Антология советского детектива-26. Компиляция. Книги 1-21

Вместо предисловия

Миронов вошел в вестибюль гостиницы «Октябрьская» и предъявил удостоверение личности администратору.

— Как, вы уже здесь? — удивленно вскинула глаза пышноволосая женщина и тут же стала крутить диск телефонного аппарата.

— Ниночка, милиция прибыла.

Положив трубку, мягко улыбнулась:

— Быстро же вы, майор.

И, поджав тонкие губы, пожаловалась:

— Неприятность у нас: гостя из Душанбе обокрали. Из триста двенадцатого номера портфель увели. Профессор переволновался — там какие-то важные документы и деньги. Плохо ему… «Скорую» вызвали. Он у себя в номере.

— Распорядитесь перекрыть вспомогательные выходы, — не дослушав, сказал Миронов, — дежурных на этажах предупредите.

Майор смекнул, что его приняли за офицера, который с минуты на минуту прибудет с группой по сигналу о краже, но не стал терять время.

— Да, составьте список всех, кто сейчас находится в гостинице, и, по возможности, задержите их выписку: могут понадобиться, — входя в привычную роль, попросил Миронов, направляясь на третий этаж.

«Итак, что мы имеем? — думал он, поднимаясь по лестнице. — Сигнал поступил не более десяти минут тому назад. За такое время вор далеко уйти не мог. Кстати, кто выходил из гостиницы, пока я расплачивался с таксистом? Старикан с тростью. Две женщины: одна пожилая, другая молодая. В руках у них были полиэтиленовые небольшие сумки. Кто же еще? Да, молодой человек с пакетом. В дверях он замешкался и вернулся. Почему? Видимо, что-то забыл. Забыл? А если струхнул, увидев у подъезда сержанта милиции? Очень может быть. Кстати, как он выглядел? Высокий, узколицый, в светлой куртке. На голове — шапка. Почему шапка? Лето же на дворе. Где же он притаился?..»

— Товарищ майор, пожалуйста, сюда, — окликнул его женский голос. — Здесь триста двенадцатый номер.

— Нина?

— Да.

— Как профессор?

— Худо ему.

«А вор-то — в ресторане», — вдруг осенило Миронова.

— Нина, вы должны помочь мне, — сказал он и, не ожидая ответа, продолжал — Сейчас мы спустимся в ресторан, но для этого вам следует переодеться. Итак, одна нога здесь…

— Но я… — Девушка в недоумении пожала плечами.

— По пути все объясню, — перебил майор. — А пока вы приводите себя в надлежащий вид, я загляну к профессору.

В просторном зале ресторана было не очень людно. Высматривая подходящий столик, Миронов исподволь изучал посетителей. Люди как люди: обедали, разговаривали, отдыхали. Только один заметно нервничал, время от времени поглядывал на тех, кто входил в зал.

Нина тревожно тронула майора за локоть.

— Видите у колонны портфель? — горячо зашептала она. — Может, тот самый?

— Улыбайтесь, Ниночка, улыбайтесь, — терпеливо наставлял Миронов. — Вы влюбленная. И никого, кроме меня, не замечаете. Договорились?

Миронов разлил в фужеры напиток, сделал глоток-другой, и в этот момент в большом стенном зеркале перехватил настороженный взгляд русоволосого молодого человека, одиноко сидевшего за столиком в углу. Минуту спустя тот встал, небрежно бросил на стол деньги и направился к выходу. Миронов поднялся тоже. Парень взял в гардеробе куртку и внушительный сверток…

Миронов подал сигнал, и сержант милиции остановил русоволосого. Тот стал твердить о спешке, о билетах на самолет. Но постовой был неумолим. Когда развернули пакет, в нем оказался портфель профессора…

— А тот, у колонны? — спросила Нина.

— Мало ли портфелей, — ответил Миронов.

У стойки администратора Миронов увидел полковника Н. М. Бочканева, своего бывшего начальника.

— Вот уж где не ожидал тебя, Алексей, встретить. — Широко улыбаясь, Бочканев шагнул навстречу. — Ты же в Москве!

Миронов привычно подтянулся.

— Был, Николай Михайлович. Только что прибыл…

— И сразу за дело. Никакой раскачки. Узнаю тебя, Алексей Павлович. Рад видеть и благодарю за оперативность.

Миронов — герой этой книги — работал в органах МВД в те застойные времена, когда многие язвы общества, о которых мы сейчас так много говорим, были загнаны глубоко внутрь. На них старательно закрывали глаза и пытались зажать рот тем, кто не хотел молчать. Ржавчина угодничества и взяточничества, поразившая должностные ступени административной системы, проникала и в правоохранительные органы. Шла игра в красивые цифры, призванные свидетельствовать о полном благополучии с уровнем преступности в стране.

— А я за справедливость, — говорил Миронов. — И не отступлю.

И это не было пустой фразой. Миронов — натура стойкая. У него четкая позиция. Для него борьба с преступностью стала профессией, будничной, многотрудной работой. Он продвигался по службе от следователя до начальника РУВД, усложнялись и дела, которые он раскрывал.

Рассказ о Миронове и его коллегах документален, основан на подлинных событиях и фактах. Изменены лишь некоторые имена и фамилии.

БАНДОКРАТЫ

ЖЕЛТЫЕ ПЕРЧАТКИ

В окна «уазика» заглядывала глубокая осень. Нудно завывал ветер, назойливо барабанил по крыше машины дождь. Небо, тяжелое и неприветливое, все ниже и ниже нависало над землей.

— Того и гляди, снег повалит, — нарушил молчание Олег Осипов, поглаживая собаку.

— На сырую землю? — откликнулся патологоанатом Зернов. — Вряд ли.

Разговор не получался.

Начальник отдела уголовного розыска РУВД майор Миронов, взглянув на часы, повернулся к водителю.

— Быстрее, Федорович, — сказал он и укорил: — Не покойника же везешь.

— Куда быстрее, — проворчал тот, заставляя все-таки стрелку спидометра ползти вверх.

Майор был не в духе. Полтора часа тому назад он вернулся из совхозного поселка, куда его вызвал участковый: мол, выследил опасного преступника, которого разыскивает городская милиция.

Такой сигнал требовал немедленных действий.

Но как только Миронов с опергруппой прибыл в поселок, по рации поступила команда никаких действий не предпринимать.

— Как, он уже задержан? — недоумевал Миронов, разговаривая с дежурным.

— Нет, сам пришел. Ждите.

Подошла машина.

— Разрешите, товарищ майор, — обратился к Миронову мужчина средних лет, высокий, с широким лицом и большой головой, крепко посаженной на короткую шею. Тяжело дыша, он торопливо заговорил:

— Как же мне, товарищ майор, дальше-то жить? Как теперь людям в глаза смотреть? Ведь меня здесь, в поселке, все знают. А жене, детям — им-то как быть?..

Черные блестящие его глаза пристально и тревожно глядели на Миронова. А тот растерянно слушал, не понимая, чего хочет от него мужчина, пунцовое лицо которого выражало возмущение. Оказалось, что перед майором стоял тот самый человек, который подозревался в тяжком преступлении. Его лицо было настолько схоже с фотороботом, что, казалось, не оставалось никаких сомнений в их идентичности. Мужчина протянул документы, из которых следовало, что, когда было совершено опасное преступление, он находился в больнице после тяжелой операции. Что это? Заранее подготовленное алиби? Нет, тщательная проверка подтвердила, что механизатор совхоза действительно не имеет абсолютно никакого отношения к преступлениям. Участковый явно перестарался. Майор извинился перед товарищем, выступил на собрании перед жителями поселка, объяснил им, что произошла ошибка.

Доложив обо всем этом начальнику, Миронов вернулся в кабинет. Его неприятно знобило. Позвонил домой, попросил было жену приготовить горячую ванну, но настойчивый звонок внутреннего телефона оборвал разговор.

— Слушаю вас, товарищ полковник, — сказал Миронов. Сделал пометки в настольном календаре, взглянул на часы. — Все понял. Выезжаю.

По пути, у кинотеатра, подсел капитан Осокин. Злой: в кои-то веки выбрался с женой в кино, так из зала вытащили.

— Что случилось? — спросил ок.

— Убийство.

— Какое еще убийство?

— На твоем участке. В квартире обнаружен труп, — разъяснил Миронов. — Маляев позвонил, ты его знаешь, он с Сурковым работает. Человек серьезный, зря трезвонить не будет.

Машина пробиралась по грязной дороге между панельными домами-близнецами. По-прежнему дул сильный ветер, черные тучи, сплошь окутавшие небо, сеяли мелкий дождь, заливавший лобовое стекло.

— Кажется, приехали, — вглядываясь в темноту, высвечиваемую фарами, сказал Миронов.

У подъезда девятиэтажного дома Стояли несколько человек. Среди них майор узнал белокурого старшего лейтенанта Суркова — участкового инспектора. Бывший сержант, он не сразу пришел в милицию. Работал на заводе, приобрел специальность электромеханика. Потом отличился в народной дружине. Его направили в школу милиции. Смел, предельно скромен.

Сурков изрядно продрог. Но вида не подал, четко отвечал на вопросы.

— Где квартира Никифоровой?

— На пятом этаже. Двадцать четвертая.

Миронов распорядился:

— Тогда — в лифт.

— К сожалению, не работает, — сказал Сурков. — Обещали починить.

— Раз обещали — надежда не потеряна, — резюмировал Миронов и положил руку на плечо Суркова: веди-де вперед.

Возле дверей квартиры Никифоровой Миронов увидел Ивана Лаврентьевича Маляева — помощника участкового. В прошлом фронтовик, уважаемый человек, он много делал на общественных началах для предупреждения правонарушений.

— Кто входил в квартиру? — поздоровавшись с Ма-ляевым, спросил Миронов.

— Только я и сын покойной.

— Как стало известно о смерти Никифоровой?

— Одна женщина высказала подозрение.

— Подробнее, пожалуйста, Иван Лаврентьевич, — попросил Миронов.

Маляев на минуту задумался.

— Фамилия этой женщины — Светлова. Она пришла ко мне на квартиру и сказала, что с ее подругой Никифоровой наверняка что-то приключилось. Дело в том, что Светлова неделю лежала больная, а Никифорова за это время ее ни разу не навестила. Светлова позвонила подруге на работу, а там ответили, что та уже неделю не появляется. Конечно, Никифорова могла куда-нибудь уехать, но дело в том, что в комнате все время горит свет. Светлова позвонила в квартиру — тишина…

Войдя в квартиру, Миронов сделал несколько шагов и остановился: в лицо ударил тяжелый гнилостный запах.

Небольшая прихожая, прямо из нее — спальня, направо — комната, служившая гостиной, с лоджией, а налево по коридорчику — кухня. Там на полу в домашней одежде в луже запекшейся крови лежал труп. На лице застыла гримаса. Выцветшие брови приподнялись, скосившиеся глаза слепо глядели в потолок. Миронов распорядился эксперту-криминалисту лейтенанту Лиснову сделать снимки, а врачу — дать предварительное заключение о времени наступления смерти.

Надев перчатки, Зернов потрогал труп в нескольких местах.

— Смерть наступила не меньше недели тому назад, — констатировал он.

— Собака след не взяла, — доложил сержант Осипов.

Распорядившись о дальнейших действиях опергруппы, Миронов со следователем прокуратуры и экспертом-криминалистом приступили к осмотру места происшествия. Ползая по полу, они изучали каждый его сантиметр, тщательно осматривали также мебель и другие вещи. В самых разных местах нашли много отпечатков пальцев, следов обуви, капли и мазки крови.

— Как, Эдуард, следы годятся? — спросял майор Лис-нова.

— Вполне можно использовать для сравнения.

— Очень хорошо. Продолжайте.

Зернов, невысокого роста, полноватый, склонился над трупом. На голове покойной виднелась залитая кровью вмятина, на бедре левой ноги — большой синяк.

Майор встретил приехавшего прокурора Корнилова, и они вместе подошли к врачу.

— Взгляните сюда, — сказал Зернов. Он сделал шаг в сторону, нагнулся и поднял массивную чугунную сковородку, валявшуюся у плиты. — Вот этой штуковиной и была убита женщина.

Корнилов поморщился.

— Вы уверены в этом?

Зернов положил сковородку на место.

— Безусловно, — ответил он. — Рана на голове — след от удара именно этим предметом. Размозжение черепа в затылочной области. Удар был нанесен, по всей вероятности, неожиданно, сзади.

— Не спешите, доктор, с выводами, — мягко, но настойчиво сказал прокурор и продолжал: — А почему на кухне валяются осколки от бутылки? А брызги крови на стене у самого пола?

Зернов замолчал. Майор, взглянув на него, сказал:

— Сейчас важнее не это, а то, когда наступила смерть.

Осмотрев труп еще раз и проверив все, врач подтвердил свое первоначальное заключение — смерть наступила не менее недели назад. Детали и клинические обстоятельства смерти можно будет установить только после вскрытия. Миронов распорядился отправить труп в морг. Сам же отошел к окну, глотнул свежего воздуха, закурил.

Осмотр места преступления продолжался. Не первый раз они работали вместе. Предварительно разбив квартиру на участки, распределили их между собой. Осмотр продвигался быстро, без всяких заминок. Мельчайшие детали каждый фиксировал у себя в блокноте, обнаруженные следы обводили мелом, а отдельные детали накрывали разными предметами, чтобы случайно не уничтожить. Криминалист их обрабатывал: фотографировал, срисовывал, снимал на липкую прозрачную пленку, увлажненную фотобумагу.

Квартира была со вкусом обставлена. Никаких следов беспорядка не заметно. Все вещи на своих местах. Красивые и дорогостоящие безделушки и украшения из серебра, хрусталя, фарфора, выставленные на полках и столиках, казались нетронутыми.

Миронов обратил внимание на цветной портрет, висевший над книжным шкафом. На него гордо глядели большие глаза молодой женщины. Волевой, чуть вздернутый подбородок, пухлые губы.

Майор резко повернулся, чувствуя, как его захлестывает гнев.

— Жила на свете женщина, любила, рожала… — угадав состояние коллеги, проговорил прокурор Корнилов.

— Вот так-то, Николай Степанович, — вздохнул Миронов.

Прокурор района был известен своей пунктуальностью, исключительной трудоспособностью. Несмотря на внешнюю флегматичность, Николай Степанович быстро оценивал обстановку, схватывал суть. Хотя Миронов и сетовал на придирчивость и въедливость прокурора, но тем не менее ценил его и уважал. Обоих связывало общее дело, они понимали друг друга с полуслова.

Договорившись с Корниловым о дальнейших действиях, Миронов приказал капитану Осокину пригласить сына покойной и подробно его допросить в райуправ-лении милиции. Прокурор тоже уехал, прихватив с собой жену сына Никифоровой.

— А я останусь, побеседую со Светловой, — сказал майор. И спросил у Маляева: — Скажите, Иван Лаврентьевич, как вы проникли в квартиру?

— Очень просто. Светлова сказала, что на девятом этаже живет сын Никифоровой. У него оказался ключ. Он открыл дверь и тут же отпрянул: «Господи, никак мать убита!» Я заглянул и увидел труп. Сразу бросился к автомату…

— А почему из квартиры не позвонили?

— Меня учили, что в подобных случаях лучше ничего не трогать.

— И как долго вы ходили?

— Пока дозвонился, потом покурил. Минут пятнадцать — двадцать, пожалуй, прошло. — Маляев виновато взглянул на майора. — Разве я мог подумать? Сын ведь все-таки…

— Да, сын, — тяжело вздохнул Миронов. — Никифоров, говорите, оставался у дверей? А где он был, когда вы вернулись?

— Там и стоял.

— А ключ?

— Ключ у него оставался. Я его в руки не брал.

На лестнице показалась пожилая женщина с бледновосковым лицом. Поддерживаемая Сурковым, она с трудом преодолевала ступеньку за ступенькой.

— Наталья Борисовна Светлова, — представил тот женщину, в фигуре и посадке головы которой, несмотря на преклонный возраст, была подчеркнутая прямота.

— Извините, Наталья Борисовна, за беспокойство, — сказал Миронов. — Обстоятельства, как видите, весьма печальные. Они вынуждают срочно с вами побеседовать.

— Да, да, я понимаю, — тихо проговорила женщина. — Як вашим услугам.

— Проходите в квартиру. Вы, говорят, были хорошо знакомы с Никифоровой?

— Да, с Галиной Васильевной мы знакомы семнадцать лет. Живем по соседству. А близко сошлись, можно сказать подружились, когда остались вдовами. Галя после смерти мужа впала в хандру. Мы вместе съездили на юг, на обратном пути Галя навестила сестер. Вернулась повеселевшей, продолжала работать.

— А сестры где живут?

— Татьяна — в Новгороде, Людмила — в Горьком, а Ксения — где-то на юге.

— А дети Никифоровой?

— Дочь за военным, живет на Севере. Сын тоже женат. В этом доме квартирует.

Воспользовавшись паузой, Светлова добавила:

— Может, это к делу не относится, но я должна сказать, что Галя была исключительная женщина, превосходно воспитанная, обаятельная, сердечная. В своем почтенном возрасте она была духовно молодой. Мы посещали концерты, театральные представления…

— А кто здесь кроме вас бывал? — спросил Миронов, направляя разговор в нужное русло.

— Антонина Сергеевна, она живет в соседнем доме, — сказала Светлова. — Максим Савельевич, именовавший себя художником.

— Почему «именовавший»? — уточнил майор.

— Понимаете, он довольно пространно изъяснялся, но лично его картин я не видела.

— Работает?

— В какой-то мастерской.

— А как Никифорова к нему относилась?

— По-моему, она радовалась, когда он приходил.

— А сын? С ним отношения были нормальные?

— Я бы не сказала.

— Обижал?

— Мне трудно судить, — уклончиво ответила Светлова.

— Расскажите о нем все, что знаете.

— Видите ли, особого благородства он не проявлял, а оговаривать человека…

— Правильно. Только сейчас все важно.

— Понимаю, — согласилась Светлова и продолжала — Дело в том, что Галина обычно не жаловалась, но однажды, помню, обронила, что в легкомысленной голове Василия не удерживается ни одна серьезная мысль.

— Что она имела в виду?

— С работой у Василия не ладилось, а потом он взял да и женился на женщине с двумя детьми.

— Здесь, в квартире, вы его видели?

— А как же, видела. Последний раз недели полторы назад. Вечером, когда мы с Галиной чаевничали, он и пожаловал, малость подвыпивший. «Сидите, чаи гоняете», — недовольно проворчал, потом что-то еще пробурчал, помялся и ушел. «Опять, наверное, приходил просить на водку», — пожаловалась Галина.

Миронов встал. Опять всплывают деньги, подумал он.

Как часто они фигурируют в подобных ситуациях! Сколько из-за них зла, горя, трагедий!

— А кто еще заглядывал сюда на огонек?

— Заглядывали, скрывать не буду. Галина любила гостей, особенно мужчин. Пожалуй, вам следует встретиться с Макаровой. Она живет в нашем доме, на пятом этаже, окна ее квартиры как раз напротив. Там и сейчас свет в окнах, видите? Когда-то Макарова с Галиной вместе работали в магазине. Старушку разбил паралич, она уже года полтора из дома не выходит.

— Хорошо, воспользуюсь вашим советом, — сказал майор и продолжал — Вы, Наталья Борисовна, судя по всему, тут свой человек. Что, по-вашему, изменилось в квартире? Может, что-то исчезло или, наоборот, появилось?

— Вроде бы все на своих местах, — оглядев комнату, ответила Светлова. — Разве вот тазик у дивана…

— Это наши товарищи поставили, — пояснил Миронов. — Прикрыли след, чтобы ненароком не затоптать. Кстати, не желаете взглянуть?

— На след-то? — Светлова вздохнула. — Что я в этом понимаю?

Она поднялась и направилась к серванту. Подходя, бросила настороженный взгляд на раскрытую шкатулку, отделанную перламутром и серебром. Ее лицо вдруг вытянулось, глаза расширились.

— Не вижу главной вещицы. — В голосе Светловой прозвучала тревога. — Здесь Галина хранила брошь с большим бриллиантом. Подушечка тут, а вещицы нет. Брошь от гарнитура. Еще должны быть серьги, подвески и перстень с бриллиантами. Дорогой гарнитур. Галине он достался по наследству от матери. Разрешите, товарищ майор…

Светлова открыла нижнюю левую створку шкафчика и указала на шкатулку.

— Прошу сюда понятых, — распорядился Миронов. Все собрались вокруг стола и смотрели на небольшой плоский красивый ящичек. — Наталья Борисовна утверждает, что здесь хранились драгоценности, а вы видите, что шкатулка пуста, никаких ценностей нет.

— Тут лежали еще карманные золотые часы фирмы «Павел Буре» с длинной толстой золотой цепочкой.

Лицо Светловой выражало неподдельное изумление оно даже заметно обвисло, а глаза поблекли.

— Неужели из-за этих ценностей ее и убили?

— А деньги у Никифоровой были?

— А как же без денег?

— И много?

Вопрос на мгновение остановил было ее, но, собравшись с духом, она все-таки ответила:

— Не знаю. Но это легко установить. Галина вела учет и тем гордилась. Муж ее к этому приучил. Мне казалось, что он непрерывно считал. Знал, сколько шагов от дома до торгового центра, до аптеки, кинотеатра, за сколько минут можно дойти до автобусной остановки.

Светлова подошла к книжному шкафу, где среди папок разыскала две ученические общие тетради.

— В одной приход, в другой — расход. За несколько последних лет, — пояснила Наталья Борисовна.

Миронов взял тетради и стал листать. В одной из них, на обложке которой значилось: «Приход», стояла последняя запись «7800 рублей». Это была итоговая сумма. Внимание Миронова привлекли еще две записи: «10/ІХ — 120 руб. пен.» и «15/Х — 100 р. пер. дочь.», которые стояли после итоговой суммы. В другой тетради, на обложке которой написано: «Расход», записи состояли сплошь из мелких сумм и имели месячные итоги. Последняя запись в этой тетради была датирована 21 /X — ниже ее шла колонка букв, а справа колонка цифр с общей суммой 5 р. 83 к. Буквы, видимо, обозначали название товара, а цифры — его стоимость. Каждая итоговая сумма расхода за месяц переносилась в тетрадь прихода и стояла в минусе общего числа. Таким образом, из анализа тетрадей можно было установить, что наличных денег у Никифоровой было около 8000 руб. И около ста тысяч на сберкнижках на предъявителя.

— Где же хозяйка хранила деньги? — спросил Миронов.

— В этом шкафу, в металлической коробочке, — ответила Светлова. — Можно, я взгляну?.. Но я ее, к сожалению, здесь не вижу.

— Коробочку можете описать?

— Конечно, я могу даже показать. Обыкновенная, из-под карамели. На крышке изображена Красная площадь. Мы вместе с Галиной покупали эти конфеты. Давно это было, уж и не помню, в каком году.

Слушая, Миронов продвигался дальше. В квартире было аккуратно, но опытный глаз не мог не заметить, что тут что-то торопливо искали: слой пыли кое-где нарушен, в диване и в бельевом шкафу беспорядок.

— И телевизор вы вместе смотрели? — спросил майор, поднимая с пола шнур.

— Телевизор иногда смотрели, но шнур со штепселем всегда был в розетке, — сказала Светлова.

Они приблизились к окну, на подоконнике которого лежали желтые перчатки.

— Похоже, мужские, — сказала Светлова.

— Да, мужские, — подтвердил Миронов и спросил — Приходилось ли вам видеть такие перчатки на ком-нибудь из близких или знакомых Никифоровой?

Светлова на некоторое время задумалась.

— Честно говоря, на перчатки никогда не обращала внимания.

Рядом с перчатками лежал потертый коробок спичек с отломанной полоской.

— Галина не могла его здесь оставить, — перехватив взгляд Миронова, сказала Наталья Борисовна. — Тем более с горелыми спичками. Пройдите на кухню, там на плите висит специальная спичечница. Вы убедитесь, что я права.

— Скажите, а Василий курит?

— Да. Бывало, Галина Васильевна делала ему замечание за то, что курил в комнате.

В прихожей Миронов открыл встроенный шкаф.

— Вряд ли кто позарится на старое барахло…

— А вдруг?

Из сапога извлекли металлическую коробочку.

— Это та самая, в которой Галина хранила деньги, — сказала Светлова.

— Коробочка нашлась, а денег, как видите, нет.

Миронов заметил себе, что преступник, видимо, уже при выходе из квартиры решил избавиться от улики: деньги забрал, а коробку бросил в сапог.

— Скажите, кто еще мог знать о драгоценностях и деньгах, которые были у Никифоровой?

— О том,’ что у Гали имелись дорогие украшения, знали многие.

— Я утомил вас, Наталья Борисовна, — сказал майор. — Да и время уже позднее. Не буду больше задерживать, но мне бы хотелось вам дать небольшое домашнее задание. Не возражаете?

— Какие могут быть возражения…

— Вот и хорошо. Тогда постарайтесь как можно подробнее описать пропавшие драгоценности. И еще — составьте список лиц, которые бывали у Никифоровой.

Разумеется, тех, кого вы знаете, а тех, кого только видели, назовите приметы: возраст, рост, внешний вид, одежду. Думаю, Наталья Борисовна, вы понимаете, как это для нас важно.

— Понимаю. Постараюсь выполнить вашу просьбу. Наблюдая за быстрыми и ловкими движениями криминалиста Лиснова, Алексей Павлович думал над всем тем, что увидел в квартире, пытался выстроить хотя бы одну правдоподобную версию. Не было сомнений, что преступник не раз здесь бывал, знал, где хранились драгоценности и деньги. Но этот человек недостаточно опытный: профессионал обычно действует намного чище, во всяком случае не оставляет столько следов.

Любой, даже умудренный в своем деле человек, совершая преступление, оставляет после себя следы. С этими следами работают опытные специалисты в самых различных областях знаний. Эдуард Лиенов — один из них. В его распоряжении самые различные научно-технические средства, немало приборов и простейших приспособлений, помогающих сделать тайное явным. Порой даже несколько хлебных крошек, два-три волоса или обыкновенная спичка с помощью эксперта способны превратиться в решающие доказательства.

Было уже за полночь. Мотивы убийства Никифоровой прояснились — ограбление. И сделал это человек, который хорошо знал, где хранятся ценности.

Версия убийства выглядела вполне реальной. Но вопросы были, они наталкивались один на другой. Кто убийца? Для того чтобы вычислить его, предстояло еще многое сделать, допросить уйму людей, исследовать следы, получить заключения экспертизы крови, обнаруженной на горлышке, бутылки, мазок на стекле серванта, сумочке, гранитной глыбке и капли крови на полу в комнате, прихожей, коридорчике. Алексей Павлович щелкнул пальцами, словно его осенила та самая мысль, которую он мучительно искал, подошел к телефону и набрал номер. Как только услышал голос Осокина, сказал:

— Николай, как там у тебя сын Никифоровой? Как он себя ведет?

— Кое-что в его показаниях не стыкуется с показаниями его жены. Сейчас прокурор проводит между ними очную ставку. И вообще его поведение, мягко говоря, странное. А вам что-нибудь удалось установить?

— Я сейчас выезжаю. Обо всем поговорим на месте, не спеша.

Лейтенант Лиенов открыл портфель, достал целлофановые мешочки и, чтобы не занести на перчатки дополнительные запахи, осторожно пинцетом захватил сначала одну перчатку и засунул ее в прозрачный пакет. Таким же путем упаковал и вторую. Потом свободные концы соединил вместе и прошил их нитками. Понятые и все остальные присутствующие поставили свои подписи на прикрепленной бирочке. То же самое эксперт проделал и с коробком спичек. Но со шкатулкой и металлической коробочкой возился долго. Обрабатывал их специальными порошками, окуривал и закреплял парами йода выявленные следы. Фотографировал. Потом упаковывал все в картонную коробку.

— Каким, Эдуард, вам представляется убийца? — спросил Алексей Павлович.

— Похоже, было двое, — ответил Лиенов. — Один высокий, другой пониже.

— Может, и адрес сообщишь? — улыбнулся майор.

— Я, к сожалению, не провидец, — серьезно сказал лейтенант. — Но думаю, что размер кроссовок — тридцать шестой.

— И на том спасибо, Эдуард, — сказал Миронов, взглянув на часы. — Пора бы и Суркову объявиться.

И тут дверь открылась: вошел участковый.

— Не иначе как телепатия, Николай Ильич. — Взгляд Миронова скользнул по лицу участкового.

— Ничего утешительного, товарищ майор, — не дожидаясь вопроса, заговорил Сурков. — Если не считать, что недели две-три тому назад у Никифоровой были гости.

— Кто такие?

— Пожилая женщина и девушка лет двадцати. Приходили по вечерам в течение трех дней. Однажды, говорят, с ними был молодой парень.

— Так, что еще говорят?

— Говорят, что Никифорова — женщина богатая и со связями. Ее в «сиянии злата» видели на престижных спектаклях. Разъезжала по курортам. Словом, царствовала, как выразилась одна старуха.

— Сколько квартир удалось обойти?

— Четырнадцать.

— Ладно, отдыхайте. Встреча завтра в восемь.

— Сегодня, Алексей Павлович.

— Ах да, время не стоит. Встретимся и продолжим обход.

Кто-то вставил:

— Берите поправку на субботу.

— Да, выходной, многих и вправду недосчитаемся.

— Погода-то не летняя. Задержатся, если с вечера не укатили, — заключил Миронов.

Угрюмой темнотой окутался город. Высокие дома, как будто чего-то пугаясь, плотнее прижимались друг к другу. Мокрый асфальт блестел, словно тонкий ледок. Светофоры сонно моргали желтыми огнями. На улицах — редкие прохожие.

— В управление, — буркнул Миронов, когда машина выбралась на проспект.

— Небось, товарищ майор, кишка на кишку протокол пишет? — сочувственно спросил шофер.

— Пишет, Федорович, пишет, — согласился Алексей Павлович, думая о другом. Он мысленно уже был в кабинете Осокина., Третий год они работают вместе. Ладят, понимают друг друга с полуслова. Светлая у Николая голова, цепкая память, в работе не разбрасывается, стремится выработать свою, если можно так выразиться, технологию, свои приемы, свой почерк.

Миронов вспомнил, как в пору своей молодости оказался на перевозе через Волгу. Лодка на месте бьется о берег, а хозяина нет. На обрыве, у сосны, приметил двух мальчишек, игравших в расшибалку. Стал выяснять, где перевозчик, а они в ответ:

— Волга-то видите, как бурлит, так что никакого перевозу не будет.

— А вы чего тут, да еще без рубашек?

Тот, что повыше ростом, посмотрел на Миронова оценивающим взглядом, ответил серьезно:

— Закаляемся. А вы что — милиционер, что допрашиваете?

— Да, я в милиции служу, — соврал Алексей. — На тот берег позарез нужно.

Мальчишки переглянулись, попрятали пятаки.

— Мы дяде Ване-перевозчику иногда помогаем, — сказал старший.

— А не хвастаешь? — подзадорил Миронов.

— Нет, чего нам хвастать. Давай, Николка, за веслами. Может, какая беда за Волгой.

Ребята перевезли Миронова. Он поблагодарил парнишек и наказал отправляться домой, чтобы родителей не волновать.

— Нет у нас родителей, — сказал в ответ Николка. — Я с бабушкой живу, а Пашка — в общежитии с детдомовскими.

Через некоторое время, когда Миронов перешел из горкома комсомола в милицию, к нему обратилась старушка, как потом выяснилось, бабушка Николки.

— Делом занимался, неплохо учился, мне помогал, — рассказывала она. — А потом совсем от рук отбился, по вечерам куда-то уходит, возвращался выпивши. Сам, говорит, я себе голова. Не знаю, как на него и подействовать…

Вызвал тогда Миронов Николку. Тому ничего не оставалось, как признаться во всем. Затягивал его Гришка, известный под кличкой «Вихрястый», в тину, в преступный мир. Обезвредили главаря, Николка поступил на завод, потом стал студентом техникума.

Миронов было и след его потерял, как однажды в его кабинет вошел щегольски одетый стройный лейтенант. На груди медаль «За отвагу» и значок «Отличник милиции». Энергично вскинул руку к головному убору, доложил:

— Лейтенант Осокин…

— Николка! Неужто это ты? — воскликнул Миронов, не дав ему договорить.

— Так точно, товарищ майор.

— Значит, в милиции служишь?

— Так точно!

Стоило Алексею Павловичу войти в кабинет и взглянуть на Осокина, как стало ясно: дело не продвинулось ни на йоту. Он взял протокол допроса и углубился в чтение:

«… — Когда, гражданин Никифоров, вы виделись с матерью последний раз?

— Недели две тому назад.

— Вы поссорились?

— Нет, был в командировке.

— Какого числа возвратились?

— Двадцать второго.

— И не навестили мать?

— Нет.

— Мимо же проходили…

В ответ — молчание.

— Ключи от ее квартиры брали с собой?

— Нет, они висели в прихожей.

— А жена навещала вашу мать?

— Думаю, что нет.

— Почему?

— Мать мою жену не признавала, не разговаривала с ней.

— Из мужчин у вашей матери были друзья или близкие знакомые?

— Похаживал один хахаль. Жениться вроде бы собирался.

— Как его фамилия?

— Не знаю.

— Видели его?

— Видел однажды.

— Разговаривали?

— О чем с ним, плешивым, говорить?

— А палец чем лорезали?

— Да так, нечаянно. Банку открывал…

— У вашей матери были драгоценности?

— Да, были.

— Где она их хранила?

— В серванте, в шкатулке.

— На шкатулке обнаружены следы — отпечатки пальцев. Не вы их оставили?

— Не убивал я мать.

— Ас какой целью к ней заходили?

— Попросить деньжат.

— Своих не хватает?

— Иногда не хватает.

— Знаете, где мать хранила деньги?

— Знаю, в коробочке. — Помолчав, добавил: — И в сберкассе.

— А-где коробочка сейчас?

— Не знаю. Да не убивал я. Не убивал, слышите! Мать же она мне!..»

Алексей Павлович откинулся на спинку кресла. Не спеша закурил, морщась от дыма, которым за вечер весь прокоптился. Задумчиво сказал:

— Его тоже понять можно. Мало того, что мать потерял. Худо ли, бедно ли, а красненькие она ему подбрасывала. Да и приютить в непогоду могла. А теперь нет родного человека…

— Больше того, легла тень тяжкого подозрения, — вставил Осокин.

— Вот именно. Ну, а ты, Николай Иванович, что обо всем этом думаешь?

Осокин пожал плечами:

— Боюсь, Алексей Павлович, пока ответить что-нибудь определенное.

— Где он?

— Никифоров?

— Кто же еще?

— В соседнем кабинете.

— Ну, что ж, утро вечера мудренее, когда рассветет, будет виднее. А сейчас ho домам.

Утром, как и условились, собрались у места происшествия. Распределили между собой дома и сразу же принялись за работу.

На первом этаже дверь открыл мужчина лет сорока, жилистый, с мелкой сетью морщин на скуластом смуглом лице. Майору показалось, что он где-то видел этого человека. Но не стал насиловать память, коротко бросил:

— Милиция! Здравствуйте.

— Здравствуйте, товарищ Миронов, — улыбнувшись, приветствовал его мужчина.

— Вот видите, мне тоже показалось, что где-то я с вами встречался. Но где?

— Помните, товарищ, извините, не знаю, в каком звании вы теперь пребываете?

— Майор.

— А меня зовут Кирилл Тихонович Маслов. Лет пять тому назад у кинотеатра на перекрестке, товарищ майор, вы остановили грузовую машину, которой я управлял, и потребовали отвезти в милицию задержанных за драку.

— Такой случай был. Однако же у вас и память!

— А вчера вечером увидел вас у нашего подъезда и сразу же узнал. На «газике» вы подъехали целой бригадой. Слышал, в нашем тишайшем доме убийство?

— Да, Кирилл Тихонович. По этой причине и беспокоим людей.

— Понимаю.

— Что вы можете сказать о пенсионерке Никифоровой с пятого этажа?

— Мы с женой касательства к ней не имели. Живем здесь недавно. По обмену переехали. Советую вам, товарищ майор, поговорить с женщинами с четвертого этажа, кажется, одна проживает в семнадцатой, а вторая в девятнадцатой квартире. Они целыми днями просиживают у парадной. Может, что и заметили.

В соседней квартире жила девушка, студентка, с матерью.

— О Никифоровой? Нет, ничего не знаю. — На ее розовое лицо легла тень отчужденности. — Мама работает в двух местах, уходит рано, приходит поздно. Я же приезжаю только ночевать. Все время провожу в институте…

Девушка отступила назад, решительно взялась за дверную ручку.

Миронов резко повернулся и нажал кнопку звонка в соседнюю квартиру. Долго никто не открывал. Потом показался мужчина с заспанным лицом. При виде майора глаза его испуганно округлились.

— Извините, я приезжий, — пробормотал тот.

— Откуда?

— Из Нальчика.

— В гостях?

— Да, в гостях… Нет, в командировке.

— Когда приехали?

— Вчера.

— Кто может подтвердить?

— Как кто? Ах да… хозяева, но их пока нет.

Следующая квартира оказалась запертой. Еще квартира, за ней другая, один этаж за другим. Десятки вопросов и столько же ответов. И в каждом — крупица, дополняющая данные о личности Никифоровой.

Четвертый этаж, семнадцатая квартира.

— Майор Миронов, из угрозыска.

— Прошу, входите, моя фамилия Пучкова Зоя Федоровна. Раньше я в школе учительствовала, приходилось заниматься с трудными подростками, тоже захаживали ко мне из угрозыска. Сейчас вот на пенсии. Сижу дома, нигде не бываю, а видно, опять понадобилась. Проходите, майор, я вас чашечкой кофе угощу.

— Спасибо, не откажусь.

— Садитесь, пожалуйста, к столу, а я сейчас, мигом…

— У вас, Зоя Федоровна, хорошая, светлая квартира. Чисто, уютно. Но вот рассказывают, что вы предпочитаете больше на улице находиться.

— Кто же это такое обо мне рассказывал?

— Земля слухом полнится. Да в этом ведь нет нйче-го дурного. Каждый волен по-своему распоряжаться своим личным временем, лишь бы его занятия не противоречили нормам поведения.

— Что правда, то правда. Люблю на воздухе побыть. Но вот ноги нещадно болят, тяжело передвигаться, так я все больше около дома! Блокадница я. Сейчас все и сказывается. Подружка у меня — Соболева, она тут по соседству, в девятнадцатой квартире, живет, тоже ногами мучается. Вот и выходит, что нас два сапога — пара. Не были еще у нее?

— Нет, не был.

— Вот я и говорю, что мы с нею соседи и подруги, обе больные. Так что сама судьба свела нас. Выйдем на улицу, посидим около парадной на скамеечке. Перед нами течет вся жизнь нашего дома. Люди уходят и приходят. Всех до единого знаем в лицо, многих и поименно. Все с нами здороваются, новостями делятся. Да что греха таить — знаем, у кого какие гости бывают и где задерживаются.

— Именно поэтому я и пришел к вам, уважаемая Зоя Федоровна. Вы ведь знаете Галину Васильевну Никифорову?

— Как не знать! В этом доме я живу с первых дней его заселения. В друзьях не ходили, но были добрыми соседями. Никифорова живет выше этажом. Она овдовела раньше, а через год мой муж умер. Никифорова последнее время жила одна. Дочь замужем, она где-то за Мурманском, сын тоже семьей обзавелся, живет отдельно. Раньше-то мы общались, друг к другу в гости ходили. У нас было много общего — вдовы мы. Но вот года три назад между нами образовался ледок. Сначала мой зять назвал ее гулящей старушкой. А какая она гулящая! Хотелось на старости лет обрести покой, семьей обзавестись. Был тут у нее один вдовец, предлагал руку и сердце. Галина на полном серьезе со мной советовалась, а я возьми да и скажи ей: «Какое замужество в твоем-то возрасте?» Она, конечно, заколебалась. А тот тем временем другую нашел, да с нею и сошелся. Где-то сейчас на Васильевском острове живет в новых домах, у гостиницы «Прибалтийская». После этого Галина совсем на меня рассердилась. Здороваться перестала. А чего бы ей дуться-то, что я ей такого сделала?

— О том, что произошло с Никифоровой, вы в курсе?

— Что, арестована?

— Нет…

— Убита! И где же ее?

— Дома, в собственной квартире.

— Боже, страх-то какой!

— Может, у вас есть какие-то подозрения? Никифорова убита и ограблена неделю назад.

— О господи, неужто неделю! — Пучкова вскинула к лицу обе руки. — Так вот почему ее давно и не было видно. Я ведь поначалу-то думала, что, может, уехала куда.

— Как часто вы бываете на улице?

— Каждый день. А что теперь старухам остается?

— Ну, а если непогода?

— Это нам нё помеха.

— Не осталось ли у вас в памяти чего-то необычного недельной давности? Может, появление каких-то незнакомых людей или поведение, которое показалось вам ненормальным?

— Нет, не припомню.

— Вы знаете людей, которые приходили к Никифоровой?

— Конечно. Но лучше других знает все ее ближайшая подруга Наталья Светлова. Ее с Никифоровой чуть ли не ежедневно можно было вместе видеть. Правда, с неделю уже как их не видели… Еще есть парализованная Макарова, живет в соседнем крыле, квартира напротив. Она часто у окна сидит, на улицу смотрит, может, что заметила…

Зоя Федоровна задумалась, что-то вспоминая, подлила в чашечку кофе, пододвинула вазу с печеньем поближе к Миронову и сказала:

— Постойте, не знаю, имеет ли это какое значение, но недели две-три тому назад к Никифоровой приезжали гости — женщина в годах и девушка. Соболева говорила, что от сестры приехали. Но от которой, не знаю. Видели Никифорову в обществе этих женщин несколько раз. А один раз с ними был молодой парень. Постойте, этого парня мы видели еще раз примерно неделю тому назад… Он приехал на такси, точно на такси. Поднялся лифтом.

— Зоя Федоровна, не могли бы вы описать его внешность?

— Отчего же, могу. Я его хорошо запомнила. Первый раз, когда мы с Соболевой видели его, он был без очков, а когда на такси приехал, то был в больших темных очках. Но я его все равно узнала. Как-то очки были некстати. Погода стояла хмурая, да уже и вечерело. Поэтому я и обратила внимание моей подруги: Зина, говорю, гляди-ка, тот самый парень прошел, которого мы видели в обществе Никифоровой и двух ее гостей.

— Скажите, во что он был одет?

— Кажется, в куртку стального цвета с блестящими пуговицами, без шапки. На руках перчатки. Это я точно помню. Когда он вышел из машины, то вляпался в грязь, выругался, отошел на газон и стал вытирать ноги о траву. Потом подошел к луже, снял перчатки и принялся замывать ботинки.

— Вы не Заметили, какого цвета перчатки?

— Нет, не обратила внимания. Как-то ни к чему.

— В кбтором часу это было?

— Уже смеркалось. На улице было промозгло, и мы с Соболевой вскоре ушли. А когда пришла домой, сразу же занялась приготовлением ужина. Через некоторое время стукнула дверца машины. Я подошла к окну и посмотрела: такси тронулось и ушло в сторону универсама, что в конце нашей улицы. Там и директорствовала Никифорова.

— Вы смогли бы опознать этого человека?

— Конечно. Я его хорошо запомнила: высокий, лет за двадцать, шатен, красивое лицо.

— А скажите, Зоя Федоровна, были ли у Никифоровой какие-нибудь ценности, деньги?

— А как же. Никифорову в нашем доме все считали, извините, купчихой. Деньжата у нее водились. Она же директор крупного магазина. Но взаймы никому не давала. Говорила, что взаймы давать — врагов наживать. Я видела: она не раз надевала красивый бриллиантовый гарнитур.

— Я зайду в девятнадцатую, а вы, Зоя Федоровна, опишите всех, кого знаете, из числа знакомых Никифоровой. Бриллиантовый гарнитур тоже. Я загляну к вам позднее.

Такси! Майор заторопился. Ведь такси еще кто-то мог видеть. Может, тот же Маслов…

— Извините, Кирилл Тихонович, — сказал Миронов, возвратившись в квартиру Маслова. — Взываю к вашей памяти. Не видели ли вы случайно неделю назад вечером у дома такси, вон у того столбика, что около сквера?

Маслов улыбнулся.

— У столбика? Видел. Было такси, товарищ майор, вечером. У меня жена болела, так я в аптеке купил лекарство и заскочил прямо на шаланде домой. Теперь я работаю на шаланде. Остановил машину на проезжей части у обочины и пошел в дом, а шофер такси открыл дверцу машины и окликнул меня: «Эй, хозяин, не найдется ли огонька прикурить?» Я его еще спросил: чего, мол, здесь торчишь? Одного тут привез, говорит, обещал скоро вернуться. Я достал коробок, зажег ему спичку, и он прикурил. Еще мы с ним поболтали о том о сем. Таксист в возрасте, назвался Николаем. Я хорошо запомнил имя: мой сменщик тоже Николай. Он сказал, что работает через день. Говорил, что в их четвертом парке требуются классные ^водители, меня агитировал.

— Не смогли бы вы, Кирилл Тихонович, опознать этого шофера?

— Никак они и ухлопали, женщину-то?

— Такой вывод преждевременный. Нужно сначала разыскать таксиста. Не вспомните ли точно, когда его видели?

Кирилл Тихонович умолк, продолжая о чем-то напряженно думать, и, как бы очнувшись, сказал:

— Постойте, к жене приходил врач. Навыписывал кучу рецептов. — Кирилл Тихонович подошел к журнальному столику и разыскал рецепты. — Вот, товарищ майор, все они выписаны двадцатого, значит, таксиста я видел вечером.

— Спасибо, Кирилл Тихонович! Итак, вы можете опознать того таксиста?

— Думаю, что да.

Поблагодарив Маслова, Алексей Павлович через двор прошел в соседнее крыло и поднялся на шестой этаж. Квартира 68. Нажал на кнопку звонка. Двери открыла белокурая девочка. Майор представился. Девчушка закричала:

— Бабушка, к нам милиция!

— Танечка, проси в комнату, — донесся из глубины квартиры хрипловатый женский голос.

— Майор милиции Миронов, из угрозыска.

— Свой век, считай, доживаю, а с товарищами из милиции не общалась, — сказала Макарова, жестом руки приглашая гостя сесть в кресло возле дивана, где она полулежала.

— Хорошо это или плохо? — поддержал разговор Миронов.

— Вы, однако, не это пришли выяснять, — переменила женщина тему разговора. — Танечка, принеси вазу с яблоками. Задавайте, майор, вопросы. Меня зовут Антонина Сергеевна, ведь вы пришли, чтобы поговорить со мною по какому-то важному делу?

Макарова оказалась улыбчивой смышленой старушкой.

— Именно поговорить, Антонина Сергеевна. Из вашего окна хорошо видны окна квартиры Никифоровой?

— Вы так говорите, словно с нею что-то случилось…

— Случилось, к сожалению. Она убита.

— Как! Не может быть! Галина убита… Моя дорогая подруга… — В глазах Антонины Сергеевны появились слезы, старушка низко опустила голову и долго молчала, потом вытерла платком влажные глаза. — Раньше мы с нею дружили. Но вот уже полтора года, как я никуда не выхожу. По квартире и то передвигаюсь с помощью вот этой коляски. Встану ли я когда-нибудь на ноги? Галочка, бывало, из лоджии помашет или с Танюшей привет пошлет. И сама навещала, вкусненьким потчевала. А тут ни слуху ни духу. Не показывается, телефон молчит, только свет горит денно и нощно. Думала, укатила куда, забыв выключить. А вчера увидела много людей. Значит, то вы и были. Я узнала…

Миронов подошел к окну, глянул в ту сторону, где жила Никифорова.

— Когда у Галины Васильевны зажигался свет, вы могли наблюдать, что там происходит? — уточнил Алексей Павлович.

— Конечно, могла, — подтвердила Макарова.— Правда, иногда Галя зашторивала окна.

— Может, видели у Никифоровой кого-то неделю тому назад?

— Я уже думаю над этим. — Лицо женщины напряглось. — По вечерам к ней заходили. В основном женщины, но наведывались и мужчины… И где же ее убили?

— В собственной квартире неделю назад.

— Слышишь, внучка, я же говорила тебе, что с Галиной Васильевной что-то случилось! Иначе чего бы днём и ночью горел свет в ее квартире? А тут вот оно что! Какой кошмар!

— Вы очень наблюдательны, Антонина Сергеевна.

— Возможно. События недельной давности мало чем отличались от обычных. Я сидела в своей комнате перед телевизором и смотрела какую-то передачу. Спускались сумерки. Вдруг в квартире Никифоровой вспыхнул свет. Я подумала, что к ней пришли гости, и из любопытства подкатила на коляске к окну…

— Продолжайте, пожалуйста.

— В комнате у Никифоровой я увидела молодого парня. Он прошел и сел на диван рядом с Галиной, снял перчатки и положил их на подоконник. Что-то стал крутить в руках: похоже, хотел закурить. Галина повернулась к нему и что-то сказала. Потом поднялась и вышла. Возможно, она ушла в другую комнату или на кухню, те помещения мне не видны. Тогда этот парень встал и зашторил окна. Что дальше там происходило, не видела, не знаю. В неплотно сдвинутые шторы все последующие дни был виден свет.

— Как выглядел этот мужчина?

— Молодой, выше Галины на голову, одет в куртку с капюшоном. Я подумала еще тогда: почему же Никифорова не предложила ему раздеться? Видно, он ее заверил, что зашел на минутку, а может, Галина не желала, чтобы он долго задерживался.

— Скажите, раньше вам не приходилось видеть этого мужчину в квартире Никифоровой?

— Нет, не видела. По-моему, не видела.

— Так видели или не видели?

— Кажется, что не видела. Хотя лицо его мне показалось знакомым. Недели две-три тому назад в квартире Галины появились две незнакомые мне женщины. Одна пожилая, другая молодая. Они появлялись подряд дня три, а однажды вместе с ними был молодой парень. Они сидели за столом и пили чай. Это было вечером. По-моему, между тем парнем и этим есть какое-то сходство. Дней десять назад, а может и того больше, Никифорова навестила меня. Я ее спросила: «Галя, у тебя гости?» Никифорова сказала: «Слава богу, выпроводила». Сестра Галины дала этой женщине адрес — вот и пришлось мучиться за здорово живешь. Три ночи ночевали они у Галины, эти женщины. Мать приехала навестить сына, он работает здесь на стройке, живет в общежитии. «Так что бы ты думала? — рассказывала мне Галина. — Старая-то привезла с собой невесту для своего любимого сынка. Стала упрашивать меня разрешить молодым остаться ночевать, ишь до чего додумалась!» Пришлось Галине соврать им, что телеграмму получила, мол, дочь с мужем сегодня на праздники приезжают и что больше их оставлять у себя не имеет возможности. Обиделись. Но ушли.

— Антонина Сергеевна, вы могли бы узнать того парня?

— Вообще-то на зрение не обижаюсь.

— Благодарю вас, Антонина Сергеевна, за весьма ценную информацию, — сказал майор, заручившись согласием еще раз ее побеспокоить. Распрощался и пошел к Светловой, которая на нескольких страницах довольно подробно описала посетителей и знакомых Никифоровой и пропавшие драгоценности. По совпадающим признакам подробных описаний свидетелей Миронов дал информацию в розыск по Ленинграду…

В конторе эксплуатационного участка жилищного треста собрались участковые, оперативные сотрудники. Поджидали начальника угрозыска.

— Ну что, начнем? — усаживаясь на стул, сказал Миронов. Каждый поднимался и коротко докладывал, что ему удалось выяснить при обходе жилмассива. Данные, характеризующие личность убитой, пополнялись. Круг знакомых расширялся. Ее образ жизни обрисовывался довольно полно и отчетливо.

— Товарищ Сурков, берите с собой жильца с первого этажа, Маслова Кирилла Тихоновича, и отправляйтесь с ним в четвертый таксомоторный парк. Там разыщете шофера такси, который привозил молодого парня… Это очень важный свидетель, учтите. Взаимоотношения между ними неизвестны, — сказал Миронов. — Если будут какие-то осложнения, позвоните мне.

— Вы считаете, что убийство совершил именно этот молодой парень?

— Пока только предположение.

— Понятно. Все будет сделано так, как надо…

Миронов остановил взгляд на своем сотруднике — капитане Даниялове:

— Вы, Владислав Васильевич, останетесь здесь. Присмотрите за квартирой Никифоровой. Всех, кто придет к ней, опросите. Остальные — в машину. Выезжаем в управление. По дороге завернем в кафе перекусить.

Перед выходом на улицу Миронов позвонил Осокину:

— Ну как? Разобрались с отпечатками?

— Так точно, товарищ майор. Разобрались. Отпечатки пальцев на шкатулке и металлической коробочке принадлежат сыну Никифоровой.

— Он признался?

— Никак нет. Отрицает.

— Где он сейчас?

— Где ему быть — в камере.

«И все-таки убил кто-то из своих, — размышлял Миронов, направляясь к машине. — Не раз бывал в квартире, хорошо ориентировался, знал, где именно хранятся ценности и деньги. А теперь, когда обнаружены отпечатки пальцев…»

Было прохладно, слегка туманно. Машина, круто развернувшись, затормозила во дворе управления.

Миронов легко взбежал по лестнице и вошел в свой кабинет. За его столом сидела Антонина Яковлевна Арева, следователь прокуратуры. Она поднялась. Невысокая, смуглолицая, в строгом костюме. Глядела усталыми темными глазами.

— Мы тут с Николаем Ивановичем поджидаем вас, — сказала Арева, кивнув в сторону Осокина, разговаривавшего по телефону.

— Вам бы, Антонина Яковлевна, в этот субботний вечер над пирогами колдовать, — пожимая протянутую руку, участливо произнес Алексей Павлович. — Муж, поди, тоской извелся.

Арева улыбнулась суховатой и вялой улыбкой.

— Перебьется. Знал, кого брал в жены.

— Так уж и брал, — усомнился Миронов. — Долго небось увивался…

Антонина Яковлевна благодарно улыбнулась.

Капитан Осокин, закончивший разговор по телефону, доложил:

— С моргом разговаривал. Смерть Никифоровой наступила от травмы головного мозга. Пробит череп.

Миронов прошелся по кабинету.

— Думаю, надо вызвать сестер Никифоровой, — сказал он, обращаясь к Аревой. И, не ожидая ответа, продолжал — Предлагаю текст: «Похороны Галины среду первого ноября тчк Срочно выезжайте Софья зпт Василий».

— Кто такая Софья? — спросила Антонина Яковлевна.

— Дочь Никифоровой.

— Так ее же нет?

— Нет, так будет. Дадим и ей телеграмму.

— Вам, Алексей Павлович, удалось что-то выяснить? — убирая бумаги со стола, спросила Арева.

— По квартирным обходам установлено, что недели две-три тому назад у Никифоровой были гости от сестры. Но от какой, пока установить не удалось. Две женщины, а потом к ним присоединился молодой парень.

— Поздравляю, Алексей Павлович. Это уже кое-что, — сказала Арева.

— Вот именно кое-что. А сын Никифоровой? Давайте его допросим.

Первым вошел в кабинет Никифоров. За ним — Осокин.

— Прошу вас, садитесь к столу, Василий Григорьевич.

— Майор милиции, — представился Миронов. — Вместе со следователем прокуратуры Антониной Яковлевной Аревой и капитаном Осокиным поручено заниматься вашим делом.

— Я не убивал мать, понимаете? Не убивал. Я говорил вашему сотруднику, а он не хочет верить.

— Кто же это сделал?

— Этого я не знаю. Я вас хочу спросить об этом.

— Когда вы были последний раз в квартире у матери?

— Вчера, вместе с Маляевым вошли и снова вышли.

— Откуда были гости у вашей матери две-три недели назад?

— Этого я не знаю. Слышал, что были, но откуда, не знаю. Я не интересуюсь, кто к ней приходит, когда и зачем.

— Были ли у матери сбережения — деньги и ценности, где и в чем она их хранила?

— Я не убивал мать!

— Это мы уже слышали, отвечайте по существу заданного вопроса.

— В таком случае я отвечать не буду.

Миронов не стал настаивать. Он снял трубку, набрал номер. Едва закончился его короткий разговор, как в кабинет вошел эксперт-криминалист Лиенов и поставил на стол шкатулку и металлическую коробку.

— На этих предметах обнаружены отпечатки ваших пальцев, — кивнув на шкатулку и коробку, сказал майор. — Когда вы к ним прикасались? Говорите правду, и только правду!

По лицу допрашиваемого пошли красные пятна. Было видно, что он мучительно боролся с самим собою.

— Ну, если правду: я взял деньги и ценности, — глухо проговорил Никифоров, облизывая пересохшие губы.

— Когда, при каких обстоятельствах вы их взяли?

— Взял тогда, когда Маляев бегал звонить в милицию. Решил посмотреть, всё ли на месте, а заодно и деньжишками разжиться. Извините, соблазн попутал. Вспомнил про деньги. Вы, должно быть, знаете, что у меня в этом нужда!

— На выпивку не хватает?

— Хотя бы и на выпивку. У меня свой уклад жизни. — И замолчал.

— Продолжайте, Никифоров.

— Когда я вошел в квартиру, то увидел, что в серванте нет бриллиантовой броши. Я решил посмотреть, не спрятана ли она а шкатулку, но и там ее не оказалось. Тогда подумал — украдена. Может, из-за нее матушку и прихлопнули. Сразу же у меня возникла мысль забрать ценности и унести к себе домой. Сначала перегрузил их к себе в карман, а потом решил забрать и деньги. Деньги я хотел поначалу унести с коробкой, а потом подумал: коробка не нужна — и бросил ее в шкафчик, что при входе в квартиру. Мать я не убивал, клянусь. Были у нас с нею, конечно, в жизни разногласия, но не такие, чтобы убивать…

— Где находятся деньги и ценности?

— Дома.

— Жена об этом знает?

— Нет, я ей ничего не говорил. Я их спрятал в нише электросчетчика. Там есть незаделанный люк, одно время я прятал туда заначку от жены.

— У вас есть желтые перчатки?

— Нет, и никогда не было.

— В квартире вашей матери нами изъяты желтые перчатки. Кому они принадлежат?

— Я бы хотел на них взглянуть.

— Разумеется. — Миронов достал из сейфа перчатки, упакованные в прозрачные целлофановые мешочки, и положил их на стол. — Посмотрите.

— Первый раз вижу.

— Согласны ли вы добровольно выдать те ценности и деньги, которые взяли из квартиры матери?

— Конечно. Я уже понял, что неправильно поступил.

— Тогда в машину.

Забрав с собой Никифорова и своих помощников, Миронов опять поехал на квартиру убитой. Пока поднимались по лестнице, майор успел договориться с Осокиным о дальнейших действиях:

— Я тут исчезну ненадолго. А ты, как только Никифоров покажет, где хранились ценности, сделай так, чтобы он немного повертелся около окна, а потом усади его на диван в большой комнате и займи разговорами до моего возвращения.

— О чем?

— О чем хочешь. Спроси, любит ли он охоту, сколько зайцев убил…

И Миронов с двумя дружинниками поспешил к Макаровой.

— Добрый вечер, Антонина Сергеевна! Извините, что я опять вас беспокою, пришел не один. Сейчас мы с вами проведем один эксперимент, — подмигнул Миронов хозяйке и попросил погасить светильник. — Посмотрите, нет ли среди людей, которые сейчас там появятся, тех, кого вы раньше видели в квартире Никифоровой.

В глазах старой женщины блеснул огонек:

— Значит, сегодня мы будем ловить преступников?

— Не столько ловить, сколько узнавать.

— Не беспокойтесь, я буду глядеть во все глаза. Мне так хочется вам помочь.

Антонина Сергеевна, ковыляя, с помощью внучки перебралась в кресло. Миронов пододвинул его к двери, выходящей на балкон.

В окнах квартиры Никифоровой вспыхнул свет. Было видно, как в комнату вошли четверо. Двое мужчин и две женщины. Макарова тотчас же указала на сынэ Никифоровой, которого она хорошо знает. Остальных же видела впервые.

— Благодарю вас, Антонина Сергеевна.

Миронов вернулся в квартиру Никифоровой.

— Покажите, где вы взяли деньги и ценности. И осмотрите — все ли вещи на месте.

— Я уже показывал вашим товарищам и еще раз могу это сделать, — сказал Никифоров.

Он указал именно на те места, о которых раньше говорила Светлова. Затем он прошел по квартире, внимательно осмотрел все и заявил, что все на месте, кроме бриллиантовой броши и тогр, что он взял сам.

Раздался телефонный звонок, Миронов снял трубку. Докладывал Сурков.

— Так как там у тебя?

— Все хорошо. Шофер такси опознан. Его фамилия Лебов. Все, что надо, о нем узнали. Характеризуется положительно. Думаю, что с парнем, которого он привозил, в связи не состоит.

— Николай Ильич, везите его сюда.

— Как, сейчас?

— Именно.

— Хорошо, ждите.

Миронов повесил трубку и тут же вышел на площадку. Поднялся на девятый этаж, нажал кнопку звонка 42-й квартиры. И как только дверь отворилась, Миронов сразу же представился.

— Что с мужем? Почему его держите? — с тревогой спрашивала невысокая белокурая женщина. — Я знаю, его мать убита, это знает теперь весь дом. Вы что, его подозреваете?

— Подозреваем, но не больше, чем всех остальных.

— Я наперед вам скажу, что убить человека, тем более свою мать, он не способен. Василий добрый, он усыновил моих детей. А вот свекровь… О покойниках не принято плохо говорить, но одно скажу: вместо того чтобы помочь нам — она рассказывала обо мне людям всякие небылицы.

— Но ведь ваш муж пьет?

— Потому и пьет, что с матерью был не в ладах. Ей за шестьдесят, а она молодилась, замуж хотела…

— Вот видите, вы сами говорите, что он был не в ладах с матерью.

— Из этого ничего не следует. Одно дело обижаться на мать, другое — совершить преступление.

— А где хранятся ценности и деньги?

Женщина испуганно вскинула глаза:

— Какие ценности? Какие деньги?

Миронов спокойно продолжал:

— Те, которые ваш муж принес из квартиры своей матери.

Продолжая испуганно глядеть на Миронова, женщина молча опустилась на диван и горько, навзрыд заплакала…

— Вчера, после того как за ним приходил внештатный участковый, возвращался ли муж домой?

— Да, возвращался. Но был он недолго.

— Чем он занимался?

— Не знаю, не видела. Я смотрела телевизор вместе с детьми. Муж что-то делал в коридоре у туалета. Потом ушел, сказал, что скоро вернется, да так до сих пор и не вернулся.

Раздался звонок в квартиру. На пороге стоял капитан Даниялов:

— Ищу вас, товарищ майор. Там, внизу, художник.

— Пошли, — распорядился Миронов, направляясь к лифту.

У парадной стоял небольшой человек, кругленький, пухленький, с русой, коротко подстриженной бородкой.

— Мы вас, Максим Савельевич, не задержим, — успокоил его Миронов.

Богданову было около шестидесяти пяти лет. Он стоял, скрестив длинные руки на животе, и внимательно глядел серыми, выцветшими глазами на Миронова. Весь такой аккуратный, чистый, выглаженный, он держался предупредительно, но с чувством собственного достоинства.

— Это допрос? — спросил Максим Савельевич, когда Миронов показал ему фотокарточку Никифоровой и попросил рассказать о ней.

— Допрос, как правило, проводится с составлением протокола и в кабинете, — успокоил собеседника Миронов. — Я же прошу вас помочь следствию. При этом вы можете быть уверены в сохранении тайны…

Богданов понимающе кивнул головой. Нет, он не мог быть убийцей, подумал майор. Жестокости и силенок не хватит. И спросил:

— Так где и при каких обстоятельствах вы познакомились с Никифоровой?

— В Пицунде, года три назад. Я писал этюд, когда Галина Васильевна подошла. Разговорились, (^казалось, что мы земляки, и познакомились. Вместе проводили время, потом, когда вернулись в Ленинград, тоже встречались.

— Как часто вы бывали у нее?

— Не часто, но бывал.

— Не замечали ли вы что-либо необычное в ее поведении? Не делилась ли она с вами какими-нибудь опасениями? Может, в последнее время была расстроена, взвинчена?

— Знаете, вы поставили меня в затруднительное положение, — бесхитростно сказал Богданов. — Мне казалось, что она, как и ее подруга Наталья Борисовна, с которой я познакомился у Галины, всегда пребывала в прекрасном настроении. Не скрою, у нас с нею был разговор о совместной жизни. Она меня устраивала. Думал на старости лет обрести семью. Галина Васильевна, как я понимал, была согласна, но вдруг повернулась ко мне на сто восемьдесят градусов, словом, расстроилась у нас с нею женитьба.

Распрощавшись с художником, Миронов вернулся в квартиру Никифоровой.

— Сурков звонил, — доложил майору Осокин, — через полчаса будут с шофером такси.

— Очень хорошо!

— Василий Григорьевич, вы готовы показать, где спрятаны ценности? Думаю, вы понимаете, что не стоит проявлять при этом эмоции. Жена может не сдержаться, не так поймет. Пользуясь случаем, разъясняю вам: все, что осталось после смерти матери, принадлежит по закону детям.

— За меня будьте спокойны.

Когда все было оформлено, Миронов позвонил следователю прокуратуры Аревой. Она согласилась с его доводами и разрешила освободить Никифорова: он не может повлиять теперь на ход следствия. Хотя лодоз-рение с него полностью снято не было.

Только вышли на улицу, как сразу же подошла машина. Первым вышел участковый Сурков.

— Товарищ майор, по вашему приказанию доставил шофера такси Лебова Геннадия Васильевича.

— Всего два-три вопроса, товарищ Лебов, и вы свободны. Когда-либо вы бывали на своем такси у этого дома? — спросил Миронов.

— Ах вот оно что! А я-то ломаю голову: где же, думаю, видел этого гражданина? Как ваша фамилия?

— Маслов.

— Маслов — теперь вспомнил. Здесь, у этого дома, я его и видел.

— Расскажите, при каких обстоятельствах вы сюда приезжали.

— Я привозил сюда пассажира, молодого парня.

— Опишите его приметы.

— Высокий, лет двадцати — двадцати двух, в куртке, кажется, стального цвета. Стрижка короткая, без головного убора. Да, еще одна деталь — он был в солнцезащитных очках. Я подумал, что, может, скрывает на лице какую-то травму, потому вечером и прячет глаза под очками.

— Приходилось ли вам встречаться с ним когда-либо раньше?

— Никогда. Я подвозил молодую пару к кинотеатру, там и увидел этого парня. Он нервно махал рукой, выбегал на проезжую часть. Я остановился, и он сразу же сел в машину. Велел ехать к универсаму, зашел туда, потом вышел и сказал, что теперь налево и прямо по улице. Потом он указал мне этот дом и попросил остановить машину напротив, у сквера.

— И долго вы находились в пути?

— Минут семь — десять, не больше, если исключить остановку, специально время не засекал. Можно и проверить, я скоростью буду регулировать.

— О чем говорили в пути?

— Так, о разном. Но я запомнил, что живет он в Ленинграде недавно. Все говорил: «А вот у нас в Горьком…» Как только машина остановилась, он сказал: «Ты постой, я мигом». Вышел из машины и скрылся в парадной. Вернулся, как мне показалось, возбужденным. «Что, поругались?»— спросил я. Он что-то пробурчал и сказал, чтобы я опять ехал к универсаму. Махнул рукой, и тут я заметил, что он без перчаток.

— Скажите, вы не запомнили, какого цвета были у него перчатки?

— Как же, запомнил. Когда он вышел из машины, похлопал по карманам, словно разыскивая что-то, потом сказал: «Эх, спички оставил в общежитии» — и попросил мои в порядке одолжения. Я ему отдал свой коробок. В это-то время и разглядел, перчатки были желтые… На обратном пути подъехали к универсаму, но он попросил меня проехать дальше. Потом, когда я остановился перед светофором, у перекрестка, вдруг спохватился: «Выйду здесь». Расплатился и ушел по улице направо. Видно, живет где-то неподалеку.

— Вы можете показать место, где высаживали пассажира?

— Конечно.

— Тогда в машину, поехали.

Лебов показал перекресток улиц, где никаких примечательных объектов, кроме жилых домов, не было. Вдали, направо, светились огнями высокие дома, там и были общежития строителей.

— Геннадий Васильевич, не показалось ли вам что-то необычное в его поведении?

— Показалось, что он в разговоре осторожничал. Когда я его спрашивал, он как бы просыпался. Я делаю из этого вывод, что на чем-то он был сильно сосредоточен, а на обратном пути взволнован.

— Я задержу вас еще на несколько минут. Хочу предъявить те предметы, о которых вы дали показания, для опознания.

Лебов опознал перчатки, заявив, что аналогичные видел на пассажире.

— Коробок! О, так это мой! — воскликнул он. — Видите, отломленная полоска от края: я ее вставил в транзистор, чтобы не хлябала батарейка. Внутри между стенок горелые спички — привычка моя складывать их так, а не разбрасывать.

Он назвал и еще ряд мелких деталей, по которым опознал коробку, переданную парню.

— Скажите, та полоска, которую вы отломили от коробка и вставили в транзистор, у вас в сохранности?

— А куда же ей деться? Конечно, там, в транзисторе, до сих пор.

— Смогли бы вы опознать того пассажира, о котором рассказали?

— Конечно, у меня на людей память хорошая.

— Геннадий Васильевич, что, если мы изымем у вас транзистор на время следствия? Он нам очень нужен.

— Понимаю. Коробок у вас, а маленькая его частичка у меня в приемнике. Согласен.

— Вот и хорошо, что вы правильно понимаете. Вопросы все. Спасибо вам за участие и помощь, за ценную информацию. Вы свободны.

Миронов оторвал листок из записной книжки, написал на нем телефоны и подал Лебову.

— Позвоните, пожалуйста, завтра.

— Хорошо.

— Товарищ Осокин, возьмите машину и отвезите Геннадия Васильевича домой. А заодно оформите и изъятие транзистора. И сразу же возвращайтесь в управление.

В назначенное время опергруппа собралась в кабинете Миронова.

— Начнем, товарищи. — Майор встал. — Горький, общежитие, сестра Никифоровой живет в Горьком, гости от сестры из Горького. Где-то мы находимся близко, но всего лишь близко. Вы, товарищ Осокин, как старший и вы, Сурков, отправитесь в общежитие, поговорите с комендантом и с воспитателями, установите, кто родом из Горького. Вопросы есть?

Вопросов не было. Когда Осокин с Сурковым ушли, Миронов обратился к лейтенанту Корнееву:

— Как, Виктор, с отработкой адресов и телефонов по алфавитке Никифоровой?

— Выявлена довольно большая группа женщин и мужчин, — ответил Корнеев. — Почти со всеми переговорили — и пусто. Были, мол, знакомы, приятная женщина, хороший человек. Все в таком духе. Никаких зацепок.

— Завтра по всем выявленным лицам поработайте с соседями — Пучковой, Соболевой и Макаровой. Может, они что-то скажут…

Миронов бросил взгляд на сухощавого, темно-русого офицера, примостившегося с краю. Это капитан Петр Алексеевич Степин, «дядя Петя», как уважительно называют его оперативники из тех, кто помоложе. И не без основания — он сыщик с головой, быстро выходит на след, информацию тоже процеживает, словно вымывает золотоносный песок.

— Ну, а каковы, Петр Алексеевич, результаты по магазину? — спросил Миронов.

— Пока, товарищ майор, ничего конкретного, — виновато проговорил Степин. — Стиль Никифоровой, чувствуется, не всем по душе. Своенравная. Могла распоряжение не выполнить и голос повысить. Ее побаивались. Теперь говорят: «Доигралась наша матка», «Ну, померла, так дышать будет легче». Похоже, собирала оброк.

— А что говорят в райпищеторге?

— Там траур. Многие, как выясняется, частенько к Никифоровой наведывались. Отоваривались не только дефицитом.

— Ясно, — сказал Миронов. — Но требуется еще кое-что выяснить по делу. Например, кто и когда был уволен?

— Уволен ученик мясника. Некто Никулин.

— Есть по этому поводу какие-то суждения?

— С такого места так просто не уходят, — сказал Степин. — Не уходят, даже если их схватят за руку.

— Согласен. А что говорят об этом ученике?

— Боролся, говорят, за право вольно жить и кое-как работать.

Миронов помолчал.

— Эту информацию передайте в ОБХСС, — сказал майор. — Работу по магазину продолжайте. А вы, Владислав Васильевич, — обратился он к Даниялову, — займитесь другим магазином — галантерейным. Насколько мне известно, там у них переучет, так что все они будут на месте. Помимо допросов, возьмите у них справку о поступлении в магазин желтых перчаток.

— Слушаюсь, товарищ майор.

Едва он вышел, как позвонил Осокин:

— Занятные новости, товарищ майор. Только что закончил разговор с комендантом общежития Каниной Марией Никитичной. К ней, оказывается, приходила мать горьковчанина — Овчинников его фамилия — и просила выделить комнату для молодых на недельку.

— Ну и как, выделила?

— Отказала.

— Узнайте об этом Овчинникове все. А коменданта предупредите о неразглашении состоявшегося разговора.

— Я уже все сделал, Алексей Павлович. И в комнате Овчинникова побывал. Там сейчас нет никого. Комнату открыла комендант своим запасным ключом.

— Где Овчинников?

— Комендант не знает, спрашивали на вахте, говорят, что не видели. Вещи все на месте. На тумбочке вскрытое письмо из Горького, пишет девушка, она ждет его. Свадьба готовится.

— В общежитии оставьте Суркова. Его задача — немедленно информировать в случае появления подозреваемого. А сами приезжайте в управление, затем сегодня же вылетайте в Горький. Допросите мать Овчинникова и девушку. Держите меня в курсе. Жду от вас звонка в любое время суток.

Только Миронов повесил трубку, как телефон зазвонил снова.

— Товарищ майор, докладывает лейтенант Корнеев. В почтовом ящике Никифоровой обнаружены две записки почтальона с просьбой зайти в отдел доставки и получить заказное письмо. На почте выяснил, что письмо от сестры из Горького. На почтовом штемпеле — дата: 18 октября. По разносной книге значится, что 21 числа почтальон была в доме 113 и вручила заказное письмо гражданке Сониной из квартиры 33.

— Это уже интересно. Где почтальон?

— Она проживает в районе кинотеатра.

— Слушайте меня внимательно: скопируйте интересующую нас страницу разносной книги. Спишите все реквизиты с конверта письма для Никифоровой и привезите почтальона в УВД.

Миронов подошел к окну. «Любопытно, — размышлял он, — где сейчас находится Овчинников? Чем занимается? Не махнул ли в Горький? Ведь в общежитии-то его нет».

Первым в кабинет вошел Виктор Корнеев, следом — почтальон Ксения Федоровна Петрова.

— Почему до сих пор письмо не вручено адресату? — поинтересовался майор у нее.

— Что я могу поделать, если адресат не приходит, — с обидой ответила Ксения Федоровна. — Я знаю Никифорову. Она часто получает переводы. Я ношу ей их на дом. Приятная такая женщина. Думала письмо вручить, но не смогла. Двадцать первого вечером я пришла в дом сто тринадцать, чтобы вручить заказные письма Никифоровой и Сониной. Поднялась на пятый этаж и позвонила в квартиру. Однако никто не отозвался и двери не открыл. Я прислонилась ухом к косяку, услышала в квартире музыку, видно, работал приемник или телевизор. Еще позвонила и постучала. После этого все сразу стихло. Мне показалось, что музыку выключили и кто-то осторожно подошел к двери.

«Вот кто спугнул преступника — почтальон, — подумал Миронов. — Он успел взять только брошь, а тут звонок, стук…»

— Я подумала, — продолжала Петрова, — что Никифорова не хочет открывать. Может, она не одна. Я сказала через дверь, что зайду еще, отошла и стала подниматься вверх по лестнице. Когда была уже на площадке шестого этажа, услышала, как внизу скрипнула дверь. Мне показалось, что кто-то вышел из квартиры Никифоровой: может, она сама решила посмотреть, кто ее беспокоит; и тут же дверь захлопнулась. Я решила вернуться и позвонить еще раз. Когда спускалась по лестнице с шестого на пятый этаж, то кто-то побежал от квартиры Никифоровой, вскочил в лифт и спустился вниз. Грешным делом я подумала, что от Никифоровой ушел мужчина, а она не хочет, чтобы его видели посторонние люди. Но все же я снова позвонила в квартиру. Один, другой раз, за дверью теперь была мертвая тишина. Тогда я поднялась наверх и вручила Сониной письмо. Вот ее роспись. Приходила еще раз. Квартира Никифоровой была заперта. Я оставила в почтовом ящике две записки, чтобы она пришла и получила свое письмо. Все, товарищ майор. А что, с Никифоровой что-нибудь случилось?

— Да. Она убита в собственной квартире.

— Кто же этот негодяй?!

— Ищем. Скажите, Ксения Федоровна, в тот вечер, когда вы разносили почту, не видели случайно у дома такси?

— Нет, не видела.

— Спасибо, вы нам очень помогли…

Миронов подошел к окну, хотел было закурить, но передумал. Опять вернулся к столу, с досадой заметил:

— Не заглянули в почтовый ящик. Хорошо, что ты, Виктор Тимофеевич, смекнул…

Нет надобности приукрашивать действия группы, представляя ее поиск от начала до конца точным и безошибочным. Часто так бывает, что продвижение к цели, особенно на первых порах, идет на ощупь, в потемках. К тому же в следствии, как в науке, отрицательный результат — тоже результат, сужающий круг поисков.

Досадуя на себя, Миронов прошелся по кабинету, потом сел к столу и, погрузившись в свои заметки, задумался.

Для того чтобы анализировать, нужно время. Днем его не хватало, поэтому Миронов оставался вечером после работы. Заваривал чай или кофе, не спеша пил, думал.

В какой-то степени уже определились наиболее вероятные мотивы преступления, круг подозреваемых сузился до Овчинникова. На нем скрещивались многие сведения и показания.

Минутная стрелка успела сделать два с лишним круга, когда в кабинет вошел начальник районного управления полковник Бочканев.

— Что-нибудь прояснилось? — спросил он. — Рассказывай.

— Все сходится к тому, что убийство совершил некий Овчинников. Живет в общежитии строителей. Там сейчас Сурков с группой.

— Думаете задерживать?

— Да.

— Чем располагаете?

Миронов рассказал.

Полковник что-то обдумал, потом задал несколько уточняющих вопросов.

— Похоже, все сходится, — произнес он медленно. — Осечки не будет?

— Нет, будем брать, — уверенно проговорил Миронов и, видя, что начальник собирается уходить, предложил — Может, чашечку кофе, Николай Михайлович?

Бочканев улыбнулся:

— Знаю твой кофе. Опять небось супруга навещала?

— Ей же по пути.

И Миронов поставил перед начальником кофейник с чашкой и пододвинул тарелку с пирожками.

— Угощайтесь, Николай Михайлович. Ваши любимые.

— Неужто с грибами?

— Они самые.

— Тогда не откажусь.

За четверть века службы Бочканев прошел все ступени от следователя до начальника управления. За это время его темно-русая голова совершенно поседела, а стройная спортивная фигура заметно отяжелела и ссутулилась. Прежними остались улыбчивые глаза да приятный баритон. Интеллигент в лучшем смысле этого слова, он наряду с логичностью и стройностью мышления обладал удивительным трудолюбием и широкой эрудицией. «Стабильный у нас шеф», — говорят о Бочканеве. Стабильный во всех отношениях. Любит порядок и сам в этом подает пример. У него порядок во всем: в работе, на рабочем столе, в одежде, в портфеле и в карманах. Однажды Николай Михайлович сердито отчитал одного лейтенанта, который перерыл все карманы в поисках нужного…

Зазвонил телефон, Миронов снял трубку. Докладывал Сурков:

— Товарищ майор! Овчинников в общежитии объявился.

— Стерегите. Без меня — никаких действий. Выезжаю.

Овчинникова взяли спокойно и в назначенное время привезли к дому № 113, где его уже поджидали свидетели. Еще по дороге майор дал Суркову ключи от квартиры Никифоровой, с тем чтобы тот незаметно передал их Даниялову: он должен подняться туда раньше и ждать.

— Товарищ майор, это тот самый парень, которого я привозил, — сказал Лебов, когда они скрылись за дверью в парадной. — Я сразу узнал его. Он в той самой куртке, только без очков.

— Вы уверены?

— Никакой ошибки. Это он.

— Хорошо.

Потом Миронов подошел к Пучковой и Соболевой.

— Товарищ майор, — наперебой заговорили они, — мы узнали его, это тот самый парень, которого мы видели вечером с неделю тому назад.

— Хорошо. Это подтвердите на очной ставке.

— Хоть где подтвердим. Это он.

— Спасибо, мои дорогие. Но только чур не расходиться — оформим протокол.

Теперь — к Антонине Сергеевне Макаровой. Если она узнает в Овчинникове именно того, кого видела двадцать первого октября, тогда… Запыхавшись, Миронов взбежал по лестнице и позвонил. Дверь открыла внучка, Миронов прошел к Макаровой:

— Извините, Антонина Сергеевна, еще раз вынужден вас побеспокоить. Сегодня я опять не один, со мной понятые. Давайте посмотрим все вместе.

— Алексей Павлович, надеюсь, в этот раз по-настоящему будем ловить преступника?

— По-настоящему.

В квартире Никифоровой напротив зажегся свет, и как только в большую комнату вошли люди — трое мужчин и две женщины (понятые), Макарова выкрикнула:

— Это он! Он! Я его узнала. Высокий, второй слева, которого я видела вечером неделю назад. Он в той же одежде, что и тогда, — светлая куртка с капюшоном, без головного убора, стрижка короткая, — это он! Он и есть убийца!

Миронов подошел к Макаровой, дотронулся до ее плеча.

— Пока только подозреваемый.

— Ни пуха вам…

Подписав у Макаровой протокол, Миронов поспешил в квартиру № 24.

— Хотел бы я знать, по какой причине вы привезли меня сюда и держите здесь? — увидев Миронова, сразу же пошел в наступление Овчинников. — В чем вы меня подозреваете? Ничего преступного я не совершал. Я уже говорил вашим помощникам, что был в этой квартире вместе с матерью и невестой.

Майор сел за стол и размашистым почерком составил протокол, предложив Овчинникову прочитать и подписать. После того как свои подписи поставили и понятые, Миронов распорядился:

— Капитан Даниялов, оформите протокол, подпишите его у Лебова, Пучковой и Соболевой и сразу же приезжайте в управление.

— Слушаюсь, товарищ майор.

В управлении Миронов сразу же позвонил на квартиру следователю Аревой. Когда она приехала, привели на допрос задержанного.

— Скажите, Овчинников, с какой целью вы посетили квартиру Никифоровой двадцать первого?

— Какой день был двадцать первого?

— Пятница.

— В пятницу я был на танцах в общежитии.

— Кто может подтвердить это?

— Понятия не имею. Знакомых там никого не видел. Может, кто из девушек, с которыми я танцевал? А танцевал я с разными. Постойте, возможно, вахтер меня запомнила. Она не пускала в общежитие. Я ей показался навеселе. Потом, конечно, впустила. На вахте еще девушки-дружинницы дежурили. Может, они что скажут. В чем вы, собственно, меня подозреваете, скажите наконец? — взмолился Овчинников.

— Подозреваем в убийстве и ограблении Никифоровой. Хозяйки той самой квартиры, которая так любезно приняла у себя вашу мать, невесту и вас.

— Такие шутки не для меня. Они и до инфаркта могут довести.

— Тогда какой смысл скрывать то, что вы были двадцать первого у Никифоровой?

— Я не убивал. Верьте — не убивал! — Овчинников вдруг охрип.

Миронов налил в стакан воды:

— Вот выпейте, поможет.

— Я курицы в жизни не убил, а тут человека… Я говорю чистую правду!

— Нами установлены свидетели: шофер такси, который привозил вас, две женщины. В тот вечер они сидели у парадной дома. Так вот, все они заявили, что узнали вас. Надеюсь, вы понимаете, что это такое?

— Признаюсь. Я скрыл, что приезжал к дому на такси. Я хотел навестить Никифорову по поручению моей матери и поблагодарить ее за гостеприимство. Но двери мне никто не открыл. И я вернулся назад — уехал на такси.

— Нет, вы были в квартире, — заметил Миронов. — Это подтвердила гражданка Макарова из квартиры дома напротив. Помните, когда я вошел в комнату, то помахал рукой? Вы еще посмотрели в ту сторону, видели в окне женщину. Это и есть гражданка Макарова, которая видела вас в той же комнате полторы недели назад.

— Она могла спутать меня с кем-нибудь другим — слепая старуха.

— Нет, зрение у нее нормальное. Нами проверено. Вот справка врача. Мы предвидели такой ответ и пригласили на квартиру к Макаровой окулиста.

— Спутала она меня с другим, это факт. И точка.

— Каким образом тогда оказались вот эти ваши желтые перчатки в квартире Никифоровой? — Миронов вынул из сейфа перчатки и положил их на стол.

— Мало ли желтых перчаток. Эти — не мои. И точка.

Миронов обратился к Аревой:

— Ну так что, Антонина Яковлевна, проведем эксперимент?

— Пора.

— Лейтенант Корнеев, приведите в кабинет несколько мужчин и понятых. Проводнику служебной собаки скажите, пусть ждет моего звонка.

И как только все было приготовлено, Миронов вызвал Осипова с собакой.

— Объявляю всем присутствующим для сведения — будем с помощью собаки устанавливать, кому принадлежат желтые перчатки. Но чтобы у всех у вас сложилось убеждение в объективности этого действия, проделаем сначала опыт. Сержант Осипов, выйдите с собакой в коридор… Так, давайте вот вы, встаньте в середине, дайте какой-нибудь предмет. Платок? Хорошо. Давайте платок. Положите его вот сюда, на стул. Корнеев, попросите проводника с собакой.

Собаке дали понюхать платок, и она тотчас же опознала его владельца. Так проделали почти с каждым из присутствующих.

Майор разъяснил:

— Понятые, пожалуйста, посмотрите, перед тем как вскрыть целлофановые пакеты, исправность упаковки.

Когда все внимательно осмотрели пакеты, их дали обнюхать собаке, но она никак не среагировала. Потом вскрыли пакеты, извлекли перчатки и дали снова обнюхать собаке, после этого она сразу же из всех присутствующих выбрала Овчинникова.

Процедура закончена. Все разошлись. Овчинников еще долго сидел опустив голову. Потом поднял глаза и сказал:

— Товарищ майор, это мои перчатки. Но оставил я их при том единственном посещении квартиры Никифоровой. А отрицал поначалу по глупости.

Помолчав недолго, сказал:

— Значит, нашлись. — Овчинников попытался улыбнуться. — Думал, что потерял, а они, оказывается…

— Перестаньте ваньку валять, — перебила Арева.

— А вы меня на пушку не берите, — осмелев, парировал подозреваемый.

— И куда же так торопились, что перчатки забыли?

— Как куда? На поезд. Мать провожал.

— Так когда мать уехала?

— В тот самый день, в сентябре.

— А перчатки когда купили?

Овчинников вопросительно посмотрел сначала на майора, а потом на следователя и переспросил:

— Когда купил? Разве все упомнишь…

— А вы попробуйте вспомнить.

В пределах общей, детально разработанной тактики допроса у каждого работника существует своя манера. Один напорист, любит наносить неожиданные удары, другой не признает обходных маневров, идет к цели кратчайшим путем. Была своя манера и у Аревой. Она вела допрос ненавязчиво, не торопилась, не подчеркивала своего морального превосходства над подозреваемым. Антонина Яковлевна как-то заметила: «Тот, кто с самого начала допроса не может определить характер подозреваемого, подобен фехтовальщику, идущему на помост с завязанными глазами».

Арева задавала вопросы, а потом терпеливо, не перебивая, выслушивала Овчинникова.

— Чтобы окончательно разрушить все ваши версии, скажу, что вас видели в перчатках шофер такси, гражданки Пучкова и Соболева. Кроме того, вместе с перчатками вы оставили в квартире на окне коробок спичек, который одолжили у шофера такси. Полоску от этого коробка таксист сохранил в своем транзисторном приемнике. А экспертиза установила, что она отломлена от коробка, изъятого из квартиры Никифоровой. Как видите, Овчинников, то, что вы были в квартире Никифоровой вечером двадцать первого октября, доказано. Доказано бесспорно. Что вы на это скажете?

Овчинников опустил голову и долго сидел молча.

— Откуда я знал, что попаду в такой переплет, — сдавленно проговорил он. — Закурить бы… Да, вы правы. Двадцать первого октября вечером я был у Никифоровой в квартире. Но я… я не трогал ее, верьте мне. Какое чудовищное подозрение! — Голос его дрогнул. — Понимаете, тетя Галя обещала помочь моей маме продуктами к свадьбе. Я женюсь. Это честно. Уже заявление в загс подали. Вот и зашел на квартиру, деньги оставил… А как все обернулось? Клянусь — говорю правду. А за то, что врал, извините. Испугался. Сначала только чувствовал, что в квартире Никифоровой что-то произошло. И как себя вести — не знал. А когда сказали, что подозреваюсь в убийстве Галины Васильевны, совсем растерялся.

— Приходили за продуктами, значит, — прервал его Миронов. — Какие такие продукты в квартире? Что там — магазин, склад? Вы хорошо подумали?

— Я говорю чистую правду, поверьте. Сначала, конечно, я заехал в магазин. Мне там сказали, что директора нет, ушла сегодня пораньше домой. Вот я и решил заехать к ней на квартиру… Она сказала, чтобы я зашел перед праздниками. Постарается выполнить свое обещание. Я оставил ей сто рублей на продукты. Деньги положил на сервант под гранитную глыбку. Никифорова видела. И ушел. Времени было около восемнадцати часов.

— Никаких денег на серванте мы не нашли, когда осматривали квартиру.

— Я говорю, как было. Четыре купюры по двадцать пять рублей. На одной из них я надписал имя невесты — Настя. Это я сделал, когда получил получку. Ужасно, конечно, что тебе не верят, а ты не можешь ничем подтвердить…

Арева встала, давая понять, что допрос прерывается.

— Вы говорите, Овчинников, что мы не верим вам? Почему же… Обстоятельства вынуждают нас… Рассказывать вы стали под большим прессом улик… Вот и выходит, что кое в чем нам надо еще убедиться, проверить, сопоставить.

— За что Овчинников мог убить Никифорову? — оставшись в комнате с Аревой, вслух размышлял Миронов. — Личных счетов между ними не было. Встречались один раз, при весьма благоприятных обстоятельствах. Была небольшая обида… Но не такая, чтобы убивать человека. Нет, из-за этого не убивают. Цель убийства — ограбление. Но у Овчинникова ничего не найдено. И вообще: пропала всего одна брошь. Где она? Может, все-таки между Никифоровой и Овчинниковым произошла ссора? Как об этом узнать? Как же все это непросто…

— Конечно, непросто, — заметила Антонина Яковлевна. — Но коль скоро возникло сомнение, его надо проверить.

Миронов подошел к окну. Над крышами домов плыли тяжелые тучи. В приоткрытую форточку сочилась прохлада.

Раздумья оборвал легкий стук в дверь. В глазах стремительно вошедшего Осокина угадывалась важная новость.

— Звонили из приемника-распределителя, — сказал он. — Для установления личности задержана женщина, назвалась Мельниковой из Курска.

— Ну и что? — спросил Миронов, почувствовав волнение.

— А то, что у нее изъята брошь, похожая на описанную нами в ориентировке.

— И ты, Коля, так спокойно говоришь об этом! — воскликнул Алексей Павлович. — Когда звонили?

— В ваше отсутствие. В десять сорок пять.

— Что ж, хорошие вести.

— Считай, удача, Алексей Павлович.

— Все может быть. Аревой сообщил?

— Да, она ждет.

Раздался звонок.

— Вы, Антонина Яковлевна, словно подслушали наш разговор. — Лицо Миронова расплылось в улыбке. — Да-да, телепатия. В курсе. Готов выехать. Договорились.

Положив трубку, Миронов стал собираться.

— Врача предупредил?

— Да, Зернов ждет.

— А отпечатки пальцев у этой, как ее?

— Мельниковой, — подсказал Осокин. — Да-да, отпечатки взяты и направлены в НТУ.

Миронов снял трубку и позвонил в научно-техническое управление ГУВД.

— Полковник Быстрова слушает.

— Людмила Евгеньевна, вы сличили отпечатки пальцев Мельниковой с отпечатками пальцев, изъятыми с места убийства Никифоровой?

— Кто со мною говорит? — недовольно спросила Быстрова.

— Начальник ОУР Миронов.

— Алексей Павлович, положено, прежде чем спрашивать, представляться, тем более когда заоните женщине. Я вас не узнала по голосу. Богато и долго жить будете. Сейчас узнаю.

— Я перезвоню вам через часа полтора-два. Ладно?

— Звоните, если невтерпеж.

В кабинет, который был отведен для рабдты, дежурный по приемнику ввел крепко сложенную молодую женщину с темными глазами.

— Документов, удостоверяющих личность, нет, — доложил дежурный. — Назвалась Мельниковой Ириной Ивановной из Курска.

Арева предложила Мельниковой сесть и приступила к допросу. Задавая вопросы, неотрывно следила за женщиной. Но беспокойства в той было не больше, чем в жабе на солнце.

В кабинет вошел Миронов. У него в руках было дело, которое он взял у дежурного. Из рапорта постового следовало, что 21 октября в 22 часа 45 минут у ресторана «Балтика» на площади Мира задержана молодая женщина без документов, в сильной степени опьянения. В акте задержания перечислены вещи и ценности, в том числе 900 рублей, кроссовки 36-го размера и брошь с бриллиантом.

Майор шагнул к Аревой, протянул дело, раскрытое на стандартном бланке.

— Антонина Яковлевна, взгляните сюда, — сказал он. В графе «Какая мед. помощь оказана» записано: «Перевязан порезанный средний палец правой руки».

— Понятно, Алексей Павлович, — сказала Арева. — Прошу вас узнать, где находятся ценности и вещи. Они нам понадобятся.

Миронов ушел, чтобы отдать распоряжение, и тут же вернулся.

— Расскажите, Мельникова, как вы убили и ограбили Никифорову? — спросила Арева в упор.

Женщина уставилась на следователя. Лицо ее покрывалось зеленоватой бледностью.

— Так вы всё знаете? — прошептала она. — Никулин, значит, перехитрил. Предал, падла. Заложил? Да?

— Здесь вопросы задаю я, — объяснила Арева. — Отвечайте по существу.

— Дура я. Никакая я не Мельникова. Я — Гнездова, проживаю на Майорова, пятьдесят шесть. Остальное все правильно. — Она помолчала. — Дайте закурить. Я все расскажу. Как на духу.

— Хорошо, мы это учтем.

— Записывайте. — Поколебавшись еще какое-то время, Гнездова быстро заговорила — Я убила Никифорову. Но я не хотела. Даже в мыслях не было. Так получилось. Она сама на меня напала…

Гнездова заплакала.

— Мучаюсь, — всхлипывая, продолжала она. — Не могу уснуть. Всё кошмары какие-то…

— Меньше эмоций, Гнездова, — предупредила Арева. — Рассказывайте по существу. Конкретно.

— Можно и конкретно. Вам, думаю, многое прояснится, если я скажу, что мы с Никулиным из компании Шоки, — с некоторым вызовом сказала Гнездова. Глаза ее пересохли, забегали. — Шокин, как вам небось известно, парится. Все ему, скопидому, было мало. Ну и влип. Жадность, она всегда подводит. Сашку Федорова жалко. Он еще совсем ребенок. А Шока этот — гиена.

— Что-то вы все намекаете, — вставил Миронов. — Ближе к делу.

Гнездова раскурила сигарету и тут же затушила ее в пепельнице.

— Пишите, — решительно начала она. — Нас было четверо. Проникали в пустые квартиры. Потом Шока…

Альберт Шокин, по кличке Шока, был известен как карточный шулер. Играл в основном в бане, где к услугам клиента все тридцать три удовольствия. Брал с кона по три, а то и по пять тысяч.

Однажды его крепко прижали, но он сумел откупиться. Бросил карты и переключился на наперстки. Хитрое занятие — то ли фокус, то ли афера. Скорее всего, и то и другое.

В то время начинали сколачиваться группки и группы по вымогательству денег. Рэкет — этот непременный атрибут организованной преступности — давал дружные всходы. Шокин, естественно, шел в ногу с жизнью: возглавил свое ядро, куда вошли Гнездова и Никулин. Выработали кодекс, дали клятву друг друга не выдавать.

— Понимаете, блатных всегда волнуют денежные мешки, — откровенничала Гнездова. — А их в городе хоть пруд пруди. Подпольные бизнесмены, «цеховики», торгаши…

«Стреляная пташка», — отметил про себя Миронов и спросил:

— И как же вы их развязывали?

— В ход шло все, — выкладывала Гнездова. — Шантаж, вымогательство, угрозы, насилие. Звоним, допустим, и ставим свои условия: завтра, мол, приготовь кругленькую сумму. Выбираем, конечно, таких, кто к вам не побежит, кто дрожит за свой мешок и за себя.

— И Никифорову шантажировали? — спросила Арева.

— Нет.

— Как же вы на нее вышли?

— Никулин у нее работал. Учеником мясника.

— Когда вы об этом узнали?

Гнездова опять скисла, того гляди и прослезится.

— После того как Шокина накрыли, я решила завязать, вылезти из этого дерьма, — помолчав, сказала она. — Но Никулин поставил вопрос ребром, а я боялась его потерять. Он человек надежный, по нынешним временам клад. Продолжали промышлять. Спаялись на удачах. И вот однажды он сказал, что его бывшая директриса один-два раза в неделю обменивала в кассе мелкие купюры на сотенные. Поди, немало накопила, заметил он. И еще признался, что как-то ходил к Никифоровой. Сказал, что на нее есть заявление, но дело можно уладить, если она даст ему пару тысяч. Никифорова отвалила ему только пятьсот. Тогда Виктор сказал, что он силой возьмет у нее деньги. Никифорова не испугалась: «Я тебе покажу силу, шкура! В магазине мясом торговать не захотел, — удрал. А теперь шаромыжничаешь. На еще триста рублей и выметайся, пока цел». Прошло больше двух месяцев с того визита к Никифоровой, а Виктора так никто и не побеспокоил. Значит, промолчала ворюга, не заявила, побоялась собственного разоблачения. Я предложила Виктору очистить ее квартиру. Несколько раз днем мы приходили к дому, где она жила. Но там у парадной до вечера сидели две старушки. Виктор говорил, что они видели его и разговаривали с ним еще в то первое посещение Никифоровой.

Вечером, когда старухи уходили домой, возвращалась Никифорова. Тогда я сказала Виктору: «Давай зайдем вечером и потрясем старуху как следует». Виктор трусил, сопротивлялся, говорил, что она его знает, сразу же поднимет шум. Я решила действовать без него. Никулин о ней знал все. И то, что она вдова, живет одна, а на девятом этаже ее женатый сын, и что ее дочь, заведующая столовой, находится где-то за Мурманском. К Никифоровой заходит ее подруга, тоже старушка.

Вечером двадцать первого октября я поднялась на пятый этаж. Виктор остался на улице. Позвонила в квартиру и объявила, что приехала с Севера, привезла привет от дочери. Никифорова впустила меня. Она смотрела телевизор. Я решила начать с первого варианта, разработанного вместе с Виктором, — сыграть на чувствах матери: «Ничем хорошим вас, Галина Васильевна, обрадовать не могу, — сказала я. — Ваша дочь попала в беду. У нее большая растрата, выручайте. Чтобы покрыть недостачу, надо три тысячи рублей. Иначе дочь посадят. Она меня послала за деньгами. Я у нее заместительницей в столовой».

А Никифорова в ответ: «Ты, милочка, не за ту себя выдаешь. Дочь только что мне звонила, сказала, что у нее все в порядке. Так что вываливай отсюда».

Звонила дочь на самом деле или нет, не знаю. Но только мне пришлось перестраиваться на ходу: «Кем бы я ни была, а три тысячи рублей давай. Я знаю твои проделки и обо всем напишу в милицию». Старуха оказалась не из пугливых и сразу же кинулась к телефону. Я оттолкнула ее от аппарата. Она метнулась на кухню. Я за нею. Там она выхватила из стола кухонный нож, длинный, как сабля, и бросилась на меня. Я схватила бутылку. У нас с нею началось настоящее сражение. Старуха ножом машет, наступает на меня с криками, того гляди проткнет насквозь. Она совсем остервенела. Я сначала ударила ее ногой в бедро. Но она еще злее на меня бросилась. Тогда я ударила ее бутылкой по голове. Бутылка — вдребезги. Старуха рухнула «а пол в кухне, но потом стала подниматься. Тут мне попалась под руку чугунная сковородка…

— И вы ударили?

— А что мне оставалось делать? Все это ужасно. Я не хотела. Даже в мыслях не было убивать… Когда поняла, что старуха мертвая, решила обшарить квартиру и взять все ценности. Прошла в комнату. На журнальном столике взяла из сумочки тысячу рублей. На серванте нашла еще сотню рублей. Увидела брошку с прозрачными камушками, тоже взяла.

— А что вам помешало взять другие ценности?

Гнездова опустила голову и долго сидела молча. Потом сказала:

— Да, там было чего взять. Но когда я шуровала в серванте, раздался звонок, а потом стук в дверь и чей-то голос. Телевизор работал, и я не разобрала, что сказали. Тогда выдернула штепсель из розетки и осторожно подошла к дверям. За ними послышались шаги. Я тихонько открыла дверь: кто-то поднимался на шестой этаж. Машинально шагнула на площадку, и тотчас же дверь захлопнулась. Сверху послышался топот сбегающего человека и одновременно женский голос: «Галина Васильевна, это я звонила!» Женщина приближалась. Я кинулась обратно, толкнула дверь, но она оказалась запертой. Мне оставалось одно — в лифт и спуститься вниз, что я и сделала. А когда выскочила на улицу, ко мне подбежал Никулин. «Ну как, удачно?» — спросил он. Я сказала, что в драке убила старуху…

— Как Никулин это воспринял?

— Как? Сказал, что я перестаралась. Надо сматываться из Ленинграда. Мы сели в такси и доехали до площади Мира. Там зашли в ресторан «Балтика», выпили, а когда вышли, меня задержали’. Допрыгалась я… — Гнездова заплакала. — Но ведь я не хотела убивать…

Миронов позвонил полковнику Быстровой. Та коротко сообщила:

— Могу вас, Алексей Павлович, обрадовать. Только что принесли заключение. Отпечатки пальцев — Гнездовой.

— Спасибо, Людмила Евгеньевна. Очень помогли. Доказательство бесспорное.

Положив трубку, Алексей Павлович глянул в окно. На улице по-прежнему моросил дождик. Ненастная выдалась осень в Ленинграде.

НА ПЕРЕКРЕСТКЕ

Вы по дорожному происшествию? — переспросил средних лет человек в белом халате, когда Миронов предъявил удостоверение. И, получив утвердительный ответ, продолжал — Вообще-то мы стараемся в реанимацию не допускать, но у вас, как я понимаю, исключительный случай.

Пожилая женщина была в крайне тяжелом состоянии. Несколько переломов костей, ушиб головы.

— Принимаем меры, но надежды мало, — сказал врач. — Звоните.

Капитан Осокин в это время рассматривал окровавленные вещи пострадавшей, сумку с продуктами. В ней была разбитая молочная бутылка.

В управление Миронов вернулся злой как черт: времени потрачено много, а результат нулевой. Даже личность пострадавшей установить не удалось. Прошелся по кабинету, потом позвонил домой, предупредил, что опять задержится.

Через час дежурный сообщил:

— Хозяин машины нашелся. Сын Коркина, директора гастронома. Только что позвонил, заявил об угоне «Волги».

— Машина обнаружена?

— Никак нет. Ищем.

Миронов подошел к окну. В кисее легких облаков нырял тонкий серпик луны. Было сыровато и тихо. Так тихо, что слышалось, как падают редкие капли с листьев.

— Думаешь, именно на этой машине совершено преступление? — Миронов вопросительно посмотрел на коренастого, стриженного под ежик капитана Федорова, дежурного смены.

Они давно знакомы, не раз вместе раскрывали преступления по горячим следам. Что в Федорове подкупает? Инициативен, быстро принимает решения, но горячку не порет, трезво все обдумывает, полагается не только на свое чутье, но и учитывает чужое мнение.

С чего начинается связь граждан с милицией? Со звонка по телефону 02. Случилась беда, нужна немедленная помощь, следует обезвредить преступника — набирают 02. Реагирует на такие вызовы дежурная часть — важнейшее управленческое звено.

— Думаю, что на этой, — сказал Федоров и стал обосновывать свою версию. — Наезд произошел недалеко от дома Коркина.

— А сколько «волг» сегодня в угоне? — поинтересовался Миронов.

— Пока одна.

В районе известными угонщиками машин были молодые парни — Владимир Королев и Геннадий Сидков. Жили по соседству, учились в одной школе, которую потом забросили. Угоняли мопеды и мотоциклы, затем потянулись к «москвичам» и «жигулям». Если машина чем-то не нравилась — бросали где попало. Автоворов без особого труда ловили, убеждали в неотвратимости наказания, но выводов они не делали, наоборот, бахвалились, что в будущем будут поступать умнее. Самое опасное в том, что парни садились за руль в опьянении. В конце концов их арестовали и осудили.

«Интересно, где они сейчас?» — подумал Алексей Павлович и попросил навести справки. Оказалось, что Королев и Сидков уже на свободе. Их участие в угоне «Волги» исключать было нельзя.

Миронов взглянул на часы: без пятнадцати три. А сигнал об угоне поступил в 23.50. Считай, три часа прошло. А когда женщина сбита? Около 23.00. Майор, вышагивая туда-сюда, напряженно просчитывал ситуацию, выстраивал версии. «Почему старуха оказалась на улице в столь поздний час? — спрашивал он себя и отвечал: — Наверное, после магазина зашла к подруге. За чаем не заметила, как засиделась. А может, ее специально задержали? Не исключено, что кто-то из близких охотился за ней. Могла и сама оплошать, угодить под колеса». Недовы-ясненность тяготила, висела над душой.

Надо ждать. Майор покурил, еще раз взглянул на донесение — звонок поступил из автомата, что на Витебском вокзале. «Почему не из квартиры?» — подумал он и спросил:

— У Коркина дома есть телефон?

— Есть, — ответил Федоров. — Он, между прочим, просил позвонить, если машина объявится.

«Наезд произошел недалеко от дома Коркина», — вспомнились вдруг слова Федорова. «Почему же он звонил с Витебского? Живет-то он в другой стороне…»

— В машину, — бросил майор. — Едем к Коркину!

«Уазик» подкатил к дому. Вместе с дворником поднялись на четвертый этаж.

Миронов нажал кнопку звонка. Никто не отозвался. Позвонил еще раз и уловил за дверью легкое шуршание.

— Макс, это я, Петровна, — сказала дворничиха, когда майор взял ее за локоть и взглядом указал на дверь.

Увидев офицеров милиции, Коркин растерялся, открыл было рот, но раздумал и опять закрыл.

В прихожей на оленьих рогах — модная курточка со спущенными плечами и сумка на длинном ремне. На подставке для обуви — женские босоножки и желтые мужские туфли, забрызганные еще не подсохшей грязью.

— Не очень-то приятно встречаться ночью с милицией даже в собственной квартире, — проговорил наконец Коркин.' Возбужденный, глаза горячо поблескивают. — Вы, наверное, насчет машины? Проходите, пожалуйста…

Миронов прошел в просторную гостиную, похожую на музейный запасник. Красоту и ценность старинных вещей оттеняли видеомагнитофон «Панасоник» и японский телевизор. На полу — красно-синий палас, скрадывавший звуки шагов. На журнальном столике — две рюмки, початые бутылки токая и «Наполеона». Фрукты, конфеты в коробке. В бронзовой пепельнице — несколько окурков, окрашенных яркой губной помадой. Рядом, на торшерном столике, — раскрытая книга.

— У вас гости? — осведомился Миронов, прохаживаясь по комнате.

— Были. Теперь вот вы. — Макс попытался улыбнуться.

— Напишите, пожалуйста, заявление, — сказал Миронов. — Укажите стоянку машины, в какое время вы обнаружили ее пропажу. Когда и откуда позвонили в милицию.

Макс направился в свою комнату. Миронов скользнул взглядом по застекленным полированным шкафам, где теснились книги в глянцевых суперобложках. Особняком выделялись тома с золотым обрезом и узорным тиснением.

— Да, редкие у вас издания, — вздохнул Миронов.

— Тут такие экземпляры, — откликнулся парень. — Ни за какие деньги не купишь!

— Но вы же обзавелись?

— Это все отец. Заядлый библиофил. У него даже закупочный ценник имеется.

— А зачем он?

— Там раритеты. Все без исключения, — объяснял Макс, подавая майору каталог. — Посмотрите. Может, что-то и приглянется.

— А вы пишите, — напомнил Алексей Павлович.

Макс присел к журнальному столику, склонился над листом бумаги. Миронов прошел вдоль книжного шкафа и заглянул в комнату, откуда только что возвратился Макс с каталогом.

— А рядом? — Майор указал взглядом на дверь с золоченой ручкой.

— Кабинет отца.

— Кстати, а где он?

— Предки в отпуске. В Сочи.

В кабинете в мягком кожаном кресле, стоявшем около массивного письменного стола, сидела девушка в желтой кофточке и в ярко-синих брюках. Большие синие глаза на загорелом точеном лице испуганно смотрели на майора.

— Здравствуйте, — сказал Миронов, с нескрываемым любопытством глядя на девушку.

Поздоровавшись, она резко встала и шагнула к выходу.

— А вы, простите, кто такая? — остановил ее майор.

— Галина Кудрявцева, — представилась ночная гостья.

— Подруга Макса?

— Ага.

— Отчего же в заточении?

— Так получилось, — виновато улыбнулась девушка. — Чтобы не мешать.

— Чему?

— Вашему разговору.

Вошел Коркин, протянул заявление. Миронов пробежал глазами текст, уточнил:

— Так во сколько вы сообщили об угоне?

— Где-то около двенадцати вечера.

— А вы когда пришли сюда? — обратился майор к девушке.

— Когда я пришла? — переспросила она, взглянув на Коркина. — Мы встретились у парадной.

— В котором часу? — не отступал Миронов.

— Точно не помню… — тянула девушка.

— Экая забывчивость, — укорил майор. — Прошло-то всего ничего.

— Около двенадцати, — вдруг выпалила Кудрявцева. Миронов, сделав вид, что не придал значения ее ответу, сказал:

— Продиктуйте, пожалуйста, свой адрес.

— Зачем? — встревожилась Галина.

— Говорят, кто много знает, быстро стареет, — отшутился Алексей Павлович, направляясь к выходу.

— Я тоже ухожу, — стрельнув глазами на Макса, фыркнула девушка.

Парень посмотрел на нее с некоторой растерянностью.

— Куда ты? — спросил. — Ночь же глухая.

Девушка была настроена решительно:

— Не уговаривай, ухожу.

Возле торшера Миронов приостановился. Глянул на раскрытую книгу. Нагнулся, перевернул обложку, прочитал: «Живописная Россия».

— Любопытная, даже очень любопытная вещь, — взяв в руки книгу, проговорил майор. — Я, пожалуй, воспользуюсь вашим предложением и полистаю на досуге этот фолиант.

Коркин переменился в лице.

— Я вообще-то сам ее еще не смотрел, — пробормотал он.

Миронов энергично захлопнул книгу, сунул ее в портфель.

— Не беспокойтесь, — пропуская девушку вперед, заверил он. — Книгу я сегодня же верну. Ночь, считай, на исходе. Полистаю. А там, глядишь, и машина найдется…

В небе ни звездочки. Ничего не видно, кроме редких мерцающих огней. Все, казалось, утонуло в глубоком мраке.

Действительно, куда же вы? — обеспокоенно спросил Миронов Галину. — Темно, да и небезопасно. Вам, пожалуй, лучше вернуться. Как-никак, а Макс ваш друг, как я понимаю.

— Никакой он мне не друг, — вспыхнула девушка.

— Ладно, садитесь в машину, — сказал майор. — Довезем вас домой.

И «уазик» понесся, полосуя лучами фар темноту.

Кудрявцева сказала, что она поступила легкомысленно, согласившись ночевать в чужой квартире, но другого выхода у нее не было.

— Я вообще не собиралась к Максу, — пояснила девушка. — Он уговорил, сказал, что придут ребята, будешь, мол, хозяйкой.

— А сам сбежал?

— Выходит, так.

— Давно дружите?

— Учимся вместе.

— И часто он вас так подводит?

— Вообще-то нет, но в последнее время Макс ведет себя довольно странно. Появилась новая знакомая.

— Вы ее видели?

— Так, мельком.

— Когда?

— Вечером. Она была у Макса.

— Откуда, простите, такие сведения?

Как и было условлено, Кудрявцева пришла к Максу часом раньше назначенной встречи с ребятами. Но дверь ей не открыли. Не понимая, в чем дело, Галина подождала некоторое время и позвонила еще раз. Опять молчание. Тогда она поднялась на пятый этаж, к школьной подруге, уселась у окна и вскоре увидела во дворе уходящего из дома Макса со своей новой знакомой.

— И куда они направились?

— Свернули за угол.

— К гаражам?

— Не знаю.

— И вы все-таки решили дождаться Макса?

— Да.

— И когда же он возвратился?

— В полпервого ночи.

Миронов передал заявление Коркина дежурному и сказал:

— Розыск «Волги» продолжайте главным образом в районе Купчина. — И осекся: а вдруг ошибка? Ведь такой вывод основан на весьма шатких догадках, на интуиции, но капитан Федоров уже передавал приказание поисковым группам.

Майор вернулся в кабинет, составил стулья, положил под голову стопку журналов и улегся с намерением хоть часок вздремнуть, но забыться так и не удалось. Сперва лезли в голову всякие назойливые мысли, а потом пронзительно заверещал звонок.

Алексей Павлович снял трубку.

— Только что звонили, — сказал Федоров. — На улице Зайцева изнасилована и избита девушка. Туда направлен наряд ПМГ…

— Поднимай оперативно-следственную группу, — распорядился майор. — Я выхожу.

«Ну и ночка, — подумал Миронов, набрасывая на плечи плащ. — Слава богу, проходит». Он часто работал ночью. Днем, естественно, тоже, но самое напряженное его рабочее время приходилось на поздние вечерние и ночные часы. Что ж, сам выбрал себе такую профессию.

…В пятом часу утра из подъезда дома, что на перекрестке улиц Зайцева и Краснопутиловской, выскочила растрепанная девушка. Застегивая на ходу жакет, она бежала, испуганно оглядываясь. Находившийся поблизости дворник сразу же сообразил, что девчонка попала в беду. Он и сообщил об этом по «02».

Наряд ПМГ в считанные минуты прибыл к месту происшествия, коротко расспросил потерпевшую.

…Дверь в квартиру на втором этаже оказалась незапертой. Неяркая лампочка слабо освещала узкую прихожую, половицы в которой неприятно повизгивали. Еще одна дверь. Толкнув ее, старший наряда Макаров очутился в грязной, душной комнатке с почерневшим потолком. Обои на стенах полуоборваны, висят клочьями. На столе порожние бутылки, пепельница, полная окурков, остатки закуски. В углу на видавшей виды тахте безмятежно храпят два молодых человека.

Очнувшись, один из них, светловолосый, с подбитым глазом, крутнул головой и обвел стоявших милиционеров тягучим взглядом.

— О каком таком задержании вы говорите? — протирая воспаленные глаза, недовольно бубнил он. — Если все так, как вы утверждаете, кто бы, скажите на милость, преспокойно дрыхнул?

— Да еще и с открытыми дверями, — с ходу перешел в наступление рослый брюнет с черными усиками.

— Вот именно, — смелел русоволосый. — Нет, старшой, тут какое-то недоразумение.

— Явная накладка, — ухмыльнулся усатик.

— Не волнуйтесь, все выясним, — поторапливал старший сержант Снегирев, желая поскорее выбраться на свежий воздух. — Кто из вас хозяин?

Парни, лениво собираясь, недоуменно переглянулись.

— Что, хозяина нет?

— Найдется, — неопределенно буркнул брюнет.

Потоптавшись возле стола, он подошел к широкому подоконнику и стал там шарить. Тем временем Снегирев заглянул в кухню, где стояла приехавшая с ними девушка. Ее хрупкие плечи, обхваченные загорелыми тонкими руками, тихо подрагивали.

Старшина Макаров разговаривал в коридоре с соседкой, которая с вечера несколько раз звонила в квартиру, призывая разбушевавшихся молодых людей к порядку.

В этот момент брюнет, возившийся возле окна, вскочил на подоконник, поднял руки, как это делают пловцы, оттолкнулся ногами и был таков. Макаров подстерег этот момент, опрометью кинулся на улицу, перемахнул через заборчик палисадника, свернул за угол, куда сиганул беглец. Уже светало, и старшина видел, как тот, лавируя между деревьями, убегал: «Неужели уйдет? Нет, не уйдет!»

— Накладка, говоришь, произошла? — сжав брюнета, со злостью произнес Макаров. — А сам дёру!

Молодой человек тяжело сопел. Весь он вдруг скис, обмяк, словно проколотый мяч.

А в квартире уже находился начальник отдела угрозыска майор Миронов.

— Товарищ майор, этого я догнал, — доложил Макаров.

— Молодец, старшина, — похвалил майор. — Вези их в управление.

— Как в управление? — Светловолосый отступил на шаг и уставился на девушку. — За что?

Миронов тоже взглянул на пострадавшую. Ее красивое лицо было в синяках, губы распухшие.

— Что, мало заплатил? — выяснял парень. — Пили, понимаешь, ели… Знала, куда шла? Чего молчишь? Отвечай, с… — Он повернулся к брюнету, стоявшему в углу коридора. — Зайнар, подтверди, что я заплатил. Ну? Или вы заодно?

— Заткнись! — процедил тот сквозь зубы.

Девушка, словно ждала команды, вскрикнула:

— Ложь! Клевета! Я прошу, товарищ майор, привлечь их к уголовной ответственности! Я так этого не оставлю! Я требую…

— Разберемся. — Миронов прекратил перепалку и жестом указал Макарову, чтобы тот забирал парней и уезжал. — Квартиру опечатать. Вы, Снегирев, останетесь охранять.

Майор посадил девушку в свою машину. Спрятав лицо в дрожавшие ладони, она тихо всхлипывала. Миронов видел разные слезы: киношные, дешевые, которым он не придавал значения, трогательные, когда плачут от радости или счастья, и слезы холодные, как оплавленный лед. Вот и сейчас он почувствовал, как неприятно его опахнуло каким-то тоскливым сквозняком.

— Видели их раньше? — спросил после некоторого молчания Алексей Павлович.

— Нет, — ответила девушка. И подтвердила: — Раньше не видела.

Майор хмыкнул.

— Сейчас можно все отрицать. Вы наверняка знаете кого-то из них, и надо рассказывать честно, так, как было, — разъяснил Миронов и вдруг спросил: — Как же вы оказались в этой квартире? Сами, выходит, туда пришли?

— Как сама?

«Очень просто, — отметил про себя Алексей Павлович. — Знаем, как это делается. Как раз таких кокоток и выгребаем…» Тут его мысль перескочила на разговор с одной задержанной на днях юной феей. В двенадцать лет она убегала из дома. Потом окончательно ушла. Сама так решила. «Мать плешь переела, все грызла меня, — откровенничала девушка. — Одно нельзя, другое не трогай. Жила по струнке — не дай бог сделать что-то не так».

Ушла и стала жить по своим правилам. Древнейшей профессией стала заниматься добровольно и осознанно. Начала с первым же мужчиной, который пообещал щедро заплатить. Потом пошла по рукам, с «дальнобойщиками» каталась…

Миронов вернулся к прерванному разговору:

— Вот я и хочу уточнить: как?

— Меня привезли.

— Насильно?

— Нет. Меня привез молодой человек.

— Как его зовут?

— Не знаю.

— На чем привез?

— На «Волге».

— Дальше! Вас привезли, пригласили в квартиру?

— Да, так и было. Там играла музыка. Выпивали. Потом одна пара ушла. Мы остались втроем. И тут ко мне стали приставать. Я сопротивлялась. Тогда меня избили. Вдвоем надо мной издевались. Я кричала. Соседи стучали, требовали прекратить безобразие. Они пытались вмешаться, но дверь была заперта. Когда мучители уснули, я выскочила…

— Номер машины вы, конечно, не запомнили?

— Нет.

— А какого она была цвета?

— Необычного цвета. Что-то вроде гранатового… «Уазик», свернув с главной улицы, вкатил в уютный двор управления.

— Для прокуратуры есть работа, — сказал Миронов, обращаясь к дежурному. — Вызывай, Анатолий Васильевич, врача и следователя. Пусть разбираются. Место происшествия охраняется.

У Миронова ломило в висках. На этот раз силы были почти на пределе, и ему хотелось одного: забраться под одеяло и уснуть. Служба, однако, продолжалась. И тут ему на помощь пришла аутогенная тренировка, которую Миронов освоил по настоянию врача. За каких-нибудь пятнадцать минут силы восстановились.

Закрыв кабинет, Миронов справился у дежурного, где работает следователь, и направился к нему. Шел допрос Зейнара Зеймидова. Этот парень, обладавший острым взглядом и сметливостью, вызывал у майора повышенный интерес.

— У нас были порядочные намерения, — говорил Зеймидов.

— Порядочные, значит? — уточнял следователь.

— Да, хотели познакомить приятеля с хорошей девушкой.

— И что же помешало?

— Поужинали. Все, понимаете, шло нормально… — Зеймидов замялся.

— А кончилось?

— Кончилось плохо. Не поняли друг друга.

— Только и всего?

— А что еще? — удивился парень.

Миронов, переглянувшись со следователем, спросил:

— Вы сказали «у нас». Кого еще имеете в виду? Зеймидов не торопился с ответом, смотрел в окно, забрызганное бисеринками дождя.

— Своих друзей, — наконец выдавил он.

— Кого именно? Как их зовут?

Парень опять задумался. «Выиграешь в одном, — соображал он, — проиграешь в другом». И решил никого не выгораживать.

— Зовут Людмила. По фамилии — Скворцова.

— А еще кто?

— Как вам сказать…

— Правду, молодой человек. Только правду у нас принято говорить, — напомнил следователь.

И Зеймидов рассказал, что в ресторане познакомился с парнем, приехавшим в Ленинград в гости. Тот пожаловался, что уже вторую неделю живет у престарелой тетушки и не прочь бы повеселиться в приличной компании. Зеймидов пообещал ему помочь, позвонил Скворцовой.

— И как же дальше развивались события?

— Дальше? — переспросил Зейнар, явно выигрывая время. — Мне перезвонил ее знакомый.

— Как его фамилия?

Зеймидов попеременно поглядывал то на майора, то на следователя.

— Отвечайте! Быстро!

— Купылех.

— Расскажите о нем.

— Что рассказывать? Человек как человек…

Зеймидов говорил сбивчиво, перескакивая с одного на другое. Сказал, что Купылеху многим обязан, но так и не сообщил его домашнего адреса.

— Давно с ним общаетесь?

— Второй год. Я провалил на экзаменах. Домой ехать не хотелось…

Тут Зейнар не соврал. Он родился в Дагестане, а на берега Невы пожаловал за дипломом. Неважно каким — все зависело от обстоятельств. А что касается средств к существованию, то родители два раза в месяц высылали ему по сто рублей. У Зейнара с деньгами проблем не было. Тем более что за каждую пятерку на экзаменах он получал «премиальные». «Сегодня сдал очень важный экзамен, — молнией летело сообщение на юг. — Можете поздравить». В ответ — вознаграждение. Родители были уверены, что сын грызет курс наук, но точно так же, как раньше они водили его за руку, так теперь он водил их за нос.

— Квартировали у Купылеха?

— Да, полтора месяца.

Миронов загорался новой версией. Он многозначительно переглянулся со следователем и, получив молчаливое «добро», обратился к Зеймидову:

— В «Волге» был еще один свидетель. Он сидел за рулем. Кто он?

— Я его не знаю.

— Нет, знаете.

Зеймидов опустил глаза.

— Я жду, — напомнил майор. — Как зовут водителя? Кажется, Макс.

Капитан Осокин докладывал о выполнении задания, когда дежурный сообщил:

— Нашлась «Волга». Ваши предположения, товарищ майор, оказались верными.

— Где машина?

— Угол проспекта Космонавтов и улицы Типанова. Во дворе тысячеквартирного дома. Припарковалась к стоянке…

Положив трубку, Миронов довольно потер руки:

— Если не совпадение, то кое-что проясняется.

Но дальше развивать свою мысль не стал. Хлопнув по плечу Осокина, сказал:

— Едем, Николай Иванович.

У «Волги» гранатового цвета была разбита левая фара, на лобовом стекле — трещина, на крыле — вмятина. Отчетливо виднелись растертые брызги молока. «Наверняка этой машиной и была сбита женщина», — решил Миронов.

Составили протокол, сняли отпечатки пальцев. Сотрудники ГАИ перегнали машину во двор управления.

Подставив лицо ветру, Миронов мысленно определил время, необходимое для проезда от ближайшей платформы до Витебского вокзала. Некоторые его предположения уже подкреплялись фактами. Правда, их было мало, да и те, что имелись, нуждались в дополнительной проверке.

— У тебя, Юрий, шагомер есть? — обратился Миронов к старшему лейтенанту Ершову, прибывшему с опергруппой. И, получив утвердительный ответ, попросил — Прогуляйся, пожалуйста, до платформы, промеряй этот маршрут. Возьми также справку о движении поездов вчера после двадцати одного часа в направлении Ленинграда. Потом доложишь, а мы поехали.

Синеватый дымок дохнул из выхлопной трубы. Оранжево мигнул сигнал поворота, и «уазик», развернувшись, юркнул в проем между машинами.

Переговорив со следователем, сидевшим сзади, Миронов наконец-то вспомнил о книге. Достал ее из портфеля и стал бегло листать.

— Увлекающийся парень, — заглядывая через плечо майора в книгу, проговорил Осокин. — Стариной интересуется.

— Ты о ком? — полюбопытствовал следователь.

Осокин рассказал, как в руки начальника ОУР попала редкая книга.

— За этой книгой, между прочим, человек стоит, — включился в разговор Алексей Павлович. — И, думаю, весьма для нас важный. Только вот незадача — как его разыскать…

В книге не оказалось штампа. О ее библиотечной принадлежности говорили лишь кармашек на обратной стороне обложки и написанные чернилами номера. Если установить, где и кем она взята, можно узнать, как она попала к Коркину.

— Придется тебе, Николай Иванович, этим заняться, — сказал Миронов Осокину. Он перевернул очередную страничку и вдруг инстинктивно откинулся назад: так бывает, когда человек увидит что-то необычное и не поверит собственным глазам. На пожелтевшем, отливавшем глянцем листе лежал клочок серой бумаги. Это был счет ресторана «Витязь».

— А вот еще одна зацепка, — сказал Алексей Павлович, показывая находку следователю. — Счет свежий, вчерашний.

Миронов взял в руки микрофон и связался с дежурным.

— Вызовите Макса Коркина в управление, — распорядился он.

«Там и тут Макс, — размышлял Миронов. — Что, если это одно и то же лицо? Очень даже может быть. Кстати, и там, и тут «Волга». Причем гранатового цвета. Любопытно, весьма любопытно…»

Макс Коркин заметно осунулся, под глазами появились темные круги.

— Я же написал заявление, на все вопросы ответил, — недоумевал он.

— Понимаете, некоторые обстоятельства заставили еще раз с вами встретиться, — разъяснил Миронов.

— Какие еще обстоятельства? — Густые брови парня сдвинулись. — Уж не подозреваете ли вы меня в угоне собственной машины? Не зря, выходит, говорят, что милиция может объявить преступником кого ей заблагорассудится, если ей не удается напасть на след…

Он как-то неестественно дернулся, оборвал фразу.

— Что же вы, договаривайте, — подбодрил Миронов и добавил — Если не удастся найти преступника. Это вы хотели сказать?

— Да, именно это, — ответил Коркин. — Вы вместо розыска моей машины пытаетесь приписать мне преступление, которого я не совершал. Иначе за каким чертом я вам понадобился?

— Не стоит, молодой человек, поминать черта, — сказал Миронов. — Я пригласил вас в качестве свидетеля. Согласно закону, вы обязаны ответить на все интересующие следствие вопросы. Причем ответить правдиво, ибо за дачу ложных показаний можете быть привлечены к уголовной ответственности.

Коркин с холодным пренебрежением посмотрел на майора. Потом его взгляд задержался на пачке сигарет, лежавших на столе. Рядом — бланк протокола, который должен зафиксировать разговор, ведущийся через стол. Разговор трудный, дыхание в дыхание.

С появлением на свет Макс был приучен родителями к такому порядку: если что-то существует в мире хотя бы даже в единственном экземпляре, то должно принадлежать ему. С каких-то пор он прочно усвоил, что ему все можно, все доступно, что он принадлежит к «своим». В отличие от «чужих» он купался в изобилии, ездил на «Волге» в школу, на тренировки, носил все самое модное, импортное. Воспитывал в себе властелина. Знал, чего хочет, имел цель, кратчайший путь к которой — прямая, без остановок.

— Итак, давайте уточним, как же все-таки получилось… — Миронов помолчал, надеясь навести на встречный вопрос.

— С машиной?

— Нет, с Галиной Кудрявцевой. Почему вы с ней не встретились в условленное время? Что помешало?

— Не встретился — и все, — поморщился Коркин. — Это мое личное дело.

— Личное-то личное, но меня интересует сущий пустяк: что помешало встрече?

— Если говорить честно, то в это время я был с другой, — смутился парень. — Нехорошо, конечно, но, понимаете, так получилось. Так сложились обстоятельства.

— Чего же тут не понять! Сегодня с одной, завтра — с другой. Ездили куда-нибудь?

— Да, в Пушкин. В парк. А потом…

— В ресторан зашли, — подсказал Миронов. Он заметил, как изменились глаза Макса, стали стальными, холодными.

— В какой еще ресторан?

— «Витязь».

— Никак следили?

— Никто, молодой человек, за вами не следил. Вы сами наследили. — Миронов легким движением пододвинул к себе книгу «Живописная Россия», открыл ее на закладке и взял счет. — Узнаете?

Макс сообразил: его оплошность обернулась уликой. Надо как-то выкручиваться. И тут промелькнула мыслишка: отказаться от счета. Не мой-де — и все тут. Мало ли кто мог обедать! Допустим, хозяин книги…

— Хотите сказать, что счет не ваш? — легко разгадывая ход мыслей Макса, упредил его Миронов.

— А почему мой? — ухватился Коркин. — Кто докажет? Официантка? Ее припугни — такое нагородит…

— Не порите, Коркин, чепуху, — оборвал Миронов. — Давайте по существу.

Запустив пятерню в густую шевелюру, Макс после некоторого раздумья признал, что был в ресторане с девушкой — Людмилой Скворцовой.

— Скворцовой?! — непроизвольно произнес майор.

— Да. — Парень глянул на офицера с удивлением. — Не верите?

Миронов мгновенно нашелся:

— Нет, почему же. Очень даже верю. — И, удовлетворенный, продолжал — Вернемся, однако, к началу. Значит, пообедали в ресторане, выпили…

— Дался вам этот ресторан, — ворчал осмелевший Коркин. — Дальнейшее, полагаю, представляет интерес разве что для двоих.

— Не только для двоих. В дальнейшем вы отправились к себе домой. Вдвоем, естественно. Отдохнули часик-другой. Потом, опять-таки вдвоем, сели в «Волгу». — Майор, медленно выговаривая каждое слово, внимательно следил за выражением глаз молодого человека. — Сели и поехали. Куда? Не об этом сейчас речь. Речь о другом. Вы, Коркин, сели за руль с нетрезвой головой.

Макс переменился в лице.

— Это уж слишком. — В голосе парня что-то надломилось.

— Слишком, говорите? Давайте ваше алиби.

Коркин сидел не шелохнувшись.

Миронов не торопил. Стал перекладывать бумаги на столе, заглянул в настольный календарь, сделал на листочке какую-то пометку. Посмотрел в окно, за которым лениво переговаривались верхушки тополей.

— У нас, Коркин, есть доказательства, которые изобличают вас, — нарушил затянувшееся молчание Алексей Павлович. — И вызвал я вас для того, чтобы вы честно обо всем рассказали. Чистосердечно во всем признались. В своих же личных интересах.

— Признался в угоне собственной машины? — вспыхнул Макс. — Что за чушь! Водите вокруг да около, ловите на слове. Авось клюнет. Не о моих интересах вы печетесь. Используете, товарищ майор, запрещенный прием.

Миронов взял в руки счет, вслух прочитал:

— Коньяк — триста. Плюс еще сто пятьдесят. «Солнечная долина»— триста. Потом еще. Осетрина, икра, эскалоп. Итого в сумме — сорок восемь рублей семьдесят пять копеек.

Макс капризно дернул плечом:

— Так это же было днем… — И осекся.

Главное было произнесено. Коркин подтвердил факт употребления спиртного. В какое-то мгновение он осознал свою оплошность, пожалел о сказанном, но слова, как и время, необратимы. Его мозг работал с явным опозданием.

— Выясняю, как видите, обстоятельства, — сказал Миронов. — И только. А что касается ваших выражений: «водите», «ловите», то оставьте их при себе.

«Дело гораздо хуже, чем я предполагал, — думал Коркин, с ужасом представляя себя на месте воображаемого преступника, которого вводят в зал суда, а потом отправляют за колючку. Он внутренне похолодел, ему стало страшно. И приказал себе — Больше ни слова. Ничего не знаю, ни с кем не общался. И точка. Что он сделает? Не арестует же. Нет, конечно. А там, глядишь, отец, получив телеграмму, подоспеет. Главное — не поддаваться, не паниковать. Держать себя в руках, прикусив язык».

— Ничего я вам больше не скажу, — отрубил Коркин. — Обвиняете бог знает в чем. Шьете дело…

— А вы? — в упор спросил Миронов. — Чем вы занимаетесь? Пытаетесь пустить следствие по ложному пути. И кое-что уже сделали, но, создавая алиби, сами того не желая, готовили улики против себя. То, что вы со Скворцовой уехали на «Волге», факт, как говорится, бесспорный. И то, что вы возвратились домой без машины, тоже факт. Даже башмаки не удосужились очистить от купчинской грязи. Ночью я совершенно случайно обратил на них внимание.

Опустив голову, Коркин молчал, не отрывая взгляда от паркетины.

— А потом вы звонили из автомата на Витебском вокзале, — продолжал майор. — Как вы там оказались? Живете-то в другой стороне. Что вы на все это скажете?

— Ничего я вам не скажу.

— Почему?

Макс нахохлился, как воробей на морозе.

— Не скажу — и все.

— Странно. Сделали заявление об угоне — и в кусты. Отдохните, а потом продолжим. Разговор еще состоится. И не один. Идите.

Людмила Скворцова приехала в Ленинград из деревни Гобза, что в Смоленской области. В институт не поступила.

— Зачем уезжать? — сверля девушку взглядом, вкрадчиво говорил Владислав Купылех, с которым Людмила познакомилась возле ресторана. — Напиши предкам, что, мол, все в порядке, то, мол, да се. А тем временем все уладится.

— А как жить без прописки, без денег? — спрашивала Людмила, терзаемая неопределенностью.

Купылех остановил такси, распахнул дверцу и отступил в сторону, чтобы пропустить девушку в машину. Он был на голову выше ее, в синем джинсовом костюме, с фатоватой улыбкой человека, привыкшего к легким победам. Изысканные манеры, щедрость, упорный взгляд блестящих глаз — все это не могло не подействовать на Скворцову.

Влад привез ее на квартиру своих родителей, накануне выехавших на дачу. Опущенные шторы, мягкий свет, нежная мелодия, дорогие вина и угощения. Молодой хозяин был ласковым — дальше некуда. Без умолку твердил, что Людмила прекраснейшая из девушек, самый большой подарок судьбы. По простоте душевной она полагала, что и вправду удача шла ей в руки. Подстерегая момент, Влад скользнул за спиной и намертво сомкнул руки под горячей грудью. И она покорно дала увести себя в спальню.

— Здесь все наше с тобой, — нашептывал Купылех, суля Людмиле заманчивую будущность.

За свою любовь Скворцова довольствовалась ужином в ресторане. Но кроме ужина надо было еще и обедать, платить за комнату, модно одеваться. Для этого требовалось многое, и не в последнюю очередь — деньги.

— Их можно зарабатывать, не занимаясь переписыванием конторских бумаг, — поучал Купылех.

И Скворцова спешила к своим клиентам, щедро платившим за «разовую» любовь. Казалось бы, невинная забава. Сегодня удовольствие и комфорт. А завтра? Об этом Людмила не задумывалась. Карта шла. Вот она и играла.

— Вы, наверное, только тем и занимаетесь, что ищете преступников, — исподволь разглядывая Осокина, сказала Скворцова. Ее загорелое, тонко очерченное лицо выражало безмятежность.

— Пока, к сожалению, они ходят по земле, — в тон ей ответил Осокин. — Сейчас, к примеру, меня интересует окружение Макса Коркина. Знаком?

Скворцова почувствовала легкий укол в сердце. «Неужели все-таки влип, слюнтяй, раскололся?»— промелькнула мысль, но она ее тут же отбросила. И с вялым безразличием сказала:

— Знаком. Милый мальчик. Неужели и он — разбойник?

— Тогда, пожалуйста, скажите, каким образом у него оказалась эта книга. — Капитан извлек из портфеля «Живописную Россию». — Вы знакомы, общаетесь, должны знать.

— Боже, о чем речь? — Скворцова поморщилась, стараясь не выдать досаду. — Во всяком случае он не украл это сокровище.

— Допустим. Но я жду конкретного ответа.

— Он купил.

— У кого?

— Не знаю, — отрезала девушка.

Офицер заметил, что зрачки ее сузились, лицо слегка побледнело.

— У нас с вами, Людмила Карловна, доверительный разговор, — предупредил Осокин. — Вы должны говорить правду. Не играть со мной в кошки-мышки, не тянуть время.

Скворцова задумалась: «Как же это я, дуреха, сболтнула? Теперь он будет на этом играть, не отступит…» И тут ее озарило:

— Извините, я сперва не придала серьезного значения нашему разговору. На самом деле мы подарили Максу эту книгу.

— Кто именно?

— Друзья. — В ее голосе послышалась жесткость. Осокин, усмехнувшись, упрекнул себя: «Зря теряю время. Не скажет. Ее надо к этому подвести. Исподволь, незаметно».

— Ну хорошо, — сказал он. — Книгу, допустим, Коркину подарили. Обмыли, как водится, а потом…

Скворцова вызывающе усмехнулась:

— А потом — суп с котом. Неужели и такие очевидные вещи надо объяснять товарищам из уважаемой милиции?

Стройная, благоухающая, она вела себя независимо, с достоинством. Все ей шло: и ярко-сиреневое открытое платье, и босоножки под «цвет», и улыбка, и та естественность, с которой вела разговор.

— Что ж, не будем вторгаться в запретную зону, — миролюбиво заметил Осокин и предложил пойти в сквер. После полудня дождь освежил воздух, было тихо и тепло. — Куда вечером-то ездили? Где-то около восьми часов. На «Волге», разумеется. Куда?

Скворцова помолчала.

— Друг пожаловал. Надо было встретить, — солгала она.

— Встретили?

— Да, конечно.

— И куда повезли? К себе? К Максу?

Скворцова искоса взглянула на офицера и с некоторой запинкой ответила:

— Не туда и не сюда.

— Куда же все-таки?

Скворцова почувствовала, что заходит в лабиринт. Она не знала, как себя вести, не могла все наперед просчитать. Поэтому решила выкручиваться, говорить все, кроме правды.

— К друзьям, — выдохнула она.

— Да-да, у вас, я вижу, повсюду друзья-товарищи.

— А как же! Не имей, говорят, сто рублей…

— Что верно, то верно. Без друзей тяжко. Так куда же все-таки повезли друга?

Скворцова медлила с ответом. Наконец сказала:

— Ребята называли какую-то улицу. Где-то в новом районе. Запамятовала, ей-богу. Я же в городе пока плохо ориентируюсь.

— Может, на улицу Зайцева? — подсказал Осокин. Скворцова раскрыла свой разукрашенный ротик, но, втянув воздух, так ничего и не сказала в ответ.

— А потом поехали в Купчино, — продолжал капитан, внимательно следя за выражением больших голубых глаз.

— Какое еще Купчино? — переспросила она с застывшим изумлением.

— То самое, где «Волгой» сбили женщину.

Скворцова разразилась нервной скороговоркой. Слова посыпались как горох из мешка:

— О какой женщине вы говорите? Никто в Купчино не ездил. Я и не знаю, где оно. И никто из нас никого не сбивал, что за шутки? Да что это вы такое говорите? Разве можно — сбить женщину…

Переждав, Осокин бесстрастно заметил:

— Какие могут быть шутки? Жду от вас, Скворцова, правдивых показаний. Спрашиваю, где ездили с Коркиным? Где расстались? Конкретно, на какой улице? В котором часу? Отвечайте.

— Не помню. Было уже темно. Город я…

— Тогда, может, покажете?

Скворцова схватилась за голову:

— Ой, вы меня совсем запутали!

Капитан сказал наставительно:

— Когда человек не виноват, он не путается. Он говорит то, что было на самом деле.

Девушка печально вздохнула:

— Ей-богу, не помню. Машины шныряли в разные стороны. Стояли на каком-то перекрестке, «тачку» ловили…

— А «Волга»? Где же ваша-то «тачка» была?

«Запуталась, совсем завралась, — с горечью подумала Скворцова. — Мамочка, милая, помоги…»

— Не знаю. Ничего не знаю, — обмерла от страха девушка, и ее лицо на глазах поглупело.

Выслушав Осокина, начальник ОУР сказал:

— Вот видишь, Николай Иванович, как все оборачивается. Факты, казалось бы не связанные между собой, сами выстраиваются. Думаю, что они вот-вот замкнутся в цепочку. В одну, а потом во вторую. Так пока и пойдем по двум направлениям.

Миронов помолчал, обдумывая.

— Не исключено, что Коркина использовали втемную, — продолжал он. — Он виноват, но неизвестно, в какой степени. Хорохорился, как тот петух, потом, видно, сдрейфил, но повел себя не лучшим образом.

— У парня своя версия, — вставил Осокин.

— Лопнула как мыльный пузырь. Вот появится отец, и сынок по-другому запоет.

— Старший Коркин, помнится, проходил по какому-то делу? Кажется, кража, но попал, понимаешь ли, в скользкую руку…

Офицеры выразительно переглянулись.

Начав с продавца, Коркин прошел все торговые ступени и добрался до директорского кресла. Не раз и не два ему приходилось за некоторые действия, подпадавшие под соответствующие статьи Уголовного кодекса, держать ответ, но «свои» люди достаточно ловко выводили его из-под огня.

— Я вот о чем думаю, — сказал Осокин. — Не мешало бы с Максом проехать по его субботнему маршруту, а потом отдельно — со Скворцовой.

— Это, Николай Иванович, идея, — подхватил Миронов. — Я сейчас ему позвоню.

Он набрал номер телефона Коркина. В ответ — длинные гудки.

— Не берет трубку. Не берет — и все, — сделал вывод Осокин.

— Будем разгадывать пароль, — сказал майор, прокручивая диск.

Наконец он дозвонился.

— Не могу, товарищ майор, — сказал Макс. — Предков встречаю.

— Тогда несколько вопросов, — взглянув на часы, не отступал Миронов. — Первый. За кем ездили на «Волге» в субботу вечером?

В трубке слышалось только характерное потрескивание.

— Жду, Макс. Вы, говорят, друга встречали. Очевидное отрицать неразумно. Маленькая ложь порождает большие подозрения.

— Скворцова попросила подбросить ее к метро «Кировский завод». Там ее поджидали.

— А кого на улицу Зайцева подбросили?

— Девушку.

— Как ее зовут?

— Не знаю. Это Людмилина приятельница.

— Вам уже приходилось оказывать подобные услуги?

— Иногда.

— Кого-нибудь запомнили?

— Нет. И не собираюсь запоминать.

— Понимаю, но кто-то что-то рассказал, допустим, анекдот. Случайно разговорились. Девушка приглянулась. Мало ли что бывает в дороге…

— Нет. — И тут же, отменив неуверенное «нет», сказал — Вообще-то вспомнил одну девицу. С зелеными, как у кошки, глазами. Так ее и звали — Рыжая. Оля Рыжая.

После совещания у начальника управления Миронов пригласил к себе старшего лейтенанта Ершова.

— Ты, Юрий, у нас самый молодой, самый симпатичный, — широко улыбаясь, начал Миронов. — Надо, понимаешь ли, встретиться с одной девушкой. Зовут ее Олей. Живет в нашем районе…

Майор еще вводил офицера в курс необычного задания, когда в дверь постучали. В кабинет вошел невысокого роста, пухлый, человек в светлом клетчатом костюме. Из-за толстых стекол очков глядели маленькие заплывшие глаза.

— Я — Коркин, — представился он.

«Видно, прямо с аэродрома, — решил Миронов. — Не предупредил, рисковал напороться на отказ. Ушлый, за дверь не выставишь». И сказал:

— Слушаю вас, товарищ Коркин.

— Понимаете, такое дело… — начал он и запнулся.

— Понимаю, Борис Исаакович, — помог майор. — Я вас не вызывал, но готов выслушать.

— Да-да, — затряс Коркин жиденькой бородкой. — Эта нелепая история… Ужасно неприятно. Мы прервали отпуск. Жена переволновалась. У нее сердце. Не выдержит…

— Не буду скрывать. Ваш сын подозревается… — Миронов не сводил с Коркина глаз. — Доказательств достаточно, они изобличают Макса. От ответственности ему не уйти. Женщина, сбитая вашей машиной, утром скончалась.

От этих слов лицо Коркина вытянулось, побледнело.

— Наваждение какое-то, — тяжело вздохнув, сказал он. — Слепой, влюбившийся дурачок. Жертва залетной гетеры. Охмурила мальчика, втянула в весьма сомнительное предприятие. Использовала как извозчика.

— А почему он нас дурачит? — спросил майор. — На что рассчитывает?

— По глупости. Я уверен — его подловили.

— Вот и пусть расскажет правду, — вставая, заключил Миронов.

— Расскажет, товарищ майор, — поспешил заверить Коркин. — Непременно расскажет. Макс глубоко раскаивается.

— Хорошо. Так будет лучше.

Коркин сделал движение, чтобы подняться, но продолжал сидеть. Мялся, желая что-то сказать.

— Вы, Алексей Павлович, тоже отец и, как никто другой, понимаете мое положение, — наконец выговорил он так тихо, будто ему не хватало сил шевелить языком. — Я бы пожертвовал «Волгой», если бы можно было отвести беду.

— Положение у вас действительно незавидное, — брезгливо усмехнувшись, сухо сказал Миронов. — Если ваш сын окажется виновным, он будет наказан. Это решит суд. Таков мой ответ.

Офицера охватило ощущение какой-то гадливости. «Черт те что, — думал он. — Лишь бы отвести от себя беду, а там — трава не расти. Что за люди…»

Начальник районного управления милиции полковник Бочканев вошел в кабинет, когда все уже были в сборе.

— Доложите, в каком состоянии дело, — сказал он, обращаясь к Миронову.

Майор поднялся и очень кратко, потому что присутствовавшие были в курсе, обрисовал положение.

— Теперь, когда вновь всплыл Купылех, следовало бы подключить ОБХСС, — продолжал Алексей Павлович. — Этот хитрован наверняка обеспечил себе надежное прикрытие. Если серьезно и оперативно поработать, то вскроются довольно крупные аферы на ниве проституции.

— Вы делитесь своими предположениями или располагаете конкретными фактами? — уточнил полковник.

— Да, располагаю фактами, — твердо сказал Миронов и стал их перечислять, загибая пальцы на руке. — Зло должно быть наказано.

Вишневые «Жигули» остановились перед центральным входом в райсовет. За рулем — плотный шатен в хлопчатобумажном костюме «сафари». С беззаботным выражением на лице поглядывал он на парадную дверь. Это — Владислав Купылех.

Электронные часы над входом медленно отсчитывали минуты. Циферблат высветил «18.06», когда к «Жигулям» подошел небольшого роста, полноватый мужчина с «дипломатом». Он открыл дверцу, сел справа, рядом с водителем. По движениям губ и мимике можно было «прочитать» их короткий диалог: «Все в порядке?» — «Да». — «Едем?» — «Поехали».

«Шестерка» тронулась, вырулила на проспект. За ней неотступно, на дистанции прямой видимости, следовала другая машина. Рядом с водителем сидел капитан Осокин, а сзади — старший лейтенант Ершов. Если бы Купы-лех оглянулся раз-другой, то, может быть, и заметил «хвост», но он об этом не подумал, его мысли были заняты другим.

Вишневая машина, свернув в тихий переулок, припарковалась у заброшенного пивного ларька. Следовавшая сзади, как на привязи, бесшумно подползла к ней почти вплотную.

— Стоп! — шепнул Осокин водителю.

Капитану было видно, как Купылех, увлекшись, что-то втолковывал рядом сидящему мужчине. Тот, понурив голову, молчал. Наконец открыл «дипломат», извлек из него пачку денег. Купылех, в свою очередь, достал из бокового кармана конверт, вынул из него несколько фотографий.

Поравнявшись с «шестеркой», Осокин резко распахнул дверцу, а Ершов, следовавший сзади, поразительно быстро обежал справа и схватил за руль.

Купылех, ошарашенный, вскрикнул:

— Что такое! Вон отсюда!

Осокин показал удостоверение.

С холодно-спокойного лица Купылеха вмиг сошло выражение надменности. Он ошеломленно моргал глазами, лихорадочно что-то соображая.

Капитан давно приметил Купылеха, знал, что он мерзавец из мерзавцев, но взять его было нельзя, не хватало улик. А улики, как известно, складываются в том числе и из показаний свидетелей. Один из них рядом — человек с «дипломатом». Испуганно сложив руки на груди, он мялся, обескураженно глядел на фотографии, запечатлевшие его в постели с белокурой красивой девушкой.

Этой девушкой была Людмила Скворцова.

Солнечный луч прорезал яркую полоску вдоль стула, на котором сидела Скворцова, и тут же пропал. Она была в строгом костюме, внешне не изменилась, но что-то в ней появилось такое, словно сидела не она, а похожая на нее другая девушка.

— Вас предупреждали насчет ответственности и серьезности вашего положения, но вы, по непонятным для нас мотивам, отнеслись к этому весьма легкомысленно. Вас спрашивают, а вы уходите от ответа, отмалчиваетесь. С какой стати оберегаете Купылеха, выгораживаете его? Дальше… — Миронов не сводил пытливых глаз с Людмилы. — Вы свели девушку с сомнительными лицами, которые ее изнасиловали, самым безобразным образом надругались над ней.

— Я не думала, что все так серьезно, — сказала она с досадой. — Я все вам расскажу. Все. Только отпустите меня. Пожалейте мою маму. Не мучайте. Она такая слабая, не выдержит. Отпустите. Мы завтра же уедем. Я все поняла…

Вчера мать Скворцовой была у Миронова. Накануне ее вызвали по телетайпу. Просительно помявшись в дверях, она, бесшумно ступая, робко подошла поближе к столу. Тонкая и высокая, как жердь, с узкими плечами, серым до черноты лицом. Нескладные темные руки, пропахшие землей, опущены по-солдатски по швам. Откровенно говорила о себе, о том, что рано овдовела, одна дочь умерла, сын ушел в армию и не вернулся, погиб в Афганистане. Людмилу, самую младшую и единственную наследницу, собиралась держать при себе, но и та уехала. Билась из последних сил, работала скотницей и дояркой, трудилась от зари и до зари.

— Что же она, непутевая, натворила? — вдруг спросила старшая Скворцова дрожащим голосом.

Миронов как мог успокаивал женщину, но сделать это было трудно.

— Дочка же она мне. А я мать ей. Мать. Как же теперь, а? Отпустите ее. Зараз же увезу. Она там, на земле, нужна…

Убитая горем женщина стояла у Миронова перед глазами, горькое отчаяние слышал он в ее голосе. «Нет больше муки для матери, чем дождаться от родного дитяти, когда оно за всю твою любовь и заботу плюнет тебе в душу», — думал он.

— А как вы оказались на этих снимках? — подавив в себе тягостные воспоминания, спросил майор.

Скворцова, испуганно раскрыв глаза, уставилась на фотографии, разложенные веером на столе. Она, казалось, потеряла дар речи, хватала воздух дрожащим ртом.

— Я все расскажу. Все, — твердила она, продолжая растерянно хлопать глазами. — Так. Купылех. Это он. Его затея. Обещал жениться, но передумал. Предложил совместное дело. Знаете какое? Грязное. Теперь-то мне все понятно. Я же дура необразованная. Клюнула, проглотила наживку. Можно было порвать, но всяк, говорят, умен: кто сперва, а кто опосля. Видит бог, я оказалась в западне. Боролась. Пыталась вырваться…

— Конкретнее, пожалуйста. — Миронов указал взглядом на фотоснимки.

— Купылех давал наводку. Поедешь, говорит, к такому-то начальнику. На прием. Вот, дескать, его телефон, адрес и все такое. Ну, я и пробивалась к нему…

Дальше события развивались по четко отлаженному сценарию. Скворцова, оказавшись один на один с высоким должностным лицом, надуманный деловой разговор постепенно и деликатно переводила на то, что имеется хорошая квартира, где можно разумно и культурно отдохнуть. Лицо, поколебавшись для приличия, в конце концов прельщалось предложением. Где-то в полночь в квартиру врывался Купылех. Размахивая красной книжечкой, он профессионально разыгрывал роль блюстителя нравов. Ссылался на соседей, которые якобы сообщили, что в квартиру отсутствующих жильцов проникли посторонние. А его подручный Зеймидов быстренько фотографировал парочку в постели. Потом составляли протокол. Скворцова все подробно описывала, исправно играла свою роль до конца.

На этом, собственно, ее миссия заканчивалась. Дальше все брал на себя Купылех. Отъявленный мошенник, он ловко шантажировал попавших в ловушку должностных лиц, требуя крупного выкупа. Он знал свою «клиентуру» и действовал профессионально, наверняка. Одно время Купылех по рекомендации коллектива НИИ, где он работал инженером, помогал ОБХСС на общественных началах. Проходимец хитро втерся в доверие, а на самом деле оказался жуликом, выгораживал расхитителей, прикрывал торгашей и общепитовцев, которые щедро его одаривали, подкармливали и подпаивали. В конце концов он был уличен и исключен из нештатных сотрудников. Теперь же использовал накопленный опыт для шантажа и вымогательства.

Везло ему на доверчивых простаков и бесстыжих толстосумов, готовых платить за любовь, как за один из видов бытовых услуг. Немало и «ночных бабочек» вилось вокруг гостиниц и ресторанов, готовых неплохо заработать своим телом. Раз есть спрос — надо обеспечить предложение, и Купылех со Скворцовой сколотили команду «цыплят» — молодых и постарше, жгучих брюнеток и томных блондинок. «Фирма» процветала, удовлетворяла спрос на любой вкус, в любое время суток, в пределах всевозрастающего тарифа. «Кадр» можно заказать по телефону, у шофера такси, швейцара, дежурной гостиницы. Вот так и торговал Купылех вместе со Скворцовой. «Ходи, Мила, козырем», — наставлял он свою сообщницу, которая могла и обобрать подвыпившего «гостя». Так, в частности, и была уведена у одного из них «Живописная Россия», преподнесенная Максу Коркину.

Забегая вперед, скажем, что при обыске у Купылеха было обнаружено 26 протоколов на должностных лиц, директоров предприятий и магазинов, их заместителей, начальников отделов управлений и учреждений. Обыск и арест не очень-то огорчили подпольного бизнесмена: он верил в личную неуязвимость, в то, что его непременно выручат. Купылех хорошо разбирался в психологии своей клиентуры, которая щедро расплачивалась с ним не только за «молодых и чистых» девочек, но и за секретность увеселительных мероприятий.

Макс Коркин, задержавшись в дверях, взглянул на Миронова с опаской:

— Извините, товарищ майор. Я пришел к вам сказать, что вел себя несерьезно и неправильно, ввел вас в заблуждение…

— Очень хорошо, что сам пришел.

Коркин сел, стал рассказывать.

«Юный властолюбец, слышавший только себя, наконец-то очнулся, — подумал Алексей Павлович. — Под влиянием отца, естественно. Паленым, видишь ли, запахло».

Парень начал издалека, стараясь ничего не пропустить.

— Людмила ночевала у меня. Поутру мы поехали в Пушкин, прошлись по парку, пообедали в «Витязе».

— С коньяком?

— Да. Потом поехали в город, ко мне. Около восьми позвонил Купылех. Попросил Людмилу.

— Знаете его?

— Да. Противный тип. — Макс изменил интонацию, жестко выговаривая каждое слово. — В нем все противно. Все. Голос. Манеры. И даже запах.

— Это он познакомил вас с Людмилой?

— Да.

— Вы с ним о чем-нибудь говорили?

— Так, по мелочам. Спросил про отца. Поинтересовался, как с правами. Вожу ли «Волгу».

— Хорошо. Продолжайте.

— Разговор у них был короткий. Людмила лишь уточняла: «Где? Во сколько? Ты будешь?» Положив трубку, сказала, что нужно срочно съездить в одно место. Я еще вспыхнул. Упрекнул, что она пресмыкается перед Купылехом. Унижается перед ним…

— А она?

— Говорила, что любит только меня. Торопила…

Скворцова на пять лет старше Макса, но это не помеха, он был не на шутку увлечен ею. А она? Иногда открывалось какое-то оконце в ее душе, и Макс пытался заглянуть туда, но разглядеть ничего не мог. «Каждый не таков, каким он выглядит, — загадочно отшучивалась девушка. — Даже бог».

У станции метро «Кировский завод» в «Волгу» подсели Купылех, Зеймидов и какой-то светловолосый парень. Макс подвез их на улицу Зайцева. Потом они с Людмилой вернулись обратно на проспект Стачек. Там у газетного киоска их поджидала девушка. Привезли и ее.

— Я провожу ее и вернусь, — сказала Скворцова. — Не скучай.

Коркин ждал минут двадцать — тридцать. «Считаю до ста, — злился он. — Не придет — уезжаю».

И тут на тротуаре показалась Людмила. Ее сопровождал Купылех.

— Извини, дорогой, — светясь тихой улыбкой, проговорила она. — Едем на Московский. Подкинем Влада.

Сердце у Макса колотилось.

— Видишь, на нем лица нет, — сказал Купылех. — Я сам поведу машину.

Макс послушно перешел на заднее сиденье. Людмила потянулась к нему, обняла.

Купылех нажал на стартер, и «Волга» рванула вперед, миновала станцию метро «Московская», где Влад собирался выходить, потом свернула на улицу Типанова и на углу остановилась.

— Надо позвонить, — пояснил Купылех, направляясь к телефонной будке.

Он снял трубку, набрал номер. «Попроси бабушку, — услышав детский голос, мягко сказал Влад. — Мария Петровна, это я. Да, тут недалеко. Готов отдать вам деньги и ключ от квартиры. Выходите? Буду ждать на перекрестке…»

Подержав трубку, Купылех взглянул на часы. «Надо повременить», — решил он, инсценируя телефонный разговор.

Было тихо и тепло. Над домами в неясном небе висел серпик луны.

— Где ты, Влад? — донесся голос Скворцовой. — Поехали.

Купылех чувствовал себя беспокойно, жадно курил. Взглянув опять на часы, бросил недокуренную сигарету и сел за руль.

Из-за поворота выскочил фургон и вырулил на улицу Типанова. «Волга», обогнав его, набирала скорость, приближаясь к проспекту Космонавтов. Купылех притормозил, напряженно вглядываясь в даль, пытаясь среди редких прохожих приметить Марию Петровну Дунаеву. «Все тебе, лярва, мало, — клял он старуху. — Ментом стращаешь…»

Заметив Дунаеву на проспекте, Купылех переключил скорость и выжал газ до упора. Влюбленная парочка не заметила, как мигнул желтый и вспыхнул красный свет. Машина в какое-то мгновение дернулась в сторону, и тотчас на стекла навалилось что-то темное. Макс в испуге откинулся, в бледном свете мелькнуло искаженное страхом лицо. Женщина, неестественно развернувшись, взмахнула сумкой, ударилась о машину и рухнула на асфальт.

— Стой! — крикнул Коркин.

Купылех резко вывернул руль влево, и «Волга» стремительно пронеслась мимо троллейбуса. Прошла еще метров триста и, пронзительно взвизгнув тормозами, застыла.

— Теперь — айда, — выскакивая из машины, сипло скомандовал Купылех. — Рвем когти!

— А-а-а… — Коркин хотел сказать: «А машина?», но Купылех так вскинул на него глаза, что тот подавился словом.

— Никуда твоя машина не денется, — смягчился он. — Будь здоров и не кашляй. И смотри, трепанешься — замочу! — И ушел к домам.

Коркин трясся от испуга и ярости.

— Ну чего ты стоишь? — Скворцова взяла его за руку. — Удираем.

— Не могу, — простонал Коркин. Он стоял ни жив ни мертв. — Ноги не слушаются.

— Щенок, — вспыхнула Скворцова. — Нюни распустил.

Она вернулась к машине, села за руль:

— Садись!

«Волга» прошла вдоль железнодорожного полотна, юркнула в темный провал и оказалась в просторном дворе.

— А теперь вали домой, — увлекая парня к выходу, наставляла Скворцова.

— А машина? Отец убьет меня.

— Не убьет. Купит новую. А в милицию позвони. Скажи — угнали. Понял? Пошевели мозгами. Да как следует. Понял? Ну, пока.

Где-то вдали, на линии, обозначенной огоньками, прогромыхала электричка. «Скорее на поезд — и домой», — приказал себе Макс.

В его голове уже прокручивался план…

Коркин умолк, покорно опустив голову.

Все вставало на свои места. Миронов вызвал Скворцову.

— Вынужден еще раз вернуться к тому, что произошло в субботу, — сказал он.

— Я же все рассказала, — поспешно произнесла девушка.

— Все, да не все. Где расстались с Коркиным в тот вечер? Сказали, что ловили «тачку» на перекрестке. На каком именно?

— Вы хотите меня погубить, — уклоняясь от прямого ответа, шептала Скворцова. — Бедная, беззащитная. Хоть ложись и умирай…

— Спрашиваю, где оставили «Волгу»? Кто сидел за рулем? Кто сбил женщину? Вернее сказать, убил — Мария Петровна Дунаева скончалась. Отвечайте!

Скворцова вся как-то разом обмякла, словно от внезапного удара.

— Отпечатки ваших пальцев, гражданка Скворцова, обнаружены на руле и ручке переключения скоростей, — строго сказал Миронов, кивнув в сторону русоволосого мужчины, молчаливо сидевшего за столом. — Мы со следователем готовы выслушать ваши доводы.

— Отпечатки, доводы… Боже мой, что я должна говорить? — Скворцова на мгновение запнулась, ища нужные слова.

— Правду. Говорите правду, — подал голос следователь.

Она взглянула на следователя быстро и тревожно, но не нашла в его глазах сочувствия.

Вошел Коркин. Оба уставились друг на друга. Решительный был момент. Многое от него зависело.

— Кто сбил гражданку Дунаеву? — спросил майор, обращаясь к вошедшему.

— Я уже сказал, что «Волгой» управлял Купылех, — подтвердил Коркин свои показания. — Он сбил. Он.

И тут Скворцову словно прорвало:

— Да, да, Купылех сбил. Сбил и убежал. Трус он. Омерзительный тип. Выжига и убийца. Он и меня хотел порешить. Стращал, избивал. Держал взаперти. Голодом морил…

— А почему вы убежали? — перебил Миронов, не скрывая презрения. — Почему не оказали женщине помощь? Ее же можно было спасти. Подлое равнодушие.

Скворцова, думая о своем, прошептала сухими губами:

— Вы меня арестуете?

— Не только вас, — ответил майор.

СТОПТАННЫЕ БОТИНОЧКИ

На окраине города в старом карьере, заполненном водой, пенсионер Соколов обнаружил тело мальчика со следами насильственной смерти.

— Первоначально я увидел голубую детскую курточку, — рассказывал он. — Забросив удочку, зацепил ее крючком и стал тянуть к берегу. Вещица не поддавалась. Думал, задела за корягу. А оказалось, рукав был зажат в кулачке пацана. Вытащил его на берег, сбегал в жилмассив, позвонил в милицию.

Оперативно-следственная группа сразу же прибыла на место происшествия.

День выдался хмурый, с утра прошел дождь, вязкая земля совсем раскисла. Приуныли небольшие деревца, изредка ронявшие листья, словно слезы. За светло-зеленой бахромой осоки — темное стекло водоема. На его пологом берегу на свежих ветках у одинокой осинки лежал труп мальчика.

В протоколе о нем будет записано: «Возраст одиннадцать-двенадцать лет. Телосложение нормальное. Рост — метр двадцать восемь сантиметров. Волосы светлые, прямые, стрижка детская. На лбу ссадина, на голове небольшая рана. Одет: рубашка в клеточку, суконные серые брюки, обут в обшарпанные ботиночки со стоптанными каблуками. Рядом курточка голубого цвета, рукав которой зажат в кулаке. Шея обмотана в несколько рядов бельевой веревкой. Поверх веревки — брючный ремень, затянутый тряпкой…»

Начальник районного уголовного розыска майор Миронов, приехавший с группой, вместе со следователем прокуратуры осматривал труп и местность, прилегающую к карьеру. На берегу обнаружили две удочки, одну из них — самодельную, с запутанной леской. В трех метрах от них в ямке Миронов поднял деревянную рейку со свежим переломом.

— А вот еще одна, — сказал лейтенант Корнеев, держа в руках такую же рейку, но несколько короче первой.

— Возможно, перебита ударом по голове, — высказал кто-то предположение. — Здесь, видимо, и было совершено убийство.

— Могли и на машине привезти.

Сюда, к водоему, от большой асфальтовой дороги ответвлялись две грунтовые, одна из которых вплотную подходила к берегу.

— Может, и так, но не будем спешить с выводами, — сказал Миронов и обратился к судебно-медицинскому эксперту. — А вы, Евгений Иванович, что скажете?

— Смерть насильственная, — ответил Зернов. — И наступила вследствие асфиксии, более семи часов назад. Мальчик предварительно был задушен, а потом сброшен в воду.

Было тихо, робкие лучи солнца там, над горизонтом, пробивались сквозь неподвижные облака.

Миронов жадно курил. В голове рождались версии, наталкиваясь одна на другую. Мальчика где-то’ убили, а сюда привезли. Могли и заманить сверстники в глухое место. А может, возникла ссора, ребята случайно задушили, решили скрыть следы.

Версии разные. На прошлой неделе Миронов завершил дело о тяжком преступлении — изнасиловании малолетней девочки со смертельным исходом. Теперь вот мальчик…

Поздно вечером в отделение милиции обратился гражданин Федулов. Он сделал заявление о том, что пропал его сын Сергей.

— Утром с другом я уехал в лес, — рассказывал Федулов. — Возвратился около восьми часов вечера. Жена, Тина Иосифовна, сказала, что Сережа ушел утром на рыбалку и не вернулся.

Федулов оседлал мотоцикл и покатил на Неву. Побывал и на карьере. Объездил все места, где обычно рыбачил сын, навестил его друзей, но парня нигде не нашел.

В морге Федулов опознал своего сына. Это его тело извлекли из карьера. Сюда же привезли мать — Галину Матвеевну. Ее разыскали в деревне под Ленинградом. Три года назад суд развел Федуловых. Галина Матвеевна была лишена родительских прав.

Муж и жена. Бывшие. Тупо поглядывали один на другого. На сына. На его застывшем продолговатом личике — укоризна. Оба они, самые близкие ему люди, оказались вдали от мальчика в самый страшный его час…

Теперь, когда установлена личность погибшего, следовало ответить еще на два вопроса: кто убийца и почему совершено убийство? Миронов искал ответы на эти вопросы. Выдвигая версии, Алексей Павлович подвергал тщательной проверке всех сколько-нибудь подозрительных лиц из числа тех, кто мог общаться с мальчиком.

— Пока я здесь допрашиваю Федулова, ты, Виктор, поезжай к нему домой, — сказал Миронов лейтенанту Корнееву.

Оперативнику не надо было подробно разъяснять, как надлежит действовать. Когда Корнеев уехал, майор вернулся к допросу Федулова. Было установлено, что он вместе с инженером НИИ, где работает уже десятый год, действительно ездил в тот день в лес по грибы.

— Как же, Алексей Иванович, такое могло случиться? — нарушив тягостное молчание, спросил Миронов. — Понимаю, что вам трудно, но следствию надо знать о вашем сыне как можно больше.

Федулов — черноволосый, коренастый, крепкий — удрученно ответил:

— Не знаю право, что и сказать.

Миронов помогал ему вопросами. Необходимость отвечать на них несколько ослабила возникшее напряжение.

Рассказывал Федулов, по всей видимости, искренне:

— Немного замкнутый, но добрый, сердечный. Я бы сказал, по-девчоночьи стеснительный. И не потому я так говорю, что он мой сын. Сужу объективно. Другое дело, что я не смог… Да что там говорить! Не раз пытался сменить работу. Эта кочевая жизнь…

— Дело, думаю, не в работе, — усомнился Миронов. — Суд, насколько мне известно, расторг ваш брак… Словом, разошлись по причинам, которые не могли не отразиться на ребенке, угнетали его…

— Да, это так. Но винить жену… — Федулов помолчал. — Говорят, понять — значит простить. Я старался, видит бог, понять, боролся. Мы с Сережей вдвоем боролись. Долго боролись. Дом пришел в запустение. Сын тоже.

Федулов запнулся. Сына он любил — это Миронов определил по его глазам.

В своей семейной жизни Федулов даже предположить не мог каких-то крутых перемен, но вне зависимости от его планов и желаний все постепенно складывалось не так, как хотелось бы. Душевный груз копился, тяжелел, становился непереносимым. Жену он поначалу любил, но она, сойдя однажды на обочину, так и не смогла выбраться на дорогу. Согласия между ними не складывалось, и это было видно всем. «Раз уж женился — терпи», — внушал себе Алексей Иванович. И он прощал и терпел. Но однажды в нем все надломилось, когда, возвратясь из очередной командировки, он увидел больного сына на грязной постели.

— Словом, сплошная череда обид и страданий, — тяжело вздохнул Федулов. — Терпение мое лопнуло. Я понял, что дальше так продолжаться не может. Сына оставлять с матерью нельзя…

Федулов рассказал о суде, о том, как они с Сергеем справлялись вдвоем.

— А потом?

— Худо-бедно год прожили, — не сразу ответил Федулов. — А потом? У нас состоялся мужской разговор. Он сводился к тому, что в доме нужна хозяйка. Выслушав меня, Сережа не высказал особой радости, но и не упирался.

— Верил отцу, полагался на него?

— Вероятно, — неуверенно произнес Федулов.

— Переехали к Тине Иосифовне?

— Нет, она жила в коммуналке. Выменяли трехкомнатную. С таким расчетом, чтобы у Сережи была своя комната.

— И как он на все это реагировал?

Федулов помедлил с ответом.

— Уходил в себя, — огорченно признался он. — Спрашиваю, допустим: как дела в школе? Нормально, отвечает. «Какую получил оценку?» — «Четверку». — «По математике?» — «Нет, по литературе». Вот и весь разговор. Его «нормально» разрушало все мои попытки к сближению.

— Появились друзья, новые увлечения? — намекнул Миронов.

— Я бы не сказал.

— Но друзья-то у него были?

— Нет, если не считать одного сорванца.

— Как зовут?

— Андрей. Фамилия — Пухов. С Озерной, где мы раньше жили.

— Ас Тиной Иосифовной? Как у них складывались отношения?

Федулов замялся.

— Может, я и не прав, но они, мне кажется, друг друга недолюбливали. — В голосе его проскользнуло что-то грустное. — Хотя сын особенно и не жаловался. Правда, однажды…

Федулов сказал, что однажды, когда он возвратился из командировки, Сергей предложил ему вернуться к Галине Матвеевне.

— И, чем он мотивировал свою просьбу?

— Уйдем, говорит, к мамке. Уйдем — и всё.

— Значит, была на то причина?

— Выходит, была. И серьезная. А я уговаривал: подожди, надо, мол, все обдумать. Обещал ему все уладить.

Но Сергей воспринимал создавшуюся ситуацию гораздо острее, чем отец.

Как-то Федулов собрался в очередную командировку. Зашел к сыну в комнату. Облокотившись о подоконник, Сергей задумчиво смотрел в окно. Не радовал его солнечный день, не манила площадка, где ребята гоняли мяч.

— Опять, пап, уезжаешь? — повернув к отцу голову, спросил Сергей. И, не дождавшись ответа, стал просить — Не уезжай, пап, а? Прошу тебя, не уезжай.

— Так я же ненадолго. Я скоро вернусь.

Сережа, казалось, не слышал отца. В его голубоватых глазах стояли слезы.

— Почему мы здесь? — спрашивал он. — Уйдем отсюда. Чего ты молчишь? Ты же обещал. Уйдем, а? — убеждал Сережа отца, не подозревая, что его голос крепчал, что Тина Иосифовна за дверью все отчетливо слышит. — Хочу к мамке. Неправда, что она плохая. Я знаю, она хорошая, очень хорошая. Она ни разу, никогда меня пальцем не тронула, а эта…

— Потерпи, Сережа. Все будет хорошо. Обещаю тебе. А пока зазря не бунтуй, не нагоняй на себя тоску, — утешал отец.

Легко сказать: «не нагоняй», когда она сама наваливается и давит.

Стоило Федулову выйти за дверь, как Тина Иосифовна коршуном налетела на пасынка и устроила ему очередную взбучку.

— Хочешь отца увести? — кричала она. — На мозги ему давишь! Чего тебе, выкормыш,< тут недостает? Комнату, как барин, занимаешь. Сыт, книжек полно. Какого еще рожна? Ну, чего зенки распялил? Молчишь, щенок! Нет, отца я тебе не отдам. Слышишь, не отдам!..

Она сыпала и сыпала бранные слова, а потом схватила веревку и стала лупить пасынка по рукам, по плечам, по чему попало.

— Чтоб ты сгинул, гаденыш! — гаркнула мачеха наконец, бросив в мальчика веревку.

Сергей заплакал. Немного успокоившись, он решил покончить с собой. Но как? С балкона сигануть? Рискованно, сразу не помрешь. Руку или ногу сломаешь. Еще хуже будет. Отравиться? Нет, лучше всего повеситься. Веревка крепкая, на конце даже петелька есть. Продел в нее конец, и удавка готова. Он где-то читал, что так делают. Перила на балконе надежные. Голову в петлю и…

Мальчик взял в руку веревку и тут с ужасом услышал за дверью шаги мачехи. Проскользнув на балкон, он завис на перилах и шлепнулся на клумбу…

Лейтенант Корнеев поднялся на второй этаж и позвонил в квартиру № 7. Дверь открыла плотная женщина с суровым энергичным лицом, с узковатыми и невероятно подвижными глазами.

— А муж? — глянув мимо офицера вниз на лестницу, с тревогой спросила женщина. — Где мой муж?

— Федулов в отделении. Он скоро вернется, — успокоил Корнеев и спросил: — А парень? Нашелся? Он дома?

Федулова встрепенулась:

— Сережа?

— У вас сын пропал?

— Да. Но дома его нет. Где он? Что с ним?

Тина Иосифовна отступила назад, хотела было присесть на диван, но передумала. Опять взглянула на офицера и предложила ему сесть. Она заметно тушевалась, да и Корнеев чувствовал себя не в своей тарелке. Думал, что зря, видно, находится здесь, доставляет беспокойство и без того растерянной женщине. Не верилось, чтобы она была причастна к преступлению. Хотя, собственно, ничего подобного он и не имеет в виду, а лишь хочет кое-что уточнить о пропавшем ребенке. Во что был одет? Когда ушел из дома? Куда?

— При каких обстоятельствах вы в последний раз виделись с Сергеем? — спросил Корнеев.

— Это допрос?

— Скорее необходимость, — ответил Лейтенант и пояснил: — Существуют формальности, которые нам с вами, хотим мы этого или нет, придется выполнять. Так что расскажите, пожалуйста, когда ушел из дома Сергей, чем занимались вы, куда ходили/ с кем встречались. Начните по порядку.

Непроницаемые глаза Федуловой округлились. Она пренебрежительно дернула плечом:

— Чем женщина занимается в выходной день? Обед приготовила. Попылесосила, протирала мебель.

— Давно здесь живете?

— Третий год как съехались.

— А раньше где жили?

— У меня была комната в коммунальной квартире. Корнеев вернулся к начатому разговору.

— Итак, в каком часу Сергей ушел из дома?

— Около десяти.

— А где в это время были вы?

— Дома.

— Куда и зачем ушел Сергей?

— Он взял снасти и отправился на рыбалку.

Корнеев сделал паузу и спросил:

— Скажите, а как Алексей Иванович относится к сыну?

— Как? Думаю, вполне нормально.

— Дружат?

— Да, пожалуй, так.

— Не ревнуете?

Федулова неприятно хохотнула. На ее щеке, возле уха, Корнеев заметил ранку, тщательно загримированную.

— Сцен не устраиваю, — ответила она, повернувшись к офицеру боком.

— Отец с сыном вместе рыбачат?

— Бывает.

— Ив лес ездят?

— Да, ездят.

— Почему же Сергей нынче с отцом не поехал?

Федулова насупилась.

— Почему да отчего? Мне-то откуда знать.

— Вы, Тина Иосифовна, все отлично знаете, — сказал Корнеев. — Почему отговорили пасынка поехать в лес? Он долго не решался произнести слово «пасынок», не зная, как Федулова на него отреагирует, но она, казалось, пропустила его мимо ушей. — По каким соображениям?

Нехитрый прием «опережающего вопроса» сыграл свою роль.

— Была, значит, на то причина, — сдавленно проговорила она.

— Какая? — Корнеев не давал паузе затянуться.

— Форму надо было купить.

— Что же вы из доброго дела секреты строите? — укорил лейтенант. И продолжал: — Вы, значит, уехали, а Сергей на рыбалку ушел? Так?

Федулова снова промолчала, и было видно, что она что-то обдумывала.

— К нему приятель заявился, вместе они и ушли.

— Как его зовут?

— Андрей Пухов. Раньше в одной школе учились. Корнеев рассуждал вслух:

— Парни ушли на рыбалку, а вы поехали в город. Купили форму и возвратились домой. В каком часу это было?

Женщина вспоминала. Корнеев смотрел не нее и пытался угадать, о чем она думает.

— Переволновалась я, — вздохнула Федулова. — Вернулась из центра, а Сергея дома не оказалось, стала искать.

— Где?

— На Неву бегала.

— На Неву? — переспросил Корнеев. — И кого там видели? К кому обращались?

— Никого не видела, ни к кому не обращалась.

— Где еще искали?

— Больше никуда не ездила. Расстроилась. Решила мужа подождать. — Женщина подумала и добавила: — Может, к матери мотанул.

— А где мать живет?

— За городом, в деревне.

— У вас есть адрес?

Не отвечая, Федулова подошла к журнальному столику, взяла алфавитку, полистала. Потом поискала в ящике стола, в ранце.

— Не нашла. У мужа надо спросить. Знаю, что где-то был адрес.

Корнеев за эти годы поднаторел в науке разгадывать людей по их поведению, по интонациям ответов. Все повадки Федуловой выдавали в ней человека настороженного, словно со сжатой внутри пружиной.

— Ну, а как пасынок? — спросил вдруг офицер.

— В каком смысле?

— Был ослушником, обижал, грубил?

— Ну что вы! Разве такое возможно?

— Часто с матерью встречался?

— У него теперь одна мать — это я, — с вызовом ответила Федулова.

— Да, но вы же только что сказали, что, может, он к матери мотанул. Стало быть, встречался, навещал ее. И не раз…

Женщина недоуменно, словно ничего не понимая, глядела на Корнеева. Тот счел неуместным развивать сейчас эту тему, хотя следствию вообще-то необходимо знать взаимоотношения людей, вовлеченных в круг, очерченный преступлением.

— Кто предложил заявить в милицию?

— Слух прошел, что в карьере мальчика выловили.

— В каком карьере?

— А тут. На Кирпичной.

— Думаете, ваш?

Повисла неловкая пауза.

— Кто первым предложил? — уточнил офицер.

— Муж. А я поддержала.

— Всегда поддерживаете друг друга? Живете, так сказать, в любви и согласии?

По лицу Федуловой скользнула сдержанная улыбка.

— Наверное, так.

Корнеев ухмыльнулся: когда «наверное» любят, то, вероятно, вовсе не любят. Он выписал повестку и передал ее Федуловой.

— Подходите завтра к десяти, — сказал он. — Все, что мне сейчас рассказали, — запишем. А повестка — документ, освобождающий вас от работы и обязывающий к явке…

Выслушав доклад Миронова, начальник уголовного розыска ГУВД резюмировал:

— План одобряю. Версии намечены должным образом. Людей задействовано достаточно. — Полковник Зи-галенко энергичным жестом отодвинул бумагу и мгновенно изменил тон. — Что же, Алексей Павлович, происходит? На прошлой неделе изнасилована восьмилетняя девочка. Позавчера зверски избита еще одна. А сегодня вот мальчик…

Зигаленко хотел было подняться из-за стола, но в последний момент передумал и решил не вставать.

— Целый букет, — продолжал он. — Не многовато ли для одного отделения?

Вопрос повис в напряженной тишине.

В ту пору, когда Миронов еще работал следователем, он иногда контактировал с Зигаленко — оперуполномоченным по делам несовершеннолетних. Беспокойный и инициативный офицер, тот много сделал и делает по предупреждению детской преступности. Спустя несколько лет их дороги снова сошлись. Зигаленко поддержал Алексея Павловича в те смутные времена, когда от него «деликатно» освобождались под предлогом перевода на другую должность. «Все рано или поздно встанет на свои места, — говорил Георгий Дмитриевич Миронову, который тогда переходил в его непосредственное подчинение. — Время покажет, кто есть кто. Осваивайтесь в новой роли. Работайте».

— Преступление можно было предупредить, — нарушил молчание Миронов. — Мать погибшего Сергея обращалась в отделение милиции. Была она и у начальника: просила его вмешаться, помочь мальчику, защитить его. Майор Боровин обещал разобраться, взять под контроль, но, к сожалению, ничего не сделал. Палец о палец не ударил.

— За это надо наказывать.

— С Боровиным вели жесткий разговор. И наказывали. Как с гуся вода.

Отделение милиции, которое возглавляет майор Бо-ровин, по-прежнему самое неблагополучное в районе. Растет число тяжких преступлений, тревожнее стало на улицах.

— Участковый тоже не чешется, — продолжал Миронов. — Погряз в бумагах, выполняет несвойственные ему функции. С населением не общается, положения дел не знает. Инспектор занималась чем угодно, только не проблемами несовершеннолетних. На днях ее убрали. Новый инспектор, кажется, толковая женщина.

— Да, подростки действительно проблема из проблем, — вздохнул Зигаленко. — Непонимание на всех уровнях. Взрослые не понимают детей, а дети не понимают взрослых. Все переплелось. Сколько социально больных детей…

Полковник встал.

— А за отделением нужен глаз да глаз, — уже на ходу сказал Зигаленко. — Да, а почему Боровина на карьере не было?

— Так сегодня же воскресенье.

Глаза полковника сверкнули гневом:

— Так. Боровина, думаю, достаточно предупреждали. По всем линиям. Хватит. Проводите служебное расследование. Выводы доложите. Разгильдяйства я не потерплю.

Миронов что-то писал, когда вошел Корнеев. Он вкратце рассказал майору о разговоре с Федуловой.

— Мне показалось, что она не очень-то обеспокоена исчезновением пасынка, — заключил офицер. — За мужа больше тревожится.

— Пасынок — не муж.

— И то верно, — согласился Корнеев. — А вообще-то женщина, чувствуется, расчетливая и решительная.

В приемной ждала мать Сергея, поэтому майор не стал продолжать этот разговор.

— Будет время — потолкуем, — сказал он. — Есть дела более срочные. Следователь оставила объемное задание. Завтра займешься. А сейчас поезжай к Андрею Пухову. Живет на Озерной. Свяжись предварительно с Карениной. Она занималась матерью Сергея. А Пухов — его приятель…

Дверь приоткрылась, и хрипловатый голос спросил:

— Можно?

Это была Галина Матвеевна — мать Сережи. Щуплая, лицо помятое, изрезанное синеватыми прожилками. Острые плечи опущены. В глазах — пустота.

— Только после суда я опомнилась. — Женщина тяжело вздохнула. — Сына потерял и сама оказалась в болоте.

Она долго молчала, не замечая, как по щеке скатывались слезинки.

— После суда, говорите? — издалека подступил к этой щепетильной теме Миронов. — А раньше о чем думали? Не год же и не два жили вместе. Было время взвесить, подумать, взяться за ум.

Галина Матвеевна опустила голову, заметно иссеченную сединой. Разгульная жизнь изнурила эту еще сравнительно молодую и некогда красивую женщину.

— Да, было, — промямлила она. — И Каренина не раз со мной говорила.

— Так в чем же дело? — спросил Алексей Павлович. Он хотел добавить: «Неужели, для того чтобы опомниться, надо было разрушать семью и терять сына?», но не сказал, пощадил. — Кто же виноват? Муж?

— Нет, только не он. — Женщина впервые открыто посмотрела на Миронова. — Он добрый, порядочный. Все на мою совесть давил. Терпел. А надо было по-другому. Палкой…

— А сын? — спросил Миронов. — Он же все видел. Как он относился?

— Как относился? — переспрашивает Галина Матвеевна и прячет глаза. Нет, она не может рассказать о своих беспробудных пьянках, о неприятных сценах, о своем отношении к сыну. Она его не била, нет, даже пальцем не тронула. Правильнее будет сказать — чувствовала себя виноватой перед ним. Однажды, придя из школы, Сергей застал мать на кровати в верхней одежде. Он встревожился, стал предлагать свою помощь, а выяснив, что нет обеда, сбегал в магазин, купил кусок колбасы, хлеба, приготовил яичницу. Пригласил мать к столу, а она, пробормотав что-то невнятное, отвернулась к стене, сказала: «Уйди, не приставай…»

Через несколько дней, когда отец был в отъезде, мать пришла с подругой. Они долго сидели на кухне. Выпивали. Сергей лег на кровать, натянул на себя одеяло, затих. Галина Матвеевна вдруг стала куда-то собираться. Он вскочил с кровати, подбежал к ней, схватил за руку.

— Мамочка, милая, не уходи, — запричитал. — Не уходи, не пущу.

Мать все-таки ушла. Утром приехал отец, был скандал. Мать плакала, клялась, что «завязала». Теперь и Сережа был на страже, пропускал занятия, чтобы встретить маму. Проверял ее сумки, однажды нашел бутылку вина, сперва спрятал ее, а потом вылил вино в раковину. Как-то возвращаясь с Барсиком домой, сильно продрог. Бежал, чтобы согреться, а рядом на поводке семенил щенок. Ветер сносил его в сторону, и он путался в ногах. Тогда Сережа взял своего любимца за пазуху. Вскочил в подъезд и наткнулся на мать. Она лежала на ступеньках. Лицо совсем белое, словно его вымочили в щелоке, только глаза огромные, глядевшие куда-то в пустоту…

Сережа наклонился:

— Мамочка, ну, чего ты тут? Пойдем домой! Пойдем. Давай я тебе помогу.

Она отмахивалась, пнула Барсика, скулившего и сновавшего по ступенькам. Он стал поднимать мать, у него никак не получалось, не хватало сил. И он от обиды заплакал.

— Ну, вставай же. Пойдем. Я тебя обмою. Смотри, какая ты грязная^ Вставай.

Соседи помогли ему…

Сергей заболел, к еде не притрагивался. Таблетки не принимал, складывал под матрац. Когда мать подходила, отворачивался, прятал глаза. Так он думал повлиять на нее. Он умрет, если она не бросит выпивать и вести разгульную жизнь.

— После суда вы интересовались судьбой сына? — Миронов — вернул женщину к действительности. — Знали, где он? Как ему живется?

— Да, конечно. Несколько раз встречались. А потом он писал. Я знала, что ему несладко. Знала, сердцем чувствовала…

Галина Матвеевна вздрогнула и заплакала. А успокоившись, сказала, что надеялась отсудить комнату и съехаться с сыном, который уверял ее, что сам уйдет из новой семьи и отца уведет.

— Значит, была у него на то причина?

— Была, — твердо сказала женщина и продолжала: — Не мне судить Тину Иосифовну, но с ней Сережа жить не мог. Убивался: всем, говорил, мешаю. Жить, бедняжка, не хотел.

— Так и говорил?

— Мне не говорил. Это Пухов рассказал. Он хотя и забияка, но Сережу моего не обижал.

Она отвернулась и уткнула лицо в ладони.

— Поздно, Галина Матвеевна, убиваться, — сказал Миронов. — Раньше об этом надо было думать. Почему молчали?

Галина Матвеевна подняла голову.

— Я ходила в суд. Ходила в милицию. Рассказывала. Показывала письма. Обещали разобраться. Но, видимо, зная мое прошлое, не верили в мою искренность. Конечно, Каренина бы поверила…

Лицо ее задрожало, стало жалким и совсем старым. Она порылась в сумочке, достала небольшой сверток. Бережно его развернула и протянула Миронову несколько тетрадных листков, сложенных пополам.

— Это Сереженькины письма, — сказала она. — Он искал помощи. А я… Господи, что же я наделала! Век себе не прощу…

«Здравствуй, дорогая мамочка! Расскажу тебе, как я жил после встречи с тобой. Домой я приехал поздно, тетя смотрела телевизор и не обратила на меня внимания. Я быстренько лег и уснул. В воскресенье встречался с Мариной. Знаешь, какая у нее ласковая мама! Знаешь, я бы у них жил. Папа опять уехал, и мне очень грустно. Домой не хочется идти. Куда податься, не знаю. Уроки я учу в школе или в скверике. Тетя недовольна, допытывается, где я шляюсь. Вот и приходится выдумывать…»

«Дорогая мама! Хотел приехать к тебе, да опоздал на поезд, а следующий идет слишком поздно. Пришел домой, а тетя опять на меня набросилась. Все спрашивала, где я был. Сказал, что гулял возле школы. Сегодня получил четверку за диктант. Мама, когда ты меня заберешь? У папы есть журнал «Рыболов-спортсмен». Я его читаю, там написано, как ловить угря. Папа купил патроны, а мне — наушники. Тетя Тина ругается, что папа зря тратит деньги. Живи, говорит, на эти гроши, что приносишь, сам. Он молчит. А разве он виноват, что так зарабатывает? До свидания. Сережа. Пиши».

«Сегодня я болею. Папа ездил на охоту, возвратился, и тетя Тина с ним подралась. Мне кулаком в ребро и еще по уху съездила, целый день звенело. Потом пришла бабушка Катя, и тетя ей пожаловалась, что я на нее палкой замахнулся. Она всегда врет. Не люблю я ее. Мамочка, забери меня скорее! Я никак не могу к тебе приехать. Боюсь. Ты не пиши мне писем, лучше я тебе буду писать. Сережа».

«Мама, дорогая. Папа уехал в командировку. Я очень хочу сходить в цирк. Ребята собираются, а у меня нет денег на билет. Когда я попросил у тети, она отругала меня. Она так разошлась, что сняла с ноги тапок и ударила меня по лицу. Только и слышу: «что ты вертишься, как бес», «не смей», «не трогай», «не лезь»… Быстрее бы папа приехал. Твой Сережа».

Сжавшись в комок, она неотрывно глядела в одну точку. Чем измерить ее горе? Как помочь человеку, который сам себе враг?

Вечерело, когда Корнеев встретился с Музой Яковлевной Карениной, инспектором детской комнаты милиции. Должность у этой хрупкой женщины универсальная, да и участок сложный: немало трудных подростков, социально неблагополучных семей, изувеченных пьянкой людей, где то и дело возникают конфликты.

Муза Яковлевна действует не окриком — добрым словом, конкретным делом. Борется за каждого, тем более за тех, кто уже подходит к черте закона или переступил ее. Общительная и активная, она окружает себя единомышленниками — общественниками, отдающими работе с подростками свое свободное время.

Инспектору многое удается. И не без помощи того же Виктора Корнеева. Они почти одновременно пришли в милицию и умело взаимодействуют. Оба понимают, что успех в работе целиком и полностью зависит от знания людей на обслуживаемой территории…

— Знаю этого сорванца, — выслушав Корнеева, сказала Муза Яковлевна. — Мопед, велосипед угнать — это ему раз плюнуть… Недавно в садике стянули капли от насморка.

— Дефицит?

— С чем-то смешали и получили коктейль: типичный психостимулятор.

— Не пробовала?

— Не подначивай, лучше давай ближе к делу.

— Выходит, твой Пухов нюхальщик?

— Замечался. Однажды его застукали.

…Поднялись на последний этаж, через лаз проникли на чердак. В тусклом полумраке мимо всякого хлама пробрались в закуток. В лицо дохнул смрадный запах. Между переплетениями труб стоял фанерный ящик, накрытый грязным одеялом. Здесь, в «обихоженном» местечке, и обосновался табунок зеленого молодняка. Несколько пацанов, погруженных в дурманящую эйфорию, резались в карты. На столе-ящике — селедочные и колбасные огрызки, ломаный хлеб, пачка сигарет. Несколько худеньких «гороховых стручков» и две девчонки со взбитыми челками кривлялись под заунывную мелодию магнитофона, хрипевшего где-то в углу. Кто-то корчился на фанерном листе, постанывал, кого-то рвало. Лица бледные, стеклянные глаза лихорадочно поблескивали. Нализавшись «бормотухи» и «надышавшись» (вкусы-то разные), шпанята, точно подбитые воробьи, дуреют, выползают на свежий воздух. Идут в парк или слоняются по улицам, ломают скамейки и деревья, оскорбляют прохожих…

— Что касается Пухова, то он у них вожачок, — продолжала Каренина. — Держит мальчишек в страхе. Недавно отобрала у него стальную арматуру, которой, к счастью, он не успел воспользоваться. Парень не может без приключений. Такая у него жизнь, текущая по неписаным законам, — никаких обязанностей, все можно, все ясно на сегодня и на завтра. А чем все это кончится, его не интересует. Тлавное, чтобы сейчас, сию минуту ему было хорошо. Вот такая нехитрая философия.

— А куда же участковый смотрит?

— Не все так просто. Работа с Пуховым проведена большая. Нельзя же без конца его выслеживать и отлавливать. Разбирали и мальчишку, и родителей на комиссии исполкома по делам несовершеннолетних, наказывали. Предупреждали, что, если он не изменит своего поведения, будет отправлен в спецшколу. За ним закреплен шеф из числа депутатов…

— Конечно, тут срабатывают и чисто возрастные особенности, — сказал Коренев, — Кому из пацанов не хочется выделится, доказать свою неповторимость?

— Правильно, а как доказать, если ты вахлак и недоумок? Если на гитаре играешь хуже соседа? Если стихи не получаются? Как взять верх?

— Кулаком.

— Так и Пухов.

Этот пацан упорно боролся за «вольную» жизнь, творил чудеса изобретательности, чтобы не ходить в школу. Мать, допустим, на работу, а он, покружившись часик-другой в парке, возвращался досыпать или искал «своих». Незаметно пристрастился «дышать», стал заводилой дворовой шпаны, водил ее на «охоту».

Шел в открытую с кулаками, стоял спиной к стене. Однажды, правда, сдрейфил. Спровоцировав драку, почувствовал, что хе осилит троих. Съездив одного по щеке, пнув другого в живот, он вдруг заорал. «Чего вопишь, гнида?» — закричали на него. «А вы не лезьте!» — запричитал Пухов. «Это мы-то лезем?» — возмутились мальчишки. Откуда ни возьмись — участковый. «Трое на одного, значит?..» Тогда Андрей и усек, что не всегда прав тот, кто прав. Прав бывает и неправый. Понял и запомнил.

Ловцы кайфа, искусственно меняющие свое сознание, свою психику. Бездельники с неразвитым интеллектом и вялой волей. Запутавшиеся, неприкаянные, несчастные. Последние десятилетия мы обо всем этом стыдливо умалчивали, жили в условиях узаконенного вранья, не знали правды и не хотели ее знать. О себе и о своих детях. Элементарная душевная глухота, нравственный дальтонизм. Все это обернулось тем, что детская преступность выросла в два раза, да и только ли детская…

Темные тучи несли в себе дождь. Ветер крепчал, гудел в проводах. На углу угрюмого трехэтажного дома вспыхивала и гасла тусклая лампочка.

— Вот эта улица, вот этот дом, — сказала Каренина, свернув к подъезду.

Дверь открыла худая темно-русая женщина.

— Ах, это опять вы, — недобро сузила она глаза. В грязной маленькой комнате — неубранная кровать, облезлый стол, две табуретки.

— Попал, обормот, под молоток, — проворчала себе под нос женщина. Она не встревожилась, не полезла с вопросами. Ее не смутил и беспорядок, которого обычно хозяйки стыдятся при посторонних. Постояла в нерешительности, перевела взгляд на окно и ушла в свои невеселые думы. Видно, горе ее — давнее, она уже свыклась с ним.

— Почему попал? — сказал Корнеев в надежде завязать разговор. — Почему так думаете?

— А тут и думать нечего, — не сразу откликнулась женщина.

Мать называла своего сына не иначе, как обормот. И еще — лохматый обормот. Недоучка, по два года сидит в одном классе. Говорила, что по-всякому влияла на него.

— Ты ему слово, он тебе — пять. Иди его переговори, — продолжала она осевшим голосом. — Одна улица на уме. Где вот шляется? Наказывала: купи батон и — домой. Так нет, поплелся. На мать ему, обормоту, наплевать. Сил моих больше нет…

Переглянувшись с Виктором, Каренина ушла. Она знала, где искать Андрея.

Пухова, помолчав, между тем продолжала:

— В мозгу ни мыслишки. Со всякой шантрапой водится. Одного тут упрятали за колючку, теперь, видно, его черед.

Хозяйке вдруг надоело отвечать на вопросы Корнеева. Она мрачно отрубила:

— Все как да почему. Спроси у петуха, почему он не несется…

Корнеев решил закругляться, тем более что Пухова ничего толком не знала о взаимоотношениях ее сына с Федуловым. Он собрался было уходить, когда Пухова, словно что-то вспомнив, жестом руки остановила его. Подошла к столу, отыскала в небольшой стопке голубоватую тетрадь. Раскрыла ее, нашла нужную страницу.

— Взгляните на эту писанину, — передавая тетрадь, сказала женщина. — Может, она что-то прояснит.

Корнеев, прочитав текст, спросил:

— Чья тетрадь?

— Сына. Лежала тут, на столе. — Пухова показала пальцем, где именно лежала тетрадь. — Я пришла с работы. Сына нет. На столе тетрадь. Думала, записка. Вот так…

— Когда это было?

Пухова назвала день.

В тексте говорилось:

«Дорогая мамочка! Сообщаю тебе, что я сегодня сбежал. Теперь окончательно. Туда я больше не вернусь. Пока буду жить у, Андрея…»

…Сергей выбежал в переулок и направился на автобусную остановку. Через двадцать минут он был на Озерной у Андрея Пухова.

— Чего это ты надумал? — прищурясь, корил Андрей нежданного гостя. — Совсем офонарел, что ли?

Сергей опустился на табуретку, ослабевший, в холодном поту.

Они — бывшие соседи. Андрей на два года старше. Сергей — худенький, светловолосый, с живыми глазами. Андрей, наоборот, коренастый, рыжеватый, с колючим взглядом. Сергей спокойный, очень ранимый, а дружок — плутоват, непредсказуем. Сегодня мог дружить с кем-то, а завтра — вдруг отвернуться.

Судьба у обоих во многом схожа. Учились в одной школе. Сергей получше, Андрей похуже. Обоим не повезло на родителей. У Сергея мать запила, отбилась от семьи, у Андрея отец настолько утомился от «зеленого змия», что однажды повесился в дровяном сарае.

— Гуляем отсюда, — поглядывая на часы, торопил Андрей.

Сергей дернул плечом. Ему не хотелось никуда уходить.

— Можно, я останусь? — робко проговорил он.

Андрей сплюнул.

— Жалко, что ли?

Пухов хотел что-то съязвить, но передумал, спросил:

— А если заметет? Она имеет наводку.

Сергей широко раскрыл глаза. Откуда ему было знать, что его мачеха когда-то якшалась с папаней Андрея…

— Она самогон давила, ну а папаня вьюном вокруг нее. Мужа в могилу свела, родителя подтолкнула… — Андрей запнулся, испытывая прилив злости. И спросил: — Ты не знал или финтишь?

Сергей молчал дольше, чем требовалось. Он вспомнил, как однажды раньше вернулся из школы и застал тетю Тину за странным занятием. На газовой плите и приставленном к ней вплотную столике стояли разные емкости, соединенные трубками и шлангами. Из одной из таких емкостей струилась жидкость, источавшая терпкий запах. Мачеха, застигнутая врасплох, откровенно лебезила, но, когда он собрался уходить, жестко внушила: «Не вякни где, слышишь? Молчи, как зарезанный…»

— Про твоего папаню не знал, а так…

Пухов не дал договорить.

— Вот так-то, серая твоя душа. Рвать надо! — Он резко повернулся, извлек из посылочного ящика, заваленного бумагами, плоскую бутылку с мутноватой жидкостью. Крутнул ее, весело сказал:

— Не хандри — дыши носом, — и протянул флягу.

Сергей, глядя на бутылку, нахмурил жидкие брови, как бы проверяя значительность последующих действий.

— Да не ерепенься. Дерни — и пойдем, — торопил он.

— Куда?

— На кудыкину гору, — опять начал злиться Андрей. — Я умру, если сейчас не тяпну.

Сергей замялся, виновато проговорил:

— Мамке хочу написать.

— Глотни — и валяй, — строго сказал Андрей, бросив на стол голубоватую тетрадь.

Сергей так и сделал, но письмо не дописал. Он быстро пьянел, в глазах его поплыл туман. Под проливным дождем они с Пуховым куда-то пробирались. Подвал был закрыт на замок. Однажды Пухов приводил сюда Сергея, но тот, потоптавшись, сбежал. Реакция была однозначной: «Заложит нас твой ханурик. Как пить дать, заложит. Надо ему арбуз вставить». На следующий день Андрей нашел Федулова, строго предупредил: «Гляди, Серега, если продашь, запихнут тебя куда следует и будешь лежать тихо».

И рассказал случай, как «крутые» парни «вразумляли» одного незадачливого «стукача». Измывались над ним как могли, а потом решили убить. Разработали план. В один из дней, когда в классе шли уроки, трое подростков на пустыре вырыли могилу. Когда все было готово, один из главных зачинщиков лег в яму и примерился. Спокойно и расчетливо готовилось убийство…

Алексей Павлович Миронов не успел сегодня выскочить в сквер, пробежать свои три круга, но зато основательно покрутил себя на ковре, постоял под душем. Прошелся с сыном, договорились в воскресенье поиграть в теннис. На повороте они расстались: Володя направился в свою школу, а отец вскоре подкатил к зданию другой школы, где учился Сергей Федулов.

— Знаете, Федулов у нас в школе совсем недавно. — Молоденькая учительница взглянула на Миронова, как на замерзшее окно. — Мы, в сущности, не успели с ним сблизиться. Знаю, что он из неблагополучной семьи. Это, естественно, не могло не отразиться на Семене…

— Сереже, — поправил Алексей Павлович.

— Да-да, Сереже, извините, — щурясь, будто под веки ей попала соринка, поправилась учительница. — Но мальчик смирный, положительный.

— Общительный?

— Я бы не сказала. Друзей, по-моему, у него не было.

— Почему?

— Трудно сказать, все собиралась поговорить, выяснить.

— С родителями встречались?

— Нет. Отец как-то приходил, меня не застал, а мать почему-то не откликалась на приглашения.

— Так и не повидались с мачехой?

Молодая женщина опустила глаза.

Неладное происходит: здесь не успели, там упустили, не придали значения или попросту отвернулись. С опозданием стала прозревать мать Сережи, стучалась в отделение милиции.

— Да, приходила женщина, — ответили Миронову на другом конце телефонного провода. — Есть запись.

— А дальше? Почему остались глухи к чужой беде? — возмутился Алексей Павлович. — В данном случае вы тоже несете ответственность за убийство мальчика.

— Если я, товарищ майор, буду отвечать за каждое преступление, то что же будет? — последовал ответ.

Вот так-то. Если верить бумаге, то везде все в ажуре: непрерывно улучшается работа с подростками по месту жительства, в школе и в семье. А на самом деле подростки в своем большинстве предоставлены сами себе.

Миронов поговорил и с ребятами. Они оказались более откровенными: «Сережа сдержан, спокоен, редко выходил из себя», «Чувствительный, легкоранимый, неприятности переживает в одиночку», «Боялся расспросов. Почему? Трудно сказать. Правду, наверное, не хотел говорить, а изворачиваться…», «Увлекающийся мальчик, только печальный какой-то. Такое впечатление, что его постоянно что-то угнетало».

Встретился Миронов и с Мариной. Легкое платьице, украшенное синенькими пуговицами, облегало ее стройненькое тело. Она волновалась. Рассказала, что у них был тайник. Сергей оставлял там записки. А однажды положил пакетик леденцов.

— Сережа любил рассказывать сны, — сказала Марина. — А сны у него были какие<то необычные — печальные. Его что-то беспокоило. Я всегда уходила с какой-то щемящей жалостью. Уходила, а он оставался, глядел вслед. Я чувствовала…

— Жаловался?

— Завидовал. Мамка, говорил, у тебя добрая.

— А о своей?

— Ничего не говорил. Однажды, правда, заметил: мамка, бывало, вспыхнет как порох и тут же отойдет. А вот тетя Тина — нет. Зло копит…

Миронов поблагодарил девочку, но она не торопилась уходить. По ее добрым глазам, робкому, озабоченному взгляду он догадывался, что она хочет еще что-то сказать.

— Есть такой мальчик, — начала девочка издалека. — Его зовут Андреем. Так вот Сережа иногда с ним встречался.

— Они дружили?

Марина волновалась. Волосы прядками выбивались ей на лоб. Поправляя их, она продолжала:

— Я бы не сказала. Разные они. Но Сережа тянулся к Пухову. Ну, а тот… Словом, Андрею нравилось верховодить. Однажды он заступился за Сергея…

И рассказала такой случай. Дети ловили котят, протыкали им глаза и вешали на дереве. Увидев это, Сергей закричал, чтобы они этого не делали. Тогда живодеры набросились на Федулова. Повалили и стали колотить. Вот тут и подоспел Андрей…

— Ты, наверное, виделась с Андреем? — спросил Алексей Павлович. — О чем вы говорили, что он сказал о Федулове?

— Он говорил, что Сергей был не в духе. Тосковал. — Девочка помолчала. — И еще говорил о какой-то веревке…

Миронов спешил на Озерную к Пуховым. «Веревка, — думал он, — вдруг та самая, бельевая…»

Дверь ему открыл небольшого роста, морщинистый, с жиденькой бородкой человек. Это был отчим Андрея. Выслушав майора милиции, слегка забеспокоился.

— Есть шнурок, — сказал он. — Каюсь, припрятал. Подальше от греха. А дело было так…

Человек с бородкой выжидательно замолчал. Миронов предложил ему закурить, тот не отказался. Сделав затяжку, продолжал, не меняя интонации:

— Прихожу это вечером, вижу: на столе два стакана. В одном на донышке, с наперсток оставши. Ну, думаю, выпивали, паразиты. Андрей само собой. Тому обормоту не впервой. А кто второй? Глянь — тетрадь, что-то начиркано. Буду жить, дескать, у Андрея и все такое. Дружок, выходит, был. Из дома, значит, сиганул, что-то накипело. Ну, ладно, думаю, разберемся…

Он раз за разом сделал несколько затяжек и продолжал:

— Сижу вот так, покуриваю. Глянь — из-под кровати что-то беленькое торчит. Нагнулся, потянул за конец — веревка. Ладненькая такая. И, представляете, с удавкой. Э, думаю, тут дело пахнет керосином, не дружок ли Андрея принес. Вот и решил припрятать…

Миронов позвонил дежурному по управлению. Тот сообщил:

— Тут тебя, Алексей Павлович, ждет водитель автобуса. Его Степин Петр Алексеевич* доставил.

— Сейчас буду, — ответил Миронов.

Шофер автобуса — лысоватый, немолодой уже человек — проявил завидную добросовестность. Он слышал о трагедии на карьере, мимо которого гоняет свой автобус. Сказал, что там довольно часто останавливается по требованию: высаживает рыбаков, в основном малолеток и стариков.

Миронов показал фотографии, не рассчитывая на успех: как может водитель, даже самый наблюдательный, запомнить в лицо каждого пассажира?

— Нет, не припомню.

Тогда Алексей Павлович использовал наводящую деталь:

— Может, по требованию кто-то останавливал автобус?

— Остановка была. Точно была, — подтвердил водитель. — Женщина выходила.

Взглянув еще раз на фотографию, он, однако, не смог с уверенностью сказать, что это именно она выходила у лозняка.

Неловко получилось. Выходит, зря человека потревожили. У Миронова уже не было вопросов, он намеревался извиниться за беспокойство, когда водитель сказал:

— Ехал в автобусе мой знакомый. Может, он что-то прояснит. Каплунов его фамилия, из нашего парка.

Миронов встал, и в это время зазвонил телефон. В трубке — знакомый голос следователя Антонины Яковлевны Аревой и обнадеживающее сообщение: экспертиза подтвердила, что изъятая у Пуховых веревка идентична веревке, которой задушили Сергея Федулова. Положив трубку, майор распорядился: Андрея Пухова — к следователю.

— Ты, Андрей, часто встречался с Сергеем Федуловым, приучал его к выпивке, таскал его по подвалам и чердакам…

Пухов не отрицал.

— Зачем ты это сделал? С какой целью?

Андрей посмотрел на следователя с недоумением.

— Так. Выпить хотелось.

— Федулову или тебе?

Парень попытался улыбнуться.

— Мне, конечно.

— Тебе еще и четырнадцати нет, а ты уже пристрастился к спиртному. Что же будет дальше, как думаешь? Неужели пить так приятно?

На лице Андрея медленно проступали багровые пятна. Совесть «замандражила», как он выразился однажды.

— Как вам сказать? Если откровенно, сперва было приятно, а потом пьянею и дурею, — говорил Пухов.

— Почему же так?

— Не знаю. Дурак и есть дурак, — выпалил он. Антонина Яковлевна улыбнулась.

— Лечиться надо…

— Лечился, — перебил парень. — В психиатричке лежал. Сказали, что в мозгу эта… фисфункция. Она, говорят, у многих.

— Как это «у многих»?

— Ну, у тех, кто от алкоголиков.

Миронов переглянулся с Карениной, сидевшей напротив Пухова: она присутствовала в качестве педагога при допросе несовершеннолетнего.

— И когда ты встретился с Федуловым в последний раз? — спросила следователь.

Пухов вспоминал или медлил.

— Может, в воскресенье? — помог Миронов.

— Не-а, — неуверенно произнес он, глядя в пол.

— Был на карьере? — Майор наклонился, пытаясь заглянуть в его глаза. — Ну, чего молчишь? Был?

Наблюдая за парнем, Алексей Павлович не торопясь достал пакет. Вытащил из него веревку, делая вид, что рассматривает ее.

— Узнаешь? — переключив внимание на Пухова, в упор спросил Миронов.

Парень привычно задрал подбородок. Взгляд его был чист и невинен.

— Узнаю, — признал он.

— Откуда она у тебя?

— Федулов принес.

— Зачем?

— Хотел повеситься.

Наступило короткое молчание. Миронов переспросил:

— Повеситься, говоришь?

— Да, — подтвердил Андрей, явно довольный произведенным эффектом. — Его слабаком не назовешь. Он сильный. Он мог.

— Сильный, говоришь, и — повеситься. — Миронов старался поддержать разговор, не дать ему угаснуть. — Нет, Андрей, ты что-то напутал.

— А сильные — они все такие, — убеждал Пухов. — Мне бы, например, такое не сделать. Струсил бы. А он…

— Ну, а причина? Из-за чего? Говорил что-нибудь?

— Жаловался, что жизнь не задалась. Надо, мол, кончать.

— Дальше!

— А что дальше? Потолковали малость.

Майор пододвинул стул к Пухову.

— Вспомни, Андрей, о чем конкретно толковали. Вспомни, это очень важно.

Наступила пауза, достаточная для того, чтобы вспомнить разговор, который представлял какую-то важность для сидевшего напротив человека, чем-то похожего на отца, только без пьяной ухмылки.

— «Повеситься, — спрашиваю, — хочешь? — заговорил Пухов. — А кому, — интересуюсь, — нужна твоя смерть? Кому — отцу? Матери? А может, Маринка от тебя отвернулась?» Это соседская девчонка. Нравилась ему.

— А он? Он что сказал?

— Ничего не сказал. Заплакал, но, чтобы скрыть слезы, отвернулся и стал смотреть в окно.

— Где Федулов сейчас, знаешь?

Парень выдержал паузу до тех пор, пока молчать дальше было просто невозможно.

— Откуда мне знать? Дома, наверное.

— Он же у тебя собирался жить?

— Собирался, да, видно, передумал.

— Ав подвале были?

Пухов смотрел в угол, соображая что-то.

— А что — нельзя? — огрызнулся он. — Зашли и вышли. Чего тут?

— Зашли, говоришь, и вышли? — переспросила Арева.

Андрей, зыркнув на офицера, перевел взгляд на следователя и шмыгнул носом. — Что, ищете? Сбежал Серега?

— Предположим, так, — допытывался Миронов. — Где он?

Пухов вдруг почувствовал неодолимое желание возражать, спорить, врать — все что угодно, но только чтобы поперек.

— На чердаке. Там ему интереснее. Там была его подружка. Вот к ней и помчался. Я их когда-то свел, а теперь они друзья…

…Пухов шел впереди. Следом плелся Сергей.

— Андрей, куда ты меня тащишь? Объясни, я так устал, что ноги не идут, — невнятно бормотал Федулов.

— Куда-куда? Куда надо, туда и идем, а ты не отставай…

Шли мрачными переулками, перепрыгивая через грязные лужи и кучи строительного мусора. В голове у Сергея гудело, во рту пересохло и стало горько, словно все спеклось.

— Водички бы попить…

— Сейчас придем, потерпи немного, уже близко. Там мои друзья собираются, я познакомлю те$я с ними…

Дружки юркнули в подъезд и полезли вверх по узенькой затемненной лестнице. Вдруг Сергея кто-то цепко схватил за руку.

— Куда прешь, белый? — прошипел сиплый голос. Андрей решительно оттолкнул парня, пропуская Федулова вперед. Но сиплый голос не сдавался:

— Это же он. Он смотался тогда. Слегавил, сука!

Из полумрака выступил угрюмый паренек с измазанным грязью лицом.

— Кто? — спросил сиплый голос.

Хрупкий желчный паренек ткнул рукой в сторону Сергея:

— Хмырь этот.

Крепыш подошел к Федулову поближе и стал в упор его рассматривать, прощупывать. Старался, естественно, одновременно произвести впечатление на новичка. А заодно и припугнуть — пусть тот почувствует, с кем имеет дело. Чтобы быть лидером, надо постоянно доказывать другим, что имеешь право на первенство. Доказывать, конечно, приходится не только надутыми щеками, но и кулаками.

— Ты, значит, слегавил? — Крепыш сощурил и без того маленькие глазки. Он тут верховодил.

Пухов стоял чуть в стороне. Не вмешивался в разговор, наблюдал молча. Федулов глянул на него: он не понимал, о чем идет речь, где это он «слегавил». Андрей небрежно обронил:

— Брось, Колпак! Что пристал к парню?

Крепыш искоса оценил поведение остальных, но те, кроме желчного паренька, занимались своим делом.

— Сматывай! — Колпак прицельно сплюнул Пухову под ноги. Тут же полуобернулся и ребром ладони ударил Сергея по лицу.

Федулов согнулся от боли, но не упал, устоял на ногах.

— Ты что, офонарел? — выкрикнул Андрей свое любимое выражение, подкрепив его отборной матерщиной. Он достал из кармана грязный платок, обтер лицо Сергея.

— Сматывай, сволотень! — наступал Колпак. На этот раз он высморкался двумя пальцами. Дернулся и тут же рухнул от Андреева удара по голове.

— Молоток! — подбадривали Пухова пацаны, крича и веселясь.

Федулов весь сжался, совсем протрезвел. В растерянности он не знал, что предпринять. Одно знал: надо уносить ноги, пока жив. Он боялся Колпака, который вызывал у него тягостное отвращение и смутное чувство чего-то дурного. Хотя в короткой потасовке Андрей и взял верх, все равно дело худо.

Сергей отступил назад, был уже у выхода. Выскочил, наткнулся в темноте на какой-то ящик, чуть не упал. Наконец выбрался на лестницу. За спиной слышал шорох, глухие голоса:

— Не уйдешь, хмырь эдакий! Пришить его… Перо ему в бок!..

Страх снова охватил его. Не помня себя, Сергей скатился вниз, вынырнул на улицу.

Домой? Нет, на трамвайную остановку! Бежал сквозь проливной дождь, спасаясь от погони. Когда вскочил в трамвай, на душе немного отлегло.

Теперь он думал о том, как встретится с мамой. Он поедет к ней первым же утренним поездом.

У Московского вокзала вышел. Дождь уже перестал. В прорывах облаков купалась промытая до блеска половинка луны.

Сергей зашел в зал ожидания. Сновали в разных направлениях люди, одни чем-то были заняты, куда-то торопились, а другие, устроившись поудобнее, чего-то ожидали.

Сергей присмотрел местечко в углу, присел на угол высокой скамейки. Мучительно боролся со сном…

Его разбудил молоденький милиционер. Привел в детскую комнату милиции, где сидело еще несколько пацанов. Потом приехала Тина Иосифовна и увезла его домой.

— Ты где это шлялся, дрянь такая? — набросилась она на пасынка. — До каких пор будешь меня мучить?

Сергей рассказал.

— С Андреем, говоришь? — переспросила мачеха, негодуя. — Ну-ка приведи его сюда!

Пухов пришел. Удалив пасынка и прикрыв за ним поплотнее дверь, Тина Иосифовна подошла к серванту, достала бутылку:

— Хочешь, налью?

Андрей не возражал.

— А теперь рассказывай, — потребовала Тина Иосифовна. — Все рассказывай. Где были, о чем говорили. И так далее…

Пухов доложил все, как было.

— Значит, так, — изрекла Тина Иосифовна, еще плеснув в стакан мутноватой жидкости. — О том, что произошло, — никому ни гу-гу. Усек? И Сергею накажи, чтоб не каркал. А теперь иди к нему.

Андрей замялся, осоловело глядя на бутылку.

— Нет, хватит, — перехватив его взгляд, отрезала женщина. — А так заходи. Налью. Приходи в воскресенье.

Миронов озабоченно хмурил брови. Как все это понять? Действительно был такой разговор? В самом деле Федулов хотел повеситься? А может, Андрей все придумал?

— Похоже, Пухов говорит правду, — теперь уже вслух продолжал Миронов.

— А мне кажется, что Пухов заливает, — возразил Корнеев. — Не могло быть такого разговора. Чепуха все это.

— Почему так думаешь?

— Потому что самоубийство не афишируется. Вершится втайне, в одиночку. Без свидетелей.

— А веревка? Оставить против себя такую улику?

— Ну а если сделать поправку на детский ум, почему бы и не оставить?

— Нет, я не могу согласиться с твоими, Виктор, подозрениями. Что-то тут настораживает. И прежде всего беспечность Андрея. Абсолютное отсутствие чувства опасности. Ведь мальчишка! Не мог он все это придумать. Его же допрашивали, можно сказать, асы. Нет, он не причастен к убийству, я уверен, парень говорит правду.

Придя утром на работу, Алексей Павлович Миронов решил несколько изменить план намеченных действий. Энергично стал крутить телефонный диск, поочередно набирая номера, выписанные на календаре. За этим занятием и застал его начальник Управления уголовного розыска.

— Жду доклада, а его все нет и нет, — сказал полковник Зигаленко. — В чем загвоздка?

Миронов ощутил непривычное для себя неудобство, похожее на легкую зубную боль.

— Виноват, товарищ полковник, но, к сожалению, пока ничего нового, — доложил майор.

— А как понимать загадочное «пока»? — допытывался Георгий Дмитриевич, усаживаясь за стол. Он знал, что Миронов обычно не торопился с выводами, полагался только на достоверные и проверенные факты.

Миронов посвятил начальника в свой замысел, выстроил логическую и убедительную версию.

— Что же, действуй, Алексей Павлович, — заключил Зигаленко. — Сам езжай к Федулову. На месте разберись. А его жену — сюда. Я проштудирую все, что вы собрали за мое отсутствие…

Через час Миронов встретился с Федуловым.

— У меня к вам, Алексей Иванович, несколько вопросов, — сказал майор, когда они остались в квартире вдвоем. — Ваш сын, как выясняется, не питал особой симпатии к Пухову, тем не менее тот частенько бывал в вашем доме.

— В мое отсутствие, — уточнил Федулов. За эти дни он заметно осунулся, если не сказать, постарел, но все то же сосредоточенное выражение на лице, та же пытливость во взгляде.

— Был Андрей у вас и в воскресенье, — продолжал Алексей Павлович. — Заявился утром. С какой целью? Что его связывало с Тиной Иосифовной?

— Два сапога — пара, только разных размеров, — буркнул Федулов.

— Что-то, выходит, влекло его к вам?

— Все рушится. — Федулов уклонился от прямого ответа, заговорил о другом — Такое впечатление, что внезапно выключили свет в доме. Темнота, кошмар какой-то.

Он не скрывал, что на душе у него неладно. Опостылело все, и никому не объяснишь, никто тебя не поймет. Да и сам, похоже, он перестал понимать себя. Человек в общем-то широкой натуры, он оказался слаб духом в критическую минуту.

— Надо как-то выходить из этого состояния, — сочувственно сказал Миронов. — Нельзя жить в темноте.

Ему, в сущности, требовалось выяснить кое-какие детали, задать еще несколько вопросов, но спросить об этом прямо, как говорится, в лоб, он не решался. Другому, может, не задумываясь, выложил бы все сразу, и разговору конец, а тут…

— Видно, так на роду написано, — вздохнул Федулов.

— Зачем же так? На работе вас ценят. А по семейной части…

— Влип, как кур во щи.

Тина Иосифовна на шесть лет старше Федулова. Властная, с темной душой. Что чувствует, о чем думает — об этом можно догадываться лишь по косвенным признакам. Первым своим мужем помыкала, тот и пикнуть лишний раз боялся. Сосал себе потихонечку самогон, как молочко, и становился еще тише. Эта самая сивуха его и слопала.

Что касается Федулова, то он было решил никогда больше не жениться. Жили они вдвоем с Сергеем, ходили вместе в магазин, сын становился в очередь, а он шел в кассу. Ходили и на мультяшки, по очереди готовили кашу и ели ее из одной тарелки, тщательно следя за тем, чтобы другому меньше не перепало.

И тут подвернулась Тина Иосифовна. Растравила мягкую и хрупкую душу Федулова. Затомило мужика, и он решил рискнуть с женитьбой. Поверил, потянулся, не замечая, как увязал. А когда ворохнулся, уже не по щиколотку, по колено засосало.

Так Федулов оказался пленником. Тина прибрала его к рукам, добилась, что главными в доме стали ее дела, на все ложилась ее длинная тень.

— Однажды мы серьезно объяснились, — продолжал Федулов. — Я настаивал, чтобы она изменила отношение к Сергею. Но оказалось, что говорили мы на разных языках.

— А что вы скажете о ее судимости?

— Тоже скрывала. Правда, не сидела, отделалась штрафом за самогоноварение. Деньгами бредила. Хотела их иметь много-много. «Зачем?»— спрашивал. «А на черный день!» Чтобы купить в дом какую-нибудь вещицу, даже сыну, — ни-ни. Скандал устраивала.

— Сын, выходит, не зря бунтовал?

— Да, он своим детским умишком все впитывал. А я, дурак, оттягивал: то некогда, то вроде бы и так ладно. Сам себе боялся признаться, что влип безнадежно.

Федулова не покидала страшная мысль о том, что сын ушел из жизни с обидой на него. Почему он до конца не выслушал парнишку, не разглядел, что у него на душе?

— Значит, жена сама по себе, а вы сами по себе. Небось и постирушку сами делали?

— Чего скрывать — делаем, — смутился Федулов, — стираем и сушим.

— А на чем и где?

— Как — где? На улице. Подойдите сюда, к окну: видите там, в осинках, столбы вкопаны и веревки натянуты. Там и сушим.

— Вижу. Я только что там проходил, когда шел сюда через двор. Поглядел — веревки новые, словно вчера натянутые.

— Вчера не вчера, а недели две-три тому назад, — сказал Федулов. — Заменил сопревшие на новые.

— Так уж и сопревшие, — усомнился майор, что-то соображая. — Выбросили?

— Нет, куски, что покрепче, оставил. В хозяйстве всегда пригодится. Перевязать или…

— Нельзя ли взглянуть? — перебил Миронов.

Федулов наконец-то сообразил, к чему клонит майор.

— Конечно. Где-то валяются. Сейчас поищу. — И он стал шарить в кладовке, потом заглянул в ванную комнату, в туалет.

— Странно. — Алексей Иванович пожал плечами. — Куда же они запропастились?

Он минуту-другую стоял в нерешительности. Между его бровей легла упрямая складка. Потом встал на табуретку и извлек с антресолей коробку.

— Всякое барахло сюда запихал, — пояснил Федулов. — Одним куском перевязал.

Он распутал веревку и протянул ее Миронову.

— Как видите, старая, — добавил Алексей Иванович. — А где остальные два куска — ума не приложу…

Они смотрели друг на друга: Федулов как-то растерянно, а Миронов — сочувственно, с пониманием.

— Сейчас, Алексей Иванович, с вашего позволения, я приглашу соседей, — сказал Миронов. — Составим акт на изъятие веревки.

Федулов коротко кивнул. Побледнев, он опустился на стул и весь как-то сразу сник.

Капитан Степин доставил Тину Иосифовну Федулову в кабинет начальника угрозыска. За его столом следователь Арева перечитывала показания соседей. Не все, правда, охотно идут на сотрудничество с человеком в милицейской форме, и тем не менее, когда Степин вновь оказался в доме, все, к кому он обращался, помогли. «Видел Сережу с коренастым пареньком на автобусной остановке. Это было около десяти утра», «Сергей был в голубой курточке, с удочками. Кого-то поджидал. Потом из подъезда дома выбежал мальчик. Они направились в сторону автобусной остановки», «Встретила Тину Иосифовну возле дома. Она была очень взволнованна. Спросила, чего такая вся издерганная, она ответила: «Зубы болят». Было это после обеда, около двух дня», «Днем встретила Тину, она сказала, что ездила в центр покупать пасынку новую форму. Я возьми да и ляпни: давно пора, ходит в обносках…»

Арева дала Федуловой расписаться под текстом об ответственности за дачу ложных показаний и приступила к допросу. Тина Иосифовна казалась спокойной, по крайней мере — внешне. Она достаточно умна, чтобы не переоценивать свои возможности, и не настолько глупа, чтобы ломиться в открытую дверь.

— Я перечитала ваши показания, — сказала следователь. — Некоторые из них нуждаются в уточнении. Вы, к примеру, утверждаете, что уехали в город, а пасынок остался. Но вас утром видели на автобусной остановке, а чуть раньше Сергей с удочками уехал с этой же остановки.

Федулова выдержала прямой взгляд.

— Кто же это мог видеть?

— Соседи.

— Ах вот оно что. — Женщина усмехнулась и добавила запальчиво — Соседи, значит. Вы их больше слушайте, они и не то еще наговорят…

— Дальше вы утверждаете, что ездили в центр покупать школьную форму Сергею, — продолжала Арева. — Не исключено, что вы кого-то там встретили из знакомых, а может, вас кто видел в автобусе или в городе?

— Встретила одну соседку толстую, другую тонкук да высокую…

«Зря насмешничаете», — хотела сказать Антон на Яковлевна, но промолчала. Такая у нее работа — ѵ р-петь и сдерживаться. Она заставила себя быть споггодной. Значительно взглянув на Федулову, сказала:

— Говорить правду — в ваших интересах. Нет ничэго тайного, что бы не стало явным.

Федулова молчала. Ее взгляд блуждал где-то под потолком.

Следователь все больше и больше убеждалась, что сидевшая перед ней женщина лгала и не испытывала при этом угрызений совести. «Часто меняет месте работы, грубит, оскорбляет товарищей по работе, занимается подлогами, имела растраты», — сказано в характеристике на Федулову, кладовщицу РСУ.

— Почему неправду? — возразила Федулова. — Это еще доказать надо.

— Доказать? — Арева подавила волнение. — Следы недавней борьбы сохранились даже на вашем лице…

В кабинет вошел Миронов. Тихо, чтобы не мешать, прошел к окну. Сел. Арева, выдержав паузу, на мгновение переглянулась с майором. Тот показал глазами: дескать, все в порядке.

— Ах это… — хмыкнула Федулова, проведя рукой по щеке. — Барсик царапнул.

— Барсик? — вмешался Миронов. — Не похоже. А потом, он же сбежал…

— Вернулся.

— А на руке?

Федулова брезгливо поморщилась, словно проглотила горькое лекарство.

— Окно мыла. Нечаянно разбила — стеклом и царапнула.

— Окно, говорите, — рассматривая царапину на руке, вслух рассуждал майор. Стекло на кухне действительно разбито, но никто его не мыл. Да и кокнуто оно было, как заявил Федулов, неделю тому назад.

— У меня к вам последний вопрос, — сказала Арева. — Я вам его задавала, но вы не ответили…

— И сейчас не отвечу, — вдруг вскрикнула Федулова. — Не отвечу — и все.

Миронов отвернулся. Тяжелые облака низко неслись над землей. Ветер гнул деревья и с каким-то остервенением трепал листву. Через форточку врывался сырой воздух. Душу наполняло какое-то пакостное чувство.

— Барсик… Окно… — нарушила Антонина Яковлевна затянувшееся молчание, когда они остались вдвоем в кабинете. — Будем, Алексей Павлович, заканчивать. Проведем опознание и…

*— Да, Антонина Яковлевна. Теперь все ясно. Она.

На вопросы, поставленные следователем, эксперты ответили: обрывки веревки, снятые с шеи мальчика, а также изъятые из квартир Пухова и Федулова, составляют одно целое. Вещество, взятое из-под ногтей погибшего, соответствует группе крови Федуловой.

Очную ставку вела Арева. Первым в кабинет вошел Каплунов, тот самый пассажир, о котором говорил водитель автобуса. Строго сдвинув густые брови, он внимательно вглядывался в женщин. Их было трое.

— Эта женщина выходила из автобуса по требованию у лозняка, — сказал Каплунов, указав на Федулову.

Словно ужаленная, Тина Иосифовна разразилась бранью.

— Ржа в железе и неправда в человеке не утаятся, — тихо заметил Каплунов. — Я готов, товарищ следователь, выехать на место и показать, как все происходило. Еще, понимаешь, оскорбляет…

Следующий — Андрей Пухов. Вид у него аховый. Лицо не просто грустное, а какое-то угнетенное, посеревшее. Глядел тоскливыми, отстраненными глазами, будто все, что происходит, его не касалось.

— Придется, Андрей, еще раз рассказать все, что было в воскресенье, — обратилась к нему Антонина Яковлевна.

Пухов, не глядя на Федулову, которая встретила парня прямым, как выстрел, взглядом, повторил в общих чертах то, что говорил на предыдущих допросах.

Федулова резко перебила:

— Нашли кому верить!

На замечание следователя не прореагировала.

— Так он, паскуда, и убил, — гневно продолжала она. На шее у нее вспухли толстые жилы. Лицо исказилось. — Он убил моего мальчика. Он…

Андрей аж рот открыл от удивления. Стоял, не веря своим ушам. Недоумение перемешивалось с растерянностью, растерянность — со страхом, страх — с возмущением.

— Я убил?! — вдруг вскинулся он.

— Да, ты! Ты убил Сергея, — твердила Федулова. Лицо Андрея пошло пятнами. Раньше он злился на людей, но не боялся их, теперь стал понимать, что среди них бывают страшные типы.

— Он мешал вам! Стоял поперек дороги! Вы давно хотели от него избавиться! Я знаю… Я все знаю, — громко и быстро говорил Андрей, проглатывая слова.

И вдруг умолк. Стоял жалкий, заблудший, пришибленный. «Парень, видно, прозревает, — думал Миронов. — Надо ему помочь. Да разве ему одному? Сколько их таких, одиноких, непонятых, отвергнутых?..»

А события в то страшное воскресенье развивались так. Проводив мужа, Тина Иосифовна сбегала в магазин, приготовила омлет с колбасой.

— Поеду, Сережа, с тобой, — сказала она за завтраком. — Посмотрю, где ты там рыбачишь. Да и отец на-называл. А там, смотришь, и в магазин махнем. Надо же тебе форму купить…

— О! Поехали.

Парень был в настроении. Стал готовить снасти.

И тут пожаловал Пухов.

— Никак на рыбалку?

— Как видишь. Поехали, я знаю места.

Андрей соображал.

— А ты что, один боишься, коль дружков собираешь? — донесся из кухни голос Тины Иосифовны. И следом — требовательное, как приказ. — Пухов, поди-ка сюда!

Андрей не заставил себя ждать.

— Выпить хочешь? — спросила Тина Иосифовна, извлекая из буфета плоскую бутылку. И, не ожидая ответа, плеснула в стакан мутноватой жидкости. — Пей. И убирайся. Не отвлекай Сергея. Понял?

— А я что?.. Я вовсе и не думаю, — забормотал Андрей виновато. — Была охота — в воскресный-то день. Я уж лучше в кино…

— Вот и хорошо. Проводишь Сергея и… — Тина Иосифовна, не договорив, повернулась к плите. — И дуй в свое кино.

Вышли вместе. Пухов ломался, держась чуть-чуть отстраненно. Потом взял у Сергея удочку. Так они и шли, перебрасываясь словами, к автобусу.

Андрей проехал две остановки, вышел у кинотеатра. А через некоторое время у лозняка сошел с автобуса и Сергей. Знакомой тропинкой направился к карьеру. Облюбовав место у жидких кустиков, он забросил приманку в водоем.

Спустя некоторое время Федулова проехала тем же маршрутом. Тоже зашагала к карьеру, но по другой тропинке. Удобной, сухой, которая вскоре затерялась. Пришлось пробираться сквозь кусты, натыкаясь в высокой траве на коряги и сучья.

Солнца не было, его плотно прикрывали серые неподвижные облака. Над водоемом стоял легкий лиловый туман.

Федулова издалека увидела пасынка. Он стоял один на пологом берегу. Справа и слева жидкие кустики. Вокруг никого не было видно.

Женщина приближалась. Заметив, Сергей взглянул на нее мимолетно. Она была рядом, возбужденная, запыхавшаяся. Парень нагнулся, чтобы поправить удилище, но тут произошло то, чего он никак не ожидал. Выхватив из кармана веревку, Федулова набросила ее на голову Сергея, пытаясь как бы заарканить его.

— Ты что, с ума сошла! — дернувшись, вскрикнул Сергей.

Веревка, сжавшая шею, лопнула. Сложив ее для крепости вдвое, Федулова опять попыталась набросить петлю на мальчишескую шею: но паренек уже был настороже. Пригнувшись, он вывернулся. Мачеха, подхватив валявшуюся рейку, настигла его и наотмашь ударила по голове. Рейка переломилась. Кусок деревяшки отлетел в сторону.

Сергей, ошарашенный, лязгнул зубами и осел на корточки. Тут же подхватился, но убежать не удалось — мачеха схватила его за курточку.

— Не уйдешь, паскудина!

Паренек дергался, негодовал:

— Чего ты? Больно же. Отпусти!..

Федулова пнула пасынка. Раз, второй, третий. Мальчишка скорчился от боли. В этот момент, изловчившись, она притянула его к себе и зажала между ног.

Сергей отчаянно отбивался, кусался, царапался. Он кричал, звал на помощь маму, колотился, как зверек в железных когтях.

— Ах, стервец! — свирепела Федулова, вырывая поясок из его брюк. Затем накинула этот ремешок на шею пасынка и принялась душить его, подталкивая к воде.

— Что же ты, сволочь, делаешь? — хрипел Сергей, беспомощно хватаясь за все, что попадалось под руки.

В глазах темнело, силы его кончались.

Федулова хладнокровно, с тупым упрямством делала свое дело, желая только одного — избавиться от пасынка.

Патология? Нет, специалисты позже пришли к выводу, что Федулова «не страдала психическим заболеванием и находилась вне какого-либо временного болезненного расстройства психической деятельности».

…Признав, что в воскресенье была на карьере, Федулова, поглядывая то на следователя, то на майора, сбивчиво рассказывала:

— Я не хотела, понимаете. У меня и в мыслях не было ничего такого, в чем вы меня обвиняете. Понимаете, Сергей оскорбил меня. Обозвал ведьмой, сказал, что ненавидит меня, что рано или поздно уйдет к матери и отца уведет.

Она перевела дыхание и продолжала. — Я возмутилась. Вспыхнула, не сдержалась и ударила. Разве можно старших оскорблять? А он набросился на меня, стал царапаться, обзывать всякими непристойными словами…

Миронов хмурился. Ему было не по себе, сердце зачастило.

— Скажите, а где Виктор, ваш родной сын? — жестко спросил он Федулову.

— Как где? В детдоме, — ответила она.

Повисла мертвая тишина.

— С чего это он там, в детдоме? — Темные глаза Аревой глядели прямо и твердо.

Федулова подобралась, недовольно буркнула:

— В детдоме — и всё.

— Да как же это? — тихо проговорила Арева. — Свой же!

Федулова молчала, упершись немигающим взглядом в угол.

Над кладбищем висели свинцовые тучи. У могилки сидела женщина. Слезы душили ее, она тихо плакала. Подошел и подсел к ней седеющий мужчина. Сжав зубы, тупо смотрел на холмик. Оба молча беседовали с мертвым сыном.

Говорить друг с другом было не о чем. Все позади. Пустота в душе. Холодное отчаяние.

ЛОЖНЫЙ ДОНОС

Старший следователь райпрокуратуры А. Н. Малюков позвонил начальнику районного уголовного розыска.

— Алексей Павлович, я по поводу Слад-ковой. Ты в курсе?

Малюкову часто приходится работать вместе с Мироновым, и они друг с другом на «ты», так проще.

— Да, я имею указание, готов встретиться.

Миронов в общих чертах был информирован о том, что по заявлению И. А. Сладковой в соседнем районе возбуждалось уголовное дело, но следователь не сумел правильно организовать расследование. Оно затянулось и в конце концов было прекращено за отсутствием события преступления. Сладкова не согласилась с таким выводом, требовала возобновления расследования, а когда получила один за другим несколько отказов, стала жаловаться во все инстанции. И тогда прокуратура города отменила постановление о прекращении расследования по уголовному делу и поручила его вести А. Н. Малюкову.

— Психологически, я думаю, все будет оправданно, — заручившись поддержкой Миронова, продолжал Малюков. — Тут тебе прокуратура и угрозыск. Разработку сценария беру на себя. Договорились?

— Вот и хорошо.

На следующий день в назначенное время в кабинет следователя энергично вошла стройная, модно одетая женщина.

— Здравствуйте, я по вызову, — сказала она, — вот моя повестка.

— Здравствуйте, Ия Александровна, прошу садиться. Сюда, к столу. Следствие теперь буду вести я, старший следователь райпрокуратуры. Меня зовут Александр Николаевич Малюков. Вместе со мною будет работать майор милиции Миронов. Вы с ним знакомы?

Женщина сверкнула глазами, ничего не ответила, опустилась на предложенный стул. Стройная. Волосы с приятной проседью, глаза большие. Уверенная в себе, даже самоуверенная. Закинув ногу на ногу, она картинно улыбалась. Но тут же посерьезнела.

— Ничего не понимаю. Прокурор следственного управления, когда я была у него на приеме, заверил, что дело будет расследоваться в горпрокуратуре.

— Вы недовольны, что расследование поручено мне? Я правильно вас понимаю?

Женщина слегка зарделась, взглянула на Малюкова. Его лицо показалось ей простоватым. Карие глаза глядели мягко, добродушно. И вся его манера обращения располагала к общению.

— Нет, отчего же? — Сладкова вскинула густые черные брови. — Против вас я ничего не имею. Больше того, надеюсь, что вы расставите все точки над «і» и я смогу наконец-то получить страховку за украденное имущество. Выплата почему-то до сих пор задерживается.

Советник юстиции переглянулся с Мироновым, сидящим за соседним столом, пододвинул лежащий перед ним бланк протокола и спокойно проговорил:

— Тогда, Ия Александровна, давайте все по порядку. Назовите свои данные. Словом, говорите все, что считаете нужным. Не мне вам подсказывать.

— Не знаю, чем я теперь могу помочь следствию. В деле все есть. — И Сладкова выразительно посмотрела на два увесистых тома на краю стола.

— Вы, Ия Александровна, в прошлом следователь и порядки, надо полагать, знаете, — сказал Малюков. — Нам будет намного легче, если впредь мы будем исходить из посылки, что все здесь достаточно разумны.

— Ну хорошо, пишите, — сказала Сладкова с легким оттенком укоризны. — Сладкова Ия Александровна, год рождения… русская, образование высшее, юридическое. — Она порылась в сумочке. — Вот паспорт. Действительно, в прошлом следователь, сейчас — юрисконсульт в Объединении жилищного хозяйства. Что еще? — Она поморщилась. — Да, разведена. Проживаю…

Малюков, отодвинув бланк допроса, предложил:

— А теперь, пожалуйста, расскажите, как все произошло.

Сладкова с досадой посмотрела-на следователя:

— Если вам так угодно, могу повторить. Утром я, как обычно, собиралась на работу. Вдруг раздался звонок. Я подошла к двери и спросила: «Кто?» В ответ сипловатый мужской голос: «Телеграмма Сладковой». Я действительно ждала депешу и открыла дверь. Тотчас получила сильнейший удар по голове. Очнулась, когда соседки привели меня в комнату. Мне было дурно, тошнило. Полякова вызвала «скорую». Когда я немного оклемалась, то увидела в комнате полный бедлам. И конечно, сообразила, что ограблена. Не оказалось моих лучших вещей. Сразу же позвонила в милицию. Вот и все, пожалуй.

— Что-нибудь нашлось из того, что вы указали в своих заявлениях в милицию и в Госстрах?

— К сожалению, ничего, — уловив сочувственную нотку в голосе следователя, поспешно ответила Сладкова. — Хотя за год следствия должно бы, по идее, все проясниться.

— Верно, должно, — согласился Малюков. Он пододвинул к себе один из томов дела и открыл его на заложенной закладкой странице. — Значит, все вещи оценены в семь тысяч двести восемьдесят шесть рублей. Кожаное пальто, дубленка, лайковый пиджак, каракулевая шуба, сапожки, джинсы, магнитофон… Так?

— Да, так.

— Судя по количеству вещей, один их унести не мог, — подал голос Миронов, сидевший сбоку.

— Я не знаю, сколько было налетчиков. Не видела.

— Может, кого-то подозреваете?

Сладкова открыла сумочку, достала сигареты.

— Никого не подозреваю. Разрешите закурить?

— Имущество вы застраховали за неделю до происшествия. — Миронов сделал небольшую паузу. — А через день после обращения в милицию о нападении потребовали выплатить страховку за украденные вещи.

Сладкова вспыхнула:

— А что, собственно, мне оставалось делать?

— Что делать? Ждать результатов расследования. Уж кому-кому, а вам-то, надеюсь, хорошо известны эти прописные истины.

Ия Александровна затянулась Сигаретным дымом. Она вновь продумала всю ситуацию и пришла к выводу, что никаких доказательств против нее нет. И получить их не удастся. Потреплются и отпустят с богом.

— Значит, вы никого не подозреваете? — прервал затянувшуюся паузу Малюков.

— Решительно никого. — Сладкова улыбкой скрывала раздражение. — На вас, Александр Николаевич, вся надежда. Не сомневаюсь, что вы найдете грабителей.

Она не заметила пристального и долгого взгляда Миронова. Он встал, подошел к окну. Сквозь белые гардины, спускавшиеся до пола, пробивался слабый свет. Майор потянул за веревку, и кабинет затопили солнечные лучи.

— Не понимаю, о каких грабителях идет речь? — пожал плечами Миронов. — К чему весь этот разговор? Зачем темнить? И перед кем? — Помолчав, он обратился к Малюкову — Я думаю, Александр Николаевич, нам надо побывать на месте происшествия.

Сладкова скользнула по майору взглядом и отвернулась.

— Да, надо, — поддержал Малюков.

— И не откладывая, — настаивал Миронов.

— Как, Ия Александровна? Не возражаете?

Сладкова не торопилась с ответом.

— Завтра суббота. — Миронов смотрел ей прямо в глаза. — Выходной день. Так?

— Да.

— Вот и хорошо, — сказал Малюков. — Тогда завтра в девять мы будем у вас. Предупредите, Ия Александровна, соседок, чтобы задержались дома. Могут понадобиться. А на сегодня все. Да, еще одна просьба. Составьте, пожалуйста, список своих знакомых и родственников. Договорились?

Женщина слегка кивнула.

На следующий день Малюков с Мироновым поднялись на третий этаж старинного кирпичного дома. На звонок вышла Сладкова.

— Добрый день, Ия Александровна, принимайте гостей.

— Ого, сколько вас! Я ждала и соседок предупредила, они сейчас дома. Только не думала, что вы нагрянете целой бригадой. Что-нибудь случилось?

— Нет, ничего, — оглянувшись, сказал Малюков. — А вы не пугайтесь, это с нами дружинники.

— Что, обыск будете делать? Сразу с понятыми…

— Надо сделать повторный осмотр и составить схему. Пока мы заглянем к соседкам, вы, Ия Александровна, побудьте у себя.

Квартира состояла из трех комнат примерно одинакового размера — от 18 до 20 м². Первая комната налево по коридору — Агафоновой. Она коренная ленинградка. Дети выросли, живут отдельно. До пенсии работала мастером в ателье пошива женского платья. Комната обставлена старинной громоздкой мебелью. Но она к ней привыкла и менять на современную не хочет. На полу и стенах — ковры. Много всяких безделушек и украшений.

В комнате напротив проживала Полякова. До пенсии преподавала в школе английский язык. Любит книги. Собирает их и бережно хранит. Шкаф от пола до потолка набит редкими изданиями. В серванте — дорогой китайский сервиз, две фигурные вазы с амурчиками.

Третья комната в дальнем углу по коридору напротив кухни — Сладковой.

Малюков обратил внимание, что входная дверь в квартиру самопроизвольно приоткрывается, образуя щель шириной больше ладони. И в эту щель с площадки лестничной клетки просматривается коридор квартиры.

— И давно у вас, женщины, дверь неисправна? — спросил следователь.

— С тех пор, как утеплили, — ответила Агафонова. — Года три-четыре, считай, прошло.

— Может, отремонтировать?

— Зачем? — пожала плечами Полякова. — С таким дефектом можно жить. А потом — мы ведь запираем квартиру.

Следователь с майором зашли к Сладковой. Комната уютная, чистая, со вкусом обставлена. Ничего лишнего. Ия Александровна, протянув Малюкову приготовленный список, энергичным жестом указала на кресла, которые разделял журнальный столик.

— Садитесь, пожалуйста. — Хозяйка открыла боржоми и отошла к окну.

— Спасибо, Ия Александровна. — Малюков из вежливости отпил воды. Пробежав глазами список, как бы между прочим, уточнил, все ли знакомые и родственники в него внесены.

— Старалась никого не пропустить, — произнесла Сладкова с напускной беспечностью. Легонько постукивая тонкими пальцами о подоконник, она изучающе поглядывала на мужчин. Миронов встал, прошелся по комнате. В книжном шкафу увидел лежавший особняком альбом в малиновом бархатном переплете.

— Можно взглянуть? — кивнув на альбом, спросил майор.

Сладкова, вздохнув, кивнула, и он, усевшись — в кресло, стал рассматривать фотографии. На него глядели разные лица, и среди них, почти на каждом снимке, — Ия Александровна.

А это кто? На цветной фотографии рядом со Слад-ковой стоял широкоплечий мужчина с тяжелой челюстью, большими глазами под густыми бровями. Миронов долго и внимательно всматривался в снимок — ему казалось, что он вот-вот вспомнит… «Черт побери, где же я видел этого красавца грузина? И не мельком видел, а встречался с ним. Но где? При каких обстоятельствах?»

— Что ж, Алексей Павлович, будем собираться, — вывел его из задумчивости голос Малюкова. — Все, кажется, прояснилось. Квартиру осмотрели. Все сфотографировали, что необходимо. Имеем полное представление.

— Все это уже было зафиксировано в протоколе, — не удержалась от замечания Ия Александровна.

— Было-то было, но мы решили еще раз лично все увидеть.

— Да, поехали, — проговорил Миронов, закрывая альбом, с которым не хотел расставаться. И обратился к Сладковой:

— Я недолистал альбом. Разрешите взять его на время?

Хозяйка как-то неопределенно пожала плечами.

— Если вы настаиваете… Пожалуйста, берите.

— Вот и хорошо, — сказал Малюков, внимательно наблюдавший за этой сценой. — Тогда до встречи. До вторника. Устраивает вас этот день?

Сладкова усмехнулась:

— А если не устраивает? Все равно ведь будет по-вашему? Так?

— Верно, — улыбнулся Малюков и протянул ей повестку.

Миронов все-таки вспомнил бровастого грузина. Это было лет шесть тому назад. Как-то в конце января или в начале февраля ему позвонил заведующий райздравотделом Савельев. Он обратился за советом.

— Только что у меня побывал загадочный тип, отрекомендовавшийся представителем Ленгорисполко-ма_г— сказал заведующий. — Он сообщил, что в порядке поощрения отделу выделены одна легковая машина, два мебельных импортных гарнитура, кожаное пальто и дубленка. Распорядился подготовить список достойных кандидатов на их приобретение. Все остальное, в том числе и сбор денег, он взял на себя.

— В чем же ты, Олег Семенович, усомнился? — спросил Миронов.

— Дело в том, что этот «представитель» от меня направился в Гатчину, — ответил Савельев. — Это же область. А он из горисполкома.

— Ты уверен, что именно в Гатчину? — переспросил Алексей Павлович.

— Да, уверен. Я сам его соединил по телефону с заведующим Гатчинского райздравотдела. Он разговаривал из моего кабинета.

— Когда он будет у тебя со списком?

— Завтра в семнадцать ноль-ноль.

— Условимся так, — принял решение Миронов. — Как только этот тип появится у тебя, сразу же звони мне. Пароль такой: «Коля, извини, у меня гость. На полчаса задержусь».

Так и договорились.

На следующий день загадочный «исполкомовец» был доставлен в кабинет начальника угрозыска.

— Разве вам не доложили? — выразил тот недоумение, когда Миронов потребовал документы. — Повторяю, что я — заведующий внештатным отделом Ленгор-исполкома. Выполняю поручение председателя. А вы подвергаете меня унизительному допросу. На каком основании? Что за произвол?

Миронов терпеливо слушал.

— К тому же я инвалид войны, — распалялся тот, размахивая удостоверением. — Это вам так не пройдет.

Миронов взял красную книжечку, выданную Куйбышевским райсобесом. Позвонил туда, сообщил номер и получил ответ, что такое удостоверение выдано Г. П. Селиховой, выкрадено у нее вместе с вещами и в настоящее время находится в розыске.

Так Миронов впервые познакомился с Гогия Чипа-швили, бровастым грузином, запечатленным Ма фотоснимках, хранящихся в альбоме Сладковой. Он сознался в мошеннических деяниях в Ленинграде и Тбилиси, в Москве и Ереване, в Одессе и Баку. Тогда его осудили к четырем годам лишения свободы. В середине 1984 года Гогия, отбыв наказание, вышел на свободу.

— Думаю, Ия Александровна, вы тщательно продумали наш предыдущий разговор, все взвесили и сейчас коротко, правдиво нам изложите то, что произошло на самом деле, — сказал Малюков, начиная очередной допрос.

— Вы опять за свое, — недовольно — поморщилась Сладкова. — Правда одна. Я все сказала. И на том стою.

— Да-а, — протянул следователь и бесстрастно спросил — Итак, сколько времени вы были в бессознательном состоянии?

— Возможно, полчаса, а может и больше, — ответила Сладкова. — Трудно сейчас точно определить.

И начала перебирать детали: соседки ушли в магазин около девяти часов утра за продуктами. Они обычно в это время уходят. Магазин рядом с домом, всего лишь за углом, но они старенькие, спешить им некуда. К тому же Ия Александровна в этот раз попросила их и для нее купить кефиру и творогу. И когда они, возвратясь домой, привели ее в чувство, как раз заканчивалась передача по «Маяку» и объявили время: девять часов сорок минут. Это время, наверно, и в «скорой» зарегистрировано…

— Значит, вы находились в беспамятстве чуть больше получаса?

— Значит, так.

— Ия Александровна, экспертиза не подтверждает вашей версии о нанесении вам сильного удара по голове и о длительной потере сознания. Никаких повреждений на вашем тфіе, в том числе и на голове, врачом «скорой помощи» дз и судебно-медицинским экспертом, прибывшим вместе с милицией по вашему вызову, не обнаружено. Обследование в стационаре тоже ничего у вас не выявило. Как вы это все объясните?

— Я знакома с заключением экспертизы и не согласна с ее выводами. Требую повторную экспертизу, более квалифицированную. — Сладкова невозмутимо взглянула на следователя. — Александр Николаевич, вы учтите, что у меня пониженное давление. К тому же я тогда опаздывала на работу, была в напряженном состоянии и вообще, как всякая женщина, очень чувствительна к психическим и физическим воздействиям. Может, показалось, что был сильный удар по голове, а на самом деле все произошло от испуга. Поэтому и случился обморок.

— Эта версия, Ия Александровна, вами уже выдвигалась. И тоже отвергнута экспертизой, — заметил Миронов, находившийся тут же. — Обмороки, разумеется, бывают, но кратковременные. Продолжаются несколько секунд, в редком случае — минут.

— Позвольте с вами, майор, не согласиться, — возразила Сладкова. — Мне, естественно, вы не верите. Тогда позвольте призвать на помощь авторитеты. В частности, знаменитого сыщика Кондратьева Сергея Ивановича. Надеюсь, помните такого. В двадцатых годах он работал в уголовном розыске Петроградского ГПУ.

Миронов согласно кивнул головой.

— Так вот, в одном из очерков, опубликованном в журнале «На посту», — продолжала Сладкова, — он пишет, что, когда прибыл на место погрома, хозяин квартиры, а это был доктор, еще не совсем пришел в себя от испуга. А ведь преступники, как потом выяснилось, никаких ударов супругам не наносили, только связали их и затолкнули в ванную комнату. Не исключено, что то же самое было и со мной — испуг.

Сладкова помолчала, как бы давая возможность оценить смысл сказанного.

— Еще один случай, — воспользовалась она затянувшейся паузой. — Из кинофильма «Ученик лекаря». Там, если помните, есть такая сценка. Один из персонажей выпивает стакан воды. Потом ему говорят, что в том стакане был сильнодействующий яд. И что же? Человек сразу умер. Отчего бы? Ясно, от страха. Сильно действует на психику человека.

Миронов посмотрел на Сладкову.

— Дело в том, что вы, Ия Александровна, все здесь перепутали. Сыщик, на которого вы ссылаетесь, имел в виду взволнованность супругов, а вы же, как сами утверждаете, длительное время пролежали в беспамятстве. А что касается фильма, то на домыслах кинематографистов следствие основываться не может.

Сладкова промолчала.

— Для чего вами выдвигается такая версия? — продолжал майор. — Не для того ли, чтобы сказать: я преступников не видела. Ведь так?

Миронов подошел вплотную к Сладковой и не спускал с нее глаз. Между ними стояла ложь, рождая неприязнь…

— Может, преступники на меня воздействовали газом, — уходя от поставленного вопроса, сказала женщина.

— Уж так и газом, — давая понять, что питает по этой части серьезные сомнения, заметил Малюков. — Соседки и врач «скорой» утверждают, что никаких запахов в коридоре они не почувствовали.

Сладкова передернула плечами.

— На все эти вопросы я уже отвечала на первом следствии, — укорила она. — Толчем воду в ступе, а дело стоит. Кому это на руку? Лучше бы преступников искали…

— Искали с первого дня вашего заявления. И продолжаем работу, как видите, и сейчас.

Следователь и майор не могли не обратить внимания на слишком самоуверенное поведение Сладковой и полное отсутствие у нее чувства опасности. Что за этим скрывается? Сознание собственной правоты? Легкомыслие? Профессиональное чутье? Умение держать себя в руках? Во всяком случае, расчет на то, что версия об ограблении не будет опровергнута…

— Вы меня подозреваете в ложном доносе с корыстной целью?

— Хорошо, что вы сами об этом догадались. Конечно, подозреваем. Я — следователь и обязан работать по нескольким версиям одновременно. Вы это знаете.

Сладкова выдержала паузу, словно и вправду была ошеломлена подобным обвинением.

— Может, вы думаете, что у меня и вещей-то вовсе не было, о которых я сделала заявление?

— Нет, как раз об этом я не думаю. На следствии подтверждено, что все вещи, о которых вы заявили, у вас были. А теперь их нет.

Сладкова небрежно сунула незажженную сигарету в пепельницу. Лицо ее приняло жесткое выражение.

— Так в чем же дело, Александр Николаевич! Разве это не убедительный аргумент?

— Конечно, Ия Александровна, но не будем забывать и о других аргументах.

— Что вы еще приготовили? Выкладывайте.

— Ия Александровна, тогда, когда уходили ваши соседки из дома и возвращались домой, у парадной отдыхали супруги Соколовы, — начал Малюков. — Они там находились неотлучно.

— И что из этого? — нетерпеливо перебила Слад-кова.

— А то, что из парадной за это время никто не выходил, и вообще они никаких посторонних людей не видели.

— Они себя-то еле различают, — съязвила Сладкова.

— Гражданки Агеева и Денисова тоже заявили, что ничего подозрительного не видели, — продолжал Александр Николаевич.

— А это еще кто такие?

— Они тоже были у парадной и даже разговаривали с вашими соседками. Так что, как видите, незаметно через парадную преступники войти и выйти не могли…

— Они могли проникнуть и улизнуть через чердак.

— Исключено. В момент осмотра чердачная дверь была заперта на висячий замок со стороны лестницы. Это отражено в протоколе осмотра.

— А может, они живут в нашем подъезде?

— И эта версия исследована. Все проживающие по вашей лестнице тщательно проверены.

— Что ж, ищите. — Сладкова поднялась со стула и вышла.

— Невелик узелок, да крепко затянут, — сказал Малюков, когда они остались с Мироновым вдвоем. — Удар, говорит, сбил с ног, а следа не оставил. Чудеса, да и только.

— А если никакого удара не было? — спросил Миронов. — И сознание не теряла. Врет она все…

Александр Николаевич развел руками.

— Бывает, Алексей Павлович, все бывает. И то, и другое.

— А если орудовала вкупе с преступниками?

— Предположения. Видишь, сколько их набирается, — сказал Малюков. — А доказательство должно быть одно. Доказательство, подтверждающее нападение или исключающее его. Виновность, а равно и невиновность мы с тобой, Алексей Павлович, обязаны доказать. Пока не уличен — не виновен. Нужны улики. Неопровержимые. А их нет. Нужна хотя бы одна вещица. Пока ее нет, вся работа не более чем дым. Отобьем одну версию, появится другая. Мобилизуй лучших своих розыскников. Делай все, что хочешь, а найди. Слышишь, найди!

Они некоторое время смотрели друг на друга. «Неужто эта ушлая женщина все-таки обведет меня вокруг пальца?»— думал Малюков. «Почему же молчит Осокин?»— тревожился Миронов. Накануне он поставил своему заместителю такую задачу: найти что-нибудь из вещей, значащихся в списке Сладковой, дополнительно опросить ее сослуживцев, составить список лиц, услугами которых она могла воспользоваться, проверить комиссионные магазины и ломбарды.

— Теперь, Ия Александровна, мне хотелось бы коснуться деликатной темы, — сказал следователь Сладковой при следующей встрече. — Женщине в вашем возрасте свойственно быть ангелом-хранителем семейного очага. А вы живете в гордом одиночестве.

Сладкова отвела глаза и промолчала. Дала тем самым понять, что не намерена обсуждать эту тему, но Малюков словно бы этого и не заметил.

— С мужем почему-то расстались…

— Развод к делу не относится, — недовольно сказала Сладкова.

«Как знать, как знать», — про себя заметил Александр Николаевич. — Ваш муж…

— Сыта им по горло, — нетерпеливо перебила Ия Александровна. — Слышать о нем не хочу.

— Вот те и раз! Разлюбили, значит?

— О, боже — любили, разлюбили… Это чувство дается не каждому. Моему бывшему мужу в том числе.

— Следствие располагает несколько иными данными, — возразил Малюков. — Установлено, в частности, что вы в Семене Абрамовиче в свое время души не чаяли.

— Вы и такие сведения собирали? — грустно усмехнулась Сладкова. — Откуда же, если не секрет, они у вас?

— Из материалов дела, конечно. Ваша мать была против брака, отговаривала, утверждала, что Семен Абрамович вам не пара. А вы? Обиделись. Плакали, уверяли в обратном. Говорили, что жить без него не можете. Было такое?

Сладкова молчала. Следователь говорил правду. В девичестве она действительно была увлечена Семеном. Со временем чувство потускнело, но Ия по-прежнему испытывала к мужу если и не пылкую любовь, то что-то похожее на глубокую привязанность, тянулась к нему, вечно занятому, корпевшему над диссертацией. Угадай муж этот момент, подойди, она бы вновь загорелась, но он не угадал. Не поддержал ее муж и в то время, когда она зашивалась на работе, пытаясь разобраться в неприглядных людских проступках. Уходила в себя, черствела, замороченная сомнениями и неудачами.

— Было, — вздохнула она. — И быльем поросло. Сухарь он, зануда.

— Вместе прожили пятнадцать лет. Была семья, а вы так говорите… с пренебрежением, с иронией. Все у вас легко и просто.

— Не надо песен. Вы же умный человек, а рассуждаете… — Помолчав, добавила с грустью: — Кому известно, как мне жилось? И кому до этого дело? Кому?

— А сын как? Его вы тоже разлюбили? Почему парень не с вами, а с отцом?

— Почему, почему. Так он сам захотел, а я не возражала. Что вы ко мне в душу-то лезете?

— Ищу мотивы преступления, — спокойно ответил следователь.

— Где? В моей жизни? Смешно!

— Нисколько. Закон обязывает найти эти мотивы.

— Ну тогда ищите, копайтесь, изучайте. Я не против. Да если бы и была против — вы все равно…

— Правильно. Я все равно бы искал.

Малюков взял в руки альбом с фотографиями и стал его листать. На него глядели милые, улыбающиеся, счастливые лица. И везде на первом плане Ия Александровну — гордая, уверенная в себе. Женщина, на которой держатся благополучие и мир в семье. Так оно, в сущности, и было до некоторых пор…

— Ваш сын, надо полагать? — спросил Александр Николаевич, указывая глазами на симпатичного паренька, сосредоточенно смотрящего вдаль.

— А вы что, не знаете? — усомнилась Сладкова.

— Я не видел вашего сына, — не отрывая взгляда от альбома, ответил Малюков.

На четырех страницах были наклеены фотографии, на которых Ия Александровна снялась вместе с элегантным брюнетом. Энергичная челюсть, рельефные надбровные дуги, кудрявая шевелюра… Снимки на фоне ресторана «Гагрипш» и гостиницы «Абхазия» в Гаграх, на Стрелке Васильевского острова в Ленинграде, у ресторана «Олень» в Зеленогорске и у «Витязя» в Пушкине, у ресторана «Арбат» в Москве и ряд других. «Почему в список своих знакомых Сладкова не внесла этого человека? Какие у нее с ним взаимоотношения? Что их связывает?» — раздумывал Малюков.

— Судя по всему, вы общались с этим мужчиной, — сказал следователь, взглядом показывая на фотографии. — Бывали с ним и в ресторанах. Кстати, вот вы с ним вместе за накрытыми столиками. Где это было?

— С каких пор под надзор правоохранительных органов попала любовь? — изумленно спросила Ия Александровна. — Но уж если вам хочется, то извольте. — Она пододвинула к себе альбом и стала охотно пояснять: — Вот на этой фотографии — в ресторане «Кавказский», на Невском; на этой — в ресторане «Баку», на Садовой; а вот на той — в ресторане гостиницы «Интурист» в Одессе. Ну и что же из всего этого следует?

— А следует то, что вы часто общались с этим мужчиной, а его фамилию в список ваших друзей почему-то не внесли. Почему?

— Не считала нужным. Оберегала. Человек он не простой — государственный. И самый близкий для меня. А теперь скажу: его зовут Гогия Чипашвили, он заместитель министра по строительству Абхазской АССР. Как-то летом я отдыхала в Гаграх, тогда с ним и познакомилась.

— Будучи еще замужем?

— Ну и что? — тряхнула головой Сладкова.

— Ия Александровна, а как же семья? Дом, сын, муж?

— Не говорите мне о муже, прошу вас. Я его ненавижу. Стал следить за мной, бегал ко мне на работу, доносил, добивался моего увольнения из органов.

— Я разговаривал с вашим бывшим мужем. Он мне понравился, — сказал Малюков.

— Он всем нравится, — съязвила Ия Александровна.

— Кроме вас, — улыбнулся Малюков и, выждав немного, продолжал: — Натура у него, чувствуется, широкая, добрая. Он любил вас, проявил немало терпения, старался сохранить семью.

— Старался, — передразнила Сладкова. — Если бы так, то не катил на меня бочку. Из-за него меня с работы уволили. И вообще прошу вас о нем не вспоминать. Тем более что это к делу не относится.

— Бегал на работу, катил бочку, требовал увольнения… Как раз наоборот. Его вызывали к вам на работу из-за вашей же расхлябанности, потому что вы прогуливали, не появлялись неделями. Он же вам об этом говорил.

— Ну, говорил, а мне-то от этого не легче.

— Но зачем же напраслину возводить на человека, который этого не заслужил?

Ия Александровна достала сигарету, закурила. Выпуская колечками дым, уставилась в одну точку. Она пыталась скрыть свое волнение, но получалось это у нее плохо. Она никак не ожидала, что этот с виду мягкий и обходительный следователь окажется таким дотошным.

— Значит, у вас были планы с Гогия? — поинтересовался Малюков.

— Конечно. И самые серьезные. Но почему — были? Они есть. Он разведен, живет под Сухуми, у него роскошный дом, машина.

— Вы бывали у него?

— Нет, он мне показывал фотографию своей виллы. Но пока меня он там не может принять. С бывшей женой еще не все уладил — достраивает ей дом.

— Где сейчас находится Гогия?

— Он скоро приедет в Ленинград. А как только приедет, мы с ним поженимся. Поеду жить к морю.

— Уточните еще раз: кем он работает?

— Заместитель министра по строительству. Я уже говорила.

— Говорить-то вы говорили, только он такой же заместитель министра, как я папа римский, — вмешался Миронов.

— Что вы хотите этим сказать?

Миронов переглянулся со следователем. В его глазах был вопрос: раскроем женщине глаза? Уловив согласие, положил на стол фотографии Чипашвили в профиль и анфас:

— Вот взгляните. Как видите, они сделаны по стандартному образцу. Вы-то, должно быть, знаете, где и в связи с чем их изготовляют?

— Что, Гогия арестован? — привстав, обескураженно спросила Ия Александровна.

— И не впервой.

— Вы меня разыгрываете… — упавшим голосом прошептала Сладкова.

Малюков усмехнулся:

— Здесь, Ия Александровна, не то место, чтобы кого-то разыгрывать. А что касается Чипашвили, вашего избранника, то должен вам сообщить — он прожженный мошенник со стажем.

Сладкова неподвижно сидела, полуоткрыв рот, все еще не веря своим ушам. Молчала она, кажется, целую вечность.

— Если женщина любит… — еле слышно проговорила она. — Если любит, то многим может пожертвовать. Сделать все что угодно для…

Она помедлила, подбирая нужные слова.

— Даже дать четыре тысячи рублей на покупку картины, — подсказал Миронов.

Сладкова поежилась, в сердце толкнулась боль.

— Рассказал, значит, — вздохнула она.

— Да, Гогия был предельно откровенен, — подтвердил майор. — Рассказал о вояжах на юг, о том, как паразитировал на людском доверии. Причем не только на вашем…

— Понимаем ваше, Ия Александровна, состояние, — сказал Малюков, — но нам хотелось бы кое-что уточнить… уточнить…

— Если вы настаиваете, — согласилась Сладкова.

И стала рассказывать о том, как они с Гогия Чипашви-ли оказались в Гавани на выставке. Потом зашли в антикварный магазин, что на Наличной. Его внимание привлекла картина — нечто вроде семейного портрета в интерьере. Гогия долго и внимательно ее рассматривал, потом стал уговаривать продавщицу припрятать ее.

— Через месяц я приеду и куплю, — клялся он, предлагая щедро отблагодарить за услугу.

Девушка отказалась, сославшись на строгости в магазине.

— Как же быть? — терзался Гогия. — Редкая возможность. Такая картина! Я уже вижу ее в гостиной. Она бы там все преобразила.

Сладковой картина тоже понравилась. Слушая Гогия, она пристально вглядывалась в него, желая определить, тот ли перед ней человек, за кого она его принимает, но не смогла, чутье ей изменило.

— У меня есть деньги, — сказала Ия Александровна.

— О, это будет чудесный свадебный подарок! — воскликнул Гогия.

Они — взяли такси, поехали в сберкассу. Сладкова сняла со счета 4 тысячи рублей и отдала их Чипашвили. В магазин он поехал один, а когда вернулся, сказал, что встретил земляка и с ним отправил картину. А через два дня сам улетел. Через неделю пришла телеграмма: «Уезжаю в длительную командировку. Скучаю. Люблю. Всегда твой…»

— И все же она промахнулась, не указав в списке Чипашвили. От него, пожалуй, и пойдет раскрутка, — заметил Малюков.

— Думаешь, так сразу и развалится? — усомнился Миронов. — Как бы не так. Взяла тайм-аут, все обдумает и будет держаться до конца. Не надейся и не жди, что в один прекрасный момент она возьмет и все выложит. Дескать, всё, мужики, я придумала, вот мои руки, надевайте наручники. Нет, она хорошо подкована, да и версия у нее железная…

— Все ты, Алексей Павлович, правильно говоришь, — согласился Малюков. — Если бы ты еще и вещицу ее какую-нибудь подбросил…

Миронов тут же позвонил Осокину.

— Николай Иванович? — В голосе майора сквозило изумление. — Как, ты на месте? А почему не докладываешь?

В ответ — голос запыхавшегося Осокина:

— Только что, товарищ майор, вошел в кабинет. Есть новость: обнаружено пальто. В ломбарде. Сдано на имя Веры Кожановой, инспектора по кадрам ОЖХ — Объединения жилищного хозяйства. Пальто не истребовано и уже продано. Судя по описанию кладовщицы, похоже на заявленное в списке Сладковой. И еще. Приемщица сказала, что Кожанова продала магнитофон «Сони».

Подмигнув Малюкову, Алексей Павлович спросил у Осокина:

— А каковы их взаимоотношения?

— Сидят в одном кабинете. Кожанова — председатель группы народного контроля. Думаю, что на сделку с совестью не пойдет.

— Допроси Кожанову по данному факту. Потом позвонишь.

Майор довольно потирал руки.

— Не бывает так, чтобы чего-нибудь да не было, — употребил свое любимое присловье Малюков и пригласил Сладкову. По выражению ее лица было видно, что она настроена решительно и непримиримо. Ее глаза недобро горели.

— Скажите, Ия Александровна, почему вас уволили из органов милиции? — спросил Малюков, пробегая глазами фразы из аттестации: «Последние годы нарушала дисциплину, прогуливала… неоднократно разбиралась в коллективе, получала взыскания… Расследование по делам проводила поверхностно, необоснованно задерживала… потеряла одно уголовное дело. В отношениях с сотрудниками несдержанна, высокомерна, критику не воспринимает, отвечает на замечания резко и грубо. Может словами и действиями оскорбить, унизить человеческое достоинство. Морально неустойчива… Дальнейшее пребывание в органах нецелесообразно — подлежит увольнению…»

— Молчите? Тогда следующий вопрос, — сказал Малюков. — ¹ Речь идет о вашей матери…

— Может, еще о бабушке и прабабушке вспомните?.. Нечего мне о ней говорить.

— Отчего же? — Малюков раскрыл альбом и остановился на фотографии почти во всю страницу: миловидная женщина ведет за руку резвую девочку с букварем под мышкой.

Уловив в сосредоточенном взгляде следователя, устремленном на снимок, что-то неприятное для себя, Сладкова забеспокоилась, и было отчего — мать написала в органы. Письмо злое, обидное и в то же время печальное.

Из письма Анны Васильевны Провидиной:

«Я хочу одного, чтоб посадили мою дочь в тюрьму. Она исковеркала мне жизнь и сама живет не по правилам. Когда я стала пенсионеркой, дочь уговорила меня переоформить мои сбережения 4700 руб. на ее имя. «Ты уже старенькая стала, больная, вдруг что случится…» Я послушалась. Потом дочь уговорила меня согласиться на обмен нашей трехкомнатной квартиры на однокомнатную, получив в придачу более 8000 рублей. Деньги, мол, нам ох как пригодятся. Купим «Жигули», будем ездить в красивые места, на природу. «А ты пока выписывайся и езжай в Брянск к сестре. Пока там побудешь, а я, как устроюсь в личной жизни, снова заберу тебя к себе». Только все сделала не так, как обещала. Теперь я живу у старшей дочери в ветхом домике. Надо бы отремонтировать, так не на что. Я написала дочери письмо и попросила денег на ремонт. Думаю, пусть она живет одна. Может, я ей стала помехой, из-за того и ссорилась она с первым мужем. Что бы вы думали, она мне ответила? «Ты уже все равно скоро умрешь. Зачем зря тратиться на ремонт». Тогда я взяла да и приехала к дочери, так она родную мать на порог не пустила. «Убирайся туда, откуда приехала, и не дергайся, доживай свой век там. А здесь мне самой тесно». Вот уж поистине правду говорят: вскормила змею — она все сбережения мои забрала, а теперь и крыши над головой лишила…»

— Откуда же такая неприязнь друг к другу? — зачитав выдержки из письма, спросил Малюков.

— Вам бы только побольней за нервы дернуть, — желчно усмехнулась Сладкова. — Всё копаетесь в моей непростой жизни. Какое все это имеет отношение к ограблению?

— Хочу получше вас узнать, — ответил Александр Николаевич, — полнее представить себе ваш психологический портрет.

— Въедливый вы, Александр Николаевич. — Сладкова посмотрела на следователя. — Но все это напрасно. Все ваши подозрения и предположения не стоят и выеденного яйца. У вас нет главного — доказательств. А подозрения, улики… Оставьте их при себе. Как из сотни кроликов нельзя получить одну лошадь, так из сотни косвенных улик не собрать одного доказательства. Так гбворил Достоевский. За точность не ручаюсь. Но смысл такой…

— Любите же вы, Ия Александровна, давить авторитетами, — улыбнулся Малюков.

Сладкова обретала уверенность:

— Я в душе тоже следователь и убеждена, что Достоевский тысячу раз прав.

— А чего бы я стоил, если бы не пытался понять своего противника? Вряд ли человек вот так просто возьмет и совершит кражу или насилие. В каждом конкретном случае что-то за этим непременно стоит. Безмотивных преступлений не бывает. Я, по крайней мере, подобного не встречал.

— А я знаю немало людей, которые были глубоко несчастны, и вдобавок по отношению к ним еще и преступления совершались.

— Вы себя имеете в виду?

— Хотя бы.

— Но ведь вы сами к этому подошли. Сами предпочли такой образ жизни.

Сладкова молчала.

— Все начинается с малого. Если же взять конкретно вас, то сперва вы уговорили мать выехать из собственной квартиры, затем выманили у нее сбережения, лишили жилья, наконец разрушили семью, бросили сына, ударились в гулянку. А чтобы гулять — нужны деньги. Где же их взять? И вы решили взять их у Госстраха…

— Ничего не скажешь, ловко сочинили, — засмеялась Сладкова. И с вызовом заключила: — Только зря старались, все ваши предположения — плод досужей фантазии. Не больше!

— Пусть будет так, — мягко согласился Малюков и предложил ознакомиться с постановлением о назначении комплексной медицинской экспертизы. — Мы привлекли, как видите, специалистов высокой квалификации. На исследование выносятся следующие вопросы… Какие будут у вас замечания, дополнения, изменения?

— Я согласна, — сухо произнесла Сладкова.

Сладкова шла к следователю несколько удрученная. Вновь и вновь прокручивая прошлый допрос, она чувствовала, что ее логические конструкции, расставленные, казалось, по местам, рушились. Она злилась, но не теряла надежды. «Пока ты, Ия, неуязвима». С этой мыслью Сладкова открыла дверь кабинета.

— Вернемся к списку, — начал Александр Николаевич. — В нем нет фамилий ваших подруг…

— Были подруги, да все вышли, — перебила Сладкова.

— Занятная история, — развел руками следователь. — Одной рукой и узла не завяжешь. Так же и без…

— Пусть их Гогия называет, — занервничала Сладкова. — Он с ними якшался. Тоже мне подруги. Потаскухи…

Оставив «на потом» выяснение вопроса с подругами, Александр Николаевич ознакомил Сладкову с заключением экспертизы:

— Выводы, как видите, прежние. Состояние вашего здоровья нормальное, никаких повреждений на теле не обнаружено. Сознание не теряли. Какой следует сделать из этого вывод? Никакого нападения на вас не было. И ограбления квартиры тоже не было. Заявление в милицию вы сделали заведомо ложное, а при помощи Госстраха хотели поживиться государственными деньгами в крупных размерах. Что вы теперь скажете?

Сладкова молча слушала, прикрыв рукой лицо, и, как понял следователь, говорить ничего не собиралась.

— У вас был шанс — уголовное дело прекращалось за отсутствием события преступления, — продолжал он с добродушным назиданием. — Можно было бы с опасной игрой, которую вы затеяли, разделаться более благоразумно. Но этим шансом вы не воспользовались. Больше того, вы пошли в наступление с новой силой…

— Извините, что перебиваю: вы увлеклись и забываете, что давите на меня. По существу, требуете ни много ни мало, как признаться в тяжком преступлении.

— Следствие требует рассказать правду — это верно.

— За эту правду грозит наказание до пятнадцати лет лишения свободы!

— Но без этой правды нельзя, тем более что улики против вас собраны и вина будет доказана и без вашего признания.

— Тогда зачем вам признание?

— Мы хотим узнать причины и мотивы, которые толкнули вас на преступление. Лучше вас их никто не знает. По вашему отношению суд будет определять меру наказания. И вам не все равно, где вы об этом скажете: на следствии или в суде. От этого будет зависеть мера наказания.

Сладкова неожиданно оживилась:

— Вы уже все знаете заранее? Знаете, что и суд состоится? Как это понимать? Задавайте конкретные вопросы.

— Хорошо. Давайте, — согласился Малюков. — Так вот, при посещении вашей квартиры мы обратили внимание на то, что входная дверь в незапертом положении самопроизвольно приоткрывается. Ваши соседки показали: когда они вернулись из магазина, то обнаружили, что дверь была плотно прикрыта. Оказалось, что она изнутри прижата стулом. Вот он на фотоснимке, сделанном на месте происшествия во время осмотра. Кто поставил к дверям стул?

— Стул мой, но как он попал в коридор к дверям — я не знаю.

— Хотите сказать, что это дело рук преступников? Но позвольте спросить: к чему это им? Вам предъявляется протокол следственного эксперимента. Стул мог быть поставлен только изнутри квартиры. А в квартире находились одна вы. Больше никого не было. Что вы на это скажете, Ия Александровна? Не кажется ли вам, что со стулом вы перестарались?

— Стул я не ставила. Не ставила — и всё. Ясно?

— Вы знали, что ваши соседки вернутся из магазина, но вот когда? А лежать на полу в ожидании их прихода — нелепо…

— Вы хотите сказать?..

— Да, я хочу сказать, что вы специально приперли дверь стулом. Пока те шебуршили ключами, вы успели лечь на пол.

— Ничего не скажешь, ловко вы все это сочинили, — рассердилась Сладкова. — Я категорически протестую и прошу записать мой протест в протокол. В противном случае я давать показания отказываюсь, обращусь в прокуратуру и потребую отвода вас от следствия.

— Ваше требование я исполню. Пожалуйста, распишитесь. Так вы говорите, я сочинил? А почему в таком случае подверглась ограблению лишь ваша комната? Почему преступники не заглянули в соседние помещения? Хотя, как выяснилось, Полякова ушла, забыв запереть двери своей комнаты…

— А там и брать-то нечего.

— Не скажите. У Поляковой, к примеру, немало редких книг.

Малюков не стал дальше заниматься пустопорожними разговорами, доказывать бесспорное, а решил поставить конкретный вопрос:

— Скажите, Сладкова, какие у вас взаимоотношения с Верой Кожановой?

От неожиданности вопроса Сладкова вздрогнула, но, мгновенно взяв себя в руки, спокойно сказала:

— Чисто служебные. Я вместе с нею работаю в ОЖХ. Не ссоримся, но и не целуемся. Сидим в одном кабинете. Что, опять какой-нибудь психоанализ хотите закрутить?

— Вы же просили задавать вам конкретные вопросы. Объясните, как случилось, что вы свое кожаное пальто, которое значится в списке как украденное, заложили в ломбард на имя Кожановой?

— Все время мучает совесть, — призналась Сладкова с наивным простодушием. — Это пальто я ошибочно внесла в список. Исключите, пожалуйста, восемьсот семьдесят рублей из общей суммы.

— А почему заложили пальто по чужому паспорту?

— Бес попутал. Свой паспорт забыла, а пальто домой нести не хотелось. Да и деньги позарез были нужны. Увидела на столе Верин паспорт, взяла, быстренько смоталась в ломбард. Особого криминала здесь не вижу.

— А я питаю на этот счет серьезные сомнения, — сказал Малюков. — Тем более что вы собирались заложить и магнитофон.

— Какой еще магнитофон?

— Тот самый, по описанию свидетелей, что указан в списке украденных вещей.

— Это уж слишком, — вспыхнула Сладкова. — Наговорить можно чего угодно.

— Ну, знаете… — Малюков запнулся, слегка покраснев.

Есть грань, за которой кончается всякое уважение и начинается неприязнь. Следователь боялся переступить эту, грань, сдержался.

— Приемщице, думаю, вполне можно верить, — продолжал он. — Да и молодому человеку, который сторговался с вами и купил этот магнитофон. Есть свидетель — уборщица. Она стыдила вас, что продаете вещи в запрещенном месте. Разве не так было?

Сладкова растерянно глянула на следователя: вот уж подловили так подловили…

— Да, было, — призналась она. — Исключите еще тысячу.

Сделав пометку в списке, Александр Николаевич спросил:

— Что еще следует исключить?

Но Сладкова спросила:

— Почему вы мне не верите?

«Верить? Вам?» — вертелось на языке у Малюкова.

— Говорите правду, и вам поверят, — сказал он.

— Я все сказала.

— Все, да не все.

— К чему вы клоните?

— Все к тому же — к истине. Не понимаю вашу, мягко говоря, странную позицию.

— Ничего странного. — Сладкова долбила свое. — Когда тебя как следует свистнут по голове, а потом тут же пристают с вопросами, попробуй сразу сообрази. Вполне могла какую-то вещь вписать по ошибке, могла и не обнаружить пропажу. Подобного, я вижу, вы не допускаете. Что вам до беззащитной женщины? И когда только все это кончится! Что за напасть такая! Господи… — И, отвернувшись, заплакала.

Следователь предложил сделать перерыв, но Сладкова возразила:

— Нет, надо кончать эту комедию. Я извелась, устала. Что там у вас еще?

— Вот признание Ольги Кравцовой и Тамары Тимониной, — перелистав дело, сказал Малюков. — Они обвиняют вас в сводничестве. К тому же Гогия взял у одной в долг тысячу рублей, а у другой — пятьсот. Обещал через неделю отдать — и как в воду канул. Не знаю, какими мотивами вы руководствовались, когда в счет долга Гогии отдавали Кравцовой дубленку, а Тимониной — лайковый пиджак…

— Исключите и эти вещи, — убито произнесла Сладкова.

— А остальные?

— Остальные у преступников.

— А кто, скажите, у «Пассажа» продавал каракулевую шубу?

Сладкова энергично подняла голову, округлила глаза.

— На что другое, но на такое я не способна.

— Есть свидетель. Опять-таки ваша знакомая.

— Она меня с кем-то спутала.

— Вы, естественно, могли ее не видеть. Но Галина Николаевна вас…

— Боже мой! — воскликнула Сладкова — И эта… Все против меня…

— Осталось, как видите, совсем немного вещей в списке, — оторвав взгляд от бумаги, сказал Малюков. — Заниматься их розыском бессмысленно. Надеюсь, что вы сами понимаете это. У следствия, как видите, есть полная уверенность в том, что налета на вас не было и что никто ваши вещи не похищал… Будем считать, что следствие подошло к концу.

Малюков немного выждал и заключил:

— Вам, Ия Александровна, предъявляется обвинение в преступлении, предусмотренном статьями 180, часть 2-я, 181, часть 3-я, и 15–93, часть 3-я, УК РСФСР. Ознакомьтесь с постановлением…

— Я признаю себя виновной. Надеюсь, следствие проявит ко мне гуманность и снисхождение: не будет до суда меня арестовывать, — всхлипнула Сладкова.

Малюков холодно сказал:

— О гуманности вам, Сладкова, следовало бы думать раньше, когда вы брались за перо и возводили напраслину на милицию и прокуратуру. Вы будете арестованы, прокурор утвердит обвинительное заключение и направит дело в суд.

— Где же справедливость? — Сладкова нетерпеливо закурила. — Я же призналась!

— Верно, признались, но только под тяжестью улик. Признались, когда факты отрицать стало невозможно. Ваше преступление доказано. Вы совершили его продуманно, сознательно вследствие морального падения, надеясь, что оно не будет раскрыто. У вас был, повторяю, шанс. Вы им не воспользовались.

— Я запуталась, — сказала она с отчаянием. — Не заметила, как началось раздвоение. Хотелось красиво жить, любить, быть любимой. Это же так естественно! И тут подвернулся Гогия. Щедрый, ласковый. Все заслонил. Все! Не справилась. Потеряла голову. Стала сжигать мосты. Захлестнула блажь — хотелось иметь дачу на берегу моря, машину, яхту, много денег. Вот и занесло…

«Вот она, истина, — думал Александр Николаевич. — Билась за призрачное счастье, пока не сломалась».

— Теперь-то, надо полагать, прозрели? Извлекли урок?

Сладкова тяжело вздохнула.

— Слишком поздно. Такая, видно, судьба.

— Да, ее не обманешь. А вот осилить… Осилить, пожалуй, можно.

— Не надо, Александр Николаевич. Есть правило: лежачего не бьют.

— Не понял, поясните.

— Ходила к мужу. — Сладкова печально вздохнула. — Сделать это было нелегко, но пересилила себя. Он выслушал и не простил. Сын тоже отвернулся…

Убитая горем, она не торопилась, как раньше, уходить. Малюков тоже ее не торопил, дал возможность излить душу. В ее тоне, в ее глазах, в том, как она теперь себя вела, созревало прозрение. Начинался суд над собой, над тем, что произошло.

СЛЕДЫ НА ЧИСТОЙ БУМАГЕ

Рывком распахнулась дверь, и в кабинет стремительно вошел желчно-худой, высокий полковник. Бросив недовольный взгляд на Миронова, он обратился к женщине, невозмутимо сидевшей за приставным столиком:

— А я, Екатерина Васильевна, с ног сбился! Ищу тебя, всех обзвонил. А ты, оказывается, вот где. — И, повернувшись к хозяину кабинета, с металлическим оттенком в голосе спросил — В чем полковник? Почему держите мою жену?

Миронов давно точил зуб на столовую, в которой нередко и сам обедал. И вот однажды на дне рождения давнего приятеля он оказался свидетелем такого разговора.

— Вкусно, Мария Трофимовна! Очень все вкусно, пальчики оближешь…

Гости наперебой расхваливали кулинарные способности хозяйки.

— А вот о «девятке» такого никак не скажешь, — то ли в шутку, то ли всерьез обронил кто-то.

Хозяйка слегка покраснела — она работала поваром в столовой под номером девять.

Миронов намотал, как говорится, на ус и как-то завел с Марией Трофимовной разговор о скудности столовского меню.

— Чем это объяснить? — Женщина улыбнулась с характерной для нее хитринкой. — А тем, что воруют!

— Как — воруют? — невольно вырвалось у Миронова.

Он, разумеется, знал, как воруют. Удивляло другое — столовую № 9 не раз и не два проверяли самые авторитетные комиссии, но он не получил ни одного документа с информацией, что Никитина, заведующая столовой, замешана в каких-то неблаговидных делах. Значит, за его спиной шла игра в красивые цифры в отчетах и актах.

— Не там ищете, Алексей Павлович, — разгадав ход его мыслей, разъяснила Мария Трофимовна. — Обводят ваше ОБХСС вокруг пальца. Берут-то в филиале…

Начальник РУВД Миронов сам возглавил опергруппу. Он недавно заменил в этой должности Бочканева, ушедшего в отставку.

Три машины подрулили к зданию филиала столовой в тот самый момент, когда там в окнах погас свет.

— Идут, — проговорил Миронов и тотчас увидел троицу: заведующую столовой Никитину, руководящего повара и бухгалтера. У всех в руках увесистые сумки.

Миронов вышел из «Волги».

— Помочь, Екатерина Васильрвна? — подойдя вплотную, предложил он заведующей. — Прошу в машину.

Так Никитина оказалась в кабинете начальника районного управления милиции…

Выслушав Миронова, полковник взорвался:

— Да как вы смеете! Да я вас…

Миронов неожиданно для себя разозлился:

— Вы хотите, чтобы я позвонил коменданту города? Чтобы я вызвал наряд?

Полковник замер, насторожившись. Некоторое время он продолжал стоять, потом примирительно сказал:

— Нет, тут что-то не так. Не может быть, чтобы моя жена… У нас взрослые дети… У нас хватает денег… Мы…

Миронов значительно взглянул на Никитина.

— Успокойтесь, товарищ полковник, — сказал он. — Не мешайте работать. Ваша жена давно подозревается в преступлении. Рано или поздно оно открылось бы. Будет отвечать по закону…

С утра Миронову стали названивать. Ему было не привыкать к неожиданным ходатаям, но за последнее время они особенно активизировались. Вроде бы все ничего, но на нервы сильно действует, отвлекает. Начальники разных рангов и в разных выражениях заводили разговор о Никитиной. Не приказывали и не просили, а как бы между прочим интересовались ее дальнейшей судьбой. Некоторые пошли дальше: советовали «не гнать лошадей», прозрачно намекали на возможные неприятности. «Вы разве не знаете, что Екатерина Васильевна в родстве то ли с зампредом, то ли с завор-гом? — спрашивал один доброжелатель. — Не знаю только, по какой линии. Кажется, по линии мужа…»

В былые времена в торговом деле господствовало неписаное, но твердое правило: лучше понести на гривну убытка, чем на алтын стыда. А сейчас?

— Честность — это узость ума, — сказал один из проворовавшихся торгашей. — Это — не экономическая категория.

Встретив Миронова в коридоре, начальник районного ОБХСС подполковник Симонов сказал:

— Прокурор наконец-то арестовал Никитину.

— Не без твоей, разумеется, помощи, — поздоровавшись, благодарно сказал Алексей Павлович. — Я тоже интересуюсь Никитиной.

Симонов неуверенно спросил:

— По растрате?

— Нет, по другому поводу.

Они вошли в кабинет.

— Она никак верующая? — спросил Миронов.

— С чего это вы взяли?

Алексей Павлович ухмыльнулся:

— Крестик приметил. Еще в тот вечер…

— Есть в описи изъятый крестик, — подтвердил Симонов. — Но, думаю, тут не столько вера, сколько дань моде. Так сказать, женский каприз.

— Каприз, говоришь? Может, оно и так. Только крестик не прабабушкин. А самый что ни на есть современный. — Миронов помолчал. — Как бы на него взглянуть?

— Сейчас принесу. — Симонов повернулся и вышел из кабинета. Высокий, худощавый, он производил впечатление слегка болезненного человека, но при этом легко работал на спортивных снарядах, метко стрелял. Обстоятельный и надежный. Он совсем недавно возглавил отдел БХСС.

Через несколько минут Симонов вернулся. Следом вошел старший оперуполномоченный капитан Носиков, плотный блондин, подвижный, быстроглазый. Он вместе со следователем занимался делом Никитиной.

Миронов читал какую-то важную бумагу. Подчеркнув несколько строчек, он отложил упругий бланк в сторону и бросил взгляд на крестик, предварительно извлеченный из пакетика, в котором вместе с копией акта находились изъятые ценности Никитиной.

— Ну-ка взглянем на тебя, — проговорил он, протягивая руку. — Крестик как крестик. Ишь ты, чудо рук человечьих!

Алексей Павлович покрутил миниатюрную вещицу, потом достал увеличительное стекло и еще раз внимательно рассмотрел ее со всех сторон.

— У Яблоковой тоже такой? — Миронов внимательно взглянул на Носикова. Тот замялся: не знал.

Симонов все еще терялся в догадках.

— Не понимаю, Алексей Павлович, при чем тут Яблокова?

Некоторое время они смотрели друг на друга.

— А при том, дорогой, что у буфетчицы, кажется, точно такой же крестик.

Носиков стал соображать:

— Полагаете, есть связь?

Миронов медлил, ответил уклончиво:

— Все может быть.

И, потянувшись к пакету, осмотрел его содержимое: серьги, обручальное кольцо, браслет, перстень.

— Ничего не скажешь, все сделано добротно, профессионально, — резюмировал он. — Одного не хватает — заводских отметок.

Носиков зашевелился на стуле.

— Никитина не выдаст мастера. Крепкий орешек.

— Орешек, говоришь? — задумчиво проговорил Миронов, слегка прищурив глаза. — Орешек, в котором нет ядра, — пустой…

Он уже обдумывал позицию. Резко встал, заходил по кабинету. Остановился за спиной Носикова.

— А ты, Николай Николаевич, как считаешь? — обратился он к Симонову.

— Чем черт не шутит, когда бог спит, — ответил тот. — Вдруг возьмет и расскажет. В любом случае надо с ней поговорить.

— И то верно, — согласился вдруг Носиков. — По нитке до клубка доходят.

Симонов с Носиковым ушли.

Никитина, невысокая красивая женщина, стремительно подошла вплотную к столу. Привычным движением головы забросила назад темно-русые густые волосы и села. Когда Миронов предложил чаю, не сдержала удивления, заставила себя улыбнуться.

— Спасибо, не откажусь. Тем более в таком кабинете…

Пока Алексей Павлович распоряжался насчет чая, Никитина напряженно сидела, как перед фотоаппаратом.

— Думаю, вы, товарищ подполковник, не на чай пригласили меня. — В ее острых, проницательных глазах смутная настороженность.

— Это точно, Екатерина Васильевна, не на чай. Интересует один пустяковый вопрос: какой такой славный мастер сработал вам эти украшения?

Никитина «держала лицо», вела себя достойно, так, словно с ней ничего не произошло, — сознавала свой вес в обществе, свою всесильность. С неким подобием застывшей улыбки она скользнула по собственным драгоценностям и сказала:

— Не смогу вам ответить. И не потому, что не хочу, а потому, что не знаю.

— И все-таки давайте не будем торопиться. — Алексей Павлович устроился напротив, отпил чая. — Я как-то вычитал, что здравый смысл — мерило нашего ума. Верно подмечено, не правда ли?

Никитина улыбнулась. Сказанное слегка задело ее. И это естественно: всякие намеки по ее адресу, а также все, в чем ее подозревали, воспринималось весьма болезненно.

Миронов уже многое знал об этой женщине. Она изворачивалась на допросах, говорила всякие несуразности, всячески пытаясь представить себя жертвой обстоятельств. Но факт остается фактом: она погрязла-в преступных деяниях.

Взяв в руки чашечку, Никитина степенно тянула душистую жидкость. Тянула и думала.

— Все золотые изделия, изъятые у меня, я приобрела в своей столовой, — вдруг сказала она. И после паузы подтвердила — Да, в столовой.

И тут с ней произошла какая-то странная метаморфоза: она стала с несвойственной ей поспешностью рассказывать, как все началось.

— Яблокова пригласила меня в буфет и извлекла из-под прилавка несколько золотых крестиков. Сверкающие, миниатюрные, ну прямо-таки загляденье. Откуда, спрашиваю, такое чудо? Яблокова указала взглядом на женщину, сидевшую за столиком вместе с двумя моложавыми мужчинами. «Продает?» Буфетчица кивнула. «Почем?» — «По полтиннику», — отвечает. «Берем!» Валентина взяла один, а я два. Кто-то из девочек тоже отоварился. Всем не хватило, но женщина успокоила, обещала еще наведаться…

— Как звали женщину?

— Нина Николаевна.

— Что вы можете о ней сказать?

— На вид ей лет под сорок. Синеглазая, короткая мужская прическа, одета современно, в джинсах, в импортной куртке. Верткая бабенка.

— А мужчины?

— Их в лицо не видела. Сидели спинами к буфету. «Вольготно чувствуют себя ребята, — думал Миронов. — Торгуют не какими-нибудь там поделками, а золотыми украшениями, ни в чем не уступающими фирменным».

Когда Никитину увели, в кабинет вошел подполковник Симонов. Алексей Павлович рассказал начальнику ОБХСС о разговоре с Никитиной.

— Надо немедленно заняться буфетчицей Яблоковой, — заключил он.

— Она под подпиской о невыезде из города.

— Хочешь сказать, что следует повременить?

— Именно так, из-за осторожности.

— У нас, Николай Николаевич, разные понятия на сей счет. Яблокова может помочь: в ее руках нити, наверняка располагает сведениями, которых нам так недостает. Чего же мы будем откладывать? — Голос Миронова звучал холодно и глухо.

— Тогда давайте пригласим капитана Носикова, — предложил Симонов.

Миронов кивнул головой и продолжал:

— Если же Яблокова станет крутить, изменим меру пресечения. Прокурор теперь нас поддержит. Если он решился на Никитину… — Офицеры понимающе переглянулись: нелегко было его уломать.

Капитан Носиков вошел в кабинет.

— Бери, Василий Иванович, мою машину и кати за буфетчицей.

Потом Миронов позвонил эксперту-криминалисту Лиснову и попросил его разыскать толкового ювелира.

— Лучше из числа бывших, не связанных с производством, — посоветовал Алексей Павлович.

Тем временем доставили Яблокову. Высокая, не по годам располневшая, она то и дело поправляла густые темные волосы, вытирала платочком лицо, покрытое красными пятнами.

Яблокова во всем кляла слепую судьбу-индейку. Жила она одна, растила сына. Долго не могла выйти замуж. Однажды, отдыхая в Ялте, познакомилась с длинноволосым шатеном, привезла его в Ленинград. Помогла устроиться на завод, а он через некоторое время перешел работать банщиком. Яблокова переживала: это же срам-то какой — здоровый мужик с дипломом техника стал шайками заведовать. А потом вообще исчез и оказался за решеткой. Длинноволосый был мошенником, обирал доверчивых земляков в одном из южных городков.

Присев, Яблокова с ужасом подняла глаза, полные печали.

— Я ведь, кажется, все рассказала на следствии.

— Не будем касаться вашего дела, — успокоил Миронов. — Скажите, Валентина Ильинична, у кого вы купили золотые изделия, которые изъяты у вас в обеспечение возмещения материального ущерба?

— Ах вот оно что! — чуть ли не радостно воскликнула Яблокова. — А я-то мучаю себя догадками: зачем меня опять в милицию? Купила у одной незнакомой женщины.

— Так уж и незнакомой?

Яблокова изложила историю с приобретением крестиков точь-в-точь так же, как Никитина.

— Буфет, как вы знаете, у самого окна. Вся улица как на ладони, — продолжала она, окончательно успокоившись. — Я находилась за стойкой. И вдруг остановилось такси. Из машины вышли трое. Двое мужчин и женщина. Высокий, на вид крепкий, чуть задержался, протянул бумажку и, посмотрев на часы, что-то сказал водителю. Наверное, предложил таксисту через какое-то время снова подъехать сюда. Мужчины сели за столик у окна, а женщина подошла ко мне. Раскрыла сумочку, достала небольшой пакетик и высыпала содержимое мне на ладонь. «Здесь пятнадцать крестиков, — сказала она. — Покажите девушкам, цена пятьдесят рублей». И тут же отошла к мужчинам, села за столик. Ко мне подбежали официантки, кухонные рабочие и все крестики раскупили. Троица распила бутылку шампанского и уехала на такси.

— Кто обслуживал гостей?

— Галина Малахова.

— Приметы мужчин можете назвать?

— Тому, кто рассчитывался с таксистом, лет тридцать, в блестящей белой куртке японского производства. У моего мужа была точно такая же. Волосы темные, длинные. Второй ниже ростом и моложе. Кажется, в кожанке. Высокий приезжал с женщиной несколько раз. Я еще шутила: «Под охраной ездишь».

— Вы связывались с этой женщиной?

— Конечно, и не раз. У меня был ее телефон, записан на бумажке. Когда в столовой работала, он лежал под клеенкой на столике в буфете. Теперь же я работаю маляром. Недавно хотела позвонить: девочки заинтересовались крестиками. Я ходила в столовую, там записку с телефонным номером не нашла, дома тоже все перерыла — как в воду канула моя бумажка. Когда я звонила по тому номеру, трубку снимала старушка. Варвара Степановна ее зовут. Звонила я в понедельник и в четверг. Я спрашивала Нину Николаевну, которая затем мне перезванивала. Я ей говорила, что нашла покупателей, и она привозила. Телефон нашей столовой я дала ей при первой встрече. Во время разговора с Варварой Степановной я отчетливо слышала, как кто-то подходил к ней и просил ключи. Может, это вахта в общежитии или в гостинице.

— Вы не могли бы вспомнить номер телефона? Это очень важно.

— Я старалась, но ничего не получалось. Помню, что первые цифры «31», а последние — «12», но какие три цифры в середине — убей бог, не помню.

— Вы знаете всех, кто из ваших столовских купил у Нины Николаевны золотые изделия?

— Конечно, мы же бабы, друг другу показываем, хвастаем. Это наша слабость.

— Что еще можете сказать о Нине Николаевне?

— Не знаю, заинтересует ли вас, — вспомнила Яблокова. — Как-то в разговоре по телефону она обмолвилась, что сегодня не может приехать, собирается в Колпино и Тосно. Что бы это значило — я не знаю.

Яблокова посмотрела на подполковника печальными глазами немало пережившей женщины и горестно заключила:

— Не подвернись эти злополучные крестики, может, и не попала бы я в такую беду…

— Все может быть, Валентина Ильинична, — посочувствовал Миронов. — И через золото, как видите, слезы текут.

В дверь постучали. В сопровождении офицера вошел благообразный старик с аккуратной седой бородкой.

— Лев Исаакович, ювелирных дел мастер, — представил офицер. Он хотел еще что-то сказать, но Миронов легким жестом руки остановил его:

— Вы свободны.

Лев Исаакович выглядел намного моложе своего возраста, бросая ему вызов своей завидной стройностью, густой шевелюрой, хотя и сильно тронутой сединой, здоровым загаром.

— Мы с женой давно уже на пенсии, — усаживаясь поудобнее, рассказывал Лев Исаакович. — Вроде как на обочине. Воображение привычно связывает с этим упадок сил, увядание, угасание…

— Глядя на вас, я бы этого не сказал…

— Нам с женой на помощь пришли цветы. Все мы в старости становимся немного сентиментальными.

— Цветы, говорят, хлеб для души.

— Во-во, именно хлеб. Люблю, понимаете, цветы — мое отдохновение. Да и вы, гляжу, любитель.

Лев Исаакович обвел глазами окна, на подоконниках которых в аккуратных горшочках горели пурпурные цветочки.

— Цветы — это хорошо. Человек сердцем мягча-ет, — резюмировал он и как бы незаметно скользнул взглядом по миниатюрному пакетику, где находились золотые изделия. — Думаю, однако, что вы не за этим меня сюда пригласили.

— Вы правы, — согласился Миронов. Он пододвинул пакетик, открыл его, и на белый лист бумаги скользнули крохотные украшения. — Как вы думаете, чьих рук эта работа?

Лев Исаакович считался квалифицированным специалистом, человеком с чистой, незапятнанной репутацией. Продолжая глядеть на золотые вещицы, он сменил очки, провел руками по карманам.

— Не волнуйтесь, с оптикой мы поможем, — сказал Миронов, прошел к сейфу и вернулся с набором оптических приспособлений разной кратности. — Вот, пожалуйста. Если что еще надо, скажите.

— Достаточно, даже с избытком, — сказал Лев Исаакович, подолгу осматривая каждую вещицу. Он то снимал очки, то снова их надевал. Брал в руки оптические приспособления, смотрел через них, ощупывал изделия руками. И, отвалившись на спинку стула, резюмировал:

— Думаю, что это работа умелых рук, мастера высокой квалификации. Если бы не крестик, я сказал бы однозначно — сделано в заводских условиях. Но крестик? Их даже в мою бытность не изготовляли. Дальше. Насечка нанесена алмазной фрезой. Она большая редкость. Приобрести ее частным путем невозможно. Думаю, что обработка ювелирных изделий производилась там, где есть этот инструмент, — на производстве, большим мастером. Как раз тот случай, когда говорят — это ювелирная работа. Но сказать только это — значит ничего не сказать. Чтобы изготовлять такие изделия, нужно иметь специальное оборудование и инструмент. Плавильную печь, вальцы для Прокатки золота, приспособление для пайки. Одним словом, надо иметь мастерскую.

— Спасибо, Лев Исаакович, вы нам очень помогли. Вас отвезут.

— Не извольте беспокоиться, пройдусь пешочком. Давно мечтал прогуляться в этих краях. В молодости здесь бывал. Любил, когда все вокруг бурлило. Теперь больше по душе тишина…

Проводив ювелира, капитан Носиков возвратился в кабинет.

— Теперь давай, Василий Иванович, обмозгуем все, чем мы располагаем, — сказал Миронов, приглашая капитана взглянуть на графическую схему, которую он успел набросать. — Начнем с Яблоковой…

— Свяжитесь с Зинаидой Константиновной Рито-вой, — делая какие-то пометки в настольном календаре, говорил Алексей Павлович. — Надеюсь, это вам поможет. Тем более что она, считай, свой человек на ювелирном заводе.

Воспользовавшись паузой, Носиков с искренним недоумением произнес:

— Поразительно, неужели опять с этого предприятия? Еще чернила не успели высохнуть… Нет, видимо, зло непобедимо, товарищ подполковник. Арестована большая группа расхитителей, и никакого, предупредительного воздействия. Как-то даже не по себе становится.

— Не будем забегать вперед. Официально все можно представить как проверку реализации рекомендаций по усилению контроля за сохранностью материальных ценностей. Посмотрите, Василий Иванович, кто сейчас работает расточниками на станках алмазной обработки ювелирных изделий.

— Списки на всех материально ответственных лиц у нас имеются. А расточники относятся именно к ним.

— Очень хорошо. Значит, работа упрощается.

— Поезжайте в паспортные отделы по месту жительства и возьмите «несгибайки» с фотографиями. Если кто-то из них был в столовой, буфетчица Яблокова и официантка Малахова узнают.

— Слушаюсь.

Проводив взглядом капитана, Миронов повернулся к подполковнику Симонову.

— А вам, Николай Николаевич, необходимо съездить в Управление Ленинградской телефонной сети и выписать все номера телефонов, начинающихся с цифр 31 и заканчивающихся цифрами 12. Определите, какие из них установлены на вахтах в общежитиях или в гостиницах. Учтите, найдем телефон — установим Варвару Степановну, а через нее и сбытчицу. А там, может, размотаем и весь клубок.

Миронов стал собираться.

— Я уезжаю на коллегию, — сказал он Симонову. — Завтра после оперативки окончательно доработаем план, уточним Детали на случай возможных поворотов.

Утром они встретились. Симонов доложил, что телефон принадлежит общежитию медицинских работников, Варвара Степановна Егорова — вахтер. Она работает через трое суток. На вахте ведется журнал, куда записываются все обращения, в том числе и по телефону. Вахтеры информируют заинтересованных лиц о цели звонков. Нине Николаевне звонили, по меньшей мере, десятка полтора женщин. Какое она имеет отношение к общежитию? Неясно. Почему просила своих клиентов звонить только в понедельник и четверг, то есть тогда, когда работала Егорова? Видимо, продавщица золота знает порядки в общежитии и легко пользуется ими, не раскрывая себя.

Внимательно выслушав Симонова, Миронов покрутил в руках карандаш, потом положил его, постучал по столу пальцами и вдруг выразительно щелкнул ими — есть идея!

— А сколько, Николай Николаевич, в общежитии телефонов?

— Два: один у вахтера, а второй в кабинете коменданта.

— Когда смена вахтеров?

— В двенадцать дня, — ответил Симонов и добавил — В этом общежитии все не как у людей: вахтеры меняются днем. Ну, а когда Нина Николаевна, так сказать, отвечала на звонки Яблоковой? И по какому телефону? Вопросы, естественно, очень важные, но я не рискнул их выяснять.

— И правильно сделал, — одобрил Миронов. — Это дело поручим Носикову. Он занимался Яблоковой, ему и карты в руки.

Несколькими минутами раньше Носиков доложил, что предъявлял Яблоковой и Малаховой фотографии для опознания, но они твердо заявили, что не знают никого из мужчин, изображенных на снимках.

— Придется тебе, Василий Иванович, опять встретиться с Яблоковой, — сказал Миронов Носикову и объяснил ему суть дела. — Организуй так, чтобы она ничего не заподозрила. Пусть, допустим, следователь ее вызовет по своим соображениям, а ты этим воспользуйся и поговори по интересующим нас делам. Договорились? Вот и хорошо. Давай действуй!

Симонову Миронов сказал:

— Мне думается, что эта самая Нина Николаевна не имеет никаких дел с вахтером Егоровой. Больше того, она даже не знакома с нею.

— Точно, Алексей Павлович, — согласился Симонов и добавил — Даже ее телефоном не пользуется, а звонит из автомата.

— Вполне может быть.

— Зачем ей втягивать свидетелей? Уж кто-кто, а она знает, на что идет.

— А телефон общежития использует как почтовый ящик. Удобно, надежно. Кстати, комната коменданта далеко от вахты?

— Через площадку.

— Николай Николаевич, а что, если предложить этой «ловчиле» наш вариант? Сообщить на вахту от имени Яблоковой и попросить, чтобы Нина Николаевна позвонила в столовую. Наверняка клюнет, заинтересуется. Договоримся с телефонными станциями. Как только она позвонит на вахту, с телефона коменданта попросим засечь корреспондента. А в это время по радиотелефону дадим указание оперативным машинам на задержание «ловчилы».

Их разговор прервал зуммер телефона. Докладывал Носиков. Он сообщил, что Яблокова обычно звонила в первой половине дня. Нина Николаевна перезванивала ей примерно через час, а приезжала на следующий день.

— Спасибо, Василий Иванович, — поблагодарил Миронов и, положив трубку, повернулся к своему собеседнику — Что я говорил? Она звонит с одного и того же телефона. Стопроцентная гарантия — из автомата, а товар получает вечером. Сегодня какой день? — Миронов посмотрел на настольный календарь. — Ага, среда. Завтра четверг. Это день второй половины дежурства Егоровой.

— Может, поговорить с Егоровой? — предложил Симонов.

Розыск, по всем данным, выходил на финишную прямую.

— Не будем нарушать нормальное течение событий, — ответил Миронов. — Раскрываться перед Егоровой не стоит. А вот с комендантом поговорить надо. И еще. Попытайся встретиться с членами совета общежития.

Прикурив сигарету, Миронов продолжал:

— Продумай, Николай Николаевич, в деталях план операции по захвату «ловчилы».’ Нужно задействовать не менее трех-четырех автомашин с радиотелефонами и расставить их в городе так, чтобы одна из машин могла прибыть к телефону-автомату за пять — семь, максимум за десять минут. Мнимое приглашение к телефону Яблоковой затянем. Можно даже попросить перезвонить — вышла, дескать. Учти все это. План доложишь сегодня в девятнадцать тридцать.

— Ну, а если будет звонить с личного телефона?

— Тогда операция отменяется. Но это маловероятно. Уверен, что воспользуется автоматом.

Тучи, закрывая солнце и синеву неба, громоздились друг на друга бесформенными, неуклюжими пластами. Дождь то начинал идти, то переставал. Он насыщал воздух мельчайшими каплями, проникал всюду.

Миронов, глядя в окно, поджидал телефонного звонка. Ради него отложил все дела, перенес на более поздний срок важную встречу. Как и было вчера условлено, Симонов находится сейчас в общежитии все под тем же предлогом — проверки паспортного режима, а Носиков — в столовой. Он уже организовал звонок от имени Яблоковой. На вахте его приняли, обещали передать Нине Николаевне. Значит, пока все идет по плану.

Настроение, однако, не поднималось. Видимо, все-таки погода действовала, давила на психику. Алексей Павлович бросил взгляд на пудовую гирю и тут же отвел. Перед глазами почему-то мельтешила Нина Николаевна. Мысленно рисовал ее портрет, варианты возможных действий. С утра она, как и всякая женщина, наверняка занималась домашними делами: готовила завтрак, кормила мужа или сына, отправляла одного на работу, другого в школу. А потом занималась собой. На это уходило от часу до двух. Свободная, независимая женщина могла позволить себе подобную роскошь. Где-то около одиннадцати выбиралась на улицу, шла к ближайшему автомату. Открывала записную книжечку, отыскивала нужный номер и начинала крутить диск…

Глуховатый зуммер, прозвучавший в тишине особенно резко, вернул Миронова к действительности. Он схватил трубку.

Симонов известил, что выезжает в переулок Грив-цова. Часы показывали 11.50. Тотчас все пришло в движение. Операция началась. Она продолжалась недолго, всего пятнадцать минут. Именно через это время Симонов доложил, что «ловчила», как ее прозвал Миронов, задержана. Она оказалась Ветровой. Задержан также гражданин, назвавшийся Микрюковым.

— Мы сейчас в жэке оформляем протокол, — добавил Николай Николаевич. — Скоро будем в управлении.

— Как насчет товара?

— Есть.

— Поздравляю с удачей, — успел сказать Миронов и тут же поднял трубку другого ожившего аппарата.

Звонил Носиков. Выслушав его, подполковник приказал ему следовать в общежитие, изъять журнал записи вахтеров и привезти с собой вахтера Егорову.

Варваре Степановне на вид лет шестьдесят, она невысокая, в темно-синем сарафане и в коричневом беретике. Осторожно присела на край стула. Белесые с желтизной глаза глядели выжидательно. Держалась спокойно, сказала, что работает вахтером около года.

— Внуки появились. Пенсии не стало хватать. Вот и решила поработать, пока есть силенки.

— Многих, должно быть, знаете?

— Особенно не запоминаю, но кое-кого из девчат знаю.

— С Ниной Николаевной Ветровой давно знакомы?

— Ветрова. Эта фамилия мне незнакома.

Миронов взял в руки журнал и стал его листать.

— Вы по понедельникам и четвергам работаете?

— Такой уж график. Если кто заболевает или там в отпуск уходит — график ломается.

— Вот посмотрите, в журнале немало записей с просьбой о том, чтобы позвонила Нина Николаевна.

Егорова задумчиво полистала журнал.

— Да, помню голос этой женщины, — бесхитростно сказала Варвара Степановна. — Такой резкий, крутой. Но саму ее не видела и не представляю, как она выглядит. А то, что в журнале записывала, так не только я, а и другие записывали. Комендант так внушала нам, вахтерам, — девочки должны заботу чувствовать, от дома не отрываться. Многие повыходили замуж, да не все с жильем устроены. Кто с мужем в другом общежитии живет, а кто угол снимает.

И, освоившись, понимающе посмотрела на Миронова.

— А я-то думала: чего это участковый околачивается, да еще и с помощником? Не женихаться же они приходили. По делу, значит. Меня не спрашивают — я и молчу. А поинтересовались бы — я бы сказала.

Старушка дорожила своим достоинством и с ноткой обиды заключила:

— Мне ведь скрывать нечего. Моя совесть чиста. У нас и в роду-то никого не было, кто жил бы кривдой. Эта Нина Николаевна и сегодня звонила. Я передала, что Валентина ею интересуется.

— Извините, Варвара Степановна. Мы не хотели вас тревожить раньше времени. — Миронов встал из-за стола, подошел к Егоровой. — Никаких претензий к вам милиция не имеет. За все, что вы рассказали, большое спасибо.

Вошел Симонов и положил на стол перед Мироновым протокол:

— Опять — крестики. Пятнадцать штук. Три пары сережек. Два перстня и два обручальных кольца, три браслета. Записная книжка.

— Что в записной книжке?

— Имена, телефоны.

Миронов взял в руки журнал и стал называть имена, записанные рукой Егоровой, а Симонов следил по записной книжке и говорил: «Есть».

— Так мы не запомним. — Алексей Павлович остановился. — Надо записывать. Вот тебе чистый лист бумаги. Разделим его линией пополам. В левой стороне помечай имя, которое я тебе назову, а в правой — из записной книжки.

Когда эта работа была закончена, получились солидные колонки по обе стороны разграничительной линии. Кроме того, в записной книжке было два шифра: НВЕ, ТСВ — с четырехзначными телефонами. Это, видимо, особые люди, которых Ветрова на всякий случай тщательно оберегала.

Предстояло выяснить, кто из этих лиц кроме Валентины Яблоковой являлся заказчицей и покупательницей золотых изделий у Ветровой. Кому принадлежат телефоны — частным лицам или организациям?

— Подготовь письмо и немедленно направь в Управление городской телефонной сети оперуполномоченного, — распорядился Миронов, просматривая протокол.

— Хорошо.

— А это что? — Подполковник остановил взгляд на чистом листе бумаги с оранжевым оттенком, скрепленном подписями Ветровой и понятых на уголке.

— Это, товарищ подполковник, бумага, в которую были завернуты ювелирные изделия, — пояснил Симонов. — Полагаю, на ней остались отпечатки пальцев того, кто заворачивал изделия, и того, кто передавал их.

— Неплохо.

— Я уже распорядился: дежурный возьмет отпечатки пальцев у задержанных, эксперт обработает бумагу и проведут сравнение.

— Торопишься, Николай Николаевич, всему свое время. Сначала дело необходимо возбудить, а уж потом… — Миронов нажал на кнопку и сказал в микрофон селектора — Эксперта ко мне.

Потом загадочно улыбнулся, снял трубку и набрал номер прокурора.

— Николай Степанович, есть разговор. Разрешите, мы подойдем к вам с начальником ОБХСС?

— Заходите, Алексей Павлович.

— Хотелось бы, чтобы и следователь Арева была на месте.

— Опять дело ей приготовили, поди, какое-нибудь закрученное? — посетовал Корнилов и серьезно добавил — Вроде бы она освободилась, сегодня подписал обвинительное. Крестится, что осилила «гроб», намучилась с этими приписками.

— Вот видите — крестится, а у нас как раз крестики.

— Ну, если крестики, сейчас приглашу.

В тот же день Арева приступила к допросу Ветровой. Та сидела с видом обиженной и оскорбленной. Поправляя затейливую прическу, односложно отвечала на вопросы. Прищуренные синие глаза сверкали колко.

— Нас, Нина Николаевна, в данном случае интересует все, что связано… — Арева, сделав выразительную паузу, неторопливым движением убрала бумажную салфетку, скрывавшую золотые поделки. — …Что связано с этими драгоценностями. Откуда они у вас? Кому предназначены?

— Тоже мне, драгоценности, — уклоняясь от поставленных вопросов, фыркнула Ветрова. — Смотреть не на что. Вы небось и не видели настоящих драгоценностей.

Антонина Яковлевна Арева, неопределенно пожав плечами, продолжала сосредоточенно наблюдать за явно избалованной вниманием и роскошью самовлюбленной женщинрй. Ветрова прилагала немало усилий для того, чтобы «сохранить лицо», создать впечатление, что находится здесь по какому-то досадному недоразумению, но еле уловимое движение глаз отражало напряженную работу мысли, предельную настороженность.

— Итак, от кого вы получили эти ювелирные изделия?

— Купила у неизвестного.

— Ваш ответ поспешный и необдуманный. Хотя было время подумать. Вот прочтите в Уголовном кодексе статью восемьдесят восьмую. — Арева развернула книгу на закладке и протянула Ветровой. — Вы подозреваетесь в нарушении правил о валютных операциях. Часть первая этой статьи предусматривает от трех до восьми лет лишения свободы. Вам понятно?

— Чего уж там не понять! Выходит, и купить ничего нельзя, сразу — в тюрьму, — сказала Ветрова с укором.

— Не прикидывайтесь, — упрекнула ее Антонина Яковлевна. — Не ставьте себя в глупое положение. Преступление, которое вы совершили, будет раскрыто. В этом можете не сомневаться. Наберитесь мужества и признайтесь. Итак, кому и когда вы продавали ювелирные изделия?

— Никому и никогда я ничего не продавала, — медленно и твердо проговорила Ветрова.

— Кто такой Микрюков и как вы с ним оказались вместе в телефонной будке?

— Я его не знаю. А как оказались в будке — спросите милицию. Я разговаривала по телефону, подъехала машина, выскочили из нее люди и втолкнули в будку этого, как вы называли, Микрюкова, а потом наев месте доставили в жэк.

— Значит, сначала втолкнули, а потом… — улыбнулась Арева. — Детский лепет. Поймите же, у вас один выход — говорить правду. Чистосердечное раскаяние, равно как и активное способствование раскрытию преступления, рассматривается как смягчающее вину обстоятельство.

— Никакого смягчения мне не надо.

— Ветрова, вы отрицаете очевидное.

Женщина, потускнев, глухо проговорила:

— Я все сказала.

— Тогда подпишите протокол, — сдерживая нараставшую досаду, предложила Арева.

Следующим перед нею оказался шатен лет тридцати, элегантно одетый, со спортивной выправкой. Густые черные брови сдвинуты, глаза слегка прищурены. Это Владимир Микрюков. Как и его компаньонка, он тоже отрицал свою причастность к золотым изделиям, знать не знал никакой Ветровой.

— Несостоятельность ваших, молодой человек, утверждений лежит, что называется, на поверхности, — значительно произнесла Антонина Яковлевна. — Не торопитесь, подумайте, я надеюсь на ваше благоразумие и понимание.

Микрюков всячески старался показать, что ему пытаются, как он выразился, повесить лапшу на уши, насмешничал, от прямых вопросов всячески увиливал.

От следователя, однако, не ускользнула скрытая в нем тревога.

— Пока, Алексей Павлович, ничего утешительного, — сказала Миронову Арева после допроса. — Оба ведут себя довольно независимо. Видно, успели договориться.

— Все может быть, — машинально ответил Миронов, поглядывая на телефонный аппарат. И тут же объяснил свою невнимательность. — С минуты на минуту, Антонина Яковлевна, жду важного звонка. При обыске у задержанных изъят листок, в который было завернуто золото. Не исключено, что на нем могут оказаться отпечатки пальцев. Эдуард Карлович колдует…

— Что ж, существенная деталь.

Не успели они переброситься словом-другим, как телефон напомнил о себе.

— Легок, Эдуард Карлович, на помине. — Миронов не успел погасить улыбку. — Ждем тебя. Забирай все свои премудрости и — к Симонову. Мы с Антониной Яковлевной подойдем.

Они уже направлялись к двери, как опять раздался телефонный звонок.

— Товарищ подполковник, зашифрованные телефоны в записной книжке Ветровой разгаданы, — прозвучал бодрый голос Носикова.

— События развиваются быстрее, чем мы предполагали, — широко улыбнулся Миронов, глядя на Ареву. — И кому же эти телефоны принадлежат?

— Нагретову и Телегину. Они оба работают на ювелирном заводе.

— Чем занимаются?

— Монтируют сложные конструкции ювелирных изделий — это специалисты высокой квалификации.

— Выходит, действительно везет тому, кто сам везет, — добродушно улыбнулся Миронов. — У Лиснова в НТО тоже кое-что проясняется. Есть отпечатки пальцев. Через несколько минут скажет, пригодны ли для идентификации. Следователь готовит опознание.

— Как Ветрова?

— Молчит, но, думаю, долго не продержится. Уж слишком лихо все отрицает.

Носиков собрался было уходить, но задержался, чтобы сообщить:

— И еще. Звонил оперуполномоченный, он сейчас привезет список всех абонентов телефонов, номера которых обнаружены в записной книжке Ветровой. В основном это парикмахерские, кафе, столовые, магазины…

— Спасибо, Василий Иванович, — сказал Миронов. — Все, что попросит следователь, немедленно выполняй. Преступление должно быть раскрыто в сжатые сроки.

— Раскроем.

— Может, не тех щупали? Не торговец золотом* был в столовой, а монтировщик. А?

— Намек понял.

— Вот и хорошо.

Прошло три часа. Алексей Иванович вел прием граждан, когда позвонила Арева.

— Что, Ветрова призналась?

— Сдвиг есть.

— А я-то подумал… Хорошо, заходите, Антонина Яковлевна.

Закрыв за собой дверь, следователь поделилась самой значительной новостью:

— Ветрова заявила, что Микрюков ее сожитель.

— И вы не удивились, что парень, который годится женщине в сыновья…

— Чему там удивляться, — вздохнула Арева. — Не об этом речь. Он, видите ли, принудил ее участвовать в реализации ювелирных изделий. Вместе с ним она развозила по точкам золото, участвовала в реализации. Но откуда он брал изделия — не говорит.

— Ход конем, если применить шахматную терминологию! Отстаньте, дескать, от меня. Терзайте мужчину, он покрепче — сдюжит. Выходит, так.

— Именно так.

— Ну, а кто был третий с ними в столовой?

— Молчит. Пока молчит. Кстати, на упаковочной бумаге отпечатки пальцев пригодны для идентификации.

— Это уже кое-что.

— Мой план: завтра с утра провести опознание Микрюкова.

— Может, Антонина Яковлевна, сперва вместе с вами поговорим с ним? — предложил Миронов.

— Что проку-то? — усомнилась Арева. — Будем взывать к совести, стыдить, а он начнет куражиться…

— Ну ладно, — согласился подполковник. — А эксперт?

— Прикидку сделал, — сказала Антонина Яковлевна. — Похоже, на упаковке три следа пальцев Микрюкова.

— Так это же железное доказательство!

— Для суда. А этого наглеца еще убедить надо, что следы оставил именно он.

— Вы правы, — согласился Миронов. — Самое трудное — убедить.

— А тем более — признаться в преступлении.

Они переглянулись. Разговор заходил в тупик. Арева, однако, не торопилась уходить.

— Может, очную ставку с Ветровой сделать?

Антонина Яковлевна немного подумала:

— Давайте повременим. Ветрова хитрит, нащупывает, чем мы располагаем. — И, помолчав, добавила — При необходимости зачитаем Микрюкову ее показания, дадим понять, что Ветрова «рассыпалась».

— Как бы не спугнуть остальных участников!

— Пока нет основания для такой тревоги. Похоже, взяли вы Ветрову и Микрюкова чисто, без шума.

— А как вы, Антонина Яковлевна, рассматриваете Телегина и Нагретова с ювелирного завода?

— Пока нет никаких данных, что именно они участвуют в совершении преступления. А зашифрованные записи Ветровой дают нам лишь повод их подозревать, и не более. Не будем их сегодня трогать, а завтра обязательно все проясним.

Перед опознанием Антонина Яковлевна решила все-таки еще раз поговорить с Микрюковым. Он по-прежнему держался с подчеркнутой холодностью, впрочем вполне корректной. Нередко так бывает: поначалу человек Предстает в ореоле вполне порядочного, ревниво оберегающего свое достоинство, а впоследствии под внешней привлекательностью и благоприятностью обнаруживаются черты корыстолюбца, мошенника, морально разложившегося типа.

— Мне нечего дополнить, — без прежней твердости в голосе произнес Микрюков. — Все, что я знал, сказал. — И опустил голову. Нетрудно было заметить, как он напряжен. Наступило время решительных действий.

— Нечего, говорите? — сухо переспросила Арева и дала команду пригласить понятых.

В кабинет вошли мужчины и стали с оглядкой рассаживаться.

— А вы, Микрюков, садитесь на любой из трех стульев у стенки.

Как только все было готово, следователь объявила, что сейчас будет проведено опознание. И когда вошла свидетельница, обратилась к ней:

— Яблокова, вы предупреждаетесь за дачу заведомо ложных показаний. Вам предъявляются для опознания трое мужчин. Есть ли среди них те, кого вы знаете? Посмотрите внимательно. С ответом не торопитесь. Товарищи, встаньте.

— А чего не торопиться-то, я хоть из тысячи сразу бы узнала. Этот гражданин находится в середине. Он неоднократно бывал у нас в столовой с Ветровой, когда та продавала нашим сотрудникам ювелирные изделия.

— Назовите свою фамилию, гражданин!

Мысль работала лихорадочно в поисках хоть какого-нибудь просвета в тупике, но выходило, что загнали его так, что и не шевельнуться. Плотно сжав зубы, он еле слышно процедил:

— Микрюков.

Арева уточнила:

— Значит, вы опознаете Микрюкова?

Яблокова убежденно подтвердила:

— Да, именно его. Других не знаю, и вижу их впервые.

— Спасибо. Подпишите протокол и подождите несколько минут в коридоре, вы еще потребуетесь для очной ставки.

— Василий Иванович, приглашайте другую свидетельницу, — распорядилась Арева, обращаясь к Носи-кову.

— Микрюков, выбирайте место.

— Я сяду с краю.

— Хорошо.

Официантка Малахова тоже его опознала.

Ошарашенный Микрюков сидел с отсутствующим взглядом. В нем все кипело от злости и обиды. Молчал, надеясь неизвестно на что. А следователь выкладывала все новые и новые доказательства:

— Зачитаю вам показания Ветровой: «Ювелирные изделия я получала от Микрюкова». Вот еще одно место: «С ним я ездила по точкам и продавала там золотые изделия». Взгляните на протокол, на подпись Ветровой. Что еще надо, чтобы вы поняли всю нелепость своего поведения, бесперспективность запирательства?..

Потом Антонина Яковлевна извлекла из папки еще один документ. Глядя в упор на Микрюкова, показала карандашом:

— Здесь говорится, что на бумаге, в которой находились изъятые у Ветровой ювелирные изделия, имеются отпечатки пальцев. В том числе и ваши. Читайте, читайте.

Арева помолчала.

— У вас, Микрюков, единственный шанс — говорить правду.

— Я хочу встретиться с Ветровой, — шмыгнул он носом.

— Всему свое время. Сейчас разговор с вами.

— Запутался я, товарищ следователь.

— Это видно.

— Сколько мне отвесят?

Арева выдержала довольно длинную паузу и сказала:

— Это уж как суд решит. Многое, естественно, будет зависеть от вашего поведения. От вашего благоразумия.

— Да, нехорошо получилось, — криво улыбнулся Микрюков. — Всю жизнь у меня все идет не так, как у людей.

— Всю жизнь, говорите? — улыбнулась Антонина Яковлевна. — Да ведь она у вас только начинается.

— Да и то, что прожито, — сплошные неприятности, куда ни кинь.

Люди по-разному относятся к своим ошибкам: одни ищут их причины внутри себя, а другие — вокруг. Микрюков был единственным сыном у довольно обеспеченных родителей. Его вкусно кормили, хорошо одевали, всячески оберегали от огорчений и забот взрослого мира. Постепенно сердце его обросло жирком сытости и снисходительного самодовольства.

— С горем пополам дотянул до восьмилетки, — рассказывал Микрюков. — Маманя протолкнула в техникум. Ушел. Разочаровался в профессии электрика…

Никаких обязанностей, никаких забот. А пустота, как известно, должна чем-то заполняться. Пил да ел. И чем больше накапливалось пустых бутылок после попоек, тем мрачнее и тяжелее становилась атмосфера его прокуренной комнаты.

И тут повстречался Петька Нагретое, одноклассник по прозвищу Утюг. Вспрыснули, как водится, встречу. Микрюков поплакался на скучную жизнь.

— Когда человек не знает, как жить, ему всегда трудно, — сказал Петька-Утюг. — Три, Вова, к носу, и все пройдет.

Микрюков побывал у Нагретова дома. Занял денег, потом еще и еще. А отдавать было нечем. И тогда однажды Нагретое предложил ему выгодное дело. Микрюков не отказался. И потекли в карман трешки, а там и красненькие. Тут подвернулась Ветрова. Микрюков ушел из дома, сорвался с работы. И пошла наперекосяк его и без того нескладная жизнь.

…Микрюков умолк. Выговорился хотя и сумбурно, но ничего не скрыл, рассказал про себя все, как на исповеди. И сразу весь как-то поблек, осунулся. Лицо его перестало расплываться в усмешке и стало жестким, отчужденно-сосредоточенным.

— Скажите, когда вы в последний раз виделись с Нагретовым? — спросила Антонина Яковлевна.

— Позавчера, — ответил Микрюков.

— Где?

— Я заходил к нему домой: он приболел. А сегодня должен принести ему выручку.

— И сколько же вам перепадает?

— Десять процентов от реализации.

Арева прикинула в уме и продолжала:

— Значит, вы имели дело только с Нагретовым?

— Да, только с ним.

— Как связывались?

— По телефону.

— «НВЕ». По этому шифру.

— Да.

— А другой — «ТСВ»?

— Телегина. Но я на него не выходил. Этот вариант — на крайний случай.

— Ветрова тоже с ними знакома?

— Нет.

— Как же оказались шифры в ее записной книжке?

— Я сам зашифровал. Указал начальные буквы фамилии, имени, отчества. А из номера телефона записал последние четыре цифры, первые же вынес на верх странички.

— О чем вы обычно говорили по телефону с Нагретовым, перед тем как встретиться?

— Я говорил, что буду через такое-то время, у меня все в порядке.

— Зашифровывая отдельные действия, вы, видимо, понимали, что вас ждет?

— Конечно. Нагретое предупреждал, что если я его заложу, то он со мною рассчитается.

— Могли ли вы прийти к нему без всякого предупреждения?

— Нет, это исключено. Я должен предварительно позвонить по телефону и после некоторых условных действий подняться на этаж и позвонить в двери.

— Какие условные действия у вас с ним выработаны?

— Когда я звоню, трубку он снимает только после восьмого гудка. Я должен ему показаться из-под арки дома напротив, помахать рукой и сразу же перейти улицу. В квартиру звонить: три длинных и два коротких звонка.

Арева схитрила:

— И чем вы это можете доказать?

Микрюков запальчиво сказал:

— Я готов все проделать. Позвонить, помахать, подняться на этаж…

Он не окончил фразу, вздохнув:

— Я не намерен один по этому делу париться.

Арева не стала больше его испытывать.

— Хорошо, Микрюков, — сказала она. — Вот вам бумага, напишите все, что рассказали.

Когда Микрюкова увели, Антонина Яковлевна набрала номер телефона начальника районного управления милиции Миронова.

— Значит, есть основания для производства обыска? — выслушав следователя, спросил Миронов.

— Безусловно, есть.

Но у Миронова возникли сомнения.

— Установлено, что насечки на золотых изделиях выполнены алмазной фрезой, — сказал Алексей Павлович. — А Нагретое и Телегин, по нашим данным, этим инструментом не владеют и не пользуются…

— Хотите сказать, что нужно искать третье лицо? — спросила Арева.

— Нет, Антонина Яковлевна. Я думаю о другом: не повредят ли обыски делу?

Но Арева была настроена решительно:

— Повредят или не повредят, а делать их надо. Сегодня Микрюков должен быть у Нагретова с деньгами. Значит, уже одно это нас торопит. И еще вот что. Микрюков сказал, что у Нагретова в кухне мусоропровод. Понимаете, Алексей Павлович, на что он намекнул?

— Понимаю.

— Ждать нельзя. Надо действовать. А что касается третьего лица… — Она помолчала. — …То на него выйдем через Нагретова и Телегина.

— Что ж, — сказал Миронов, — готовьте, Антонина Яковлевна, постановления. А я сейчас же поручу Симонову и Носикову продумать операцию в деталях.

— Вот и договорились, — облегченно вздохнула Арева.

Квартира утопала в коврах, мебель сияла полировкой, светился на изломах граней хрусталь, на полу пышно цвел алый палас. На нем стояла женщина лет сорока, высокая, худая, с бледным лицом. Некогда красивые глаза смотрели устало и печально.

— Не беспокойтесь, мы без вас ничего не тронем, — сказал Носиков, слегка смутившись под удрученным взглядом немало пережившей женщины. Она имела вид человека, которому вся эта роскошь никогда не служила и была омерзительна.

Присев к журнальному столику, Телегина все-таки настороженно следила за неторопливыми передвижениями оперативников. Напротив сидел ее муж — кругленький, с румянцем во всю щеку, с тяжелым жгучим взглядом. Его явно раздражали шорохи, доносившиеся из спальни.

В тайниках Нагретова и Телегина уже обнаружены ювелирные изделия, золотые заготовки, а также мастерские с комплектами оборудования: миниатюрные плавильные печи, вальцы для прокатки металла, паяльные приспособления, приборы — всего сто двадцать наименований. Оба признали, что не первый год занимаются подпольным бизнесом — скупкой золота с рук у граждан, изготовлением и сбытом драгоценностей, пользующихся повышенным спросом.

Фигурные насечки на изделиях производил К. П. Не-стевой, расточник ювелирного завода. При обыске на его квартире тоже обнаружены заготовки и изделия из золота. Все трое обросли постоянной клиентурой.

Деньга, говорят, на деньгу набегает. А где они, день-ги-то? В сберкассе? Возможно, но книжек нет. В «чулке»? Тоже не обнаружили. Обыск затянулся.

— Прелюбопытная вещь, — обронил капитан Носиков, подойдя к замысловатой этажерке с позолоченной инкрустацией. Вся она была завалена старыми газетами и журналами, тетрадями и небольшими рулонами. Рассматривая этажерку, офицер уголком глаза наблюдал за реакцией хозяев. — Редкая, из красного дерева…

— Да, — с облегчением вздохнул хозяин, когда Носиков отошел в сторону.

Как у заядлого рыбака появляется предчувствие удачи, когда он вдруг находит укромное местечко и точно знает — здесь будет клев, так и Василий Иванович Носиков понял: деньги — в этажерке.

И не ошибся.

В пожелтевших от времени газетах и журналах, тетрадях и рулонах было обнаружено девять сберкнижек на предъявителя, квитанции облигаций трехпроцентного займа, сданного на хранение в сберкассу, на сумму 40 тысяч рублей. У других преступников тоже было найдено и изъято много ценностей на крупную сумму.

Из-за темнеющего парка выплывала луна. Вокруг нее расплывчато мерцали звезды. Их было мало, поэтому небо казалось застланным голубоватой дымкой.

Проводив машину, Носиков облегченно перевел дух и пошел по пустой, освещенной редкими фонарями улице. Думать ни о чем не хотелось. Быстрее бы домой, в свою простенькую и от того еще более уютную квартирку. Быстрее бы забыться крепким сном, уйти от пережитого и увиденного.

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

«Шесть витков следствия». Всего лишь шесть из тех уголовных дел, что в досье Миронова. Дел, далеко не схожих между собою, затянутых, крепко закрученных и быстротечных, расследованных на едином дыхании.

…В кабинет робко вошел кряжистый, с покатыми плечами мужчина.

— Куценко Петр Захарович, — прогудел он и, полуобернувшись к худощавой высокой женщине, следовавшей за ним, продолжал — Моя жена, Евдокия Миновна.

— Слушаю вас, Петр Захарович, — заполнил паузу Миронов и указал на стулья.

— Приехали в гости к двоюродному брату, — заговорил Куценко. — Дочь, понимаете, у нас на выданье. Думали кое-что прикупить. Деньжата, слава богу, водятся. Она у нас на ферме…

— Да ты, Петро, ближе к делу, — вставила женщина. — Морочишь товарищу майору голову.

— Ничего такого пустого я не говорю, — огрызнулся Куценко. — Гражданин начальник должен знать, что мы не шаромыжники, а честные люди. И деньги у нас трудовые.

— Деньги, — взвизгнула женщина. — Были деньги…

— Да погоди ты, Евдокия, не базарь. Извините, товарищ майор, ее, непутевую.

— Ничего, продолжайте.

— Встали, значит, пораньше. Катерина, братова жена, блинов напекла. Все путем, как в гостях. Стали собираться. Я — за пиджак. Глянь, а денег нет…

Петр Захарович встал, расстегнул пиджак и показал дыру в подкладке: характерный разрез бритвой.

— Кого подозреваете?

— Кроме брата больше некого подозревать.

— Вы тоже так думаете? — обратился Миронов к женщине.

— Жена у брата такая милая. Грех возводить напраслину.

— Вы уже объяснились?

— Конечно. Отдавай, говорю, деньги по-хорошему, а не то такой трам-тарарам устрою, что не обрадуешься — чертям будет тошно. Он, ясное дело, разыграл обиженного: никаких, мол, денег не брал. Жена его тоже клянется, говорит: идите в милицию.

— Значит, брата подозреваете? — задумчиво уточнил майор.

— А кого же еще?

— Запомнили купюры?

— А как же! Все сотенные. Тридцать пять штук. Получил в сберкассе, сложил вдвое и резинкой перевязал.

— Вчера где-то успели побывать?

— Да, были в «Гостином», потом в…

— «Пассаже», — подсказала женщина.

— И ничего подозрительного не приметили?

— В каком смысле? — У Куценко округлились глаза, глядевшие из-под лохматых рыжих бровей. — Что я мог приметить?

— Допустим, кто-то прикасался к вам?

— Да нет, — неуверенно протянул Петр Захарович. — Вроде бы нет.

— Уж давайте поточнее, без «вроде бы». Подумайте, может, где толкнули вас или прижали.

— Помнишь, в «Гостином» тебя крутанули, аж шляпа слетела, — пришла на помощь женщина.

— Да, да, было такое. — Куценко почесал широкий лоб с глубокими залысинами. — Кажется, на втором этаже. Там такая толчея образовалась! Будь она неладна.

— А теперь попробуем вспомнить лицо, которое до этого, может, попадалось вам на глаза.

— Да кто его знает. Лица как лица. Люди копошатся, зыркают. У каждого своя забота.

— Вот именно, своя, — согласился Миронов и спросил — А где плащ расстегивали?

— Плащ? — не скрыв удивления, переспросил Куценко. — Откуда вы знаете про плащ?

— Догадываюсь, — улыбнулся майор. Он позвонил по телефону, переговорил, и тотчас в кабинет вошел старший оперуполномоченный капитан Парнавский с коричневой папкой под мышкой.

— Требуется, Юрий Эдмундович, ваша помощь, — сказал майор, жестом приглашая офицера сесть между супругами Куценко. И сам, выйдя из-за стола, приблизился к ним.

Капитан Парнавский листал альбом, со страниц которого глядели разные лица, сфотографированные по стандартному образцу.

— Внимательно всматривайтесь, примечайте, — наставлял майор.

Петр Захарович уже начинал терять интерес к уникальной коллекции, когда на него вдруг глянуло продолговатое лицо с цепким взглядом.

— Кажется, этот околачивался у кассы, — ткнув пальцем в фотографию под номером семнадцать, прогудел он. — Точно, этот!

— Похоже, Чарли всплыл, — сказал Парнавский, когда супруги Куценко, оставив заявление, ушли.

— Думаешь, он в городе?

— Встречался с ним. Месяца полтора назад. Сказал, что завязал, женился.

— Да, почерк его. — Миронов взялся за телефон, чтобы навести справки.

Оказалось, что Чариев Альберт Салихович, по кличке Чарли, проживает в Колпине, на улице Культуры. Работает, характеризуется положительно.

У карманных воров широкая специализация: «шир-мач», «технарь», «рыболов», «щипач». Профессионал, а именно таким слыл Чарли, мог совершить кражу с «росписью из пехи»— вырезать «писалкой» деньги или «лопату» (портмоне) из внутреннего кармана, «разбить дурку»— открыть или вытащить деньги из сумки, «мальцами» (пальцами) украсть из «чердака» (верхнего кармана).

— Мишка Соловей и Колька Черный тоже работают «писалками». Поюм Артем…

— Этот исключается. Во Владивостоке задержали.

— Ишь куда махнул!

— Размах, брат. Не исключено, что Артем прольет свет. А пока, Юра, займись Чариевым.

Немало мерзостей на счету Чариева, этого на вид благопристойного человека. Глядя на него, не скажешь, что он легко, без угрызения совести, может переложить из чужого кармана в свой деньги, заработанные честным трудом. Последняя отсидка вроде бы подвела черту. Немалую роль в этом сыграла мать. Она встала перед сыном на колени: «Ты отца загнал в могилу, я тоже на краю. Прошу тебя, умоляю, опомнись, сынок. Люди проклянут нас, будут плевать на могилу».

Миронов вызвал Чариева.

— Я же сказал вашему капитану, что завязал, — с вызовом ответил он. — Работаю, но вы не даете покоя. Рецидивист, с ним, мол, все можно. Стоит оступиться — сразу срок…

— Зачем же так?

— Тогда какого дьявола я здесь?

— Не стоит поминать дьявола, Альберт Салихович, — сказал Миронов. — Я пригласил вас по другому поводу. Требуется ваша помощь.

Чариев удивленно вскинул брови.

— Моя помощь?

— Да, ваша, — подтвердил майор и показал заявление Куценко.

— Понимаю, — выдавил Чариев и надолго задумался. Наконец он сказал: — Видел вчера в «Гостином» Кольку Свиста. В зоне в кирюхи навязывался, сосунок.

— Сосунок, говорите?

— Вообще-то он видный, — понимающе улыбнулся Чариев. — Рослый, узкий в поясе. Лицо интеллигентное, подвижное. Волосы? Темные, на пробор. Одет? В куртку стального цвета, с накладными карманами.

Майор пододвинул альбом, раскрыл на закладке.

— О, так он на крючке! — узнав на фотоснимке Свистунова, по кличке Колька Свист, не скрыл удивления Чариев.

Месяца три тому назад Свистунов позвонил Чариеву, предложил встретиться, но тот отказался: «Не торгуй, Коля. Что было — быльем поросло. Считай, не знаем друг друга. У тебя своя дорога, у меня своя».

— Я причинил много зла людям, — сказал Чариев. — Но два раза в одну реку не входят. Я отрекся от прошлого. Я клянусь…

— Езжайте, Чариев, домой, спокойно трудитесь.

— А если заметут?

— Кто? Колька Свист? — Майор взглянул с холодным прищуром. — Да полноте. Не позже чем завтра приглашу вас в свидетели.

— Ради бога не делайте этого! Я прошу. — И, убедившись, что его понимают, сказал — Кстати, у Свиста татуировка. На пальцах левой руки наколка: «Коля».

Миронов создал несколько групп, которые в течение суток выследили бледнолицего юношу двадцати двух лет, без документов, назвавшегося Геннадием Ковальчуком. Путем наблюдения был зарегистрирован факт кражи тридцати рублей Мариной Соколовой, тоже не имевшей паспорта. У Ковальчука изъято 305, у Соколовой —335 рублей. Все шесть банкнотов — сотенные. Поздно вечером в кабинет Миронова был доставлен вертлявый мальчуган — Веня Лукошкин.

— Парень-то больно ловкий, — заметил офицер. — Хорошо ушел из гостиницы, да и от сержанта легко улизнул, но все-таки попался.

Майор долго беседовал с пареньком.

— Расскажи-ка, Веня, о своей жизни, как ты до нее дошел. Растолкуй — не понимаю.

Веня смятенно смотрел на майора, чесал затылок.

— Я и сам не понимаю.

— Как же так? В деле участвуешь. Налаживаешь ксиву. Накалываешь. Совершаешь одну глупость за другой — и не понимаешь?

— Какую еще глупость? — фыркнул мальчуган.

— Обыкновенную, если не сказать — преступную. Лукошкин нахмурился, замолчал.

— Я вот с тобой, как с сыном, толкую. Добра желаю, помочь хочу.

— Слова всё. Обман. Говорят одно, а на деле… Боюсь я…

— Васильев тоже нагонял страх. Да еще какой!

— Боксер-то?

— Он самый. Ну и что? В «Крестах» оказался.

Сергей Васильев — босс ленинградских рэкетиров — создал из валютчиков и правонарушителей мощную группу по вымогательству денег. Сперва обкладывал данью карманников и наперсточников, потом взял под свой контроль авторынок. Группа «кинула» около тридцати машин. Сам Васильев разъезжал на «тойоте», новенький «мерседес» обкатать не успел, арестовали.

— Жестокий был. Одного, говорят, прирезал.

— Не глупи, Веня. — Майор вытащил из конверта несколько фотокарточек и веером развернул перед Лукошкиным. Тот задержал взгляд на одной из них.

В голове пронеслось грозное: «Если заложишь — хана, врубишь в ящик!»

— Такого злюку, как Чарли, я еще не встречал, — вдруг проговорил Веня. — Не дай бог проштрафиться. Бритву к горлу…

— Чарли, говоришь? — переспросил Миронов. «Был Свист, стал Чарли, — подумал он. — Хитро задумано. У, гидра».

Майор показал еще один фотоснимок.

— А этого как зовут?

На лице мальчугана мелькнула ухмылка:

— О, и Чуку лапти сплели!

Миронов вызвал Ковальчука.

— В «Неве», говорите, вас обчистили? — уточнил майор и спросил — А с кем вы там были?

— Как — с кем? Со знакомой.

— А может, с Чарли?

Молодой человек поперхнулся, невольно расширил глаза — чистые, как вода.

Ковальчук отрицал. Хмурил лоб, тер его рукой, мучился.

— Смелее, Чук, — наступал майор. — Где живете?

— В Вырице, — вдруг заговорил Ковальчук. — В доме одна бабуля. С нами еще ее внучка — Чита. Чарли подцепил ее на Кавказе. Еще Красавчик. Одессит, правая рука Чарли…

Вскоре Парнавский доложил из Вырицы: в «дипломате» найдено свидетельство на имя Свистунова: сдано на хранение в сберкассу облигаций трехпроцентного займа на две тысячи рублей.

Узкая тропинка, бежавшая сперва полем, затем через сосновый редняк, привела к дачному домику, возле которого, за частоколом, курился сизоватый дымок. На медных шампурах томились кусочки баранины вперемежку с луком. Тяжелые капли жира скатывались на угли и вспыхивали желтоватыми огоньками.

Колдовал над шашлыками узкий в поясе брюнет. Он переворачивал их с боку на бок, с удовольствием вдыхая дразнящий аромат, витавший над мангалом. Потом снял с одного шампура прожарившийся кусочек, попробовал его. Продолговатое лицо приняло умильное выражение.

— Приятного аппетита, Чарли!

Свистунов резко обернулся на голос. Сделал шаг в сторону, и тут же его руки были скованы наручниками…

Миронов возвращался с задания. На Петрозаводском шоссе его остановили.

— На двадцать первом километре убит наш товарищ! — сказал водитель такси.

Майор пересел в «Волгу» и помчался к месту преступления. Машина с шашечками стояла поперек дороги, стекло разбито, на руле — водитель с окровавленной головой.

— Навстречу мне попался парень, — сказал таксист. — Он показался подозрительным.

— Поехали. Может, догоним, — сказал майор.

Счетчик крутил второй километр.

— Вот он! Видите, пробирается кустами! — воскликнул водитель. — К Неве подался.

Миронов выпрыгнул из «Волги» и побежал, набирая скорость. Сколько раз ему приходилось преследовать преступников!

— Стой!

Парень прибавил в скорости, запетлял. Расстояние между ними сокращалось, а когда до беглеца оставалось метров пятьдесят, тот энергично обернулся и вскинул обрез. Майор отскочил, словно подкинутый пружиной, прежде чем грянул выстрел. Беглец перезарядил обрез, нажал на спусковой крючок, но выстрела не последовало: осечка. Этим и воспользовался Миронов. Он бросился на стрелявшего и боксерским ударом сбил его с ног…

Сержант Бочков, выскочив из машины, первым вбежал во двор. Двое рослых парней, увидев милиционера, метнулись под арку и исчезли.

Бочков скомандовал:

— Стой, ни с места!

Парни не остановились. Тот, что повыше, вдруг замедлил ход. Бочков приближался. Парень сделал едва уловимое движение, взмахнул рукой. Бочков почувствовал резкий ожог в низу живота и сразу словно нырнул с головой в темноту.

«Когда мы с Бочковым вбежали во двор, то увидели двух высоких парней, — писал в своем рапорте сержант Сенечкин. — Они бросились под арку, разбегались в разные стороны. Сержант Бочков погнался за одним, а я за вторым. За поворотом настиг и задержал его — он назвался Сокольским».

В районе действовала банда. И везде один почерк — ограбление с избиением. Разгулялись молодчики…

Миронов еще раз перелистал справки: отпечатки пальцев на рукоятке ножа с кровью Бочкова оставлены не Сокольским. Проверка отпечатков по картотеке ранее судимых тоже ничего не дала. При таком положении арестовывать Сокольского не было оснований. Но и отпускать человека, причастного к преступлению, — а Миронов был уверен в этом — не хотелось.

«Что, если ему создать обстановку, при которой он сможет совершить побег? — размышлял Миронов. — Если он ни в чем не замешан, никуда не убежит. А если рыльце в пушку, то постарается скрыться и встретиться с дружками…»

Конечно, эта операция была рискованной, но без риска многого не добьешься.

…Конвойный отвлекся разговором — этого было достаточно, чтобы Сокольский метнулся к двери, промчался по коридору и выбежал на улицу. Петляя по темным дворам, перебегая от одного дома к другому, он ориентировался по милицейским свисткам, которые раздавались то тут, то там, то вблизи, то вдали. Сокольский полагал, что умело избегает встречи с преследователями, и двигался по единственному оставленному ему «коридору». И как только он попал в поле зрения тех, кто должен был «вести» его по городу, свистков стало меньше, а затем они и вовсе прекратились. Сокольский наконец вздохнул с облегчением…

«Начало удалось», — подумал Миронов. Теперь все зависело от точности работы тех оперативников, которые вели за Сокольским наблюдение. Эту работу возглавил капитан Осокин.

— Сокольский вышел на проспект Майорова, — доложил дежурный, к которому стекалась вся информация.

Миронов отметил на карте место прописки Сокольского — оно было совсем в другом конце города. «Почему же он пришел на проспект Майорова? — думал начальник угрозыска. — Что задумал? Направился к дружкам? Вряд ли…»

Майор еще некоторое время размышлял, глядя на карту, затем подошел к столу, подключил свой приемник параллельно к кабинету радиотехники — теперь он мог слушать доклады оперативников не прибегая к помощи дежурного.

Послышался голос Осокина:

— Объект у Балтийского вокзала, сел в такси.

Машина с Сокольским шла по Обводному каналу, пересекла Лиговский проспект, а при выходе к Неве повернула налево, затем через мост Александра Невского вышла на Заневский проспект. На Красногвардейской площади «объект» вышел из такси. Уже светало, а Сокольский все шел и шел по улицам Охты, то и дело оглядываясь.

— Докладывает «десятый». Объект зашел в будку телефона-автомата, набрал номер абонента, ждет. Вероятно, никто не подходит. Нет, уже разговаривает.

Миронов позвонил на станцию и попросил узнать, куда звонит Сокольский.

— Объект вышел на стадион, — доложил Осокин.

— Что? Какой стадион?

— Возле Большеохтинского кладбища.

— Ну вот, не хватает еще встречи по футболу, — проворчал майор. — И что он там намерен делать?

— Трудно сказать. Вернее всего, спать. Улегся на скамейку в дальнем уголке.

Вошел офицер, подал пакет с магнитофонной лентой. Миронов тут же заправил кассету в магнитофон.

«Я слушаю», — раздался женский голос. «Позовите Иру». — «Какую Иру? У нас их две в квартире». — «Иру-блондинку». — «Они у нас обе одинаковые — беленькие». — «Ту, что повыше ростом». Пауза. «Да, я слушаю», — теперь уже другой голос. «Ирка, это ты?» — «Я. Что случилось, Сокол?» — «В общем, пустяки. Сходи к Бобу, передай, что я жду его на стадионе возле Большеохтинского кладбища…»

Запись прекратилась. Миронов взглянул на часы: с тех пор как состоялся этот разговор, прошло два часа. Вероятно, Ира уже вышла из дома. Что ж там наши так долго копаются?

И в это время вошел оперуполномоченный, доложил, что в квартире целое общежитие — десять семей, около тридцати человек живет.

— Ирина Снеткова, двадцати двух лет, незамужняя, — продолжал офицер. — Работает в ателье по ремонту телевизоров. Бойкая девчонка, замечена в продаже вещей, утверждает, что ей моряк из загранки привозит. Вторая — Ирина Мдовина, двадцати трех лет, официантка кафе «Уютный уголок». С мужем разошлась, имеет ребенка. Характеризуется как женщина легкого поведения.

— И которая же Ирина говорила с Сокольским? Офицер неловко переминался с ноги на ногу.

— Уточняем, товарищ майор.

— Долго уточняете, товарищ старший лейтенант. Ищите обеих, а кто из них связан с бандой — на месте разберемся.

Вошел сержант Сенечкин — тот самый, что задержал Сокольского. Поставил на стол термос и тарелку с пирожками.

— Перекусите, товарищ майор, — сказал он. — Преступников надо ловить не на пустой желудок.

— Как Бочков? — наливая кофе, спросил Миронов.

— Вроде полегчало. Пришел в сознание.

— Дай-то бог, чтобы обошлось.

В это время офицер принес конверт с фотокарточками.

— Обе Ирины тут наличествуют, — сказал он.

Начальник отодвинул стакан в сторону и стал рассматривать фотоснимки.

— Мдовина вот эта, в середине, — показал офицер, — а Снеткова — вот она, слева.

Сенечкин вдруг подошел к столу, тоже взглянул на фотографию.

— Ав чем Ирина Снеткова замешана? — удивленно спросил он. — Я ее знаю.

— Кого знаешь? Ирину Снеткову?

— Ну да. Это же невеста Вани Бочкова. Я с ней вчера по телефону разговаривал. Доложил все, как было.

Миронов даже поднялся из-за стола:

— А мы тут планы строим. Где она сейчас?

— Как — где? На работе, а скорей всего, возле Вани сидит в больнице.

— А Мдовину ты, часом, не знаешь?

— Нет, этой не знаю.

— Ну вот что, Сенечкин, быстро в машину, найди и пригласи сюда Снеткову.

— Слушаюсь, товарищ майор!

— А вы, товарищ лейтенант, срочно размножьте фотографию Мдовиной и примите меры к ее розыску.

Когда офицер ушел, Миронов позвонил дежурному и попросил его выяснить, не посещали ли кафе «Уютный уголок» в день ограбления потерпевшие.

— В каждом случае у них отнимали крупные суммы денег. Это удача, совпадение или?..

— Думаешь, что грабители получали предварительную информацию?

— Очень даже может быть.

В динамике раздался голос Осокина:

— На стадионе появились два молодых человека и девушка.

«Прямо как в кино», — мелькнуло в голове Миронова.

— Девушка направляется к Сокольскому. Парни остались у городошной площадки, наблюдают за ней. Изучают людей на стадионе, насторожены.

Миронов быстро набрал на диске телефонный номер Осокина, не выключая радио: дублировал свяіь для большей надежности.

— Дайте им возможность встретиться с Сокольским, — ^распорядился майор. — Встречу заснимите кинокамерой. Разговор запишите!

Позвонил дежурный по управлению.

— Двое потерпевших перед ограблением побывали в кафе «Уютный уголок», — доложил он.

«Ну что ж, теперь ясно, — решил про себя Миронов. — Мдовина служила наводчицей группы».

— Девушка разбудила Сокольского. Махнула рукой парням, и оба направились к дыре в заборе. А парни идут к воротам стадиона. Вероятно, встреча будет в другом месте.

— Не спугните их, — напомнил майор. — Дайте им встретиться где они хотят, но разговор запишите обязательно.

— Сокольский и девушка направились к Большеохтинскому кладбищу… Парни пошли к центральным воротам кладбища.

— Осокин, — вмешался начальник ОУР, — на кладбище их брать опасно. Возможно сопротивление, там легко скрыться. Резервом прикройте немедленно выход из кладбища в районе мебельного комбината и с другой стороны, у пищекомбината. Я выезжаю к вам с подкреплением.

Машина шла по «зеленой волне», предупреждая сиреной транспорт и пешеходов. «С музыкой едем…»— поморщился Миронов: он не любил эти поездки с шумовыми эффектами, но сейчас времени было в обрез и всякое промедление грозило срывом операции.

Осокин передал по радио, что троица подошла к развилке и остановилась у мостика. Девушка тоже остановилась поодаль, прикрывая их сзади. Посовещавшись некоторое время, они перешли через мостик и двинулись по дорожке, которая ведет к мебельному комбинату.

«Место что надо, — решил про себя Миронов. — Там мы их и возьмем».

Он знал это место: узкая тропинка вела в своеобразный коридор — с одной стороны высокий, в два человеческих роста, глухой забор склада, а с другой — многоэтажный корпус комбината. Настоящая западня.

Миронов по рации приказал:

— Будем брать Сокольского и его компанию напротив ворот комбината.

Направил туда трех оперативников и велел укрыться там. Затем передал Осокину:

— Усильте группу преследования. Возьмите двоих из резерва, обязательно в форменной одежде. Поджимайте Сокольского — всю эту компанию надо загнать в мешок.

Машина с Мироновым и его спутниками остановилась в дальнем конце этого своеобразного коридора. Все сидели молча, лишь раздавались в рации голоса оперативников и характерный треск и шум радиопомех. Но вот в конце коридора, у забора склада, показались трое парней. Когда они прошли десятка два шагов, Миронов вышел из машины — это послужило сигналом для оперативников.

Сокольский и его спутники почувствовали ловушку, хотели повернуть назад, но отход им уже преградила группа Осокина, впереди шли милиционеры. Троица заметалась в узком коридоре, кинулась к воротам комбината. Миронов ускорил шаги, рядом с ним шли еще три сотрудника милиции. Теперь все зависело от быстроты их действий. Миронов не исключал, что Боб (а это был именно он) и его Напарник могут заподозрить Сокольского и девушку в предательстве и расправигь-ся с ними, — этого допустить нельзя. Но брать их надо так, чтобы все ж Боб не был уверен в действиях своих сообщников. И поэтому девушка, двигавшаяся позади, уже была задержана.

Как только группа Сокольского поравнялась с воротами комбината, Миронов подал сигнал и крикнул:

— Ни с места! Милиция!

Сокольский рванул в проезд, но сразу же был схвачен. Боб и его напарник на какое-то мгновение растерялись, но тут же, как по команде, прижались спинами к забору и оба выхватили ножи. Лицо высокого парня в черном — это и был Боб — злобно ощерилось:

— Ну, кто первый? Подходи!

— А вот это уже ни к чему, — спокойно произнес Миронов. — Сопротивление бесполезно, тут и ежику понятно. Сдавайтесь!

В этот момент оперативники с двух сторон бросились к парням, и они в мгновение ока были схвачены.

Так была обезврежена группа Боба, состоявшая из пяти человек. Шестой была Ирина Мдовина, официантка кафе «Уютный уголок», служившая наводчицей. По ее указке преступники совершили семнадцать бандитских нападений с целью ограбления. Все они были признаны судом виновными, и каждый получил соответствующий срок наказания.

Срок! Это не только промежуток времени, определенный судом. Это и глубокая личная драма человека, оторванного от нормальной жизни, лишенного свободы. Слов нет, преступники должны отвечать за свои злодеяния. Все это так. Но ведь проступок, особенно в молодости, может быть и случайным. Человек может быть арестован по навету, может и оговорить себя.

…На Невском Миронов случайно встретил мужчину, с которым лет двадцать назад пришлось основательно повозиться. Сошлись лицом к лицу в людской толчее и остановились. Оба припоминали.

— Глобин моя фамилия. Макар. Может, еще помните?

Перед Мироновым стоял плотный блондин с загорелым лицом.

— Как же, помню. Только тогда седины не было, да и телом был щуплее. Дома-то как, Макар?

Глобин широко улыбнулся:

— Нормально, не жалуюсь. Трое ребят — дочка, два сына. Работаю на стройке. Часто с женой вас вспоминаем. С того света, считай, вытянули. Я ведь тогда совсем было скис…

Макар работал мастером на стройке. Однажды под конец рабочего дня пригнал машину, дал указание рабочим погрузить шифер, вагонку, бочки с масляной краской. Вскочил на подножку и уехал. А сам больше на площадку не вернулся. Через полтора месяца его разыскали на окраине Парголова, допросили, и он сознался в краже. Ущерб был определен в сумме 2753 рубля.

Миронов, ознакомившись с делом Глобина, решил еще раз его допросить.

Худощавый ершистый парень вяло опустился на стул и зло проговорил:

— Чего еще надо? Вроде бы я все сказал. Или еще что пришить захотели?

— Зачем же так? — осторожно пожурил Миронов. — Чем вы недовольны?

— Надоела вся эта канитель. И до вас расспрашивали, как да зачем я украл. Теперь вот вы начинаете пытать. Давайте, что еще подписать…

— Я не пытаю, Макар. Спрашиваю потому, что хочу установить истину. По делу мне многое неясно. Рассчитываю, что вы поможете мне разобраться. В ваших же интересах. Только давайте без «вроде», «пришить» и тому подобное.

— В чем разбираться-то? Все и так ясно. Украл, продал, а деньги пропил. Вот и все.

— Нет, не все, Макар. Вот, скажем, вы скрылись. А зачем? Какой смысл? Могли ведь не признавать, выдвинуть любую версию. Попробуй опровергни ее. Кто знает, куда вывезли шифер с вагонкой? На склад или на другой объект? Да мало ли что можно придумать! Прораб Грачев, заявивший о краже, так и говорит: «Начальник участка неоднократно требовал убрать материалы на склад». Почему же вы не воспользовались этой версией?

Глобин приподнялся, сжал кулаки:

— Грачев, говорите, заявил о краже? — Потом расслабился и опустился на стул. Часто дыша, сквозь зубы выдавил: — Вот оно что — Грачев…

— Скажите, какая необходимость была в завозе на ваш объект шифера, вагонки и краски?

— Никакой.

— Зачем же тогда завозили?

— Это вы у Грачева спросите.

— Макар, вы признались в совершении преступления, но почему не сообщаете следствию детали? Где взяли машину, как договорились с водителем, кому продали краденое…

— Все, надоело. Я совершил кражу — и баста.

/Лиронов, листая дело, задержал взгляд на том месте, где лежал протокол допроса матери Глобина:

«Отец Макара погиб, когда сыну исполнилось тринадцать лет. На мои плечи свалилось тяжелое бремя поднимать мальчика, и, чтобы облегчить свою участь, да и самой не жить бобылкой, вышла замуж. Думала, Макар привяжется к отчиму, будут друзьями, все-таки мужчина в доме. Но брак не был удачным, пришлось разойтись. Потом я еще раз вышла замуж. На этой почве у меня с Макаром возникли ссоры. Я, в свою очередь, высказала ему упреки, что он висит у меня на шее и что если бы не он, то я устроила бы свою жизнь иначе. Сын обиделся, бросил техникум, поступил на стройку, стал сам себе зарабатывать на кусок хлеба».

Миронов позвонил оперуполномоченному ОБХСС Кочкареву.

— Геннадий Яковлевич, ты знаком с делом Глобина?

— Мне многое непонятно в этом деле, — ответил тот. — Парень все вроде бы признал, а обида в нем буквально кипит. Что бы это значило?

— Глобин, как выяснилось, полтора месяца жил у друга его отца. Почему он там отсиживался? Поезжай, пожалуйста, в Парголово, разберись, а я прощупаю квартиру, где он пока прописан.

Вот и улица Гангутская, дом, который интересовал Миронова.

— Вы к Глобиной? — спросила женщина, открывшая дверь.

— Да.

— Проходите. У нее — слышите? — гости.

Из-за двери комнаты, на которую указала женщина, доносились звуки музыки, пение…

— Что же мы стоим? Пойдемте в комнату. Может, о Макаре знаете? Парень-то больно толковый, весь в отца.

«А Грачев хулил, — подумал Миронов. — Говорил, пьет, дерзит. Девчонки, мол, голову вскружили, вот и украл на пьянку…»

— Скажите, Макар часто выпивал?

— Что вы! — замахала руками женщина. — Я же говорю — толковый. Мастеровой. Прихожую вот отремонтировал. Потом кухню, свою комнату…

Первое, на что обратил внимание Миронов, войдя в комнату к Глобиным, — это новые, со вкусом подобранные обои, свежепобеленный потолок с простым, но приятным орнаментом.

— Это все работа сына? — полюбопытствовал Миронов, оглядев просторную комнату.

— Лучше бы побольше денег приносил, а то пустячками всякими занимается, — укорила Глобина. — Где он? Что с ним?

Миронов уходил с тяжелым чувством. Сразу же вызвал Глобина, намереваясь повести серьезный разговор, но тот вдруг заявил, что никакой кражи он не совершал, а отправил стройматериалы по указанию Грачева на им же присланной машине.

Миронов провел очную ставку. Грачев вошел, обшарил глазами кабинет и сел напротив Глобина. Оба некоторое время молчали, смотрели друг на друга косо. Глобин повторил свои новые показания.

— Как же ты мог такое сочинить, душа твоя нечистая! — вскочив, заорал Грачев. — Я тебе звонил, присылал машину?!

— А кто же мне звонил? Кто машину прислал, кто? — Глобин сжал кулаки, готовый броситься на прораба. — На объекте только началась кирпичная кладка. К чему там шифер, вагонка, краска? Да еще в таком количестве. Одной вагонки три куба. Восемь бочек краски. Шифер. Для чего?

Разговор состоялся, но он немногим помог следствию. Слова к делу не подошьешь. К тому же закралось сомнение. «Не является ли поворот Глобина в показаниях моей оплошностью? — думал Миронов. — Не воспользовался ли он версией, которую я сам ему подсказал?»

Сомнения несколько развеял Кочкарев, возвратившийся из Парголова. Там он встретился с Ковалевым, другом отца Глобина. Тот рассказал, что полтора месяца назад случайно встретил Макара. «У него был вид человека, потерявшего все, — читал Миронов протокол допроса Ковалева. — Я, естественно, поинтересовался, в чем дело, что такое приключилось. Макар долго молчал, потом глянул на меня холодным, каким-то мертвым взглядом, махнул рукой и сказал: «Дядя Дима, как же все так несправедливо получается? Жизни нет…» Я понял, что Макару сейчас очень тяжело. Надо было что-то делать. Во всяком случае, не оставлять его одного. Тут же остановил такси и предложил ему поехать ко мне. Пообещал рассказать об отце, показать фронтовые фотографии. Потом придумал ремонт дома, попросил его помочь. Так он и был под моим присмотром, пока милиция не пришла».

«Надо найти шофера, — решил Миронов. — Правда, номер грузовика никто не запомнил. Приметы Макар назвал очень общие — курит, в спецовке, молодой».

Это задание Миронов дал одному из самых опытных розыскников, а сам поехал на стройку, беседовал с рабочими, уточнял их показания на месте. Никто ничего особенного не заметил, лишь один сказал, что видел в машине кирпичную крошку, когда с разрешения Глобина снимал три листа шифера для нужд хозяйства.

«Когда в деле пусто, то и кирпичная крошка кое-чего стоит», — утешил себя Миронов.

Но время работало отнюдь не в пользу следствия. Каждый новый день, да что там — каждый час уменьшал шансы на успех. Оперативник, работавший в гаражах, выяснил, что в тот день четыре машины вернулись с опозданием. Причины самые разные. Один шофер был задержан гаишником, о чем имеется отметка в путевом листе. Двое опоздали, ссылаясь на неисправности в моторе, которые устраняли в пути. Один вернулся навеселе и уже отстранен от работы.

Тщательный осмотр машин позволил обнаружить то, что в дальнейшем сыграло решающую роль: в кузове автомобиля под номером 35–12 на борту с внутренней стороны — серое, чуть заметное пятно масляной краски.

Утром оперативник доставил водителя этой машины в кабинет Миронова.

— Перевозите кирпич? — спросил майор.

— Да, кирпич.

— Откуда же масляное пятно у кабины?

Тот ответил не сразу. Криво ухмыльнулся, покачал головой, увенчанной роскошной шевелюрой. Дескать, нашли что спрашивать.

Миронов повторил вопрос.

— Мало ли пятен!

— А почему опоздал?

— Я уже отчитывался перед начальством. Да и вашему сотруднику объяснял, — кивнул он в сторону офицера.

При погрузке ворованного никто не приметил шофера. Он сидел в кабине, натянув залихватскую кепочку, беспрестанно курил. Так, во всяком случае, объясняли рабочие в своих показаниях.

«Этот плутоватый шофер с подергивающимся веком левого глаза если не прямо, то косвенно замешан в преступлении, — думал Миронов. — Уж очень странно себя ведет. Не знает, что говорить. Не хватает самой малости, чтобы заставить его сказать правду».

Миронов пригласил специалистов из ГАИ, которые сделали квалифицированный осмотр машины 35–12.

И когда они опровергли версию об опоздании в гараж из-за поломки в дороге, шофер быстро нашелся:

— Да, солгал. Был у знакомой. Только между нами. Жене ни слова.

Миронов с оперативником поехали по адресу знакомой.

— Да, был Игорь, — смекнув, что надо выручать дружка, подтвердила молодая женщина.

— В какое время?

Миронов, наблюдая за хозяйкой небольшой комнатки, ждал, когда обломится та соломинка, за которую она цеплялась.

— Между шестью и девятью вечера, — наконец наугад ответила она.

— Очень хорошо, распишитесь.

Женщина не знала, помогла ли Игорю, и заплакала. А потом призналась, что соврала.

Круг замкнулся. Видимо, и шофер понял, что дело безвыходное.

— Мишка меня нанял, — сказал он. — Я приехал за материалом на стройку, довез его до пустыря, а там свалил. Могу показать, если надо.

Миронов положил перед собой чистый лист бумаги, стал вычерчивать схему. Вверху в центре кружочком обозначил место происшествия, обвел красным карандашом. От него потянулась нитка-паутинка к Глобину, от Глобина к шоферу, от шофера к Мишке. Дальше паутинка обрывалась, растворялась в белом поле бумаги. Кто же остальные?

Задача с несколькими неизвестными. И решить ее надо с математической точностью, без ошибки. Как отьі-скать этого Мишку? Приметы: на вид лет двадцати пяти, коренастый, сросшиеся брови, нос с горбинкой, лицо кавказца. В каком районе живет этот Мишка, да и живет ли он вообще в Ленинграде?

Если верить показаниям шофера, это был опытный преступник. На глаза никому не показывался. Ворованное перевозил с перевалкой.

— Подготовьте ориентировку на розыск Мишки по приметам, — распорядился Миронов. — Дайте ориентировку по городу и области. Перекройте все места, где появляются скупщики стройматериала.

Вскоре из Всеволожского района позвонили и назвали схожего по приметам Михаила Совкова, судимого за кражи. Характеристика его давала повод к немедленным действиям.

Совков жил в Бернгардовке на тихой улочке в двухэтажном доме. Когда Миронов сюда подъехал, было около полуночи. Он постучал. Послышались шаги, и заспанный женский голос спросил:

— Вам кого?

— Мне Михаила.

— Где-то шляется ваш Михаил, — пробурчала женщина. — Уходите, а то милицию позову. Бродите тут по ночам…

— А я из милиции.

— Этого только недоставало. — Женщина откинула защелку и открыла двери. — Проходите. Только тихо, дочка спит.

Миронов присел к столу, объяснил цель своего прихода.

— Не получилось у нас с ним семейной жизни, — рассказывала женщина. — Пьет, а я ругаюсь. Вот и ушел к другой. Но все же он отец дочери. Иногда приходит и деньги дает.

Совкова помолчала.

— Я знала, что рано или поздно, но кончится плохо. К нему приходили какие-то люди, выпивали. Говорили о вагонке, краске, шифере. С Украины ему пишут. Вот недавно пришло письмо. Я прочитала. Ничего такого особенного, благодарят за стройматериалы. Еще собираются приехать.

Женщина встала, порылась в буфете и подала Миронову письмо.

— А недавно приходил с высоким, с черными усиками. Выпивали, а потом чуть не подрались. Деньги не могли поделить.

Миронов сунул в портфель письмо, поблагодарил Сов-кову и ушел.

— Ты понял, чьи приметы назвала Совкова? — спросил Миронов шедшего рядом оперативника.

— Как не понять — Грачева.

— Один ворует, а другой сбывает.

— Неясна только роль Глобина.

— Его, думаю, ловко подставили.

Бывают же такие совпадения! В тот роковой день Макар встретился с любимой девушкой, отказавшей ему во взаимности. Растерянный пришел он домой, а там увидел мать в обществе пьяных поклонников. Поссорился с нею и решил больше никогда домой не возвращаться. А когда его задержали работники милиции, оговорил себя с единственной целью — уехать подальше от Ленинграда. Да и обстоятельства по делу складывались против него…

Когда истинные виновники, уличенные в особо крупных хищениях, получили свое, Глобин понял, что судьба не так уж несправедлива к нему, а Миронов еще раз ощутил удовлетворение от того, что удалось спасти человека, доказать его невиновность.

Сейчас Миронов уже в отставке. И нам пора ставить точку. Но точку разве что в книге. Проблемы, к сожалению, остаются, преступность вызывает тревогу. Не иссякает поток сообщений о грабежах и разбоях, изнасилованиях и убийствах, о рэкете.

— Мы хронически отстаем, подчас боремся с тенью, — говорит Миронов. — На месте одной обезвреженной преступной группы возникает другая, более изощренная. Уголовщина наглеет, становится все коварнее, изворотливее, хитрее.

Как ни горько, но мы должны признать: преступность порождена положением, сложившимся в нашем обществе. Теневой рынок, появившийся взамен того, который должен существовать легально, сделал объектом купли и продажи то, что ему мешало, — законы и должности, порядочность и достоинство.

Система породила теневую экономику, а та, в свою очередь, породила организованную преступность, которая вызвала к жизни коррупцию. И как результат — резкая активизация профессиональной уголовщины, разгул рэкетиров. Среди первых рэкетиров у нас в Ленинграде еще на рубеже семидесятых годов был Феоктистов, сколотивший бандитское формирование. Но понятие об организованной преступности тогда не предавалось широкой гласности. А если какому-нибудь смельчаку удавалось обнародовать отдельные факты, то это характеризовалось как случайное, нетипичное явление. Малейшие обобщения на этот счет не допускались.

Когда Фёку (Феоктистова) в конце концов упекли за решетку, его место заняли братья Васильевы из Вырицы. Лидером стал Сергей, обладавший не только крепкими кулаками, но и изворотливым умом. Объединив вокруг себя бывших самбистов и каратистов, Васильев упорно боролся за единоличную власть над преступным миром Ленинграда и завоевал ее…

Долго раскручивалось это сложное дело. В конце концов преступников осудили, но вопросы остались. Хотя бы такой: как могла созреть и верховодить крупная банда рэкетиров? Почему так вольготно жилось Васильеву? Он никогда и нигде не работал, официально числился банщиком, зато мог купить любую машину иностранной марки на подставное лицо.

В борьбе за лидерство в преступном мире используются все средства: шантаж, автокатастрофы, поножовщина. Ярким примером такой борьбы может служить история, которая произошла в Девяткине. В один из выходных дней здесь собралось около сорока боевиков со стороны Феди Крымского и пятнадцати со стороны Лу-кони. Две противоборствующие группы пытались отстоять право на контроль «черного» рынка. Драка закончилась, когда ослабевший от полученных ран Федя Крымский, рухнув на землю, был добит ножами.

Нельзя не удержаться от вопросов: а как отреагировала на это милиция, куда смотрела она? Стражи порядка вмешались уже постфактум. Странно, не правда ли? Оттого и попадается в расставленные милицией сети чаще всего «мелкая рыбешка».

Методы отнимания денег непрерывно совершенствуются. Снаряжение криминальных сообществ тоже на уровне. Здесь и современное огнестрельное оружие, и последние модели западных машин, и дорогостоящая японская аппаратура, и новейшие подслушивающие устройства. Был случай, когда рэкетиры, настроившись на милицейскую радиоволну, преспокойно про-слушивали переговоры, имевшие к ним прямое отношение…

Преступники перешли от разовых к систематическим поборам, фактически «встали» на содержание подпольных бизнесменов и кооператоров. Рэкетирам платят не только дань, с ними рассчитываются и за «услуги»: за охрану от «гастролеров», незаконное приобретение фондируемых материалов, сбыт продукции. В таком «компаньонстве» проявляется опасное сращивание «толстых кошельков» с преступным миром, который, в свою очередь, внедряется в экономические отношения. Появился даже новый термин — государственный рэкет.

В 1988 году органы правопорядка наконец официально признали существование в нашей стране организованной преступности. Для борьбы с ней было специально создано 6-е управление МВД СССР. Но этого мало. Нужен закон о борьбе с коррупцией, четкий механизм, предусматривающий наказание каждого, кто уходит от ответственности при помощи званий, чинов и должностей.