коридор, поневоле коснувшись женщины и надышавшись ароматом умопомрачительных духов, исходившим от распущенных светлых волос. Краем глаза он заметил, как приоткрылась дверь слева с медной цифрой «пять». Несколько раздосадованный нелепостью происходящего и ощутив возникающее раздражение, гость расположился в предложенном хозяйкой мягком кресле и, пока она, извинившись, скрылась на кухне, осмотрелся. Обстановка комнаты свидетельствовала о вкусе и скромности владелицы, что никак не вязалось с внешним поведением Гвоздковой. Кресло, в которое его усадили, стояло возле окна. Рядом, слева, расположилась софа с красивым ночником в изголовье. Над софой пестрел относительно мягкими красками большой ковер. Вдоль глухой правой стены, вслед за цветным телевизором на тумбочке, вытянулась мебельная стенка местного производства. В левом углу стоял двустворчатый шифоньер с антресолью. Все это тонуло в спокойном рассеянном свете низковисящей люстры причудливой формы. Наблюдения Станислава прервало появление самой хозяйки, толкающей перед собой десертный столик-тележку на колесиках, на котором стояли две чашки кофе, бутылка дорогого армянского коньяка и блюдечко с тонко нарезанным лимоном.

Видя, что Широков готов запротестовать, она умоляюще защебетала:

— Ну, Станислав Андреевич, миленький… У меня редко бывают гости, тем более — привлекательные мужчины! Не лишайте бедную женщину маленькой радости!

Решив пойти на компромисс, Станислав голосом, не терпящим возражений, заявил:

— Хорошо. Кофе с лимоном выпью. Но без коньяка, — и, для убедительности, хлопнул себя ладонью по колену.

— Что ж, вынуждена подчиниться, — огорчилась Маргарита Сергеевна.

Подкатив столик к ногам Широкова, она собственноручно бросила в одну из чашек ломтик лимона и придвинула ее гостю. Производя эти манипуляции, женщина склонилась над столиком так, что блузон на груди распахнулся, и Широкову пришлось целомудренно отводить взгляд. Гвоздкова же ничуть не смутилась, неуловимым взмахом руки запахнула ворот и одарила Станислава очередной улыбкой.

Пригубив кофе и похвалив мастерство хозяйки вполне заслуженно, Широков спросил:

— Скажите, Маргарита Сергеевна, Вашу тетю навещали родственники, брат, например?

— Насколько я знаю, до приезда моего сюда — нет. А вот при мне отец мой приезжал. — Гвоздкова уже уютно устроилась на софе, поджав под себя ноги.

— Когда это было?

— Дайте-ка вспомнить точнее… Да, правильно, весной 1986 года. Если не ошибаюсь — в марте. Как раз год тогда прошел, как я переехала. Отец хотел меня увидеть, но, к обоюдному огорчению, встреча наша не состоялась. Я находилась в срочной командировке по работе: учиться послали, квалификацию повышать. В вашей системе тоже так бывает?

— Бывает. Что вообще рассказывала за время совместной жизни Саржина о себе, о своей судьбе? Неужели же ничего?

— Хотите — верьте, хотите — нет, но, ровным счетом, ничего. Только говорила как-то о работе то ли в банке, то ли в сберкассе там, в Курске, до пенсии. Детей, как я Вам днем говорила, у нее, по-моему, не было.

Широков посчитал возможным обострить разговор.

— Ваша тетя интересует нас в связи с одним уголовным делом. — Заметив, как лицо хозяйки дома чуть напряглось, Станислав продолжал: — В сарае Вашего бывшего дома вчера обнаружен труп мужчины. Вот фотография, посмотрите, пожалуйста, внимательно.

Когда Маргарита Сергеевна брала фотографию, пальцы на руке у нее чуть заметно дрожали. Взглянув на снимок, она неожиданно выронила его, как некое опасное насекомое. Лицо побледнело, губы сжались. Станислав наклонился к полу, чтобы поднять фотокарточку. Теперь он мог поклясться, что «толстого» Гвоздкова знает или хотя бы уже видела. Распрямившись, он обнаружил, что Маргарита Сергеевна уже пришла в себя и губы ее кривятся в подобии улыбки. В который раз предоставилась возможность убедиться в самообладании этой женщины.

— Вы извините, Станислав Андреевич, я хоть и медик, но все-таки — женщина, и мне стало не по себе от того, что пришлось увидеть. Но все уже прошло. Нет, этого мужчину я не знаю и никогда не видела раньше.

— Жаль, очень жаль. Да, Вы же обещали показать фотографии и письма тетки, — напомнил Станислав.

— Ах, конечно! Они у меня на кухне. Сейчас принесу!

«Надо намекнуть ей про Касьянова, — подумал Станислав, — интересно, как отреагирует она на это. Можно немного пустить пыль в глаза: мол, вот-вот ждем сведений из Курска о Саржиной. Если Гвоздкова что-то скрывает в жизни своей тетки, то, узнав такую новость, вынуждена будет крутить, что-то придумывать».

Через пару минут голос из кухни позвал: «Товарищ Широков!» Станислав поднялся с кресла, удивившись официальности обращения. В тот же момент на кухне щелкнул выключатель и хозяйка появилась в комнате. Широков потрясенно застыл на месте: волосы женщины были растрепаны, лицо мокрое, глаза «потекли». В следующее мгновение Гвоздкова с треском разорвала на себе блузон, пуговицы посыпались, звонко цокая по паркету. Затем Маргарита Сергеевна обхватила Широкова за шею и рухнула на софу, увлекая гостя за собой. Оторопевший Станислав, потеряв равновесие, упал сверху, а женщина, воспользовавшись этим, сразу ухватила его руками и ногами, не давая подняться, и принялась звать на помощь, правда, не слишком громко. Инстинктивно Широков рванулся, какая-то смутная, но неприятная догадка резанула мозг. В это время скрипнула входная дверь, кто-то вбежал в комнату, ярко блеснул мертвенный свет фотовспышки. Почувствовав, что Гвоздкова его отпустила, Станислав попытался подняться с тахты и рассмотреть фотографа. Но тут же получил крепкий удар по голове.

Сидя на лавочке возле первого подъезда дома № 25 по улице Свердлова, Свешников то и дело посматривал на часы. Стрелки уверенно ползли к 20.30, а Широков все не появлялся. Вдруг где-то в подъезде раздался шум и вроде бы кто-то крикнул. Потом опять стало тихо. На всякий случай Игорь решил проверить обстановку. Поднявшись на пару ступенек, он прислушался. Но ничего подозрительного не услышал. Постояв так несколько минут, собрался вернуться на исходную позицию. Но тут на втором этаже глухо хлопнула дверь. Какая-то женщина в темном платье стремительно сбежала по лестнице и выскочила на улицу. Свешников успел заметить развевающиеся светлые волосы и полиэтиленовый пакет в руке. Еще через минуту с улицы донесся шум мотора отъехавшей машины. «Жигуленок», — машинально отметил Игорь. — А все-таки что-то мне здесь не нравится». Он поднялся по лестнице и тихо подошел к двери с номером «семь». После некоторых колебаний нажал кнопку звонка, рассчитывая на экспромт. В квартире послышались крадущиеся шаги. Неведомый человек, видимо, тоже присушивался, стоя по ту сторону двери. Заволновавшись всерьез, Свешников снова нажал на кнопку и громко потребовал:

— Откройте, милиция!

Вместо звука открываемого замка раздался щелчок стопора замкового механизма, и кто-то тихо выругался.

— Станислав, ты там?! — крикнул Игорь.

В ответ в глубине квартиры что-то стукнуло, послышался звон разбитого стекла. «Окно!» — пронеслось в голове, а ноги уже несли Игоря вниз. Выскочив из подъезда, он бросился за угол, к обратной стороне дома, куда выходили окна квартиры Гвоздковой. Метрах в пятидесяти впереди через проезжую часть улицы метнулась фигура мужчины в направлении «аула». Так называли в городе этот большой массив частных домов с садами и огородами, окруженный со всей сторон наступающими многоэтажками новостроек.

«Если добежит до «аула» — кранты! Там его уже не найдешь…» — сообразил Игорь и помчался вдогонку изо всех сил. Тем не менее, вряд ли бы он достал незнакомца, если бы тот внезапно не захромал и не сбавил темп. Последнее обстоятельство сыграло решающую роль. Видя, что уйти не удастся, преследуемый развернулся и пошел навстречу Свешникову.

Правая рука его вытянулась вперед и чуть в сторону. Остановившись, Игорь увидел блеснувшую сталь ножа. Когда незнакомец приблизился на расстояние двух метров, Свешников резко качнулся корпусом влево. Рука с ножом синхронно пошла в ту же сторону. Продолжая начатое движение корпуса, Игорь правой ногой нанес сильный удар по кисти, сжимавшей нож. Противник вскрикнул, а нож, описав крутую дугу, звякнул метрах в шести от них. Не давая врагу опомниться, Игорь рванулся вперед, левой рукой «врезал» незнакомцу по корпусу и тут же правой, что есть силы — в подбородок. Лязгнув зубами, мужчина молча упал навзничь и затих. Теперь можно было перевести дыхание и отереть пот со лба. Скрутив поверженному сопернику руки за спиной поясным ремнем, Свешников собрался оттащить того к дому, когда увидел несущуюся по улице со стороны западного микрорайона патрульную машину с крутящимся маячком. Из резко тормознувшего «уазика» выскочили двое сержантов. Подойдя, узнали коллегу и поинтересовались, не нужна ли помощь. Обыскав задержанного, Игорь сунул нож в карман. Потом все еще находящегося без сознания мужчину заперли в задний отсек машины.

— Надо, ребята, подъехать к первому подъезду двадцать пятого дома и глянуть в квартиру номер семь, — попросил Игорь.

Подле скамейки, где недавно сидел Свешников, уже собралось несколько жильцов, оживленно обсуждая случившееся. При виде вышедших из машины сотрудников милиции они затихли. Игорь с сержантом поднялся на второй этаж, прихватив парочку наиболее энергичных старушек. Дверь в седьмую квартиру была, по-прежнему, закрыта. На всякий случай еще раз позвонили. Из квартиры раздался стон. Переглянувшись с товарищами, Свешников молча кивнул, отступая в сторону. Те отошли в противоположный конец площадки, сняли фуражки и разом бросились вперед. С треском дверь вылетела, а милиционеры проскочили в коридор, едва удержавшись на ногах.

— Ничего не трогать! — распорядился Игорь и первым вошел в комнату. Справа на софе сидела старуха с вытаращенными глазами и отвалившейся челюстью. Она издавала еле слышный утробный вой. У ног ее, рядом с поваленным сервировочным столиком, держась за голову и покачиваясь из стороны в сторону, скорчился Широков. Стекло в средней секции окна было выбито.

— Вызовите группу с экспертом. И пусть сообщат Ерофееву, — хмуро распорядился Свешников. Не обращая внимания на начавшую икать от страха женщину, он склонился над другом.

23 июля. Суббота. 7.00

Открыв глаза, Станислав сразу ощутил боль в голове. Некоторое время он бессмысленно смотрел в потолок, пытаясь сообразить, где находится и что с ним. Белая шероховатая поверхность потолка казалась удивительно знакомой. «Ну да… Вон щербина в шве между плитами, вон — темное пятнышко в виде неправильной звездочки на месте отвалившейся штукатурки… Так я же дома! — удивился Широков. Это открытие словно разрушило некую преграду, сдерживавшую реку памяти. Как быстроменяющиеся кадры кинопленки, замелькали в мозгу картинки последних впечатлений и событий. — Уютная комната, кофе, шальные женские глаза, потом — сама женщина с белокурыми волосами, почему-то бросается на шею ему, капитану милиции, валит на тахту. Он пытается встать… Вспышка! Боль в голове… И мрак… Откуда-то выплывает лицо другой женщины. Рядом — тревожные глаза Игоря. Потом помогают встать, куда-то ведут… Ерофеев что-то спрашивает. Только не понятно, что… «Скорая помощь»… резкий запах нашатыря… Укол…» Все картинки перемешались, изображение расплылось, очищая белое полотно потолка-экрана.

Станислав поочередно пошевелил конечностями. Они слушались хозяина вполне удовлетворительно. Но, когда поднимал голову, возникала тупая боль.

Собравшись с духом, Широков встал с кровати и, еще не совсем доверяя своему телу, неуверенно прошагал в ванную комнату. С трудом размотав стягивающие голову бинты, кряхтя, влез под душ. Хлесткие струи холодной воды принесли желанное облегчение: боль в голове стала ослабевать, а мышцы — наливаться привычной силой. Простояв так минут десять, Станислав растерся жестким вафельным полотенцем и несколько воспрянул духом. Правда, порез в верхней части лба болел, но волосы почти скрывали его, а две припухшие царапины на щеке от ногтей Гвоздковой, по логике вещей, должны были быстро притухнуть.

«Если, конечно, ногти не ядовитые, — невесело усмехнулся Широков и подбодрил сам себя. — Ничего, Станислав Андреевич, шрамы украшают мужчину!»

Покончив с бритьем, он отправился на кухню, намереваясь что-нибудь перекусить. Есть не очень хотелось, поэтому завтрак ограничился бутербродом с колбасой и чашкой крепкого кофе. Ополаскивая чашку, Станислав вздрогнул от истошного верещания будильника в комнате. Чертыхнувшись, он бросился к нарушителю спокойствия и в сердцах треснул по кнопке. Машинально взглянув на стрелки, удивился, что времени всего-то половина восьмого. Затем удобно устроившись в уголке софы, взял со столика последний номер «Огонька» и принялся за чтение. И тут он подумал о Наташе.

«Что я, в сущности, знаю о ней? — думал Широков. — Что она за человек? Конечно, она красивая, с ней приятно общаться, неглупая, за словом в карман не полезет. Пожалуй, добрая… Что еще? Да, в принципе, ничего…»

Лирические мысли были прерваны самым прозаическим образом: нахально заявил о своем присутствии телефон. Широков поморщился и, пройдя в коридор, недовольным голосом сообщил в трубку:

— Слушаю…

— Разбудил, голубь сизокрылый? — осведомилась трубка чуть сиплым голосом Ерофеева.

— Нет, я уже встал… Доброе утро, Петр Сергеевич! — Станислав старался настроить себя на деловой лад.

— Тогда хорошо. Голова не болит? Работать в состоянии?

— Болит чуток, но работать могу.

— Очень рад. Одевайся, через десять минут я за тобой заеду.

— Что-нибудь еще случилось? — встревожился Широков.

— Случилось… В больнице сегодня ночью скоропостижно скончался Касьянов. — Ерофеев помедлил, сопя в трубку, и добавил: — У врачей есть предположение, что старику помогли. Вот так! Жди…

Одеваясь, Широков с сожалением и тревогой констатировал факт, что единственного свидетеля, знавшего преступников в лицо, больше нет.

Ожидая начальника на углу своего дома и настороженно поглядывая на небо, Станислав ругнул себя, что не посмотрел в окно. Стоявшая две недели жара стала привычной, и даже мысли о возможности иного состояния климата не возникало. Сегодня же знакомого раскаленного «глаза» вверху не было. Над головой сплошной пеленой медленно ползли тягучие свинцовые тучи, предвещавшие, как минимум, дождь. Летние краски сразу как-то поблекли, а город стал похож на большую пепельницу, посеревшую от частого пользования.

«Пиджачок бы набросить не мешало», — подумал Широков, зябко поеживаясь под очередным порывом не сильного, но колкого северо-западного ветерка. К счастью, скрипнув тормозами, ерофеевская «Волга» остановилась в метре от Станислава, предлагая хотя бы временное убежище. Ерофеев был в машине один.

— Видок у тебя не самый боевой, — посочувствовал он, искоса глянув на устроившегося рядом подчиненного, — особливо вон те следы коготков возле уха… Как с подругой-то будешь объясняться?

— У меня подруги нет, Вы же знаете, — равнодушно заметил Широков.

— А-а-а… Ну-ну, я ведь забыл, что ты у нас стойкий «искровец», — поддел подполковник.

Решив сменить скользкую тему, Станислав спросил:

— Петр Сергеевич, что Вы думаете о вчерашней истории?

— Тут и гадать нечего… Хотели тебя скомпрометировать, как минимум, а еще лучше — заставить работать на себя!

— Но какой смысл? Я понимаю, если б дело было в завершающей стадии и мы бы «висели» на плечах у преступников… А тут как раз противоположное: тыркаемся в потемках и ничем конкретным для разгадки этого проклятого дела не обладаем. Как в том знаменитом афоризме про черную кошку в темной комнате…

— Но ведь и в потемках случайно можно выключатель найти, — возразил Ерофеев. — А еще вероятнее, уронить пару стульев, наделать шуму, пробираясь к тому выключателю на ощупь. Что же касается кошки, то звери, как известно, не любят шума, хотя бы и от безобидных падающих стульев… Вот и у тебя так получилось: сам того не ведая, видно, здорово нашумел, а «они» с перепугу решили, что твоя рука уже на выключателе!

— Значит, Маргарита Сергеевна Гвоздкова имеет самое прямое отношение к убийству, тайнику и всем прочим вещам… Интересно будет с ней снова встретиться.

— Думаю, такая возможность тебе предоставится не скоро, хотя город мы и перекрыли…

— Не понял… — удивился Широков. — А разве вчера ее в квартире не задержали?

— Увы… Такой радости она нам доставлять не захотела. Впрочем, на эту тему мы еще побеседуем, — заключил Ерофеев, останавливая машину у крыльца горбольницы рядом с «уазиком» дежурной части. — Ты что, действительно ничего не помнишь из событий, случившихся после твоего нокаута?

Станислав только пожал плечами.

23 июня. Суббота. Около 8.30

Окно в коридоре возле палаты № 306 было открыто. Эксперт уже «потрудился» над ним, о чем свидетельствовали бурые разводы порошка на стекле и раме. Из-за двери палаты слышались громкие голоса, сразу притихшие при появлении Ерофеева с Широковым. По возбужденному лицу следователя Яшина нетрудно было догадаться о происходившем здесь только что жарком споре между ним и экспертом Варухиным. Тем более, кроме них в палате никого не было. Все три стоявшие спинками к правой стене кровати были пусты.

— О чем спорим, голуби? — поздоровавшись, поинтересовался подполковник.

— Да вот, Петр Сергеевич, Варухин убеждает меня, что убийство совершил переодетый в женщину мужчина! — Гоша Яшин раздраженно кивнул в сторону эксперта, который невозмутимо «мазал» тумбочку у ближней к окну кровати, надеясь отыскать какие-то следы.

— Прямо чушь собачья! — не унимался Гоша. — Насмотрятся американских боевиков, а потом несут околесицу!

Широков еле сдерживал себя, чтобы не рассмеяться: Варухин был непревзойденным мастером розыгрышей. Причем, делал это артистически, доводя жертву, лишенную, как правило, чувства юмора, до белого каления своей невозмутимой уверенностью, с которой доказывал в споре совершенно дикую точку зрения. В этом смысле Яшин являл собой благодатного противника, ибо по натуре отличался крайней серьезностью абсолютно во всем.

Ерофеев, в свою очередь, подозрительно посмотрел на Варухина, потом — на Широкова, безуспешно пытавшегося сохранить серьезный вид, и, раскусив ситуацию, усмехнулся:

— Эх, Варухин! Твое счастье, что дуэли отменены, а то не дожил бы ты до капитанского чина. Еще в лейтенантах схоронили б!

— Да что Вы, товарищ подполковник, я же очень спокойный и покладистый по натуре, — невинно отозвался Варухин.

— Ладно… Шутки в сторону. Значит, все-таки, убийство? — обратился шеф к Яшину.

— Похоже — убийство, Петр Сергеевич. Судите сами. Вчера вечером около двадцати одного часа в палату № 306 вошла медсестра в белом халате, шапочке — все, как положено. Только лицо до самых глаз закрывал марлевый респиратор. В палате в этот момент находился спавший Касьянов и больной Тарасов, чья кровать ближняя к двери. Медсестра прошла к окну, разбудила старика и сообщила, что доктор велел сделать на ночь укол. Быстро произведя инъекцию в руку, сестра пожелала спокойной ночи и ушла, а Касьянов тут же вновь уснул. Все это рассказал Тарасов. Увлеченный чтением интересной книги, он не особенно вникал в происходящее, поэтому ничего более определенного не заметил и не слышал.

— Шприц был одноразовый? — быстро спросил Широков.

Гоша пожал плечами:

— Этого Тарасов не помнит. Во всяком случае, он не заметил, чтобы у медсестры в руках что-либо было. Стерилизатор, например. Шприц, естественно, сестра унесла с собой. Далее… Примерно через час в палату вернулся больной Кулик. Он с 20.00 смотрел телевизор в холле до окончания программы «Время». Потом зашел в туалет, покурил и вернулся в палату. По его словам, Касьянов и Тарасов уже спали. Он последовал их примеру. Утром, в семь часов, дежурная медсестра зашла в палату, чтобы разбудить больных и выдать им лекарства для приема перед завтраком. Она и обнаружила, что Касьянов мертв. Подняла шум, дежурный врач констатировал смерть, но диагноз поставить затруднился. При осмотре тела они с сестрой сняли со старика пижамную куртку и случайно заметили след от укола на правом предплечье. Сестра удивилась, так как Касьянову уколы в это место не делали, а ранка была совсем свежей. Наблюдавший со стороны Тарасов возразил сестре, что, мол, она сама вчера вечером делала ему укол. Сестра удивилась, заявила, что никаких уколов Касьянову не делала, а потом, вдруг, побледнела, рухнула на стул и заплакала, приговаривая: «Не может быть… Не может быть…» Врач вызвал милицию. Вот и все.

— Почему Тарасов решил, что укол делала именно дежурная медсестра? Кстати, как ее фамилия? — спросил Ерофеев.

— Ее фамилия Котина. А Тарасов так решил потому, что у женщины, делавшей укол, были, как и у Котиной, светлые волосы, забранные под шапочку. Ростом и сложением они также похожи. Когда я с Котиной начал разговаривать и сказал об этом, она разрыдалась до истерики. Сейчас ей дали успокоительное, и она находится в кабинете зав. отделением вместе с вашим Белозеровым.

Когда Широков услышал про медсестру-блондинку, сердце аж «екнуло». Пораженный догадкой, он посмотрел на Ерофеева. Тот прикрыл глаза, давая понять, что ему на ум пришла та же мысль. Вслух же он поинтересовался у Яшина:

— Возможность проникновения посторонних в больницу отработали?

— Нет, еще не успели, — развел руками следователь, — вот только перед вашим приходом передали список работников, которые оставались в больнице на ночь после двадцати часов. Все они на месте — я распорядился, чтобы домой их пока не отпускали.

— Хорошо, — одобрительно кивнул подполковник, пробегая написанный от руки список, где кроме фамилий были указаны должности и непосредственные рабочие места каждого. — Ну, вы тут занимайтесь осмотром, а мы с людьми побеседуем. И вообще…

Петр Сергеевич сделал какой-то неопределенный жест рукой и, подхватив Широкова под локоть, вышел с ним в коридор.

— Вот что, Стас, — вполголоса произнес Ерофеев, — давай-ка восстановим последовательность событий с учетом вчерашнего вечера у Гвоздковой. Как раз и ты узнаешь, что там произошло после потери тобой сознания. Итак, к Гвоздковой ты пришел около восьми, так?

— Так. Ровно в 19.55 — я еще посмотрел на часы.

— Ага. Как сообщила соседка из пятой квартиры Седова, примерно в половине седьмого к ней зашла Гвоздкова с мужчиной, которого представила своим братом. Точнее — двоюродным братом. Гвоздкова сказала Седовой, что ее последнее время преследует один мужчина, занимающий видное положение, с целью заставить вступить в интимные отношения. Сегодня, якобы, этот мужчина придет к Гвоздковой после семи часов, чтобы в очередной раз домогаться своего. Маргарита Сергеевна хочет ухажера проучить и позвала на помощь брата, которого и просит на время приютить. Когда надо будет, Гвоздкова «брата» позовет на помощь, да и Седова будет также свидетельницей «гнусных посягательств нахала».

Ерофеев достал сигарету и, воровато оглядевшись, прикурил.

— Причем заметь ход был рассчитан предельно точно: бабка из породы сплетниц и домовых шпионов, обожает разные грязные истории. Естественно, она с готовностью согласилась. Так вот… В 19.55 ты вошел в квартиру. В 20.30 Свешников, сидя у подъезда, услышал шум и крик: в это время «брат» и Седова вбежали в квартиру Гвоздковой. Здесь они, как и задумывалось, увидели «ужасное насилие над женщиной». Последняя, защищаясь, нанесла обидчику удар бутылкой по голове. Приведя себя в порядок, Маргарита Сергеевна заявила «брату» и бабке, чтобы те покараулили злоумышленника, пока она сходит за милицией. В 20.30 Гвоздкова пробегает мимо Игоря, стоявшего в подъезде. Игорь слышал шум отъехавшего «Жигуленка» — скорее всего, нашу красавицу ждал второй сообщник. От дома до больницы пять минут на машине. Еще пять минут — надеть халат, шапочку и подняться в палату номер 306. Заметь, работая в больнице, Гвоздкова прекрасно знает расположение помещений. Три минуты сделать укол. Спуститься к машине и вернуться обратно — еще десять минут. Итого, на всю операцию — 20–25 минут! Максимум — полчаса. По дороге обратно — звонок в милицию о попытке изнасилования. К приезду опергруппы Гвоздкова уже дома, с ней — двое свидетелей и фотография. Какой удар по милиции: ее сотрудник — насильник. И алиби превосходное. В больнице в момент убийства Касьянова она быть не могла, так как отбивалась в это время от насильника и бегала за милицией! Блестяще!!! — восхитился Ерофеев.

— Подождите, Петр Сергеевич, — поморщился Широков. — Но ведь, случись все так, как задумала по Вашим словам Гвоздкова, в ходе расследования обратили бы внимание на получасовые хождения Гвоздковой за милицией — это раз! Да и, учитывая связь с событиями на Гоголевской, на нее сразу бы пало подозрение, по крайней мере, в содействии устранению Касьянова.

— Е-рун-да! — четко выговаривая каждый слог, возбужденно возразил Ерофеев. — Ты только представь, какая бы каша заварилась вокруг тебя и всех нас! Где факты заинтересованности Гвоздковой в смерти Касьянова? Где факты вообще ее участия во всей истории?! Где?!

Видя, что Широкову возразить нечего, подполковник продолжил:

— Таких фактов у нас нет. Есть только предположения, основанные на интуиции, а их, как известно, к делу не пришьешь. А у Гвоздковой — факт посягательства на ее честь, И потом, полчаса — чушь! Она бы заявила на следствии, что выходила на десять-пятнадцать минут, что ближний телефон автомат не работал, пришлось искать другой. Словом, что-то в этом роде. «Братик» бы все подтвердил, а старуха, услышав их слаженный дуэт, запела бы в полный унисон. При этом, возбужденная и напуганная всем увиденным, искренне считала бы, что так и есть, как говорит «несчастная» женщина. И поди тогда докажи, что ты — не верблюд. Страшно представить, что бы получилось! — он нервно затянулся дымом и, поперхнувшись, зашелся в отчаянном кашле. Когда приступ прошел, а злополучный окурок полетел в открытое окно, Ерофеев, придя в себя, хлопнул Станислава по плечу:

— Эта белокурая бестия не учла только, что у нас может возникнуть мысль подстраховать тебя, учитывая ее слишком назойливое желание затащить капитана Широкова в постель.

Станислав оценил скромность шефа относительно «нас», хотя прекрасно понимал, что идея «подстраховать» принадлежала, конечно, самому подполковнику. Еще Широков вдруг ощутил страшную слабость в конечностях и испарину на лбу, слушая начальника и явственно представляя предсказанный тем вариант развития событий, что называется, в лицах.

— Что же было дальше на самом деле? — едва выдавил он.

Ерофеев коротко описал задержание «брата», обнаружение в комнате бездыханного капитана и очумевшей Седовой. Придя в себя, Станислав констатировал с некоторым удовлетворением:

— Выходит, Маргарита Сергеевна допустила-таки промах. А финал эпизода не трудно представить: вернувшись на машине сообщника из больницы к дому, они увидели у подъезда милицию, все поняли и смотались в неизвестном направлении. Кстати, Гвоздкова действительно звонила по «02»?

— Звонила… А то как же там оказался автопатруль, пришедший на помощь Свешникову.

— А «брат», кто он?

— Вот это пока неизвестно. Свешников пытался «колоть» его до середины ночи, но безуспешно. Даже имени не говорит, гад.

— Что дал обыск у Гвоздковой?

— Ничего хорошего. Никаких писем, записных книжек, фотографий — ничего!

— Не понял! Она же хотела мне показать альбомы семейные! — удивился Широков.

— Не знаю, что она хотела тебе показать, только никаких альбомов нет, — проворчал Ерофеев. — Ладно. Заболтались мы тут. Дело надо делать. И делать со всей тщательностью, чтобы при следующей встрече с Маргаритой Сергеевной козыри были у нас в руках, а не наоборот.

Вместе они направились в кабинет, где, как сказал Яшин, пребывали Белозеров с Котиной.

В просторном и светлом кабинете зав. отделением находились хозяин — высокий светловолосый мужчина лет сорока, молодая блондинка с заплаканным опухшим лицом и Слава Белозеров. Ерофеев и Широков представились мужчине и женщине, после чего подполковник попросил заведующего выяснить, пришел ли главврач, с которым необходимо было переговорить, а также найти пару кабинетов, где сотрудники милиции могли бы побеседовать с персоналом, работавшим в ночь. В это время Широков исподволь разглядывал медсестру и пришел к выводу, что внешне она действительно напоминает Гвоздкову.

— Как Вас зовут? — мягко спросил он, решив взять инициативу разговора на себя.

Женщина подняла наполненные тоской глаза и чуть слышно выговорила:

— Катя…

— Катюша, мы понимаем Ваше состояние сейчас, но мы Вас ни в чем не обвиняем и не подозреваем, поверьте, — и заметив, как женщина вздрогнула и подалась вперед, добавил: — Соберитесь с силами и постарайтесь по минутам вспомнить весь вчерашний вечер: что Вы делали, где были, кого видели?

Подавив рвущийся из груди вздох, Котина проговорила:

— Дежурство у меня начиналось в восемь вечера. Я, как обычно, пришла минут на пятнадцать-двадцать раньше, чтобы переодеться и принять смену. Сдававшая дежурство Серегина Тамара уже подготовила лекарства для выдачи больным перед сном. В начале девятого она ушла, а я пошла по палатам с лекарствами и одновременно проверить самочувствие больных. Потом вернулась к себе за столик…

— Уточните время, пожалуйста.

Чуть помедлив, Котина ответила, нервно теребя полу расстегнутого халата:

— К столу я вернулась в половине девятого. Я на часы посмотрела.

— А в триста шестую Вы заходили?

— Да. В палате были Тарасов и Касьянов. Ефим Петрович, по-моему, спал. По крайней мере, он лежал лицом к окну и никак не отреагировал на мой приход.

— Что же было потом? — вмешался Ерофеев с нетерпением.

— Потом… — Котина всхлипнула. — Потом я ушла пить чай…

— Не понял… Как это: ушли пить чай? — Ерофеев удивленно поднял брови.

Котина закрыла лицо руками и расплакалась окончательно.

— Где Вы пили чай и до какого времени? — жестко настаивал Ерофеев.

— В соседнем отделении. Это — на нашем этаже, через лестничную площадку… — давясь слезами, ответила Котина. — Я там была-то всего полчаса, до девяти…

Ерофеев раздраженно заходил по кабинету.

— Скажите, Катя, чаепитие, как я догадываюсь, обычный вечерний ритуал у дежурных медсестер? — спокойно осведомился Станислав, стараясь не давить на женщину.

— Да…

— Оно всегда происходит в одно и то же время? С половины девятого до девяти?

— Да…

— Кто об этом знает из работников больницы?

— Все, кто имеет отношение к работе отделений…

— Кто еще из медперсонала находился после 22.00 в Вашем отделении? Кто приходил? Кого Вы видели?

— Никого… Кабинет дежурного врача в вестибюле между отделениями.

— И врач, конечно, тоже пил с Вами чай?

Котина немного успокоилась и молча кивнула. Станислав решил не темнить и спросил напрямую:

— Вы знаете Гвоздкову Маргариту Сергеевну?

— Конечно, она работает в хирургии на втором этаже.

— Вчера Вы ее видели?

— Нет.

— Она знала о времени чаепитий в Вашем отделении?

— Наверное… У них ведь точно так же пьют чай.

Ерофеев и Широков понимающе переглянулись.

— Еще один вопрос, Катя. Практикуется ли в отделении производство уколов не только в процедурной, но и непосредственно в палатах, где лежат больные? И еще… Бывала ли Гвоздкова в отделении, как часто?

Котина удивленно посмотрела на Широкова. Казалось, до нее, наконец, дошло, что сотрудники милиции направленно интересуются Гвоздковой.

— Вы… думаете… — начала она, с ужасом переводя взгляд с Широкова на Ерофеева, — Вы думаете, что это — она?!

— Мы ничего пока не думаем, — отрезал подполковник. — Ответьте на заданный Вам вопрос.

— Боже мой… Да-да, конечно… Гвоздкова часто бывала у нас по работе: то за лекарством взаимообразно, то просто поболтать… А уколы мы, действительно, иногда делаем в палатах…

Она опустила голову и замолчала.

В этот момент в кабинет вошли Яшин с Ерохиным, а с ними — пожилой полный мужчина в синем халате.

— Это комендант здания, — представил мужчину Гоша. — Послушайте-ка, что он рассказывает.

И следователь ободряюще кивнул несколько смущенному коменданту. Тот окинул взглядом из-под седых бровей присутствующих и, убедившись, что он в центре внимания, кашлянул и сообщил басом:

— Я, вообще-то, сегодня выходной. Но пришлось выйти на службу: на девять часов договорился с водопроводчиками посмотреть задвижку в подвале. Вот, значит… Пришел, я говорю, в восемь часов. Ну, думаю, пока их нет, схожу в подвал, подготовлю там… Пошел, значит. Спускаюсь, я говорю, по нашей главной лестнице. А у нас так: лестница доходит до первого этажа и еще малость ниже продолжается на один марш. Там вправо коридорчик и две дверки, значит. Вот, я говорю, прошел в тот коридорчик. Правая, дверь, значит, в подвал будет, а левая — навроде черного хода. Я ей пользуюсь для, значит, всяких хозяйственных надобностей.

— Извините, — прервал коменданта Ерофеев, несколько заинтригованный необычной манерой рассказчика. — Катя, пожалуйста, посидите в коридоре, мы Вас потом пригласим.

Подождав пока женщина выйдет, подполковник кивнул мужчине, в котором Широков не без основания начал подозревать отставного вояку.

— Так я продолжаю, значит. Ну вот. Только хотел отпереть дверь в подвал, слышу за спиной скрип. Глянул — непорядок: дверь-то на улицу отперта и на сквозняке болтается. Думаю, значит, как же так? Позавчера самолично, я говорю, запирал. Вчера ее не трогал, ключи только у меня, а дверь отперта. Вернулся к себе в каморку, значит. Гляжу, а в шкафчике, где у меня все ключи висят, одного ключа от черного хода, значит, нет, я говорю. Бывало-то два, а теперь — один. Матюгнулся я, в сердцах конечно, кто ж его взял без спросу? Взял оставшийся, я говорю, и пошел дверь запирать. Потом назад в раздумьях возвращаюсь. А тут подходит ко мне, значит, бабка Маня — она у приемного отделения, я говорю, на вахте сидит — и эту историю про покойника, значит, рассказывает. Ну я подумал и к главврачу, значит, пошел. А он уж к вам отправил, я говорю…

Комендант окончил монолог и посмотрел на Ерофеева, проверяя, какое впечатление произвело его сообщение.

— Как Вас зовут? — спросил коменданта Ерофеев.

— Петром Ивановичем, а фамилия, значит, Коваль.

— Петр Иванович, тезка дорогой! — проникновенно произнес подполковник, при этом глаза его искренне потеплели. — Спасибо Вам за помощь! Только давайте мы еще кое-что уточним. Когда Вы видели оба ключа последний раз?

— Так, я говорю, значит, позавчера самолично дверь запер и ключ в шкафчик повесил. Часа в четыре вечера было.

— Значит, 21-го июля в 16.00, — поправился комендант.

— Шкафчик запирается?

— Нет, просто крючком замыкаю…

— В Вашем присутствии кто-то может взять ключ?

— Не-е, — с сомнением покачал головой Коваль, — шкафчик-то висит позади стола, у меня за спиной, я говорю… Уходя из кабинета, дверь запираю…

— Всегда-всегда?

Смущенно моргнув ресницами, комендант вздохнул:

— Я, значит, говорю, не всегда… Когда надолго — да. А на минутку — то и нет.

— Вспомните, Петр Иванович, вчера Вы оставляли дверь кабинета открытой? И, вообще, было ли что-то необычное в этот день?

Обхватив широкой ладонью подбородок, Коваль несколько минут напряженно смотрел в глубь себя, — обдумывая вопрос, затем сказал:

— Было вот что, значит… Где-то после обеда, я говорю, позвали меня из приемного покоя к городскому телефону. У меня-то только внутренний. По нему и позвала, значит баба Маня. Я говорю, пошел, конечно. Дверь не закрывал — тут же рядом: метров двадцать по коридору до вестибюля, значит, а там — через вестибюль направо еще метров десять — и приемный. Подошел, я говорю, взял трубку, а там мужик какой-то чушь несет. Я, значит, выяснять начал, что ему надо. Но так ничего и не понял, повесил трубку и вернулся, я говорю. Но в кабинете никого не было.

— А в коридоре, в вестибюле?

— Погодите-ка… В коридоре, значит, встретил работницу нашу из хирургии. Ритой ее зовут. Симпатичная, значит, молодуха. Вот, больше никого.

Услышав это, Ерофеев одобрительно крякнул.

— Еще раз, огромное спасибо, Петр Иванович, Вы нам очень помогли. Побудьте пару минут в коридоре, а потом мои коллеги запишут Ваши показания.

С чувством собственного достоинства комендант кивнул присутствующим и, не торопясь, степенно вышел из комнаты.

— Яшин, следователя прокуратуры вызвали? — потирая руки, спросил подполковник.

— Вызвали… Так ведь они как обычно… В выходной никогда не найдешь. Сегодня Мальцев дежурит. Полчаса назад дозвонились наконец. Обещал скоро быть.

— Бог с ним. Не будем ждать. Варухин и Яшин, осмотрите черный ход, потом Гоша официально запишет показания Котиной, Коваля и других. Белозеров пусть берет на себя остальной персонал. Широков — то же самое. А я поговорю с главврачом. Особое внимание обратите на связи Гвоздковой — есть же у нее здесь подруги. Мальцев приедет, пусть подключается, — распорядился Ерофеев. И, отозвав Станислава в сторону, уточнил:

— Свешников будет в управлении в 14.00. Зайдите ко мне с материалами, обсудим…

23 июля. Суббота. День

После полудня, когда опергруппа закончила работать в больнице, Широков ощущал себя совершенно разбитым. Голова разболелась не на шутку. Больше всего хотелось плюнуть на все и завалиться спать. Но обстановка требовала действий. Ерофеев, правда, взял на себя решение организационных вопросов. Он вместе с Ерохиным уехал в управление раньше: следовало срочно сравнить отпечатки пальцев, снятые ночью в квартире Гвоздковой с различных предметов, с теми, что обнаружились на шкафчике с ключами в кабинете коменданта. При положительном результате, это становилось какой-никакой, но все же уликой против Гвоздковой. Широков считал, что шанс есть, так как после Гвоздковой другие лица, исключая самого коменданта, шкафчиком не пользовались. Кроме того, надо было раздать размноженные фотографии Гвоздковой, взятые из личного дела в больнице, сотрудникам, поднятым ночью по тревоге и до настоящего времени перекрывавшим город. Помимо засады, оставленной по месту жительства Маргариты Сергеевны, необходимо было срочно проверить адреса выявленных трех подруг по работе и послать туда своих людей, на всякий случай. Да и мало ли еще дел приходится решать, когда в городе идет розыск опасного преступника!

Возвращаясь в управление на машине дежурной части, Широков обменивался впечатлениями с Мальцевым и Белозеровым. Их искренне заинтересовала вся история по мере того, как они глубже в нее вникали. Тем более, Широков в общих чертах поведал о предыдущих событиях и обстоятельствах.

— Маловато фактов против твоей Гвоздковой, — с сомнением заметил Мальцев, проведя рукой по ежику серебристо-седых волос, покрывавших его массивную округлую голову.

— Ну, почему мало? — не согласился Слава, — среднего роста коренастый шатен, с волевым загорелым лицом, будто созданным для типажа пропагандистских плакатов. — Кроме «пальчиков», есть показания медсестры из хирургии, видевшей мельком сквозь открытую дверь своего отделения женщину, похожую на Гвоздкову, когда та поднималась на третий этаж как раз около девяти вечера. Есть показания сменщицы Котиной — Серегиной, — работавшей вчера в отделении днем, что Гвоздкова подходила к ней и интересовалась состоянием здоровья Касьянова.

— Кстати, показания Серегиной очень важны потому, что проливают свет на мотивы поведения Гвоздковой, — поддержал коллегу Широков. — По ее словам, Гвоздкова вчера пришла в терапию около 11 часов дня. Поговорив о том, о сем, вдруг спросила, читала ли Серегина в городской газете за 22 июля сообщение о трупе неизвестного мужчины на Гоголевской. Серегина объявления не читала, но сказала, без задней мысли, о поступлении два дня назад в отделение деда с пробитой головой, как раз с Гоголевской. Гвоздкова этим обстоятельством очень заинтересовалась и выяснила, в какой палате лежит Касьянов, в каком он состоянии находится. Ушла она, по словам Серегиной, несколько взволнованной. Теперь, следующее… Как пояснили работники хирургии, Гвоздкова вчера в обед покинула больницу, хотя обычно обедала здесь же в столовой. И отсутствовала до 14 часов, то есть с обеда, оканчивающегося в 13.30, также опоздала.

— Видно, понадобилось срочно встретиться с сообщниками, ибо факт наличия в живых свидетеля представлял для дела серьезную опасность, — вставил реплику Белозеров.

— Да, скорее всего, так и было, — согласился Станислав. — Возможно, тогда же родился план операции по устранению Касьянова. Ведь в 14.15 уже был звонок Ковалю, позволивший Гвоздковой завладеть ключом.

— А ты когда с ней беседовал? — спросил Мальцев.

— Что-то в 14.40–14.45. Именно мой приход окончательно напугал Гвоздкову и заставил действовать незамедлительно. Хотя я, как будто, ничего особенного ей не сказал.

— Ты думаешь, что в процессе разговора с тобой у нее и возник план, который почти удался?

— План — не план, а какая-то задумка, уверен, появилась, раз она пригласила меня к себе домой.

На это Мальцев недоверчиво покачал головой.

— Насколько я понял из беседы с главврачом, — заметил он, — предварительный результат вскрытия будет сообщен Ерофееву к 14 часам. Впрочем, принципиального значения это иметь не будет…

— Это почему же? — удивился Широков.

— Потому что Гвоздкова вряд ли заранее планировала убийство и хранила где-то специально приобретенное для такой цели средство. Решение и его реализация произошли, если верить твоим рассуждениям, Стас, в один день. И медик Гвоздкова воспользовалась каким-то препаратом, который был под руками…

«Вот черт! — подумал Станислав. — А я это совсем упустил из виду. Надо же было назначить проверку на рабочем месте Гвоздковой». И он еще раз чертыхнулся уже вслух. Товарищи удивленно посмотрели на него, а Слава поинтересовался, что случилось. Выслушав объяснение Широкова, Николай Николаевич усмехнулся:

— Это ты не подумал… Проверка уже делается: у меня тамошний председатель группы народного контроля знакомый. Он все сделает, как надо…

— Ну, Николай Николаевич, Вы — голова! — констатировал Широков с искренним уважением. — И если все так, как Вы полагаете, то появится еще улика против Гвоздковой.

— Не будем загадывать… Не будем загадывать, дружок, — довольным тоном проговорил Мальцев, неуклюже выбираясь из машины, затормозившей у здания УВД.

В своем кабинете Широков неожиданно обнаружил Свешникова. Лицо Игоря, как всегда, светилось улыбкой, правда, было бледнее обычного — сказалась усталость после бессонной ночи. Пожав руку другу, Станислав сгреб того в объятия.

— Спасибо! Огромное спасибо, Игорек! — с чувством пробормотал он, уткнувшись в мягкое плечо.

— Ну что ты, Стасик, — это все Ерофеев! Его надо благодарить… — возразил Игорь, смущенный этим порывом.

— Кстати, — продолжал он, усевшись за свой стол, — если тебе это интересно, то фотография твоя нигде не всплывет: тот гад, которого мы поймали, метнул фотоаппарат в окно, прокладывая себе путь к бегству. Хороший был «Зенит»… — сокрушенно покачал головой Свешников.

— Что же из себя этот экземпляр представляет, какова его роль?

— Спроси что-нибудь полегче! Я его до трех ночи мурыжил — ничего. Даже имени, подлец, не назвал. Твердил, что при падении ударился головой об асфальт и ничего не помнит. Сейчас собирался его еще раз «поднять», да ты пришел. Может, вместе?

— Ну что же… Чуть больше часа до рандеву с шефом у нас есть.

— Стоп! А как ты себя чувствуешь? Что-то видок у тебя неважный…

Игорь подозрительно оглядел Станислава с головы до ног. Покачав головой и ощутив очередной прилив боли, Станислав поморщился.

— Ясно! — безапелляционно сделал вывод Игорь. — Я уж один как-нибудь справлюсь. Ты лучше введи меня в курс дела по больнице.

Широков, привалившись затылком к приятно прохладной стене, удовлетворил любопытство друга, слушавшего молча и внимательно. И только потом Свешников задал вопрос:

— Значит, кроме моего «крестника», у Гвоздковой был еще сообщник, отвозивший ее к больнице. С ним она и сбежала, да?

— Выходит, так. Может быть, это он и звонил коменданту?

— Прекрасно! — воскликнул Игорь с энтузиазмом. — Я в таких ситуациях ощущаю себя рыбаком! Сети раскинуты, прикормка сделана, а рыбка вот-вот должна начать клевать. И это ожидание клева — самое упоительное!

— И самое противное! — добавил Широков.

— Ну, не скажи… О, кстати, о рыбке… Тоня где-то раздобыла парочку лещей. Завтра делает их на обед в сметанном соусе — мир-ровая еда! Если удастся вырваться с работы на пару часов, я тебя заранее приглашаю.

И, хитро стрельнув глазками, добавил многозначительно:

— Вместе с Наташей!

Широков от неожиданности растерялся и переспросил:

— С какой Наташей?

— Так с любой, коль их у тебя много! — съехидничал Игорь.

Пробормотав нечто нечленораздельное, Станислав нарочито сурово распорядился:

— Довольно лясы точить. Пошли в изолятор, побеседуем с «ударенным».

И видя, что Свешников собирается возразить, отрезал:

— Сие не обсуждается, а выполняется! Вперед!

Следственные комнаты изолятора временного содержания, размещавшегося в подвале управления, как две капли воды походили одна на другую: пара столов в противоположных углах, привинченные к полу табуреты, слева от входа, на стене, вешалка для верхней одежды. Окрашенные серой масляной краской стены отнюдь не придавали уюта помещениям. Кроме того, здесь было довольно прохладно.

Широков расположился за правым столом лицом ко входу, а Свешников уселся на краешек соседнего, чтобы находиться сбоку от задержанного. Через минуту-другую дежурный ввел в комнату незнакомца. Это был мужчина лет тридцати пяти, среднего роста, плотный, одетый в легкую спортивную куртку из серой плащовки и синие потертые джинсы. Темные, довольно длинные волосы, спадали спереди неопрятной челкой на, и без того низкий, покатый лоб. На угристом скуластом лице приютился утиный нос, под которым торчали короткие усики. Глубоко посаженные глаза смотрели, казалось, равнодушно.

Жестом предложив мужчине сесть, Широков спросил:

— Узнаете меня?

Мужчина поднял голову и скользнул взглядом по лицу оперативника. Потом, снова уставившись в пол, утвердительно кивнул.

— Тогда назовите себя: фамилию, имя, отчество и так далее…

— Петренко Роман Михайлович, пятьдесят четвертого года, приезжий, — угрюмо сообщил тот.

— Откуда и когда приехали в наш город, где проживаете, цель приезда?

— С месяц как приехал… Из Архангельска… Живу на Корабельной у хозяйки…

— Фамилия хозяйки и номер дома?

— Бушуева… Екатерина Семеновна… Корабельная 36, — все так же нехотя промямлил Петренко.

— Так что понадобилось в городе? — настаивал Станислав. — На какие средства изволили жить?

Задержанный окинул его злым взглядом и процедил:

— Бабу приехал искать, начальник… Надоело одному мыкаться. Слыхал, бабы у вас тут красивые. А деньги с собой привез — чай, на Севере работа денежная…

— Э-э-э… Да Вы, никак судимый, Роман Михайлович! Давно ли и за что?

— Ага, судимый… Только я свое отсидел… Два года назад… Подчистую… Грехи молодости, так сказать! — ощерился Петренко.

— С Гвоздковой Маргаритой Сергеевной что Вас связывает? — вступил в разговор Свешников,

— Я ж сказал, что бабу искать приехал. На этой почве с Маргаритой и познакомился. Красивая бабенка, правда, начальник? — обратился Петренко к Широкову, насмешливо глядя на него в упор.

Станислава аж передернуло от такой наглости, но он сдержался, скрипнув зубами, и не отвел глаз. Петренко, видимо, понял, что перегнул палку, и отвернулся.

— Как Вы вчера вечером оказались с фотоаппаратом в квартире Гвоздковой?

— Случайно, а то как же еще… Зашел к ней в начале седьмого просто так, по-приятельски. Она сказала, что ее преследует один мент… Простите, работник милиции. Проходу не дает, хочет, чтобы она с ним переспала. Должен как раз вот-вот прийти. Ну и попросила о помощи… Я согласился сдуру. Тогда она запихнула меня к своей соседке, дала фотоаппарат со вспышкой и велела, если услышим крик, бежать к ней и все фотографировать, что увидим.

— И все-таки… Почему Вы согласились?

— Так она ж попросила, — пожал плечами Петренко, — почему ж не помочь? Драться с милицией глупо, а вот щелкнуть на пленку — это другое дело. Ловко баба придумала, верно?

— Куда Гвоздкова ушла из квартиры после того, как Вы со старухой выполнили задание и остались караулить… капитана милиции? — чуть запнувшись при формулировке вопроса, поинтересовался Свешников.

— Сказала, что за милицией…

— Так чего же Вы испугались, когда я позвонил в дверь и объявил себя сотрудником милиции? Почему спокойно не открыли дверь, а выпрыгнули в окно? Чего было бояться, коль считали себя защитником правды, а?

Петренко некоторое время молчал, очевидно тщательно обдумывая ответ. Затем выпрямился и заявил:

— Так Вы больно быстро пришли… Да и голоса Гвоздковой я что-то не слышал. Я и решил, что вы — дружок капитана, стоящий на стреме… Как представил, что сейчас будет, честно говоря, испугался. Ну, думаю, впутался, дурак, в историю, надо «ноги делать»… Вот и сиганул в окно…

— Допустим. Тогда, что заставило кинуться на меня с ножом?

— Опять же с перепугу. Даже крыша поехала, начальник! Ты уж извини.

Выдержав паузу, Игорь уточнил:

— Где с Гвоздковой познакомились, в каких отношениях были?

— Случайно в толкучке в троллейбусе оказались. Потом проводил ее. Пару раз в кино приглашал. Но большего, если ты «интим» имеешь в виду, начальник, то этого не было. Я-то, конечно, не против, да она возражала. — Петренко гаденько хихикнул.

Тем временем, пока Игорь беседовал с задержанным, Станислав машинально разглядывал Петренко. В какой-то момент его привлекла обувь: красные замшевые кроссовки на тонкой полиуритановой подошве.

Еще утром, узнав от Ерофеева о задержании мужчины, Станислав подумал, не является ли тот одним из двух неизвестных, побывавших на Гоголевской в компании с «толстяком». Потом эту версию заслонили хлопоты в больнице. Только сейчас, при виде кроссовок, мысль вернулась к нему. Воспользовавшись паузой в диалоге, Станислав задал Петренко вопрос:

— Где Вы купили эти кроссовки?

— В Архангельске купил, — удивился Петренко.

— Давно?

— Этой весной, на майские… А что?

— Да так, ничего особенного… Нравятся они мне. Удобные, наверное? Если не трудно, снимите — я хочу поближе посмотреть.

Вероятно, Петренко все еще не понимал, куда клонит Широков, потому что, недоуменно пожав плечами, стянул кроссовку с правой ноги и протянул Станиславу. Даже после беглого осмотра сомнения пропали: рисунок подошвы был тот же, что у следов в кладовке и возле сарая. Стараясь ничем не выдать волнение и продолжая держать добычу в руке, Станислав попросил отдать и вторую.

— Чего это, начальник? Зачем? — в глазах задержанного вместе с растерянностью появился испуг.

— Снимай, снимай! — настойчиво поддержал товарища Свешников, понявший мотивы поведения Широкова.

Заполучив полную пару и еще раз внимательно осмотрев ее, Широков спокойно поставил ботинки на подоконник себе за спину.

— Чего это он, а? — обратился Петренко к Свешникову.

— Теперь, Петренко, быстро отвечайте на вопросы. Что Вы делали вечером 20 июля, начиная с 20 часов?

Петренко вздрогнул всем телом и подался назад, словно столкнулся с опасностью.

— Это еще зачем?

— Отвечайте, где были в среду после восьми вечера? — угрожающе повторил Станислав.

— Не помню я… Что я обязан помнить все? Голова и так плохо варит. Я и вчерашний день плохо помню… — последнюю фразу он прокричал, лихорадочно переводя взгляд с одного милиционера на другого.

— А на Гоголевскую, эдак, часиков в десять Вы не заглядывали? Туда, где дома старые ломают? — невинно поинтересовался Игорь.

— Не-ет! Не был я на Гоголевской вашей! Не был никогда. И где эта улица, не знаю! — и увидев усмешку на лице Свешникова, взорвался: — Что ты «лыбишься», начальник? Что вы мне голову морочите?! В среду в кино был в «Волне»! И отстаньте от меня…

— Какой фильм смотрели, на какой сеанс изволили ходить?

— Французский фильм… «Папаши»… Там этот рыжий комик играет. На восемь часов ходил. Оттуда домой спать пошел. Все!! Чего за нос водите!! Чего пришить хотите?

— Вам не знаком этот человек? — Широков протянул фотографию «толстого».

Эффект превзошел все ожидания: Петренко, издав утробный рык, бросился на Широкова, пытаясь дотянуться до стоящих на подоконнике кроссовок. Широков перехватил руки нападавшего, Свешников повис у того на плечах, а влетевшие на шум конвойные опрокинули всю компанию на пол. С большим трудом удалось скрутить обезумевшего Петренко и застегнуть на нем наручники. Уже лежа на животе и кося кроваво налившимся глазом, он хрипел: «Ничего не скажу, падлы! Я не дешевка, мусора поганые!!» Когда Петренко выводили в камеру, Широков остановил конвойных и сказал:

— Мне твои показания не очень-то нужны. А к вечеру в понедельник и вовсе не понадобятся уже. Делай выводы! Захочешь говорить, передай дежурному, я приду.

Петренко резко обернулся. Глаза его горели страхом и ненавистью.

23 июля. Суббота. Около 14 часов

Прямо из ИВС Свешников отправился к экспертам, чтобы отдать на обработку кроссовки и сверить отпечатки пальцев Петренко с найденными в доме на Гоголевской. Широков же решил оставшееся время до визита к шефу посвятить просмотру бумаг по делу, намереваясь освежить в памяти отдельные моменты. Удобно устроившись за рабочим столом, он углубился в чтение. Когда глаза пробегали по ориентировке с приметами «высокого», составленной со слов Касьянова, в душе возникло неясное беспокойство: так бывает от ощущения, что какой-то факт или событие должно быть связано с каким-то другим известным, но связь эта пока что ускользает от восприятия.

Досадуя на себя, Станислав встал и подошел к окну. Спортивный городок расположенной через дорогу школы занял городской пионерлагерь. Девочки, крича и смеясь, играли в пионербол. Рядом, на другом корте, мужская часть класса самозабвенно гоняла футбольный мяч. Маленький белобрысый футболист ловко обыграл двух соперников и устремился к воротам. Ему удалось протолкнуть мяч мимо выбежавшего навстречу вратаря, но от столкновения форвард уже уклониться не сумел и оказался на земле. Ликующие товарищи бросились к нему, принялись тормошить, помогая подняться.

«Стоп! — скомандовал себе Станислав. — Вчера утром… Вчера утром недалеко от управления на улице столкнулись два человека: одним из них был я, а вторым…» От неожиданного прозрения Широков даже присвистнул — второй в точности подходил под приметы, принадлежащие «высокому».

«Ну да, все сходится, — размышлял Станислав, пробегая еще раз ориентировку. — Ох, и шляпа я!» В досаде, он хватил кулаком по подоконнику, передернулся от боли и посмотрел на часы: пора идти к начальству.

Первым, кого увидел Широков в кабинете шефа, была Наташа Червоненко. Она сидела в уголке и что-то сосредоточенно читала, раскрыв на коленях коричневую кожаную папку. Сегодня следователь была одета в модный вязаный джемпер таких же, как папка, тонов и узкую черную юбку, открывавшую колени. У окна оживленно беседовали Белозеров и Юрков. За столом для заседаний подпирал тяжелую голову Николай Николаевич Мальцев. Самого Ерофеева в кабинете не было.

Станислав кивнул Толе Юркову, которого еще сегодня не видел и, сам удивляясь своей решительности, присел рядом с Наташей. Она украдкой ласково пожала его руку и шепотом спросила:

— Как дела? Как ты себя чувствуешь?

Обрадованный нотками нежного участия в ее голосе он так же шепотом ответил:

— Спасибо, почти хорошо… Только голова немного болит.

— Впредь будет наука, как ходить в гости к малознакомым женщинам.

— Ну, теперь-то я стреляный воробей!

— Скорее, не стреляный, а обутыленный… — и Наташа тихо рассмеялась.

— Я все время думаю о тебе… — прошептал Широков очень серьезно.

Улыбка сбежала с ее милого лица. Она отвела глаза и, глядя куда-то в нутро папки, шепнула:

— Ты должен думать сейчас о другом, Стасик… А то кто же раскроет это преступление века?

Горькие складочки пролегли от уголков рта. Глядя на них, Широкову захотелось погладить Наташу по непокорным черным волосам, обнять и сказать что-то хорошее и очень важное. Он даже сделал движение рукой, но, перехватив внимательный взгляд Мальцева, испугался своего порыва и, проведя рукой по лбу, полез в карман за платком, сделав вид, что собирается вытереть пот.

В этот момент дверь в кабинет открылась и вошел Ерофеев с прокурором города — сухощавым, подтянутым старшим советником юстиции в больших очках. Все поднялись, приветствуя начальство.

Ерофеев опустился в любимое кресло, прокурор же скромно расположился напротив Мальцева.

Подполковник первым взял слово. Он довольно подробно обрисовал ситуацию, сложившуюся в ходе расследования, сообщил о мерах, принятых для розыска и задержания преступников. Затем Мальцев подытожил результаты работы в горбольнице. Когда Николай Николаевич неторопливо и обстоятельно завершал свой рассказ, на столе начальника зазвонил телефон. Ерофеев несколько минут молча слушал собеседника, и по лицу его можно было понять, что сведения поступают интересные.

— Николай Николаевич как в воду глядел, — сказал подполковник, положив трубку, — мне сейчас главврач звонил и сообщил результаты вскрытия. Словом, Касьянов умер от большой дозы этаналя. Этот препарат ему был совершенно противопоказан даже в малых количествах. Действует он не сразу, поэтому после укола старик спокойно уснул. Смерть наступила через полчаса примерно, уже во сне. И еще важная деталь: такой препарат есть в хирургическом отделении, и Гвоздкова имела к нему доступ. Более того, проверка народным контролем на месте показала недостачу нескольких ампул. Удалось по бумагам проследить, что недостача образовалась именно 22 июля. Если добавить к этому, что «пальчики» на шкафчике совпадают с отпечатками из квартиры Маргариты Сергеевны, то получается достаточно ясная картина, не правда ли, Юрий Иванович? — Ерофеев, улыбнувшись, посмотрел на прокурора.

— Что ж, Петр Сергеевич, аргументы против Гвоздковой в части убийства Касьянова и хулиганских действий против сотрудника милиции достаточные. Санкцию я дам, — согласился прокурор.

Тут в кабинет буквально влетел Свешников. Глаза его горели, лицо сияло. Следом зашел абсолютно спокойный Саша Оладин.

— Товарищ подполковник! — выпалил с порога Игорь. — Пальцы Петренко соответствуют обнаруженным отпечаткам на подоконнике на Гоголевской.

Глядя на Игоря и Сашу, Широков улыбнулся, вспомнив почему-то фильм о старом цирке, где на арену выходят два клоуна «рыжий» и «белый». Один из них — веселый, второй — грустный. Ребята как раз напомнили этих клоунов.

Между тем Ерофеев, не совсем понимая, кто такой Петренко, ибо Станислав еще не познакомил присутствующих и шефа с итогами беседы с задержанным, несколько обуздал пыл Игоря:

— Ты бы, Свешников, двери не ломал и людей не пугал, врываясь как заполошенный! Давайте объясните все толком.

Ничуть не смутившись, Игорь шлепнулся на первый попавшийся стул. Он только сейчас догадался о неведении товарищей. Ярко изобразив в лицах встречу в изоляторе с Петренко, Игорь торопливо доложил:

— В результате исследования кроссовок установлено, что рисунок их подошвы полностью совпадает с рисунками следов в кладовке и у сарая на Гоголевской, 8. Кроме того, два отпечатка большого и среднего пальцев правой руки на подоконнике в комнате с комодом принадлежат тому же Петренко!

— Чего ж ты сразу не сказал, что вы с мужиком успели поработать? — недовольным тоном спросил Ерофеев Широкова.

— Так я собирался это сделать, когда мне дадут слово, — оправдываясь, ответил Станислав.

— Собирался он… Когда надо, скажи, какие прыткие: разговаривают, не спрашивая разрешения… А тут важнейшее обстоятельство — и он молчит. Слова ждет, понимаешь ли…

Ерофеев укоризненно покачал головой и поглядел на прокурора, как бы приглашая того в свидетели излишней скромности своего подчиненного. Широков сразу уловил игру шефа. Дело в том, что Петр Сергеевич был до мозга костей прямым и справедливым человеком. Он терпеть не мог интриг и закулисной возни, нередко возникавшей среди руководства правоохранительных органов города, особенно в прошлые годы. Больно обжегшись на поисках «правды» еще лет десять назад, когда только принял отдел уголовного розыска и резал эту «правду» с трибун партийных собраний, невзирая на лица, Ерофеев с годами стал более гибким, дипломатичным, уже не лез напролом, а предпочитал доводить дело, в целесообразности которого был убежден, до логического завершения, используя обходные маневры. Только в одном он не менялся и был непреклонен: когда возникали ситуации прямой несправедливости в отношении его подчиненных. Здесь спуску подполковник никому не давал. Поэтому сотрудники любили своего шефа, а начальство — терпело, ценя знания и работоспособность руководителя главного подразделения милиции.

В последнее же время, когда милицию стало популярным обвинять во всех смертных грехах и даже прокурорские работники начали коситься на коллег в погонах, болезненно воспринимавший это Ерофеев при каждом удобном и неудобном случае старался показать прокурору города, какие скромные, хорошие ребята работают в угро. Поэтому Широков не обиделся на «шпильки» шефа, хотя про себя посчитал, что тот выбрал для пропагандистской работы не совсем удачный момент. Видимо, подполковник и сам это понял, потому что опять посмотрел на Широкова и миролюбиво поинтересовался его соображениями по дальнейшим направлениям работы.

— На наш со Свешниковым взгляд, получается такая картина. Гвоздкова, Петренко и «высокий», несомненно, из одной команды. Их интерес сводился к тайнику в комнате с комодом. Этим же тайником интересовался «толстый». До 20-го июля по каким-то причинам ни одна из сторон не могла или не хотела изымать содержимое, которое также остается для нас загадкой.

— А, может, просто не было нужды изымать? — высказал предположение Мальцев.

— Может… Но не будем гадать. 20 июля «толстый» приехал в город. Где он был и что делал до вечера, сказать трудно. Но его появление, на наш взгляд, послужило сигналом к действию всем участникам "игры". Кстати, Петр Сергеевич, от коллег-железнодорожников ничего нет?

— Нет пока, но обещали сообщить все, что смогут «разнюхать», сегодня к вечеру.

— Хорошо бы… Так вот. Не договорившись с «толстым» по сути интересующего обе стороны вопроса, «высокий» и Петренко убивают «толстого». Однако, или сама смерть последнего, или нечто, полученное от него, — скорее всего, это какая-то информация — открыло доступ к тайнику. Интересно, что два убийства не заставили преступников сразу покинуть город. Я имею в виду, что они были уверены и в смерти Касьянова там, в доме. И «высокий», и Петренко, и Гвоздкова, по крайней мере до 22-го числа, были в городе. Значит, их задержали какие-то обстоятельства.

Ерофеев удивленно поднял брови.

— Почему ты решил, что «высокий» не уехал и не увез содержимое тайника, оставив сообщников в городе?

Замявшись, Станислав рассказал о столкновении с человеком, схожим по приметам с «высоким», утром 22 июля. По лицу начальника он понял, что надо готовиться к грозе. Но на помощь Широкову неожиданно пришел прокурор.

— Обидно, конечно, — констатировал он, — но ничего страшною не случилось. В конце концов, память человеческая отнюдь не совершенный инструмент. Каждому приходится испытывать в жизни, и не раз, подобную ситуацию, когда где-то на улице в толпе мелькает визуально знакомое лицо, а потом только через день-два вспоминаешь человека, которому оно принадлежит. Да и фотографии «высокого» Широков не видел, а читал только приметы, записанные со слов свидетеля, что является весьма субъективным фактором.

Свешников также счел необходимым вступиться за друга.

— Может, это был вовсе не преступник, а просто похожий на него прохожий, и Станислав напрасно себя корит.

Ерофеев еще раз недовольно что-то пробурчал и велел Станиславу продолжать.

— Мой вчерашний дневной разговор с Гвоздковой в больнице напугал преступников. Они решили убрать свидетеля и перейти в наступление, надеясь выиграть время. Думаю, что после известных событий в квартире Гвоздковой, она вместе с сообщником, вероятнее всего — «высоким», сразу же уехала на машине из города, до того, как мы успели перекрыть выезды.

— Твои предложения?.. — спросил Ерофеев.

— Первое. Немедленно ехать на обыск к хозяйке Петренко, сегодня и завтра поработать в том районе, поискать людей, сталкивавшихся с Петренко. Во-вторых, завтра, несмотря на воскресенье, отправить кого-то в область с кроссовками для проведения химико-биологической экспертизы: возможно, обнаружатся следы крови. В-третьих, продолжать поиски «хозяина» дома. Уверен, что он живет здесь в городе. Также отрабатывать связи Гвоздковой. В понедельник, надеюсь, получим ответ из Москвы по дактилокарте «толстого». Ну и ждать сведений по вокзалу и железнодорожному билету.

Согласившись в целом с предложениями Широкова, Ерофеев назвал конкретных исполнителей, внес мелкие коррективы, как и положено начальству, а затем обратился к прокурору:

— Юрий Иванович, не пора ли создать оперативно-следственную группу для работы по обоим убийствам в рамках одного уголовного дела?

— Да, конечно, я уже говорил с Вашим начальником управления: соответствующее распоряжение мы оформим. Прокуратура выделяет двух присутствующих здесь следователей. Группу, вероятно, возглавите Вы, Петр Сергеевич?

— Ну что же, пусть будет так, — согласился Ерофеев. — От нас также войдут находящиеся в этом кабинете сотрудники и, по необходимости, будем подключать дополнительные силы.

23 июля. Суббота. После 16 часов

По пути на Корабельную, решили заехать в питомник и взять кинолога с собакой. Идею подал Саша Оладин. Правда, Свешников категорически возражал, приводя «убийственные» аргументы против этой, как он выразился, авантюры. Но Червоненко поддержала эксперта. Слушая красочные разглагольствования Игоря о никчемности в современных условиях применения в розыскной работе собак, когда мало-мальски соображающий преступник учитывает этот вариант, используя все возможности химии, Широков еле сдерживал готовый прорваться наружу смех. Он-то знал, что Игорь, мягко говоря, с недоверием относится к четвероногим друзьям, а, попросту говоря, их побаивается. Станислав также знал, что причиной сему служит одна курьезная история, случившаяся со Свешниковым на заре работы в угрозыске.

Однажды в составе опергруппы Игорь выехал на кражу в маленьком магазинчике на окраине города. В заднем отсеке машины ехала здоровенная и злющая овчарка Зита, отличавшаяся своенравным и легкомысленным характером. Когда машина встала на небольшой площади возле магазина и Свешников с товарищами вышли на свежий воздух, кинолог выпустил Зиту следом. Овчарка возбужденно заметалась по площади, погналась за дворняжкой, слишком близко подошедшей к месту действия. Затем опрокинула в лужу зазевавшегося мальчишку и, наконец, издав боевой рык, вдруг ринулась на опергруппу. У сотрудников оставался один путь бегства: высокий забор, огораживавший территорию какого-то склада. Наблюдавший за происходящим из надежной кабины водитель потом рассказывал, что в жизни не видел, как три здоровых мужика за несколько секунд покрыли расстояние в десять метров и умудрились один за другим проскочить в узкий пролом в заборе шириной в каких-то тридцать сантиметров. Причем, успели перекрыть путь отступления обломком доски. Игорь пострадал больше других, распоров гвоздем новую финскую куртку, и с тех пор не переваривает собак.

Вот и сейчас, отдав должное способностям служебных собак, он перевел острие своего обличения на все собачье племя в целом. Широков более не выдержал и расхохотался. Заметив удивление Наташи, он только махнул рукой, не в силах выговорить ни слова сквозь душащий смех. Обиженный такой реакцией друга, Игорь насупился и отвернулся. Червоненко, со свойственным женщинам тонким чувством такта, частично уловила смысл происходящего и, тронув Игоря за плечо, мягко сказала:

— Игорь Павлович, я как следователь считаю целесообразным применение собаки в данном случае. И лучше всего взять спаниеля: у него прекрасный нюх и он малогабаритный, что удобно в условиях частного дома.

Свешникова, конечно, не удовлетворило такое решение, но несколько успокоили небольшие размеры собаки, — и он кивнул, оценив внимание Наташи.

Крюк в питомник и ожидание кинолога украли минут двадцать, поэтому, выехав на мост, ведущий в заречную часть города, машина попала в пробку, как всегда, возникшую в час пик. К небольшому зеленому домику с палисадом и жестяным номерком «36» на облупившейся стене подъехали уже к пяти часам. Широков попросил товарищей побыть в машине, а сам, открыв с трудом покосившуюся калитку, подошел к крыльцу и осторожно постучал в боковое окошко с задернутыми занавесками. Через минуту-другую занавески раздвинулись, и в окошке показалась женская голова, повязанная белым платком по-деревенски. Осмотрев Станислава, голова кивнула и пропала, а затем щелкнул замок открывавшейся двери. Бушуева Екатерина Семеновна оказалась щуплой старушкой, одетой в старый зипун и стоптанные валенки.

Узнав причину визита милиции, она чрезвычайно разволновалась и засуетилась, непрерывно бормоча: «Да как же это…» Вслед за хозяйкой и Широковым в дом прошли остальные прибывшие. Червоненко предъявила Бушуевой ордер на обыск, на котором старая женщина никак не могла изобразить свою подпись трясущимися руками. Наконец, когда формальности были выполнены, а Свешников привел в качестве понятных двух таких же старушек с ужасно любопытными глазами, хозяйку попросили показать комнату, в которой проживал Петренко. Комната выглядела небольшой, но уютной. Перед единственным окошком, выходившим на улицу, стоял круглый стол, покрытый зеленой потертой скатертью. Слева от него, вдоль стены, высилась старомодная кровать, украшенная никелированными шариками. По правой стене, ближе к двери, громоздился шифоньер. Здесь еще была пара стульев с гнутыми спинками и покосившаяся этажерка с десятком потрепанных книг. На полу красовалась вьетнамская циновка.

Свешников и Оладин занялись комнатой, а кинолог, прихватив рубашку Петренко, отправился работать во двор. Станислав с Наташей отвели Бушуеву на кухню, намереваясь подробно допросить.

— Екатерина Семеновна, — обратился к женщине Широков, — я Вас очень прошу успокоиться и помочь нам.

Бушуева на секунду прекратила причитания, посмотрела на Широкова, шмыгнула носом, а потом с новой силой принялась за свое: «Ой, опозорил, змий, на старости лет! Ой, опозорил!» Червоненко попыталась, в свою очередь, подействовать на женщину, но и ее увещевания не увенчались успехом. Напротив, Бушуева даже начала раскачиваться из стороны в сторону в такт подвываниям. Тогда Станислав, гася поднимавшееся в душе раздражение, грохнул ладонью по столу и резко проговорил:

— Хватит, Екатерина Семеновна, «ваньку валять»! Как без прописки пускать жильца — пожалуйста! А как отвечать за него, так не хочется? Мы здесь не затем, чтобы выслушивать ваши стенания!

Наташа неодобрительно посмотрела на Широкова и покачала головой. Но на Бушуеву этот выпад оказал благотворное воздействие. Она перестала качаться и подвывать, взгляд принял осмысленное выражение. В довершение ко всему, она виноватым голосом попросила:

— Вы уж прощайте меня, старуху… А ты, сокол, не серчай. Испужалась я. Как, есть, — испужалась… Чуяла ведь, что этот ирод беду мне накличет.

— Почему Вы так думали? — мягко спросила Наташа.

— А ты, милая, что ж? Тоже в милиции работаешь? — вместо ответа поинтересовалась Бушуева.

— Почти. Я — следователь городской прокуратуры. Зовут меня Наталья Николаевна, и я прошу ответить на мой вопрос.

— Прости, старую… Сейчас, только капелек попью, и все, как есть, обскажу. А то голова вовсе кругом идет. Сейчас я…

С этими словами хозяйка тяжело поднялась с табурета и открыла дверки буфета. Несколько минут она манипулировала с пузырьками, куском сахара и рюмкой воды. Потом снова уселась на прежнее место, с шумом высморкалась в большой мужской платок и начала рассказывать, глядя попеременно на внимательно слушающих Наташу и Станислава:

По словам Бушуевой выходило, что знакомство с постояльцем произошло в двадцатых числах июня. Как-то вечером, когда она обсуждала с соседками на лавке перед домом последние уличные новости, к ним подошел прилично одетый мужчина и поинтересовался возможностью стать на постой на месяц-два. При этом заверил, что человек он серьезный, при деньгах, обещал платить по 5 рублей в день при условии ежедневного домашнего завтрака. Две соседки с сожалением отказались, так как не располагали свободными комнатами, а Бушуева согласилась. Сто пятьдесят рублей в месяц должны были составить существенный прибавок к ее маленькой пенсии, на которую в городе прожить одинокому человеку трудно. Выросшие и разъехавшиеся дети, конечно, помогают, но что с них взять при нынешних инженерских деньгах. Словом, сговорились они с Романом, который в тот же вечер и въехал, заплатив за месяц вперед. Сперва жилец был, действительно, тих и незаметен: утром съедал завтрак и на весь день куда-то уходил, возвращаясь только поздно вечером. Однако, начиная с первых чисел июля, в поведении постояльца произошла разительная перемена. Он повеселел, стал разговорчивее, как-то даже купил торт и угостил хозяйку. А, самое главное, несколько раз приводил ночевать молодую женщину, симпатичную, но очень печальную. Утром завтракали и куда-то вместе уходили. Бушуева потом собирала оставленные под дверью бутылки из-под вина и лимонада. Когда хозяйка дала понять постояльцу, что эти визиты ей не нравятся, тот рассмеялся и дал хозяйке пятидесятирублевую купюру. Сей аргумент заставил Бушуеву смириться. Так продолжалось до последнего времени, а вчера постоялец ушел утром и до сих пор не вернулся.

На этом рассказ Екатерины Семеновны оборвался, и она выжидательно посмотрела на следователя.

— И все же, что Вы имели в виду, когда в начале беседы заявили о предчувствии беды от присутствия Романа в доме? решила уточнить Наташа.

— Вишь, милая, последнюю неделю злым он стал, как черт. Позавчера утром наорал на меня, что яишня не соленая. Прямо с цепи сорвался. Накануне ж приперся ночью, разбудил меня. Весь дерганый, взъерошенный… Я, конечно, за яишню расстроилась, а он все одно сожрал под «чекушку». Потом стирку устроил. Чуяла, что добром это не кончится…

— Ночью вернулся… Это какое число было?

— Сегодня суббота… Так… Пятница… Четверг… Аккурат, со среды на четверг!

— Значит, с 20-го на 21-е, так?

Бушуева пожала плечами, а Наташа многозначительно посмотрела на Широкова.

— А одежду стирал утром 21 июля, то есть позавчера?

— Да, стирал. Она до сих пор в огороде между яблонь висит. Поди, пересохла вся.

Услышав это, Станислав встал. Но прежде чем идти на улицу, спросил:

— Кроме девушки кто-то еще приходил к Роману?

— Во-во! Приходил! Повадился, понимаешь ли, к нему длинный такой ходить. Глаза злющие — ну истинный дьявол, прости господи!

— Как выглядит, как зовут? — быстро выстрелил Широков, почуяв кончик ниточки.

— Зовут как, не знаю. Ростом повыше тебя, худой, волосья пегие какие-то… Возрастом за сорок. Постой… Вроде раз слышала, как мой его Юрой называл… Точно — Юра!

— Как часто этот Юра навещал Вашего постояльца? О чем говорили?

Наморщив лоб, Бушуева добросовестно старалась вспомнить, губы ее шевелились.

— Когда же я письмо от дочки получила?.. Десятого, что ли? Ага, десятого июля. В тот вечер чертяка и пришел впервой. Вместе с моим пришел. Потом уж сам являлся, но не каждый день, а через два, на третий. Говорили о чем — не ведаю, хоть казните… Сидели в комнате тихо. Пошепчутся часок, длинный и уходит. Но не выпивали — это точно. Я б заметила…

Удовлетворенный Широков выразительно посмотрел на Наташу и вслух сказал:

— Наталья Николаевна, Вы тут продолжайте оформлять протокол, а я другими делами займусь.

Червоненко понимающе кивнула.

В комнате Петренко обыск тем временем завершался. Свешников, пристроившись за круглым столом, прилежно оформлял протокол, что на него было совершенно не похоже. Оладин возился возле лежащего на кровати криминалистического чемоданчика, то и дело рассматривая на свет дактилопленку. Старушки-понятые сидели рядком на стульях и оживленно перешептывались. Заметив на пороге комнаты Станислава, Свешников, ни слова не говоря, вывел друга в прихожую.

— Как и следовало ожидать, ничего выдающегося не нашли, — негромко сказал он. — Но кое-что интересное есть. В чемодане, лежавшем под кроватью, кроме паспорта на имя Петренко и около тысячи рублей денег, обнаружилось вот это.

Игорь достал из кармана рубашки небольшой красный блокнотик, с виду — новый, и протянул Широкову.

— В отличие от паспорта и денег, лежавших просто в кармашке чемодана, блокнот был спрятан в коробку из-под сигарет «Столичные», а сама коробка завернута в банное полотенце, — прокомментировал находку Игорь.

Слушая Свешникова, Станислав перелистал книжечку. Записей было немного, основная масса страничек оставалась чистой.

— И заметь, Стасик, записи все похожие: ни одного полного слова, ни одной фамилии. Только буквы и цифры. Неужели это не интересно, а?

Игорь довольно хмыкнул, отбирая блокнотик и пряча его в карман.

— Да уж… Куда как интересно. Тебе бы лишь шарады разгадывать, — проворчал Станислав, не обрадованный перспективой ломать и без того болевшую голову еще и над этим.

— Вы чего уединились? — раздался за спиной друзей голос Оладина. — Не пора ли заканчивать да возвращаться в «управу»?

— Сань, не торопись. Есть еще кое-какие соображения, — осадил его Широков. — Что у нас, кстати, с «пальчиками» получается?

— Следов-то много… От четырех-пяти человек. Двое, вероятно, — хозяйка и Петренко, а остальных будем устанавливать.

— Хорошо. Тогда берем бабушек и идем в огород смотреть одежду Петренко, в которой он был в ночь убийства на Гоголевской, — распорядился Станислав.

На ступеньках крыльца сидел и курил сигарету рыжий, веснушчатый кинолог. У его ног пристроился, положив голову на передние лапы, такой же рыжий, как и хозяин, спаниель. Увидев Широкова, кинолог встал, отряхнул брюки. Вскочила и собака, виляя хвостом.

— Пойдем посмотрим, — обратился к Станиславу кинолог, не отличавшийся многословностью.

— Что посмотрим? — не понял Широков.

— Да тут мы нашли кое-что… Может, подойдет?

Парень направился по тропке вдоль огорода к стоящему поодаль сараю. Пожав плечами, Станислав двинулся следом. Пес, вырвавшись вперед, подбежал к сложенной под пристроенным к сараю навесом поленнице дров и пару раз призывно тявкнул. Убедившись, что люди идут на зов, спаниель сунул нос в щель между нижним рядом дров и стеной сарая и возмущенно фыркнул. Потом он попятился назад, и глухо зарычал. Подошедший кинолог опустился на корточки, просунул руку в отверстие, достал оттуда газетный сверток и передал его Широкову. Воспользовавшись моментом, собака радостно лизнула хозяина в нос.

— Что тут? — недоуменно спросил Станислав.

— Не знаю. Я, на всякий случай, решил не разворачивать.

Подошедший в сопровождении понятых и Оладина Свешников, подозрительно косясь на собаку, съязвил:

— Интересно, там в газете косточки или ливер?

Кинолог, продолжая поглаживать ласкавшегося пса, укоризненно покачал головой.

Оладин бережно положил сверток на траву, аккуратно развернул газету и, вслед за ней, оказавшуюся в газете майку.

— Ах ты, елки-моталки! — озадаченно воскликнул он.

На голубой ткани лежали: чугунная гирька на блестящей стальной цепочке, выкидной кнопочный нож с наборной рукояткой и пачка обернутых в целлофан сторублевок.

23 июля. Суббота. 20 часов 30 минут

В управление группа возвратилась в девятом часу вечера. Примечательно, что Свешников, обрадованный находкой свертка, благодушно похвалил собаку, обозвав ее приятным исключением из числа себе подобных. Дело дошло до того, что возле питомника, высаживая кинолога, Игорь вышел из машины, чтобы покровительственно потрепать героя дня по волнистой спинке.

Вещи Петренко и гирьку, положенные в полиэтиленовый пакет, Широков оставил в дежурной части с тем, чтобы уезжавший завтра в область Юрков забрал с кроссовками и эти предметы.

К Ерофееву пошли вместе с Наташей, чтобы доложить результаты обыска и заодно узнать, не появились ли какие-нибудь новости. У начальника сидел Белозеров и что-то тихо ему рассказывал.

— Ага, приехали, голуби мои! — обрадовался Ерофеев. — Слава вот тоже только что пришел.

Червоненко бегло поведала подполковнику открывшиеся новые обстоятельства и в заключение добавила:

— В самом конце, когда Бушуева уже подписывала протокол, она вспомнила, что женщину, которую приводил Петренко, зовут Зоей и работает она кассиром кинотеатра или Дворца культуры. Екатерина Семеновна так и сказала: «Кассирша в кино».

— В заречном районе только один кинотеатр — «Волна», Дворец культуры водников и клуб мельзавода, — быстро вспомнил Ерофеев, когда-то живший в том районе. — Значит, завтра с утра Широков со Свешниковым займутся Зоей и соседними улицами вокруг Корабельной.

Широков кивнул, показывая, что не забыл указаний начальства. Затем Белозеров поделился информацией по связям Гвоздковой.

— Как таковых близких подруг у Маргариты Сергеевны нет. В основном, круг знакомых составляют люди из праздничных застольных компаний. Мужчинам нравилась многим, любила флиртовать, морочить голову, но до интимных отношений дело не доходило. По крайней мере, факт наличия любовника нигде не всплыл. О своей прежней жизни до переезда к нам ничего никому не рассказывала. Если спрашивали — отшучивалась. Многие, с кем мы беседовали, отмечают склонность Маргариты Сергеевны к «шикарной жизни», наличие модных нарядов, что подтверждается и результатами обыска у нее в квартире: целый шкаф тряпок! Это все — при скромной зарплате медработника. Подработок не было, проверили. В подпитии часто жаловалась на недостаток средств, выказывала желание быть богатой и вести праздную жизнь. Но, на трезвую голову, таких разговоров не вела. Наоборот, подчеркивала, что даже ее зарплаты, при рациональном подходе, может вполне хватить на жизнь. Есть еще интересные откровения некой Кропоткиной Татьяны — закройщицы городского дома моделей. На нее указали как на человека наиболее близкого к Гвоздковой. Дамочка оказалась еще та: полчаса выспрашивала причину моего интереса к подруге, ходила вокруг да около. Потом кое-что все-таки поведала. Как-то Гвоздкова в порыве хвастовства призналась, что «влачить жалкое существование» осталось недолго, что скоро у нее будет очень много денег и она переберется в более приличное место, чем этот городок, а может, даже за границу. Рассказала об этом в запальчивости, после застолья в новогоднюю ночь. Но, самое удивительное, на следующий день Гвоздкова попросила Кропоткину забыть эту чушь и так посмотрела, что закройщице до сих пор неприятно вспоминать этот взгляд. И еще. Однажды Гвоздкова проговорилась, что у нее есть где-то друг, который ее безумно любит и готов ради нее на многое. Вот, пожалуй, и все…

— Значит, друг есть, готовый на многое… — задумчиво повторил Широков. — Уж не «высокий» ли Юра этот друг, а?

— И не наводит ли это на мысль, что в тайнике были деньги или нечто, связанное с их получением? — загорелся Свешников.

Ерофеев досадливо поморщился:

— Опять ты, Свешников, в фантазии ударился! Тебе бы книжки для детей писать с завлекательными сюжетами. Все, чем мы располагаем на данный момент, безусловно, интересно, но этого явно не достаточно, чтобы создать полную картину.

— Нам более-менее ясна середина истории, связанная с событиями последних дней. Начала же мы не знаем, не знаем и возможных вариантов продолжения. Нас все время вынуждают действовать по уже свершившимся событиям, а это меня более всего беспокоит. В городе преступники или нет — сейчас решающей роли не играет. Чтобы задержать их, надо знать предпосылки и конечную цель, которой они руководствуются. Только тогда можно прогнозировать их дальнейшие поступки, чтобы в какой-то фазе перехватить уважаемую Маргариту Сергеевну и ее напарника или напарников — последнее я тоже не исключаю. Пока же нам отправные данные не известны.

Ерофеев с сожалением посмотрел на коллег.

— Возможно, Петренко что-то прояснит после предъявления ему новых улик? — предположила Червоненко.

— Не думаю, что много, — возразил Широков. — У меня создалось впечатление, что он — простой исполнитель, не посвященный в детали. Хотя кое-что, несомненно, должен знать.

— И все же он присутствовал при вскрытии тайника! — настаивала с горячностью Наташа.

— Ну и что? Он мог видеть предмет или предметы, но не знать их сути.

Наташа всплеснула руками, давая понять, что спорить далее не желает. Ерофеев же кашлянул и сказал:

— Час назад из ЛОМа поступило вот это…

Подполковник положил руку на тоненькую стопочку стандартных листков, пришпиленных скрепкой.

— Здесь показания проводников десятого вагона, в котором ехал «толстый». Проводники опознали пассажира по фотографии, и одна из проводниц припомнила, что тот спрашивал у нее о расположении двух каких-то улиц, но она сама из московской бригады и, естественно, интерес его удовлетворить не смогла. Названий улиц не запомнила, но, ей кажется, что это были фамилии писателей. Также установлено, что «толстый» ехал один. О вещах проводники ничего определенного сказать не могут, но есть рапорт сержанта милиции, дежурившего тем утром на вокзале. Он обратил внимание на «толстого» потому, что у того на безымянном пальце правой руки с отсутствующей фалангой блестел массивный перстень из желтого металла с изображением змеи. Сержант подумал, не числится ли эта вещь среди находящихся в розыске по кражам, но проверять пассажира не стал. Встретил его возле автоматических камер хранения, но без вещей. Коллеги проверили: невостребованных вещей в камерах хранения нет.

Ерофеев протянул документы Червоненко для приобщения к делу. В это время Широков подошел к висящей на стене карте города и принялся внимательно ее изучать, а Свешников высказал одолевавшие его сомнения по поводу отсутствия у «толстого» вещей:

— Странно, что не было хотя бы портфеля или дипломата… Ведь летом даже самое необходимое по карманам не распихаешь.

— Может, вещи были и в камеру хранения он их сдал, да только некто потом их оттуда забрал, зная номер и код ячейки, — заметил Белозеров.

Закончивший свои географические изыскания Широков вернулся на стул, где сидел, и неожиданно выдал:

— Петр Сергеевич, у нас в городе не так много улиц, носящих имена писателей. Я насчитал десять — Герцена, Ломоносова, Радищева, Крылова, Пушкина, Чехова, Короленко, Куприна, Гайдара и Гоголя. Я предлагаю завтра сформировать поисковые группы и основательно «прочесать» эти улицы. Сдается, там мы можем найти самозванного хозяина дома, появившегося на Гоголевской после выезда Гвоздковой.

Ерофеев, да и все остальные, с некоторым недоверием посмотрели на Станислава.

— Я поясню свою мысль. Гвоздкова, когда я сказал ей об этом человеке, не столько испугалась, сколько удивилась. Могу дать 99 процентов, что для нее это явилось неожиданностью. То есть «хозяин» дома явно работал не на эту команду. Значит, он работал на «толстого». Вправе мы такое предположить? Вправе. Ведь «толстый» — не местный житель, теперь это ясно. Почему бы ему не иметь своего человека в городе? А коль это его человек, то «толстый» должен был с ним в первую очередь встретиться по приезду в город. Хотя бы для того, чтобы выяснить обстановку… Проводница говорит, что пассажир интересовался двумя улицами: одна из них, несомненно, Гоголевская. Тогда, что за вторая улица? Опять же справедливо полагать, та, на которой живет его человек, — фиктивный хозяин дома номер восемь!

Некоторое время коллеги оценивали услышанное. Потом Ерофеев откинулся на спинку стула и шумно выдохнул воздух.

— А что… Хоть есть в версии слабые места, но попробовать стоит, ты прав, Станислав. Белозеров возьмет с утра этот вопрос. Людей я выделю.

Наташа попросила предоставить ей «временное убежище» в управлении, чтобы удобнее было допрашивать людей и вообще работать по делу.

23 июля. Суббота. После 22 часов

Червоненко и Широков медленно шли домой, поеживаясь от неприятного ветерка, пробиравшего насквозь через одежду. Особенно остро это ощущал Станислав в своей рубашке с короткими рукавами.

— Ты чего так легко оделся?.. Простудишься, — посочувствовала Наташа.

— Самоуверенность подвела: привык к солнышку.

— Как твоя голова?

Станислав пожал плечами.

— Болит немного. Да и устал я просто.

Он виновато улыбнулся. Наташа взяла Широкова под руку и прильнула плечом.

— Ничего, Стасик, сейчас придешь, выпьешь горячего чая и ляжешь баиньки. Тебе надо хорошенько выспаться — и все!

Широков остановился и легонько притянул Наташу к себе.

— Мне плохо без тебя… Очень плохо и одиноко…

Наташа молчала, уткнувшись лицом в плечо спутника и безвольно опустив руки. Так, застыв, они простояли несколько минут.

Потом Станислав чмокнул Наташу куда-то в ворох волос и крепче прижал к себе.

— Мне тоже хорошо с тобой, Стас, — вдруг произнесла Наташа, словно продолжая ход его размышлений. Чуть отстранившись, она провела прохладной ладошкой по щеке Широкова. — Но сейчас мы пойдем каждый к себе домой, хорошо?

И, видя вмиг огорчившееся лицо Станислава, добавила:

— Не смотри на меня так… Дай мне разобраться в самой себе. Неужели ты этого не можешь понять?!

Наташа высвободилась и медленно пошла вперед.

«Ну вот, опять я все испортил, — подумал Широков. — Наверное, я действительно ничего не понимаю…» Он еще постоял, растерянно глядя в землю, а затем быстрым шагом догнал Наташу. Остальной путь до ее дома они прошли молча.

Только у подъезда Наташа тихо попросила:

— Ты не обижайся на меня и не торопи, ладно?

Не дождавшись ответа, она чмокнула Станислава в нос и легко взбежала по ступенькам крыльца.

24 июля. Воскресенье. 8 часов

Широков быстро расправлялся с завтраком, то и дело поглядывая на часы. Сегодня он проснулся позже обычного, позволив себе завести будильник на 8 часов — уж больно хотелось поспать. Накануне, простившись с Наташей, он еще час бродил по улицам, предаваясь философским размышлениям о превратностях судьбы, так неожиданно сведшей его с этой женщиной, привнеся в привычную холостяцкую жизнь тревоги и новые заботы. Взволнованный и продрогший Станислав еле согрелся под горячим душем, напился чая и попытался уснуть. Но, несмотря на усталость, сон не приходил. К тому же, мешала муторная головная боль. Лежа в постели, Широков еще и еще раз анализировал обстоятельства по делу Гвоздковой. И чем дальше, тем более убеждался в необходимости срочной командировки в Курск. Он был почти уверен, что истоки истории следует искать там. Правда, на первый взгляд, веских обоснований для этого как будто бы не имелось. Но очень уж странно выглядел отъезд Саржиной 15 лет назад; переезд в провинцию из областного центра Маргариты Сергеевны, склонной к широкой жизни. Настораживало и то, что, живя здесь, Гвоздкова никуда не выезжала из города, даже в отпуск. В то же время, когда приехал навестить отец, она с ним не встретилась, а уехала в соседнюю область на курсы повышения квалификации, причем сама попросила об этом заведующего отделением. Надо познакомиться с обстоятельствами жизни Гвоздковой в Курске. Да и появление «блудной дочери» там не исключено. Хотя курские коллеги предупреждены и собирают материалы, но самому как-то спокойнее, что ничто не ускользнет от внимания. С этими мыслями он в конце концов уснул.

А теперь, за завтраком, пытался емко сформулировать в голове обоснования командировки, которые собирался изложить Ерофееву.

Наученный вчерашним горьким опытом Станислав перед уходом высунулся в окно, внимательно оглядев, насколько позволял обзор, утреннее небо. Не в пример вчерашнему, оно было прозрачно голубым и девственно чистым. Косые лучи начавшего обычное путешествия солнца, ласково дарили тепло озябшему за ночь миру. Без всяких сомнений Станислав выбрал темно-синюю рубашку с коротким рукавом и, прихватив «дипломат», стремительно пронесся по лестнице, чуть не сбив с ног степенную соседку, возвращавшуюся из раннего похода по магазинам.

В кабинет Широков успел войти одновременно с раздающимся из динамика пиканьем временного сигнала. Едва он расположился за столом, влетел запыхавшийся Свешников и, как обычно, улыбаясь, выпалил:

— Я не опоздал?

— Ну что ты, Игорек, это просто я раньше пришел…

Услышав знакомый ответ, Игорь еще больше развеселился.

— Раз начальник шутит, значит все в полном ажуре! Горю желанием сейчас же отправиться на поиски таинственной и печальной незнакомки с героическим именем Зоя!

— Не спеши, обжора! Лучше крошку со щеки сними…

— Ой, Стасик, как я прекрасно позавтракал!..

— Ну-ну… Только не об этом. Лучше продолжай гореть. Это мне позволит с чистой совестью попросить у шефа машину, чтобы быстрее добраться на место. Терпеть не могу запаха паленой щетины…

Он выразительно погладил себя по подбородку. Глаза у Игоря округлились от удивления, и он также потрогал свой подбородок.

— Вот это да! Я забыл побриться! Это все Антонина виновата: сколько раз предупреждал, чтобы не делала на завтрак печеную курицу — с ней столько возни: пока обсосешь каждую косточку… Но вкуснота, конечно. Однако ты не забыл о моем приглашении сегодня на обед?

— Не забыл, не забыл… — миролюбиво ответил Широков. — Только, боюсь, на это не будет времени.

В ответ Игорь многозначительно поднял указательный палец вверх и напыщенно заявил:

— Парень! Разве тебе не говорили в школе, что каждый — кузнец своего времени?

— Во-первых, не коверкай крылатых фраз, во-вторых, поживем — увидим. Пойду-ка к Ерофееву, разузнаю обстановку. А ты бы все же побрился.

— Конечно, дарагой! — пропел Свешников, доставая из стола старенькую электробритву.

Ерофеев беседовал с Мальцевым. Пока подполковник продолжал обсуждать со следователем технические аспекты работы на сегодня по закреплению свидетельской базы, доставке бывших жильцов с Гоголевской, Станислав от нечего делать разглядывал начальника.

Петр Сергеевич был сегодня «при погонах», что, само по себе, являлось необычным. По правде говоря, Ерофеев не умел носить форменную одежду. Сколько он ни пробовал заказывать китель и брюки в различных мастерских, даже в столичных, все равно форма на нем смотрелась мешковатой, будто с чужого плеча. Поэтому шеф крайне не любил различные официальные мероприятия, требовавшие по протоколу присутствия при полном параде. С необходимостью появляться в форме иногда в служебное время он еще как-то мирился, утешая себя, видимо тем, что видит это лишь ограниченный круг людей знакомых. Но уж где-то в городе, на торжественных!..

Между тем Ерофеев завершил диалог с Мальцевым и неожиданно спросил:

— Ты чего меня изучаешь, Широков, словно я — манекенщица на сезонном показе моделей?

Станислав стушевался, как пацан, застигнутый при подглядывании в замочную скважину, и досадовал на себя, что «засветился» перед наблюдательным начальником. Но все же попытался выкрутиться:

— Мне просто показалось, что у Вас новый китель, Петр Сергеевич.

— Как же, как же… Показалось ему… Ты еще и врун, Широков. Знаю я, что тебе показалось. Небось, сидел и соображал, чего это начальник в выходной день людей своим боевым видом смущать собрался?!

— Да нет же, Петр Сергеевич… Мне, правда, показалось, что у Вас новый китель.

Широков так горячо и убежденно сообщил это, что Ерофеев похоже, засомневался относительно своих подозрений. Недоверчиво глянув еще раз на подчиненного, он решил уйти от «скользкой» темы, чему Широков безмерно обрадовался. Выяснив, что новостей за ночь не поступало, Станислав выпросил машину для «выброски десанта» и, уже выходя, будто невзначай, спросил Мальцева, не пришла ли Червоненко. Оказалось, что Наташа зашла еще в прокуратуру, а значит до отъезда увидеть ее не удастся.

Первым делом, друзья, соблюдая меры предосторожности, заехали к Бушуевой навестить ребят в оставленной засаде. К общему сожалению, ничего нового и здесь не произошло. Посовещавшись, решили: пока утро и хозяева домов должны быть на месте, начать работу по близлежащим улицам, а потом искать Зою.

Поделив «сферы влияния», Станислав с Игорем приступили к довольно однообразной, но необходимой процедуре сплошного «поквартального» обхода, условившись встретиться часа через полтора на перекрестке возле магазина «Продукты». Туда же поставили машину…

На место встречи в назначенное время первым пришел Широков. Обойдя добрых три десятка домов, он собрал минимум полезной информации: некоторые жильцы узнали на фотографии Петренко, так как видели его на улице. Но и только. Однако у появившегося минут через десять Игоря в глазах плясали хитрые бесенята.

— Ну, как дела, командир? Есть что интересное?

— Практически — ничего. Зато на твоей сияющей роже написано, что ты раскопал клад, где какой-то идиот спрятал кучу продуктов питания с преобладанием деликатесов! — нарочно поддел друга Широков.

— Склад — не склад, а кое-что занимательное нашел. Ваши же грубые шутки, товарищ начальник, ранят мою нежную душу. Я могу замкнуться в себе, как обиженная улитка. Вы же от этого много потеряете.

Игорь принял позу оскорбленного в лучших чувствах героя и замолчал. Его полуприкрытые глазки и собранные в бантик губы выглядели так комично, что Станислав засмеялся.

— Ну, ладно, — примирительно сказал он, — выкладывай!

По рассказу Игоря оказалось, что Петренко хорошо запомнила продавщица того магазина, у которого они сейчас беседовали. Она уверенно опознала Романа по фотографии. Тот начал заходить в магазин с месяц назад: покупал хлеб, масло и прочие нехитрые продукты. Даже первоначально пытался заигрывать со смазливой продавщицей, но быстро был поставлен на место. Последние две недели Петренко заходил в магазин реже: раз в три дня. Именно тогда, однажды перед закрытием, он появился вместе с неким высоким мужчиной. Приметы его довольно точно соответствовали другу Гвоздковой — Юре — «высокому».

— Но самое интересное, — воскликнул Игорь, — вот что: Петренко был навеселе и настроен весьма благодушно. Покупая продукты, беспрестанно балагурил с продавщицей, произнося в том числе, любопытную, на мой взгляд, фразу в адрес приятеля: «А ты говоришь, что самые красивые бабы у вас в Курске»! Стоявшему чуть в стороне «высокому», видимо, болтливость Петренко не понравилась, потому что он сердитым голосом осадил того примерно так: «Хватит трепаться, лучше пошевеливайся!» Тут же Петренко как-то сник, засуетился, быстро отдал деньги за покупки и вышел из магазина следом за напарником.

— Когда это точно было, она не помнит? — заинтересовался Станислав, сосредоточенно разглядывая носки своих запыленных туфель.

— Говорят, что в начале прошлой недели: в понедельник или вторник.

— Значит, 11 или 12 июля… В совокупности с показаниями Бушуевой, имеем право предположить, что Юра появился в городе именно в эти числа.

— Совершенно верно. И можно считать, что «высокий», как и Гвоздкова, или родом из Курска, или, возможно, живет там. А, значит, нам с тобой, Стасик, не мешало бы съездить в Курск, как считаешь?

Широков согласно кивнул, пояснив, что уже думал об этом и собирается поговорить с шефом.

Когда друзья забрались в нагревшуюся на солнце машину, Игорь неожиданно сообщил:

— Кажется, я разгадал смысл записей владельца.

Одновременно он достал из кармана записную книжку, найденную вчера в чемодане Петренко.

— Вечером, просматривая это, я кое о чем догадался, но не было полной уверенности. После того, что рассказала продавщица, я почти на сто процентов уверен в правильности решения задачи. В блокноте есть адреса, интересовавшие Петренко в разных городах. Каждый адрес записан в виде заглавной буквы названия улицы и двух чисел через запятую, обозначающих квартиру и номер дома. Заметь, номер квартиры стоит на первом месте, а не наоборот, как общепринято. В свою очередь, адреса записаны на страничках с теми буквами алфавита, которые соответствуют первой букве наименования города. Все просто и надежно, чтобы скрыть свои связи от любопытных глаз…

Свешников щелкнул ногтем по коленкоровой обложке и передал Широкову. Станислав открыл страничку, на которой, если верить Игорю, должны были быть адреса здешних знакомых Петренко. Там оказались три записи: «М 3, 146», «Г 1,8», «С — 7,25».

— Если ты прав, Игорек, то вторая и третья записи соответствуют адресам тайника на Гоголя и жительства мадам Гвоздковой. А вот первый адрес?

— Может, это адрес, где жил «высокий» или еще какой-то не знакомый нам участник истории? — пожал плечами Игорь.

— Значит, улица на «М», дом 146, квартира 3… — задумчиво произнес Станислав. По рации он быстро связался с дежурной частью и попросил справку на достаточно протяженные улицы города, начинающиеся на букву М. Несколько минут молча ждали ответа, потом динамик затрещал и, убедившись, что его слушают, перечислил три улицы, подходящие под исходные данные. После чего водитель машины воскликнул:

— Так Макаровская отсюда в пяти минутах езды!

«Уазик» притормозил, недоезжая нескольких домов до сто сорок шестого. Пока Широков отправился изучать большое деревянное строение, прятавшееся в глубине приличного по размерам яблоневого сада, Свешников обошел пару-тройку соседних домов, где осторожно навел кое-какие интересующие его справки. Вернувшись к спрятанной за раскидистым кустом машине, Игорь взволнованно сообщил подошедшему Станиславу:

— Мне сегодня, похоже, везет, Стасик! Масть пошла, что называется! Знаешь, кто живет в третьей квартире? Некая девушка по имени Зоя! И эта Зоя работает кассиром в кинотеатре «Волна»! Что будем делать, командир?

В голове Широкова начали быстро возникать различные варианты. «Могут ли Гвоздкова с Юрой прятаться у Зои? Теоретически — да… А практически? Им известно, что Петренко «влип», а, значит, в конце концов, мы выйдем на Зою. Нет, они не дураки, чтобы так рисковать… Но вполне возможно, что если Зоя — сообщница, то она может поддерживать связь с прячущимися где-то в городе преступниками. Или просто знает о местонахождении убежища. Тогда беспокоить ее сейчас нельзя, а надо срочно взять женщину под наблюдение и выйти через нее на этих двоих… А если Зоя вообще тут ни при чем? И не ведает о существовании друзей Петренко? Тогда напрасно можно потерять время: ведь не случайно в блокноте Петренко Зоин адрес стоит перед всеми другими!.. Черт! Мозги свернешь с этой путаницей!» — ругнулся мысленно Станислав и обратился к Свешникову:

— Слушай, Игорь! Представь себя на месте Гвоздковой, с учетом всего, что нам известно о ней, и скажи, как бы ты поступил, зная о провале Петренко? При этом помни, что на руках у тебя находится нечто ценное, к чему ты долго добирался…

Свешников с полуслова уловил суть дилеммы, мучающей друга. Почти не задумываясь, он ответил:

— Я бы вечером 22-го прямо со Свердлова мотанулся из города куда подальше.

— А если в городе остались дела или уехать нет возможности?

— Нашел бы надежное место, о котором не знают даже близкие мне люди, чтобы исключить любые неожиданности, и затаился.

— Так! — удовлетворенно подытожил Станислав. — Значит, мы без большого риска можем наведаться к Зое?

— Да, — уверенно подтвердил Игорь, — хотя доля риска все же есть.

— Тогда пошли, — махнул рукой Широков, словно отметая всякие сомнения, и первым направился к Зоиному дому.

Дверь с цифрой «3» обнаружилась на веранде с правой стороны фасада. Постучав, Широков чуть отошел вбок, а Свешников на всякий случай встал у окна. Послышались легкие шаги, дверь открылась, и молодая женщина в опрятном домашнем халатике выжидательно-спокойно посмотрела на Станислава.

— Здравствуйте, Зоя, — мы из милиции! — представился Широков, показывая служебное удостоверение.

Спокойно, без признаков какого-либо удивления, Зоя пригласила войти и, подавая пример, первая прошла в глубь дома. Станислав обогнал хозяйку в маленькой прихожей, следовавшей за верандой, и, прежде всего, поочередно распахнул двери в комнату, кухню и ванную комнату. Убедившись, что в квартире больше никого нет, он позвал оставшегося на улице Свешникова. Зоя наблюдала за всеми манипуляциями гостей по-прежнему равнодушно, безвольно опустив руки, поэтому Станиславу самому пришлось предложить девушке пройти в комнату, чтобы побеседовать. Здесь Зоя присела на краешек софы, пришедшие расположились напротив на двух новых стульях.

Наблюдая за хозяйкой, Станислав отметил, что ей, действительно, не больше 25–26 лет, как говорила Бушуева. Пожалуй, миловидное лицо несколько портило выражение безразличия и скуки. Старили Зою и средней длины черные волосы, забранные на затылке в простенький хвостик. Следы косметики отсутствовали полностью. Сама девушка была среднего роста, худенькая и тонкая в кости.

Завершив изучение хозяйки, Широков мягко сказал:

— Извините за вторжение, но обстоятельства, о которых я скажу позже, заставили нас действовать таким образом. Назовите, пожалуйста, свое полное имя и фамилию.

— Воробьева Зоя Валентиновна, — последовал тихий ответ.

— Вы живете одна?

Женщина кивнула.

— Где Вы работаете?

— В кинотеатре «Волна»… Кассиром…

— Вам знаком Петренко Роман Михайлович?

— Д-да… — едва слышно выдавила хозяйка, опустив глаза.

— Когда и при каких обстоятельствах Вы с ним познакомились? — поинтересовался Широков, стремясь не сбивать темп разговора.

— Почему Вы меня об этом спрашиваете?

Голос Зои заметно задрожал, выдавая сильное волнение.

Пока Станислав прикидывал, стоит играть в открытую или нет, Игорь жестко произнес:

— Гражданин Петренко нами задержан по подозрению в совершении убийства и покушении на второе убийство!

Воробьева застывшим взглядом смотрела куда-то на противоположную стенку. Лицо ее покрыла смертельная бледность. Внезапно она откинулась на софу, уткнулась в подушку и зарыдала в голос, сотрясаясь всем телом.

Станислав бросил уничтожающий взгляд на незадачливого друга и прошипел, чтобы тот принес воды. Сам же склонился над плачущей, пытаясь уговорить ее успокоиться. После непродолжительного стука и звяканья, раздавшегося из кухни, появился расстроенный Игорь, держа в одной руке стакан с водой, а во второй — склянку с сердечными каплями и пустую рюмку. Станислав на глазок плеснул в рюмку пахучего содержимого склянки, разбавил водой и заставил Воробьеву выпить. Постепенно она пришла в себя и попросила разрешения пройти в ванную умыться. Видя колебания Станислава, она заверила:

— Уже все нормально… Ничего я с собой не сотворю, не беспокойтесь…

— Хорошо, я Вам верю! — разрешил Широков.

Пару минут он напряженно вслушивался в журчание воды, потом укорил Свешникова:

— Ну куда ты полез? Видел же, что она будто не в себе… Надо было осторожно подвести к нужной теме. А ты — как из пушки!

— Так я же…

Но оправдаться Игорь не успел, так как Зоя вернулась в комнату. Веки ее припухли и покраснели, лицо оставалось таким же бледным, но выражение его изменилось: равнодушие сменила какая-то мрачная решимость.

— Еще раз извините, Зоя, — можно Вас так называть? — спросил Широков, и, получив утвердительный знак глазами, продолжил. — К сожалению, мой коллега прав полностью: Петренко подозревается в убийстве вот этого гражданина. Вы его знаете?

Станислав показал женщине фотографию «толстого».

— Нет! — прозвучал твердый ответ.

На всякий случай, Широков дал посмотреть и фотографию Касьянова, но его Воробьева также не смогла опознать. Тогда Станислав попросил Зою просто поведать подробно все, что она знает о своем знакомом.

— Петренко у Вас? — настороженно спросила Воробьева.

— Да.

— Вы его не отпустите?

— Нет. Я понимаю Ваши чувства…

— Нет!! — надрывно прокричала Зоя. — Нет! Вы не поняли…

И она вновь спрятала лицо в ладонях. Широков недоуменно посмотрел на Игоря, но тот только пожал плечами.

Однако помощь на этот раз не понадобилась: Воробьева пару раз всхлипнула, но тут же взяла себя в руки и, промокнув платком глаза, с чувством произнесла:

— Я его не любила… Я его ненавидела! И буду ненавидеть до конца своих дней! Он растоптал мою душу… Он — подонок!

Глядя в переполненные мукой и гневом глаза женщины, невозможно было усомниться в ее искренности.

— Теперь я расскажу, что он сделал со мной… Все расскажу, только не перебивайте меня и… Хотя очень тяжело… Но я расскажу!

Голос звенел, как натянутая струна.

То, что затем услышали Широков со Свешниковым было исповедью женщины, в душе которой годами копились боль и обида.

В двадцать один год Зоя вышла замуж за человека, которого очень любила. Поначалу все складывалось хорошо, только вот с детьми ничего не получалось. Вскоре муж начал пить, погуливать, обзавелся соответствующими друзьями-собутыльниками. Затем — скандалы, а пару раз — и рукоприкладство. Кончилось все банально: пьяная драка, в которой муж порезал человека, суд и колония. Но Зоя, проклиная себя за глупость и бесхарактерность, продолжала любить и ждать, несмотря ни на что, списывая свои несчастья на слабоволие мужа. Вместо развода, писала нежные письма в Архангельскую область, где отбывал свой срок муж. И раньше не отличавшаяся особо веселым нравом, теперь стала замкнутой, никуда, кроме работы, не ходила. Свою «лепту» внесла и свекровь, обвинившая во всем происшедшем Зою, которая не смогла родить, а «без ребенка какая семья?» Вот мужик, мол, и закусил удила… После такой пощечины, женщина вовсе упала духом, уверовала в свою несуществующую вину. Стала полной затворницей, сосредоточившись на ожидании мужа, который должен освободиться летом следующего года. И тут, 22 июня вечером, появился Петренко. Сказал, что сидел в одной колонии с мужем и только недавно освободился, что там они с Колей подружились, и тот дал адрес жены, попросив, если представится возможность, навестить ее и передать привет. А у Петренко как раз появились дела в городе, вот он и решил выполнить просьбу друга. Обрадованная встречей с человеком, еще месяц назад хлебавшим баланду из одной миски с ее ненаглядным, Зоя не знала, куда посадить да как угодить дорогому гостю. И когда тот попросился на пару дней на постой, ссылаясь на трудности с гостиницей, с радостью согласилась. Раскрыв рот, она слушала «лихие» рассказы бывалого «зека» о житье-бытье в лагере, пила принесенную гостем водку, радовалась за мужа, ставшего, по словам Петренко, уважаемым человеком в лагере. Ее не смущало, что гость несколько раз делал двусмысленные намеки и даже пробовал дать волю рукам, оправдывая свои действия долгим отсутствием женского общества. После многочисленных тостов за «любимого мужа», от которых было неудобно отказываться, Зое, в конце концов, стало плохо, чем и воспользовался Петренко…

Очнулась она только под утро, плохо понимая, что произошло и кто рядом с нею в постели. А когда вспомнила, заревела от тоски и обиды. Разбудив гостя, молча вынесла его чемодан за порог. Петренко ничего не сказал, только, уходя, недобро усмехнулся. Две недели он не давал о себе знать, а Зоя ночи напролет плакала и казнила себя. А потом, 4 июля часов в десять вечера, Петренко вновь заявился к ней. Пускать не хотела, но тот каялся, просил прощения, обещал сказать нечто важное… Зоя поддалась уговорам, отчасти боясь поднятого Петренко шума — соседи и так косились на жену уголовника. Выпив для храбрости принесенную с собой «чекушку», гость заявил, что Зоя ему очень понравилась и он предлагает ей стать его подругой. Жить она будет безбедно, потому что скоро сам он станет богатым человеком — провернут с приятелем одно дельце. А при деньгах — увезет Зою к теплому морю или еще куда захочет. Женщина ответила отказом. Тогда Петренко попытался применить силу, но Воробьева вырвалась, схватила на кухне нож и пообещала вскрыть себе вены, если гость не угомонится.

И еще, Зоя пообещала все рассказать мужу, когда тот вернется, — тогда Петренко не поздоровится. Это произвело обратный эффект: Петренко расхохотался и заявил, что про мужа все наврал. Тот вовсе не «уважаемый человек», а просто «сявка». Более того, он обозвал мужа самым обидным для мужчины прозвищем и подчеркнул, что Коля очень соответствовал этому «качеству» в лагерной жизни. Но совершенно убило Зою то, что, по словам Петренко, муж за лишнюю пайку описывал заключенным сексуальные способности своей жены и подробности интимной жизни с нею. В подтверждение своих слов, Петренко выдал пару эпизодов, о которых знали только Зоя с мужем. Добивая бедную женщину, гость заявил, что Коля вообще продал свою жену ему, Петренко, в счет карточного долга. После всего этого Зоя более не сопротивлялась.

С того дня Воробьева впала в состояние умственной спячки, полностью потеряв интерес к окружающему и автоматически выполняя программу, заложенную в нее жизнью. Став любовницей Петренко, Зоя приходила к нему в дом Бушуевой, отказавшись заниматься этим у себя в квартире. Она брала деньги, которые в небольших количествах передавал Петренко, принимала от него подарки, но делала это безучастно. Видимо, Петренко удовлетворяла на первых порах такая простота отношений, но потом он встревожился за психику «подруги», предложил показаться врачу, правда, не особенно на этом настаивал.

Последний раз Зоя была у него 19-го числа, а двадцатого он после обеда позвонил ей на работу и сказал, что через пару дней они вместе уедут на юг. Машинально Зоя спросила, с какого числа брать отпуск. Петренко ответил, что с 27-го июля. Потом ругнулся и заявил, что лучше совсем уволиться. В заключение, обещал через пару дней позвонить.

— Но с тех пор я его не видела и не слышала. Да, еще вас может заинтересовать следующее: как-то Петренко невзначай спросил, не помню ли я о тех тысячах, о которых он мне говорил. Я не сразу сообразила, о чем идет речь. Тогда он странно на меня посмотрел и свел разговор в шутку. Теперь, действительно, все…

Зоя горестно вздохнула и закрыла лицо руками.

Широков молчал, находясь под впечатлением услышанной человеческой трагедии. Сколько изломанных судеб прошло через сердце, сколько страданий и бед впитали его глаза… И все равно каждый раз ненависть к виновникам и жалость к жертвам будоражили разум и душу. Станислав тяжело поднялся и, подойдя к сгорбленной женщине, положил руку на острое плечо.

— Я прошу Вас, если Вы в состоянии, проехать с нами в городское управление, чтобы следователь запротоколировала показания… Поверьте, это очень важно для нас.

Зоя подняла голову, сложила руки на коленях и посмотрела на Широкова строгими серьезными глазами.

— Мне уже легче… Легче стало, как вывернула себя наизнанку…

По дороге в управление в машине стояла тишина, которую нарушал только рокот мотора. Даже водитель, любивший поболтать, понял по лицам пассажиров неуместность каких-либо разговоров и сосредоточенно следил за дорогой. Только переступая порог кабинета, выделенного на сегодня для Наташи Червоненко, Зоя обернулась и, просяще глядя на Станислава, с надеждой в голосе спросила:

— Его ведь не выпустят, правда?!

Широков, стиснув зубы, отрицательно мотнул головой.

24 июля. Воскресенье. 14 часов 30 минут

Когда Широков вернулся к себе в кабинет, Свешников сидел, подперев голову кулаками, и грустно смотрел в окно. На столе перед ним лежал блокнотик Петренко.

— Ты чего скис? — поинтересовался Станислав.

Игорь продолжал молча что-то разглядывать на улице.

— Товарищ Свешников, вернитесь на землю! — стараясь казаться бодрым, воскликнул Широков.

— Отстань… Без тебя тошно! — отмахнулся Игорь.

— Та-ак… По-моему, мы имеем счастье лицезреть редчайшую картину Репина «Приплыли». В качестве главного типажа полотна, олицетворяющего скорбь и уныние, — известный бузотер и обжора мсье Свешников, решивший сменить свое привычное жизненное амплуа! — вдохновенно объявил Станислав.

Заметив, как дрогнули краешки губ друга, он продолжил в том же духе:

— Надо же! Аттракцион века! Впервые в нашем городе проездом из Европы! Только один сеанс: злой и голодный Игорь Свешников собственной персоной! Кто не верит, может сам убедиться!

Широков сделал движение к двери, будто намереваясь ее открыть, чтобы продемонстрировать всем обнаруженное чудо. Давясь от непроизвольного смеха, Игорь бросился на Станислава, и они принялись бороться, роняя стулья. В этот момент дверь кабинета распахнулась и «на поле боя» возник подполковник Ерофеев собственной персоной. Сперва он оторопел от представшего перед глазами зрелища и молча разглядывал взлохмаченных и расхристанных подчиненных, отскочивших друг от друга при появлении начальства и теперь старающихся напустить на раскрасневшиеся лица выражение святой невинности. Потом, видимо, решил считать происшедшее своего рода разрядкой накопившейся усталости. Однако счел необходимым ехидно заметить:

— С получки куплю вам по одинаковому слюнявчику и соске, чтобы не завидно было… Понабирают детей в милицию, понимаешь ли!..

Затем, хихикнув, сел за стол Широкова и достал сигареты. Оценив реакцию начальника своего рода амнистией, друзья привели в порядок одежду, расставили на места стулья и выжидательно присели напротив шефа, преданно глядя ему в глаза. Закурив, Ерофеев поинтересовался результатами работы. Широков толково и без ненужной лирики пересказал показания Зои и другие сведения, полученные в заречном районе. Потом он обосновал необходимость командировки в Курск.

— Что ж, — рассудил подполковник, — для предметного разговора с Петренко остается дождаться результатов экспертиз одежды и гирьки. Вероятно, Юрков привезет их только вечером. Но есть еще неплохая новость: Белозеров с ребятами нашли «хозяина дома».

— Где? — встрепенулся Широков.

— Там, где ты и предполагал: на улице Ломоносова, дом 22, квартира 7а. Некий Толстых Василий Васильевич, 1940 года рождения, холостой. Работает плотником в управлении жилищного хозяйства. Судимый дважды за квартирные кражи. Вообще-то, он уроженец города Владимира, но, освободившись летом прошлого года из колонии, приехал на жительство к нам. Устроился в УЖХ, а поскольку там дефицит плотников его приняли с удовольствием и даже дали служебную квартиру. Вот такие пироги, голуби мои.

— Ну и что он говорит? — осторожно полюбопытствовал Свешников.

— А ничего… На Гоголевской, понимаешь ли, никогда не был. Делает «круглые глаза» и строит из себя дурачка…

— Может быть, это не он?

— Может, и не он, хотя по приметам полностью подходит. Да и соседка сказала, что последний месяц Толстых периодически дома не ночевал. Белозеров потому и поехал сейчас искать бригадира рабочих, ломавших дома на Гоголевской.

Ерофеев глянул на часы.

— Сейчас без десяти три… Хмыря этого привезли около двух. Значит Слава уже катается с полчаса. Скоро, думаю, будет.

— Петр Сергеевич, по соседям походили? Ведь, наверняка, «толстый» навестил приятеля, и кто-нибудь мог его там видеть.

— К сожалению, у Белозерова не было с собой фотографии «толстого», да и большинства соседей дома не было: воскресенье, лето, дачи. Но вечером мы Белозерова туда вновь с ребятами отправим.

Станислав усмехнулся:

— Интересное сочетание получается: «толстый» и Толстых!

Ерофеев кивнул и переменил направление разговора:

— В командировку, Стас, ты поедешь — я с этим согласен. Попробую договориться с руководством, чтобы и Свешникова с тобой отправить. Вдвоем оно быстрее и надежнее. Только надо сначала здесь хотя бы начерно закончить с Петренко и Толстых.

— Если все пойдет, как наметили, то ехать можно бы завтра вечером поездом, — заметил Станислав.

— Не лезь поперек батьки в пекло, — назидательно произнес Ерофеев.

— Так ведь, может, Гвоздкова давно гуляет с хахалем по Курску! — с жаром воскликнул Игорь.

— Может, и гуляют, да только сие от нас, к сожалению, не зависит. Я еще вчера звонил начальнику курского розыска. Они обещали посмотреть за квартирой родителей Гвоздковой. И приметы объявят наружной службе — это пока все, что мы можем. Курск — город не маленький, — заключил шеф.

Свешников что-то хотел сказать, но вошел Слава Белозеров. Он сообщил, что бригадир доставлен и ждет в дежурной части.

— Едва успели перехватить: с внучкой собирался ехать к родителям невестки, чуть ли не силой увезли. Злой, как черт!

— Что же, поглядим… — Ерофеев поднялся из-за стола.

Решили, что Свешников посидит пока в кабинете шефа с Толстых, а сам подполковник с Широковым приведут бригадира. Запустят его, якобы случайно, в кабинет — пусть посмотрит, тот ли это «хозяин». Да и реакцию Толстых понаблюдать не мешает.

— А я? — обиженно протянул Белозеров.

— А ты с ребятами отдыхайте до 18, ноль-ноль. Потом — обход дома Толстых. Фотографии не забудьте. По завершении — сюда!

Выходя из кабинета, Свешников прошипел на ухо Широкову, что им самим не мешало бы тоже пообедать, на что Станислав только развел руками.

Через стекло дежурной части Слава показал спутникам на сухопарого высокого мужчину, лет пятидесяти, в клетчатой рубахе и темных брюках, насупленно сидевшего в ближнем «аквариуме».

Когда Ерофеев подошел к нему, мужчина что-то недовольно забурчал, поднимаясь со стула. Подполковник объяснил суть дела Полякову, но тот продолжал возмущаться, чего его побеспокоили в воскресенье. Тогда Ерофеев, изменив себе, прикрикнул:

— А ну, хватит разыгрывать оскорбленную невинность! В этой истории с домом Ваша персона выглядит отнюдь не в лучшем виде! Извольте сами исправлять свои промахи!

Поляков сразу сник, возмущение как рукой сняло. Виновато моргая глазами, он просительно промямлил:

— Товарищ подполковник, виноват… Каюсь, конечно… Готов сделать все, чего надо…

«Носит же таких, — подумал про себя Станислав. — А ведь дома, небось, любящий дед. Хотя, может, все и не так…»

Вдруг Широков вспомнил, что сегодня даже не перемолвился словом с Наташей — только мельком видел ее, когда привел Зою.

Между тем все трое уже поднялись на третий этаж. Проинструктированный Ерофеевым бригадир прошел в кабинет и сразу же вышел назад в коридор. Он обрадованно кивнул и, округлив глаза, хотел что-то сказать. Но и без слов все было понятно. Поэтому подполковник велел Полякову пока подождать в коридоре, а сам решительно взялся за ручку двери.

24 июля. Воскресенье. 15 часов 30 минут

Худощавый мужчина с треугольным лицом, над которым топорщились темные волосы, густо усыпанные сединой, стрельнул глазками-буравчиками в вошедших и сразу же упрятал их куда-то под кустистые брови. Одет он был в клетчатую рубашку серых тонов и черные вельветовые брюки.

— Как дела? — поинтересовался у Свешникова подполковник.

— Вот обсуждаем с Василь Васильичем секреты плотницкого мастерства, — усмехнулся Игорь.

— А-а-а… Дело, конечно, хорошее. Хотя мне, Толстых, как начальнику городского отдела уголовного розыска, ближе несколько иные секреты. Например, хотелось бы услышать, кто и с какой целью поручил Вам шефствовать над домом номер 8 по улице Гоголя?

Станислав заметил, что Толстых вздрогнул и как-то съежился.

— Не понимаю Вас, гражданин подполковник…

— Значит, не понимаете? Несколько минут назад в этот кабинет заглядывал мужчина. Неужели не признали, Василий Васильевич?

Толстых прикрыл глаза и откинулся на спинку стула.

— Что молчите? Или забыли, как регулярно в июле месяце потчевали его водочкой, чтобы повременили со сносом Вашего родового имения, а?

Довольно безразличным тоном мужчина ответил:

— Путаете Вы, гражданин начальник… Не понимаю, о чем изволите говорить.

— Ладно, Широков, покажи ему фотографию покойника!

Глянув на протянутое Станиславом фото, Толстых побледнел, судорожно схватился рукой за горло и выдавил:

— Так это все же он…

— Что он? — быстро переспросил Ерофеев.

— Его грохнули… на Гоголевской…

— А то Вы не знали! — скептически воскликнул Широков. — Вы же как раз вечером того дня, когда свершилось убийство, находились в доме 8 по улице Гоголя?

— Ка-ак та-ак?.. — задыхаясь, выдохнул «хозяин» дома.

— Так, Василий Васильевич! 20-го июля в пять — полшестого вечера, распив водочку с приятелем-бригадиром, Вы задержались в доме, якобы для перевозки оставшихся там вещей… А утром мы наши там труп! Кроме того, в том доме тогда же вечером было совершено покушение на убийство еще одного человека.

Толстых вцепился пальцами в крышку стола и выкрикнул:

— Да вы что!.. Считаете, что я!.. Да ты что, начальник! Я же — вор! Я же не «мокрушник»! Век воли не видать, если «травлю»! Не я «Кота» убил!

— Ах, Кота… — протянул Ерофеев, многозначительно переглянувшись с коллегами. Широков по себе чувствовал, как напряглись нервы товарищей. Момент психологически был очень важным: решалось, пойдет в «признанку» Толстых или нет.

— А то вы не знаете… — продолжал Толстых, не обратив внимания на молчание собеседников. — Ну, вот этого самого, что на фотографии.

Чтобы Толстых не понял, что фамилия убитого милиции не известна, подполковник чуть изменил направление атаки, одновременно ослабляя напор:

— Это все слова, уважаемый! Подозрение с Вас может быть снято, если расскажете сейчас всю правду от начала до конца, а мы сопоставим Ваши показания с имеющимися у нас фактами.

Для убедительности шеф прихлопнул ладонью по столу.

— Хорошо… — почти спокойно согласился Толстых. — Раз так получилось… Темнить-то мне нечего — никакого преступления я не совершал. Только можно закурить?

Ерофеев кивнул. Достав дрожащими пальцами пачку «Стрелы» незадачливый «домовладелец» прикурил и, глубоко затянувшись, прикрыл глаза. Потом он начал говорить.

— Последний срок я отбывал в колонии недалеко от Красноярска (он назвал номер учреждения). Там и познакомился с Котом, то есть — с Рубцовым. Кот не был «паханом», но ходил в авторитете. Так получилось, что с какого-то времени он начал оказывать мне покровительство, хоть сам и моложе меня. Я неплохо выучился работать по дереву — всякие побрякушки-безделушки, а Коту это нравилось. Я ему много занятных вещичек сварганил. Короче, жили мы с ним хорошо. В мае прошлого года у меня срок кончался, а ему еще сидеть до июля этого года предстояло. И вот как-то, за месяц до моего освобождения, Кот попросил помочь в одном деле. Он предложил мне сразу же после выхода поехать в этот город, чтобы вести наблюдение (до его приезда через год) за тем самым домом…

— Подробнее все, что касается разговора! — перебил рассказчика Ерофеев.

— Ага, — согласился Толстых. — Разговор, понятно, был с глазу на глаз. И еще Кот клятву с меня взял, что я никогда и никому, под страхом смерти, про разговор и про все другое не проболтаюсь…

Он осекся, потом махнул в сердцах рукой:

— A-а! Все равно Рубцова нет, так теперь плевать! Значит, он мне говорит примерно так: «Вася, а что, если тебе поработать, моими глазами и ушами в одном городке до моего освобождения и приезда туда. Работа не пыльная, но тонкая. Зато командировочные буду платить, как дипломату — четвертак в сутки». Я прикинул и удивился, мол, что это составит больше десяти «кусков». А он странно так улыбнулся и грустно пообещал в случае успешного выполнения задания заплатить и вовсе вдвойне! Я подумал: не все ли равно, где доживать век. А тут, глядишь, и прибыльно. Словом, согласился. Только тогда Кот раскрыл суть моей работы. Он объяснил, что в городе на Гоголевской — восемь живет бабулька с племянницей. Саму хозяйку звать Саржиной Анной Николаевной, а племянницу — Ритой. У них в доме стоит комод, принадлежащий ему, Коту, и очень ему памятный. Якобы бабулька знает и ждет приезда Рубцова, чтобы вернуть комод. Но стала плоха здоровьем, может помереть, а племянница — дама несерьезная, чего доброго, выбросит комод или, того хуже, из дому уедет. Да и мало ли что может с домом случиться. И еще, у Кота есть такой бзик, чтобы комод до его приезда оставался на том же месте, где стоит у Саржиной. А во избежание недоразумений, я должен это место «срисовать». По правде говоря, мне такое условие показалось странным, но деньги есть деньги: заказчик платит, наше дело телячье.

Толстых сделал паузу, закуривая новую сигарету. Втянувшись, он рассказывал с каким-то азартом и удовольствием действительно любопытную историю.

— Ну, вот. Перед уходом, Кот дал мне адресок одного «вольняшки» на зоне, чтобы я через него держал письменную связь с Рубцовым и подробно обо всем информировал. Он же сам будет отправлять дальнейшие инструкции на сообщенный мною адрес, по которому устроюсь жить. Я пошутил: не боится ли он, что я выкраду из комода сокровища и смотаюсь? Так он меня чуть не убил. До сих пор в голове сидит его наставление: «Запомни, падла, в комоде ни шиша нет! Делай, что велели, — получишь «бабки». А попробуешь пакостить — я тебя, гниду, из-под земли достану!» Правда, тут же испугался, что я обижусь и откажусь, поэтому попросил об этом же самом по-человечески.

Толстых поежился от неприятного воспоминания и продолжал:

— Ну, освободился… Приехал сюда 15-го мая. Устроился в УЖХ на работу, комнату получил. Посетил тогда же Гоголевскую и узнал, что бабка только-только померла, еще и не похоронили. Я воспользовался суматохой похорон, в дом пришел, посмотрел на тот комод в задней комнате. Выяснил у кого-то сведения о племяннице: где работает и прочее. Потом послал весточку Коту, даже планчик не поленился накидать. Получил ответ вскоре с благодарностью и сообщением о переводе на мое имя «до востребования» на главпочтамт — тысячу прислал на мелкие расходы в счет обещанных денег. Одно слово, жил не тужил. Вдруг, где-то в феврале узнаю, что летом дома будут ломать, и восьмой — тоже. Я сразу Коту письмо отправил: как быть? По ответу чую: Кот заволновался, потребовал узнать точные сроки. Ну, я через знакомых в ЖЭУ начал выяснять.

Так ведь у нас система — никто ничего толком не знает. Сказали — вроде, в июне — июле. Рубцов как узнал, вовсе запаниковал. Велел, чтобы я любыми способами не дал снести дом до его приезда, иначе меня порешит! Легко сказать — не дай. А кто я такой? В мае уже узнаю, что жильцов выселят до 10 июня и дадут новые квартиры, а старые дома сразу ломать будут. Написал Коту: предложил выкрасть комод. Он ответил: плевать на комод, главное, не дать сломать дом до 19—20-го июля, когда он сможет добраться до города. По тону письма я понял: либо я не дам сломать дом и вытряхну из Кота 20 тысяч, либо дом сломают, а меня Кот пришьет. Тут уж мозги, хочешь, не хочешь, начали работать. Выяснил о начале работ по слому домов: с 15 июня. Будет бригада временных рабочих, — значит, жильцов, скорее всего, не знают. Ну я и подкатился к бригадиру — он, наверное, уже рассказывал?

Подполковник, к которому был обращен вопрос, согласно кивнул.

— От Кота телеграмма пришла, что будет утром 20-го. Я себе жду, денежки в мыслях считаю. А тут этот дурак бригадир мне и заявляет числа 15-го июля: дом, мол, начальство приказало ломать. Я здорово сдрейфил. Думаю, плевать на все, лишь бы живым остаться. Ну ничего, обошлось — он как раз успел в последний момент.

Толстых опять прервался, закуривая новую сигарету. Широков видел, что тот совсем успокоился. «Нет, этот — не убийца. И похоже, говорит правду». Между тем Толстых прокашлялся и возобновил монолог:

— Утром 20 июля около половины восьмого я пришел на Гоголевскую, чтобы отпереть дом. Попросил бригадира комод до вечера не трогать. Потом домой «полетел». Часов в девять пришел Кот.

Тут дверь отворилась и Наташа Червоненко тихо опустилась на стул в уголочке. Удивленно посмотрев на нее, Толстых хмыкнул.

— Пришел, значит, Рубцов. Я доложил обстановку. Он остался доволен и попросил показать дом. Выпили «по маленькой» и пошли себе. Издали поглядели, но, так как несколько рабочих лежало в тенечке у дома, Кот лезть туда не захотел. Затем сообщил, что до вечера ему надо кое-кого повидать. Но даже не намекнул — кого. Мне велел подойти к дому после того, как закончит работу бригада, и подождать его. Если он до семи вечера не появится, то мне предстояло вернуться домой и ждать там. На этом расстались, и больше я Кота не видел, хотя с половины пятого и до семи пятидесяти просидел в четвертом доме. Потом у себя его ждал — бесполезно. Решил, что Кот меня «надул»: получил желаемое и смылся. От горя я напился, а на следующий день — продолжил вино хлестать. На работу первый раз за все время не вышел! Позавчера же в обед открыл газету, а там — труп неизвестного мужчины на Гоголевской. По описанию, вроде Кот. Но я не поверил: Кот просто так себя не подставит. Подумал, что Рубцов «замочил» кого-то и сбежал. Перепугался, конечно… Думал немедленно съехать из города. Но поразмыслил и решил остаться: следов в доме моих нету, ничего плохого я не совершал, бригадир побоится болтать лишнее — деньги ведь у меня брал! Больше меня никто не видел — чист! А оно, зараза, как получилось…

Толстых вздохнул, прикрывая глаза и давая понять, что закончил повествование.

— Почему Вы решили, что не оставили в доме следов? Вы же там ночевали?.. — первым задал вопрос Свешников.

— В том-то и дело, что не ночевал. Я приходил вечером, сидел до часу-двух ночи, чтобы кто посторонний не забрался, а потом уходил домой. Поэтому соседка и ляпнула вам: дома, мол, не ночевал. А она просто моего прихода не слышала. Да и не каждый день я так вечерял. Про следы… Так я воробей стреляный: на всякий случай, перчаточки рабочие, беленькие такие, надевал. Чуял, раз Кот замешан, то дело нечисто.

— Дом заколачивали и замок вешали Вы?

— Не-е. Хозяйка заколачивала. И замок ее.

— Что же Вы у нее ключик изволили попросить?

— Зачем ключик? Что я замок без ключа открыть не могу? — ухмыльнулся Толстых. Потом пояснил:

— Слепочек сделал, ключик смастерил — никаких проблем!

Ерофеев поморщился, недовольный торопливостью Игоря и сказал:

— Так, давайте все по порядку. Первое: почему до мая прошлого года Рубцову не было необходимости контролировать обстановку в доме? Выходит, он знал ее, Василий Васильевич? Тогда — через кого?

— Как я понял, — от самой бабки. Я раз сам письмо от нее у Кота видел. Когда же она написала, что собирается помирать, он ко мне и обратился, — пояснил Толстых.

— А с чего это Саржина с ним переписку затеяла? Он что, ее родственник?

— Бог его знает… Кот никогда лишнего не говорил.

— Письма и телеграммы Кота сохранились?

— Нет. Он настаивал, чтоб я сразу по прочтении сжигал.

— Адрес, на который писали, помните?

Толстых смутился.

— На память — нет, а дома в блокноте записан.

Пока начальник обдумывал следующий вопрос, Широков поинтересовался, не заглядывал ли Толстых в комод.

— Заглядывал. Было дело… — нехотя ответил тот. — Но только там, кроме старого барахла, ничего не было.

— Новый адрес Гвоздковой Вы знали?

— Риты, что ли? Знал, конечно, — я в ЖЭУ еще за месяц до ее переезда узнал и Коту сообщил по его просьбе. И вот что странно: племянница почти все барахло бабкино выбросила, а комод почему-то оставила в доме. Когда я Коту об этом сказал, он даже насторожился. Потом уточнил адрес племянницы.

Свешников аж заерзал на стуле от таких любопытных сообщений. Ерофеев же, выяснив, в чем был одет Кот в день приезда, и убедившись, что тот до своей смерти не переодевался, задал главный вопрос:

— Ну-с, теперь расскажите о Коте. Начиная с исходных данных и кончая характером, привычками и так далее.

Толстых удивленно переспросил:

— А Вы что, сами не знаете?

— Отвечайте на вопрос, Василий Васильевич, — повысил голос подполковник и несколько вежливее пояснил: — Всегда интересно услышать живые отклики «соратника» и очевидца.

Смирившись, Толстых поведал, что Рубцов Коля — он же Кот — отбывал наказание в виде двенадцати лет лишения свободы за вооруженное ограбление инкассаторов. Правда, подробностей он не знает. Просидел Коля «от звонка до звонка», так как по натуре был злым, подлым и жестоким человеком. В то же время, отличался хитростью и сообразительностью. В колонии его боялись. Родом Коля якобы из Курской области, но о себе не распространялся. Больше ничего, пожалуй, Толстых о Коте сказать не может.

Выслушав внимательно задержанного, Ерофеев заключил:

— Ну что же… Хорошо! Наталья Николаевна, Вы уже вникли в суть дела?

Червоненко кивнула.

— Тогда Вам и карты в руки: допросите официально гражданина, а Широкова со Свешниковым мы пока отправим на обыск к Василию Васильевичу, чтобы не терять времени. Надо же проверить его правдивость!

И он хитро подмигнул Толстых.

— Хорошо, Петр Сергеевич, — усталым голосом сказала Наташа, — постановление я сейчас вынесу. Пойдемте, Станислав.

Широков послушно отправился следом.

Открыв дверь своего временного пристанища, Наташа тоном радушного хозяина пригласила:

— Прошу Вас, Станислав Андреевич!

— Только после Вас, Наталья Николаевна! — так же манерно возразил Широков.

Пожав плечами, Наташа прошла к столу с портативной пишущей машинкой. Станислав молча наблюдал, как она заправляет бланк постановления в каретку.

— Здравствуй, Наташа…

— Здравствуй, — удивленно ответила она, прерывая свое занятие.

— Просто, я тебя толком не видел сегодня — замотался совсем…

— Только не говори, что весь день думал обо мне и мечтал о встрече. Это банально, Широков! Да и не поверю — ты не тот человек… — Наташа бойко застучала пальцами по клавишам машинки.

— Напрасно… Я действительно думал о тебе, но, конечно, не весь день. Долго думать об одном и том же не свойственно человеку. Хотя, если тебе неприятно, я не буду об этом говорить.

Он обиженно замолчал и принялся разглядывать в окно стоявшую во дворе управления покореженную бежевую «Волгу», пригнанную ночью «гаишниками». «Почему все так получается, — думал Станислав, прислушиваясь к дробному стуку за спиной. — В чем я провинился, и чего она хочет? Пытаешься проявить нежность — плохо, не оказываешь постоянного внимания — то же самое. Ну разве я виноват, что теперь такая каша заварилась: то там, то здесь поджимает, голова пухнет от фактов, фактиков, версий… И нельзя расслабиться, упустить хоть мельчайшую деталь. Сама ведь знает прекрасно!»

Машинка выдала последнюю трель и смолкла.

— Готово. Можете ехать, — раздался Наташин голос.

Станислав обернулся. Червоненко стояла у стола, протягивая Широкову бланк, и глядя куда-то поверх его головы. Тут Станислав, неожиданно для себя самого, подошел к Наташе и поцеловал ее, а потом крепко прижал к себе.

В этот момент в кабинет, вместе с фразой «Разрешите!» просунулась голова Свешникова. Но, под впечатлением увиденного, тут же скрылась, обронив растерянное «извините». Застигнутые врасплох, Широков и Наташа отпрянули друг от друга. Несколько мгновений они стояли, не зная, как себя вести. Потом, словно по команде, рассмеялись, будто набедокурившие проказники дети, радующиеся своей безнаказанности. Наташа рухнула на стул, закрывая рот рукой. Наконец, приступ веселья прошел, а вместе с ним — напряженность, возникшая, между ними. Наташа промокнула платочком глаза и посмотрела на Станислава совсем по-иному: чуть грустно и чуть виновато.

— Ну вот, конспираторы… Полный провал, — она даже руками всплеснула с досады. — А все ты, Стасик! Вот к чему приводят необдуманные действия!

— Думаешь, Игорь ни о чем не догадывается?! — то ли спросил, то ли просто констатировал, как само собой разумеющееся, Широков.

— Одно дело — догадываться, другое — видеть все своими глазами! — назидательно заявила Наташа.

Она подошла к Станиславу и ласково провела ладошкой по его волосам.

— Иди, Стасик, тебе действительно, пора. Ведь люди ждут!

— Я понимаю… Только прошу, не уходи домой без меня — мы постараемся недолго.

Червоненко прикрыла глаза в знак согласия и нежно коснулась губами широковской щеки.

Выйдя в коридор, Станислав жестом предложил Толстых, сидевшему на скамейке чуть в стороне от двери, пройти в кабинет. Когда остались вдвоем, Игорь ухватил друга под локоть и прошипел на ухо:

— Ну, вы даете, ребята! А если бы это был не я!?

В ответ Широков тихо рассмеялся и, обняв Игоря за плечи, увлек за собой.

24 июля. Воскресенье. После 21.30

Вернувшись с обыска, друзья прямиком проследовали к Ерофееву. Несмотря на открытое окно, в комнате было здорово накурено. Ерофеев, включив настольную лампу, внимательно изучал какие-то документы, отставив в сторону руку с дымящейся сигаретой.

Бросив быстрый взгляд на вошедших, Ерофеев принял любимую позу, откинувшись на спинку стула, и предложил подчиненным садиться. Широков сразу доложил о результатах обыска.

— Значит, так. Нашли записную книжку с адресом почтового ящика Рубцова, 500 рублей денег пятидесятирублевыми купюрами — остаток полученного Толстых денежного перевода, квиток этого перевода. Изъяли одежду, в которой Толстых появлялся на Гоголевской, хлопчатобумажные перчатки. Сняли отпечатки пальцев — стараниями Оладина. Писем не нашли, но вот телеграмму от Рубцова за подписью «Котов» нашли в книжке, которую, вероятно, читал Толстых. В телеграмме указана дата приезда в город. Вот, собственно, и все.

— Петр Сергеевич, Белозеров с ребятами еще работают там, но и они уже нашли кое-что полезное, — добавил Свешников. — Например, двое жильцов подъезда, где живет Толстых, видели Рубцова в тот день: бабушка — во дворе дома, а мужчина-сосед — на лестничной площадке.

Ерофеев удовлетворенно кивнул и поскреб затылок.

— Будем считать результат положительным. Тем более, вернулся Юрков из области, привез заключение экспертов. Получается, что Петренко этой гирькой хлопнул Рубцова и стукнул по голове Касьянова — обнаружились микроследы крови тех групп, которые были у обоих потерпевших. И на кроссовках — следы крови Касьянова. Вот такие «пироги».

— А с одеждой что? — уточнил Свешников.

— С одеждой получился пролет — Петренко хорошо стирает. Эксперты уклончиво сообщают, что есть следы пятен, похожих на кровь. Но об определенной принадлежности речи быть не может.

— Спасибо и на том, — вздохнул Станислав.

— Нельзя же, чтобы везло на все сто! — подбодрил подполковник. — Я думаю, у нас достаточно теперь фактов для предметного разговора с Петренко. Завтра утром на свежую голову с этого и начнем. А на сегодня хватит — пора отдыхать.

Предположение начальника было вполне справедливым.

Будто прочитав мысли Широкова, подумавшего, не ушла ли Наташа, Ерофеев сказал:

— Там вас Наталья Николаевна дожидается. Идите отнесите ей вещдоки и протокол, а потом выходите во двор — я вас на машине по домам развезу.

Это несколько нарушило планы Станислава, но, представив ее усталое лицо, он решил, что отказываться от предложения начальника было бы эгоистично. Поэтому Широков поблагодарил Ерофеева и вместе с Игорем отправился на второй этаж.

Наташа сидела за столом, уронив голову на скрещенные на столешнице руки. Лицо скрывала копна рассыпавшихся черными змейками волос. Услышав, что в кабинет вошли, она встрепенулась и, поправив волосы, виновато улыбнулась.

— Раскисла я что-то, ребята…

Во всем этом было столько женственно беззащитного, что Широков в который раз подумал о незавидной доле женщин-милиционеров. В том случае, естественно, если они добросовестно относятся к работе. Он передал Наташе полиэтиленовый пакет с ручками, где покоились изъятые к квартире Толстых вещи. Червоненко убрала пакет и лежавшие на столе бумаги в сейф и заперла сейф на ключ.

— Я готова, мальчики, можем идти.

— Очень хорошо! Шеф нас ждет в машине во дворе, — сообщил Широков.

Видя, что Наташа удивлена, он улыбнулся и мягко добавил:

— Вы устали, Наталья Николаевна, да и мы тоже. Поэтому стоит воспользоваться любезностью шефа.

Внимательно посмотрев на Широкова, Наташа ничего не сказала, а молча вышла в коридор.

Ерофеев уже сидел за рулем, когда все трое подошли к машине. Игорь расторопно занял место впереди, не оставив Станиславу выбора.

— Какой у тебя сообразительный и великодушный друг! — шепнула Наташа на ухо Широкову, поудобнее устраиваясь рядом с ним на заднем сидении.

— Ага! — ответил Станислав, придавая голосу интонацию гордости. Его губы коснулись волос и краешка уха любимой. Наташа отстранилась:

— Ты что, очумел? Хочешь, чтобы и Ерофеев заметил?

— Нет. Просто хочу подышать запахом твоих волос.

— Не выдумывай… — не очень уверенно проговорила она.

— Мне хорошо, что ты рядом…

— Мне тоже, — одними губами ответила Наташа.

Тут Ерофеев повернул голову и подозрительно посмотрел на шептунов.

— Шептаться в обществе неприлично. Ну-ка, выкладывайте ваши секреты!

— Да я просто выясняю у товарища Широкова, обедал он сегодня или нет, — быстро нашлась Червоненко.

— Конечно, не обедал, — ответил сам же подполковник. — Впрочем, никто из присутствующих сытостью, по-моему, не может похвастаться.

— Это точно, — подтвердил Игорь. — С Широковым как свяжешься, так всегда ходишь голодным!

— Зато уж ты всегда позаботишься о желудке, Игорек, — парировал Станислав.

— А я согласен со Свешниковым, — поддержал Игоря Ерофеев. — Желудок надо беречь, молодым — тем более. Вон, посмотрите, каждый второй сотрудник имеет или язву, или еще какую-нибудь гадость в пищеварительной системе. Так что, Станислав, давай сейчас перед сном основательно подкрепись.

Подполковник как раз остановил машину возле дома Широкова, чей адрес оказался первым по пути следования. Видя, что друг мешкает, Игорь воскликнул:

— Даю голову на отсечение, что у этого холостяка дома и жрать-то нечего! Прикажите ему ехать ко мне: пожует хоть по-человечески и ночевать останется — места хватит. А то, если сам попрошу, он меня не послушает.

Ерофеев не стал разводить дискуссий, а просто рванул с места, не давая Станиславу выйти из машины. Наблюдавшая как бы со стороны за этой сценкой, Наташа тихонько засмеялась и положила ладонь на руку Широкова. Станислав хотел сперва возмутиться столь бесцеремонным решением своей участи, но поразмыслив, внутренне согласился, что так и вправду будет лучше: холодильник стоит пустой, и даже хлеба нет. К тому же одному сегодня оставаться не хотелось.

Тем временем пришла очередь выходить Наташе. Попрощавшись со всеми, она пожала Станиславу пальцы, и стуча каблучками, быстро скрылась в подъезде.

— Красивая женщина, — вдруг заметил Ерофеев, при этом в голосе его зазвучали нотки искреннего восхищения. — Мне б твои годы, Широков, эх!..

— Точно, Стас! — невинно поддержал начальника Игорь. — Хватит тебе в холостяках прозябать. Наталья Николаевна — женщина одинокая, опять же — свой брат, следователь. Хочешь, мы с Петром Сергеевичем вас сосватаем: я буду свидетелем, а он — посаженым отцом!

— А что? Я готов! Вот найдем мадам Гвоздкову, возьмем гармошку у соседа и — вперед без страха и упрека, как говорится! — продолжал подначивать Ерофеев.

Широков совершенно растерялся и не находил нужных слов для достойного выхода из щекотливого разговора. Посмотрев на его нахохлившуюся фигуру, мерно покачивающуюся на сидении, Свешников развеселился еще больше.

— Молчание — знак согласия, верно, Петр Сергеевич?

«Вот паразит, — подумал Станислав. — Ну, погоди, дай только до дома твоего добраться… Я тебе устрою, провокатор несчастный!» Он сделал страшное лицо и показал Игорю кулак. Но Игоря это не смутило. Он продолжал изощряться в остроумии всю оставшуюся до дома дорогу.

Только когда высадивший их Ерофеев уехал, Свешников открыл калитку и, лукаво глядя на друга, осторожно спросил:

— Ты на меня не очень сердишься, Стасик?

Вместо ответа, Широков расставил руки и, набычившись, медленно двинулся на обидчика, показывая всем своим видом желание намять тому бока за слишком длинный язык.

Игорь не собирался дожидаться возмездия. Он тоненько крикнул: «Ой! Убивают!», — проскочил в калитку и со всех ног бросился к спасительной двери в дом по выложенной плитками дорожке. Добежав до крыльца, «жертва» принялась мощно дубасить по косяку, словно собираясь привлечь внимание всего квартала к разыгравшейся драме. Однако сделать это не удалось, ибо преследователь настиг и обрушил град довольно чувствительных ударов во все доступные места, не очень важные для жизни. В это время дверь распахнулась и в полосе света возникла Тоня.

— Что тут происходит? — вскрикнула ошалевшая от увиденного женщина.

Послышался топот двух пар ног, и рядом с матерью приткнулись две очень похожие девчушки с весело торчавшими косичками и жадно распахнутыми глазенками. Запыхавшиеся друзья продолжали сжимать друг друга в объятиях. Переведя дух, они, наконец, вразнобой поздоровались, после чего Свешников радостно сообщил, что привел Станислава на ужин с ночевкой. Тоня продолжая недоверчиво разглядывать мужчин, заметила, что подобная манера встречать гостей выглядит несколько странной. И, хотя она уже ко всему привыкла, следовало бы подумать о соседях. Критика была полностью справедливой, поэтому Игорь, вкладывая во фразу максимум кротости и раскаяния, подлизался к жене:

— Тонечка! Прости нас, дураков великовозрастных! Мы больше не будем. Пусти в дом двух проголодавшихся и падающих с ног от усталости милиционеров, честно протрубивших полтора рабочих дня без перерыва на обед! С этими словами он понуро подошел к жене и чмокнул ее в щеку.

То ли видок был у друзей неважным, то ли возымело действие раскаянное смирение главы семьи, только Тоня сразу смягчилась, уступая дорогу в дом. Игорь подтолкнул смущенного Широкова и, пропустив Тоню вперед, прошел следом за ними в прихожую. Девчонки, угадавшие по тону матери амнистию нахулиганившему отцу, с визгом повисли на нем тут же в коридоре, радостными криками сообщая неведомо кому: «Папка пришел!»

Через час Станислав сытый, разморенный и благодушный от оказанного гостеприимства с наслаждением нежился на хрустящей простыне на диване в гостиной. Он думал о том, как повезло Свешникову в жизни с прекрасной семьей. Увалень-Игорь в присутствии жены становился заботливым и внимательным кавалером. Он не выпячивал нарочно своих чувств к Тоне, однако в каждом жесте, в каждой интонации, обращенных к жене, неуловимо ощущалась нежность. Тоня отвечала мужу тем же. Да и девчонки не отходили от отца ни на шаг. А тот, занятый беседой со Станиславом, успевал уделять внимание и дочерям. Широков радовался за друга и немного ему завидовал. Потом перед глазами возникла Наташа. Широков постарался представить ее в роли жены, размышляя, смогли бы они стать такой же счастливой семейной парой. Так и не придя к определенному выводу, он уснул с детской улыбкой на губах.

25 июля. Понедельник. Примерно 8 часов

Понедельник начался с дождя. Поглощая великолепные домашние котлеты со свежими овощами (все это Тоня, уходя на работу, предусмотрительно оставила на столе, прикрыв яркой салфеткой), Широков с тоской смотрел сквозь мокрое оконное стекло на безрадостно свинцовое небо, сулившее долгий обложной дождь. Сидевший напротив Игорь, казалось, всецело был поглощен едой. Одно радовало Станислава: он хорошо выспался и чувствовал себя посвежевшим и полным сил.

Даже приевшаяся за эти дни головная боль как будто отпустила.

— А девчонки с кем останутся? — без всякой связи со своими мыслями спросил Широков.

— Они у меня самостоятельные, — пробубнил Игорь с полным ртом, — до десяти сидят одни, а потом приходит теща — она здесь недалеко живет. Тебе чай или кофе?

— Кофе, если можно.

Свешников достал из шкафчика за спиной банку растворимого бразильского кофе и быстро организовал ароматный напиток.

— Да-а… Погодка, так ее… — протянул Станислав.

При одной мысли, что надо выходить на улицу из уютного дома, его аж передернуло.

— Ничего! Я возьму машину тестя, — обнадежил друга Игорь.

Только сейчас Станислав вспомнил, что в прошлом году тесть Игоря купил подержанный «Запорожец» и Игорь сдал на права. Правда, сам Свешников пользовался машиной крайне редко и на завзятого автолюбителя походил мало.

Сложив грязную посуду в раковину и вытерев стол, Свешников убедился, что в комнате, где спали дочери, все в полном порядке.

— Можем отправляться. Только помоги мне выехать.

Пока заводили застоявшийся в гараже автомобиль, выталкивали его в горку по размокшей дороге, пока пробирались в утреннем потоке машин, прошло порядочно времени, так что в управление прибыли тютелька в тютельку к девяти часам.

На недовольное бурчание Станислава Игорь философски заметил:

— Это судьба, Стасик! Я хотел сегодня пораньше добраться, вот и взял машину. А, видишь, как вышло…

— Ладно, — примирительно ответил Широков, — горбатого могила исправит! Ты поднимайся, а я заскочу к Червоненко.

Наташа, видимо, только что вошла, потому что стряхивала намокший зонтик. Она позволила себя поцеловать, но тут же призвала Широкова настраиваться на деловой лад и через полчаса начать допрос Петренко. Подбирая слова, чтобы не обидеть ее, Станислав возразил:

— Наташа, ты же понимаешь, что за «фрукт» Петренко. В тебе он будет, прежде всего, видеть хорошенькую женщину. Согласись, я лучше тебя знаю эту категорию: он будет издеваться, ерничать, похабничать. Кончится тем, что ты психанешь, а ему этого только и надо. Сам для себя он будет расценивать это, как маленькую победу, а, значит, далее говорить с ним станет еще тяжелее.

Упрямая складочка над переносицей, образовавшаяся, пока молодая женщина слушала доводы Широкова, разгладилась. Червоненко достала из сумочки пачку сигарет, собираясь закурить.

— Не могу понять: ты куришь или это элемент «шарма»? Кроме как в ресторане, я тебя с сигаретой не видел…

— А тебе не нравится? — вопросом на вопрос ответила Наташа.

— Нет, не нравится, — откровенно подтвердил Широков.

— Спасибо, что не лукавишь! — она послушно спрятала сигареты в ящик стола и пояснила. — Скажем, так: я курю, когда здорово нервничаю. Это еще с института осталось. И, ты прав, случается сие не так часто — я же по натуре спокойный человек, ты не заметил?

Последнее предложение прозвучало несколько утрированно.

— А если серьезно?

— А если серьезно, то я сказала правду. Весь вечер и утро настраивала себя на драку с Петренко, заводила себя, а ты, выражаясь языком спортивного комментатора, сделал мне только что подножку. Естественно, у меня возникло что-то вроде нервной разрядки.

— Извини, я хотел, как лучше…

— Я понимаю… Я все, Стасик, понимаю — ты, безусловно, прав! Это — чисто бабское и сейчас пройдет. Так что ты предлагаешь?

Сетуя на свою недостаточную дипломатичность, Широков высказал мнение, что разговор с Петренко лучше всего начать им с Ефремовым и Свешниковым. Тем более надо учитывать бурную реакцию задержанного при прошлой встрече. Если дело пойдет как надо, можно будет подключиться следователю.

Наташа согласилась с этим предложением, заявив, что пока побудет с Зоей Воробьевой, которую вызвала к девяти тридцати. Беседу прервал телефонный звонок. С улыбкой выслушав собеседника, она положила трубку и сказала:

— Шеф твой звонил. Велел тебе взять у меня все необходимые документы и спускаться в ИВС — они со Свешниковым уже выходят, — и, насмешливо глядя на Широкова, добавила. — Голос у Петра Сергеевича не очень-то довольный. Ты что, еще к нему не заходил?

— Не-а, — беззаботно мотнул головой Станислав.

— То-то я удивилась, когда он подчеркнуто вежливо попросил отправить капитана Широкова в его распоряжение, если этот капитан мне не очень нужен!

— А я тебе не очень нужен?

— Нужен, — глаза Наташи потеплели. — Иди уж, горе мое…

Едва не забыв бумаги, Широков радостно помчался вниз по лестнице.

Ерофеев, сидевший за правым столом в следственной комнате изолятора, окинул Широкова хмурым взглядом.

— Ты, вроде, пока не в прокуратуре работаешь, Станислав Андреевич? Мог бы сперва к «любимому» начальнику заглянуть!

Оправдываться было бесполезно, поэтому Станислав пробормотал невнятное извинение. К счастью, подполковник не относился к числу обидчивых людей. Он сразу перешел к делу. Десяток минут они обсуждали план допроса, только потом попросили конвойных привести задержанного.

Когда Петренко уселся на табурет перед ними, Широков с удовлетворением заметил, что за две ночи, проведенные в камере, спеси у него поубавилось. Роман Михайлович «сошел» с лица, на щеках темнела отросшая щетина, одежда помялась и имела несвежий вид. На ногах неуклюже выглядели казенные ботинки без шнурков.

Ерофеев, так же с интересом осмотрев собеседника, начал:

— Роман Михайлович, Ваши показания, данные позавчера, выглядят вполне достоверно. Возможно, мои младшие коллеги несколько перегнули палку, что привело, в конечном итоге, к неприятной сцене между вами. Соответствующее внушение им я уже сделал.

Угрюмо молчавший до этого Петренко, со злорадством посмотрел на Широкова и Свешникова.

— Поэтому, — продолжал подполковник, — мне хотелось только уточнить с Вами кое-какие детали. Прежде всего, не хотите ли что-нибудь добавить к тому, что официально заявили вчера следователю Мальцеву при допросе?

— Нет, я все сказал еще им, — кивнул Петренко в сторону Широкова.

Однако Станислав заметил, как насторожился задержанный и внимательно посмотрел на подполковника. Но на спокойном лице Ерофеева вряд ли мог что-то прочитать даже самый опытный физиономист.

— Значит, 20 июля в 20.00 Вы были в кинотеатре «Волна», где смотрели французский фильм «Папаши»?

Облизнув губы, Петренко кивнул.

— По-моему, Вы путаете, Роман Михайлович. 20 июля в 20.00 в кинотеатре показывали фильм «Танцор диско». Кинокартина «Папаши», действительно, должна была идти в это время, как объявляла реклама, но контора кинопроката задержала копию, поэтому руководство кинотеатра вынуждено было показать другой фильм. Вы же знаете, наши граждане очень любят индийский кинематограф.

Голос Ерофеева продолжал звучать все так же доброжелательно.

— Нам, кстати, об этом сказала кассир кинотеатра, как бишь ее фамилия? — обратился подполковник к Широкову.

— Воробьева. Зоя Воробьева, — в тон начальнику ответил Широков.

Петренко заметно вздрогнул и сцепил пальцы рук под коленками.

— Так где же Вы все-таки были 20 июля вечером? — настаивал Ерофеев.

— Дома был! Дома! — громче, чем следовало, ответил Петренко.

— А хозяйка говорит, Вас дома не было весь вечер до глубокой ночи.

Петренко опустил голову, лихорадочно соображая, как себя вести. Не дождавшись ответа, подполковник поинтересовался:

— Где же Вы ночью так перепачкались, что утром затеяли грандиозную стирку? Уж не вагоны ли разгружали?

— Ну, соврал я… Соврал, начальник! — резко бросил Петренко, выпрямившись и зло глядя на Ерофеева. — Пьяный был. Не помню, где шатался и с кем пил. По той же причине в грязи вывалялся — пришлось стирать…

— А поранились где? Подрались, что ли?

— Что, тряпки мои на экспертизу таскали? — злобно ощерился Петренко. — Ну-ну, молодцы! Это вы умеете… Подрался, конечно! Вот он мне брюки и рубаху забрызгал!

— И кроссовки, да? — поддел Станислав.

— И кроссовки!! — нервно выкрикнул Петренко, уткнув локти в колени и пряча в ладонях лицо.

— Кстати, о кроссовках, — Ерофеев не собирался давать передышку. — Вы утверждаете, что никогда не были не улице Гоголя. А вот эксперты наши установили обратное: следы именно Ваших кроссовок, учитывая некоторые характерные повреждения подошвы, обнаружены утром 21 июля в доме номер восемь и во дворе этого дома. И не только следы! «Пальчики», Роман Михайлович, «пальчики» Ваши остались на подоконнике в комнате с комодом. И, что интересно, одновременно с этим в доме том найден труп, а еще, тогда же ночью, там произошло покушение на убийство старика. К счастью, последний остался жив и рассказал нам о виденном и слышанном разговоре убитого «толстяка» с неким высоким мужчиной!

— Врешь, начальник, дед-то помер! — не выдержав, взорвался Петренко. Он весь дрожал.

— Откуда Вы знаете, что старик помер? — неожиданно спросил Свешников.

Петренко вскочил, но увидев кинувшихся к нему оперативников, рухнул на табурет и вновь спрятал голову в ладонях.

— Спокойно, Роман Михайлович, спокойно… Не надо так волноваться! Вы были ночью в доме на Гоголевской. И, когда Ваш сообщник повздорил с «толстяком», убили незнакомца чугунной гирькой. А заодно хотели пристукнуть свидетеля-деда. Потом спрятали труп убитого в сарае! Так все было, Петренко? — повысил голос подполковник, встав из-за стола.

Петренко сжимал ладонями виски и, покачиваясь, бормотал: «Нет, начальник… Нет, начальник…»

— Что, нет? За поленницей дров у Бушуевой мы нашли гирьку. На ней — следы крови убитого и Касьянова — эксперты дали заключение. На Ваших кроссовках — также следы крови!

— А факт знакомства с Юрой подтвердила Бушуева, продавщица из магазина и, к тому же, его отпечатки найдены в Вашей комнате! Необходимые показания дала и обманутая Вами Зоя Воробьева! — поддержал шефа Широков.

После этих слов Петренко застыл на месте, но тут же вскочил и бросился к двери. Однако Станислав был начеку и подставил ему подножку, затем прыгнул сверху на задержанного и заломил ему руки за спину. Взвыв от боли, Петренко забился и засучил ногами. Тем временем Свешников помог другу замкнуть наручники, принесенные конвойным. Еще некоторое время Петренко крутился и рычал у ног молча наблюдавших за ним присутствующих. Потом внезапно затих. Широков вопросительно взглянул на Ерофеева. Тот кивнул. Тогда Станислав с Игорем подняли Петренко и усадили на табурет.

— Ну что, успокоились, Роман Михайлович? — спросил подполковник, усаживаясь напротив. — Нервишки у Вас ни к черту!

Петренко молча сидел с закрытыми глазами.

— Все, давайте без дураков! — предложил Ерофеев. — Вы — человек в правовых вопросах, как я понимаю, подкованный. «Школу» в Архангельской области прошли. И не за грехи молодости срок топтали, а за групповой разбой да еще и со смертельным исходом — нам тамошние коллеги весточку прислали. Так что, не овца Вы, а — волк, если говорить по правде.

Петренко позы не изменил, но глаза открыл и слушал внимательно.

— Поэтому предлагаю рассказать правду без утайки всяких нюансов. При этом, должны понимать, что все козыри мы тут перед Вами не выложили. Возможно, суд и учтет чистосердечное раскаяние, если, к тому же, показания помогут следствию установить истину. Хотя лично я бы Вас расстрелял как собаку бешеную за все сотворенные мерзости — простите за откровенность!

Вероятно, эта тирада настолько поразила Петренко, что он вытаращил глаза, не веря услышанному.

— Да, расстрелял! — устало подтвердил Ерофеев. — Для меня с Вами все ясно. Но, к сожалению, я не судья и не выношу приговор. Поэтому у Вас есть крохотный шанс. Так что, Ваши показания нужны, прежде всего, Вам самому, чтоб иметь какую-то надежду. Лично я и без Вашей помощи доведу дело до конца, чего бы мне это ни стоило. Широков в прошлый раз Вам обещал получить достаточно фактов для истребования санкции на арест к сегодняшнему дню и обещание сдержал — работать мы умеем. И то, что Вы скрываете, мы рано или поздно узнаем другим путем. Но хорошо ли это будет для гражданина Петренко, не знаю… А теперь решайте, я жду…

Ерофеев вынул из кармана сигареты и отвернулся к окну.

Широков подумал, что шефу нелегко далась победа, угробившая массу нервных клеток. А что это — победа, Станислав уже не сомневался. Словно в подтверждение, Петренко глухо вымолвил:

— Я буду говорить, начальник! Мне, действительно, ничего иного не остается, будьте вы все прокляты! Только «браслеты» снимите и дайте курить…

Заметив колебания подполковника, он добавил:

— Снимите, не буду бузить… Слово верное!

Не столько рассчитывая на «верное слово», сколько полагаясь на психологический эффект, Ерофеев попросил Свешникова снять наручники. Затем распорядился, чтобы пригласили следователя Червоненко.

Дождавшись прихода Наташи, подполковник велел Широкову и Свешникову присутствовать при допросе, а потом собраться у него для определения дальнейших мероприятий по делу.

25 июля. Понедельник. 14 часов

Ерофеев молча курил, откинувшись на стуле и разглядывая собравшихся сотрудников. Вид у всех был неважнецкий. Даже на лице Свешникова не было привычной добродушной улыбки.

«Устали ребята… Впрочем, всегда так бывает при расследовании серьезных преступлений; первые дни — на сплошных нервах, на пределе физических и эмоциональных сил. А когда достигается какой-то весомый результат — пусть это еще не окончание дела, а только первый этап, хоть и решающий, — люди расслабляются. Полагают, что самое важное уже позади, а впереди — только чисто техническая работа. Вот и сейчас, казалось бы, сделано главное: по обоим убийствам лица, их совершившие, установлены, обстоятельства, опять же, известны. Предстоит только найти и задержать остающихся пока на свободе двух преступников», — Ерофеев помассировал пальцами кончик мясистого носа и откашлялся. Больше всего подполковника волновало нехорошее предчувствие, что как раз с этой частью задачи придется основательно повозиться. Мотивы-то убийства Рубцова да и истории в целом остаются загадкой. Значит, надо ребят настраивать, ни в коем случае не дать им остыть.

Петр Сергеевич сложил руки на столе и деловито предложил:

— Давайте-ка обобщим все данные с учетом допроса Петренко и определимся, как жить дальше. Нет возражений?

Мальцев кивнул большой серебристой головой за всех.

Тогда Ерофеев попросил Червоненко изложить протокол допроса Петренко, чтобы все вошли в курс новых обстоятельств.

Наташа, одернув жакет, начала говорить, вставляя в текст протокола свои устные комментарии, что придавало живость и дополнительный интерес.

— Познакомился Петренко с Юрием Бубенцовым в марте 1988 года в городе Ленинграде, когда проводил там свой отпуск. Оказались за одним столиком, «сняли» девушек-подружек, с которыми «развлекались» в номере Петренко в гостинице «Октябрьская». Вдвоем гулять оказалось веселее. Так продолжалось недели две. За это время достаточно узнали друг друга, притерлись, если хотите. Петренко в подпитии любил побравировать воровской романтикой, строил из себя этакого рискового парня, которому жизнь человеческая — ничто. Бубенцов стал внимательнее относиться к приятелю, а когда у того кончились деньги, снабдил тремя сотнями под честное слово.

Пришло время Петренко возвращаться в Архангельск и он решил, в силу особенностей своей натуры, обчистить нового приятеля, который представлялся ему «золотым теленком», сорившим «фарцовыми» деньгами. Между «друзьями» произошла сцена в гостиничном номере Петренко. Закончилась она тем, что «теленок» парой приемов каратэ выбил у нападавшего нож, уложил на ковер и приставил ко лбу револьвер системы «наган», после чего провел «разъяснительную» работу. Приятели заключили мир и достигли договоренности о помощи Бубенцову со стороны Петренко в проведении одной операции у нас в городе. Первоначально Юрий объяснил только, что операция будет рискованной, но абсолютно верной. Подробности ее Бубенцов обязался сообщить при визите к Петренко в Архангельск. Доля Петренко не называлась, но говорилось об очень больших деньгах. На том и разъехались. Кроме имени и фамилии, Бубенцов ничего о себе не сообщил, и Петренко даже не знает, где тот жил в Ленинграде. Вестей от нового друга не было до июня. Примерно 10 июня Бубенцов вечером неожиданно появился у Петренко дома. За выпивкой вспомнили Ленинград и разговор перед прощанием. Бубенцов поставил вопрос ребром: готов Петренко ему помочь или нет. Роман Михайлович, конечно, попытался сперва прощупать почву: что за дело предстоит. Но приятель был тверд: если согласен — делать, что прикажут, без рассуждения, если нет — до свидания. Только на таких условиях Бубенцов берет его в долю и готов выложить ту сумму, которую Петренко сам назовет за издержки своего положения. Петренко все же уточнил, будет ли дело «мокрым». На что Бубенцов ответил: «Не исключаю возможность». Роман Михайлович все же решился и для затравки назвал свою долю в размере 20 тысяч рублей. Бубенцов усмехнулся, мол, торговаться не собирается, и определил оплату Петренко в 25 тысяч, куда включаются командировочные расходы. По заключении сделки Бубенцов поставил первую задачу: срочно уволиться, выехать в наш город, устроиться в частном секторе, навестить женщину по имени Рита на улице Свердлова 25—7 и поступить в ее распоряжение. Далее выполнять все ее указания, как если бы они исходили от самого Бубенцова. Тот приедет в город позже. В качестве карманных расходов Бубенцов дал Петренко 2 тысячи рублей.

Увлекшись рассказом, Наташа не заметила, что давно уже разгуливает по кабинету. Сделав паузу, она подошла к стоявшему на подоконнике графину и плеснула немного воды в стакан.

— Выходит, что Зоя — частная инициатива Петренко? — спросил Ерофеев.

— Да, — подтвердила Наташа, промокнув губы платком. — Петренко, собираясь к нам, вспомнил подонка-мужа Зои, с которым сидел в колонии, и решил навестить его. Адрес у него сохранился случайно. В поисках дома Воробьевых Петренко узнал, что Воробьев еще не вернулся, а жена живет одна. Вот он и решил «развлечься». Так что Зоя рассказала нам правду.

Наташа умолкла, ожидая еще вопросов, но их не последовало, и она продолжила пересказ показаний задержанного:

— Обстоятельства поселения у Бушуевой соответствуют тому, что уже известно. А на следующий день после приезда, то есть 21 июня, Петренко вечером нанес визит Гвоздковой по новому адресу. Маргарита Сергеевна держалась с помощником подчеркнуто сухо, по-деловому, сразу дав понять невозможность любого сближения. Выяснив, как устроился Петренко, она поставила задачу — ежедневно часов в 9 утра проверять дом номер 8 на улице Гоголя: целы ли доски на окнах, не сбит ли замок. Если таковые факты обнаружатся, сразу же устранить повреждения и доложить по телефону ей на работу. Кроме того, Гвоздкова заявила, что вечерами к ней могут пожаловать нежелательные визитеры. Поэтому ежедневно с 17 до 21 часа Петренко должен прогуливаться по улице Свердлова, наблюдая за занавесками в окне кухни. При опасности — занавески будут раздвинуты, тогда Петренко следует немедленно прибыть в квартиру и действовать решительно, даже при запертой двери. С человеком или людьми, находящимися в квартире, не церемониться. Последнее условие она повторила дважды. Поинтересовалась, как у Петренко с оружием. Он сказал о ноже и гирьке. Гвоздкова поморщилась и посетовала на отсутствие пистолета. Больше ничего Петренко не узнал и принялся выполнять порученное дело. Да, еще условились, что в любом случае раз в три дня Петренко будет звонить Гвоздковой на работу, на всякий случай.

Наташа прервалась и, устав ходить, присела на стул у стола для совещаний.

— Непонятно, как Петренко, бывая ежедневно на Гоголевской, не встретился с Толстых? Да и рабочие его не видели… — усомнился Слава Белозеров.

За Наташу ответил Широков.

— Петренко только первые два дня приходил туда в девять часов. Потом, по согласованию с мадам, стал являться в обеденный перерыв в полдень, чтобы не «светиться» перед рабочими.

— Что же, Петренко в доме ни разу не был?

— Ну, почему, — был дважды. На третий день посещений из любопытства забрался, когда рабочих не было. Благо, Гвоздкова дала ключ от замка. Порылся аккуратно в комоде. Пальцы по привычке платком стер. Ну, а второй раз — в роковую ночь 20-го…

Белозеров, удовлетворенный разъяснением, кивнул, а Червоненко сказала:

— Далее ничего интересного не происходило до 10 июля. В тот день Петренко позвонил на работу Маргарите Сергеевне и узнал о приезде Бубенцова. Встретились они на следующий день у Дворца культуры железнодорожников и проехали на квартиру Петренко. Здесь состоялся любопытный разговор. То ли проникнувшись уже некоторым доверием к подручному, то ли еще по какой причине, но Бубенцов приоткрыл суть своего замысла. Якобы у Риты, подруги и землячки Бубенцова, есть некий секрет, позволяющий легко разбогатеть. Речь идет не о тысячах и даже не о десятках тысяч! Но к этому секрету нет ключа. Ключ или место его хранения знает один человек, который, по Ритиным расчетам, должен приехать в город где-то после десятого июля. Обладая ключом, незнакомец, однако, не имеет самого «секрета». Он знает только, что «секрет» находится у хозяйки дома — тетки Гвоздковой. По всей видимости, он не знает и того, что тетка умерла, а «секрет» попал в руки Гвоздковой. Приехав в город и увидев заколоченный дом, он кинется искать тетку и, естественно, выйдет на Риту, надеясь получить доступ к «секрету». Тут и надо гостя «перехватить», выманить у него ключ, а там — видно будет…

Ерофеев поднял руку, извиняясь, что прерывает Наташу.

— Бубенцов не объяснил Петренко, зачем взял его в долю?

И вновь вступил в разговор Широков.

— Как понял Петренко, Бубенцов, ровным счетом ничего не зная о госте, почему-то опасался его, считая человеком весьма серьезным. Во всяком случае, не мог положиться только на свои силы.

— А что за хитрость, с помощью которой хотели выманить «ключ»?

— Этого Петренко не знает — Бубенцов не сказал. Он только должен был осуществлять подстраховку и оказать помощь, если будут нужны «решительные действия». Больше ничего по существу истории Петренко не узнал ни тогда, ни позже.

— Ну что-то уж очень мудрено — прямо сказочные страсти какие-то! — хмыкнул Мальцев. — Не очень верится во все это.

Червоненко пожала плечами.

— Петренко уверяет, что говорит чистую правду. Якобы точно так ему объяснил ситуацию Бубенцов.

Ерофеев попросил прекратить обмен мнениями и дослушать Наталью Николаевну до конца.

— Обрисовав обстановку, Бубенцов дал указание Петренко продолжать визиты на Гоголевскую и быть готовым к немедленным действиям. Связь условились держать по телефону через Гвоздкову, которой теперь Петренко должен был звонить дважды в день: до и после обеда. При необходимости, Бубенцов мог прийти к Петренко прямо домой. Сам же Бубенцов взялся охранять Гвоздкову: встречать и провожать на работу на расстоянии, незаметно для окружающих. В течение следующих 6–7 дней Бубенцов дважды заходил домой к Петренко обменяться новостями, но новостей, по сути дела, не было. И, вообще, Бубенцов начал нервничать. 19 июля вновь состоялся интересный разговор между сообщниками. К этому времени Петренко рассудил, что раз Бубенцов не хочет делиться с незнакомцем, владеющим ключом, почему бы тогда не поделиться с ним, Петренко, честно оказывающим помощь. Тем более что, возможно, Петренко придется устранять незнакомца. Об этом Роман Михайлович и сообщил работодателю. Да еще припугнул, что многое знает, и теперь они повязаны одной веревочкой. Произошла ссора, едва не вылившаяся в драку. Но, видимо, аргументы Петренко убедили Бубенцова — сошлись на 50 тысячах. Причем, 10 тысяч Петренко получал от Бубенцова сразу после «взятия ключа». Остальное — примерно через неделю. Петренко также пригрозил, что, в случае обмана, сдаст Бубенцова милиции, и тот тогда потеряет не 50 тысяч, а все. На том и порешили. Теперь начинается самое главное…

Наташа оглядела товарищей, с удовлетворением прочитав на лицах неподдельный интерес.

— 20 июля в 11.30 Петренко позвонил Гвоздковой справиться на счет обстановки. Все было нормально. Потом он поехал на Гоголевскую. Там обнаружил, что дом начали разбирать. Стал звонить Гвоздковой, но никак не мог дозвониться: то Маргарита Сергеевна была на обеде, то куда-то выходила, то автомат не срабатывал. Короче, дозвонился только в 15 часов, но Гвоздкова не дала ему и слова вымолвить. Она велела перехватить Бубенцова в скверике возле больницы и передать: «Он приехал. Будет встречать меня у входа в больницу в половине шестого». И чтобы Бубенцов действовал, как договаривались. Потом все же тихо добавила, что в начале третьего ее позвали к телефону. Мужчина назвался другом тети, посетовал, что та умерла, и попросил о встрече, мотивируя это необходимостью решить некий срочный вопрос. Он попросил разрешения прийти прямо домой, так как знает адрес, но Маргарита Сергеевна предложила встретить ее в половине шестого с работы. Причем, на полчаса приврала время окончания, чтобы успеть предупредить Бубенцова. Петренко, сообразив, что события вступают в заключительную фазу, и уже осязая в мечтах кучу денег, на радостях позвонил Зое и велел уволиться с работы для отъезда из города. Без десяти пять он встретился с Бубенцовым в скверике и передал ему информацию Риты. Юрий некоторое время обдумывал ситуацию, а потом распорядился ждать. Минут пятнадцать шестого они заметили у крыльца больницы невысокого полного мужчину в светлых рубашке и брюках. Когда Гвоздкова ровно в 17.30 вышла и огляделась, мужчина уверенно шагнул к ней. Улыбаясь, он что-то начал говорить. Потом, продолжая разговаривать, они направились к дому Гвоздковой, а Петренко с Бубенцовым, соблюдая меры предосторожности, последовали следом. Когда пара зашла в подъезд, наблюдатели остановились за углом дома у мусорных ящиков. Бубенцов молчал, изредка поглядывая на часы. В пятнадцать минут седьмого он пошел к Гвоздковой, сказав, что представится братом, и еще обронил: «Очень странно! Мне показалось, что этот тип знает Риту в лицо!»

Теперь не выдержал Игорь Свешников:

— Вы понимаете, брат? Вспомните показания Касьянова, когда у сарая Рубцов кричал про брата. Неужели это не интересно?

— Не вижу особой радости от этого, — заметил Ерофеев. — Лучше будем держать в уме наш явный промах: Гвоздковой ежедневно звонил мужчина, а мы это при опросе в больнице не установили!

— Петр Сергеевич, — возразил Мальцев, — плохо, конечно, но решающего значения сей факт не имеет, тем более — теперь.

— Ага, не имеет… Коль Петренко «раскололся», конечно. А кабы нет? Ой, как тогда пригодились бы такие мелочи!

Мальцев не нашел, что возразить. Широков посчитал нужным также высказаться:

— Интересно, если Бубенцов не ошибся в наблюдениях, то откуда Рубцову известна внешность Гвоздковой?

— Наверное, Толстых описал, — предположил Белозеров.

— Во всяком случае, надо обязательно уточнить… — задумчиво произнес Широков. В голове у него возникла одна мысль, но он не счел нужным пока что ее высказывать.

— Что же было дальше? — спросил у Наташи Ерофеев.

— Примерно в 20 часов из подъезда вышла Маргарита Сергеевна с мусорным ведром. Глянув на Петренко, она неловко уронила ведро и вновь выразительно посмотрела в сторону подстраховщика. Петренко сообразил, что та хочет ему что-то сказать, но боится, что за ними наблюдают. И, действительно, когда он бросился помогать собирать рассыпавшийся мусор, Гвоздкова прошептала ему: «Вроде бы, договорились… Вечером поедут на Гоголевскую, в дом. Но гость, как будто, не один. Юрий считает, что «толстяка» кто-то страхует. Поэтому езжай на Гоголевскую, спрячься в кладовке рядом с комнатой, где комод, и жди». Она добавила, что надо будет прийти на помощь по сигналу Бубенцова, а также нейтрализовать напарника, если он будет. Потом хозяйка, оглядевшись, вернулась домой. Петренко, озабоченный возможностью слежки, попетлял по дворам, но ничего подозрительного не заметил, взял такси и «махнул» на Гоголевскую. У того же таксиста за трояк купил маленькую масленку для смазки дверных петель — предусмотрительный товарищ!

— А почему Рубцов, намереваясь побывать в доме до 19 часов, дал себя задержать на целых три часа? — воскликнул Юрков.

— Увы, на это нам смогут ответить теперь только сами Бубенцов с Гвоздковой, — с сожалением констатировал Свешников.

Наташа сделала предостерегающий жест рукой.

— Чтобы снять вопросы по масленке, сообщаю, что катаясь в такси, Петренко вспомнил о скрипучей двери в кладовке, запомнившейся по первому осмотру дома после приезда в город. Таким образом, смазав петли и выбросив масленку, Петренко спрятался в кладовке. Сидя в своем убежище, он сообразил, что забыл сказать сообщникам о разборке дома. Около 22-х часов Петренко услышал подозрительный шорох и шаги. Кто-то прошел в комнату с комодом. Послышался звук выдвигаемого ящика и шелест бумаг. Выглянув осторожно из кладовки, Роман Михайлович увидел незнакомца, роющегося в ящиках. В полумраке он не разглядел преклонного возраста пришельца и принял того за сообщника «толстого», страхующего, в свою очередь, хозяина. Потом послышались голоса с улицы, со стороны сарая. «Сообщник» тем временем стал смотреть в окно. Услышав крик на улице, Петренко решил действовать: он выхватил гирьку, которую последнее время носил при себе, подкрался к противнику и ударил его по голове. Оглядев упавшего и решив, что тот мертв, Петренко все же удивился почтенному возрасту жертвы. Но размышлять времени не было; в окошко он увидел «толстяка», напавшего на лежащего на земле Бубенцова. Выпрыгнув в окно, Петренко побежал к борющимся, но споткнулся. Гирька выпала и откатилась в сторону. «Толстяк» в это время бросился к новому противнику, навалился сверху и принялся душить, а Бубенцов подбежал, схватил гирьку и ударил Рубцова по голове сзади. Затем они затащили труп в сарай и наскоро закопали при помощи найденного здесь же обломка лопаты. Обломок потом Бубенцов закинул куда-то в кусты. Перед «похоронами» вытащили все из карманов жертвы. Правда, Петренко советовал не возиться, а побыстрее сматываться. Бубенцов зло заметил, что это не Петренковского ума дело. Также Бубенцов сорвал с пальца убитого перстень со змеей и спрятал с остальными вещами покойника к себе в карманы. Покончив с уничтожением следов, отправились в дом. Увидев тело «сообщника», Бубенцов только хмыкнул и ничего не сказал. По указанию Бубенцова, сдвинули комод, отодрали ножом плинтус. Из тайника Юрий вытащил кожаную планшетку размером со средний блокнот. Даже не раскрывая, сунул ее под рубашку. Потом поставили плинтус на место. В этот момент раздался шум машины со стороны Гоголевской. Бубенцов испугался — решил, что это могут быть приятели «толстого». Комод потому на место поставить не успели. С перепугу выскочили в огород. Правда, перед уходом Бубенцов все же махнул платком по комоду, стирая отпечатки пальцев с углов, за которые перетаскивали комод. Через огород вышли к котельной. Здесь Бубенцов предложил «разбежаться», пообещав завтра навестить помощника. Но тот, боясь обмана, потребовал хотя бы обещанные 10 тысяч сразу, сейчас же. После препирательств все же пошли закоулками к Гвоздковой. Бубенцов поднялся в квартиру, а Петренко остался ждать у подъезда. Минут через десять последний получил пачку сторублевок. Договорились, что 21-го во второй половине дня Петренко позвонит Гвоздковой на работу. После этого, обнаружив кровь на рубашке и брюках, Роман Михайлович некоторое время еще отсиживался в подвале соседнего дома. Часа в три ночи решил добираться пешком.

Червоненко перевела дух, так как всю сцену на Гоголевской рассказала на одном дыхании.

— Что за блестящий предмет был все-таки у Рубцова? — спросил Мальцев.

— Петренко ничего похожего не видел.

Вопрос решил уточнить Широков.

— Может быть, и видел, да не хочет говорить, ибо предмет, возможно, попал к нему.

— А я думаю, что Петренко, и вправду, не видел этот предмет! — возразил Свешников.

В очередной раз Ерофеев не дал разгореться страстям и призвал дослушать концовку похождений Петренко. Взоры снова обратились к Наташе.

— Утром, 21 июля, Петренко постирал одежду. Потом болтался по городу, а часа в четыре позвонил Гвоздковой. Та заверила, что все хорошо, но надо пока затаиться и переждать. Петренко заволновался, боясь подвоха со стороны сообщников. 22-го с утра вновь шатался по заречному парку и вдруг увидел стенд с местной газетой, где было помещено сообщение о трупе на Гоголевской. Нашел тут же телефон-автомат и позвонил Гвоздковой. Было это в 11 часов. Гвоздкова сама была в замешательстве и велела перезвонить в конце рабочего дня. Он промаялся до пяти и вновь позвонил. Тогда Маргарита Сергеевна велела прийти к ней домой в шесть, что он и сделал. Женщина сообщила, что свидетель с Гоголевской остался жив и лежит в больнице. К нему приходила милиция, да и к ней, после этого — тоже. Бубенцова пока в городе нет, и до его появления она уехать не может. Да и Петренко должен его ждать, если хочет получить свои 40 тысяч. Потом Гвоздкова предложила, как теперь считает Петренко, абсолютно идиотский план. Она убедила: главное — убрать свидетеля и выиграть время. Петренко должен помочь осуществить задуманное…

Наташа запнулась, бросив взгляд на Широкова, и спросила Ерофеева:

— Собственно, этот эпизод развивался так, как мы предполагали. Поэтому стоит его опустить.

Ерофеев нарочито кашлянул и посмотрел в окно.

— Может, и стоит, — сказал он, — но кое-какие уточнения необходимы. Например, как Гвоздкова обрисовала Петренко путь до больницы и обратно, если, по ее словам, Бубенцова в городе нет? Что предполагалось делать в случае удачи? Чей фотоаппарат? Кто вызывал коменданта больницы к телефону?

Широков, к общему удивлению, попросил разрешения сам ответить на эти вопросы.

— Относительно дороги до больницы Петренко просто тогда, в запарке, не подумал. Теперь же склоняется к мысли что Гвоздкова его просто надула: несомненно, в машине ее ждал Бубенцов — других сообщников не было. Более того, Петренко, поразмыслив, сейчас решил, что парочка после удачного выполнения плана хотела просто-напросто от него сбежать, свалив все шишки. Однако сам я в этом не уверен. Да и Гвоздкова говорила Петренко, что операция поднимет суматоху, в милиции, позволив выиграть время до возвращения Бубенцова с деньгами и последующего бегства. Фотоаппарат принадлежит Маргарите Сергеевне — она заранее, до прихода Петренко, позаботилась. Что касается звонка коменданту, то звонил, несомненно, Бубенцов. Он же помогал разработать хитроумный план.

— И все-таки не понимаю, какой смысл было огород городить? — задал вопрос Игорь. — Если Бубенцов был в городе, не проще ли было бы им уехать вдвоем после разговора Широкова с Гвоздковой в больнице?

— Подождите, голуби мои! Дайте Наталье Николаевне закончить! — вмешался подполковник.

— А у меня все. Впрочем, следует упомянуть, что Петренко не знает, где могут скрываться сообщники. О вещах же Рубцова ему ничего неизвестно. И предметы, находившиеся в карманах «толстого», Петренко не успел разглядеть.

Ерофеев потер руки и, посмотрев на часы, сказал:

— Принимаю командирское решение: пятнадцать минут курить. Затем — обмен мнениями, предложения и план дальнейшей работы!

25 июля. Понедельник. После 18 часов

Наташа сидела за столом Широкова, подперев голову ладонями, и с улыбкой наблюдала, как Свешников сосредоточенно заваривает в литровой банке чай. Совещание у подполковника только что закончилось, и, по предложению Игоря, они с Широковым решили побаловаться чайком с мятой, аромат которого все настойчивее расползался по комнате.

Станислав, примостившись на краешке тумбы с пишущей машинкой, мыслями находился еще там, в кабинете начальника, вновь и вновь прокручивая в голове обстоятельства запутанной истории.

— Знаете, — обратился он к друзьям, продолжая уже вслух цепочку своих размышлений, — хотя шеф и признал одинаковую возможность обеих версий убийства Касьянова, я все же склоняюсь к тому, что помощником Гвоздковой, сделавшим телефонный звонок коменданту больницы и находившимся в машине, является Бубенцов.

— Ты никак не хочешь ставить под сомнение факт встречи с Бубенцовым по пути на работу утром 22-го! — заметил Игорь, аккуратно прикрывая крышкой банку с темнеющим напитком. — А между тем, возможно, это был вовсе не Бубенцов. А если и так, то что ему мешало уехать в тот день из города, скажем, днем?

Свешников закинул руки за голову и привалился спиной к стене.

— Если Гвоздкова уже в 11 часов 22-го знала, что Касьянов жив, почему об этом не мог знать Бубенцов, находясь еще в городе! — сказала Наташа.

— И что из этого вытекает? — с вызовом осведомился Игорь.

— Сомнительно, чтобы он бросил подругу в одиночестве расхлебывать кашу, хотя бы из боязни ее провала. Скорее, он или сбежал бы вместе с ней, или остался участвовать в операции по устранению свидетеля, посчитав без этого отъезд невозможным.

Широков, обрадованный поддержкой, оживленно добавил:

— Действительно, Игорек, разве не логична наша версия? Бубенцов по каким-то прозаическим причинам не может уехать 21-го. А на следующий день выясняется, что свидетель жив — ведь неизвестно, что он слышал там, в доме на Гоголевской. Может, что-то такое, что ставит под угрозу планы нашей парочки?! А после моего прихода в больницу к Гвоздковой и вовсе запахло жареным. Вот они и придумывают комбинацию, чтобы и свидетеля убрать, обеспечив Гвоздковой железное алиби, и нам досадить, отбив охоту трогать Маргариту Сергеевну. Да и выигрыш времени, опять же…

Но Свешников не собирался уступать:

— А машина? Как же с ней быть, дорогие мои? — елейным голосом спросил он.

— Но кто сказал, что у Бубенцова нет машины? То, что в деле о ней нет фактических упоминаний, ни о чем еще не говорит! — быстро парировала Наташа.

Подчеркнуто учтиво она поблагодарила оппонента за поданный стакан с чаем, вдохнув приятный запах которого, зажмурила глаза и промурлыкала:

— Ах! Какая прелесть! Свешников, продай секрет!

Игорь не захотел менять тему разговора. Правда, аргументы коллег несколько поколебали его уверенность, поэтому он примирительно сказал:

— Ну, хорошо! Но все же и версию об участии в деле еще одного персонажа не следует отметать.

— Мы и не отметаем ее окончательно, — согласился Широков.

— Шеф поручил проработку этого вопроса Белозерову. Так что, посмотрим…

Наташа покачала головой и сочувственно произнесла:

— Не завидую я им. Это же надо «перелопатить» всех владельцев «Жигулей» в городе, отработать еще раз до мелочей связи Гвоздковой. Кошмар, да и только!

— Так дело привычное: искать иголку в стоге сена! — снисходительно рассмеялся Свешников.

Заметив, что Станислав выпил чай, он предложил другу добавки. Но Широков возразил, что деликатесы нельзя поглощать в больших количествах, иначе весь их смысл теряется. Он прошелся по кабинету и воскликнул:

— Где же сейчас эта парочка, а?

Причмокнув и сделав изрядный глоток, Игорь рассудил:

— Ежели опять гадать, то я вижу три варианта: либо, по версии Стаса, 22-го вечером они вдвоем исчезли из города и сейчас считают денежки в Курске или где подальше; либо Бубенцов все же уехал 22-го один, намереваясь дождаться Маргариту Сергеевну в каком-либо тихом месте по завершении ее расправы с Касьяновым; либо Бубенцов уехал 21-го, не зная о судьбе Касьянова, а Маргарита Сергеевна, по своей инициативе укокошив старика, сейчас ловит своего приятеля, чтобы предупредить и смыться. Правда, есть и еще «бредовая» версия, что Бубенцов где-то пока обретается и не ведает о событиях 22-июля, собираясь на днях приехать за подругой, а та, не сумев выбраться из города, ждет где-то в берлоге суженого, ломая руки от отчаяния, что не может предупредить того об опасности. Но последний вариант мало вероятен, учитывая особенности изворотливого ума Гвоздковой просчитывать варианты наперед.

— Не-е, — махнул рукой Широков, — такая версия, точно, не реальна. Мадам подобной оплошности не допустит, факт! Но, если все же это факт, то тем хуже для них — город перекрыт наглухо, сети расставлены.

Игорь опорожнил уже второй стакан и с вожделением посматривал на банку с остатками чая, прикидывая, осилит ли еще стакан — не пропадать же добру. Глядя на него, Наташа засмеялась и протянула свой стакан.

— Похоже, Вас надо выручать, Игорь Павлович?

Игорь почесал затылок и в оправдание пояснил:

— Что-то слаб я сегодня на голодный желудок! Второй день из-за Широкова без обеда. Желудок ссохся — даже жидкость принимать не хочет. Беда…

Глядя на них, Станислав тоже улыбнулся. «Великая вещь — друзья, — подумал он. — Без них на нашей работе можно вообще озвереть».

Словно уловив его мысли, Наташа испытующе посмотрела на Широкова и вопросительно вскинула брови. Станислав смешался и вслух сказал:

— Как бы то ни было, а шеф прав: отстаем мы от преступников, не владея исходной информацией. Одна надежда на Курск!

Улыбка погасла на Наташином лице. Она опустила глаза и тихо спросила:

— Может, мне все-таки тоже стоит поехать?

Станислав выругал себя, что затронул эту тему. Дело в том, что, когда час назад вопрос поездки обсуждался у Ерофеева, Наташа настаивала на своем участии. Ерофеев ее убедил, как будто, что следователю там делать нечего. В основном, предстоит заниматься оперативно-розыскной работой, а это — удел сыщиков. Широков полностью соглашался с шефом. Но он понимал и ее: обидно отходить от активной работы по делу в завершающей фазе, когда уже вложено столько твоих сил. И сейчас надо было срочно призывать на помощь все свое красноречие, чтобы успокоить Наташу и отвлечь от невеселых дум.

— Ну, пойми, — взмолился он, — у нас минимум информации по Курску. Знаем, Саржина там жила до 1973 года, работала где-то в сберкассе. Знаем, что, возможно, еще жив там отец Гвоздковой, что сама она работала, мужа имела. И все!

Он встал и, прохаживаясь по кабинету, продолжал:

— Уроженец ли Бубенцов Курска — неизвестно точно. Словом, почти ничего нет, кроме ощущений и предположений. Что там пока делать следователю, ты представляешь? Какие следственные действия производить?

Наташа молча смотрела в окно, поджав губы. Свешников, стремясь помочь другу, затянул:

— И поедем-то мы завтра рано утром… На перекладных, чтоб быстрее добраться! И в Курске том бегать будем, как лоси лесные, без еды и питья, пытаясь хоть что-то стоящее выкопать! И похудеем-то мы, особенно — я… И не узнаешь ты нас по возвращении, особенно — меня… Вай-вай!

Он театрально закатил глаза и начал тихонько выть, дергая себя за волосы.

Широков заметил, как губы женщины задрожали, но смех прорвался наружу. И вот уже Наташа уронила голову на руки, вздрагивая от хохота. Через секунду смеялись все трое.

Станислав хотел погулять с Наташей по вечернему городу, но Свешников неожиданно проявил непреклонность, потребовав немедленно разойтись по домам. В четыре часа утра им предстояло сесть на пригородный поезд до областного центра, там пересесть на автобус или электричку до Москвы, а в полдень попасть на поезд дальнего следования до Курска. Самолетом лететь раздумали, так как Москва передала неважную погоду на завтра. Прикинули, что все равно день уйдет на дорогу, а сэкономленные за счет самолета несколько часов при нелетной погоде могут обернуться большей потерей времени. Надежнее добраться в Курск к девяти-десяти часам вечера по земле.

К требованию Игоря присоединилась и Наташа, так что Станиславу оставалось только подчиниться. Чтобы не искушать друг друга, Свешников нахальным образом тоже пошел провожать девушку до дома. Правда, у него хватило такта остановиться на некотором расстоянии от подъезда, но своим присутствием он исключал возможность длительного прощания.

— Ну, и зараза ты, Игорек! — шутливо обозвал друга Широков, когда они расстались возле троллейбусной остановки. Но Игоря незаслуженное оскорбление не смутило. Он с достоинством дождался своего троллейбуса и, забравшись в него, показал Свешникову язык.

26 июля. Вторник. Вечер

Поезд осторожно катил вдоль перрона, словно боясь задеть вагонными щеками его бетонно-асфальтовый порог. Широков со Свешниковым с любопытством разглядывали в окно разноцветную волнующуюся толпу встречающих. Состав последний раз дернулся и остановился, тяжко вздохнув, словно усталый путник, выбравший место для недолгого привала. Друзья вышли из вагона и, подхваченные бурлящим человеческим потоком, проплыли сквозь красно-серое здание вокзала прямо на большую привокзальную площадь, где неспешно огляделись.

Было тепло. Пахло пылью и поездами. Откуда-то сзади доносился нечленораздельный лай информационного репродуктора.

— Здравствуй, Курск! — радостно произнес Игорь и полез в карман за платком, чтобы вытереть вспотевшее лицо.

Широков заметил неподалеку постового милиционера и направился к нему. Через пару минут он вернулся.

— Нам нужен девятнадцатый автобус, — сообщил он. — Остановка рядом с «Комиссионкой».

— Долго ехать?

— Минут пятнадцать-двадцать. Пошли.

Они двинулись к толпе людей, сгрудившихся возле желтых металлических флюгеров. Нужный автобус подошел довольно скоро, правда, желающих уехать оказалось значительно больше посадочной вместимости. Все же друзьям удалось втиснуться в душное нутро и повиснуть на спасительных поручнях. По мере движения, салон несколько освободился от пассажиров, «десантировавшихся» на частых остановках. Игорь уточнил у стоявшего рядом мужчины нужную остановку, выйдя на которой они сразу увидели впереди на левой стороне улицы массивное серое здание.

Направляясь к нему, Широков заметил:

— Сколько ни бывал в разных городах, везде наша «фирма» выглядит до смешного одинаково.

— Точно. И везде народом зовется не иначе как «серый дом», — хмыкнул Свешников.

— Интересно, циркуляр у наших хозяйственников на этот счет или просто традиция такая?

— Скорее, — последнее. А все же обидно за эстетическую убогость. Представь человека, первый раз вызванного в такое представительство. Уже подходя к сей мрачной громадине, испытываешь дискомфортность и ожидание неприятностей, даже если за душой у тебя ничего плохого нет.

— Невольное чувство вины неизвестно за что, да? — подытожил Станислав, открывая тяжелую дверь главного входа. В прохладном вестибюле постовой проверил у прибывших документы и проводил их в помещение дежурной части областного управления. Здесь коллеги сообщили, что гостям забронирован номер в гостинице «Центральная», рядом с управлением, и можно идти туда устраиваться, а завтра в девять часов их ждет в отделе уголовного розыска майор Никифоров. Кроме этого, оказалось, что два часа назад получена телефонограмма от Ерофеева.

Станислав развернул переданный помощником дежурного листок бумаги и быстро пробежал глазами текст, после чего протянул листок Свешникову. Прочитав, Игорь вопросительно взглянул на друга, но тот лишь неопределенно пожал плечами и спрятал бумагу в карман летней куртки. Поблагодарив коллег, они пошли в гостиницу, находившуюся, как оказалось, на противоположной стороне улицы, наискосок от УВД.

Процедура поселения завершилась на удивление быстро, и друзья получили приличный двухместный номер на втором этаже, с удобствами, телефоном и телевизором. Единственным неудобством было то, что окна выходили прямо на шумную центральную улицу. Умывшись и переодевшись в спортивные костюмы, они поужинали в буфете. После холодной яичницы и жидкого чая настроение у Игоря упало.

— Сейчас бы котлет картофельных с грибами, — тоскливо протянул он, опускаясь в кресло. — На такой еде я здесь долго не протяну.

— А ты собираешься тут месяц «куковать»? — насмешливо спросил Станислав.

— С ума сошел… Недели вполне хватит!

Широков с наслаждением растянулся на кровати и принялся размышлять вслух:

— Смотри, Игорек, если Гвоздкова с Бубенцовым рванули на машине от нас вечером двадцать второго — ночью они уже были в Москве или где-то поблизости. Как следует из телефонограммы шефа, 23 июля около 11 часов дня инспектор ДПС[52] пытался остановить серые «Жигули» с номерным знаком нашей области возле Тулы. Машина не остановилась, тогда инспектор передал ее данные по трассе. Но до следующего поста машина не доехала. Затем ее обнаружили брошенной на стоянке для отдыха. Если инспектор не ошибся, то в машине находились мужчина и женщина-блондинка. Что ты об этом думаешь?

— То же, что и ты: в машине были Гвоздкова и Бубенцов. Ехали они, по всей видимости, в направлении Курска. Однако уважаемые «гаишники» могли бы сообщить об этом и пораньше.

— Ну, это не их вина, — возразил Широков. — 23 июля обнаружили. Дали телетайп в область. 24-го, как известно, воскресенье. 25-го в МРЭО[53] выходной. Так что установили принадлежность не ранее 26-го, о чем и сообщили в наше ГАИ, а те — Ерофееву.

— Да… А в Штатах, между прочим, полицейский из патрульной машины связывается с главным компьютером и через пару минут получает все данные на владельца!

— Так мы же не в Штатах! — усмехнулся Станислав. — У нас компьютеры в первую очередь в кооперативы попадают. Видел объявления кругом? Компьютерные игры! Компьютерное обеспечение! А на милицию и денег нет.

Оба помолчали, потом Широков вздохнул:

— Будем утра ждать: шеф обещал к утру выяснить все о владельце машины и побеседовать с ним. Вероятно, сие даст новую пищу для размышлений.

— Ага, — согласился Игорь. — Давай спать, пока такая возможность есть!

Он зевнул и стал готовиться ко сну. Широков же позвонил дежурному по управлению и на всякий случай сообщил номер гостиничного телефона.

27 июля. Среда. Утро

Станислав проснулся от пронзительного зуммера телефона. Потянувшись к трубке, он мельком глянул на часы: было без пяти восемь. Свешников сидел, свесив ноги с кровати, и ошалело хлопал сонными глазами.

— Слушаю… — сказал в трубку Широков.

— Привет, голубь мой сизокрылый! — донесся откуда-то издалека голос подполковника, искаженный помехами на линии связи.

— Здравия желаю! — крикнул Станислав, окончательно просыпаясь.

— Чего кричишь? Я тебя хорошо слышу.

— А я — плохо! — посетовал Широков, сбавляя тембр.

— Как доехали?

— Нормально. Что там с машиной, Петр Сергеевич?

Напрягая слух, он молча теребил витки телефонного шнура, поглядывая на Игоря.

— Я все понял. Держите нас в курсе, ладно?

Попрощавшись, Широков медленно опустил трубку на рычаг.

— Ну, что? — осторожно спросил Игорь, также уже окончательно проснувшийся.

— Машина зарегистрирована у нас в городе. Владелец утверждает, что последний раз побывал в гараже 21 июля. До сего дня в гараж больше не ходил. — Станислав встал и, заправляя кровать, продолжил. — Осмотрели ворота: навесного замка нет, а внутренний исправен. Хозяин твердит, будто машину угнали, ибо 21-го он навесной замок сам запирал. Ребята проверяют обстоятельства. Будут новости — позвонят.

Взяв умывальные принадлежности, Широков отправился в ванную, оставив Игоря переваривать информацию.

Ровно в девять часов друзья сидели в кабинете у начальника отделения областного отдела уголовного розыска майора Никифорова. Валерий Анатольевич, невысокий плотный брюнет лет тридцати пяти в хорошо сшитом сером костюме, встретил прибывших коллег радушно. Выяснив бытовые условия и убедившись, что гости сыты, он перевел разговор на извечную для милиционеров тему: «Как у вас? — Как у нас…» Минут десять они обменивались общими бедами и проблемами профессии. Потом Никифоров, заметив некоторое нетерпение товарищей, посерьезнел и перешел к делу.

— Времени у нас маловато, с учетом выходных, но кое-что интересное выяснили.

Он раскрыл лежащую на столе тонкую картонную папку и, перебирая находящиеся там бумаги, начал рассказывать:

— Панова Маргарита Сергеевна, по мужу — Гвоздкова, родилась у нас в Курске в 1953 году. Отец ее, Панов Сергей Николаевич, также уроженец Курска, живет на Второй Пушкарской. Фронтовик, инвалид войны. С 1968 года, когда умерла мать Маргариты, пьет «по-черному». Дочь, проживая с ним, вела все хозяйство. После окончания школы устроилась в больницу медсестрой. В 1972 году уехала в соседнюю область в медучилище. В 1975 году вернулась домой. Но, вероятно, жить с отцом-пьяницей оказалось невмоготу. Через два года вышла замуж за Гвоздкова Олега Михайловича — директора крупного магазина, старше ее на 12 лет. Переехала к нему. Продолжала работать в той же больнице. Детей не нажила, а в 1983 году с мужем развелась, вернулась к отцу, с которым, вроде бы, помирилась. 19 марта 1985 года выписалась из города и уехала на постоянное место жительства к своей тетке в ваш город.

Никифоров замолчал, ожидая, будут ли вопросы, но Широков только кивнул, делая пометки в блокноте.

— Интересно, что из бесед с ее бывшими коллегами, из материалов личного дела создается портрет Гвоздковой как мягкого, отзывчивого человека, скромного, но чуть замкнутого в личном плане. Никаких порочащих сведений… Что-то не так? — спросил рассказчик, заметив удивление коллег.

— Да нет, — ответил Игорь. — Только нам Маргарита Сергеевна до сих пор казалась полной противоположностью этому портрету. Впрочем, четыре года — срок немалый. А что же Саржина?

Никифоров взял из папки другую бумагу.

— Саржина Анна Николаевна, в девичестве — Панова, родилась в Курске в 1910 году. Замуж вышла за Саржина Илью Григорьевича. В 1929-м у них родился сын Ефим. В войну семья оказалась в оккупированной зоне. Муж Саржиной некоторое время служил мелкой сошкой у здешнего бургомистра. После освобождения города, естественно, Илью судили, отправили в лагерь, где он и сгинул бесследно. В 1946-м Саржина с сыном переехала в маленький домик на Стрелецкой улице. Сынок в 1950-м «сел» за бандитизм — грабил сельские магазины. В 1953-м вышел по «бериевской» амнистии. Некоторое время жил с матерью. В 1958–1960 годах в составе группы совершил разбойные нападения, опять же в районе. В 1960-м поймали и дали новый срок — десять лет. В 1970-м году ненадолго возвращается в Курск. Потом переселяется в Орловскую область. Изредка навещает мать, работающую кассиром в банке. В 1972 году Саржина выходит на пенсию. Живет одна, замкнуто, мало общаясь даже с родственниками и соседями. Наступает март 1975 года.

Никифоров кашлянул, достал сигарету и закурил. Выдохнув облако сизого дыма, полюбовавшись его причудливо меняющейся формой, майор встал и подошел к окну. Резко обернувшись, он с какой-то горечью продолжил:

— Дальнейшие события я могу рассказать, не заглядывая в бумаги, так как эта история попортила всем нам много крови, стоила некоторым моим товарищам седых волос и кое-чего похуже.

Никифоров поморщился, как от зубной боли, возвращаясь мысленно к давно минувшим временам.

— Я тогда был младшим сыщиком в отделении милиции, непосредственно этим делом занимался постольку-поскольку. Но знаю общие черты, тем более, позже знакомился с материалами, да и тогда отрабатывал в числе других привлеченных отдельные детали и версии.

Он вновь нервно затянулся, заметно волнуясь.

— Итак, в марте 1975 года произошло вооруженное нападение на инкассаторов, перевозивших большую сумму денег — свыше трехсот тысяч рублей. Случилось это на окраине области. В нападении участвовало четыре человека. Они убили двух инкассаторов, тяжело ранили шофера, захватили чемодан с деньгами и скрылись в неизвестном направлении. Правда, в перестрелке был убит один из нападавших: единственная пуля, выпущенная одним из инкассаторов, попала бандиту в лоб. Ну, естественно, на ноги подняли всю область, да и соседние — тоже. Убитого, по-счастью, быстро опознали. По его связям установили еще двух нападавших — Козина и Лохова. Четвертый оставался неизвестным. Вскоре в Курске задержали Козина. Он «раскололся», подтвердив участие в нападении, но сообщников назвать отказался, как мы ни бились.

Никифоров в сердцах раздавил окурок в пепельнице и вновь сел за стол.

— Месяц мы все находились на казарменном положении, но все было тщетно: двух других найти не могли, а Козин молчал. И вдруг ночью в одном из домиков дачной зоны вспыхнул пожар. Строение деревянное, сухое. Пока пожарные приехали, тушить было нечего. В углях нашли труп неизвестного, настолько сгоревший, что об идентификации личности на первых порах не могло быть и речи. Причиной пожара, как установили, был взрыв газа — там стояла плита с баллонами. Вскрытие показало, что смерть наступила, вероятнее всего, от отравления газом. Хозяин дачи слег с инфарктом, ибо находился в полном недоумении от происшедшего: дачу он никому не сдавал, родственников, знакомых не поселял. Но, главное, на территории садового участка вокруг дома нашли десятка два обгоревших денежных купюр достоинством по пятьдесят и сто рублей, а в золе — оплавленные металлические части чемодана. Экспертиза установила идентичность этих частей тем, что были на чемодане инкассаторов, а серии и номера купюр совпали с похищенными. Потом взяли пробы пепла и сделали химические анализы. В некоторых пробах обнаружился пепел от бумаги, на которой обычно печатаются деньги. Там же, на пожарище, нашли наган, из которого, как показали исследования, стреляли в инкассаторов. Когда эти сведения сообщили Козину, он, наконец, начал давать показания. Оказалось, что четвертым бандитом был Саржин Ефим Ильич — собственной персоной. Далее, по серии антропометрических экспертиз определили личность сгоревшего — им оказался Лохов.

Никифоров вынул из пачки новую сигарету и неожиданно посетовал:

— Черт знает что такое… Курю одну за другой!

Взгляд его стал сердитым и отрешенным.

Станислав со Свешниковым, затаив дыхание, слушали майора, стараясь не упустить ни одну мелочь. Пауза затягивалась, и Станислав осторожно спросил, чем же все кончилось. Никифоров криво усмехнулся и нарочито бодро воскликнул:

— Конечно, победой славной советской милиции! Козин все свалил на мертвецов и Саржина: убивали, мол, они. И, хотя эксперты установили, что в инкассаторов стреляли из нагана, найденного на пожарище, и из пистолета «ТТ», изъятого у Козина при задержании, Козин настаивал, что стрелял из «ТТ» убитый при нападении четвертый бандит, а сам Козин лишь подобрал оружие, когда тот упал. Оставшийся в живых шофер подтвердил, что стрелял Лохов, но второго стрелявшего не запомнил. Состоялся суд, констатировавший факт смерти от несчастного случая при пожаре Лохова и уничтожение огнем украденных денег, Козину дали 12 лет. Саржина, как полагается, объявили во всесоюзный розыск.

— Что же Вас смущает? — поинтересовался Широков, пристально наблюдая за майором. — Ведь все хорошо: преступление раскрыто.

Тут Никифорова будто прорвало:

— Вот именно — раскрыто! Дело получило союзную огласку. Министерство давило: быстрее, быстрее! Целую бригаду на помощь прислали. Лишь бы скорее раскрыть! Лишь бы быстрее отрапортовать на самый верх! Какие мы молодцы, понимаешь ли! А где гарантия, что пожар на даче — не хитрая инсценировка, а? Что тот же Саржин ловко всех не одурачил? Ухлопал, например, «подельщика», поджег дачу, подкинул пару десятков нужных купюр да несколько сотен рублевых бумажек, чтоб придать достоверность, а сам «сдулся» и живет теперь где-то припеваючи?

Никифоров возбужденно взъерошил волосы.

— У нас светлые головы тогда высказывали примерно такую идею, предлагали не торопиться, продолжать расследование и розыск. Куда там! Был такой Сладков Семен Семенович… Умница, «опер» от Бога! Двадцать лет в розыске отработал. Он не смирился, поехал в Москву в министерство доказывать. Вернулся и через месяц на пенсию вылетел — выслуга, видите ли, подошла. Вот так-то, други мои!

Выплеснув наболевшее, майор притих, расслабился, распустив узел франтоватого галстука и устало-виноватыми глазами посмотрел на коллег.

— А что Саржин? — задал вопрос Свешников.

— Обыск у Саржиной сделали, за домом наблюдали — бесполезно. В мае того же года она продала дом и еще до суда уехала к вам в город. Наши ориентировку дали, чтоб ваш розыск посматривал. Так ведь, сами знаете, — первое время поглядывали, а потом текучка заела, забылось и это.

— Значит, Саржин Ефим Ильич до сих пор не найден? — с непонятным удовлетворением констатировал Станислав. — Интересно, жив он сейчас?

Никифоров развел руками:

— Один черт об этом знает! Может жив, а может — нет.

— Валера, а к Вам сюда не поступало сигналов о появлении где-нибудь в стране денег с номерами, находящимися в розыске?

— В том-то и дело — никаких данных! Хотя сразу же после преступления через Москву во все сберкассы, банки и т. д. были даны распоряжения. Это лишний раз успокаивало высокое начальство, что деньги все сгорели на даче!

Уточнив некоторые менее существенные детали, Широков достаточно подробно поведал Никифорову цепочку происшедших за неделю событий, приведшую гостей сюда в Курск.

— Та-ак! — поднимаясь и прохаживаясь по кабинету, воскликнул Никифоров. — Что же получается? Саржинские деньги начинают всплывать?

— Может — да, а может — нет, — с философской интонацией рассудил Игорь. — Мы очень надеемся, что многое откроется здесь. Тем более, судя по месту находки машины, приятели пробираются именно в Курск или куда-то поблизости. А вернее всего, они уже тут были, пока мы добирались.

— Ну-с! Каковы планы? — полюбопытствовал майор.

— Во-первых, надо побеседовать с отцом Гвоздковой, — ответил Широков. — Во-вторых, отыскать коллег ее по больнице, а также бывшего мужа. Поговорить с соседями Саржиной, знавшими ее и сына. В-третьих, поднять из архива материалы уголовного дела по ограблению инкассаторов и внимательно, на свежий взгляд, его проштудировать — может, появятся какие-то ниточки с учетом известных нам теперь вещей. Да, Козин, как я понимаю, уже освободился. Где он теперь?

Никифоров неуверенно произнес:

— Бог его знает. Впрочем, проверим. Что касается Панова, то Вторая Пушкарская недалеко от нас. Туда из центра идет восьмой автобус, — он быстро написал на листочке адрес и отдал Широкову.

Поблагодарив, Станислав спрятал бумажку в карман рубахи и предложил:

— Не будем терять времени. Я поеду к Панову, а Игорь пока будет изучать дело. К обеду я вернусь, решим по дальнейшим действиям.

Похлопав по плечу приунывшего Свешникова, он добавил:

— Игорек, ты же у нас аналитик! Тебе и ребус в руки!

Никифоров посмотрел на часы, что-то прикидывая в уме, и заявил:

— Вообще-то, дело в суде я уже взял. Оно у меня здесь. Да и времени часок-другой выкрою. Будем листать вместе! — ободряюще заверил майор Свешникова.

27 июля. Среда. Около 11 часов

Домик, где жил Сергей Николаевич Панов, Широков отыскал довольно быстро — пригодились пояснения заботливого Никифорова. Зеленая дощатая калитка оказалась открытой, и Станислав прошел во двор, с некоторой опаской поглядывая по сторонам в ожидании «злой собаки», о чем предупреждала табличка на заборе. Собака действительно была. Она вылезла из какого-то подобия будки, шатаясь от старости, разглядывая пришельца подслеповатыми глазами. Затем равнодушно зевнула и вновь забралась в свое убежище.

Широков взошел на крыльцо и постучал в обитую рваным дерматином дверь. Из дома не доносилось ни звука. Станислав осторожно потянул за ручку, дверь со скрипом открылась. В полутемной прихожей пахло псиной.

— Есть тут кто-нибудь? — громко спросил Станислав.

— А как же! — раздалось из-за следующей двери, прикрывавшей внутренние покои «особняка».

Уже не смущаясь, Широков прошел в довольно просторную комнату. В нос шибануло крепким запахом сивухи. За непокрытым столом сидел старик. Его редкие волосы были всклокочены, тонкая красная шея торчала из ворота исподней рубашки, выцветшие глаза равнодушно смотрели на гостя. Перед стариком на столе — поллитровка с мутной жидкостью и стакан. На куске газеты горбилась краюха черного хлеба, пара помидоров и шматок сала.

После молчаливого взаимного изучения старик выдвинул из-под стола табуретку и со стуком поставил на стол второй, взятый с подоконника стакан.

— Садись! — хлопнул хозяин ладонью по табуретке.

Широков, еще не определившись, как себя вести, подошел к столу и занял предложенное место. Дрогнувшей рукой старик плеснул в стакан гостю жидкости из бутылки, пододвинул помидор и, подняв свой стакан, провозгласил:

— Со свиданьицем! Будем здравы, чтобы нынче не забыться, а завтра — похмелиться!

Закинув голову, он двумя глотками влил в себя сивуху, крякнул и вытер рукавом рубахи рот.

Станиславу вдруг стало смешно, и невольная улыбка появилась на его губах.

— Ты чего? — подозрительно спросил старик.

— Уж больно смачно Вы, Сергей Николаевич, изволите принимать это зелье! Аж самому захотелось…

— Так в чем дело? Дают — бери, бьют — беги! Давай, вздрогни!

Он пододвинул стакан еще ближе к Станиславу.

— Нет-нет! — смеясь, сделал протестующий жест Широков.

— Во-первых, желудок такое не принимает по причине болезни, во-вторых, на работе я…

— А-а-а… — с сожалением протянул Панов. — Тогда, конечно, не стоит. А я вот свое отслужил — пятый годок в пенсионерах. Слушай, мил человек, ты, часом, не из газеты?

Старик оживился, сверля гостя повеселевшими глазками. Не зная почему, Широков ухватился за подсказанную «легенду» визита. Однако, на всякий случай, спросил:

— Почему Вы так решили?

Панов со вкусом отправил в рот кусочек сала, прожевал и объяснил:

— Третьего дня к Сергеичу приходили — соседу моему. Тоже молодой, из газеты. Воспоминания ветеранские собирает, книгу писать будет.

Глаза старика увлажнились.

— Мало нас, горемычных, на земле-матушке осталось…

Он смахнул слезу и налил себе еще из бутылки. Широков с беспокойством смотрел на стакан, опасаясь за положительный исход беседы при таких «темпах» хозяина. Словно угадав его мысли, Панов успокоил:

— Ты не волнуйся, организм у меня еще крепкий. Эта зараза, наоборот, только дух боевой поднимает.

Однако пить все же не стал. Вместо этого подошел к шифоньеру и достал старенький китель с внушительным количеством орденов и медалей. Накинув китель на плечи, Панов вернулся к столу, сел и выжидательно посмотрел на Широкова.

— Да, парад внушительный! — искренне восхитился Станислав, разглядывая знаки воинской доблести. — Что же Вы, Сергей Николаевич, так один и живете?

Панов вздохнул. Еще минуту назад оживленный взгляд потускнел.

— Так и живу один… — глухо подтвердил старик.

— Сергей Николаевич, о подвигах ветеранов много написано. Меня же больше интересует послевоенная жизнь бывших солдат: как она складывалась для Вас. Психологические аспекты, так сказать. Давайте сначала о своей семье…

Панов вздрогнул и еще более сник. Широков начал ругать себя, что оказался в ложной ситуации. «Надо сразу было представиться и не наводить тень на плетень. Корреспондент нашелся…» — укорил он самого себя.

Между тем старик выпил залпом стакан, не закусывая, и с ожесточенностью произнес:

— Как жизнь складывалась? Проблемы, говоришь? Были они, конечно. И жизнь у всех нас по-разному складывалась. Кто в князья вышел, кто в грязи по сей день барахтается, как я. Ты, корреспондент, думаешь, слабак я? Тряпка, да?

Взгляд стал тяжелым. Панов уставился куда-то в пространство и продолжал:

— Отвоевал я с первого и до последнего дня. Чуток лет еще в Германии прослужил. Вернулся домой орлом, а тут — бац! В родственники холуя фрицевского зачислили. Муженек-то сестры моей единокровной Анны при немцах в управе ихней работал. Его органы потом посадили, а пятно на всю семью легло. Проверки всякие начались, подозрения — тяжко было! А тут еще в пятидесятом племянничек Ефимка бандитом стал. Что называется — яблоко от яблони… Свой род совсем опозорил. Ну, с Анной я вдрызг разругался: ее вина была и в муже и в сыне — так считаю. Сама крохоборкой была, мужа с пути сбила и сынка такого же вырастила. НЭП на нее повлиял, что ли? Она ведь в 1910 году родилась здесь, а я в 1923-м. Тогда же родители переехали в город…

Услышав название родного города, Широков чуть не подскочил на табуретке. Но Панов не заметил смятения слушателя, поглощенный воспоминаниями:

— Батька магазин там частный открыл. Анька ему помогала, на том и воспитывалась, зараза! Потом нас, как новых буржуев, погнали в шею. И семья воротилась в Курск. Здесь Анна замуж по расчету вышла за пентюха своего — вертела им, как хотела. Говорили, она его к немцам в услужение и пихнула, стерва. Одно слово, жили после войны она своей жизнью, я — своей. В 52-м женился на Машеньке, дочка родилась — Ритой назвали. Господи, как жили-то хорошо! А потом, в 68-м, враз все сломалось: Машенька от рака померла, ну и понесло меня…

Старик выразительно щелкнул себя по шее и всхлипнул:

— Запил… Ритка заявила, что жизнь со мной ей опостылела. Упорхнула на медичку учиться в другой город — будто у нас своего училища не было. Слышь, корреспондент, специально она так сделала, чтоб, значит, подальше от папки-пьяницы быть!

Неожиданно Панов распрямился и сверкнул глазами:

— А я, может, тоже гордый. Не удерживал! Хочет своим умом жить — пусть живет.

Выпив еще, старик злорадно заметил:

— Умной больно себя считала… Вернулась, а с батькой, как с чужим, жила: «здрасте!», «пожалуйста!», «до свидания!» — тьфу! Потом замуж за балбеса великовозрастного выскочила и к нему подалась. Да только не сахарной жизнь с мужем оказалась. Обратно прибежала к папке под крыло родительское. Я ее как человека принял, все простил! А она, в благодарность, воспитывать меня принялась: не по-людски, мол, живешь, пьянствуешь! Мучились оба, а три года назад Ритка к тетке вдруг подалась… А ты спрашиваешь, как жизнь складывалась… Хреново складывалась!

Панов шмыгнул носом и смахнул слезу рукавом. Растерявшись, Широков все же кое-как утешил старика. Ему было искренне жаль Панова, хотя он понимал, что тот сам отчасти виноват в пошедшей наперекосяк жизни. Виноват своей слабостью, бесхарактерностью.

Видя, что Панов успокоился и вытер глаза, Широков спросил:

— А из-за чего сестра Ваша Анна из Курска уехала?

— Уехала по весне 75-го… Из-за сына своего, Ефима — моего племянника. Он как стал бандитом, так всю жизнь разбойничал! А в том году как раз с такими же бандюгами на инкассаторов напали. Деньги огромные хапнул тогда, людей поубивал… Милиция кого из разбойников шлепнула, кого — поймала, а этот гад сбежал… Анна, хоть и бессовестная, но такого позора уж снести не смогла, видать. Заявилась ко мне после Дня Победы, аккурат. До того мы с ней с 68-го не встречались — с похорон жены моей. Пришла, значит, и говорит: «Мы с тобой, Сергей, в ссоре жили, но ты меня за все прости, дуру. Больше здесь жить не могу… Поеду в город своей юности век доживать». Сказала еще, что дом там купила, а свой здесь продала. Адрес на всякий случай оставила. Так и расстались…

— И что, больше с сестрой не виделись?

— Почему же? Виделись… Весной, два года назад. Дочь, как уехала к тетке, отцу ни разу, поганка, не написала. Анна иногда открыточку присылала, а та сама — ни-ни! Тошно мне стало. Решил их проведать. Письмом о приезде известил. Приехал, а Ритка, оказывается, в срочную командировку укатила. Встретился с сестрой, а дочь ждать не стал — обиделся на нее.

Панов вздохнул, собирая с газеты крошки доеденной краюхи.

— А о том, что Анна померла, так и вовсе узнал через месяц. Дочь открытку прислала, да и то чужой рукой написана, объяснила, мол, руку правую повредила, писать не может, потому — подругу попросила. Понял я тогда, что никому не нужен…

Панов потянулся к стакану, но передумал и спросил Широкова:

— Ты вот скажи, справедливо или нет: какая ни на есть, а все же дочь, а я — отец ее. Как же так со мной поступать можно? Даже не интересуется, жив я или нет!

Старик в досаде махнул рукой и опорожнил-таки стакан с адским зельем.

Что-то в исповеди Панова насторожило Широкова. Он еще не мог это сформулировать. Оно пульсировало в подсознании пока неуловимо, неясно. Повинуясь скорее интуиции, а не логике, Станислав спросил:

— У Вас дочь, наверное, красивая, Сергей Николаевич?

С удивлением глянув на собеседника, Панов, пошатываясь, подошел к шифоньеру, порылся в нижнем ящике и достал фотокарточку, которую, вернувшись, подал Станиславу.

— Вот она, моя Рита. Года за два до отъезда фотографировалась на Доску почета в своей больнице. Вылитая мать!

Широков взглянул на фотокарточку и похолодел: девушка была очень похожа на знакомую Станиславу Маргариту Сергеевну Гвоздкову, но это были разные люди…

Станислав молчал, растерянно глядя на картонный прямоугольник глянцеватой фотобумаги. Мысли в голове перепутались, сосредоточиться никак не удавалось. С собой у него была фотография из личного дела Гвоздковой из горбольницы. Той Гвоздковой, которую он искал… Показать ее Панову? Но под каким «соусом»? Или открыться старику, извиниться за невольную ложь по поводу «корреспондента»? А потом узнать более подробно о дочери, о племяннике?

По-своему расценив молчание «корреспондента», Панов поинтересовался:

— Что, нравится?

— Красивая девушка, — машинально согласился Широков, погруженный в свои мысли по-прежнему.

— Во-во, красивая! Через ту красоту и жизнь спортилась… Умный народ-то поговорку сложил: не родись красивой, а родись счастливой! «Эх, кабы вышла по любви за нормального мужика, я б сейчас внуков нянчил… Жизнь по-другому бы пошла! А то связалась с тем торгашом. Говорил ведь — стар он для тебя. Не послушала. Солидностью да обеспеченностью прельстилась… Шесть лет держалась, а потом — осталась без детей, без семьи, да и годы убежали. Найдет ли счастье теперь, не знаю…

Он с сожалением покачал всклокоченной головой и с раздражением добавил:

— Все Вика эта виновата… Она дочку с пути сбила!

— А кто эта Вика? — насторожился Станислав.

— Да Монина Виктория… Вертихвостка чертова, подруга дочкина. В больнице познакомились, еще когда моя туда после школы работать устроилась. Потом вместе в училище были и сюда вернулись, опять вместе в больнице работали. Похожи они очень внешне. Их иные с первого взгляда даже путали. Только Ритка моя чуть повыше будет да прическу покороче носила. А у Вики волосы длинные — до лопаток. На этом сходстве они сперва и подружились — необычно же, чужие люди!

Стараясь не выдать охватившего его волнения, Станислав, как можно равнодушнее, поинтересовался:

— Вика-то с ней переписывается?

Старик потер пальцем лоб и злорадно сообщил:

— Охладела Ритуха к ней после развода. Этого Олега ей Вика ведь подсунула. Люди говорили, будто Вика сама с ним раньше крутила, а потом Ритке передала — пользуйся! Может, когда Рита с Олегом уже поженились, он с Викторией продолжал встречаться, кто знает? Словом, не знаю, что промеж них вышло, только после дочкиного возвращения ко мне в 83-м, шлюха эта, прости господи, у нас бывать перестала. А до свадьбы, помню, целыми днями тут ошивалась. Секретов меж ними никаких не было, «не разлей вода» были. Да и после свадьбы, знаю, первое время дружили, еще…

Разочарованно смерив взглядом опустошившуюся емкость, Панов хихикнул:

— Слышал бы, какой отлуп моя Вике дала за день-два до своего отъезда к тетке. Я краем уха слыхал через стенку — они на кухне говорили. Вика заявилась вечером, неожиданно, скукоженная какая-то. Мне же интересно, чего это вдруг она заявилась, — прислушиваюсь… Сперва тихо чего-то шептались. Потом Ритка так громко говорит: «Ты что, свихнулась? Мало ты мне жизнь поковеркала». Чего Вика ответила, не слыхал. Только моя тут дверь открыла и говорит: «Уходи, Виктория, уходи…» Та прошла, вихляясь, и мне вежливо брякнула: «До свиданьица, Сергей Николаевич!» А уже с порога Ритке: «Смотри, не пожалей потом, Ритуля…» И дверью как хлопнет. Я, конечно, пытался свою расспросить, что случилось. Да где там! Вот так, корреспондент.

Теперь Станислав передумал показывать фотографию, привезенную с собой. Он уже почти был уверен, что у Саржиной все это время жила Виктория Монина под именем Маргариты. Как это произошло и где теперь настоящая Гвоздкова, приходилось пока только гадать. Чтобы проверить свои выводы, Широков спросил:

— Сергей Николаевич, почему Рита решила уехать именно к Вашей сестре, с которой Вы отношений не поддерживали, да и она, вероятно, тетку почти не знала?

— Тошно ей тут было после развода, да и я бузил… И неприятности какие-то, чую, были у нее по работе. Так мне как-то и сказала: «Пропадайте вы все здесь пропадом, уеду, куда глаза глядят, не могу больше!» Потом про тетку вспомнила — все же не чужой человек, хоть и не виделись с нею с Машенькиных похорон. Заставила меня Анне написать. Та согласилась. Вот Ритка и уехала. Теперь там так и живет и о батьке не вспоминает!

Панов всхлипнул и посмотрел в окошко.

— А где племянник, Ефим этот, не слышали?

— Я же говорил, что милиция не поймала. Я и Анну спрашивал, когда гостил у нее. Сама она не знает, жив он или нет. По мне, так гадов таких земля носить не должна.

Тут старик смущенно покосился на Широкова и несколько виновато сообщил:

— Вишь ли, дело в чем. Ритка мне незадолго до отъезда проговорилась, что в июне 75-го перед самыми выпускными экзаменами, ее в училище нашел Ефим. Это ведь уже после ограбления было, милиция его искала… Ефим интересовался у Риты, куда уехала мать, Анна то есть. Ритка город только от меня знала, но ни улицы, ни дома. Так ему и сказала. Так тот бандюга, вместо благодарности, пригрозил, что прикончит и ее, и меня, если Ритка кому-нибудь проболтается про его появление. Ритка испугалась и все годы этот факт от меня в секрете держала. Так что, может и жив еще, зверюга…

Решив, что глубже копать неудобно, оставаясь в личине «корреспондента», Широков начал прощаться, тем более что прошло уже два часа, а в управлении он обещал быть к обеду.

Панов удивленно захлопал глазами:

— Как же так? Ты ничего не записал про боевые дела мои?

Но Широков искренне успокоил, что встреча эта не последняя, они обязательно еще увидятся и поговорят более обстоятельно.

27 июля. Среда. 13 часов

Поворот истории показался Широкову настолько неожиданным, что он решил до возвращения к товарищам удостовериться в факте подмены в больнице, где работали обе «героини». Поэтому, выйдя на ближайшую оживленную улицу, он из автомата позвонил в управление и сообщил Никифорову, что задерживается. Не желая пускаться в пояснения, Станислав не совсем учтиво бросил трубку. Затем он поймал подвернувшееся такси и помчался в больницу.

Работник, ведавший кадрами младшего персонала, с удивлением разглядывал красную книжечку, протянутую запыхавшимся приезжим. Потом он глянул поверх очков на предъявителя, представился сам и достаточно доброжелательно поинтересовался, чем может помочь милиции. На провокационный вопрос, работает ли у них Монина Виктория, мужчина подозрительно смерил Станислава взглядом с головы до ног и сказал:

— Гм… По-моему, в первую очередь милиция должна знать, что Монина у нас не работает, поскольку она уже три года как умерла!

Широков на мгновение потерял дар речи и грохнулся на оказавшийся рядом стул. Несколько оправившись от второго за какие-то пару часов удара, Станислав хрипло спросил:

— Не будете ли Вы, Григорий Владимирович, так любезны, рассказать мне обо всем поподробнее. Я недавно приехал и не говорил еще со здешними коллегами по этому поводу.

По выражению лица собеседника было ясно, что говорить ему на эту тему не особенно хочется, да еще в преддверии обеденного перерыва, о чем красноречиво свидетельствовал взор, обращенный к настенным часам. Но Широков не хотел уступать.

— Я понимаю, что скоро обед, но для меня крайне важно услышать все именно сейчас: мы расследуем тяжкое преступление, и счет времени идет на часы!

Под впечатлением искренней мольбы в голосе оперативника, кадровик смирился со своей участью. Поудобнее расположившись в кресле и покусывая дужку снятых очков, заговорил:

— Собственно, лично я Монину знал плохо, так как работаю в должности с 1983 года. Насколько я помню из ее личного дела, с которым знакомились Ваши коллеги весной 85-го года, Монина Виктория Ивановна была принята на работу в нашу больницу медсестрой или няней еще в 1972 году. Потом училась в медучилище в соседней области, вернулась сюда в 1975 году уже специалистом. Работала на различных должностях младшего и среднего персонала.

Он чуть подумал, стараясь точнее вспомнить обстоятельства и правильно их изложить:

— С 1983 года как раз Монина стала сестрой-хозяйкой, а попросту говоря, — завхозом. Замечаний серьезных по работе не имела, ходила в передовиках. Поговаривали, правда, что она… — кадровик замялся, подыскивая точное определение, — …несколько легкомысленна в отношениях с мужчинами, но это, скорее, ее личное дело. На работе это не отражалось. Но вот в марте 1985 года выяснилось, что Монина замешана в серьезных махинациях с лекарствами, в том числе, с наркотиками. Разразился скандал. Мне не хотелось бы касаться сути подробно, ибо некоторые из косвенно виноватых людей до сих пор работают в больнице. Они не были замешаны в делах Мониной, но проявили, как тогда говорили, халатность, за что и пострадали в разной степени.

Станислав согласно кивнул, на что кадровик благодарно прикрыл глаза.

— 29 марта, если не ошибаюсь, Монина последний раз вышла на работу, но с обеда ушла, и больше мы ее не видели… Живой…

— То есть? — переспросил Станислав.

Григорий Владимирович передернул плечами.

— Я-то ее вообще не видел с того дня ни живой, ни мертвой, а вот девочек наших, с кем Монина работала, милиция приглашала на опознание трупа. Это уже дней через пять после этого было.

Видя, что собеседник не совсем понимает, уточнил:

— Нашли труп где-то в Тульской области возле полотна железной дороги, изуродованный весь. В кармане пальто — профбилет Мониной. Сюда привезли и наших опознавать пригласили. Виктория ведь детдомовской была — ни родных, ни близких… Опознали!

Широков достал из кармана фотокарточку «Гвоздковой» и показал кадровику.

— Кто это, Григорий Владимирович?

Тот внимательно повертел фотографию, даже зачем-то посмотрел с обратной стороны и уверенно сообщил:

— Это Монина Виктория Ивановна. Только прическа у нее помнится, другая была — волосы длиннее. А с такой я ее что-то не помню…

Извинившись еще раз за неурочный визит и поблагодарив заинтригованного Григория Владимировича, Станислав напоследок выяснил, с кем можно побеседовать из знавших Монину по работе. Поразмыслив, кадровик назвал Римму Францевну Энгольд, с которой, если Монина и не была дружна, то уж приятельские отношения поддерживала. На этом Широков откланялся.

Охваченный азартом Широков собрался тут же нанести визит женщине с редким именем, рассчитывая на то, что многие медработники не ходят обедать домой, а предпочитают питаться либо в столовой, либо приносят еду с собой. Затратив минут пять на расспросы, он нашел на третьем этаже дверь, за которой должна была находиться Энгольд. В комнате, куда Станислав, постучав, заглянул, стояли канцелярские столы, диван, книжный шкаф и еще какие-то этажерки, полочки, тумбочки… За дальним столом сидели три женщины в халатах и чинно пили чай с пирожками. На краю стола высилась кастрюлька на стопке тарелок. Женщины недовольно посмотрели на возмутителя идиллии, прервавшего интересную беседу, содержание которой легко было определить по последней услышанной фразе: «А что он?» Одна из них, яркая брюнетка, лет сорока пяти, скрывая недовольство, вежливо поинтересовалась: «Вам кого, молодой человек?»

— Извините, ради Бога, за вторжение… Мне бы Римму Францевну… — пропел Широков сладчайшим голосом.

Брюнетка с некоторым интересом осмотрела проскользнувшего в комнату пришельца и томно сообщила:

— Римма Францевна — это я.

— Я так и подумал почему-то… — интонация Широкова должна была ясно свидетельствовать — почему.

Как и подобает уважающей себя женщине, Энгольд поправила кокетливо выбившийся из-под шапочки завиток волос и понимающе улыбнулась.

— Обождите, пожалуйста, мы сейчас закончим чаепитие, и я Вас приму.

Широков поблагодарил и ретировался в коридор. Минут через пять две чаевницы степенно выплыли из комнаты и последняя, не скрывая любопытства, проворковала:

— Заходите, молодой человек.

Римма Францевна благожелательно улыбнулась и, пригласив гостя садиться, приветливо спросила:

— Вы от кого?

За время ожидания в коридоре Широков наметил линию поведения. Основываясь на прежнем богатом опыте общения с разными людьми, он научился с первых фраз определять сущность человека. И хотя некоторые считают первое впечатление обманчивым, Широков придерживался иного взгляда. Ошибки бывали, но чаще он правильно определялся в своих наблюдениях и верно избирал тактику беседы. Оценив Римму Францевну как натуру впечатлительную, эмоциональную, старающуюся компенсировать недостаток ума созданием в глазах окружающих имиджа своей значительности, Широков решил чем-нибудь ошарашить собеседницу — по принципу: чем невероятнее, тем больше надежды, что поверят. Поэтому он на одном дыхании выпалил:

— Уважаемая Римма Францевна! Я к Вам — за помощью. Дело в том, что я родственник Виктории Мониной…

Эффект превзошел самые смелые ожидания. Густые брови женщины поползли на лоб, глаза расширились так, что казалось, готовы выскочить из орбит, ярко накрашенный рот широко раскрылся. Испугавшись, что Энгольд, чего доброго, хватит удар, Станислав поспешил пояснить:

— Понимаете, я не буду Вам рассказывать всю эту историю, долгую и непростую — это займет слишком много времени. Коротко же, так лет пять назад я занялся генеалогией моей семьи. Прочитал, знаете ли, «Историю государства Российского» Карамзина. Захотелось узнать, кто были мои предки. Сначала расспрашивал родных, записывал их воспоминания, ездил по родственникам. Потом это дело превратилось в настоящее увлечение — хобби! Начал обращаться в архивы, разные организации. На каждого человека составлял подробный реестр. Трачу массу свободного времени, даже отпуск. И вот в прошлом году обнаружилось, что одна из ветвей по отцу ведет в Курск. Его троюродная сестра уехала сюда в 1951 году и следы ее затерялись. Очень сложным путем мне удалось установить, что эта женщина умерла, а дочь ее, Виктория, попала в детский дом. Я сделал запрос в адресный стол и узнал печальную весть: Виктория Ивановна умерла в 1985 году. И вот, случайно оказавшись в командировке в Курске, решил найти людей, знавших Вику, и занести полученные сведения в свою картотеку.

Станислав потупил подобающим образом глаза, изображая смирение и приличествующее ситуации огорчение.

Римма Францевна с огромным вниманием выслушала гостя и по ходу рассказа пришла в себя, о чем свидетельствовали вернувшиеся на отведенные природой места детали ее физиономии.

Однако глаза горели восторгом и любопытством.

— Боже мой! — воскликнула она. — Боже мой! Как интересно! Какая драма! Как это романтично в наше сухое и черствое время: молодой человек ищет корни, так сказать, — истоки своего рода. Я восхищена Вами! Э-э-э…

— Станислав Андреевич! — подсказал Станислав.

— Станислав Андреевич! — распевно произнесла Энгольд. — Конечно, я Вам помогу, о чем разговор! Мы не были с Викой близкими подругами — возраст, знаете ли, разный, — но я ее достаточно хорошо знала: работали рядом с начала семидесятых. Она тогда совсем девчонкой была…

Широков удивился про себя, что Энгольд даже не поинтересовалась, как он ее нашел. Видимо, решила такое обращение к ней само собой разумеющимся. Вслух же Широков спросил, не отрывает ли он занятую женщину от выполнения служебных обязанностей. Та посетовала на непочатый край работы, но ради такого необычного случая готова пожертвовать своим драгоценным временем. После чего Широков достал блокнот и обратился в слух.

В основном, Энгольд поведала ту же историю, что Станислав слышал от кадровика. Но вариант Риммы Францевны оказался более красочным и подробным, да и весьма длительным. Первые полчаса она говорила почти безостановочно хорошо поставленным голосом, не давая Широкову вставить и слова. Видимо, сказалось длительное пребывание на руководящей профсоюзной работе, о чем упомянула сама Энгольд. И все же кое-какие интересные подробности жизни Мониной открылись Станиславу.

Так, после череды «легких» увлечений, в жизни Вики появился постоянный кавалер — некто Сомов Юрий, работавший администратором в одном из ресторанов Курска. Он даже жил с 1983 года в «малосемейке», предоставленной Мониной профсоюзом. Юра и стал виновником, по мнению Энгольд, всех Викиных бед. Связавшись с ним, Монина изменилась: стала более скрытной, повадилась приносить на работу импортные вещи и продавать работникам больницы. В том же 83-м году Монина разругалась со своей лучшей подругой Ритой Гвоздковой. Что-то там было личное, касавшееся Ритиного мужа. Плюс еще у Риты обнаружилась недостача дорогого импортного лекарства. Тогда Гвоздкова обвинила Монину в краже. Та отрицала напрочь. Доказательств не было. Историю замяли, чтоб не выносить сор из избы.

В этом месте Энгольд попросила Станислава правильно оценить ее расположенность к благодарной миссии собеседника: она ведь доверяет ему такие щепетильные подробности.

— Некоторое время затем Вика была тише воды, ниже травы… Но «шмотки» появились вновь и, наконец, «эти ужасные махинации с лекарствами!»

Здесь Широков услышал самое главное: по мнению Энгольд, которое она никогда до сих пор никому не высказывала, именно Гвоздкова вскрыла аферу с лекарствами и навела на след Мониной и Сомова милицию!

— Почему Вы так решили? — удивленно спросил Широков.

— Я сама слышала… — Энгольд заговорщицки подмигнула и, понизив голос, доверительно пояснила:

— Накануне, как сбежать, Вика в этой вот комнате разговаривала с кем-то по телефону. Когда я вошла, то услышала фразу — «Это она, стерва, заложила, больше некому!»

— Интересно… А дальше?

— Потом Вика увидела меня и сразу, не прощаясь с собеседником повесила трубку. Тогда я про махинации ничего не знала и не придала значения услышанному. Только когда Вика сбежала и шло следствие, я вспомнила этот разговор.

— Поразительно! Ну и родственница у меня была, оказывается… — сокрушенно воскликнул Широков.

— Что Вы, что Вы! — вскричала Римма Францевна. — Она была хорошей девочкой, если бы не злополучная история. Тем более, о покойниках не принято говорить плохо. И окончила свой путь, бедняжка, трагически!

Женщина искренне огорчилась, коснувшись кончиками пальцев уголков глаз.

— Как это произошло?

— Толком, по-моему, до сих пор неизвестно: то ли сама она с горя под поезд бросилась, то ли Сомов ее толкнул. Изуродовалась, бедняжка, — насилу мы ее опознали.

— А что, Вам пришлось в опознании участвовать?

— А как же?! Кто же, как не мы, должны были это сделать — товарищи по работе. Она же сиротой считалась!

— Наверное, очень неприятная процедура?

— Не то слово! — Энгольд передернулась и сморщила нос. — Лицо — сплошное месиво кровавое. Не узнать ни за что. Только по одежде да профсоюзному билету опознали… И еще по колечку с изумрудом — Вика его всегда носила.

Широков понимающе вздохнул и спросил:

— Какую же дату смерти мне в карточке своей ставить?

Энгольд на минуту задумалась, но потом уточнила:

— 20 марта она пропала — ушла на обед домой и не вернулась. В тот день у Танечки — Вы ее видели, она со мной чай пила — день рождения был. Да, именно, 20 марта. В этом году, празднуя у Татьяны, мы еще Вику помянули. Но погибла она, как будто, позже… Ведь труп мы опознавали дней через пять после исчезновения. Так что не знаю, как Вам и быть…

— Скажите, а, может быть, мне еще и с Ритой поговорить — все-таки подруги были?

— Что Вы! — всплеснула руками женщина. — Гвоздкова за неделю до скандала и пропажи Вики уволилась, а потом уехала к своей тетке куда-то на север, за Москву!

— Это точно?

— Абсолютно. Маша Пенкина сама провожала Гвоздкову на поезд, а потом мне рассказала.

Запомнив новое имя, Широков посмотрел на часы и картинно схватился за голову.

— Кошмар! Уже половина четвертого, а меня в три ждут в институте!

От вскочил, торопливо пряча блокнот, поцеловал Энгольд руку и вполне искренне поблагодарил за очень интересную информацию. Расшаркавшись со смущенной и тронутой таким внимательным обхождением женщиной, Станислав поспешно ушел, провожаемый взглядом ее увлажнившихся глаз.

27 июля. Среда. 16 часов

В управление Широков добрался только к четырем часам. Перед уходом из больницы он выяснил в регистратуре адрес Маши Пенкиной, оказавшейся сегодня выходной. К ней бы стоило сходить вечерком, хотя и без этого Станислав теперь знал: Гвоздкова уехала из Курска тем же поездом, что и Монина. И, скорее всего, — 20 марта 1985 года.

Никифоров и Свешников сидели рядом за столом и внимательно изучали толстый «талмуд». Рядом лежал еще десяток аналогичных «произведений» — детищ правосудия. Увидев друга, Свешников недовольно проворчал:

— Где это тебя нелегкая носит?

Не ответив на упрек, Широков присел к торцевому столику и равнодушно принялся разглядывать ногти на руках.

— Нет, Вы посмотрите на него, Валерий Анатольевич! Полдня таскается где-то, пока мы тут вкалываем почти без обеда, а, явившись, не изволит даже разговаривать!

— «Почти без обеда» — это как? — ехидно спросил Станислав.

— А так! Перекусили в буфете — и всего-то!

— А-а-а! Правда, я и хлебной крошечки во рту не держал с утра. Хотя мог и «клюкнуть», и салом закусить! — Широков улыбнулся, вспомнив старика Панова.

Игорь поднял с пола свой дипломат и достал оттуда бумажный сверток, который молча передал Станиславу. В свертке Широков обнаружил пару котлет, кусок хлеба, помидор и яблоко.

— Вот это настоящий друг! — воскликнул он растроганно. — Спасибо, Игорек! С тобой от голода не умрешь, уж я-то знаю!

— Чего там… — буркнул Игорь. — Поешь, может подобреешь, человеком станешь.

Никифоров, с интересом наблюдавший за пикировкой, вмешался в разговор:

— Вот что… Пусть Станислав подкрепляется, а мы поведаем, что интересного сумели раскопать в этой писанине.

Он обвел рукой стол с грудой папок.

— Так он от таких новостей подавится, чего доброго, — заметил Игорь.

— Вот как? Не думаю, что меня сегодня еще можно чем-то удивить!

Свешников, хорошо зная друга, окинул его недоверчивым взглядом.

— Ладно, — согласился Игорь. — Попробуем.

Неторопливо поглощая нехитрую еду, Широков внимательно слушал. Первоначально Игорь уточнил детали нападения на инкассаторов и перешел к событиям пожара. Здесь выяснилась существенная деталь: эксперты не дали однозначного заключения о причине смерти Лохова. В равной степени допускалось наличие несчастного случая и насильственной смерти. Точнее, последнее не опровергалось. В принципе, это могла быть инсценировка Саржина, решившего избавиться от конкурента и замести следы, как предположил утром Никифоров. А, значит, вполне вероятно, что Саржин мог сбежать с основной массой денег и где-то прятаться. В пользу этого варианта развития событий говорило еще одно обстоятельство, правда, не из уголовного, а из оперативного дела. Оказывается, оперативники Курска побывали в конце июля 1975 года на новом месте жительства Саржиной, беседовали с ней, ходили по соседям. Согласно справке, подшитой в дело, некий гражданин Феофанов, проживавший на ул. Гоголя в доме 14, видел в начале июля мужчину, входившего в дом Саржиной как-то вечером. По приметам, неизвестный имел определенное сходство с Ефимом. Но сама Саржина этот факт напрочь отрицала. Феофанов был уже в преклонном возрасте — за семьдесят, слыл выдумщиком и балагуром, и, видимо, его слова сочли плодом фантазии.

К сожалению, больше ничего интересного бумаги не сообщили, хотя пересмотрели их тщательно и в большом количестве.

Старательно обкусывая огрызок яблока, Широков разочарованно протянул:

— И это все?

— По материалам — все… Но… — Игорь многозначительно подмигнул Никифорову. — Есть еще новости. Звонил Ерофеев. Владелец машины, некий Гаврилов, «поплыл». Оказывается, с 11 июля сего года Бубенцов проживал у него. О делах квартиранта Гаврилов ничего не знает, даже — о существовании Гвоздковой. Но числа 15-го Бубенцов уговорил его продать машину за 20 тысяч рублей, на которой собирался выехать в дальний путь 21-го числа. Однако 21 июля неожиданно обнаружилась поломка, требовавшая ремонта. Так что к поездке машину подготовили только 22 июля.

— Вот, значит, почему парочка не уехала сразу же 21 июля! — оживился Станислав.

— Да, выходит, так. Но и это не главное. Ерофеев передал сегодня сведения, полученные рано утром из Красноярского края. Из колонии, где отбывал наказание Рубцов, сообщили, что Рубцов Николай Львович, 1943 года рождения, ранее судимый, житель города Красноярска, получил 11 лет лишения свободы за убийство из хулиганских побуждений, а не за ограбление инкассаторов, как наплел нам Толстых. Убийство совершил в Красноярске, носил кличку «Кот». Приметы: отсутствие фаланги, сахарный диабет — все совпадает. Освободился 16 июля этого года. 17 июля отметился в Красноярске и отбыл в неизвестном направлении. Точнее, «маршрутку» имел в Курск!

Свешников помолчал, давая возможность другу усвоить хорошенько услышанное.

— Теперь почитай эту бумажку, — Игорь встал и положил перед Станиславом листок, на котором тот увидел приметы Саржина Ефима, объявленного во всесоюзный розыск в 1975 году.

«Рост… телосложение… лицо… одет… — читал про себя Широков, и вдруг глаза его остановились на фразе: «Носит перстень желтого металла с изображением змеи на среднем пальце правой руки».

Станислав перевел удивленный взгляд со Свешникова на Никифорова. Оба довольно улыбнулись.

— Перстень желтого металла с изображением змеи! — торжественно подтвердил Игорь. — Именно такой перстень, как ты должен помнить, видели на руке Рубцова постовой на вокзале и сам Толстых!

Широков нервно потер ладонью лоб.

— Выходит, Рубцов — посланец Саржина?

— Совершенно верно. Или наследник! Неужели это не интересно!?

— Значит, начинает что-то проявляться? — спросил Широков Никифорова.

— Похоже, — скупо обронил Валерий Анатольевич.

— Если, конечно, это не совпадение. Впрочем, время покажет. А у меня также имеется интересная информация. Вы бы лучше сели, а то, не ровен час, попадаете и переломаете себе чего-нибудь!

И он подробно сообщил о своих открытиях. Свешников, сперва пытавшийся прорваться с вопросами, в конце рассказа только ошарашенно смотрел на друга. Никифоров слушал молча, сосредоточенно покрывая обрывок бумаги замысловатыми линиями. Едва Широков закончил говорить, майор высказался первым:

— Помню я это дело. Больница, где работала Монина, была лишь звеном целой паутины, которой преступники опутали несколько лечебных учреждений и аптек. Долго мы до них добирались. Удалось взять почти всех, но некоторые, в том числе и Монина с Сомовым, скрылись. На них вышли перед самой реализацией и не успели как следует «обложить» — вот и допустили промах.

Никифоров помолчал, припоминая события более чем трехлетней давности.

— Действительно, труп обнаружили на железнодорожном полотне недалеко от Тулы. Привезли сюда, опознали. Результат вы знаете.

— Что же дало вскрытие Мониной, то есть — Гвоздковой? — полюбопытствовал Свешников.

— Судмедэксперты определили, что женщина была сначала задушена, а потом выброшена под поезд. Травмы лица посмертного происхождения. Приняли версию, что Сомов разделался с сообщницей — их видели садящимися в поезд.

— А что, идентификацию по отпечаткам пальцев, по зубам не проводили? — хмуро спросил Широков.

Никифоров закурил и с горечью ответил:

— Стас, представь ситуацию. Монина — в розыске. Приходит телетайп из Тулы: обнаружен труп женщины с документами на имя Мониной В. И. Потом присылают само тело. Даже при поверхностном осмотре «товарищи по работе» заявляют: фигура ее, одежда ее, прическа ее, кольцо ее, документы ее. Это — она, бедняжка. Сбежала от следствия — факт! Видели ее с Сомовым, садящимися в поезд вместе — факт! Время отъезда совпадает! Тем более, Гвоздкова больше недели, как уволилась — про нее и не вспоминали. К делу она отношения не имела. Информацию на Монину дал совершенно другой человек! Если уж на то пошло, то — сама Энгольд Римма Францевна! А тебе, Станислав, она «лапшу» на уши навесила, что сделала это Гвоздкова. Да Гвоздкова уже два года до событий не общалась с Мониной, в поле нашего зрения не попала, имя ее никем на следствии вовсе не упоминалось! Кто мог в тех условиях предположить, что Гвоздкова окажется с Мониной в одном поезде и все вон как повернется! Потому и не делали идентификации по отпечаткам пальцев! Версия железная: Сомов убил соучастницу, Забрал остальные документы, вещи, и «растворился». Его и в розыск объявили не только за хищения и спекуляцию, но и за убийство Мониной! А, впрочем, дураки, конечно!

Никифоров в сердцах треснул кулаком по столу и ругнулся.

— А проводников допрашивали? — уже мягко поинтересовался Широков.

— Допрашивали. Они только, как теперь получается, тень на плетень еще больше навели. По приметам мужчина и женщина, похожие на Сомова и Монину, ехали в одном купе. После Тулы женщину уже не видели.

Мужчина им пояснил, что она с ним поругалась и сошла в Туле. Их ответ удовлетворил, а наших только укрепил в избранной версии.

— Постойте, — воскликнул Игорь. — Если Гвоздкова ехала в том же поезде, а проводникам показывали фотографии погибшей, почему проводники вагона Гвоздковой также не опознали свою пассажирку?

Никифоров невесело усмехнулся:

— Так ведь Сомов оказался не дурак: кто-то в день прибытия поезда на столичный вокзал позвонил дежурному линейного отдела милиции и обратил внимание на подозрительные обстоятельства исчезновения женщины в одном из вагонов этого поезда, и назвал конкретно номер вагона, где ехали Сомов с Мониной! Так что, когда обнаружили труп, эта информация к нам попала и сделала свое дело: фотографии показывали только в том вагоне.

— Да-а… — невесело протянул Станислав. — Парочка еще та! Надо точно установить даты и поезд, на котором ехали все трое, документально подтвердить присутствие Гвоздковой в том же поезде. Хорошо бы найти фотографии Сомова. Сто против одного, что он и Бубенцов — одно лицо.

Никифоров согласился:

— Я подниму из архивов это дело и внимательно еще раз просмотрю всю информацию.

— А мы с Игорем навестим Машу и мужа Гвоздковой. Ты адрес установил? — спросил он Свешникова.

— Естественно. Еще мы с Валерием Анатольевичем выяснили, что Козин, сообщник Саржина, живет сейчас в Курске, адрес тоже есть. Так что можно и к нему заскочить.

Широков кивнул и спросил Никифорова, не может ли он помочь с транспортом. Через три минуты друзья уже ждали машину у крыльца УВД.

27 июля. Среда. После 17 часов 30 минут

Разговор С Машей Пенкиной, крупной суровой женщиной средних лет, складывался нелегко. Не разговорчивая от природы, она нехотя отвечала на вопросы, сидя в глубоком кресле возле телевизора. Игорь и Станислав, расположившись за большим обеденным столом, наперебой и так, и сяк пытались помочь вспомнить число, когда Маша провожала Риту Гвоздкову на поезд — все безуспешно.

Наконец, Станислава осенило:

— Мария Феоктистовна: а Вы Танечку знаете, которая работает вместе с Энгольд?

— Знаю.

— Когда у нее день рождения, помните?

Искорка оживления сверкнула в равнодушных глазах Пенкиной.

— Дату не помню, знаю — в марте. А клоните Вы правильно. Риту я провожала, аккурат, в день рождения Тани. Я в этот день от месткома на стенд поздравление в ее адрес вешала. Я-то такие вещи писать не очень умею, а тогда пришлось — некому больше было. Первый и последний раз фломастерами объявление писала, вот и запомнила.

— Значит, было это вечером 20 марта, так как у Тани день рождения именно этого числа?

— Значит, так.

В довершение этой маленькой победы Маша обрадовала друзей еще одним. Она вспомнила, что Гвоздкова носила два золотых кольца: обручальное на левой руке и тонкое с голубым камнем на правой.

Выйдя от Пенкиной, Широков позвонил Никифорову из автомата и попросил сделать срочный запрос от его имени Ерофееву: носила ли Гвоздкова — Монина золотое кольцо с голубым камнем.

Следующим на очереди был гражданин Козин. Дверь его квартиры открыла пожилая женщина, как выяснилось, — мать. Визиту милиции она отнюдь не обрадовалась, но молча провела гостей в комнату и предложила обождать Виктора, который ушел в магазин за хлебом. Через десять минут молчаливого ожидания вернулся Козин. Вероятно, он хотел сказать что-то веселое матери, но, увидев двух неизвестных мужчин, профессиональную принадлежность которых он определил с первого взгляда, мгновенно погасил улыбку. Нахмурившись, Виктор, не разуваясь, прошел в комнату, сел на диван и только теперь нехотя поздоровался. Станислав представил себя и коллегу и вежливо извинился за беспокойство.

Козин удивленно спросил:

— Ладно, свои начальники покоя не дают, так еще чужие пожаловали?

Поводив крепкими плечами, он сложил большие руки на коленях и усмехнулся.

— Мы Вас долго не задержим, да и разговор пойдет не о Вас, а о другом человеке, — успокоил Широков.

— О ком же? — насторожился Козин.

— О Ефиме Саржине, — медленно произнес Станислав, внимательно глядя в лицо бывшего бандита. Козин вздрогнул, а потом так же подозрительно спросил почему-то Свешникова:

— Он что — жив? — и не получив ответа, констатировал. — Объявился, значит…

— Почему Вы так решили? — задал вопрос Игорь.

Козин похрустел костяшками пальцев и вздохнул:

— А я и в 75-м не верил в его смерть. И с денежками горелыми ловко он вашего брата надурил.

Последнее замечание Козин сделал с явным злорадством.

Широков решил не разубеждать собеседника. В конце концов, Козин не должен питать «теплых» чувств к бывшему сообщнику: «оттрубил» 12 лет, ни копейки не получил. А раз Саржин жив и все это время, будучи на свободе, тратил общие денежки, то Козин, выходит, отдувался за всех.

Действительно, под щеками Виктора заходили желваки, а в глазах вспыхнул недобрый огонек.

— Расскажите нам о Саржине, что он был за человек?

— Человек? Не человек он — падла последняя! Лохова, вон, угробил ни за что. А Лохов мне каким-никаким, а другом был…

В голосе Козина зазвучал металл.

— Да и вообще… Я там на нарах долго обо всей этой истории думал. И решил, что Ефим заранее собирался денежки один заграбастать… На инкассаторские пули мы ведь втроем шли, а он сзади «руководил». Может, надеялся еще, что одного-двух из нас те подстрелят — ему меньше проблем будет. А оставшихся он бы потом сам извел. И меня бы шлепнул, как Лохова, если бы Ваши не постарались. Глупые тогда были — не понимали его нутра по молодости.

Станислав улыбнулся на последние слова Козина:

— Выходит, милиция Вас спасла?..

Затем Игорь вступил снова в разговор:

— Виктор, Вы ведь Саржина все же неплохо знали. Где он мог спрятать деньги, где мог осесть? Как бы он, по-вашему, спрятал деньги, как действовал в той ситуации?

Козин молчал, уставившись в пол.

— Козин, времени вон сколько прошло! Чего теперь таиться? Да и должна же быть справедливость какая-то! — поддержал Игоря Широков.

— Справедливость? Она должна быть! — зло бросил Козин. — Верно ты, начальник, сказал. Только на кой она мне хрен, справедливость, если за эти годы он наши деньги все, наверняка, просадил, гнида!

— А, может и нет? — забросил камешек Станислав.

— Нет? — переспросил Виктор и вновь подозрительно посмотрел на друзей. — Вы хотите сказать, что деньги целы?

Игорь утвердительно кивнул.

— Ха! Тогда к чему вам что-то говорить. Вдруг, сам искать стану?

— Без нас, Козин, Вы их не найдете. Слишком много воды утекло. Да и не знаете Вы всего, что произошло вокруг денег за эти годы. А без этой информации — дохлый номер!

— Так расскажите, — предложил Виктор, хитро прищурившись.

— Расскажем, если хотите. Только — позже, когда и сами будем знать все. Пока же не хватает нескольких кирпичиков, часть которых, возможно, в Ваших руках. Хотя сам Вы об этом не знаете.

Козин закурил и некоторое время обдумывал, как поступить. Потом согласился:

— Ладно. Дайте подумать — мозгами пошевелить…

Козин курил в тишине, нарушаемой только звоном посуды на кухне, где мать готовила сыну ужин. Погасив окурок в консервной банке-пепельнице, Козин энергично растер ладонями лицо и сказал:

— Куда он мог сбежать и где осесть, я не знаю. Паспорта второго у него не было — это точно. Перед «делом» он здорово «гоношился» — все добыть «ксиву» новую хотел, но ничего не получилось. Честно говоря, я ему обещал, но человек мне самому должен был отдать на следующий день после нападения, да не успел… Хотя потом, по случаю, Ефим мог где-то и разжиться. Где спрятал деньги, также не знаю. А вот как… Однажды он «блажил», что в молодости про пиратов все читал: про клады да сокровища. У него в молодых и кличка была — «Пират». Ловко, говорил, пираты сокровища прятали. Закопают, карту составят с заковыками разными — посторонний ее возьмет, все равно ничего не отыщет. Целую лекцию нам с Лоховым по пьяни завернул. Мол, пираты карты на части делили и меж собой распределяли, чтобы без кого-то одного остальные сокровищами воспользоваться не могли. Ну, и все такое прочее.

Козин помялся, видимо, решая, сказать или нет. Все же сказал:

— Он проболтался, что с прошлых лет у него кое-что осталось. Махал чертежом каким-то. Совал нам, куражился: берите — ищите! И сам же говорил: хрена найдете без другой половинки, а та — в надежном месте или у надежного человека — не помню уж. Вот так-то.

Широков от волнения прикусил губу: след и какой след! Значит, в тайнике на Гоголевской была одна часть плана, а вторая — сначала у Саржиной, потом — у Мониной. Только, как она попала к Мониной? Почему доверила Саржина постороннему, в сущности, человеку? И, значит, Саржина не знала о второй части в тайнике? Ловко!

Широков посмотрел на Свешникова и по выражению лица того понял, что в голове Игоря сложилась похожая цепочка.

По-своему расценив молчание милиционеров, Козин заметил:

— Вы мамашу его хорошенько тряхните. Надежнее ее у Ефима человека не было. Там след должен быть — точно! И деньги он мог запрятать поближе к ее новому месту жительства. Она ведь сама родом оттуда.

— Откуда Вы знаете про новое место жительства Саржиной? — заволновался Свешников.

— А, ладно, чего уж теперь… — махнул рукой Козин. — Я, как освободился, узнал у людей куда мамаша переехала. Все сейчас сказанное в голове пробежало… Решил слетать туда и понюхать, не пахнет ли там деньгами злополучными… Да одумался вовремя. А что, деньги, вправду, «всплыли»?

Широков поднялся, шагнул к Виктору и протянул тому руку. Козин машинально подал свою и только после этого ошалело вскочил.

— Спасибо, Виктор, — сказал Широков. — Вы нам очень помогли. И я обещаю, что потом, как все кончится, наши здешние коллеги Вам все расскажут! Это чертовски любопытная история!

Свешников также пожал руку еще не пришедшему в себя Козину, после чего гости, громко попрощавшись, покинули квартиру.

— Какие выводы, командир? — озабоченно спросил Игорь, когда они уже ехали к бывшему мужу Гвоздковой.

Широков, напротив, был в хорошем настроении и весело ответил:

— Выводов масса! Надо только сесть и детально их систематизировать. Мы теперь знаем, что было в тайнике и за чем идет охота. Как ты оцениваешь, что тайник до 20 июля не трогали и деньги, значит, 13 лет где-то лежали целехонькие?

— Думаю, Саржин по неким веским причинам до сих пор не мог до них добраться.

— Но почему он не послал «гонца» раньше?

— Значит, и «гонца» послать не мог.

— Игорек, где может находиться человек, который ни сам приехать не может, ни приятеля послать?

— В заключении, — помедлив, ответил Свешников неуверенно. — Впрочем, из колонии при большом желании можно послать освободившегося «кореша». Если, конечно, ему доверяешь.

— Выходит, он-таки доверился Рубцову?

— Погоди, Стасик, у нас, кажется, уже шарики за ролики зашли. По-твоему, Саржин уже 13 лет в колонии сидит? Это нонсенс… Осуждение под своей фамилией исключается — он, как-никак, во всесоюзном розыске был. Под чужой? Но 13 лет просто так не дадут, а по серьезным делам его бы десять раз «раскололи» хотя бы по «пальчикам»!

Широков ткнул друга в мягкий живот и возбужденно произнес:

— Почему мы все время считаем, что Саржин жив? А что, если он давно мертв?!

— Во-первых, не пихайся, во-вторых, если он мертв, то мертв еще с 1977 года.

— Правильно. Если Рубцов тот человек, которому Саржин доверил тайну, то сообщил ее до «посадки» последнего, то есть — до июля 1977 года, — согласился Широков. — И сообщил, вероятно, незадолго до своей кончины, иначе смысла не было.

— Постой! — Свешников задумчиво смотрел в окно, покачиваясь в такт автомобилю. Затем решительно хлопнул водителя по плечу и попросил остановиться. Когда машина замерла, Игорь протянул Широкову блокнот и потребовал:

— Пиши!

— Что писать?

— Пиши: «Саржин Е. И.»

Широков достал ручку и выполнил требование друга.

— Теперь пририсуй к «С» некоторые детали, чтобы получилось «Ж», и поставь после «н» мягкий знак.

Станислав дописал и вслух прочитал:

— Жаржинь Е. И., ну и что?

Игорь торжествующе сверкнул глазами:

— Именно такая фамилия была у человека, за убийство которого Рубцов схлопотал свои 11 лет! Это значится в сообщении из Красноярска, переданном утром сегодня шефом. Просто я тогда не придал значения фамилии убитого и не назвал ее тебе!

— Вот так-так! — пораженно воскликнул Станислав.

Водитель, с интересом наблюдавший за пассажирами, нетерпеливо спросил, можно ли ехать.

— Теперь все можно! — радостно заметил Игорь.

Посещение бывшего супруга Гвоздковой лишь подтвердило то, что ранее выяснилось об отношениях Риты и Вики. Действительно, с Ритой Олега Михайловича познакомила Монина, с которой прежде у него был «роман». Однако, семейная жизнь не сложилась, но расстались они с женой по-хорошему, как цивилизованные люди. Иногда виделись, интересовались делами друг друга. По поводу отъезда Риты из Курска Олегу Михайловичу известно лишь то, что у Гвоздковой были неприятности на работе. И, как будто, не без помощи Виктории. Уехала Рита 20 марта 1985 года — это Гвоздков помнит точно, ибо у него профессиональная память на числа. Помнит Олег Михайлович даже номер поезда: перед отъездом Рита сама ему сказала — звонила по телефону, прощалась.

Разговор подходил к концу, когда Олег Михайлович неожиданно заявил:

— Мне кажется, перед отъездом Виктория с Ритой помирились.

— Почему Вы так думаете? — усомнился Широков.

— Виктория в день отъезда Риты утром звонила мне и сама об этом сказала. Она еще спросила, не знаю ли я, на каком поезде Рита уедет. Она-де хочет проводить подругу, но сделать это неожиданно, преподнеся сюрприз. Поэтому сама спрашивать у Риты не хочет. Я, конечно, сказал.

Широков опустил глаза.

— А что, я сделал что-то не так? — забеспокоился Гвоздков.

— Как Вам сказать…

Но Широков счел за лучшее оставить Олега Михайловича в неведении.

27 июля. Среда. 21 час

В кабинете Никифорова царил уютный полумрак — горела только настольная лампа. Сам майор, сняв пиджак и галстук, прихлебывал чай из большой красивой чашки и внимательно читал документы, подшитые в красную папку, то и дело производя пометки остро отточенным карандашом. Он явно обрадовался возвращению коллег, убрал папку в сейф и, слушая Свешникова, достал из тумбочки пару чашек, печенье и тарелочку с бутербродами. После чего предложил товарищам подкрепиться.

Вкусная легкая еда и горячий чай благотворно подействовали на уставшего Станислава. Боль в голове, вновь поднявшаяся к вечеру, понемногу утихла. «Счастливые люди, кто, отработав от звонка до звонка, вечером устраиваются возле телевизора. Жены кормят их отменным ужином, и дети пристают с какими-нибудь извечными вопросами, — искренне позавидовал Широков. — И нет нужды вздрагивать от каждого телефонного звонка, гадая — то ли приятель интересуется жизнью, то ли на работу вызывают». Потом мысли обратились к Наташе; как она там, что делает сейчас, в эти минуты? Мысленно он представил ее лицо, глаза. Она была грустна. Но вот в глазах мелькнули искорки лукавства, губы дрогнули и что-то произнесли. Широков пытался разобрать слова, но ничего не получалось. Тогда он и сам виновато улыбнулся.

— Эй, Стасик, что с тобой? — донесся едва слышный голос Свешникова.

Широков открыл глаза и увидел встревоженные лица товарищей. Он встряхнулся и прошелся по кабинету, разминая онемевшие конечности.

— Что-то сморило меня маленько…

У открытого окна Станислав с наслаждением вдохнул привычный запах вечернего города.

— Бывает… — посочувствовал Никифоров и подмигнул Игорю, продолжающему обеспокоенно разглядывать друга.

Широков присел на стоящий около окна стул и заговорил. Голос звучал вполне бодро и деловито.

— Начнем с Саржина. В марте 1975 года четверо налетчиков нападают на инкассаторов здесь, в Курской области, и завладевают тремястами тысячами рублей. Один из них гибнет при нападении. Я не согласен с предположением Козина, что эта гибель была на руку Саржину. Ведь он не мог не понимать, что по убитому можно выйти на остальных участников группы. Что впоследствии и произошло. Напротив, гибель «подельщика», а затем — задержание Козина не на шутку встревожили Ефима. Он же не знал, что Козин молчит и не называет имен! Какое-то время Саржин скрывается с Лоховым. Где они отсиживались до появления на даче, мы вряд ли уже узнаем. Ефим ощущает сжимающееся вокруг них кольцо, понимает, что вдвоем скрыться будет куда труднее. Надежда на «чистое» дело и спокойный «уход» не оправдалась. Да и делиться деньгами с Лоховым, видимо, не очень хотелось. Вот он и придумывает комбинацию по устранению Лохова и уничтожению следов. В апреле 1975 года на случайной даче Саржин убивает Лохова, инсценирует несчастный случай при пожаре, а за счет сгоревшего чемодана инкассаторов, десятка разыскиваемых купюр и вороха мелких бумажных денег — подкидывает милиции версию, что все украденные деньги при пожаре также сгорели. К сожалению, версия эта принимается. Задумано все было умно, осуществлено практически мастерски. Далее, очевидно, Саржин куда-то уехал и затаился с деньгами до поры до времени.

— Чего же он сразу после преступления не смотался куда-то подальше, а выжидал до апреля? — недоверчиво спросил Свешников.

— Ну, например, Саржин понимал: преступление «громкое», милицию всю поднимут на ноги… А здесь, рядом, меньше всего будут искать, рассуждая, как ты сейчас.

— Допустим, — согласился Игорь. — А дальше?

— После пожара на даче Саржин скрывается, но не в окрестностях Курска. Иначе, он бы знал об отъезде матери из города в мае месяце. В июне Ефим намеревается разведать обстановку в городе и посылает кого-то из друзей, не связанных с делом. Узнает, что мать уехала в неизвестном направлении — Анна Саржина была человеком скрытным, вряд ли сообщила новый адрес кому-нибудь, кроме брата. Но Ефим понимает, зная характер Панова, что самому к старику соваться глупо. Остается племянница. Узнав от нее адрес, едет к матери — единственному надежному человеку для него. Лично мне кажется, что ссылка Саржиной в разговоре с братом на стыд за сына перед земляками — блеф! Скорее, она решила уехать подальше от Курска, лелея надежду, что сын, оставаясь на свободе, отыщет ее в более безопасном для него месте.

Широков налил себе еще чаю, сделал хороший глоток и продолжал:

— Ефим — не новичок. Он прекрасно понимает, что номера купюр сообщены во все точки страны. Значит, воспользоваться в ближайшее время деньгами не удастся — можно элементарно засыпаться на сбыте. Деньги он где-то надежно прячет. С матерью, по приезде, быстро находит общий язык, но, зная ее алчность, полностью не решается открыть, где спрятал деньги. Если руководствоваться рассказом Козина, Саржин мог закопать украденное, составив карту из двух частей. Одну часть он отдает матери, а вторую, тайком от нее, прячет здесь же в доме, в тайнике. Затем уезжает, обещая через какое-то время вернуться. Паспорта нового он приобрести так и не сумел и произвел менее сложную процедуру: исправил в нем свою фамилию на «Жаржинь». После чего подался в Сибирь, где, как известно, к требованиям паспортного режима относятся значительно «мягче», чем в европейской части Союза. Риск минимальный: прописка Орловская, фамилия другая, от Курска до Красноярска далеко. Уверен, что дальнейшая проверка даст примерно следующее: Ефим «осел» в большом городе, устроился на работу и спокойно жил до встречи с Рубцовым. Вероятно, Рубцов ранее откуда-то знал Саржина. Например, сидели вместе в колонии по прошлым делам. Опознав бывшего приятеля, скрывающегося под чужой фамилией, Рубцов начинает того шантажировать, выведывает о деньгах, заставляет взять себя в долю. В июле 1977 года они решают ехать за деньгами. Но в последний момент, обладая, по его мнению, достаточно подробной информацией, Рубцов убивает Саржина и едет уже единолично. Если вы помните из сообщения Ерофеева, задержали Рубцова уже в Москве! Попав в колонию, Рубцов через некоторое время находит «канал связи» через «вольняшку» и списывается с Саржиной. Вероятно, придумывает примерно такую историю: пишу по поручению сына, сам он, из соображений личной безопасности, сделать этого не может, мы с ним большие друзья, я в курсе всех его дел, но приехать пока не может по уважительным причинам. Словом, «пудрил мозги» до последнего. Ближе к делу — сообщает о возможном приезде их с Ефимом в июле 1988 года. Анна Николаевна, возможно, верит искренне всему этому, а, может, — догадывается, что дело нечисто, но пишущий ей человек, судя по всему, действительно, в курсе тайны, и без него ей до денег не добраться. И она ждет. Но в мае 1987 года умирает. Перед смертью «раскрывается» «племяннице». Та, наверняка зная в свое время от самой Риты про историю с инкассаторами, быстро смекает, что к чему. Разрабатывает с напарником план действий против Рубцова. Остальное известно.

Широков выжидательно оглядел слушателей. Свешников, делавший какие-то пометки на листке бумаги, поднял голову и сказал:

— Что-то уж больно много неясных вопросов по твоему варианту у меня накопилось, а? Смотри сам. Первое: где Саржин был в апреле-мае? Что делал? Второе. Где же он спрятал деньги? Третье. Зачем надо было вообще посвящать в дело мамашу, рисовать план и делиться с ней его частью. Четвертое. Как Рубцову удалось «расколоть» такого «авторитета», как Саржин. Пятое. Почему Саржина, раскрыв карты перед «племянницей», не сказала более подробно о личности Рубцова? Есть и масса других вопросов!

Игорь победоносно сверкнул глазами и скрестил руки на груди. Пока Широков обдумывал каверзные задачки друга, на помощь пришел Никифоров:

— Ребята, давайте жить дружно! — рассмеялся он. — Я попробую, пока Станислав думает, порассуждать чуток и, возможно, частично ответить на вопросы Игоря. Я также придерживаюсь мнения, что Саржин и Рубцов ранее отбывали наказание в одной колонии или проходили вместе по одному делу. Однако, учитывая возраст Рубцова и срок последней «отсидки» Саржина, первое предположение более вероятно. Надо сделать запросы. Именно на компромате мог Рубцов зацепить Саржина. Тем более, дело наше было «громким», слух о нем, несомненно, докатился далеко в уголовной среде, к которой Рубцов принадлежал. То есть, встретив случайно Саржина в Красноярске, Рубцов знал, что того разыскивают, и догадывался о спрятанных у Ефима деньгах. Саржину ничего не оставалось, как выбрать из двух зол меньшее: взять Рубцова в долю.

— Но Ефим мог попросту прикончить Рубцова! — возразил Игорь.

— Вряд-ли. Рубцов — тоже тертый калач. Наверное, выдумал нечто вроде «письма к прокурору у надежного приятеля».

— И вообще, фантазировать можно сколько угодно об отношениях Саржина и Рубцова, — заметил, в свою очередь, Станислав. — Будем же опираться на факты, известные нам доподлинно: приехав 20 июля к нам, Рубцов знал о тайнике и наличии второй части карты у владельцев дома. Иначе, зная только о тайнике, он бы попросту забрался сразу туда, а не пошел к «Гвоздковой», намереваясь добыть находящуюся у нее вторую часть. Следовательно, вторая часть являлась наиболее важной!

Свешников наморщил нос, смешно почесал переносицу кончиком указательного пальца и согласился:

— Звучит правдоподобно. Кстати, направление в город разведчиком Толстых свидетельствует об уверенности Рубцова, что мать Саржина не знала о тайнике. Это подтверждается и поведением Мониной: иначе бы они с Юрой давно завладели и второй частью плана. Хотя… Почему же тогда Монина оставила в доме комод после переезда? Ведь Рубцова это смутило в докладе Толстых?

Игорь в отчаянии охватил голову руками и прикрыл глаза.

— Пока сие — темный лес, — согласился Станислав. — Но, вполне возможно, «ларчик» открывается очень просто: «племяннице» не нужен был старый комод в новой квартире. Вот она и оставила его вместе с кроватью и полуразвалившимися стульями. Элементарное совпадение! Я же говорил тебе про удивление «Гвоздковой» при упоминании о комоде.

— Не знаю… Не знаю… — с сомнением протянул Игорь, качая головой.

— Давайте перейдем ко второму и третьему вопросам Свешникова, — тем временем предложил Никифоров. — Где можно спрятать деньги? У себя дома, у родственников? В ситуации Саржина не реально: дома сразу же найдут при обыске, у матери — опасно по тем же причинам. Лучше где-то в нейтральном месте. Что это может быть? Здание, строение? Но неизвестно, сколько деньгам придется пролежать в тайнике. А вдруг здание будут перестраивать, или того хуже, сносить. Пожар, наконец, да и мало ли что еще… Надежнее — в земле. Вспомните пиратов! Зарыть в населенном пункте? Но мы же знаем страсть коммунальных служб к внезапным раскопкам траншей и ям в любом месте и в любое время! Лучше всего — где-нибудь за пределами города, в лесу или возле деревни. Опять же добираться удобно. Но лес растет. Через год-другой местность вокруг может измениться внешне очень значительно. Да и был там Саржин только раз, когда закапывал. Нужна система ориентиров и точных расстояний от них. В голове это долго не удержится: стоит забыть небольшую деталь, и можно совсем ничего не найти. Нужна карта. Карта должна быть такой, чтобы, попади она в чужие руки, ею нельзя было воспользоваться. Вновь вспомним слова Козина про «кураж» Ефима с половинкой карты. Правомерно считать, что и теперь Саржин поступил аналогично. Правильно?

Широков со Свешниковым промолчали. Расценив это как согласие, майор продолжил свою мысль:

— Итак, деньги надежно закопаны, карта из двух частей составлена. Носить карту при себе? — Опасно: вдруг задержит милиция. Пусть случайно, но задержат… По карте деньги найдут, ее можно и потерять — тоже беда: до денег не добраться. А поймают без карты — есть надежда, что, если не расстреляют (он ведь сам не убивал!), то будет шанс воспользоваться деньгами после «отсидки». Значит, саму карту также надо спрятать. Тут и приходит мысль использовать мать. Деньги ей доверить нельзя, а вот карту… Карту, пожалуй, можно, пообещав обеспеченную старость с «любимым» сыном.

— Подождите, Валерий Анатольевич! Версия, конечно, красивая, но зачем, решившись доверить матери карту, надо было отдавать ей только одну часть, а вторую прятать в доме тайком от хранительницы? — запротестовал Свешников.

— Объяснение этому — в осторожности Саржина. Он понимал, что стопроцентно надежного места все равно не найти, ибо от случайностей никто не может быть гарантирован. Рассчитывая воспользоваться деньгами через пару-тройку лет и считая мать самым надежным временным вариантом хранения карты, Ефим усмотрел некоторые слабые места. Например, неожиданная смерть матери (приезд-то племянницы не планировался!). В результате, карта для Ефима безвозвратно потеряна, будь она целиком на руках у мамаши. Вероятность же утери двух независимых частей при любом стечении обстоятельств меньше, чем одной. Или я совсем забыл математику?

Никифоров улыбнулся Свешникову и кивнул, словно приглашая к дальнейшему спору. Широков тоже улыбнулся, с интересом ожидая нового хода Игоря. Станиславу нравилась эта сторона расследования, когда из отдельных фактов строятся рабочие версии, всесторонне взвешиваются, опровергаются… Здесь надо крепко шевелить мозгами, чтобы не упустить даже крошечной детальки мозаики. Только тогда выстроится верная цепочка, которая приведет куда надо. Во всех других направлениях ожидают тупики, а выбираться из них — значит, терять драгоценное время и силы.

Свешников, действительно, как всегда, не хотел сдаваться:

— Ладно! По-вашему, Саржин смог бы найти деньги и по одной части карты, если бы вторая пропала? Не противоречит ли это предыдущим рассуждениям о местоположении тайника, сложности найти его даже при упущении мелкой детали?

Никифоров пожал плечами, показывая, что считает ответ элементарным.

— Это значительно усложнило бы задачу Саржину, но ведь чем-то могла помочь и зрительная память. Мы ведь полагаем, что он не собирался ждать дольше двух-трех лет! Следовательно, риск здесь был не слишком велик.

— Стоп! — воскликнул Свешников. — Опять не сходится! Следуя последним рассуждениям майора, Саржину не было смысла «огород городить»! Он мог визуально запомнить местность, а на карту нанести только расстояния до закопанного от каких-нибудь ориентиров. И тогда не было необходимости делать две части карты: чертеж без указания местности, которую знал только сам Саржин, исключал возможности использовать его любым другим лицом!

— Подождите! — Широков оживленно вскочил и прошелся по кабинету. Он сосредоточенно посмотрел на несколько экземпляров плана занятий в системе политподготовки, лежавших на краю стола Никифорова. Потом хитро усмехнулся и сказал:

— Ваши препирательства натолкнули меня на интересную мысль. Почему мы решили, что должны быть две дополняющие друг друга части карты? А, может, это просто дубликаты? Один — у Саржиной, другой — в тайнике?

Никифоров со Свешниковым переглянулись, после чего Игорь с интересом подбодрил друга:

— Ну-ка, давай, выкладывай!

— В целом, рассуждали мы верно: Саржин спрятал деньги где-нибудь в таком месте, чтобы их случайно кто-нибудь не нашел и до них было удобно самому добраться. Допустим, это поляна. Вычерчивать положение самой поляны относительно окружающей местности нужды не было — это можно достаточно хорошо самому запомнить и, при желании, даже объяснить доверенному лицу, решись Саржин кого-то отправить за деньгами. А вот расстояние до места, где деньги зарыты, от края поляны или какого-то другого ориентира он наносит на карту. Действительно, закопайте-ка ночью на поле или в лесу чемодан, а потом года через три вернитесь туда снова. Ну лес-то вы найдете, а где то дерево или тот участок земли, на котором спрятаны деньги? Ведь все похоже одно на другое. Да еще, если времени на поиски будет мало?! Валерий Анатольевич правильно заметил: карту можно потерять — это раз! А, вдруг, с картой задержат? Помимо того, что деньги пропадут, это еще и улика против Саржина. Без нее он может «блажить», что деньги сгорели на даче — попробуй докажи обратное. А тут — шалишь, гражданин Саржин! Если деньги сгорели, что это у тебя за чертежик? Так — безделица? Тогда расскажи и покажи, что за «безделица», чего ж скрывать? Вот и «поплыл» Ефим! Нет, при себе держать карту нельзя — надо спрятать. Мамаша? Что ж, хорошо. Вот тебе карта — храни. Но вдруг, с мамашей несчастье до возвращения сына? Карта затеряется неизвестно где. Надо подстраховаться и сделать дубликат. Его-то и запрятал Ефим в стальной пенал под плинтус.

— А если бы пожар случился, и дом сгорел? — с сомнением спросил Игорь.

— Тогда бы остался экземпляр у мамаши. Я понимаю, куда ты клонишь: утрата обоих экземпляров? Что ж, такое возможно. Но ведь, согласитесь, полностью надежного места найти невозможно — случайности бывают всюду… Впрочем, я не исключаю, что где-то до сих пор лежат и третий, и, может быть, четвертый экземпляры карты! Все равно без «ключа» они не работают!

— Интер-ресно!! — воскликнул Игорь. — И довольно стройно! Поясни тогда действия участников истории…

— Все просто. Оставив Саржиной карту и пообещав за ней вернуться, выкопать деньги и обеспечить мамочкину старость, Ефим уезжает, внеся изменения в паспорт. Устраивается в Красноярске, выжидает. Да, перед отъездом он «успокаивает» мать, что «ключ» к карте — название и расположение самой местности — знает только он сам. Через некоторое время в Красноярске его опознает и шантажирует Рубцов. Ефим вынужден взять того в долю по причинам, довольно правдоподобно изложенным Валерием Анатольевичем. Мы никогда уже не узнаем, как Рубцову удалось выманить у Саржина «ключ», но что он его узнал — это точно! Рискну предположить, что Ефим все же несколько «подстраховался»: он сказал Рубцову, что карта находится в тайнике за комодом, но не упомянул про дубликат у матери. Возможно, нечто человеческое в нем оставалось, и он не захотел «подставлять» мать.

— Не понял? — переспросил Никифоров.

— Ефим мог рассуждать так: зная «ключ», Рубцов может меня убить и отправиться за деньгами в одиночку. Если сказать, что карта у матери, он будет требовать ее у Саржиной. Та, в силу своего характера, добром карту не отдаст. Тогда Рубцов убьет мать и все равно завладеет картой. Вот он и решил, раз сидит «на крючке» у Рубцова, выдать тому вариант с тайником. С другой стороны, мать, не зная про тайник, перед смертью отдала карту «племяннице», надеясь на приезд сына или его представителя с «ключом» — терять-то теперь ей было нечего.

— Почему же Рубцов, зная про тайник и имея «ключ», отправился на поиски «племянницы», а не просто изъял содержимое? — спросил Игорь.

Оказалось, что Широков готов и к этому вопросу:

— Во первых, в переписке с Рубцовым, Саржина, вероятно, сама ляпнула что-то вроде: бумагу храню, жду не дождусь приезда! Это навело Рубцова на мысль, что мать знает о тайнике. В письме про болезнь, о котором упомянул Толстых, Саржина, должно быть, заверила: если со мной, мол, что-то случится, бумага будет у племянницы. Рубцова это привело к выводу, что либо Саржина достала карту из тайника и отдаст племяннице, либо у нее все это время хранилась копия, о которой умолчал Ефим. Потому он и послал, на всякий случай, Толстых наблюдать за тайником, а, узнав по приезде об оставленном племянницей комоде, пошел к ней прощупывать почву.

— А, по-моему, действия с момента встречи Саржина с Рубцовым разворачивались по-другому, — возразил Свешников. — Под нажимом последнего, Саржин вынужден был открыться перед шантажистом, но не полностью. Он выдал тому «ключ» — название местности, где зарыл деньги, сказал про тайник, но заверил, что в тайнике хранится, допустим, только половина карты, а вторая — в другом месте, которое известно только Саржину. И это до последнего момента останется гарантией его безопасности. Разговор происходил перед самым отъездом «приятелей» за деньгами в 1977 году. Рубцов стал требовать от Саржина открыть место хранения второй половины, произошла ссора, и Рубцов в гневе убил Саржина. Потом он прикидывает, что про вторую часть может знать только мать Ефима, и едет к ней. Но в Москве его перехватывают. А далее — суд и колония. Переписываясь позднее с Саржиной, он узнает, как предположил Стас, о наличии у той какой-то бумаги и сразу решает, что это и есть вторая половина карты, а первая лежит в тайнике за комодом. Поэтому, прибыв 20 июля в город, он и едет к племяннице, как полагает, за второй частью карты, собираясь первую заполучить позднее в тот же день. Но наша парочка его все же переиграла. Хотя, получается, что при идентичности карт, содержимое тайника не очень им помогло.

После непродолжительного молчания Широков заметил:

— Твой, Игорек, вариант вполне убедителен. Но давайте отложим окончательное разрешение этого вопроса до лучших времен. А пока зайдем с другой стороны — от Мониной. Валерий Анатольевич, Вы еще что-то раскопали, пока мы ездили к Козину и другим?

Никифоров встрепенулся, освобождаясь от назойливых мыслей, и посмотрел мельком в свои записи.

— В основном, я правильно описал примерный ход событий по делу Мониной. Виктория Ивановна родилась в 1954 году — на год позже Гвоздковой. Росла в Курске в детском доме. В 1971 году пришла на работу в горбольницу, где и познакомилась с Гвоздковой. По делу проходил некто Лаврентьев, которого Монина втянула в преступную деятельность в 1984 году. Этот Лаврентьев был преподавателем медучилища, когда там обучались подруги, а в 1980 перебрался в Курск на постоянное жительство. Так вот. Лаврентьев не только преподавал девицам науку, но и кое-что другое. Он был любовником Мониной. Мне удалось в ваше отсутствие созвониться с этим «деятелем». Не очень охотно, но он кое-что порассказал. В училище Рита с Викой были неразлучны. Частенько пользовались внешним сходством для розыгрышей. Например, в первоначальный период его «особых» отношений с Мониной, та как-то прислала на свидание вместо себя Риту. И, самое интересное: Монина однажды в разговоре с любовником о подруге сказала, что у Риты есть родственник — рецидивист, страшный человек, который недавно приезжал к ней и очень напугал. Насколько Лаврентьев помнит, Монина говорила об этом в заключительной фазе их знакомства — в период выпускных экзаменов. Таким образом, с уверенностью можно сказать, что она была в курсе событий в семье Пановых-Саржиных. Значит, могла знать от Риты и о нападении на инкассаторов, и о бегстве Ефима, и о переезде тетки.

Видя, что возражений нет, майор продолжал:

— Вернувшись в Курск, Монина «крутит любовь» с известным вам Олегом Михайловичем, а потом ловко подсовывает его подруге. Та выходит замуж за Гвоздкова в 1977 году. В 1983 — они оформляют развод. Причина — неверность мужа. Затем на Викином горизонте появляется Сомов Юрий Владимирович.

Родился он в 1949 году в Орловской области. В 1972 году поступил в Ленинградский госуниверситет, там занялся фарцовкой. В 1975 году его исключили из комсомола и вытурили из университета. Вернулся в Орел. Преступную деятельность не прекратил и, спустя 2 года, отбыл в места лишения свободы за спекуляцию. В 1982 году освободился, переехал в Курск. Устроился официантом, а потом — администратором в крупном ресторане. Тогда же, вероятно, познакомился с Мониной. Сначала Сомов привлекает подругу к спекулятивным сделкам, затем — к более серьезной работе: хищению дефицитных и наркосодержащих медикаментов. Как поведал нам Станислав, из беседы с Энгольд выясняется, что у Гвоздковой в 1983 году обнаружилась недостача лекарств, в которой Рита обвинила Монину. По всей видимости, тогда состоялся окончательный разрыв между женщинами. Думается, и в больнице Рите становится работать тяжело из-за влиятельных покровителей Мониной — судя по материалам дела такие были. Весной или в начале 1985 года Гвоздкова решает все бросить, уехать и начать новую жизнь. Списывается через отца с теткой. Отъезд намечает на 20 марта. Тут, в марте, по совпадению ОБХСС начинает реализацию разработки по преступной группе расхитителей лекарств. Если судить по оперативным материалам, фамилии Сомова и Мониной всплывают после 15 марта. Интересно, что как раз 15 марта на неофициальную беседу приглашалась Энгольд. Как я уже говорил, она, имея сама «рыльце в пушку», наводит наших на Монину. А от Мониной ниточка потянулась к Сомову. Гвоздкова незадолго до 15 марта из больницы увольняется по собственному желанию. Фамилия ее в наших материалах, действительно, не встречается…

Никифоров достал сигарету и закурил. Лицо его отражало внутреннее волнение, ибо цепь событий подходила к развязке.

— Интересно, что, поскольку эпизод с недостачей лекарств в 1983 году замяли, вспоминать об этом было не в интересах работников больницы: в ходе следствия о нем никто не проговорился. Гвоздкову по нему коллеги, естественно, не беспокоили. Теперь хочу высказать некоторые предположения. Монину кто-то предупредил об опасности и дал понять, что «заложить» ее могла только Гвоздкова. Вы не догадываетесь кто?

Что-то в интонации Никифорова насторожило Широкова, но он не подал вида и отрицательно замотал головой.

— Энгольд! — провозгласил майор. — Прикиньте: Энгольд 15 марта вынуждена была «засветить» Монину, чтобы не иметь неприятностей с ОБХСС. С другой стороны, услышав переданный сегодня Станиславу разговор Мониной с неизвестным абонентом, она тогда испугалась, что Виктория имеет в виду именно ее саму — Энгольд. Зная, как никто другой, монинский характер, Римма Францевна в панике, наверняка, решила отвести от себя возможную месть Викиных дружков. Вот она и постаралась убедить Монину, что Гвоздкова — виновница всех ее бед. Сделать это было нетрудно, учитывая неприязненные отношения между бывшими подругами. Энгольд же и предупредила под каким-то подходящим соусом, что Викторией интересуется милиция. «Хвост» за Мониной тянулся приличный — лет на десять лагерей. И она решила действовать, одновременно отомстив Гвоздковой.

— Вот черт! — вырвалось у Станислава. Он угрюмо стукнул кулаком себя по колену. — Что у Вас есть по отъезду Мониной?

Майор взял новую бумагу, заглянул в нее и сообщил:

— К сожалению, из-за нехватки сил наблюдение вели с 17 марта только за Сомовым. До 20 марта его контактов с Мониной не зарегистрировано. А 20 марта он утром ушел от «хвоста». Тогда же, после обеда, ушла с работы Монина. Есть показания соседей, видевших ее, выходящей около 15 часов из своей квартиры с большим чемоданом. Ну, а по опознанию трупа и прочему, с этим связанному, я вам поведал сегодня правильно.

— Выходит, Сомов с Мониной заранее запланировали убийство и подмену? — спросил Свешников.

— Вероятно, — согласился Свешников. — Я думаю, выглядело это примерно так: сообщники сели в одно купе. От Гвоздкова Монина знала номер вагона и место Риты. Ночью под каким-то предлогом она вызвала бывшую подругу в тамбур. Там уже ждал Сомов. Он придушил Риту, Монина переоделась в одежду убитой, облачив труп в свою, надела на палец жертве свое кольцо и сунула в карман профсоюзный билет. Потом тело сбросили на полотно между вагонами, Монина вернулась в купе, где ехала Гвоздкова и улеглась спать на ее место, а Сомов вернулся в свое купе.

— Первое! — не выдержал Игорь. — У них не было гарантии, что выброшенное тело изуродуется до неузнаваемости. А если бы они били по лицу в тамбуре, то должна была остаться кровь. Но, насколько я понимаю, следов таких найдено не было.

— Не было, — согласился Никифоров. — Но я припоминаю случай, когда в похожей ситуации убитого опустили за ноги в проем между вагонами и некоторое время тащили головой по полотну. Или, например, нога жертвы могла запутаться в тормозных шлангах, и тело тащилось аналогичным образом с тем же результатом.

— А волосы? — неожиданно вспомнил Широков. — Волосы-то у Мониной были длинные, а у Гвоздковой — короткие?

— В том-то и дело, что по имеющимся в деле показаниям сослуживцев, Монина явилась 20-го на работу с новой, короткой прической! — парировал майор.

— И все-таки, очень рискованное предприятие, — возразил Широков. — Монина должна была подумать, что после обнаружения «трупа», у милиции могут возникнуть вопросы к бывшей близкой подруге убитой, тогда обман раскроется.

— Конечно, она это предусмотрела, — с горечью заметил майор. — Вы когда-нибудь слышали, чтобы для допроса второстепенного свидетеля, каким представала в нашей ситуации перед следствием Гвоздкова, его лично вызывали за тридевять земель или хотя бы посылали к нему специально следователя? Как Вы знаете не хуже меня, в таких случаях отправляется отдельное поручение местным органам: произвести допрос по таким-то вопросам. Такое поручение наши к вам отправили, взамен получили добросовестный протокол допроса «Гвоздковой» по всей форме. Кому пришло бы в голову сверять подписи?

— Еще вопрос! — заявил Игорь. — Монину могли разоблачить утром соседи по купе — ведь как бы ни похожа она была на Гвоздкову, все же не сестры-близнецы!

— А почему ты решил, что Монина дожидалась утра? Она могла сойти на промежуточной станции, пока соседи еще не проснулись.

— Но тогда это заметила бы проводница: они обычно знают, кто и где из пассажиров выходит!

— Не обязательно. Кстати, есть более надежный вариант — мне он только что пришел в голову. Монина могла «спать», например, до самой Москвы, отвернувшись к стене. Тем более — на верхней полке. А при подъезде к столице все собираются, готовятся и не больно-то интересуются делами соседей. Да мало ли еще способов для предприимчивой особы!

— И все же это слишком рискованно, — продолжая сомневаться, сказал Свешников.

— Да, рискованно, но и расчетливо! Один ход со звонком по поводу исчезновения женщины в линейное отделение — и события пошли в нужном преступникам направлении! А если бы не он, искали бы сначала поезд, где ехала погибшая, потом опрашивали всех проводников этого поезда для определения вагона, в котором она ехала… Тогда, глядишь, всплыла бы еще одна женщина, похожая на убитую — и все приготовления и ухищрения летят к чертям!

Широков, вдруг, спросил у майора, почему никого не заинтересовала личность звонившего. Ведь в сочетании с фактом обнаружения трупа это могло насторожить.

— Эх, милый мой, — воскликнул Никифоров, — сам же знаешь, сколько доброжелательных сообщений поступает в дежурные части! Тем более, тот назвался пассажиром того же поезда. Дежурный где-то на бумажке чирканул. Вспомнил, когда получили телетайп о трупе женщины. Не будешь же сам себя дураком выставлять: кто звонил — не знаю, когда звонил — время не записал, подробности — так не спросил подробности у звонившего. Вот и сочинили для правдоподобия: «по поступившим от граждан сведениям…»

— Вот это женщина! Хотел бы я на нее посмотреть! — воскликнул Свешников.

— Посмотришь, коль повезет! — недовольно буркнул Широков.

— А дальше — просто, — подытожил свои умозаключения Никифоров. — Саржина племянницу столько времени не видела, сомнений у нее не возникало. Монина прижилась у тетки, вошла в доверие. Перед смертью добрая тетя оставила племяннице карту и проинструктировала о приезде «гостя». Та сообщила обо всем Сомову, с которым, вероятно, все это время поддерживала связь.

Обмен мнениями прервал звонок из дежурной части управления. Только что получили телетайпограмму от Ерофеева: сослуживцы подтвердили наличие у «Гвоздковой» обручального кольца и колечка с голубым камнем.

Между тем стрелки настенных часов перевалили уже за грань нового дня, и коллеги решили расходиться, чтобы с утра на свежую голову продолжить свои изыскания.

28 июля. Четверг. 1 нас ночи

В номере гостиницы Широков с удовольствием принял холодный душ, пока Свешников отправился к горничной за чаем. Блаженствуя под острыми струями воды, Станислав с удовлетворением подумал, что день сегодня прошел не зря. Хотя в глубине души тревожила червоточинка сомнений. Новые факты позволили составить стройную картину всей истории в целом, но не дали желаемого направления для поимки преступников. Неужели снова тупик?

Продолжая размышлять, Станислав вернулся в комнату, растираясь плешивым махровым полотенцем с уродливым штампом гостиницы. Свешников полулежал на кровати, прикрыв глаза, и потягивал чай из граненого стакана в массивном подстаканнике с изображением неведомого герба. Близнец этого «шедевра» поблескивал на тумбочке возле кровати Широкова.

Поблагодарив друга за заботу, Широков забрался под одеяло, поставил подушку стоймя и с наслаждением отхлебнул жиденькое, но горячее варево. Так молча они предавались скромному «ужину». Потом Игорь неуклюже сполз в тапочки и прошлепал в ванную. Широков закрыл глаза, и в памяти стали сразу возникать лица людей, виденных в последние дни, но без какой-либо последовательности. Лица улыбались или, наоборот, хмурились, выражали гнев или радость…

Широков вздрогнул, выходя из сонного оцепенения, от неистового скрипа Свешниковской кровати, на которую вернулся постоялец после вечернего омовения. Неодобрительно высказавшись относительно стада слонов, невесть как забредшего в тихую гостиницу, Станислав повернулся к стене с твердым намерением поскорее уснуть. Однако Игорь был настроен на иной лад.

— Стасик! Интересно, где сейчас «уважаемая» Маргарита Сергеевна?

Широкова неприятно резануло, что Игорь назвал женщину привычным, но все же украденным именем. Он презрительно хмыкнул и промолчал, показывая нежелание обсуждать подобную тему. Но Свешникова молчание друга не смутило.

— Да-а… Узнав от Рубцова местоположение «клада» и имея на руках карту, парочка, небось, уже на пути к деньгам, а то и тратит себе спокойно… Жаль… Чертовски жаль…

Покосившись на молчаливую спину Широкова, он продолжал вещать:

— Судя по месту обнаружения машины, «голуби» летели к родным «пенатам», только — зачем? Неужели Саржин спрятал деньги где-то возле Курска?

Внезапно в голове у Широкова вспыхнула одна мысль, от которой мгновенно исчезли признаки надвигающегося сна. Он сел на кровати и уставился на стену поверх головы Игоря, что несколько обеспокоило последнего.

— Ты чего? — спросил тот, также усаживаясь в гнезде из одеяла.

На всякий случай Свешников даже обернулся, проследив взгляд Широкова, но ничего необычного на стене не обнаружил.

— Ты чего, Стасик? — повторил он.

Взгляд Станислава стал вполне осмысленным, и правый глаз хитро мигнул.

— Игорек! Внимательно следи за ходом мысли, ладно? Судя по упомянутой тобой находке машины «парочка» ехала в направлении Курска. Допустим — в Курск: нам ведь ничего не остается, как опять фантазировать. Примем это за основу, но не будем гадать — зачем они сюда едут. Итак, по прибытии в Курск им надо где-то остановиться. Где? У знакомых? Опасно, к тому же, Монина числится среди мертвецов. Понадобятся, как минимум, неприятные объяснения, а стоит ли рисковать, когда ставка в игре — 300 тысяч?

— А почему надо останавливаться в Курске? Можно ведь «осесть» недалеко от города.

— Как сказать. Монина знает, что милиция ищет Гвоздкову с приятелем. И в Курске — в том числе. Ведь Гвоздкова здесь родилась, отсюда приехала! Если не фотографии, то уже приметы, наверняка, есть у каждого постового. В маленьком населенном пункте, где все знают друг друга, появление незнакомцев сразу бросится в глаза. Значит, там «засветиться» легче. Другое дело — большой город! Я не прав?

— Ну-ну! — вместо ответа подбодрил друга Свешников.

— Допустим, что парочка останавливается все же в городе, но не у бывших друзей и знакомых. Значит — в гостинице?

— Почему? Можно снять комнату, например.

— Можно. Но это гораздо сложнее: Курск — не курорт. Поиски комнаты требуют времени и сопровождаются лишней беготней, контактами с разными людьми, прочими хлопотами. Куда надежнее и проще — гостиница!

— Но в гостинице нужны паспорта, а это…

— Вот именно — паспорта, — перебил Широков. — А ведь у них есть прежние паспорта — настоящие, родные паспорта на имя Мониной и Сомова!

— Ты хочешь сказать?..

— Да, да и да! Они же считают, что концы здешней истории надежно упрятаны, и, если мы до них доберемся, то не скоро. А когда доберемся, — их уже и след простыл! Нам же чертовски повезло, что я невольно предстал перед Пановым корреспондентом. Иначе неизвестно, как бы пошел разговор с ним вообще. Возникла бы ситуация, при которой я бы захотел посмотреть фото его дочери? По крайней мере, заранее у меня и мысли такой не было.

Широков возбужденно заходил по узкому межкроватному проходу, машинально допив остатки Свешниковского чая.

— А считать, что Бубенцов — не Бубенцов, и вовсе оснований не было. Пусть милиция ищет Гвоздкову и Бубенцова, а Монина с Сомовым пока спокойно обтяпают свои делишки!

— Но ведь Сомов во всесоюзном розыске?

— Ха! Через три года про объявление во всесоюзный розыск помнит только опер, ведущий дело. Тебе ли это не знать?

— А прописка?.. У них же в тех паспортах курская прописка. Как это воспримется в гостинице?

— Очень просто! Ремонт квартиры, поругалась с мамой, с мужем!

Свешников тоже вскочил и в волнении начал зачем-то натягивать брюки.

— Сейчас прикинем, — пообещал он, доставая из пиджака ручку и блокнот. — Так. Монина и Сомов уехали от нас вечером 22 июля. В 11 часов они бросают машину в районе Тулы. Думаю, до Курска они добрались ночью или утром 24-го. Значит…

— Значит, надо проверить все гостиницы, не останавливались ли в них Монина и Сомов, начиная с вечера 23 июля, — докончил Станислав.

Игорь накинул рубашку, пригладил ладонью волосы и направился к двери.

— Идея, конечно, бредовая, но в этом что-то есть! — заметил он. — Пойду возьму у дежурной городской телефонный справочник. Как я понимаю, ты не собираешься откладывать проверку до утра?

— Вот именно! — поддакнул Станислав. — Время — деньги, почти в прямом смысле слова.

Свешников вернулся через пару минут, неся в руках потрепанную книжку.

— Держи, — проворчал он. — Пришлось будить дежурную и выслушивать массу «приятных» эпитетов в адрес полуночника, мешающего заслуженному отдыху уставшего за день работника гостиницы.

Широков в ответ только ухмыльнулся и забрался с телефонным аппаратом на кровать. Затем быстро нашел список гостиниц.

Надо сказать, что поднимавшие трубку лишь после изрядной очереди гудков дежурные администраторы явно не были обрадованы ночными звонками. Хотя в каждом случае, представившись, Станислав рассыпался кучей извинений и прямо-таки молил о помощи в очень срочном и важном деле. Отдельные смягчались, тронутые надеждами, которые возлагает на них уголовный розыск в расследовании жуткого преступления. Подавляющее же большинство лишь скрепя сердце выполняло требуемое, всей интонацией высказывая свое отношение к «возмутителям» спокойствия. Были случаи, что трубки попросту бросали, и Широкову приходилось через некоторое время дозваниваться повторно: кого-то увещевать, кому-то прямо угрожать карами земными, чтобы заполучить-таки желаемые сведения.

Свешников все это время сидел напротив, ободряя друга то словом, то взглядом, периодически со смешками выслушивая забористые тирады, которые Станислав отпускал в адрес работников отечественного сервиса при зажатом ладонью микрофоне — по понятным причинам очно он этого сделать не мог.

Список гостиниц таял, ничего интересного не появлялось, Станислав все больше нервничал, да и Свешников тоже. «Литературные» экскурсы Широкова становились все более сочными и цветистыми.

Завершив безрезультатный разговор с последней из числящихся в справочнике гостиниц, Широков в досаде бросил аппарат на тумбочку так, что тот, бедный, жалобно пискнул. Игорь выразительно постучал ногтем по часам и предложил все же поспать, так как шел третий час ночи. Однако, Широков соскочил с кровати и начал одеваться.

— Ты куда, рехнулся, что ли? — удивился Игорь.

— Мы ведь в свою гостиницу не звонили! Пойду к администратору.

— Ты что, думаешь Монина настолько обнаглела, что поселилась напротив управления милиции?

— Обнаглела — не обнаглела, а проверю — все равно сон прошел.

Игорь только скептически пожал плечами и повертел у виска указательным пальцем.

В вестибюле гостиницы свет не горел. Только над стойкой администратора светилась одинокая лампочка. За стойкой, естественно, никого не было. Широков громко покашлял и постучал костяшками пальцев по стеклу загородки. За дверью, ведущей внутрь служебного помещения, послышалась возня. Потом щелкнул замок, и появилась женщина средних лет в помятом фирменном костюме гостиницы. Щурясь от света, она пыталась разглядеть непрошеного гостя и одновременно приводила в порядок сбившуюся прическу.

Станислав извинился, предъявил удостоверение и любезно объяснил суть задачи.

Женщина осуждающе на него посмотрела и спросила:

— Неужели с этим нельзя подождать до утра?

— Нельзя! — твердо ответил Широков.

Укоризненно качая головой, администратор просмотрела списки проживающих, в которых названных Широкову лиц не оказалось.

— А среди бывших смотрите сами!

Она откинула крышку стойки, приглашая Широкова пройти внутрь.

Затем достала из стоящей у стены тумбочки несколько фанерных ящиков с анкетами и поставила на свободный стол.

— Располагайтесь, — не слишком любезно предложила она.

— Здесь — по алфавиту? — на всякий случай уточнил Широков, хотя в ящиках отчетливо виднелись бирки с буквами.

— Вы что, не видите? — парировала женщина.

Буквально через пару минут Станислав торжествующе держал в руках две анкеты на фамилии Мониной и Сомова. Если верить пометкам, поселены они были в разных номерах на третьем этаже 23 июля в 23 часа, а выбыли 24 числа в 12 часов. Широков ощутил, как сразу к нему вернулось спокойствие, исчезла так мучившая неопределенность. Передав администратору анкеты, он спросил:

— Это одноместные номера?

— Нет, двухместные.

— А кто там сейчас живет?

— Минуточку… — администратор вновь заглянула в списки проживающих. Оказалось, что в номере Сомова с 26 июля живут муж с женой, а в номере Мониной — две женщины, причем одна из них — с 20 июля, то есть одно время она была соседкой с Мониной.

«Решетова Татьяна Ильинична, 1959 года рождения, постоянное место жительства — город Ленинград», — прочитал про себя Широков.

— А я вспомнила эту пару, — вдруг заявила администратор.

— Да? — удивился Станислав.

— Да, помню… Женщина — приятная блондинка, миниатюрная такая, следящая за собой. Мужчина — высокого роста, худощавый. Глаза у него беспокойные, так ведь?

— Так… — с интересом подтвердил Широков. — Вас как зовут?

— Нелли Павловна…

— Нелли Павловна, ради Бога! Постарайтесь припомнить мельчайшие детали поведения, разговоров этих людей. Это — очень опасные преступники!

Проникнувшись ражностью дела, женщина прикрыла ладонью глаза. Потом скрестила руки на груди и, глядя перед собой, заговорила:

— Я работала с утра 23-го до утра 24-го. Сперва, часов в одиннадцать вечера, появилась женщина. Очень вежливая, знаете ли, обходительная. Сказала, что дома у нее покрасили полы, запах совершенно невозможный. Попросилась на одну ночь переночевать. Мы местным обычно отказываем, но в тот день как раз было несколько свободных мест. Да и так уж она просила… А через час появился мужчина. Злой, нервный… Выручай, говорит, землячка: с женой вдрызг разругался, из дома ушел. Податься, мол, некуда. Попросился хоть в кресле в холле до утра поспать… Одним словом, его я также устроила с условием утром освободить место. А утром я сменилась и ни того, ни другого больше не видела.

— Значит, пришли они по отдельности?

— Да! У меня тогда и в мыслях не было их связывать.

— Может, еще что припомните, Нелли Павловна? Что еще говорили они, оформляя документы?

— Ах, да… Монина эта спрашивала, нет ли у нас расписания пригородных автобусов.

— Зачем? — быстро спросил Широков.

— Вроде бы она собиралась ехать к подруге в воскресенье, ну — 24 июля, значит… Но у нас расписания нет, так я посоветовала ей позвонить в справочное автовокзала.

— Не говорила, где подруга живет?

— Нет. Не помню.

— На вокзал от Вас не звонила?

— Нет. Спросила, есть ли телефон в номере. Я ответила, что нет, но можно пользоваться телефоном у дежурной по этажу. Потом она ушла.

Распрощавшись с администратором и наговорив ей кучу благодарных слов, Широков вернулся в номер в приподнятом настроении. Свешников сладко посапывал, лежа в рубахе и брюках поперек кровати.

Растормошив приятеля, Широков заставил того достать из дипломата фотографии Мониной и Сомова, полученные от Никифорова. Затем он отправился к дежурной третьего этажа, рассудив, что той ночью и этой должна дежурить одна и та же работница.

Дежурная дремала на диване в холле. После продолжительных уговоров и разъяснений женщина, наконец, поняла, чего от нее хочет этот полуночник. Включив свет, она подтвердила, что изображенные на фотографиях люди действительно жили у нее на этаже в прошлое дежурство. Но ничего интересного вспомнить о них не могла.

— Вспомните, — настаивал Широков, — блондинка поселялась в 23 часа! Как она подошла к вам, что говорила?

— Обыкновенно подошла, как все подходят: квитанцию отдала, ключ получила и пошла спать в номер.

— Может, просила воспользоваться телефоном? Пригородными автобусами интересовалась? — с надеждой напирал Станислав.

— Постой-ка… — удивленно воскликнула женщина, оживляясь. — А ведь звонила она на автовокзал. Спрашивала, когда утром автобусы уходят. Точно! Еще несколько раз занято было, так она все извинялась — утром ехать надо, а расписания не знает.

— А куда ехать собиралась? — выдохнул Станислав.

— Вроде, в Беседино… — не очень уверенно сообщила дежурная, и, уже тверже, добавила — Ага, в Беседино! У меня мужа брат там живет — потому и запомнила. Я у дамочки поинтересовалась, не родственники ли там у нее живут, а она ответила: подруга…

Про Сомова же женщина ничего не сказала. Пожелав встревоженной дежурной спокойной ночи, Широков спустился на свой этаж.

В комнате он схватил телефон и отыскал в записной книжке номер Никифорова. Секунд десять в трубке пульсировали длинные гудки, но вот раздался щелчок, и глухой голос произнес:

— Слушаю…

Станислав быстро обрисовал ситуацию и сделал вывод, что «парочка» 24 июля выехала в Беседино.

— Ну вот, у меня и сон как рукой сняло! — бодро сообщил Валерий Анатольевич. — Сделаем так. Я сейчас беру свою машину и приезжаю за вами. Надо скакать в Беседино, пока еще не поздно.

Широков одобрил идею и принялся будить Свешникова.

28 июля. Четверг. 5 часов 30 минут

Старый «Жигуленок» Никифорова, подскочив на очередной колдобине, досадливо фыркнул и остановился возле здания, где помещалась бесединская милиция. Широков, выбравшись на волю, с наслаждением распрямился. Вслед за ним с заднего сидения, кряхтя и зевая, вылез Игорь. Глядя на его всклокоченную голову и прищуренные от яркого утреннего солнца глаза, Станислав невольно улыбнулся: друг в этот миг очень походил на матерого крота, решившего подышать свежим воздухом на пороге норы.

Утро было теплым и спокойным. Городок, одетый в пыльную зелень садов, досматривал свои нехитрые провинциальные сны. Звенящую тишину нарушали периодические выкрики петухов да далекий лай охраняющих хозяйские владения собак. У них, вероятно, наступило время профилактической переклички.

Никифоров подергал запертую дверь ОВД и требовательно стукнул по ней кулаком. Однако это не привело к желаемому результату.

— Вот черт! Дрыхнут, как суслики, — проворчал он, барабаня с новой силой.

Наконец, дверь приоткрылась, и в ограниченной стальной цепочкой щели обозначилось сонное лицо мужчины.

— Чего шумим? — довольно миролюбиво осведомилось «лицо» басом.

Предъявленное удостоверение и сказанные при этом крепкие слова по поводу несения службы дежурным нарядом моментально привели местного представителя власти в рабочее состояние. Отворив дверь, помощник дежурного в чине сержанта, смущенно оправдываясь, провел гостей в помещение дежурной части. Здесь прибывших встретил молоденький лейтенант с детским лицом и удивленными глазами. Он торопливо приводил в порядок свою форму.

— Оперативный дежурный — лейтенант Соколок! — отрекомендовался юноша.

— Дрыхнуть всем составом наряда изволите, товарищ дежурный? — сухо осведомился Никифоров.

Широков сочувственно оглядел покрасневшего парнишку.

Между тем Никифоров поостыл, убедившись, что лейтенант искренне огорчен и переживает, а, значит, есть надежда, что вывод сделает.

— Где нам найти начальника?

— Майор Бережнов живет недалеко отсюда. А, вообще, у него имеется телефон! — на одном дыхании отрапортовал дежурный.

— Тогда — соедините, — распорядился Никифоров.

Представившись начальнику, Валерий Анатольевич кратко изложил причину визита и обосновал необходимость срочного розыска всем наличным составом. Видимо, начальник понял серьезность ситуации. Выслушав его ответ, Никифоров положил трубку на отведенное ей место на пульте и сказал Соколку:

— Труби общий сбор, лейтенант!

Бросив благодарный взгляд на Никифорова, что тот его не «заложил» начальнику, лейтенант быстро отдал необходимые распоряжения появившимся к этому моменту остальным членам оперативной группы. Гостям же предложил обождать в кабинете начальника, который любезно открыл помощник дежурного.

Майор Бережнов прибыл примерно через полчаса. За это время Широков обсудил с товарищами общие направления поиска.

Войдя в кабинет, хозяин шумно поздоровался с присутствующими и энергично одарил каждого крепким рукопожатием. Это был высокий, ладно скроенный мужчина с волевыми чертами лица. Обтягивающий мощный торс китель, казалось, вот-вот лопнет от избытка жизненных сил владельца. Контраст с этой серьезной внешностью составляли веселые карие глаза и добродушная улыбка. Поскрипывая полным комплектом новеньких ремней и начищенными до зеркального блеска сапогами, майор прошел к письменному столу и осторожно сел на стул, истошно пискнувший под его массой. Усадив коллег, Бережнов позвонил дежурному и велел направить к нему зама по опер-работе и начальника розыска, как только те появятся. Затем принялся выяснять у Никифорова состояние здоровья и служебные успехи общих знакомых в областном управлении. С приходом своих сотрудников майор сразу стал серьезным и перешел к делу, предложив гостям поведать, какие у них возникли проблемы.

Широков не счел нужным погружаться в дебри истории. Он обрисовал дело так, что 24 июля, вероятно, в Беседино прибыли два опасных преступника, за которыми тянется след нескольких злодеяний, в том числе, — трех убийств. Цель их — заполучить деньги, зарытые где-то в окрестностях Беседино. Необходимо установить место пребывания преступников и задержать их. Если они уже исчезли, то шаг за шагом восстановить их действия здесь. Надо раздать фотографии и приметы разыскиваемых всем сотрудникам, подключить дружинников.

Следует проверить гостиницу и все возможные адреса, где обычно останавливаются приезжие в частном секторе, а также магазины, ларьки, столовые, в которых могли приобретать продукты или иные вещи эти двое. Просто потолковать с жителями, особенно — на окраинах. Поработать на автобусной станции, побеседовать с водителями здешних предприятий и организаций: может кто подвозил разыскиваемых. Хорошо бы направить людей в близлежащие деревни, поискать следы там. И, конечно, перекрыть въезды-выезды, пока не будет ясно, здесь преступники или нет.

Бережнов заверил, что сил своих у него достаточно, и предложил гостям оставаться «на связи», а при получении каких-либо интересных сигналов сразу подключаться к их проверке на месте. Предложение было вполне разумным, а поэтому — принято.

Затем все вместе отправились инструктировать собравшийся в ленинской комнате личный состав.

28 июля. Четверг. После 7 часов 30 минут

Через час машина поиска была запущена на полную мощность. В опустевшем здании милиции остался только дежурный наряд.

Началось так не любимое Широковым ожидание — извечная игра в рыбака и рыбку. «Что делать, если поиски не дадут результатов? — размышлял он. — Где тогда искать кончик оборванной ниточки?» Некоторое время Станислав еще ломал голову над этим неприятным вопросом, но так и не нашел приемлемого ответа. Вздохнув, он рассеянно взглянул на Свешникова с Бережновым, целиком погруженных в перипетии начатого ими шахматного сражения. На лицах соперников застыло выражение отрешенности от всего земного.

«Счастливчики» — завистливо подумал Станислав, сам не питавший большой любви к этой игре. Чтобы как-то себя занять, он взял с журнального столика первый попавшийся номер журнала «Советская милиция» и принялся его проглядывать, пытаясь сосредоточиться на прочитанном. Однако вскоре убедился, что в голову ничего не лезет, и, отложив журнал, удобнее уселся на стуле, прикрыв глаза.

В кабинет вернулся Никифоров, ходивший звонить из «дежурки» своему начальству. Устроившись рядом с Широковым, он сказал:

— Все нормально: получил полное «добро» от полковника. Более того, принято решение о возобновлении уголовного дела в отношении Сомова и Мониной. Как ты понимаешь, в отношении Сомова было выделено отдельное производство, а потом — приостановлено. По Мониной же, в связи со смертью, дело вообще прекратили. Теперь дополнительно сегодня же сориентируют по преступникам все службы. Создается следственно-оперативная группа. Она немедленно начнет документировать все факты, которые удалось нам вчера установить. Так что Вам с Игорем самим этим не надо будет заниматься: получите копии и необходимые справки.

Станислав кивнул, не открывая глаз. Ему ужасно захотелось спать.

— Да что ты, ей Богу! — попытался взбодрить товарища Никифоров. — Ты знаешь, какую сенсацию произвели в управлении этой историей! Мое начальство аж забегало. Представляю лицо генерала, когда ему доложили, что «парочка» объявилась под другими именами, да и денежки инкассаторские «всплыли»!

— Представляю… — криво усмехнулся Широков. — Только нам от этого не легче.

Он поделился с Никифоровым своими невеселыми думами.

— Не может быть, чтобы не нашли зацепок! — решительно возразил тот. И, помедлив, добавил:

— Если преступники здесь действительно побывали.

— Во-во! Если побывали, — протянул Широков.

Установившееся молчание прерывали лишь редкие телефонные звонки, при которых всякий раз присутствующие с надеждой обращали взоры к Бережнову. Но тот уже после первой фразы делал виновато-отрицательный знак глазами.

Лишь в девять часов поступила первая, заслуживающая внимания информация: шофер рейсового автобуса, прибывшего из областного центра, опознал Монину и Сомова среди пассажиров, ехавших несколько дней назад на его автобусе из Курска в Беседино. Свешников с Никифоровым поехали на автостанцию побеседовать с водителем и оформить его показания официально.

Широков ощутил, как возвращается былая уверенность. Теперь сомнения отпали: Монина и Сомов были в Беседино, и розыск ведется в правильном направлении.

В подтверждение этому еще через полчаса Бережнову сообщили, что нашли хозяйку, у которой преступники останавливались на постой. Широков бегом бросился на улицу, где ждала машина дежурной части.

На окраине городка, на перекрестке двух «деревянных» улочек ждал пожилой капитан — местный участковый.

— Капитан Лавров, — представился он, отряхивая с мундира поднятую машиной пыль и недобрым взглядом одаривая водителя.

— Виноват Прокопыч! — весело гаркнул молодой сержант, хотя весь его вид отнюдь не свидетельствовал об искренности извинений.

— Я вот тебе нипеля на всех колесах повыкручиваю! — проворчал участковый.

Станислав не склонен был выслушивать дальнейший обмен «любезностями», поэтому нетерпеливо попросил Лаврова перейти к делу.

— Значит, так. Я, как задание получил, сразу начал смекать, кто же мог на моем участке жильцов пустить… Да так, чтоб тайком от меня! Я ведь здесь, почитай, десяток годков в участковых — всех лично знаю, — обстоятельно начал капитан, отводя Широкова чуть в сторону от машины. — Взял под подозрение пять адресов. Проверил. В четырех — чисто. А вот в пятом…

При этом он показал рукой в направлении третьего от перекрестка домика, спрятавшегося среди деревьев фруктового сада.

— Там тетка Ульяна живет. Пробавляется торговлей овощами и фруктами. Частенько аж в Курск торговать ездит. Да и «первач» гонит. Но хитрая: никак поймать за руку не могу. Так вот. Соседи заметили, что проживала у нее на днях одна парочка: он — высокий худой в «варенке», она — симпатичная блондинка. Я, как узнал, пошел на рынок к Ульяне. Она подтвердила, что жили. А потом понесла меня: «Чего в мою личную жизнь лезешь? Уж и родственников принять нельзя! Не твое собачье дело!» Ну я ее — «за жабры» и домой спровадил. До Вашего приезда решил больше сам ничего не предпринимать.

— А гостей уже точно нет?

— Нет. Я в доме сам был.

Широков кивнул, отметив расторопность участкового, и решил, не откладывая, познакомиться с теткой Ульяной.

На стук ответа не последовало, но дверь оказалась не запертой, поэтому Лавров прошел в дом, приглашая Станислава последовать его примеру.

Расплывшаяся женщина неопределенного возраста в мятом фланелевом халате сидела за столиком в маленькой кухоньке и обедала. Повернув в сторону вошедших рыхлое сальное лицо с носом-пуговкой и недружелюбно стрельнув злыми запавшими глазками, она демонстративно отвернулась, продолжая жевать. В этом процессе участвовали не только мощные челюсти, но, казалось, и вся голова с пучком редких нечистых волос.

Широков поздоровался, но ответом удостоен не был.

— Я бы хотел побеседовать относительно Ваших недавних жильцов, — сказал он, тем не менее, миролюбиво.

Ульяна перестала жевать, сделала глотательное движение всем черепом и повернулась к Широкову.

— А я тебе отвечать не обязана… Родственники мои жили! Остальное — не ваше дело!

— Ты как разговариваешь с товарищем из Москвы? — не выдержал Лавров. — Человек специально приехал… И не хамство твое выслушивать!

— Плевать мне: хоть из Москвы, хоть из Парижу! — буркнула женщина, но самоуверенности у нее в голосе несколько поубавилось.

— Ах, вот ты как? — не на шутку рассердился капитан. — Смотри, Ульяна! Моему терпению конец придет — потяну тебя за все твои делишки!

— За какие такие делишки? За какие делишки! Чё ты меня пугаешь? Не на ту нарвался, понял! Я — честная женщина! Все своим горбом нажила…

— Горбом говоришь? А кто на той неделе Тяпкину две бутылки самогона продал? Не ты ли?

— Ты видел? Видел? Ты за руку меня поймал? Да я прокурору на твою клевету пожалуюсь! Ишь, пугать вздумал! — заверещала толстуха.

Широков выступил вперед и жестко заявил:

— Хватит орать, Ульяна…

— Степановна… — подсказал Лавров.

— …Ульяна Степановна! Прокурор, скорее, сейчас нужен нам, а не Вам. И не для разбора тяжб, а для получения санкции на обыск в Вашем доме!

Нижняя челюсть Ульяны поползла вниз, открывая редкий рад изъеденных кариесом зубов. Вдохновленный полученным эффектом, Станислав продолжал в том же тоне:

— Не родственники эти двое Вам! Преступники они, Ульяна Степановна! «Хвост» за ними с кровью тянется. Вот так-то. Не хотите добром разговаривать, я поеду сейчас за прокурором, а потом перетряхнем всю хату по дощечке, ясно? А там, глядишь, и для участкового много интересного отыщется! — сделал намек Широков на самогонный аппарат.

У присмиревшей хозяйки отвалилась не только челюсть, но и сама она будто оплыла на стуле. Глазенки забегали в страхе на побледневшей физиономии.

— 3-за-ч-чем об-бы-ы-ск-т-то? — стуча зубами, выдавила она. — Я и-и т-так все с-ска-жу…

— Это уже лучше, уважаемая. Тогда с обыском повременим — спокойно согласился Станислав. Он подтащил ногой обшарпанную табуретку и уселся, преодолевая брезгливость. Лавров, привалясь к косяку, презрительно поглядывал на хозяйку.

Ульяна ухватила дрожащей рукой чашку с компотом, сделала пару глотков, вытерла лицо тряпкой и, вздрагивая студенистым телом, сообщила:

— В воскресенье это было, пополудни… Стою на рынке, как обычно. Подходит парень вежливый, улыбается. Спросил, где угол можно снять на пару дней. Я спросила, чего в гостиницу не идет. Он подмигнул и говорит: «В гостиницу не поселят — с дамой я». Ну, и рассказал, что у него и у нее семьи свои, но со школы еще «ходят», да вот жизнь так сложилась непутево. Приходится встречаться тайком — вот и сюда вырвались на пару деньков отдохнуть. Насел на меня: приюти да приюти! Я и согласилась из сострадания…

— Видать, хорошо заплатить пообещал? — язвительно вставил Лавров.

— Обещал, а как же! По червонцу за ночь. Я адрес дала. Договорились, что в три часа они подойдут.

Широков достал фотографии и молча протянул Ульяне.

— Они, — кивнула толстуха. — Ее Викой зовут, а его — Юрой. Такая приятная парочка — кто бы мог подумать, что это бандиты?!

— Что дальше? — поинтересовался Широков.

— Так пожили и уехали…

— Когда?

— Вчера…

— Что?! — Станислав вскочил.

— Вчера утречком уехали, — испуганно пробормотала Ульяна.

Широков кивнул Лаврову, но тот уже и сам понял важность информации. Не сказав ни слова, он выскочил из дома, а через секунду с улицы донесся рев рванувшейся с места автомашины.

— Так, Ульяна Степановна, — с удовлетворением протянул Широков, — а теперь напрягайте свою драгоценную голову и вспоминайте до мелочей, что делали, куда ходили, о чем говорили в эти дни, ясно?

Ульяна, хлопнув поглупевшими глазами, закивала головой и наморщила низкий лоб, изображая умственный процесс.

— Ой, мамочки… В воскресенье, как пришли в три часа, он мне задаток дал: 20 рублей за две ночи. Сказал, что уедут во вторник утром. И попросил, чтоб о них никому не рассказывала. Дело ведь деликатное, и лишние разговоры не нужны. Часов до шести они «миловались», запершись у себя в комнате. Потом пошли погулять. Вернулись в девять-десятом. Телевизор со мной посмотрели и спать легли.

— Что о себе говорили?

— Дак, он, вроде, — директор ресторана в Курске, а она — врачиха. В первый же вечер так сказали. В понедельник рано утром я на рынок подалась — они еще спали. Пришла в час, а их дома не было. Вернулись часа в три. Юра и говорит: «Вечером порыбачить хотим на речке. Где бы удочки достать и лопату, чтоб червей накопать?» Удочки у меня в чулане валялись — супруга покойного. А червей посоветовала совком в грядах наковырять. Но Юра лопату потребовал. Еще усмехнулся так зловеще: мне, мол, червяки особые нужны — с кладбища. Так что, лопата требуется. Дала лопату, чего ж жалеть, только удивилась про себя. Они отдохнули, а часов в семь отправились рыбачить. Я еще удивилась: как же рыбачить без сапог? А Вика засмеялась: для нашей рыбалки сапоги не понадобятся. И ушли. Я, прости Господи, честно говоря «срамное» подумала — нынче чего только люди не болтают. Вернулись за полночь, я спать легла давно. Только услыхала, как дверь хлопнула да возня в их комнате была. Во вторник опять на рынок рано пошла. Возвращаюсь, а они сидят оба злые. У бабы глаза заплаканные. Думала, поругались. Юрка меня с ними за стол усадил, водки налил, еще двенадцать рублей дал и говорит: «Ты, тетка Ульяна, ведь здесь давно живешь?» Я ответила, что всю жизнь. «Кладбище ваше не переносили на другое место, не перестраивали? — «Помилуй Бог!» — говорю. «Речка русло не меняла?» — «Тоже — нет». Потом подумал и ляпнул того хлестче: «За последние пятнадцать лет никаких необычных событий в Беседино не происходило?» Я не поняла, про какие дела он толкует. Юрка зло так зыркнул и снова спрашивает: «Кладов никто не находил?» — «Господи, — говорю, какие у нас клады?!» Тут он вскочил, забегал по комнате и орет: «Так где же он?» И матюгами, и матюгами… Я перепугалась, жуть! А Вика мне: нет ли в области еще одного городка или деревни с названием Беседино? Мне-то откуда знать, я про такое не слыхивала. На том разговор и кончился. Они же опять куда-то пошли. Вернулись часов в девять и сказали, что утром рано уедут. Оба — хмурые, злые. Я вчера, в среду, даже на рынок от таких дел не пошла. Они в семь утра из дома уходили. Юрка мне уж у калитки говорит: «Ты, тетка Ульяна, нас забудь, поняла?!» И так на меня посмотрел, что плохо стало. Вот, думаю, благодарность за доброту мою.

Толстуха шмыгнула носом и замолчала.

— Где лопата? — после некоторых раздумий спросил Широков.

Ульяна тяжело поднялась и пошла в чулан. Через минуту вернулась, держа обыкновенную лопату в комочках заросшей глины.

Потом Широков осмотрел комнату, где жили постояльцы, но ничего интересного не обнаружил.

— Они с рыбалки грязные вернулись?

— Не видела я — спала. Но когда на следующий день с рынка пришла, Викины брюки на веревке сушились.

— Хорошо. Если, конечно, это все — правда…

Вслед за шумом подъехавшей машины в дом вернулся Лавров. Широков поручил ему подробно записать показания Ульяны, а сам поехал «на базу».

28 июля. Четверг. 11 часов

— Очень интересно получается! — воскликнул Игорь, когда Широков передал ему, Никифорову и Бережнову свой разговор с теткой Ульяной.

— С учетом показаний водителя автобуса и одного местного жителя, видевшего вечером в воскресенье этих двоих возле здешнего кладбища, общая картина как будто проясняется, нет? — высказался Никифоров.

Однако товарищи промолчали. Широков приводил в порядок метавшиеся в голове мысли: Свешников также напряженно что-то обдумывал, не отрывая взгляда от висевшей на стене карты местности. Бережнов просто с интересом наблюдал за остальными, считая неудобным задавать распиравшие его вопросы.

Затем Игорь, наконец, подошел к карте и, задумчиво разглядывая нанесенные на нее условные обозначения, предложил:

— Кладбище… Река… Может, попробуем поискать место раскопок? Глядишь, что-то новое узнаем!

— Что? — спросил Никифоров.

— Ну… — неопределенно промычал Игорь, — хотя бы получим общую картинку места, где зарыты деньги.

— Это не к спеху, — возразил Валерий Анатольевич. — И времени потребует изрядного, а его у нас нет. Тем более, по-моему, денег они не нашли. Либо кто-то опередил, либо… Либо сведения о кладе оказались ложными!

— Да, судя по психологии их поведения, Монину на этот раз постигла неудача, — согласился Игорь. — А что касается причин, то могли просто не найти место. Возможно, осмотр раскопа что-то прояснит.

Внезапно Широков вскочил, почти отшвырнув стул, на котором сидел.

— Мужики! Кажется… — начал он хриплым голосом, но тут же замолчал. Он прикрыл глаза, что-то вспоминая.

— Ты чего, Стасик? — полюбопытствовал Свешников.

— Мне срочно нужен географический атлас СССР или лучше России!

Бережнов недоуменно посмотрел сперва на Станислава, потом — на остальных, проверяя, не ослышался ли он.

— Ты думаешь, Саржин имел в виду не это Беседино, а какое-то другое? — быстро переспросил Игорь, начиная понимать друга.

Вместо ответа Широков посмотрел на Игоря и серьезно спросил:

— Ты помнишь, весной Славка Белозеров собирался покупать дом где-нибудь в деревне?

— Помню… — не очень уверенно подтвердил Свешников.

— Помнишь, он брал отгул и ездил смотреть перед майскими праздниками? Рассказывал потом, что место там красивое, речушка есть, но дом уж слишком трухлявый.

— Вроде, было такое…

— Помнишь, как деревня та называлась?

Игорь молча смотрел на друга, хлопая глазами: он вспомнил название.

— Да-да, Беседино она называется! — воскликнул Широков.

В комнате установилась тишина, даже голоса прохожих с улиц доносились будто бы приглушеннее.

Бережнов очнулся первым. Он схватил трубку телефона и приказал дежурному «лететь» в библиотеку за атласом (благо, библиотека находилась рядом с милицией).

Никифоров хмыкнул и потер руки.

— Далеко это Беседино от вашего города?

— Точно не знаю, но, вероятно, не далеко, иначе бы Славка не присмотрел там дачу, — ответил Станислав.

— А что? Вполне возможно, что Монина и Сомов сделали из верной предпосылки ошибочный вывод. Оба они вряд ли хорошо знают наши окрестности. Зато Курскую область, где Монина родилась, — значительно лучше. И, узнав от Рубцова название «Беседино», сразу подумали о том, что им знакомо, — оживленно прокомментировал Свешников.

— Да и сама история началась здесь, в области. Саржин отсюда родом, — Никифоров хлопнул в ладоши и по-детски обрадовался: — Вот так шутку судьба с ними сыграла! Столько всего наворочать — и на тебе!

Коллеги продолжали обсуждать ситуацию, когда вошел дежурный и подал начальнику толстый фолиант. Майор поблагодарил офицера, но тот не спешил уходить.

— У тебя что-то еще, Савченко?

— Не знаю, важно ли это, товарищ майор… — сказал Саэченко с явно выраженным украинским акцентом.

— Давай-давай, не тяни!

— Я когда книгу брал, библиотекарша удивилась, что это, вдруг, всем атласы понадобились. Их ведь никто по нескольку лет не спрашивал…

— Ну и что?

— Вот и я спросил: «Ну, и что?» А она объяснила, что вчера утром заходили двое приезжих — мужчина с женщиной — тоже атлас спрашивали и минут двадцать его рассматривали…

— Да? — удивился Бережнов.

Тем временем Станислав забрал у майора атлас, пробежал глазами по оглавлению и открыл книгу в нужном месте. Страницы с искомым номером не было… Вместо нее торчал обрывок. Широков развернул атлас и красноречиво продемонстрировал находку товарищам, констатируя:

— Не одни мы такие умные, оказывается…

Никифоров вскочил, подхватил дежурного под руку и коротко бросил:

— Мы — в библиотеку! А вы тут пока соображайте…

Свешников подсел к другу, и они вместе начали перелистывать соседние страницы. На одной из них быстро обнаружили кусок своей области с кружком родного города. Чуть в стороне, в направлении областного центра, отыскалась и точка с надписью «Беседино». Если верить карте, расстояние до нее составляло километров сорок, а рядом с деревней тонкой ниточкой река.

— Тебе не кажется, что мы — на верном пути? — радостно воскликнул Свешников.

— К сожалению, не только мы, — трезво оценил ситуацию Широков.

И предложил Бережнову дать отбой по розыску.

Еще через пятнадцать минут вернулся Никифоров. Он сообщил, что библиотекарь уверенно опознала на фото обоих разыскиваемых. По ее словам, те зашли к ней вчера утром в девять часов сразу после открытия. Пробыли минут пятнадцать — двадцать. Что интересно, Мониной якобы стало плохо, и библиотекарю пришлось уходить внутрь хранилища за лекарством. В ее отсутствие, видимо, и выдрали лист.

— Следовательно, уехали «наши друзья» не в 7 утра — сразу после ухода от Ульяны, — а не раньше половины одиннадцатого, — задумчиво произнес Станислав. — В Курске могли быть после полудня. Предположим, повезло: они взяли билеты на самолет и улетели в Москву. Поздно вечером могли сесть на наш поезд или выехать в областной центр электричкой. Значит, сегодня в первой половине дня они могут быть уже в Беседино… Вот черт! Неужели снова опоздали?!

— Подожди, Станислав. Сейчас — лето, на самолет не так-то просто взять билеты, да еще в день отлета. Так что более вероятен вариант с поездом. Допустим, сели они на него в 14 часов в Курске и…

— И на наш поезд уже не успели, — встрял репликой Игорь. — К тому же, не поехали бы они через «нас». Что Монина — дура: соваться в развороченное осиное гнездо? Через область гораздо безопаснее. А если так, то в областной центр они добрались глубокой ночью или рано утром, в лучшем случае…

— Все равно, при везении, они уже могли к этому времени добраться до Беседино, — упрямо заявил Широков.

Все посмотрели на стенные часы. Стрелки едва перевалили за 12 часов.

— Чего же мы ждем? Надо срочно связываться с Ерофеевым! — рассерженно крикнул Свешников. — Может быть, успеем…

Бережнов быстро связался со своей «междугородкой» и, употребляя поразительную смесь прошений, увещеваний и угроз, добился быстрой связи с Курской междугородней телефонной станцией. Здесь в дело вступил Никифоров. Валерий Анатольевич пригласил к телефону свою знакомую — старшего диспетчера, к счастью, оказавшуюся на смене. Она пообещала сделать все возможное.

К радости всех, минут через десять напряженного ожидания телефон взорвался частыми длинными гудками. Широков перехватил протянутую Бережновым трубку и притиснул ее к уху. Женский голос спросил номер. После треска и шорохов возникли довольно четкие гудки, а вслед за третьим из них — на удивление ясный голос подполковника. Стараясь сдерживать волнение, Широков доложил последние новости, но в заключительной фразе все же почти сорвался на крик.

— Вы меня поняли, Петр Сергеевич? Монина и Сомов выехали вчера после обеда из Курска. Надо перехватывать их в Беседино. Деньги там. Возможно, — в районе кладбища и речки!

— Понял, — заверил Ерофеев. — Это Гвоздкова и Бубенцов теперь такие фамилии носят?

— Да! У них и паспорта на эти фамилии! Курские паспорта! Не теряйте ни минуты!

Ерофеев заверил, что все понял, и напоследок распорядился держать связь через начальника Курского уголовного розыска.

Широков в изнеможении откинулся на спинку стула и вытер рукавом вспотевший лоб. Он не сомневался, что дома примут все возможные меры, но…

— А ты молодец, Станислав, ловко сообразил про Беседино-двойник! — искренне похвалил Никифоров.

— Это мой друг! — гордо заметил Свешников и взъерошил Широкову волосы.

Все заулыбались.

— Да ну вас! — отмахнулся Станислав, но похвала была приятна. — Ты бы своему начальнику позвонил, Валера.

Никифоров встрепенулся и пошел в «дежурку».

— Ну так, — взял инициативу в свои руки после его возвращения Бережнов. — Вы, как я понимаю, сегодня еще не завтракали, а уже обедать пора. Приглашаю ко мне отобедать!

— А это удобно? — спросил Игорь, хотя, по мнению Станислава, ему бы можно было подобные вопросы и не задавать.

— Конечно! — заверил майор.

— Хорошо, только ради Игоря, — согласился Станислав. — А потом — сразу в Курск.

По дороге к дому начальник милиции заверил, что место раскопок он все же найдет, и все материалы переправит Никифорову для передачи коллегам.

28 июля. Четверг. После 17 часов

В областном управлении Широков со Свешниковым появились в пять часов, наскоро приведя в порядок свой внешний вид в гостиничном номере. На это время была назначена «встреча в верхах», как выразился Никифоров, куда руководство управления пригласило обоих друзей.

Оказалось, что не только майор питал недоверие к трактовке событий тринадцатилетней давности. Но до последнего времени поводов возвращаться к ним не было, да и многие участники до сих пор занимали достаточно влиятельные посты и отнюдь не горели желанием ворошить былое.

И только события последних дней позволили несмирившимся реализовать свои чаяния, опираясь на новые факты, которые, хочет кто-то этого или не хочет, «прикрыть» уже не было возможности. К числу первых, сохранивших в глубине души желание дойти до истины, относился заместитель начальника управления по оперативной работе полковник Топорков, занявший свой пост сравнительно недавно и имевший за плечами без малого четверть века розыскной работы. Когда-то и он имел непосредственное отношение к «инкассаторскому делу», но тогдашнее служебное положение не давало ему возможности отстаивать свою точку зрения. Узнав вчера от начальства Никифорова первые результаты совместных действий с приехавшими коллегами, Топорков снова воодушевился и сделал все от него зависящее, чтобы возобновить давно сданные в архив дела. Сегодня утром под его крылом сформировалась внушительная по составу и представительству следственно-оперативная группа, сразу активно принявшаяся за работу.

Именно на короткое совещание этой группы и привел товарищей Никифоров. Тут Широкову пришлось обстоятельно поведать обо всех фактах, установленных как дома, так и здесь, в Курске. Станиславу понравилось, что местные товарищи серьезно и профессионально подошли к делу, и уже активно действуют не только по проложенным приехавшими дорожкам, но и углубляют русло поиска новых фактов и доказательств. Но больше всего порадовало отсутствие даже намека на «дележ шкуры неубитого медведя», как это еще часто случается в милиции. Никто не заводил разговора о том, где должно будет впоследствии сосредоточено расследование — ведь преступления совершались на двух разных территориях. И это тем более удивительно, что и в одном городе соседние райотделы нередко вели тяжбы друг с другом из-за определения подследственности по тем преступлениям, которые совершались на границах районов. Общеизвестным анекдотом стала история, где прибывшая на место происшествия опергруппа обнаруживает труп, ноги которого лежат на территории одного района, а голова — другого; она быстренько перепихивает труп соседям, надеясь избавить свой отдел от хлопот. Так было в прошлом, но и теперь еще случалось.

Слушая короткие доклады руководителей направлений работы, Широков несколько раз ловил себя на мысли, что нет сообщений от Ерофеева, и тревожно переглядывался со Свешниковым.

Наконец все нюансы полностью были обсуждены, и Топорков распустил подчиненных. Вдруг через толпящихся у выхода из кабинета пробрался помощник оперативного дежурного по управлению и громко выкликнул имя Широкова. Станислав подошел и взял у офицера листок стандартной бумаги.

Незнакомая рука довольно разборчиво набросала на листке несколько фраз, под которыми красовалась фамилия шефа. Прочитав сообщение, Широков опустошенно опустился на стул и закрыл глаза. В висках неистово стучали десятки молоточков, по телу разлилась предательская слабость.

Присутствующие, не успевшие еще выйти, с любопытством смотрели на Станислава.

— Все! — едва слышно сорвалось с его губ.

Игорь тут же подскочил к другу, вырвал бумажку из рук и достаточно громко скороговоркой прочитал:

— Монина и Сомов задержаны с деньгами. Все в порядке. Подробности при встрече. Спасибо. Ерофеев.

Кабинет наполнился возбужденным гулом: кто-то жал Широкову руку, кто-то поздравлял, а потом все стихло — комната опустела. Игорь присел рядом и обнял друга за плечи, что-то нашептывая на ухо. Но Станислав все так же сидел с закрытыми глазами. Понимая его состояние, Топорков отвернулся к окну, не считая нужным что-либо говорить.

29 июля. Пятница. После 8 часов

Струи дождя нещадно хлестали по стеклам продирающегося сквозь непогоду автобуса. Станиславу они казались ручьями пота, заливающими многочисленные глаза усталой машины. Едва проникающий в салон тусклый свет серого дня как нельзя лучше способствовал сонной дреме. Судя по часам, до дома оставалось минут пятнадцать езды. Покосившись на сладко посапывающего рядом Свешникова, Широков вновь прикрыл глаза. Голова отяжелела, веки пощипывало, но сон пропал. «Странно, еще вчера вечером ходил по чужому городу за тысячу километров отсюда, а через полчаса открою дверь своей квартиры… Спасибо Никифорову: сумел-таки впихнуть нас в последний самолет… Ночью дремали в поезде дальнего следования, потом сели на первый рейсовый автобус из областного центра… Две ночи почти без сна… Устал, определенно устал…» Широков улыбнулся, предвкушая горячий душ и крепкий кофе.

Тем временем автобус уже въехал в город и шелестел колесами по мокрому асфальту нового микрорайона. Прохожие опасливо отскакивали от края тротуара, спасая обувь, брюки и платья от грязных брызг. Притормозив у светофора, машина плавно повернула направо и остановилась под козырьком автовокзала.

Станислав растолкал недовольно брыкающегося Игоря и пробрался к выходу. Минут пять они прятались под свешниковским зонтиком, ожидая троллейбус, уговорившись подойти в управление к одиннадцати.

Помывшись и позавтракав «демократичной» яичницей, Станислав устроился с чашкой кофе на софе, поставив рядом телефонный аппарат. Сначала он позвонил Ерофееву, но того на месте не оказалось. Пришлось передать через дежурного, что «путешественники» благополучно прибыли и явятся пред светлые очи начальства часам к одиннадцати. Следующий звонок также оказался неудачным: Наташин телефон в прокуратуре не отвечал. Широков попробовал поискать девушку по нескольким телефонам управления, но и здесь ничего не добился. Оставив попытки установить связь с внешним миром, он растянулся с газетой, решив ознакомиться с последними местными новостями. Но и это заняло пятнадцать минут. Тогда Широков не выдержал и начал собираться на работу, хотя до одиннадцати оставалось добрых три четверти часа. Надев любимый серый костюм и темно-синюю рубашку с пепельного цвета галстуком, он прихватил зонтик и вышел на улицу.

Встреченные в вестибюле и на лестнице управления коллеги жали руку и обыденно кивали, будто только вчера, как обычно, виделись на работе. Это задело Станислава. Время, проведенное в Курске, вместило в себя столько, что казалось не какой-то парой дней, а неделей — не меньше. Он испытывал «комплекс туриста», вернувшегося из длительного путешествия и будто заново узнающего сто лет знакомые картины родного города. Поэтому, войдя в кабинет, Широков потрогал сейф, открыл шкаф, посидел за столом и с удивлением обнаружил, что в его отсутствие ничего не изменилось. На столешнице даже не было пыли. Озадаченно почесав затылок, Станислав отправился к шефу, решив не ждать Игоря. Перед этим он спустился на второй этаж, надеясь увидеть Наташу. Но дверь выделенного ей кабинета оставалась запертой.

Стукнув для приличия по табличке «Начальник уголовного розыска», Широков распахнул дверь, рявкнул традиционное «Разрешите?» и остался стоять с открытым ртом: в пустом кабинете за столом шефа сидела Наташа. По инерции захлопнув дверь, Широков очутился в нежных объятиях, растерянно глядя в любимое лицо.

— Здравствуй! — хрипло прошептал он, боясь пошевелиться.

Замерев, Наташа молчала. Лишь ее пальцы чуть дрожали на затылке Станислава.

Сколько бы они так простояли, сказать трудно, но дверь вновь открылась и в ее проеме застряла квадратная фигура подполковника.

— М-м-м… Кх-хе… — глубокомысленно прокомментировал Ерофеев увиденное, пятясь назад в коридор.

Наташа отскочила к столу, а Широков плюхнулся на кстати оказавшийся рядом стул. Видя, что путь все-таки свободен, подполковник шагнул в кабинет, глядя мимо Широкова, пожал тому руку и уселся на привычное место за столом. Справедливо рассудив, что ничего из ряда вон выходящего не произошло, Петр Сергеевич кашлянул, приводя в порядок голос, и обратился к Станиславу:

— Как дела?

— Нормально…

— Да? А я думал — хорошо, — не отказал себе в удовольствии подколоть Ерофеев.

Широков заметил насмешливый взгляд Наташи и смутился.

Шеф сделал несколько телефонных звонков с одинаковым содержанием — «зайди» и предложил «блудному сыну» поделиться своими подвигами.

— Давайте дождемся Свешникова.

— А чего ждать? Он ведь на печке там, небось, не лежал — вместе с тобой по Курску бегал. Или как?

Один за другим подошли Мальцев и Белозеров и чинно уселись рядом с Червоненко, с любопытством поглядывая на Широкова.

— Ну, вот и компания почти вся в сборе. Давай выкладывай!

Широков уложился в полчаса и как будто ничего не упустил. В самом конце «отчета» тихонько вошел Свешников, молча кивнул собравшимся и притулился скромно в уголке, приняв приличествующий ситуации глубокомысленный вид. На вопросы, по общему мнению, не стали тратить времени, так как Широкову и Свешникову не терпелось узнать, как развивались события в их отсутствие здесь.

Станислав и раньше замечал удивительную способность Ерофеева живо излагать любую, самую сухую информацию, так что у слушателей в голове возникали поистине осязаемые образы, будто они сами находились там в гуще событий…

…Переговорив с Широковым, подполковник тотчас собрал сотрудников отдела, не успевших еще разойтись на обед. Как всегда, возникла проблема транспорта. Двух машин — отдельского «уазика» и ерофеевской «Волги» — могло не хватить. Удалось выпросить «Жигуленок» у дежурного по ГАИ. Перед выездом шеф успел предупредить начальство в области, чтобы там перекрыли въезды в город, а также поручил заместителю послать людей на блокирование окружной дороги здесь. В 13 часов кавалькада, мигая «маячками», понеслась в сторону Беседино. Поворота к деревне достигли через полчаса. Еще минут десять «пылили» по проселку, пока в глубокой лощине не показалось довольно большое село с облупившимся куполом колокольни на околице. Времени на разведку не оставалось, да и толкового плана действий, по признанию самого Ерофеева, не было из-за весьма туманного представления о вероятных шагах противника. Поэтому, не мудрствуя лукаво, машину ГАИ спрятали на пригорке в кустах — для резерва и страховки. «Уазик» поставили на левом, ближнем к дороге, краю села, а сам шеф вместе с Белозеровым и остальными сотрудниками проехали дальше к церквушке. Рядом с ней оказалось старое кладбище, за ним — поросший густой травой и кустами пологий спуск к небольшой речке, а может — большому ручью. Огибая холм с церковью, ручей образовал у его подножия почти правильную дугу. Дорога у колокольни обрывалась, переходя в тропинку, петлявшую по склону и терявшуюся в прибрежных кустах. Отогнав машину за церковь так, чтобы ее не было видно ни с дороги от центра села, ни с тропинки, Ерофеев с Белозеровым решили осмотреться. Обойдя кладбище, побродили по холму, спустились к ручью, но ничего интересного не обнаружили: свежих следов открытой земли на всем участке холма до самого ручья не просматривалось. Под предлогом поиска знакомых переговорили с возвращавшимся с берега дедом; но тот, просидев с раннего утра с удочкой, вроде бы, посторонних не заметил. Поразмыслив, но ничего не придумав лучше, шеф распорядился ждать и вести наблюдение, а потому перегруппировал наличные силы. Один из сотрудников с переносной рацией, фотоаппаратом, с телеобъективом и биноклем забрался на колокольню, рискуя сломать себе шею. Зато оттуда он мог сносно видеть всю сельскую главную улицу до самого поворота к пригорку, где пряталась машина ГАИ, и при необходимости, делать снимки происходящего. Второй сотрудник, по счастью одетый в простую рубаху и джинсы, соорудил себе некое подобие удилища и устроился на берегу ручья рядом с тропинкой. Еще двое — заняли позиции в кустах на флангах склона. И, наконец, Белозеров с напарником засели за оградой кладбища метрах в трех от тропинки. «Уазик» без опознавательных знаков милиции с водителем и одним сотрудником застыл на маленькой площади перед сельсоветом. Сам подполковник устроился в «Волге» у рации. По его замыслу «гаишники» должны были наблюдать за дорогой и сообщать по радио о появлении всех подозрительных, похожих по приметам на преступников. Далее наблюдение за прибывшими поручалось сидящим в машине у сельсовета. Те, в свою очередь, передавали объект по рации Ерофееву и наблюдателю на колокольне. Правда, шеф клял себя, что прихватили только две переносные рации (вторую дали Славе). Это затрудняло связь с «рыбаком» и ребятами на флангах. Пришлось срочно оговаривать систему визуальных сигналов с помощью белого платка наблюдателя на колокольне. Полностью закончив приготовления к 14.15, принялись ждать. Выручало и то, что прохожих в этой части села было мало. Несколько раз с пригорка поступали сигналы о появлении машин и людей, но они оказывались ложными. К 16 часам у шефа начали возникать сомнения в плодотворности предприятия. Он не исключал, что преступники все же побывали уже здесь. Это тем более беспокоило, что при таком варианте уходило драгоценное время для организации их поиска и перехвата. Не радовала и перспектива торчать до глубокой ночи, а потом как-то придумывать замену людей. Но вот в 16.10 с пригорка сообщили: к деревне движутся двое мужчин и с ними женщина. Один — мужчина пожилой, одет по-деревенски. Второй — лет сорока, высокий, худощавый в костюме из «варенки». Женщина также подходила по приметам. При себе имеют дорожную сумку. Все трое оживленно беседуют. Через десять минут с площади передали, что «троица» вошла в жилой дом, четвертый от сельсовета в сторону кладбища. Еще через полчаса мужчина в «варенке» и женщина появились на улице и не спеша двинулись к церкви. Через пару минут они уже находились в поле зрения подполковника. Монину Ерофеев сразу узнал по фотографии. Возле кладбища парочка огляделась. Заглянули оба поверх ограды — нет ли там кого. Затем обогнули кладбище и уселись на землю под оградой к ручью. Белозеров с напарником оказались в каких-нибудь трех метрах позади преступников. Монина с Сомовым достали какие-то бумажки и, заглядывая в них, осмотрели склон холма, тихо о чем-то переговариваясь. Минут через десять Сомов встал, подошел к угловому столбу кладбищенской ограды и не торопясь начал спускаться в сторону ручья. Остановился, сделал два десятка шагов перпендикулярно первоначальному направлению движения, присел, спустился еще ниже к ручью и застыл в двух метрах от большого куста. Тут он опустился на четвереньки, быстро пошарил по траве, вскочил и радостно замахал подруге, которая к тому моменту заняла позицию у крайнего столба и внимательно наблюдала за округой. Увидев знаки Сомова, Монина побежала к нему. Вместе они опять что-то рассматривали в траве, и Сомов воткнул в землю прутик. После чего, обнявшись, так же медленно пошли вверх, к кладбищу, держа курс на тропинку. Получив эту информацию от наблюдателей, Ерофеев посчитал, что место найдено, но изъятие намечено перенести на более позднее время — когда стемнеет. А потому передал подчиненным команду «брать» и дал необходимые инструкции.

Когда Монина и Сомов поравнялись с колокольней, к ним со стороны сельсовета подкатил «уазик». Вышедший из машины сотрудник, широко улыбаясь и отирая потный лоб, спросил, не видели ли «товарищи» высокого мужчину с лысой головой — здешнего ветеринара. Якобы тот пошел в сторону речки. Благодушно настроенный Сомов с сожалением ответил отрицательно. Сотрудник уже был возле него и тянул сигарету, как бы прося прикурить. Сомов на минуту отпустил подругу, доставая спички из кармана брюк. В этот момент опер резко ударил его ребром ладони по горлу, оседлал упавшего, заломив, тому руки за спину, и приставил к его затылку пистолет. Возле растерявшейся Мониной уже стояли выскочившие из-за ограды кладбища Белозеров с напарником, а от колокольни спешил сам Ерофеев. Белозеров защелкнул на мужчине наручники и помог посадить того в «уазик». Монина дала спокойно отвести себя к «Волге», хотя в ее сумке при досмотре обнаружили маленький серебристый «браунинг».

Затем подполковник отправил преступников на «уазике» и «Жигулях» в город, а сам остался дожидаться криминалистическую лабораторию. Из сельсовета он позвонил заместителю и попросил сообщить о завершении операции в Курск.

Там, где Сомов воткнул прутик, в присутствии понятых сделали раскоп. На глубине метра нашли небольшой чемодан — фибровый с металлическими уголками. В нем оказались деньги в банковских упаковках купюрами по 50 и 100 рублей, всего — чуть более двухсот пятидесяти тысяч. Интересно, что у задержанных при себе были паспорта на Гвоздкову и Бубенцова. Поэтому пока что их называли этими украденными именами.

Завершив рассказ, Ерофеев улыбнулся Широкову и сказал:

— Беседовать с ними мы решили после вашего со Свешниковым приезда, чтоб быть, так сказать, во всеоружии.

— Что же за карта у них была? Одна или две? — не вытерпел Игорь.

Подполковник молча открыл ящик стола и выложил потертый листок из обычной ученической тетрадки, сложенный вчетверо. Аккуратно развернув бумагу, он расправил ее на столе и пододвинул к Свешникову, приглашая посмотреть. Станислав тоже подошел к столу и вместе с другом склонился над картой. То, что он увидел, не было картой в полном смысле слова. Скорее — описание, как отыскать деньги. Неровным почерком, шариковой ручкой, через клеточку автор вывел:

«У северо-западного столба забора кладбища, встать лицом к реке. Вниз — 22 шага. Потом — влево 36 шагов на 90 градусов. Там корень. Потом — вниз 12 шагов. Два метра перед кустом. Идти все время по прямым углам».

— Где же вторая часть или копия этого «произведения»? — спросил Широков.

— Не знаю. При задержанных ее не было — это точно. Ничего похожего на упоминавшийся Петренко планшет из тайника тоже нет.

Ерофеев задумчиво потер подбородок и добавил:

— Странно, что и вещей, по сути дела, у обоих с собой не было. Думаю, они оставили вещи и планшет в области. Вероятнее всего, в камере хранения на вокзале. Надо будет попросить тамошних ребят, пусть срочно проверят. Да и паспорта вторые, видимо, там.

Подполковник, не откладывая дела в долгий ящик, тут же позвонил в областное управление. Когда он закончил разговор с начальством, Игорь заявил:

— Вот и блестящий предмет, бывший в руке Рубцова тогда, у сарая, нашелся! Это же пистолетик, оказавшийся в сумке Мониной при задержании.

— Прав, — согласился Ерофеев. — Я тоже так думаю. Но важнее, что на руке Сомова был золотой перстень-печатка с изображением змеи!

Свешников обрадованно хлопнул в ладоши и воскликнул:

— Вот это да! Ну, теперь улик достаточно, чтоб взять обоих «за жабры»!

Однако шеф, похоже, не слишком разделял оптимизм Игоря. Он покачал головой.

— «Не кажи гоп!» Уверен, что разговоры предстоят непростые. И не случайно приехали оба под известными нам именами. Ну ладно, пошли обедать, а уж потом начнем, благословясь!

29 июля. Пятница. Около 14 часов

Станислав, Игорь и Наташа наскоро поели в ближайшем кафе и вернулись в управление. По молчаливому уговору «производственных» тем старались не касаться, поэтому разговор преимущественно «вертелся» вокруг похождений друзей в Курске. Причем Свешников не преминул пожаловаться на Широкова, «с которым, как всегда, ходил голодным и утром, и днем, и вечером».

— Представляете, Наталья Николаевна, я однажды рискнул — проявил заботу, оторвав от родного желудка в пользу этого «жлоба» две котлеты, помидор и яблоко! Так он умял — не поморщился — и спасибо не изволил сказать. Вместо этого обругал меня же обжорой и лишил ужина, всучив перед сном стакан чайных обмывков! Ба-альшой паразит!

Все трое рассмеялись, а Свешников вдохновенно продолжал:

— Одно вспомнить приятно — обед у начальника бесединской милиции. Вот уж покушали! Почти как дома! А борщ…

Он сладострастно закатил глаза и плотоядно сглотнул.

— Ага! — подтвердил Широков. — Мне было стыдно, когда этот обжора похвалил борщ и напросился на вторую тарелку.

— Не напрашивался я! Просто хозяйка, как любая нормальная женщина, с удовольствием смотрела на хорошо кушающего мужчину. Почему не сделать человеку приятное?

Широков только укоризненно покачал головой и посмотрел на улыбающуюся Наташу.

— И эта туда же! — воскликнул он. — Нет, ребята, я вам не компания!

— Ханжа ты, Станислав! — нравоучительно заявил Игорь. — В жизни не так много радостей, чтобы добровольно лишать себя одной из них. И не уверяй, что общепитовский обед — мечта всей твоей жизни! Холостяк ты неухоженный!

Довольный собой, он хохотнул и многозначительно взглянул на друга. Однако ни Станислав, ни Наташа шутки не поддержали, а, наоборот, перестали улыбаться. Свешников сообразил, что сморозил не то, и деловито предложил, посмотрев на часы:

— Времени-то уж без пяти два! Пошли-ка к шефу…

После непродолжительных дебатов решили беседовать одновременно в соседних комнатах: Ерофеев и Червоненко — с Мониной, а Широков с Игорем брали на себя Сомова. Это позволяло оперативно обмениваться информацией и стыковать показания. Напоследок подполковник обратил внимание на некоторые новые сведения, способные помочь в диалоге.

Широков выбрал ту же комнату в ИВС, где раньше допрашивал Петренко. Когда конвойный ввел Сомова, Станислав с интересом оглядел человека, о котором столько раз слышал последние дни, а видел… Видел мельком только однажды. Да, ошибки не было — с этим мужчиной они столкнулись на улице 22 июля. Вероятно, Сомов тоже что-то припомнил. В его глазах отразилось удивление, и он прищурился, как бывает, когда человек напрягает память.

— Вы не ошиблись, — усмехнулся Станислав, — это я налетел на Вас как-то утром неделю назад. Бубенцов Юрий Сергеевич, если не ошибаюсь?

— Да, — не моргнув глазом, подтвердил Сомов.

— Так получится у нас разговор?

В ответ последовала та же ухмылка и пожатие плечами.

— Спрашивайте…

— Хорошо. Зачем Вы приехали в Беседино?

— Отдохнуть. Воздухом подышать.

— Да? И поохотиться? — Широков сделал выразительный жест, согнув указательный палец.

— «Пушку» имеете в виду? Это так — баловства ради. Времена нынче неспокойные. За незаконное хранение и ношение оружия готов ответить! — бодро заверил «Бубенцов».

— Смотрите, какой герой! — вставил реплику Свешников. — Что за бумажка была у Вас в кармане?

— Какая бумажка?

— Та, где описано место хранения клада или еще чего-то подобного. Как в книжках про пиратов. «Остров, сокровищ» читали?

— Читал, конечно. А бумажку подобрал у дома, где мы с Ритой остановиться хотели. Меня самого содержание заинтриговало: вдруг, и правда — клад!

— Вы всегда мусор подбираете? — съязвил Игорь.

— Не всегда — только по четвергам! — нахально парировал «Бубенцов».

«Издевается, — решил Станислав. — А, может, нас прощупывает. Ну, что ж, раскроемся немного…» Вслух же сказал:

— Деньги-то мы нашли, Юрий Сергеевич! Именно там, куда Вы прутик воткнули — в точном соответствии с написанным на бумажке.

«Бубенцов» достойно встретил удар, только зрачки глаз едва заметно сузились.

— Да ну? — почти искренне удивился он.

— Не верите? Тогда сами посмотрите.

Широков выложил на стол десяток фотографий, сделанных при раскопке и вскрытии чемодана с деньгами, внимательно наблюдая за Сомовым. Тот сперва только скосил глаза, но любопытство победило. Он протянул руку и взял пару карточек. Потом молча вернул их на место.

«Начинает нервничать, — с удовлетворением подумал Широков, заметив подрагивание пальцев на руке задержанного».

— Сказки рассказывать глупо. Тем более что Ваши манипуляции на склоне холма засняты на фотопленку.

Станислав передал «Бубенцову» еще несколько снимков.

— Только не повторяйте про случайную бумажку и снизошедшее на Вас озарение, — попросил Свешников. — Мужчину, сопровождавшего вас до деревни, мы допросили…

— Ладно! — перебил «Бубенцов». — Все! Буду говорить. Денег ведь теперь все равно не вернуть… Так вот. С Ритой я познакомился числа 10–11 июля во время приезда в ваш город по личным причинам. Сошлись. Короче, она мне и поведала, что какая-то бабулька, за которой Рита ухаживала в больнице, перед кончиной (в качестве благодарности за заботу) дала ей эту бумажку. Детей у бабушки не было — наследников, так сказать. Ну, и указала, где денежки искать. А про то, откуда деньги, сообщить не успела. Перед самым нашим отъездом к Ритке вдруг прицепился один из Ваших… Она решила его проучить и наняла какого-то «шалопая». Как все дальше произошло, вы, наверное, знаете. Ритка-дура перепугалась. Мы с ней и уехали из города на машине, что я у хозяина своего перекупил, где «хату» снимал. Поймите: хотели деньги взять, а тут — с милицией неприятности… Отсиделись недельку, по «Золотому кольцу» покатались, а теперь вот только решили «клад» забрать… Что нам теперь за это будет, командир?

Широков во второй раз отдал должное наглости «Бубенцова», но спорить не стал. Он сделал Игорю знак глазами, чтоб сходил в соседнюю комнату. Пока друг отсутствовал, наступила временная тишина.

Вернувшись, Игорь передал Станиславу записку: «Сговорились, гады! Почти слово в слово то же говорит Монина». Еще минуту поразмыслив, Широков решил, что терять особенно нечего, и сказал:

— Прелестная история, Юрий Сергеевич! И очень вдохновенно рассказываете… Только как же нам быть с Вашим приятелем Петренко? Что же Вы его эдак презрительно «шалопаем» окрестили? Он давно уже у нас и сообщает более любопытные вещи.

— Петренко? Не знаю такого… — не очень уверенно ответил «Бубенцов».

— Ой ли? Вас видели вместе несколько человек. В квартире Петренко найдены отпечатки Ваших пальцев. Достаточно?

— Достаточно. И что он говорит?

— Много всего. И про Ленинград, и про приглашение для участия в деле, и о слежке за домом на Гоголевской. Про события, происшедшие там однажды вечером…

«Бубенцов» скривился и со злобой воскликнул:

— Дурак! Ну, дурак! Под «вышку» себя подводит! Толстого «замочил», деда того… И, пожалуйста, «раскололся до задницы»! Тупица!

Затем он расхохотался и демонстративно похлопал в ладоши.

— Браво, милиция, хорошо работаете!

Видя, что Широков со Свешниковым продолжают молча на него смотреть, «Бубенцов» ернически поднял руки и совершенно серьезным тоном сказал:

— Сдаюсь! В конце концов, я никого не убивал. В чем меня можно обвинить? Что деньги чужие искал? Клад от государства пытался утаить? С пистолетом разгуливал? Так, черт с ним! Готов ответить. Ради таких денег — риск оправданный!

— Вы бы лучше поведали нам свою историю, там посмотрим, — спокойно предложил Широков и включил магнитофон.

«Бубенцов» бросил взгляд на старенький «Спутник», кивнул, закинул ногу на ногу и начал не спеша:

— Весной 1987 года я находился здесь проездом. Случайно познакомился с Ритой. Потом писал ей «до востребования» на главпочтамт. Следующий раз приехал в июне того же года. Жил несколько дней у нее, так как тетка Ритина в мае умерла. Тогда-то Рита и сообщила мне интересную вещь. Будто лет десять назад теткин знакомый спрятал где-то недалеко от города большую сумму денег. Заметьте, о происхождении денег она ничего не говорила. Потом человек тот куда-то пропал, но у тетки остался план места, где зарыты деньги. Само же название местности знал только он. Недавно знакомый вдруг объявился — прислал перед теткиной смертью письмо, что приедет за бумагой во второй половине июля 1988 года. Тетка уже тогда себя плохо чувствовала и поведала тайну племяннице, которая, в случае ее кончины, должна была дождаться гостя и передать тому план. За услугу приехавший, видимо, щедро отблагодарит. Тетка заставила Риту поклясться, что она выполнит просьбу, и показала шкатулку с этим листком.

«Бубенцов» попросил разрешения закурить и продолжал:

— Рита сама предложила дождаться того человека и заставить поделиться деньгами. Идея мне понравилась. Потом я уехал и вновь появился у Риты в феврале 1988 года. Теперь мы обсудили все более детально. Она сказала, что дом, по всей видимости, к июлю снесут, так что гость искать ее будет уже в новой квартире. Также Рита вспомнила, что, со слов тетки, человек тот «серьезный», в плохом понимании слова. Более того, предложила лучше выведать у него, где спрятаны деньги, а потом — устранить. В марте в Ленинграде я познакомился с этим бандюгой — Петренко. Решил привлечь к делу «специалиста», учитывая слова Риты. Ну, он, видимо, рассказывал? Ага… После Ленинграда снова навестил Риту, сказал про Петренко. Вопрос со сносом дома был уже решен, поэтому Рита предложила поселить «помощника» в городе со второй половины июня для наблюдения за домом, а, главным образом, для ее страховки на случай более раннего приезда гостя. Мы к тому времени смекнули, что гость, видимо, вернется из мест не столь отдаленных. Я же приехал 11 июля. Петренко контролировал дом, а я взял на себя страховку Риты. Наконец, 20 июля Рита через Петренко сообщила о появлении гостя. Мы с ней заранее договорились, как себя вести на этот случай. Когда Рита привела Колю домой, я как бы случайно зашел к ней под видом брата, который в курсе дела. Коле это не очень понравилось, но он смирился. В начале, правда, вспылил, намекал на каких-то надежных товарищей, прикрывающих здесь и готовых на любые меры.

«Бубенцов» вновь бросил взгляд исподтишка на Широкова, чтобы проверить, как тот воспринимает его слова. Но Станислав спокойно посмотрел на «Юрия Сергеевича» и равнодушно кивнул.

— Ну, а потом мы стали торговаться о доле каждого — это неинтересно. Скажу только, что часам к девяти договорились поделить деньги пополам. Мы показали Коле план. Он успокоился и сказал, что «ключ» находится в тайнике под плинтусом за комодом в доме тетки. Я чуть с ума не сошел: жить столько времени рядом с недостающим звеном! Короче, решили с Колей поехать туда, а потом вернуться к Рите. Когда подошли к дому, Коля начал меня оскорблять, достал пистолет и потребовал отдать план. Я, естественно, наотрез отказался. Тогда он ударил меня пистолетом по голове. Очнувшись, я неподалеку увидел лежащего Колю, а над ним — Петренко с гирькой. Как оказалось, тот его сгоряча прибил да еще заодно ухлопал случайного человека в доме.

— Зачем Вы заранее отправили в дом Петренко? Прикидывали, что события могут именно так развернуться? — перебил Свешников.

— Не надо так, начальник! — «Бубенцов» осуждающе покачал головой. — Ни к чему нам преднамеренное «шить»… Просто мы приняли элементарные меры предосторожности: Коля ведь на своих здешних товарищей ссылался. Что же мы, птенцы желторотые?!

— Давайте по существу! — настойчиво попросил Широков.

— Хорошо… Мы спрятали труп в сарай, забрали документы. Вскрыли тайник. Там, действительно, хранился планшет с запиской: «Беседино». Хотели и второго спрятать, но тут шум какой-то подозрительный с улицы донесся… Мы и сбежали от греха подальше. Отдал я перепуганному Петренко «десять кусков», а остальное пообещал отдать позже, как деньги откопаем. 21-го мы с Риткой хотели сразу за деньгами, но сломалась чертова машина. А на следующий день Рита запаниковала, что приходила милиция, про комод спрашивала; да еще обнаружилось, что старик жив остался. Успокаивал, конечно, как мог… Но…

«Юрий Сергеевич» выразительно развел руками, всем своим видом показывая, что предпринятые им старания, увы, не увенчались успехом. Станислав про себя усмехнулся, хорошо представляя, что последует дальше.

— Где там… Уговорились встретиться у нее на квартире в половине девятого, вечером. Приехал. Только хотел из машины вылезти, выскакивает вся зареванная. Поехали, говорит, в больницу: надо срочно бумаги какие-то взять. Прошла туда с черного хода, минут пятнадцать я ее ждал. Затем обратно к ней поехали. Подъезжаем — мать моя! — милиции полно! Нам, сами понимаете, никак с вашим братом встречаться не хотелось! Словом, подались из города куда подальше. Вот и все, пожалуй…

Широков щелкнул клавишей «стоп» и переглянулся со Свешниковым. Терять время на дальнейшие подобные «байки» не хотелось. Все же Станислав вполне миролюбиво сказал:

— Что же, Бубенцов, на сегодня — достаточно. Дадим Вам в камеру бумаги и карандаш, так что будьте любезны, изложите сами все подробно, хорошо?

— Конечно, отчего не написать…

Даже спина уходящего мужчины выражала облегчение.

— Все ясно. Он «валит» Монину «по-черному», — резюмировал Игорь, когда дверь за Сомовым закрылась. — Я, мол, только помогал, а все организовывала она. И про убийство Касьянова умолчал! Уверен: сделает потом «круглые глаза» и заявит, что она ему про случившееся в больнице ничего не говорила.

— Знаешь, может это и к лучшему… — задумчиво произнес Широков и предложил навестить Наташу и шефа.

Мониной в комнате не оказалось, а Ерофеев негромко беседовал о чем-то с Наташей. Видя удивленные лица вошедших, он спокойно пояснил:

— Нечего глаза таращить! Монина пересказала эту ерунду про отдых в деревне с находкой клада. Когда же мы попробовали «нажать» — вовсе перестала отвечать на вопросы. Пришлось пока отправить в камеру подумать. Ну, а у вас как дела?

Станислав коротко обрисовал ситуацию.

— Нечто в подобном роде я и предполагал, — усмехнулся шеф. — И Монину пока «заводить» не стал. Значит, показания Сомова вы на магнитофон записали?

Он хитро подмигнул Наташе.

— Наталья Николаевна, попробуем запись послушать вместе с Маргаритой Сергеевной, может получиться что-то интересное.

Широков прекрасно понял ход мыслей Ерофеева: вбить клин между преступниками. Ведь Мониной вряд ли понравятся некоторые откровения приятеля. Поэтому идею начальника единодушно приняли.

Станислав отметил про себя, что «Маргарита Сергеевна» мало изменилась за прошедшую с их последней встречи неделю. Только, разве, на лицо легла тень усталости да ощутимо веяло напряжением от всей фигуры, застывшей на жестком табурете. Взгляд, перебегавший с одного «противника» на другого, затаил настороженность. Лишь встретившись глазами с Широковым, женщина состроила подобие улыбки и почти дружески кивнула, чем немного его смутила.

— Вы нас извините, Маргарита Сергеевна, — обратился к ней Ерофеев, — но возникла необходимость вновь увидеться. Вы не против, если мы все вместе послушаем одну магнитофонную пленку?

— Мне все равно, — ответила «Гвоздкова», изображая полное смирение перед «мучителями».

Подполковник сделал знак Игорю, и тот включил воспроизведение.

На протяжении всего прослушивания Станислав с интересом наблюдал за «Гвоздковой». Сперва она всем видом выражала, казалось, неподдельное удивление, иронически покачивая головой. Но постепенно во взгляде нарастало смятение. В том месте, где «Бубенцов» недвусмысленно заявил о намерениях подруги облапошить и «убрать» Колю, женщина вздрогнула. Блуждавшая на лице улыбка превратилась в гримасу, а глаза уже не отрывались от черного говорящего «кирпича». Когда же прозвучали фразы об обстоятельствах посещения больницы, «Гвоздкова» побледнела и крепко сжала губы. Пальцы ее нервно переплелись на коленях.

— Что скажете? — кивнул Ерофеев в сторону смолкшего магнитофона.

«Маргарита Сергеевна» сосредоточенно посмотрела на подполковника и, тщательно выговаривая каждое слово, произнесла:

— Он сказал правду. Почти правду!

— Почти?

— С некоторыми моментами я не согласна, — пояснила женщина.

— Например?

— Неужели Вы можете предположить, что я — женщина — желала смерти тому человеку?

— Которому из двух? — быстро переспросил Широков.

«Гвоздкова» резко повернулась к нему. В сузившихся глазах мелькнул страх.

— Что Вы имеете в виду?

Широков вновь отдал должное ее нервам, но решил идти в наступление. Тем более что шеф поощрительно кивнул.

— Убийство Касьянова, которое Вы совершили, Маргарита Сергеевна!

Не отводя взгляда, та жестко бросила:

— Не докажете!

— Докажем, — уверенно возразил Свешников, заставив женщину обернуться теперь уже к нему. — Я могу даже предположить, как все произошло.

И он сжато изложил цепочку событий того дня, начиная с прихода «Гвоздковой» перед обедом в отделение больницы, где лежал Касьянов. Для весомости Игорь упомянул о свидетелях, отпечатках пальцев и прочих малоприятных для слушательницы вещах. «Маргарита Сергеевна» опустила голову и закрыла лицо руками. Ерофеев сделал знак, чтоб больше вопросов пока не задавали. Минуты через три женщина выпрямилась. Глаза ее горели лихорадочным огнем, щеки покрылись красными пятнами, губы кривились в усмешке.

— Все равно… Деньги… Их не вернуть… Все напрасно!

Она схватилась рукой за горло и судорожно глотнула воздух, но тут же взяла себя в руки и сказала:

— С тетей Аней мы жили хорошо… Что называется, душа в душу. И вот как-то примерно за месяц до кончины, почувствовав себя плохо, она достала шкатулку, где хранились разные документы. Показала мне известную вам бумажку и взяла с меня клятву, что, в случае ее смерти, я передам эту бумажку человеку, который приедет сюда во второй половине июля 1988 года. За услугу тетка оставит мне в наследство дом. Более она не сочла нужным ничего рассказывать, хотя меня и сжигало любопытство. Но позже я догадалась, в чем дело: в таинственной бумаге указывалось место, где зарыто нечто. У тети же был сын-рецидивист, ограбивший в 1975-м, где-то под Курском, инкассаторов и пропавший затем вместе с огромными деньгами. Для меня все стало ясно, как божий день!

Женщина снова перевела дыхание, прикрыла глаза и картинно приложила ладонь ко лбу.

— Вам плохо? — участливо поинтересовалась Наташа.

«Гвоздкова» внимательно посмотрела на следователя и высокомерно ответила:

— Все в порядке, милочка!

— Тогда продолжайте, — чуть поморщился Ерофеев, нетерпевший фамильярности.

«Маргарита Сергеевна» слегка пожала плечами:

— Потом тетя умерла… Незадолго до этого я случайно познакомилась с Бубенцовым. Мы… — она помедлила, подыскивая слово, — подружились, переписывались. При следующей (после смерти тети Ани) встрече я и поделилась с Юрием своими открытиями. Женщине в одиночку, знаете ли, такое дело не осилить. Так вот, мы решили, что человек тот либо сам Ефим, либо кто-то из его приятелей, находящихся до сих пор, вероятнее всего, в заключении. Все последующие события подтвердили нашу догадку. Мы также рассудили, что он знает, где находятся деньги, но не имеет доставшегося нам плана…

«Гвоздкова» встрепенулась и с вызовом воскликнула:

— Господи! Как я всю жизнь мечтала выбраться из нищеты, а тут — такой шанс! Естественно, я за него ухватилась… Юрка понимал, что гость может оказаться весьма опасным и предложил взять «в дело» Петренко в качестве «грубой физической силы», как он сам выразился. Кстати, не надо уж считать меня такой кровожадной: не я, а Бубенцов еще тогда намеревался оставить приезжего «с носом» и прибрать все деньги целиком… Хотя…

«Маргарита Сергеевна» криво усмехнулась и с чувством добавила:

— Хотя я не возражала. На черта нужны конкуренты? Да! Так было, и я ни о чем не жалею, слышите?!

«Гвоздкова» нервным движением выхватила из лежащей на столе пачки сигарету и закурила, чиркнув спичкой и демонстративно отвернувшись от протянутой Ерофеевым зажигалки. Руки ее едва заметно дрожали.

— Как мы и предполагали, обнаружив опустевший дом, Коля бросился искать мой новый адрес. Нашел, надо сказать, на удивление, быстро… И, когда заявился в больницу, мне ничего не оставалось, как привести его к себе на квартиру. Потом зашел Юра. Он, как и уговаривались раньше, назвался моим братом и сразу перешел к делу, выставив «план» против «ключа», а деньги — пополам. Коля сперва не соглашался: у него, де, вторая часть плана плюс — место. А потому при таком раскладе он рассчитывает, как минимум на две трети суммы. Еще Коля припугнул, что он здесь не один и готов ко всему.

Женщина глубоко затянулась и, пустив струю дыма в потолок, казалось, с искренним сожалением покачала головой.

— Ах, это глупая проделка с тайником!.. Для нас его существование явилось полной неожиданностью! Бедный Коля сам был обманут Саржиным и нас ввел в заблуждение… Чертова половина плана!! Но тогда, после слов Коли, я, честно скажу, запаниковала. А Юра — молодец! Нашел верный ход! Улучив минутку, когда мы с ним на кухне остались одни, предложил для видимости согласиться с условиями этого хама, выманить его на Гоголевскую, а после взятия тайника, натравить Петренко. А что было делать? Довольствоваться жалкой третью, когда рядом, протяни только руку, маячило все!!

Оглядев молчащих слушателей, «Гвоздкова» остановила взгляд на Широкове и, усмехнувшись, произнесла со злорадным удовольствием:

— Хоть этот Коля был тертым калачом, но мы сумели тонко сыграть задуманное! Приятно, поверьте, вспомнить… Юрка был великолепен, да и мои многообещающие взгляды подействовали на беднягу Колю в нужном направлении… Размяк «герой» и выложил все на блюдечке с голубой каемочкой: и про тайник, и про Беседино. Когда мужики твердо решили идти на Гоголевскую, я выскочила с мусором на улицу и отправила в теткин дом Петренко…

Ерофеев жестом прервал «Маргариту Сергеевну».

— Так про тайник и место Коля сказал вам еще в квартире?

— Еще бы… Он, видимо, ощущал себя полностью во главе ситуации!

— Следовательно, намерение устранить Колю у Бубенцова при Вашем полном попустительстве все-таки возникло заранее — дома?

— Я же сказала, по-моему, твердого желания… физически убрать не было. Хотя такой вариант не исключался, если бы Коля добром не оставил нас в покое. А о том, что произошло ночью у дома, Юра сам мне рассказал. Не знаю, как вы, а я ему верю! Он оборонялся. И пистолет приезжий выхватил первым! Слава Богу, Юра не потерял сознание после удара по голове…

— Так Рубцова, по-вашему, ударил Петренко? — переспросила Червоненко.

— Конечно! — решительно без тени сомнения подтвердила «Гвоздкова».

— И старика в доме — он же?

— Старика? Ах, старика… Да. Петренко, к сожалению, туп, как пробка! Сдуру принял дедушку за Колиного боевика. Идиот!! Добавил нам только лишних проблем… Я вообще предлагала Юре, придурку этому, денег не давать. А он, — как же! — проявил благородство.

— Значит, в отношении Петренко решили ограничиться десятью тысячами? — снова решила уточнить Наташа.

— Я же сказала: для него и этого было много! Мавр сделал свое дело! — снова заявила «Маргарита Сергеевна».

— И что же, все-таки, было в планшете? — спросил Свешников.

Женщина в сердцах махнула рукой.

— Я чуть не разревелась… Получили всего лишь еще одну копию плана! Потом долго гадали, что все это значит, но ничего толкового так и не придумали. Впрочем, тогда уже это не было главным… Жаль только, машина нас подвела, а то бы…

«Гвоздкова» замолчала и опустила голову.

— Зачем Вы убили Касьянова? — жестко спросил Ерофеев.

— Кого? — женщина постаралась изобразить на лице удивление, но голос предательски дрогнул. Осознав это, «Гвоздкова» замолчала и отвернулась к окну.

— Я повторяю вопрос! — настаивал подполковник.

— Это идея Юры… — нехотя процедила «Маргарита Сергеевна». — Мы испугались… Точнее, он испугался, что старик мог многое услышать из разговора с Колей и проболтаться вам… Что дед жив, я узнала 22-го утром. Да еще Станислав Андреевич заявился — чуть с ума не сошла! Он, — женщина кивнула на Широкова, — сбил меня с толку вопросами про комод, про тетиных детей и про мужчину, приглядывавшего за домом. В обед мы с Юрой посоветовались и решили, что милиция, по неизвестным нам причинам, у нас на «хвосте». Вот и придумали план, как убрать Касьянова, устроить вам переполох, а самим «под шумок» скрыться и достать деньги.

— Не понятно… А Вы не подумали, что еще 21-го Касьянов мог рассказать милиции все, что слышал? Какой тогда смысл был его убивать? — усомнился Свешников.

— Подумали… Но Юра посчитал, что Касьянов — единственная улика против нас в убийстве Коли: ведь старик мог его опознать! Других следов, по мнению Юры, остаться не должно было… Или, точнее, доказать что-либо становилось невозможным.

— И Вы, медработник, из-за этого хладнокровно убили человека? — запальчиво воскликнула Наташа.

«Гвоздкова» окинула следователя презрительным взглядом и сквозь зубы процедила:

— Что Вы знаете о жизни?.. Разве Вы можете понять, что значит быть богатой и независимой?!

Она хотела еще что-то добавить, но лишь махнула рукой. Установившуюся на некоторое время тишину нарушил Ерофеев:

— Маргарита Сергеевна, где же Вы с Бубенцовым «прохлаждались» целую неделю, если так спешили овладеть деньгами и приложили максимум усилий, чтоб выиграть у нас время?

«Гвоздкова» поежилась и внимательно посмотрела на подполковника.

— Вернувшись из больницы, — сказала она, — мы увидели у дома милицию, разбитое окно и посчитали, что Петренко у вас. Следовательно, нас станут искать. Вот и решили переждать некоторое время. Поехали на юг, но возле Тулы «напоролись» на ГАИ — машину-то перерегистрировать не успели. Пришлось бросить ее и дальше добираться поездом. Но больше недели мы, к сожалению, не выдержали, вот и попались…

Она развела руками и вновь улыбнулась.

— А где вещи Коли? — полюбопытствовал Свешников.

— Вещи? А-а-а… Когда он был у меня, то упомянул про камеру хранения на вокзале. Юра затем, вытряхивая у него мелочь из карманов, нашел коробок с записанным номером ячейки и кодом замка. По-моему, 22-го он забрал те вещи и куда-то выбросил… А почему это Вас интересует? — удивилась «Гвоздкова».

Свешников неопределенно пожал плечами, а Широков неожиданно спросил, прохаживаясь по комнате:

— Маргарита Сергеевна, откуда у Бубенцова столько денег? Ведь десять тысяч отдал Петренко, за двадцать — купил машину… Я уж не говорю о более мелких расходах!

Женщина напряженно застыла и, едва повернув голову в сторону Станислава, ответила неуверенно:

— Не знаю… Меня это не очень интересовало…

— Да? А я думаю, такую женщину, как Вы, деньги не могут не интересовать, я не прав? — и выждав паузу, добавил: — Я не прав, Виктория Ивановна?!

Монина вся как-то передернулась, побледнела и стала медленно сползать с табурета. Широков и Свешников с двух сторон бросились к ней и успели подхватить непослушное тело — Монина потеряла сознание.

Пока Наташа приводила ее в чувство, Станислав вызвал «скорую». Приехавший врач сделал успокоительный укол и констатировал обморок от сильного нервного перенапряжения. Затем несколько пришедшую в себя Викторию Ивановну с разрешения врача водворили в камеру.

29 июля. Пятница. 19 часов

Широков и Свешников, что-то тихо обсуждавшие, моментально умолкли при появлении Натальи Николаевны в кабинете Ерофеева. Самого подполковника не было.

— Вы чего тут секретничаете? — спросила девушка, недоверчиво оглядывая друзей.

— Да так… — неопределенно ответил Игорь и хитро подмигнул Широкову, от чего тот неожиданно смутился.

— А, ну раз так… Может, мне уйти, чтоб не мешать?

— Нет, что ты! — поспешно возразил Станислав. — Просто обсуждали одну частную проблему, касающуюся…

Широков посмотрел на Игоря, прося поддержки.

— Касающуюся личной жизни Станислава Андреевича! — бодро выпалил Свешников.

— Вот как? Я думала, для Станислава Андреевича понятия «личная жизнь» не существует вовсе: он же растворился просто в любимой работе!

Наташа с вызовом глянула на Широкова, отчего тот опустил глаза и ткнул приятеля локтем в бок.

— Чего пихаешься? — взвился Игорь. — Почему все время я за тебя должен выкручиваться?! Если ты такой умный, сам бы и отвечал…

— Ладно, мальчики, — развеселилась Наташа. — Что это я, действительно… А где начальник?

Сразу после этих слов в кабинет вошел его хозяин. Ерофеев бросил на стол обрывок телетайпной ленты и сообщил:

— Ну вот, и ладненько, голуби мои! Ребята из Курска передали, что получены результаты эксгумации трупа в могиле Мониной. Подробности опускаю… В общем, там, действительно, захоронена Гвоздкова!

— Это и так было ясно! — безапелляционно заявил Свешников.

— Ясно-то ясно… Только ясность эта была до сих пор умозрительной, а теперь, понимаешь ли, воплотилась в неоспоримый факт! — нравоучительно заметил начальник.

Он уселся за стол и с каким-то странным выражением лица задумался, постукивая карандашом по ногтю большого пальца. Широков понял, что шеф собирается еще что-то «выдать». И, действительно, Ерофеев, вздохнув, сказал:

— Есть вторая новость: дело у нас забирает прокуратура республики…

— Почему? — воскликнула Наташа и совсем по-детски добавила: — Это нечестно!

— Да нет, все правильно, — усмехнулся подполковник. — Преступления совершены одними лицами на разных территориях. И по составу наберется целый букет: убийства, хищения и спекуляция лекарствами и так далее. Ведь по курским махинациям надо до конца разбираться…

— А ограбление инкассаторов? Там тоже бумажной работы предстоит, — поддержал шефа Игорь.

— Вот именно. Поэтому за субботу и воскресенье надо тут все закончить, оформить показания Мониной и Сомова, а в понедельник Наталье Николаевне предстоит ехать лично в Москву.

Широков сочувственно посмотрел на приунывшую Наташу. Всегда жаль расставаться с тем, во что вложил частицу самого себя. Тем более обидно, когда начатое тобой завершают другие люди. И пусть они прекрасные специалисты, но гложет мысль, что именно ты мог бы справиться лучше, ибо вошел в дело с головой, видишь его изнутри не только взглядом профессионала, но и человека. Увы… Такова работа, и ничего тут не поделаешь.

Желая подбодрить Наташу, он сказал:

— Не расстраивайтесь, Наталья Николаевна, свет клином на этой истории не сошелся. Мы со Свешниковым чего-нибудь еще раскопаем и вместе с Вами будем потом разматывать…

— Типун тебе на язык! — сердито воскликнул Ерофеев. — Накаркаешь еще! Хватит мне нервотрепки с этим делом!

— Да я не в том смысле, Петр Сергеевич, — попытался оправдываться Станислав. — Я говорю, что если когда подобное случится, то мы… То тогда Наталья Николаевна… Словом, вроде, мы сработались, а?

Широков окончательно запутался в словесных изысканиях и виновато улыбнулся. Глядя на него, Свешников, а за ним — и Наташа, тоже рассмеялись и только Ерофеев укоризненно покачал головой.

— Давайте, давайте веселитесь… А за раскрываемость, между прочим, по голове меня стукают, а не вас, — невесело заметил он. — Ну, ладно, на сегодня все могут быть свободны, а завтра с утра принимайтесь за работу. Мальцев к вам подключится.

Друзья оставили подполковника наедине с его заботами.

К концу дня погода улучшилась. Потускневшее вечернее небо напрочь освободилось от нудных туч, с утра поливавших город дождем. Чистый горизонт предвещал завтра хорошую погоду. Но в воздухе еще ощущалась влага, а с деревьев даже при легких порывах ветерка со звоном срывались капли, падая, по «закону подлости», прямо за шиворот немногочисленным прохожим. Одна из них разбилась точно на темени Игоря, когда тот как раз перепрыгивал очередную лужу. От неожиданности Свешников не рассчитал прыжок и приземлился в самую середину водяного пятна, подняв фонтан брызг. Значительная часть их досталась идущим рядом Станиславу и Наташе. Она ойкнула и принялась спешно отряхивать юбку, а Широков, одарив виновника уничтожающим взглядом, заметил:

— Поступок — достойный бегемота!

— Извините, — буркнул Игорь, прыгая на одной ноге и тряся нахлебавшимся воды ботинком.

— Чего уж там…

— Сколько в жизни случайностей! — как ни в чем не бывало воскликнул Свешников, когда все трое двинулись дальше. — Хотя бы взять нашу историю. Именно случайности подвели Монину и помогли нам. Смотрите: Касьянов оказался в доме случайно, машина у Сомова сломалась случайно, Беседино они перепутали случайно… О мелочах уже не говорю. Неужели это не интересно?

— Зато итог закономерен! — сказал Широков.

— Э-э! Ничего подобного… Сколько «темнух» остается нераскрытыми!

— Но все же кто-то умный сказал, что цепь случайностей рождает закономерность, — возразила Наташа. — И потом: не было бы названных Игорем случайностей, были бы другие.

— Точно! Само наличие случайностей следов преступлений — аксиома. Просто мы из-за несовершенства человеческого мышления, неумения видеть одни и те же события в различных ракурсах зачастую упускаем эти следы. Так и появляются «темнухи», — поддержал Наташу Станислав.

Однако Игорь не согласился:

— Я допускаю, что преступники иной раз вообще не оставляют следов!

— Непосредственных следов — да! Но не надо забывать про опосредованные — они обязательно где-то имеются: до или после самого преступления. Вот обнаружить их куда труднее!

— Кстати, об уликах, — сказала Наташа, хотя Свешников явно намеревался продолжать теоретический спор. — Мы имеем пикантную ситуацию, когда трое преступников переваливают друг на друга ответственность за убийство Рубцова. Как быть?

— Никак. Все равно дело забирают «наверх». Разберутся… Как поется в песне: «Жираф большой, ему — видней!» — прокомментировал Игорь.

Червоненко с сомнением качнула головой.

— Хотелось бы самой до конца разобраться…

— Так у нас еще два дня впереди, — беззаботно успокоил Свешников.

Перед подъездом Наташиного дома, к немалому ее удивлению, друзья скоренько и сухо попрощались и быстрым шагом направились к остановке.

29 июля. Пятница. После 23 часов 30 минут

Наташа уже лежала в постели и читала книгу, когда в дверь позвонили. Удивившись, она накинула халат и вышла в коридор. В дверной глазок ничего невозможно было разглядеть, так как лампочка на этаже, как всегда, не горела. Женщина прислушалась, ощутив неприятный холодок в сердце.

— Кто там? — спросила она.

— Я! — раздался хорошо знакомый голос.

Наташа распахнула дверь, и Широков, улыбаясь, шагнул навстречу. На нем был темно-серый костюм и белая рубашка со строгим черным галстуком. В руке Станислав бережно держал букет из пяти белых роз. Наташа ахнула, пораженная необычным видом гостя, и отступила на пару шагов назад.

— Это тебе, — сказал Широков, протягивая цветы.

— Спасибо… Что случилось?

— Ничего. Сколько тебе надо времени, чтобы одеться?

Наташа невольно прониклась волнением и торжественностью, исходившими от Станислава, но в то же время почему-то в душе возникло веселье.

— В каком смысле? — переспросила она.

— Ну, во что-нибудь соответствующее… — Станислав не нашел нужного слова и сделал странный вираж рукой, от чего Наташа окончательно развеселилась.

— Если во что-нибудь такое, — она попыталась повторить жест Широкова, — то полчаса хватит!

— Да? Тогда я жду внизу!

И Широков быстренько нырнул в темноту лестничной площадки.

Игорь нетерпеливо расхаживал вокруг «Запорожца», недоверчиво погладывая на притулившегося на крыльце друга.

— Уже полчаса прошло! — напомнил Свешников.

— Ага, — машинально поддакнул Широков, прислушиваясь к чему-то в глубине подъезда. Наконец, оттуда донесся дробный стук каблучков. Широков спрыгнул на нижнюю ступеньку крыльца, где через минуту появилась Наташа.

Улыбаясь, она остановилась под козырьком подъезда, ловя восхищенные взгляды обоих мужчин. Открытое сиреневое платье удивительно шло к ее темным волосам и смуглой коже. Плечи укрывала белоснежная шаль.

— Ты такая красивая, — выдохнул Широков, подавая даме руку.

— Да?! — с искренней радостью воскликнула Наташа.

— Это точно, — безапелляционно подтвердил Игорь, галантно распахивая дверцу машины.

Расположившись на заднем сидении, Станислав обнял Наташу за плечи и привлек к себе. Но она отстранилась, выразительно кивнув в сторону водителя.

— Ладно вам конспирацию разводить, — усмехнулся Игорь, видевший все в зеркало заднего обзора.

Пассажиры на заднем сидении «прыснули», и Широков скомандовал:

— Поехали, шеф!

Чихнув, «Запорожец» вырулил на проезжую часть улицы, весело урча и посапывая.

— Куда едем? — поинтересовалась Наташа, прислонившись щекой к плечу Широкова.

— За город…

— Ну? В такое время? А зачем?

— Секрет…

Свешников включил приемник и поймал какой-то концерт для полуночников. Нежная тягучая мелодия заполнила салон, перекрывая треск мотора.

— Раз вы такие, то я буду спать! — заявила Наташа, поудобнее устраиваясь на сидении.

— Спи. Мы тебя разбудим! — пообещал Игорь.

Минут через сорок машина замерла на окраине погруженного во тьму села. Широков и Свешников выбрались наружу и моментально пропали в ночи. Наташа зажгла лампочку в салоне, достала косметичку и привела себя в порядок, после чего также вышла из машины и огляделась.

Метрах в десяти угадывалось очертание церкви, из приоткрытой двери которой пробивалась полоска света. Пока Наташа пыталась сообразить, что бы это все могло значить, из дверей вышел Свешников.

— Прошу! — пригласил он, распахивая дверь пошире.

Небольшой храм освещали свечи, рассыпая золотые блики по окладам икон. Ароматно пахло ладаном и тающим воском. Перед алтарем стоял священник с блестящей серебряной бородой в шитой золотом ризе.

А к невесте уже шел Широков, держа на вытянутых руках воздушную фату.

— Что это значит? — чуть слышно прошептала она.

— Помнишь тот разговор про венчание?.. — Станислав посмотрел на Наташу и, стараясь сдержать волнение, сказал: — Я прошу твоей руки!