Антология советского детектива-26. Компиляция. Книги 1-21

Глава первая

Две колоды сиротливо валялись посреди стола в то время, как участники игры углубились в подсчеты. Хозяин квартиры Иван Трофимович Кормилин был бледен — этой ночью фортуна в очередной раз от него отвернулась. Его постоянный партнер Николай Баринов, наоборот, с видимым удовольствием складывал колонки цифр.

— Сегодня на меня никто в обиде не будет, — первым нарушил молчание Коржов. — По двум пулям — абсолютный ноль. Что у тебя, Ефим?

— Сейчас, — Гонтовой еще раз проверил запись. — Кажись, ноги унес — минус восемьдесят.

— Вистов? — переспросил Баринов.

— Рублей, Коленька, рублей, — кисло улыбнулся Гонтовой. — С такой горкой проиграть двести вистов — как праздник.

— Тогда поздравляю с праздником! — Баринов выразительно пошевелил пальцами. — Надеюсь, это не ляжет тяжким бременем на наш доблестный мясокомбинат?

— Пыль для моряка! — Гонтовой полез за деньгами. — Сколько ты нажил?

— Фима, ты не на работе, — поморщился Баринов. — Я выиграл девятьсот шестьдесят вистов.

— Сходится, — хмуро кивнул Кормилин. — Ну что, зарисуем еще одну? Я свежего чайку заварю.

— Какой чаек, Иван Трофимович, — отмахнулся Коржов. — Начало пятого, скоро светать будет. Надо хоть пару часов отдохнуть.

— Женя, давай коротенькую, — поддержал хозяина квартиры Баринов. — А я тебя потом на службу подброшу.

— Нет, нет, друзья, не уговаривайте, — Коржов приложил к груди руки. — Днем опять проверка намечается, нужно быть со свежей головой. Если не хотите писать втроем, поиграйте в деберц на высадку.

— Я тоже домой поеду, — Гонтовой взглянул на часы, — а то жена последние патлы повыдергивает. В субботу собираемся?

— Видно будет, — пожал плечами Кормилин. — Если что, предварительно созвонимся.

В квартире майора Голикова раздался телефонный звонок. Дежурный по городу сообщил, что на семнадцатом километре Семеновского шоссе совершено убийство.

Положив трубку, майор посмотрел на часы. Было четыре часа 25 минут.

С улицы донесся резкий сигнал автомашины.

«Сколько раз его предупреждал, чтобы не шумел», — с досадой подумал Голиков. Быстро одевшись, он захлопнул входную дверь и, перепрыгивая через несколько ступенек, легко сбежал вниз.

У подъезда его ожидала новенькая черная «Волга», за рулем которой сидел Сергей Бородин. Сухо поздоровавшись, Голиков отрывисто бросил.

— На Семеновское.

До места происшествия добирались молча. Сергей был бы не прочь обсудить достоинства новой машины, но, глядя на озабоченное лицо шефа, сдерживал себя.

Справа вдоль дороги замелькали деревья лесопосадки. Голиков откинулся на спинку сиденья и, казалось, расслабился.

— Машина — блеск! — не выдержал Бородин. — Через пять минут будем на месте.

— Не отвлекайся, прозеваешь развилку, — буркнул майор.

Сергей пожал плечами и слегка сбавил скорость. Машина, как живая, послушно реагировала на каждое движение водителя. Бородин вспомнил, сколько хлопот ему доставлял старый, отживший свой век «Москвич», требующий постоянного ремонта. А запчасти, которые приходилось доставать буквально по крохам! Хорошо хоть сосед иногда выручал.

Спустя несколько минут Сергей не без сарказма отметил про себя, что майор беспокоился напрасно. Задолго до поворота были видны милицейские машины, заливающие грунтовую дорогу ярким светом фар, и фигуры работников оперативной группы.

Как только Голиков захлопнул за собой дверцу «Волги», к нему быстро подошел капитан Пошкурлат и доложил:

— Товарищ майор, убит водитель такси Моисеев Петр Сергеевич. Личность потерпевшего установлена по найденным при нем документам. Предполагаемый мотив — ограбление.

— Ясно. Продолжайте работу. — Голиков поднял воротник и направился к инспектору ГАИ Кобликову, стоявшему невдалеке от такси. Не отвлекая работников оперативной группы, майор негромко обратился к инспектору:

— Товарищ старшина, это вы сообщили о случившемся?

— Так точно.

— Расскажите подробно, как вы обнаружили труп.

Смутившись под пристальным взглядом майора, Кобликов начал нервно поправлять ремень портупеи, пытаясь выгадать несколько секунд, чтобы сосредоточиться.

— Во время патрулирования я обратил внимание на автомашину такси, стоящую на проселочной дороге. Это показалось мне странным. Я приказал водителю остановиться, а затем мы вместе со старшим сержантом Луценко направились к такси. Подойдя, мы почувствовали запах бензина и увидели валявшуюся открытую канистру. Вокруг не было ни души. Приоткрыв дверцу, я заглянул внутрь. Машина была пуста.

Я громко крикнул, пытаясь привлечь внимание водителя такси, но никто не отозвался. Тогда мы решили обойти прилегающий к дороге участок лесопосадки. Я пошел в левую сторону от дороги, а Луценко — в правую. Метрах в тридцати от дороги я наткнулся на лежащего на земле человека.

От Голикова не укрылось, что старшина вздрогнул.

Перед глазами Кобликова явственно предстала картина ночных событий, о которых ему не очень-то хотелось рассказывать майору. Когда они с Луценко разошлись в разные стороны в поисках водителя, старшина вытащил из кобуры пистолет и углубился в лесопосадку. Под ногами противно потрескивали ветки и чавкали мокрые листья, за каждым деревом мерещились какие-то тени. Невольный страх обуял Кобликова. Включив карманный фонарик, он медленно сделал еще несколько шагов, напряженно прислушиваясь к каждому шороху, как вдруг заметил лежащего в неестественной позе мужчину.

Внимательно присмотревшись, старшина понял, что тот мертв, и от этого открытия по его телу пробежал холодок. Кобликов замер на месте, пытаясь дрожащими пальцами снять пистолет с предохранителя. Справа послышались чьи-то шаги. Моментально выключив фонарик, старшина прильнул к земле и взвел курок. Звук шагов начал затихать. Кобликов осторожно последовал за неизвестным и вышел на проселочную дорогу, где увидел впереди себя Луценко, идущего к такси. Старшина объяснил ему ситуацию и приказал охранять место происшествия, а сам побежал к патрульной машине, по рации связался с дежурным по городу и доложил о ЧП.

Отогнав от себя воспоминания, Кобликов продолжил:

— Согласно инструкции, я сразу сообщил об этом дежурному по городу и вместе со старшим сержантом Луценко остался охранять место происшествия.

— Ну что ж, все это изложите в рапорте, — произнес Голиков, увидев идущих к нему капитана Пошкурлата и судмедэксперта.

Прокурор Верхнеозерска Воронов, держась рукой за щеку, прислушивался к мерному тиканью домашних ходиков, безуспешно пытаясь хоть чем-то отвлечься от ноющей зубной боли. Внезапно зазвонил телефон и старший лейтенант Федин доложил о случившемся.

— Гриша, ты надолго? — сонно осведомилась жена, не поднимая головы от подушки.

— Точно не знаю, — извиняющимся тоном ответил Воронов, запихивая в карман брюк упаковку анальгина. — Светку сама отведешь в школу.

Прибыв на место происшествия и выслушав доклад капитана, Воронов подошел к Голикову, который беседовал с судмедэкспертом. В воздухе стоял резкий запах бензина.

Обменявшись с майором рукопожатием, Григорий Севастьянович обеспокоенно поинтересовался:

— Ну что, Александр Яковлевич?

— Пока судить трудно. Достоверно лишь одно: убийство произошло непосредственно возле машины, а затем труп был перетащен в лесопосадку. Сейчас мы задействуем ищейку, может быть, тогда картина несколько прояснится. Боюсь только, что коллеги из ГАИ, — в тоне Голикова почувствовалось плохо скрытое раздражение, — оказали нам неважную услугу, основательно вытоптав все вокруг.

Облака медленно рассеивались, небо постепенно, словно нехотя, серело, все более контрастируя с покачивающимися верхушками сосен. Моросящий холодный дождь закончился. Прошло несколько томительных минут, прежде чем к Голикову подошел кинолог и отрапортовал:

— Товарищ майор, докладывает старший сержант Кузьмин. Собака взяла след от потерпевшего через лесополосу на шоссе, где след обрывается. Там, у обочины, стояла автомашина, которая, выехав на трассу, развернулась и уехала в направлении города.

— Как вы это определили? — быстро спросил Голиков.

— На обочине противоположной стороны шоссе сохранились четкие следы протекторов, которые машина оставила при развороте.

— Значит, вы считаете, что убийца приехал и уехал на другой машине, а здесь состоялась их встреча?

— Нет, я так не считаю, — растерянно ответил кинолог.

— Почему? — задал вопрос молчавший до сих пор прокурор.

— Потому, что других следов преступника ни в одном направлении от шоссе собака не берет. Предполагаю, что их просто нет.

— Вы хотите сказать, — мягко уточнил прокурор, — что убийца приехал вместе с водителем такси, а сам после совершенного преступления вышел на шоссе, где его ждала вторая машина?

— Выходит, убийство с целью ограбления было преднамеренным и заранее подготовленным, — мрачно заметил Голиков. — Абсурд!

— Я доложил только то, мог понять по поведению собаки.

— Послушайте, Кузьмин, — сказал майор, — пройдите с овчаркой еще раз по следу и точно обозначьте весь маршрут. Спрашивать я буду с вас. Выполняйте.

Глава вторая

В кабинете начальника уголовного розыска было многолюдно. Убедившись, что все в сборе, Голиков достал из ящика стола тонкую папку с протоколом осмотра места происшествия, рапортом Кобликова и заключением судмедэкспертизы.

— Основной вопрос, стоящий перед нами, — начал майор, — определение мотива совершенного преступления. Сейчас я вкратце ознакомлю вас с имеющимися данными.

Раскрыв папку, Голиков продолжил:

— Сегодня, в четыре часа 20 минут в районе семнадцатого километра Семеновского шоссе инспектор ГАИ Кобликов обнаружил труп водителя таксопарка Моисеева Петра Сергеевича. Согласно заключению судмедэкспертизы смерть Моисеева наступила между 0 часов 50 минут и 1 часом 50 минут вследствие пулевого ранения в затылок. Выстрел был произведен в упор. Смерть наступила мгновенно. Тип оружия выясняется. Установлено, что Моисеев был перетащен от машины на 30,5 метра в лесопосадку. У убитого отсутствуют деньги, часы и перстень на безымянном пальце правой руки. В салоне машины на полу справа от рулевой колонки обнаружены следы резиновой обуви 41-го размера, идентичные следам предполагаемого убийцы. Отпечатков пальцев преступника на одежде убитого, в салоне машины и на ручке канистры не обнаружено. И последнее. С места происшествия преступник уехал на машине. По следам протекторов эксперты определили, что машина марки «Жигули».

Вот, в основном, и все, чем мы располагаем на настоящий момент. Какие будут мнения?

Наступила тишина. Майор никогда не требовал от подчиненных непродуманных ответов, но, видя, что пауза затянулась, взглянул на Пошкурлата.

— Мне кажется, присутствующим будет небезынтересно выслушать в первую очередь вас, товарищ капитан.

Пошкурлат медленно поднялся с кресла.

— Сидите, сидите, Анатолий Петрович, мы не на собрании, — махнул рукой Голиков.

У капитана не было твердого мнения по поводу случившегося, поэтому он решил придерживаться очевидных фактов.

— На мой взгляд, перед нами типичный случай преднамеренного убийства с целью ограбления. Преступник сел в такси, надеясь завладеть выручкой. Когда машина свернула с шоссе на проселочную дорогу, ведущую к поселку Каморный, пассажир попросил остановиться. Не берусь судить, зачем водителю понадобилось выходить из машины, но, так или иначе, после остановки преступник совершил убийство, а затем и ограбление. Нужно срочно замести следы. И тут замеченная в багажнике канистра наводит его на мысль о поджоге. Он обливает бензином машину и место вокруг нее. Однако преступник вовремя спохватился, что допускает промашку — горящий автомобиль будет виден со стороны шоссе. Возможна и другая трактовка его действий: осуществить задуманное ему кто-то или что-то мешает. — Голиков чуть заметно одобрительно кивнул. — Испугавшись, он перетаскивает тело убитого подальше от места преступления, а сам выбирается через лесопосадку на шоссе, останавливает машину и каким-то образом уговаривает или заставляет ее владельца отвезти его в город.

У меня все.

— Хорошенький сюжет для детективного романа, — процедил сквозь зубы желчный Тимошкин, бывший в эту ночь дежурным следователем.

— У вас есть замечания или дополнения, товарищ старший лейтенант? — обратился к нему Голиков.

— Есть, и довольно серьезные, — уверенно начал Тимошкин. — Судя по версии капитана Пошкурлата, мы имеем дело с опытным, матерым преступником. Однако из-за той суммы, что могла находиться у водителя такси, ни один уголовник на преднамеренное убийство, да еще с применением огнестрельного оружия, не пойдет. Сомнительно также и то, что преступнику удалось остановить поздно ночью машину на пустынной трассе и принудить ее водителя повернуть обратно. И это буквально в нескольких метрах от места преступления!

Думаю, гораздо проще предположить убийство на почве ревности, месть или что-нибудь подобное. В такой интерпретации лично я подчеркнул бы не только преднамеренность, но и подготовленность преступления. Вторая машина, остановившаяся на шоссе, принадлежала либо самому преступнику, либо кому-нибудь из его сообщников. Вот, в общих чертах, мое мнение.

В этот момент в кабинет зашел замначальника по оперработе подполковник Струков и со словами: «Продолжайте, пожалуйста», — присел рядом с майором.

— Ну, как, проясняется что-нибудь?

— Полагаю, сегодня мы сможем остановиться на какой-нибудь одной, наиболее логичной версии, — коротко ответил Голиков, сам не очень-то в это веря. Майор не любил, когда Струков вмешивался в его работу, тем более в начальной стадии расследования.

— Ладно, не буду вам мешать, — сказал, вставая, подполковник, — обязательно держите меня в курсе.

Выходя из кабинета, он едва не столкнулся в дверях с запыхавшимся экспертом-криминалистом Ревазом Мчедлишвили.

— Чем порадуешь, дорогой? — приветливо улыбнулся Голиков.

Реваз пробежал взглядом по непривычно-хмурым, напряженным лицам. В его миндалевидных с поволокой глазах тотчас запрыгали озорные огоньки. Пригладив густую, черную, как смоль, шевелюру, он неожиданно забормотал, искусно подражая базарной гадалке:

— Позолоти ручку, яхонтовый, всю правду расскажу.

Кому-нибудь другому такая вольность, да еще на оперативке, могла бы дорого обойтись. Но Голиков решил, что небольшая разрядка делу не повредит, и, подмигнув эксперту, нарочито-серьезным голосом спросил:

— Мы-то тебе ручку позолотим, прорицатель. А если ошибаешься?

— Зачэм абыжаеш генацвалэ? — приняв предложенный майором тон, Реваз изобразил крайнюю степень негодования, вызвав улыбку у присутствующих. — Да во всем роду Мчедлишвили до седьмого колена…

— Ладно, ладно, — перебил его Голиков, — о твоих славных предках мы уже достаточно наслышаны. Что по поводу оружия, Реваз Отарович?

— Товарищ майор, — сразу посерьезнев, ответил Мчедлишвили, — выстрел был произведен из пистолета типа ТТ, сделанного кустарным способом.

Реваз протянул майору заключение экспертизы.

— Вот так сюрприз! — не удержался Тимошкин.

Голиков полез в ящик стола, вытащил из пачки помятую «беломорину» и начал нервно разминать ее. «Самодельный пистолет — это уже серьезная зацепка, — подумал он, — опытный рецидивист такую улику может оставить только в экстремальной ситуации. Неужели убийство — дело рук дилетанта?..» Майор по опыту знал, что именно такие преступления представляют наибольшую сложность.

— Товарищ Волошин, — сделав несколько глубоких затяжек, Голиков погасил папиросу, — я просил вас побывать на работе и дома у Моисеева. Что удалось выяснить?

Выдержав испытующий взгляд майора, старший лейтенант доложил:

— Согласно анкетным данным, Моисеев Петр Сергеевич родился в 1938 году в городе Темрюк Краснодарского края, национальность — русский, холост, родителей в живых нет. Проживал по адресу: улица Смирнова, 5, квартира 42. В таксопарке — более трех лет, с августа 1968 года. До этого, с 1964-го работал на кирпичном заводе. После службы в рядах Советской Армии с сентября 1960-го по май 1964-го работал водителем в АТП № 4 Темрюка, куда я послал запрос, после чего переехал в наш город. На работе характеризуется положительно: с окружающими был вежлив, план выполнял, жалоб на него не поступало. Близких друзей в таксопарке не имел. Всех соседей Моисеева опросить пока не удалось — многих не было дома, а те, с кем я разговаривал, ничего конкретного не сообщили. Неприметный он был какой-то, товарищ майор, и вряд ли мог кому-либо мешать, хотя…

— Мне кажется, товарищ старший лейтенант, — жестко сказал Голиков, — что вы не справились с порученным заданием, посчитав его, видимо, слишком мелким, незначительным.

Возникла неловкая пауза.

— Итак, — подытожил майор, — работать будем в нескольких направлениях. Вам, Анатолий Петрович, я поручаю розыск автомашины «Жигули». Немедленно свяжитесь с инспектором ГАИ Полосухиным, дежурившим этой ночью на Семеновском шоссе, при въезде в город. Возможно, он что-нибудь вспомнит. Разошлите запросы в соседние города, не было ли у них случаев угона машин.

Сделав пометку в блокноте, Голиков продолжил:

— Нам очень важно иметь исчерпывающие сведения о личности Моисеева, его образе жизни, знакомствах, наклонностях и интересах. К сожалению, информация, собранная товарищем Волошиным, поверхностная и неполная. Поэтому я попрошу старшего лейтенанта Тимошкина совместно с инспектором Громовым еще раз побывать в таксопарке. Поговорите с руководством, диспетчерами, сменщиком Моисеева, другими шоферами, автомеханиками. Постарайтесь выяснить, куда ездил и кого возил Моисеев после того, как он заступил на смену. Тщательно опросите соседей убитого, особенно пенсионеров. Они народ дотошный, все примечают.

Лейтенанту Нефедову поручаю проверить и держать под контролем места, где могут появиться похищенные у Моисеева вещи.

Инспектор Чижмин, поищите в архивах дела, связанные с изготовлением и применением самодельного огнестрельного оружия. Предупреждаю, работа эта трудоемкая и кропотливая. В помощь себе возьмите… — майор на секунду задумался, — старшего лейтенанта Волошина.

Если нет вопросов, все могут быть свободны. О полученных сведениях прошу немедленно меня информировать.

Оставшись один, Александр Яковлевич допоздна сидел в кабинете. В пепельнице росла гора папиросных окурков. Струйки сизого дыма, плавно извиваясь, поднимались вверх и выползали в настежь отворенное окно, тая в сумрачном свете уличных фонарей. Голиков мучительно пытался представить себе истинную картину происшедшего, понять мотивы, побудившие преступника пойти на убийство.

Ограбление, месть, ссора, сведение счетов что-то не поделивших между собой компаньонов?.. Версии, предложенные капитаном Пошкурлатом и старшим лейтенантом Тимошкиным, никакие могли удовлетворить майора, хотя в чем-то каждый из них был, наверно, прав. Знать бы, в чем именно…

В начале десятого в кабинет Голикова зашел Пошкурлат.

— Чем порадовала служба ГАИ? — не скрывая нетерпения, спросил майор.

Пошкурлат раскрыл записную книжку.

— В интересующий нас промежуток времени такси ни в одном направлении не проезжало. Полосухин утверждает, что последняя автомашина такси выехала из Верхнеозерска сразу после спортивного выпуска радиопрограммы «Маяк», то есть примерно в 23 часа 10 минут.

— Очень любопытно. От поста ГАИ до места преступления двадцать пять, от силы тридцать минут езды. Согласно заключению экспертизы Моисеев был убит между 0 часов 50 минут и 1 часом 50 минут. Если допустить, что в 23.10 Полосухин видел машину Моисеева, то у нас где-то теряется минимум час времени. Вы обратили внимание на эту неувязку, Анатолий Петрович?

Не подав виду, что вопрос майора застал его врасплох, Пошкурлат ответил:

— Лично я в этом ничего странного не нахожу. Машина могла обломаться за городом и Моисееву потребовалось какое-то время, чтобы устранить неисправность. Возможно и другое: Полосухин мог отвлечься и не заметить такси.

— Может быть, может быть, — неохотно согласился Голиков. — А что удалось выяснить по поводу «Жигулей»?

— Инспектор помнит, что около двух часов ночи в город въезжали две машины: белая или светло-серая «Победа» и «Жигули». Цвет «Жигулей» — синий, хотя, твердой уверенности в этом у него нет. Первой проехала «Победа».

— Младшему лейтенанту в наблюдательности не откажешь, — удовлетворенно кивнул Голиков. — Светлая «Победа» — это не иголка в стогу сена. Таких машин в Верхнеозерске мало. С помощью ГАИ постарайтесь найти владельца «Победы», так как не исключено, что он видел интересующие нас машины.

После ухода Пошкурлата Голиков зашел к начальнику управления полковнику Коваленко и кратко проинформировал его о принятых мерах. В момент совершения преступления Николай Дмитриевич находился на отдыхе в пансионате под Киевом. Получив сообщение о происшедшем, он немедленно вылетел в Верхнеозерск.

Внимательно выслушав майора, Коваленко уточнил некоторые детали, но в целом план дальнейших действий одобрил.

— Я не ставлю перед вами конкретных сроков, — подчеркнул в конце беседы полковник, поглаживая кустистые седые брови, — но случай у нас особый, из ряда вон выходящий. Поэтому подключите всех своих сотрудников для скорейшего завершения дела.

В 12.00 заключения экспертов лежали на столе перед Голиковым. Наряду с установленными ранее фактами криминалисты сделали несколько интересных дополнений:

1. Преступник был обут в новые кеды.

2. На нательном белье убитого имеются обильные разводы пота.

3. Под ногтями пальцев рук убитого обнаружены ворсинки тика. Идентичные ворсинки в большом количестве найдены на заднем сиденье машины.

4. Преступник действовал в перчатках.

Александр Яковлевич несколько раз внимательно перечитал заключения, пытаясь увязать факты в единую логическую цепь, однако ничего не получалось. Отдельные звенья не вписывались в общее построение, разрывали цепочку, выгибаясь злорадными вопросительными знаками.

«Хорошенькое дело, — рассуждал майор. — Есть ворса на заднем сиденье, но нет следов обуви; есть следы обуви возле переднего сиденья, но на нем нет ворсы. Прямо шарада какая-то: назовите город из пяти букв, если вторая — «и», а седьмая — мягкий знак… Ладно, пойдем дальше. О чем может свидетельствовать ворса под ногтями и пот на одежде Моисеева? Допустим, он вступил в схватку с преступником. Но ведь на месте преступления отсутствуют следы борьбы! Превосходно! Теперь — кеды. Неплохая обувь для занятий спортом на свежем воздухе, даже осенью, в непогоду. Правда, любители бега трусцой не имеют обыкновения брать с собой пистолет. Добавим сюда бензин, разлитый вокруг такси, которое неизвестно когда миновало пост ГАИ, и, наконец, таинственные «Жигули», непонятно почему остановившиеся невдалеке от места происшествия. А все вместе — картина неизвестного художника А. Я. Голикова «Утро в сосновом лесу». Да тут поневоле начнешь верить в нечистого…»

— Разрешите, товарищ майор? — в дверях показался лейтенант Громов.

— Заходи, Владислав, — Голиков приветливо взглянул на инспектора. — С чем прибыл, со щитом или на щите?

— Пока удалось выяснить немного, — чуть робея, начал Громов. — По отзывам сослуживцев и соседей Моисеев вел замкнутый, уединенный образ жизни. Правда, соседка по лестничной клетке сказала, что несколько раз видела его с какой-то женщиной примерно тридцати пяти лет.

— Значит, не такой уж он был аскет, — заметил Голиков. — Фотографии этой женщины в квартире Моисеева вы не нашли?

— Моисеев снимал однокомнатную квартиру у военнослужащего Ивана Кузьмича Лазарева, который сейчас находится с семьей в ГДР. Мы со старшим лейтенантом Тимошкиным в присутствии участкового и понятых тщательно осмотрели квартиру, но ничего заслуживающего внимания не обнаружили.

— Нужно обязательно найти эту женщину, — майор невесело покачал головой. — Что еще удалось выяснить?

— Примерно в 22.30 водитель таксопарка Юрий Дмитриев видел такси Моисеева в районе автостанции. Пассажиров в машине не было.

— Моисеев ехал к стоянке такси возле автостанции?

— Во всяком случае, в том направлении, а подъехал он на стоянку или нет, Дмитриев не знает.

— Хорошо. Чем сейчас занимается Тимошкин?

— Олег поехал в поселок Каморный. Может быть, там отыщется какой-нибудь знакомый Моисеева, к которому тот собирался заехать.

— Неплохая мысль. А автостанцию вы отработали?

— Пока нет, — смутился Громов.

— Узнайте, кто дежурил вечером восемнадцатого на автостанции, и опросите весь персонал. Даже незначительная, на первый взгляд, информация может оказаться нитью Ариадны в следственном лабиринте.

Громов удрученно кивнул.

— Я принес вам нить, — послышался сзади зловещий шепот, — и не одну. Вы еще успеете в них запутаться.

— Лева, не хамите начальству, даже если вам есть что доложить, — не поворачивая головы, Голиков слегка поморщился. — И потом, что это за манера заходить в кабинет без стука?

— И бесшумно, — добавил Громов, довольный неожиданным поворотом темы.

— Условный рефлекс, — пожал плечами Чижмин. — Значит, ситуация следующая. Просмотрели мы с Волошиным целый ворох бумаг и — ничего, достойного внимания. За исключением одного дела, которое около года назад вел следователь Степанов из Октябрьского райотдела. Суть его, вкратце, такова: некто Анатолий Тюкульмин в силу определенных обстоятельств добровольно сдал самодельный пистолет типа ТТ, указав, что пистолет изготовил слесарь станкоинструментального завода Дмитрий Серов, которому якобы не давали покоя лавры лесковского Левши. Серов с упорством, достойным лучшего применения, открещивался от факта изготовления им оружия, хотя это было неопровержимо доказано. В итоге Серова приговорили к двум годам лишения свободы. Летом сего года он был досрочно освобожден по амнистии и в настоящее время трудится на прежнем предприятии.

— А где же обещанные нити? — спросил Голиков.

— В ходе следствия и на суде Серов вел себя по меньшей мере странно. Какой смысл демонстративно отрицать свою вину, когда имеется полный набор доказательств. Неестественным выглядит и поведение Тюкульмина. Возникает вопрос: одну ли смертоносную игрушку сделал юный мастер? Это — первое.

Второе. Калибр сданного Тюкульминым пистолета совпадает с калибром пули, извлеченной из тела Моисеева.

И, наконец, последнее. Хотя конкретных доказательств у меня нет, но я нюхом чую, что Дмитрий Серов мог вернуться к старому занятию.

— Нюхом, значит, — повторил майор, не скрывая иронии, — нюхом — это неплохо. Но маловероятно. А вот с первым и вторым вопросами необходимо срочно разобраться. Вы вызвали Серова?

— Да, отправил ему повестку на понедельник.

— Вызовите-ка на всякий случай и Тюкульмина, а там посмотрим, — сказал Голиков, и по его тону Чижмин понял, что это уже действительно серьезно.

Вернувшись домой, Александр Яковлевич накормил изголодавшегося кота Филимона и, включив телевизор, удобно устроился в мягком кресле. Филимон чинно свернулся клубком в ногах хозяина, положив пушистую голову на его комнатные тапочки и искоса, поглядывая немигающими зелеными глазами на светящийся в полутьме экран. На журнальном столике остывал нетронутый стакан круто заваренного чая.

«Логический ход, — ломал голову Голиков, — от завязки и до финала все действия преступника должны подчиняться какому-то логическому ходу…»

— …в Польше спущен на воду сухогруз водоизмещением двадцать тысяч тонн. Место приписки корабля — Новороссийск. Взаимовыгодное сотрудничество…

«Знать бы точно, сколько пистолетов сделал Серов и к кому они могли попасть в руки…»

— …В булонском аэропорту группой террористов захвачен лайнер компании «Конкорд» с членами экипажа и пассажирами на борту. В результате перестрелки…

«А пока, — продолжил свои размышления Голиков, — накопилось настолько много разрозненных, не до конца понятых и просто странных фактов, противоречащих друг другу, что делать на их основе какие-либо выводы, — все равно, что строить на песке карточный домик во время цунами. И все же, кому и зачем понадобилось убивать неприметного водителя такси?»

— …Со спортивными новостями вас познакомит комментатор Николай Озеров…

Выключив телевизор, Голиков еще долго сидел в кресле, задумчиво поглаживая забравшегося к нему на колени кота.

Глава третья

Дмитрий Серов сосредоточенно поднимался по ступенькам подъезда, словно выверяя каждый шаг. Торопиться некуда, смена на заводе закончилась, впереди — море свободного времени. «Интересно, а зачем человеку свободное время вообще, — прикидывал Серов, попутно отбивая пальцами на перилах «Турецкий марш», — и нужно ли оно? Убить время, конечно, можно, а вот с какой целью? Просто, чтобы развлечься? Чушь какая-то, — решил про себя Серов, раньше не задумывавшийся над подобными вопросами, — вот залягу сейчас спать, основательно так, и дело с концом».

Этот гениальный по простоте практического исполнения план был сорван, едва Дмитрий разделся и положил сумку с вещами в тумбочку. В коридоре появилась мать Серова, седая, хотя еще не старая женщина. Она устало и с какой-то тусклой болью в голосе спросила:

— Дима, что ты опять натворил?

— Ничего, — механически ответил Дмитрий. — А что случилось?

— Я не знаю, что, — вздохнула мать. — Я этого никогда не знаю, но тебя вызывают в милицию.

— Кто вызывает?

— Вот повестка, — негромко сказала мать и протянула Диме подрагивающей рукой повестку, где указывалось, что Серову Дмитрию Александровичу необходимо явиться 22 октября 1971 года к девяти часам утра в УВД к инспектору Л. Чижмину, имея при себе паспорт.

— Странно, — еле выдавил из себя Дима, чисто подсознательно понимая, что ничего странного в этом нет.

Серов зашел к себе в комнату, пробежал взглядом по зашарпанному шифоньеру, пружинной кровати и маленькому полированному столику, приютившемуся в углу. Цветная полосатая дорожка на полу и черно-белое небо за окном. Дима задохнулся. К горлу подкатил густой жгучий комок. Серов выбежал в прихожую схватил куртку и выскочил из квартиры, гулко хлопнул дверью.

В городе был час пик. Светофоры на перекрестках азартно пульсировали, словно пытаясь растасовать гигантскую колоду из пешеходов, автомашин и электротранспорта. Дмитрий отрешенно пробился сквозь шевелящийся хвост длинной очереди, вытянувшейся из универсама. Он толкал прохожих, его толкали, но внимания на происходящее вокруг он не обращал. Через десять минут Серов был у набережной — конечной цели его маршрута. Вода, темная и спокойная, размеренно текла по измельчавшему руслу, как будто унося за собой время.

Дмитрий закурил, облокотился на ограждение и невольно начал вспоминать то, о чем пытался забыть уже много дней…

Дима был единственным сыном в семье. С детских лет отец приучил его к слесарному и токарному ремеслу, а после окончания школы взял к себе на завод учеником токаря. Дмитрий с увлечением читал книги по оружейному делу, мечтал работать творчески, стать знаменитым конструктором-оружейником. Этот энтузиазм в полной мере поддерживался отцом, который, не затрагивая самолюбия юноши, давал тактичные советы, направляя его по жизни.

Внезапная смерть отца глубоко потрясла Дмитрия. Реальность потеряла для него основной, крепящий стержень. Дима замкнулся, ушел в себя, старался избегать встреч с бывшими одноклассниками. Но жизнь брала свое.

Довольно скоро Серов познакомился на заводе с Севой Никольским, который работал слесарем. Дима никогда не признался бы сам себе, почему его так тянуло к Никольскому, но иметь товарища, который старше тебя на четыре года (Севе уже исполнилось 22), — это приятно. После работы Сева играл на гитаре в ансамбле при кафе и часто по утрам, встречая на работе приятеля, Дима чувствовал, как от него несет перегаром вчерашней выпивки.

Как-то Сева попросил сделать детали для своего знакомого. Через пару дней заказ был выполнен. И вот однажды вечером, после смены…

…Севу, парня высокого и слегка сутулого, Дима заметил, как только миновал вертушку со спящей на складном стульчике бабулей в сером тулупе. «Поджидает, — быстро подумал Серов, — зачем? Сказать, что плохо сделал? Или ему одному скучно тащиться до остановки?»

— Слушай, Димка, — добродушное, немного одутловатое лицо приятеля расплылось в улыбке, — да ты просто негодник. Ведь получается, что детали ты сделал бесплатно. А так не пойдет.

— Я в деньгах не нуждаюсь, — вспыхнул Дима.

— Э, брось ты! Что за меркантильные мысли? Я имел в виду пригласить тебя вечерком в «Чернильницу».

— Тогда другое дело. — согласился Серов. — Где и во сколько встречаемся?

«Чернильницей» они называли между собой кафе при ДК железнодорожников за голубые разводы на облицованных плиткой стенах, синие скатерти на столах и по некоторым другим причинам, имеющим отношение к ассортименту напитков. В тот вечер уже собралось довольно много народу, была занята большая часть столиков, расположенных тремя геометрически правильными рядами. Сева моментально выискал свободные места и приятели присели.

Окунувшись в непривычную атмосферу, Дима довольно быстро акклиматизировался и начал с интересом осматриваться.

— И сколько времени здесь царит трезвый образ жизни? — осведомился он.

— Со дня открытия, — рассеянно ответил Никольский, нетерпеливо поглядывая на часы.

На огненно-желтой эстраде, располагавшейся в глубине зала, ударник начал серию хитов, когда двери распахнулись, впустив двух новых посетителей. Один из них был в потертых джинсах, ковбойке с расстегнутой верхней пуговицей, темных полусапожках. На указательном пальце он покручивал номерок от гардероба. Второй тоже выделялся, но отнюдь не одеждой, невыразительной до неприметности. Худые руки и длинные музыкальные пальцы, тонкие черты лица и светло-золотистые волосы.

Они подошли к столику, где расположились Дима с Севой.

— Знакомьтесь, — сказал Никольский после короткого рукопожатия.

— Гена, — представился первый.

— Дмитрий.

— Толик, — покровительственно улыбнулся второй.

— Очень приятно, — пробормотал Серов, бросая укоризненные взгляды на Севу, мол, чего не предупредил.

— Надо выпить за знакомство, — предложил Толик. — Гена, сбегай за бутылочкой коньяка, а то пока дождешься эту официантку.

Гена, что-то неодобрительно бурча, отправился в буфет, а Толик опять улыбнулся, сверкнув белыми зубами, и, положив локти на стол, подпер руками подбородок.

— Дима, — спросил он, — так это ты сам сделал детали?

— Разумеется, — ответил польщенный Серов, — своими руками, на станке.

— Так это же превосходно! — неизвестно чему обрадовался Толик.

Дима критически оглядел нового знакомого. Около двадцати пяти лет, симпатичное, чуть продолговатое лицо. На кончиках пальцев «трудовые» мозоли, очевидно, от гитары.

Подошел Гена. Это был плотно сбитый парень среднего роста с легкой щетиной на щеках. На шее у него поблескивала массивная витая цепочка. Длинные по плечи волосы придавали Гене сходство с каким-то популярным зарубежным рок-певцом. Помимо трехзвездного армянского и закуски он умудрился притащить бутылку «Столичной». Тут Дима спохватился, что Сева, помалкивающий в сторонке, исподлобья смотрит на него, и прекратил свои наблюдения.

Толик тем временем разлил коньяк по стаканам и поднял свой, чтобы произнести тост.

— Нет, нет, — смутился Серов, — я не пью.

— Да что ты, — укоризненно воскликнул Толик, — ведь за знакомство!

Гена поддакнул. Они чокнулись и опустошили стаканы. Толик стал рассказывать анекдот, довольно пошлый. Гена с Севой заржали, похлопывая себя руками по коленям, хотя Серов отчетливо видел, что Гене совершенно не смешно. Обычно Дима довольно тонко чувствовал неестественные ситуации, но сейчас отвлекало буквально все — навязчивая музыка, шумные разглагольствования за соседними столиками, клубы табачного дыма.

Дима с удивлением обнаружил в руках новый стакан, на этот раз наполненный водкой. Гена в высокопарных выражениях предложил тост за мужскую дружбу. С каким-то нездоровым азартом Серов, задержав дыхание, снова выпил.

— Сева, а приятель твой не из разговорчивых, — заметил Толик и, повернувшись к Дмитрию, спросил: — Я вот хотел узнать, а мог бы ты изобразить что-нибудь поинтересней тех деталей?

— Да что угодно, — слегка заплетающимся языком сказал Дима, — хоть пистолет. Возможности у меня большие.

Гена с Толиком так и прыснули со смеху, как будто Серов сообщил им, что он работает диктором Центрального телевидения. Сева сидел в неудобной позе, потупив мутный взор в стакан с остатками прозрачной жидкости на дне.

— Вы мне не верите? — обиженно скривился Серов. — Ну что же, дело ваше.

— Да нет, почему, — протянул Толик, сразу придав лицу серьезное выражение, — верим. Но не очень.

— Вот у меня один приятель, — ни к селу, ни к городу начал Гена, — говорил, что как только вернется из армии, сразу купит себе черный «Мерседес» с магнитофоном и всякой прочей мишурой.

— Ну?

— За месяц до конца срока службы папашу его, директора рыбного ресторана «Океан», взяли, как говорится, за жабры. Естественно, полная конфискация и все такое. Так вот, сразу после дембеля этот парень подался на Север за длинным рублем.

— А что, кроме отца у него никого в городе не было? — поинтересовался Дима.

— А кто еще кроме папаши ему был нужен? — хмыкнул Гена.

— Это Гена говорит к тому, что важен, в первую очередь, конечный результат, — вклинился в разговор неугомонный Толик. — Вот можешь ты сделать пистолет — во всяком случае, утверждаешь, — давай на спор.

— Да ради бога, — самоуверенно заявил Серов, — хоть десять пистолетов. А то все какую-то муру заставляют делать, вон Сева может подтвердить.

Сева встрепенулся, когда о нем наконец вспомнили, и решительно закивал, даже не пытаясь вникнуть в суть беседы.

— Раз так, — сказал Толик, — предлагаю пари: если ты до конца года сделаешь хлопушку — с меня полтинник, если нет — с тебя четвертак. Имеется в виду, естественно, действующий образец.

Говорил он громко, поэтому Гена, опасливо покосившись по сторонам, пихнул его локтем в бок. Толик скорчил мину человека, вот уже как полчаса умирающего от скуки, затем наклонился к Дмитрию и заговорщически прошептал:

— Пошло?

— Ясное дело, — ответил обалдевший от спиртного и собственного гонора Серов.

Дима и Толик протянули друг другу руки. Разбить было некому — Сева уже дремал над опустевшей тарелкой, так и не выпустив недопитый стакан из цепких пальцев. Гена временно куда-то исчез, очевидно, пошел за подкреплением.

— А, черт, — выругался Толик, рыская глазами из стороны в сторону. — Рита! Ритка, иди сюда!

Откуда-то из-за колонны с обворожительной улыбкой вынырнула Рита с какой-то своей подругой, не то Алей, не то Галей.

Дальнейшее Дима помнил очень смутно. Хохочущая Рита, символически перебивающая спорщиков наманикюренными пальчиками, возбужденный Гена, орущий: «А теперь на брудершафт!», осоловевший Сева, сонно хлопающий ресницами… И кто-то совершенно посторонний, нахально затесавшийся в компанию…

Потом туалет, незнакомый парень за спиной, упорно втолковывающий пропитым голосом: «Умойся, вот увидишь, полегчает». Дима с трудом умылся и ему действительно стало чуть легче, хотя координация движений оставляла желать лучшего. Язык распух, еле ворочался и непонятно как вообще помещался во рту.

Они еще провожали кого-то, возможно, ту же Алю-Галю, и редкие прохожие с испуганно-брезгливыми лицами шарахались в сторону. В отдельные моменты Дима почти полностью приходил в себя, закрывал глаза и начиналось странное состояние головокружения — создавалось впечатление все ускоряющегося раскручивания карусели. Приходилось открывать глаза и, словно в подтверждение издевательства паров алкоголя над мозгом, мир, подернутый пеленой, еще несколько секунд продолжал крутиться в обратную сторону.

Улица, на которой жил Серов… Толик с Геной (Сева успел где-то потеряться) оставили там Диму, в полной уверенности, что дальше он доберется сам. И Дима действительно дошел, хотя по дороге его стошнило и возле дома он, поскользнувшись, едва не разбил голову.

На следующий день, немного придя в себя, Серов вспомнил про заключенное пари и решил незамедлительно действовать. Он еще не осознавал тогда, что собирается переступить черту, отделяющую поступок от преступления.

Дмитрий решил сделать два пистолета — так, на всякий случай. Он никогда не делал ничего подобного, отсюда и сомнение: а вдруг что-то не получится?

На изготовление первого образца во время заводских смен ушло около трех недель. На работе Дмитрий делал детали и корпус, а собирал пистолет дома, в полном уединении. Впрочем, в суете и шуме большого цеха никто даже не поинтересовался, что именно делает на станках молодой парень. Второй пистолет отобрал времени вдвое меньше. Дима совершенно справедливо счел это результатом отработки прогрессивной технологии.

Сразу после окончания этой работы Дмитрий, улучив свободную минуту, пошел в гальванический цех, где нашел Севу и взял у него телефон Толика.

Вечером Серов позвонил Толику.

— Какой Дима? — удивился Толик, нацеливаясь прервать разговор.

— Забыл «Чернильницу»? — спросил Серов.

— «Чернильницу» помню, так при чем тут… а-а, как же! Знаменитый оружейник Дима со станкоинструментального. — В голосе Толика звучал уже не вопрос, а утверждение. — Севкин приятель.

— Точно.

— Кстати, о Севе. Он ведь на нас обиделся по-крупному. Хоть убей, не пойму, как мы тогда потеряли его после кафе и никто даже внимания не обратил.

— Я потом заметил, — вставил Серов.

— Ну да, так он, оказывается, оставшись один, дошел на автопилоте до проспекта, обхватил там руками фонарный столб и в таком положении попытался уснуть. Как ты сам понимаешь, первый же патруль забрал красавца и отвез в вытрезвитель. Утром туда прилетел руководитель его ансамбля, три часа извинялся, расплатился и увез дурака на своей тачке домой.

— Он мне об этом ничего не говорил, — подхватил Дмитрий. — То-то я смотрю, Сева наш сторониться всех стал, да еще делового из себя строит. Так вот, я позвонил тебе, чтобы узнать, когда можно будет проверить.

— Проверить? Говори громче, ни черта не слышно.

— Я имею в виду наше пари.

Недолгое молчание, потом как будто на другом конце провода глухо кашлянули, и Толик, растягивая окончания слов, ответил:

— Ты это серьезно?.. Я не знаю, сможет ли Гена в ближайшие дни… Слушай, а ты Никольскому уже сказал?

В субботу Серов, Никольский, Толик и Гена поехали на электричке за город проводить «испытания».

Полчаса они шли в поисках безлюдного места, втаптывая грязно-желтую листву в мокрую землю и спотыкаясь на скользких бугорках. Дима до боли в пальцах сжимал ремень сумки с «опытными образцами». В голове его вертелась тревожная мысль: «А вдруг не сработает?»…

Миновав открытую местность, компания остановилась — кругом были только черные от влаги стволы деревьев да еще несносные вороны, мечущиеся между голыми кронами.

С замирающим сердцем Дима вытащил из сумки пистолеты, один оставил себе, другой передал Толику и начал сбивчиво объяснять, как производить заряжение (патроны остались у Димы от отцовского именного оружия). Сева с Геной, как и полагалось наблюдателям, топтались сзади на почтительном отдалении.

Толик стал в позу заправского дуэлянта и поднял вверх чуть подрагивающую правую руку. Раздался выстрел, вороны с хриплым возмущенным карканьем разлетелись в разные стороны. Сева испуганно отшатнулся, Гена с неестественно побелевшим лицом смотрел в небо, прислушиваясь к затихающему гулу.

У Серова резко изменилось настроение — захлестнуло бодрой волной уверенности, всесильности. Он зарядил свой пистолет, направил на корявый пенек метрах в двадцати, прицелился и нажал на спусковой крючок.

— Попал! — радостно заорал Гена, ошалевший от всего происходящего. — Во класс, а!

Назад они возвращались взбудораженные. Впереди уверенной походкой вышагивал Дима, остальные что-то восторженно кричали. Это был настоящий триумф.

На обратном пути Толик пожелал расплатиться за проигранное пари и вытащил из кармана две зеленые бумажки. Дима вначале решительно отказывался, делая протестующие жесты, но потом, «по настоянию общественности», деньги взял. Полученный «гонорар» был благополучно пропит всей компанией в тот же вечер в небезызвестной «Чернильнице».

Вскоре от Толика последовал еще заказ на детали для машины своего приятеля, а когда он расплачивался в кафе, то попросил у Димы на пару дней пистолеты — «поохотиться», и Серов, уже безгранично ему доверявший, конечно, дал.

А через несколько дней — гром среди ясного неба! К Диме домой пришли с обыском. Он не сразу понял, что судьба сыграла с ним злую шутку, и теперь ему, как в кино, предстоит вживаться в новые, неизведанные роли: подозреваемый, подследственный, подсудимый и, в итоге, преступник.

На допросах Серов отрицал все, полностью, яростно — и изготовление пистолета (речь шла почему-то лишь об одном экземпляре), и сам факт знакомства с Толиком.

Мир в глазах Дмитрия стремительно переворачивался. Ему и в голову не приходило раньше, что его действия были в чем-то противозаконны, наказуемы. Серов не мог мириться с такой ужасающей мыслью и, не вникая в юридические тонкости, отрицал все и вся, запутываясь в собственных показаниях больше и больше.

Перед новым годом Серова перевели в следственный изолятор.

Дима, удерживая под мышкой тюк с постельными принадлежностями, перешагнул порог камеры и массивная дверь с грохотом захлопнулась за ним. Пришлось задержаться на несколько секунд на месте, чтобы привыкнуть к тусклому освещению. Как только глаза приспособились, Серов пересчитал «старожилов», пристально его рассматривающих.

— Здравствуйте, — неуверенно сказал Дима и откашлялся.

— Здоров… — насмешливый хриплый бас донесся откуда-то сверху. — Чего застрял у «кормушки», располагайся, на втором этаже не занято.

Дима безнадежно кивнул и забросил вещи на верхние нары слева от входа.

— Ну, рассказывай, — сквозь зубы процедил тип с короткой ершистой прической, худой и какой-то озлобленный, — с каким багажом прибыл.

— Не понял, — пробормотал Дима.

— А тут и понимать нечего, — не унимался ершистый. — По какой статье сюда залетел.

— По двести двадцать второй, — неохотно ответил Серов. Меньше всего ему сейчас хотелось обсуждать эту тему.

— Незаконное ношение, изготовление, сбыт огнестрельного или холодного оружия — что именно? — осведомился постоялец нижних нар справа, мужчина лет тридцати пяти с темными волнистыми волосами и медальным профилем лица.

— За изготовление огнестрельного, — уточнил Дима, начиная расстилать тощий матрац.

— До двух лет лишения свободы или исправительные работы на срок до одного года, — бесстрастно констатировал мужчина, переведя взгляд в потолок.

На некоторое время в камере воцарилась тишина, только в углу кто-то надсадно кашлял, издавая нечленораздельные приглушенные ругательства.

Продолжая нерешительно топтаться неподалеку от двери, Серов стал рассматривать убогий интерьер камеры. Пол — цементный, серый, шероховатый, будто вобравший в себя тягучую тоску побывавших здесь заключенных. Справа от входа — туалет, в ближнем левом углу — бачок с водой, стоящий на табурете. Перед окном — небольшой столик. Присмотревшись внимательней, Дима заметил, что вся нехитрая мебель намертво вделана в пол.

Через наклонные металлические пластины, перекрывающие оконный проем, просачивался и падал сквозь решетку чахлый, унылый свет.

— Так, — начал распоряжаться ершистый тип, — раз ты у нас новенький, значит, завтра будешь дежурным. Встанешь в пять часов и из «кормушки» получишь на всех пайку. Потом возьмешь тряпку…

— Чего пристал к человеку? — перебил его знаток Уголовного кодекса. — Не видишь, что ли, он еще в себя не пришел.

— Уже молчу, — сказал ершистый и действительно замолчал.

— А ты не стесняйся, — посоветовал мужчина, закинув руку за голову. — Ну, не робей, подсаживайся, будем знакомиться.

Мужчину, как выяснилось, звали Жорой, по натуре он был оптимистом, хотя и навидался в жизни всякого.

— Главное ведь что, — рассуждал Жора, — провести время так, чтобы потом не было за себя обидно. И поменьше прислушиваться к мнению других, а побольше думать о себе самом. Широкая натура всегда пробьет дорогу в жизни, нужно только избавиться от стеснительности и сентиментальности.

Серов так до конца и не понял, почему Жора отнесся к нему с сочувствием.

Однажды, когда Жору вызвали на допрос, Диму избили сокамерники, пытаясь забрать передачу.

«Сколько может продолжаться этот кошмар? — думал Серов, глотая слезы. — Казалось бы, втоптали в грязь — дальше некуда. Но, оказывается, надругаться над человеческим достоинством можно и сейчас, когда от него и так почти ничего не осталось…»

В тот же день во время часовой прогулки по тюремному дворику выглянуло низкое солнце. Серов поднимал голову, жадно впитывая ласковые, щекочущие лучи. Нечто очень теплое, человечное нахлынуло изнутри, и Дима еще удивился, как можно радоваться такой малости, а потом как-то внезапно понял: ведь это было настоящее, не фальшивое, не «солнце», которым подследственные называли зарешеченную лампу над входом в камеру.

Вечером Жора подозвал его к себе, раскрыл пачку «нищего в горах» — дешевых сигарет «Памир» и предложил Серову угощаться. Дима взял сигарету и, разминая ее между пальцами, тихо сказал, ни к кому не обращаясь:

— Обидно получилось.

— Да нет, — покачал головой Жора, — обидно, когда человек на тот свет уходит, задолжав прилично. И одолжить ему больше нельзя, и получать не с кого.

— К чему все это?

— Да все к тому же, — Жора ухитрился принять удобную позу на не предназначенных для этой цели нарах, — пока ты живешь, не отчаивайся, не опускай руки.

— Так рассуждать проще всего, — задумчиво сказал Дима, — а насчет «не опускай руки»…

И он окунулся с головой в рассказ, как верующий на исповеди, не упуская мелкие подробности и не испытывая ни малейшего чувства смущения, а только безотчетную жалость к самому себе. Жора слушал его, не перебивая, и когда Дима закончил, спросил:

— Так как все-таки этот Тюкульмин попался с пистолетом?

— Он оказался подлецом, — с горечью ответил Серов, — самым обыкновенным. Попросил пистолеты для охоты, а сам поехал с какими-то дружками за город на вылазку. Там все напились, а потом Толик решил пофорсить перед своей девушкой. Видно, кто-то из той компании его заложил, а в результате — я здесь. — Дима кисло улыбнулся.

— Ты и сейчас пытаешься в определенной мере выгородить этого подонка, — заметил Жора, выпуская ряд тонких колец, — а ведь именно он посадил тебя сюда.

— Да я все понимаю, но собственных глупостей уже не исправишь.

— Можно исправить, — решительно сказал Жора, стукнув кулаком по матрацу. — Может быть, это, как ни странно, и хорошо, что ты попал сюда. Теперь ты, по крайней мере, будешь знать, что доверять можно только себе и изменить что-нибудь можешь только ты сам. Вот скажи, у тебя есть девушка?

— Нет?

— А раньше?

— И раньше не было.

— А меня ждет одна очень милая дивчина и, надо полагать, дождется, но речь сейчас не обо мне. Как ты думаешь, почему у тебя не было девушки и почему среди немногочисленных своих друзей ты был никто?

— Отчего же, — сказал, закусив распухшую губу Дима, — когда они убедились что я тоже кое на что способен, меня очень даже зауважали.

— Вот! А до этого ты был в их глазах самым заурядным рабочим, который не может себе позволить модерново одеваться и разъезжать на собственной тачке. И так везде, куда ни посмотришь. Если на свободе встретимся, я тебе обязательно расскажу, что такое настоящая работа и как нужно жить, чтобы всякая мразь и носу не смела высунуть. Ну ладно, это я так, к слову. Интересно, что ты собираешься говорить на суде?

— Не знаю, — покривил душой Дмитрий, — там видно будет.

— Я только посоветую — не ссылайся на то, что не знал УК, незнание законов не освобождает от ответственности. Лучше всего тебе чистосердечно во всем признаться и просить о снисхождении, но вижу, что ты этого не сделаешь. Ведь не сделаешь?

Серов знал, что на суде присутствуют его мать, соседи, много лет знавшие отца, рабочие, представители администрации завода. Он не хотел видеть их лиц, их взглядов и сидел, низко опустив голову. На вопрос, признает ли он себя виновным, Дмитрий коротко ответил:

— Нет.

Его приговорили к двум годам лишения свободы с отбыванием наказания в исправительно-трудовой колонии общего режима.

…— Молодой человек, простите, у вас закурить не найдется?

Дима непонимающе взглянул на незнакомого парня, не сообразив сразу, чего от него хотят.

— Закурить не будет? — смутившись, повторил тот свою просьбу.

Серов полез за сигаретами, достал опустевшую пачку, пожав плечами — извини, мол, — скомкал ее и, засунув окоченевшие пальцы в карманы куртки, стремительно зашагал прочь от набережной.

Глава четвертая

Слухи об убийстве водителя такси, обрастая всевозможными «достоверными подробностями», поползли по Верхнеозерску. Напоминания и требования «сверху», постоянные расспросы вносили ненужную нервозность в действия работников, занятых раскрытием преступления. Между тем, проходили дни, а расследование никак не могло сдвинуться с мертвой точки.

Бесследно исчезли разыскиваемые «Жигули». С большим трудом капитану Пошкурлату удалось вычислить владельца белой «Победы» Сергея Максименко, который в ночь с 18 на 19 октября возвращался своим ходом домой после отдыха в Геленджике, а также найти водителей грузовиков и автобусов, проезжавших тогда по Семеновскому шоссе. Несмотря на желание помочь следствию, никто из опрошенных не смог вспомнить ни автомашину такси, ни «Жигули». Видимо, такси действительно свернуло к поселку Каморный до полуночи, а «Жигули» останавливались у поворота на очень непродолжительное время.

По согласованию с руководством ГАИ, Пошкурлат поручил Полосухину и Кобликову ежедневно совершать поездки по заранее разработанным маршрутам с целью негласного осмотра «Жигулей», а также присутствовать при техосмотрах. Но машина как в воду канула.

Нигде не всплывали и похищенные у Моисеева вещи.

Инспектор Громов после разговора с Голиковым побывал на автостанции, однако Моисеева никто по фотографии не опознал.

Голиков в последнее время спал по нескольку часов в сутки. Мысль о возможном мотиве совершенного преступления преследовала майора и днем, и ночью. Казалось бы, многое указывало на то, что произошло преднамеренное и заранее подготовленное убийство с целью ограбления. В пользу этой версии свидетельствовали и следующие соображения: рассматривая фотографии следов, оставленных преступником, Голиков обратил внимание, что тот перетаскивал труп от машины к лесопосадке боком, делая упор на внутреннюю часть ступни, а не на пятки, что было бы гораздо более естественно, если бы он тащил тело двумя руками. У Голикова возникло предположение, что убийца волочил жертву одной рукой, так как другая была чем-то занята. И тут майору вспомнились ворсинки тика, обнаруженные на заднем сиденье и под ногтями Моисеева. Если раньше он считал, что ворсинки остались от одежды преступника, то теперь Голикова неожиданно осенило. Сверток! В машине находился завернутый в материю пакет с чем-то ценным. Если допустить, что неизвестный знал о содержимом пакета, то стремление завладеть им могло толкнуть его на убийство. А это, в свою очередь, указывает на то, что вместе с Моисеевым ехал не случайный пассажир, а человек, хорошо знавший водителя. Правда, возникают новые вопросы: что вез Моисеев и ему ли принадлежал груз?

Несколько особняком стоял вопрос о самодельном пистолете. Голиков возлагал большие надежды на вызов в милицию Серова и Тюкульмина. Однако Тюкульмин вообще не явился по повестке, а Серов, по отзыву Чижмина, держался неприязненно, озлобленно, не желал отвечать на вопросы, касающиеся изготовления пистолета, мотивируя это тем, что он, мол, «уже понес незаслуженное наказание и до каких пор можно лезть в душу». После того, как Чижмин сказал Серову, что из аналогичного пистолета убит человек и оружие до сих пор находится в руках преступника, Дмитрий заметно смутился, занервничал, но ничего к вышесказанному не добавил. Прощаясь, Чижмин дал Серову номер своего служебного телефона и попросил позвонить, если тот что-нибудь вспомнит или захочет сообщить. Дмитрий сказал, что ему вспоминать нечего, но телефон, поколебавшись, взял.

Странное ощущение не покидало Голикова: вроде бы все делается правильно, а конкретных результатов нет.

«Неужели мы что-то упустили из виду? — казнил себя майор. — Лежит это «что-то» на самой поверхности и удивляется: «Почему никто не обращает на меня внимания?» Нужно мне самому сходить домой к Серову, поговорить с парнем по душам, — решил Голиков, — а заодно поручить Чижмину установить круг его знакомых и выяснить причину неявки Тюкульмина в милицию».

Наступила суббота, третье ноября…

Утро обещало погоду мелкую, невзрачную, как съежившиеся листья на асфальтовом коврике детской площадки посреди двора. Крыши домов потемнели, ребристый мокрый шифер слился в единую угрюмую массу. Вокруг просто сквозило сыростью, и Баринов, открывая гараж, зябко передернул плечами.

— Доброе утро, Николай Михайлович, — послышалось сзади.

Баринов обернулся. Рядом стоял слесарь ЖЭКа, которого из непонятных соображений все звали Никанорычем. Слесарь как-то чинил Баринову водопроводные трубы, разумеется, не за бесплатно, и сейчас, очевидно, хотел услышать, что у Николая Михайловича разболтались краны в умывальниках, не сливается вода в ванной или полетел в газовой колонке змеевик.

— Привет, Никанорыч, — ответил Баринов и, взглянув на низкую пелену неба, добавил: — Погодка-то, оставляет желать лучшего.

— И не говорите, Николай Михайлович, — залебезил слесарь, боясь потерять удобную тему для разговора, — это не погода, а мерзость какая-то. При такой сырости и радикулит схлопотать недолго. Чем ездить куда-то, дома посидели бы, телевизор посмотрели под рюмочку с кофеечком.

— Ничего не попишешь — дела, — высокопарно заметил Баринов, садясь за руль. — Мы с вами, Никанорыч, всепогодные.

— Это точно, — хихикнул слесарь, глядя, как Баринов выводит машину из гаража и запирает дверь. — Ну, обращайтесь, коли чего понадобится.

— Обязательно, — рассеянно ответил Баринов. Он уже погрузился в свои мысли. «Хорошо, хоть успел вечером забрать машину из ремонта. Совсем обленились, дармоеды. Да я бы за такие деньги…»

Баринов ехал в другой город к своему старому знакомому, который обещал достать нужный позарез инструмент для работы по камню.

Младший лейтенант Юрий Полосухин опять нес службу на Семеновском шоссе при выезде из города. Мечтательный по натуре, Полосухин в десятый раз рассматривал привычный пейзаж, находя в нем все новые и новые детали. «Краски размыты, — подумал младший лейтенант, — прямо как на картинах Айвазовского».

До конца дежурства оставалось меньше двух часов. Проезжающих машин было мало, немилосердно хотелось спать. На лужах расходились ровные концентрические окружности — ветер практически отсутствовал.

«Меньше машин — больше шансов уснуть», — подумал Полосухин, отпустив после проверки водителя грузовика, и, вспомнив виденный еще в детстве плакат времен гражданской войны, добавил вслух:

— Не спать на посту!

Вдалеке, на полотне дороги, уходящей, как казалось, вверх, со стороны города показались синие «Жигули». На ветровом стекле вовсю работали «дворники», уже можно было рассмотреть водителя. Внезапно Юрий почувствовал, что у него что-то холодеет внутри. «Нет, — подумал он, — не может быть… Тогда ведь было темно, очень темно. И шел такой же дождь. Что делать?»

Когда «Жигули» поравнялись с постом, Полосухин уже стоял с поднятым жезлом, приказывая остановиться.

— Ваши права, — младший лейтенант, наклонившись, отдал честь, не сводя глаз с владельца машины.

Баринов предъявил права, сохраняя спокойствие, хотя веко левого глаза начало слегка подергиваться, очевидно, из-за крайнего неудовольствия.

— М-да, — протянул Полосухин, придав лицу удивительно равнодушное выражение. — Придется вам пройти на пост ГАИ, там в помещении составим протокол.

— По какому поводу? — возмутился Баринов, прикидывая в уме, не является ли вся история мелким вымогательством.

— Видите ли, — уверенно объяснил Полосухин, — тормозные колодки вашей машины не в порядке. Думаю, далеко вы так не уедете, тем более, по мокрой дороге.

Баринов секунд двадцать переваривал эту фразу, все более убеждаясь в правильности своей догадки, а затем резко сказал:

— Тормоза у меня в полной исправности. Если хотите, можете проверить сами.

— Проверим, конечно. Обидно погибнуть в расцвете сил из-за технической неполадки. — Полосухин к этому моменту успел составить словесный портрет Баринова: рост средний, волосы темные с проседью, жидковатые, зачесанные назад, длинный нос, глаза зеленоватые и как бы немного выцветшие, подбородок узкий, губы тонкие, особых примет нет. Одет в темно-коричневый костюм, сшитый, скорее всего, на заказ, под пиджаком пуловер серого цвета, голубая рубашка и галстук. Кожа на руках грубая, вздувшиеся вены, пальцы короткие. Голос низкий, несколько просевший.

Николай Михайлович подвинулся, и Юрий, сев за руль, тронул с места. По спине младшего лейтенанта бежали мурашки — он верил в удачу.

Быстро набрав скорость, Полосухин начал пробовать тормоза, которые, естественно, были в полном порядке. Баринов жадно наблюдал за действиями постового, как будто ему показывали бесплатный цирк.

— Сейчас мы еще на развороте проверим, — бормотал Полосухин, выкручивая руль.

Машина выехала передними колесами на обочину, а затем, с легким визгом от поворота, и задними. В воздух поднялся целый фонтан грязи. Впрочем, обрызгивать было некого: от поста в одну сторону шли деревья, в другую — поле, и нигде ни живой души. Только на шоссе редкие любопытные водители на ходу глазели за странными маневрами «Жигулей».

— У вас действительно все в порядке, — сказал Полосухин, вытирая пот со лба. — Извините, произошло досадное недоразумение.

— Ничего, ничего, — благодушно ответил Баринов, — бывает. Со всяким, как говорится, случается. — Теперь Николай Михайлович, почувствовав свое превосходство над попавшим в дурацкое положение инспектором, пришел в отличное расположение духа. — Я вот тоже, помню, когда получал права…

— Вы далеко направляетесь? — прервал его воспоминания Полосухин.

— В Глебовск, по личному делу.

— Счастливого пути!

Подождав, пока «Жигули» скроются из виду, младший лейтенант побежал к своему посту.

К приезду оперативной группы Полосухин успел огородить участок дороги со следами протекторов «Жигулей». Вскоре на своем мотоцикле приехал и майор Голиков.

Опершись о седло, майор, ломая спички, раскурил папиросу. Ему не хотелось выдавать волнения, мысли роились в голове, мешая спокойно все взвесить.

«Две недели, — невесело думал Голиков, — а результатов никаких. Как будто и не было короткого глухого хлопка в осеннем мраке, остекленевших глаз и крови, перемешанной с грязью».

Сделав несколько глубоких затяжек, майор направился навстречу Ревазу Мчедлишвили.

— Чем порадуете, следопыты? — с затаенной надеждой спросил он.

— Экспертиза покажет, — лукаво улыбнулся Реваз. — Но вам, Александр Яковлевич, по секрету скажу: чертовски большое сходство.

В этот момент к ним подошел Полосухин и протянул майору небольшой листок бумаги, где был записан номер «Жигулей», фамилия и инициалы водителя, приведен его словесный портрет.

— Здесь мне все ясно, — одобрительно кивнул Голиков после недолгого молчания, — а как вел себя этот Баринов во время вашей гм… беседы?

— Нормально. Возмутился, естественно, но не кричал.

— Я вот что хочу спросить: не вел ли себя водитель по отношению к вам несколько настороженно, с опаской, понимаете?

Полосухин сдвинул фуражку на затылок и потер переносицу.

— Да, пожалуй. Вы знаете, он все время с каким-то нездоровым любопытством наблюдал за мной.

— А он не мог заподозрить, что милиция в вашем лице проявляет к нему повышенный интерес?

— Нет, что вы, я не давал для этого никаких оснований. Уж скорее он решил, что я немного того… — Юрий выразительно постучал указательным пальцем по лбу.

— Ну, спасибо, — неожиданно для себя майор нервно рассмеялся.

В управлении Голикова ожидал еще один сюрприз.

Приехав домой на обед, Сергей Бородин возле подъезда встретил соседа — Евгения Петровича.

— Добрый день, Сережа! А я-то думаю, кто это на таком министерском лимузине разъезжает? Ну, рассказывай, как успехи. Хотя, что там спрашивать, сам вижу — ты теперь на коне.

— Да, на таком «коне» можно без капремонта на край света ехать, — самодовольно ответил Бородин. — Зато на работе дел хоть отбавляй.

— Что так? — посочувствовал сосед.

— А вы про убийство водителя такси слышали?

— Слыхал, болтают по этому поводу всякое. Жалко парня, и надо было ему так неосмотрительно поехать ночью за город. Кстати, если не секрет, бандюг этих поймали?

— Не сомневайтесь, Петрович, разыщем, — важно произнес Бородин, напустив на себя вид бывалого детектива. — Всего вам я сказать не могу, сами понимаете, служебная тайна.

Пытаясь выглядеть значительней, Сергей в последнее время заимел привычку несколько приукрашать свои служебные, обязанности. Как-то в беседе с соседом он даже намекнул, что с его мнением считается сам начальник уголовного розыска.

— Да ради бога, Сережа, я все прекрасно понимаю, — запротестовал Евгений Петрович. — Служба есть служба. Просто обидно, что хорошего человека нет, а какие-то гады преспокойно разгуливают на свободе.

— Ничего, долго им гулять не придется. А что касается того, был ли потерпевший хорошим человеком, так это пока, как говорится, вопрос, за семью печатями. — Сергей любил щегольнуть мудреным выражением, но при этом частенько вставлял в цитату слова из «другой оперы», в результате чего фраза теряла изначальный смысл.

— Как тебя понимать?

— Честные люди в тюрьме не сидят.

— Согласен. А к чему ты это говоришь?

— Да к тому, что сегодня утром, когда я в «управе» дожидался шефа, мы получили такую информацию о прошлом водителя, что все рты пораскрывали. Оказывается, он был ранее судим, хотя этот факт тщательно скрывал.

— Ну, так здесь нет ничего удивительного. Кому хочется, чтобы на тебя косо смотрели из-за допущенной в жизни ошибки.

— У моего шефа по этому вопросу другое мнение, — начал Бородин, но осекся и быстро добавил: — Извините, Петрович, мне пора, а то не успею пообедать.

— Заходи на чашку чая вечерком, — крикнул вдогонку сосед.

Перед началом совещания в кабинете Голикова царило оживление. Олег Тимошкин возбужденно отмеривал круги по паркетному полу. В его глазах отражался азарт охотника, внезапно нашедшего давно утерянный след. Лев Чижмин о чем-то шумно переговаривался с инспектором Громовым. Даже старший лейтенант Волошин, которого замучили постоянные семейные неурядицы, старался выглядеть молодцом.

Несколько неуютно чувствовал себя Валентин Нефедов, успевший за последнее время раскрыть «глухую», давно висевшую на отделе кражу, но ни на шаг так и не приблизившийся к похищенным у Моисеева вещам.

И только майор Голиков ничем не выдавал своего настроения, хотя ему уже было известно заключение экспертов.

Выждав, пока стихнет шум, Голиков сообщил:

— Сегодня удалось выяснить, что «Жигули», остановившиеся в ночь убийства Моисеева возле места происшествия, принадлежат Баринову Николаю Михайловичу, работающему в спецкомбинате портретистом. Кроме того, из Темрюка пришел ответ на наш запрос о прошлом потерпевшего. В нем содержится неожиданная информация, заставляющая взглянуть на данное преступление в новом ракурсе: в 1964 году Моисеев был приговорен к четырем годам лишения свободы за то, что, находясь в состоянии легкого алкогольного опьянения, совершил наезд на ребенка.

Сделав короткую паузу, Голиков добавил:

— К вопросу о Баринове мы вернемся чуть позже. Сейчас я хочу отметить другое. Конечно, можно посетовать на неоперативность наших коллег из Темрюка, но это ни в коей мере не снимает с нас ответственности. Упустить столько времени! Владислав, — майор посмотрел на Громова, — оформляй командировку и немедленно отправляйся в Манчиково, где Моисеев отбывал наказание. Выясни, с кем он там контактировал.

— Разрешите, товарищ майор? — немного смутившись, произнес Громов.

— Что-нибудь не ясно?

— Нет, я хотел сказать… В общем, в паспорте, полученном Моисеевым в 1968 году, нет отметки о том, что он выдан по справке.

— Ай да Громов, ай да молодец, — не сдержал эмоций Чижмин, — всех обскакал на лихом коне.

— Лева, ты не на ипподроме, — ехидно вставил Тимошкин.

При упоминании об ипподроме глаза Чижмина за стеклами массивных роговых очков мечтательно затуманились.

— Давайте по существу, — одернул собравшихся Голиков. — А Владислав действительно молодец. Конечно, мимо этого момента мы бы не прошли, но, повторяю, время сейчас дорого.

Майор поднял телефонную трубку.

— Мне нужен начальник паспортного стола. Вышел? Как только появится, пусть срочно перезвонит майору Голикову.

Положив трубку, Голиков продолжил:

— Олег, выясни, каким образом Моисеев был принят на работу в таксопарк и кто его туда рекомендовал. Сделать это нужно без лишнего шума и огласки. Лева, ты разберись с трудовой книжкой Моисеева. Узнай, кто посодействовал происхождению записи о его работе на кирпичном заводе. Вам, товарищ Волошин, придется выехать в Темрюк.

В это время зазвонил телефон.

— Добрый день, Александр Яковлевич! Майор Григорьев. Что там у вас стряслось? Утеряли паспорт? — пошутил начальник паспортного стола.

— Здравия желаю, Юрий Викторович! Хочу повидаться с вами, чтобы обсудить один вопрос. Боюсь, что стряслось не у нас, а у вас.

— Хорошо, сейчас буду.

Отпустив подчиненных, Голиков решил подготовиться к докладу у прокурора. Вскоре раздался стук в дверь и в кабинет, отдуваясь, вошел тучный Григорьев. Поздоровавшись, он сел напротив Голикова и серьезно спросил:

— Яковлевич, я знаю, ты человек занятой и по пустякам не побеспокоишь, так что давай без обиняков. Что там у меня произошло?

— Я буду краток, Юрий Викторович, тем более — времени в обрез. Через сорок минут нужно быть у прокурора города.

— Из-за меня? — встревожился Григорьев, пытаясь ослабить тугой ворот рубашки.

— Вообще-то нет, но сейчас мы должны вместе выяснить одну деталь.

Голиков протянул Григорьеву паспорт Моисеева. Тот не спеша просмотрел его, повертел в разные стороны и недоуменно спросил:

— Ну и что? Паспорт подлинный, выдан в нашем паспортном столе и подпись моя. Подделки тут нет.

— На каком основании он выдан и кто непосредственно его выдавал?

— Ну, это не проблема. В понедельник я лично проверю и перезвоню тебе. А что, собственно, произошло? Ты можешь объяснить толком, в конце концов?

— Хорошо. Вы знаете, кому принадлежал этот паспорт? — спросил Голиков, переходя на официальный тон.

— Если не ошибаюсь, это паспорт убитого водителя такси. Только я никак не возьму в толк, при чем здесь наш паспортный стол?

— Дело в том, что во всей этой истории имеется одно маленькое «но». Моисеев появился в Верхнеозерске после того, как отбыл срок. Между тем, в паспорте отсутствует отметка, что он выдан по справке. Поэтому вы сейчас вернетесь к себе и постараетесь выяснить, кто и на каком основании выдал Моисееву паспорт.

— Да, это действительно странно, — Григорьев, на глазах изменившись в лице, еще раз внимательно просмотрел паспорт. — Могу я взять его с собой? Это ускорит решение вопроса.

— Возьмите, но для порядка оформим передачу. Сейчас я еду к прокурору, как только что-нибудь узнаете, моментально звоните прямо туда, — ответил Голиков.

Глава пятая

Возле входа в кафе на скамейке расположилась группа ребят. Знакомых среди них не было. Серов, стараясь сохранять спокойствие, вошел внутрь и осмотрелся. Посетителей в зале, несмотря на субботний день, было немного. На эстраде рослый длинноволосый парень деловито проверял аппаратуру. Состав ансамбля полностью сменился.

Дима смутно чувствовал, что теперь все изменилось и никого найти не удастся, но злость не давала ему остановиться и прекратить поиски. Кто-то ведь должен зайти сюда, хотя бы случайно, мимоходом. Связь с Тюкульминым после тюрьмы была потеряна автоматически, что касается Севы, то он сменил место работы.

Размышления были прерваны резким дружеским ударом по плечу, вслед за чем последовал громкий возглас:

— Привет, кореш! Не узнаешь?

Дмитрий обернулся и попал в объятия Жоры, веселого и одетого с иголочки. От радости перехватило дыхание.

— Вот так встреча! А ты, небось, думал я еще там торчу? Нет, брат, свое мы уже отсидели. Чего молчишь? Сторониться старых знакомых стал? Быстро ты сменил облицовку, быстро. — По тону Жоры нельзя было понять, всерьез он говорит или шутит.

— Да ты что, Жора, здравствуй! — смутившись, произнес Дима, во все глаза глядя на приятеля. — Просто никак не ожидал тебя здесь увидеть.

— А почему такой озабоченный? Какие-нибудь неприятности?

— По мелочам, Жора, в основном по мелочам.

— Бери пример с меня, чудак, — сказал Жора, увлекая под локоть Диму к свободному столику в углу, — я сейчас на «химии», и то на седьмом небе от счастья, что так отделался. Свобода, брат, великая вещь, и особенно остро это начинаешь понимать там.

Серов чуть прикрыл глаза. Ему вдруг вспомнилось, как они отмечали в камере Новый год: тайком зажигали скрученную в фитиль паклю из обрывков полотенца, плавили сахар в алюминиевой кружке, заливали водой, размешивали и пили по очереди, по маленькому глотку, прямо-таки замирая от наслаждения. Потом наступало состояние легкой эйфории, сердце начинало учащенно биться, и, казалось, стены становятся шире, раздвигаются куда-то в стороны.

— Ты извини, — продолжал болтать без умолку Жора, усиленно жестикулируя, — но в карманах у меня сегодня как назло не густо и угостить тебя не смогу.

— О чем речь! Это я должен тебя угощать, — подхватился Серов.

Через несколько минут официантка принесла бутылку красного вина, салат и бутерброды.

— Конечно, это не черепаший суп с трюфелями и не жюльен под грибным соусом, но, с другой стороны, и не тюремный рассольник. — Жора лукаво подмигнул, ловко откупоривая бутылку.

«Рассольник, — подумал Серов, — в миску обязательно клали картошку, две-три крупные картофелины. Когда на обед был рассольник, наступал праздник. Одно время даже ходили непроверенные слухи, что в соседней камере дают по четыре картофелины на нос».

— Я все-таки не догоняю, — Жора чокнулся с Дмитрием, — что тебя мучает? Выкладывай, я ведь вижу, на душе у тебя неспокойно.

— Ох, как мне это все уже осточертело! — махнул рукой Серов. — Из-за того, что я оступился только один раз, понимаешь, мои мучения, кажется, никогда не закончатся.

Дима сделал паузу, сглотнул слюну и продолжил:

— За историю с пистолетами я расплатился сполна, то есть, я так сначала думал. СИЗО, эти невыносимые допросы, унижения, потом колония… На заводе смотрят на меня с недоверием, товарищам покойного отца стыдно на глаза попадаться, у матери со здоровьем плохо, совсем за последний год сдала. Но это, оказывается, не все. — Серов взъерошил ладонью волосы. — Один пистолет конфисковали, другой остался у Тюкульмина, помнишь, я рассказывал?

— Еще бы.

— Так вот, из этого пистолета, будь он неладен, убили человека.

Нахмурившись, Жора наклонился к Серову и тихо спросил:

— Таксиста?

— Ну, только бы мне добраться до Тюкульмина!

— А почему ты так уверен, что стреляли именно из твоего пистолета?

— Все очень здорово сходится. Когда я был в милиции, мне сказали, что выстрел произведен из самопала, идентичного конфискованному у Тюкульмина. Естественно, я им там не сказал ни слова, а сам решил докопаться до истины. Я пошел домой к Толику, но его мать заявила, что он куда-то уехал. На дальнейшие мои расспросы она не стала отвечать. Понимаю, со стороны это, наверное, выглядит глупо, наивно, безнадежно, но мне-то от этого не легче!

Жора продолжал хмуриться, хотя по его лицу трудно было определить, о чем именно он думает в данную минуту.

— Что тебе можно посоветовать, — задумчиво сказал он, — если собрался разыскивать виновных, лучше сразу брось это дело. Ты никому ничего не должен, а попусту тратить время и нервы — неблагодарная задача. Пойми, наконец, устраивать надо свою жизнь — она одна, другой не отломится. Хочешь, я после «химии» возьму тебя к себе на работу? Интересная работа, как раз для тебя — частые разъезды, с монетой неплохо и свободного времени вволю.

— Единственное «но», — сказал Серов, отрешенно глядя куда-то поверх головы Жоры, — у меня остался долг. Когда расплачусь, может, вздохну спокойно и смогу взвесить, что и как.

— Хорошо, — Жора накрыл своей широкой ладонью руку Дмитрия, — разберись сначала в себе сам, раз это тебе так необходимо. За угощение — спасибо. В следующий раз — стол с меня, а долги, ты знаешь, я всегда плачу сполна. Насчет моего предложения — подумай, дело стоящее. Чтобы можно было связаться, возьми координаты. — Жора достал из бокового кармана ручку и размашистым почерком написал на салфетке адрес. — Как надумаешь, приходи. И выше голову, парень! Лады?

— Лады, — грустно улыбнулся Серов.

Жора встал, застегнул молнию на импортной куртке и уверенной походкой знающего себе цену человека направился к выходу, а Дмитрий остался сидеть за опустевшим столиком — наедине со своей совестью.

В кабинете у прокурора внимание собравшихся было приковано к докладу Голикова…

— К сожалению, возник еще один неприятный момент, — Голиков немного замялся, но затем твердо продолжил, — в паспорте Моисеева, полученном в 1968 году в нашем городе, отсутствует отметка о судимости.

— Да, но каким образом? — удивленно спросил Воронов.

— Начальник паспортного стола майор Григорьев сейчас занимается выяснением этого вопроса и, как только что-либо установит, сразу же вам позвонит.

На какое-то время возникла неловкая пауза. Прокурор укоризненно поглядывал то на раздраженного последним сообщением Коваленко, то на упорно не подающий признаков жизни телефонный аппарат.

Первым нарушил молчание подполковник Струков:

— Мне кажется, имеет смысл задержать владельца машины и хорошенько его допросить. Ведь у нас неопровержимые доказательства его причастности к преступлению. Вы не думаете, Александр Яковлевич, что Баринов может каким-то образом почувствовать за собой слежку и предупредить сообщника?

— Судя по поведению Баринова, полагаю, что он не заметил нашего наблюдения. Баринов уверен в себе, а задержав его, мы действительно вспугнем сообщника, если таковой имеется, — сдержанно ответил майор и, заметив скептическую улыбку на губах Струкова, добавил: — Мы и так столько времени тыкались во все стороны, как слепые котята, что сейчас было бы непростительно принять опрометчивое решение. Поэтому лично я против преждевременных мер. Нужно обождать возвращения из командировок Волошина и Громова, тогда мы будем иметь дополнительные данные о прошлом Моисеева. Возможно, это преступление имеет глубокие корни. А рассчитывать на добровольное признание Баринова по меньшей мере наивно.

— А машина? — пытался настаивать на своем Струков.

— А что машина? Баринов скажет нам с улыбочкой, что в интересующий нас промежуток времени его драгоценные «Жигули» были угнаны, так как милиция неизвестно куда смотрит, а потом поставлены на место. И нам останется только глубоко извиниться, — начиная закипать, произнес Голиков. — Я, кстати, не исключаю, что Баринов может вообще оказаться не причастным к преступлению.

— Каково ваше мнение, Николай Дмитриевич? — обратился Воронов к молчавшему Коваленко.

Полковник, у которого езде не прошла злость на оказавшихся в щекотливом положении работников паспортного стола, сосредоточенно нахмурил кустистые брови.

— В принципе я разделяю мнение Владимира Петровича. Улики против владельца машины имеются, поэтому сейчас, мне кажется, нужно разработать план мероприятия по его задержанию. С другой стороны, с точкой зрения майора Голикова, который непосредственно руководит расследованием, тоже нельзя не считаться.

— Ну что ж, — после некоторых колебаний сказал Воронов, — я вижу, у вас нет единого мнения по данному вопросу. Аргументы, выдвинутые майором Голиковым, на мой взгляд, довольно убедительны. К тому же мы не имеем права допустить нарушения социалистической законности, а я считаю, что для выдачи санкции на арест Баринова пока нет достаточных оснований. Поэтому я поддерживаю решение Александра Яковлевича о нецелесообразности…

Последние слова прокурора были прерваны телефонным звонком. Воронов быстро снял трубку.

— Слушаю вас! Да, у меня. Сейчас.

Прокурор передал трубку Голикову. В течение нескольких минут майор внимательно слушал говорившего, затем жестко сказал:

— Немедленно приезжайте сюда вместе с ним. Нет! Сами все объясните подробно. Мы ждем.

— Что произошло? — почти одновременно спросили Воронов и Коваленко.

— Звонил майор Григорьев. Он выяснил, что паспорт был выдан Моисееву взамен утерянного. Запрос по предыдущему месту выдачи утерянного паспорта не производился. Но самое главное — всему этому содействовал заместитель начальника паспортного стола капитан Сорокотяга по просьбе… — Голиков сделал паузу: — Баринова Николая Михайловича.

— Так Баринов был хорошо знаком с потерпевшим! — в голосе Струкова послышалось едва сдерживаемое ликование. — Что и требовалось доказать! Надеюсь, теперь совершенно ясно — Баринова необходимо срочно задержать.

— А я по-прежнему считаю арест Баринова нецелесообразным, — возразил Голиков. — Более того, в настоящий момент, когда выяснилась связь между Моисеевым и Бариновым, задержание последнего может лишь затянуть время на поиски его сообщника.

— Но вы ведь сами себе противоречите, — возмутился Струков. — Я перестаю вас понимать, товарищ майор. И это в то время, когда вооруженный преступник разгуливает на свободе!

— Полностью поддерживаю предложение Владимира Петровича, — не дожидаясь вопроса прокурора, произнес Коваленко.

Майор Голиков закусил губу.

— Если вы считаете мои действия ошибочными…

— Ну что вы, Александр Яковлевич, в самом деле, — попытался смягчить ситуацию Воронов. — Никто не собирается предъявлять вам претензий. Но посудите сами: сообщение майора Григорьева подтверждает причастность Баринова к убийству Моисеева. Как я объясню там, — прокурор недвусмысленно указал вверх, — что мы, имея такую информацию, не приняли оперативных мер? Сложившиеся обстоятельства обязывают меня поддержать предложение товарища Струкова.

В это время в дверь постучали и на пороге кабинета показались майор Григорьев и капитан Сорокотяга. Получив разрешение Воронова, они подсели к столу, ожидая вопросов. В отличие от своего непосредственного начальника, капитан был высокого роста, худощав и узкоплеч. Кабинетный характер работы наложил отпечаток на его осанку. Усевшись на краешек стула, он принялся нервно поправлять узел галстука под острым кадыком, выступающим на длинной тонкой шее.

— Расскажите нам, товарищ Сорокотяга, — нарушил тишину Коваленко, — как и при каких обстоятельствах вы познакомились с гражданином Бариновым Николаем Михайловичем и про отношения, которые вас с ним связывают. Утаивать что-либо не советую.

— В апреле 1968 года у меня умерла мать, — сбивчиво начал капитан. — Примерно через месяц после похорон я решил заказать памятник в спецкомбинате. Оказалось, что это довольно сложно, так как там большая очередь, а работа выполняется медленно. По совету какого-то заказчика я обратился за помощью к Баринову, который работал портретистом в цехе по изготовлению памятников. Он пообещал ускорить процесс и подобрать плиту, что и сделал. Через некоторое время он зашел ко мне на работу и попросил помочь его знакомому, который потерял паспорт. Отказать человеку, оказавшему мне перед этим услугу, было как-то неудобно. Тем более, я решил, что официальный запрос по месту выдачи утерянного паспорта сделаю позже. Но затем я замотался и забыл…

Поняв, что капитану добавить нечего, Коваленко резко произнес:

— В понедельник подробно изложите это в рапорте. О сегодняшнем разговоре — никому ни слова. Можете быть свободны.

Подождав, пока за работниками паспортного стола закроется дверь, Воронов возмущенно сказал:

— Безобразие! Я думаю, Николай Дмитриевич, вы примете соответствующее решение по данному инциденту.

— Может, на первый раз ограничимся дисциплинарным взысканием? — тихо спросил Коваленко.

— Об этом поговорим позже, — махнул рукой прокурор. — Давайте вернемся к основному вопросу.

— В принципе, нам осталось лишь назначить ответственного за проведение операции по задержанию Баринова, — сказал Струков. — Мне кажется, ни у кого не будет возражений против кандидатуры майора Голикова.

— Я прошу назначить другого ответственного, — майор с надеждой взглянул на Воронова, все еще надеясь на отмену данного мероприятия.

По-своему оценив реакцию Голикова, прокурор произнес:

— Учитывая расхождение мнений, ответственность за проведение ареста гражданина Баринова возлагаю на подполковника Струкова. Опыта вам, Владимир Петрович, не занимать, детали вы обсудите без меня. Считаю, что сегодняшняя повестка дня исчерпана. Желаю удачи!

Глава шестая

Перед Голиковым сидел аккуратно подстриженный мужчина среднего роста в сером пиджаке, тщательно выглаженных брюках, как две капли воды смахивающих на своих многочисленных собратьев из отдела уцененных товаров, и светло-голубой, без претензий на оригинальность, рубашке со слегка загнутыми краями воротника. Это был старший лейтенант Сергей Рязанцев, группе которого было поручено вести наблюдение за Бариновым.

— На обратном пути объект ни с кем не встречался и нигде не останавливался, — докладывал Рязанцев, делая небольшие паузы между предложениями. — Приехав домой, он достал из багажника завернутый в газету сверток и отнес его в квартиру. Там объект пробыл до восемнадцати часов, после чего он вышел из дому, сел в машину и поехал на Индустриальную. — Рязанцев вопросительно взглянул на майора. — Продолжать?

Голиков не смотрел на собеседника. Создавалось впечатление, что он занят изучением трещинок на полировке стола.

— Разумеется, продолжайте, Сергей Вадимович, — устало кивнул майор. — Ваши наблюдения, как всегда, отличаются предельной точностью.

— На Индустриальной объект остановился возле дома 47-А и зашел в сто семнадцатую квартиру. По указанному адресу он находится и сейчас. Есть основания полагать, что кроме него в квартире присутствуют еще несколько человек.

— Вы выяснили, кто хозяин квартиры?

— Да. Кормилин Иван Трофимович, зам. директора фабрики индпошива.

— Ну вот и прекрасно, — сказал Голиков, как бы подводя черту. — Сейчас мы пойдем к Коваленко и вы повторите ваш доклад.

— Начальник управления еще не ушел? — Рязанцев удивленно взглянул на часы. Было 22 часа 50 минут.

В это время Коваленко беседовал со Струковым в своем кабинете, заваленном бумагами.

— Что-то не узнаю я в последнее время Голикова, — задумчиво говорил полковник, сцепив пальцы, — очень уж он осторожничает, медлит. А ведь Александр Яковлевич никогда не был перестраховщиком, на его счету столько удачно проведенных дел. И потом, эта болезненная реакция на ваши замечания. Правда, Голиков давно не чувствовал особой опеки с вашей стороны, и привык все вопросы решать самостоятельно. Полагаю, Владимир Петрович, вы все взвесили, когда принимали решение форсировать ход событий?

Задавая такой недвусмысленный, на первый взгляд, вопрос, Коваленко хотел выяснить, уверен ли Струков в своей правоте.

«Прощупывает. Хочет, чтобы вся ответственность за мое решение на меня же и легла. Разумно, ничего не скажешь», — подумал Струков и заметил вслух:

— В нашем общем деле мы все выполняем определенные целенаправленные функции. В данном случае я корректирую действия Александра Яковлевича, способствуя наиболее быстрому получению ощутимых результатов.

— Да, вы, безусловно, правы, — сказал Коваленко, явно не удовлетворенный официальным ответом подполковника, — мир зиждется на разделении функциональных обязанностей. Знаете, в Южной Америке есть такие муравьи — одни члены семейства обгрызают листву с деревьев, другие — разделяют ее на мелкие части, третьи — транспортируют до муравейника полученные кусочки, четвертые — удобряют зеленью питательную среду…

Раздался стук и на пороге появился Голиков с топчущимся чуть сзади Рязанцевым.

— Вы, как всегда, кстати, — улыбнулся Струков, — а мы тут обсуждаем с Николаем Дмитриевичем мероприятие по задержанию Баринова…

Выслушав доклад Рязанцева, Коваленко попросил Голикова высказать свое мнение, как мнение человека, изучившего перипетии дела лучше других.

— Разрешите мне немного уклониться от обсуждаемого вопроса? — майор решил предпринять последнюю попытку переубедить руководство.

— Хорошо, только давайте покороче. — В тоне полковника слышался скорее приказ, нежели просьба.

— Постараюсь. Первое — определенного мотива преступления мы не знаем, хотя приблизились к его выяснению. Второе — нам абсолютно неизвестно, что связывало Баринова с потерпевшим, где, когда и в какой сфере взаимных интересов пересеклись их жизненные пути. Третье — связь Баринова и Моисеева указывает на преднамеренный характер убийства, причем, похищение личных вещей потерпевшего — не более как инсценировка ограбления с целью направить следствие в ложном направлении. — Майор посмотрел на Коваленко, но, видя, что приведенные доводы не произвели на него должного впечатления, добавил: — Кроме того, возникает целый ряд вопросов, дать ответы на которые нам придется. Зачем водитель ехал с убийцей в поселок Каморный? Почему орудием убийства выбран пистолет? Кто был заинтересован в гибели Моисеева? Я могу задать еще множество других «зачем?» и «почему?».

— Вот на все эти вопросы мы и попросим ответить гражданина Баринова, — невозмутимо подытожил Струков.

Баринов вышел из квартиры Кормилина, с наслаждением потянулся, широко зевнул, как кот после обильной трапезы, и стал спускаться вниз. Дом был старый — на лестнице сохранились массивные деревянные перила, потемневшие от времени и прикосновений тысяч рук, на ступеньках — смешные в своей бессмысленности крючки для давно канувших в Лету ковровых дорожек.

«Такая удача выпадает редко, — подумал Баринов, захлопывая за собой жалобно скрипнувшую дверь подъезда, — масть валила как перед светопреставлением. Правда, сам я тоже не подарок».

Баринов сел в машину, любовно протер изнутри лобовое стекло, включил «дворники». «Деньги есть — ты везде человек, и в Белграде, и в Белгороде. — Мысли текли самодовольно и размеренно. — Спать охота, но ничего не попишешь — у деловых людей рабочий день не нормирован. Так что хошь не хошь, а в Глебовск тащиться опять придется. Овчаренко, зараза, три шкуры дерет, но сегодня не жалко — деньги-то как с куста, а без его инструмента все равно не раскрутишься. Хорошо бы взять несколько комплектов оптом, запас карман не тянет».

Машина плавно тронулась с места. Баринов объехал синий «Москвич», водитель которого безмятежно спал, запрокинув голову на спинку сиденья, убедившись, что вокруг ни души, нахально поехал под «кирпич», пересек дорогу и, лавируя между однообразными до тошноты серыми коробками нового микрорайона, кратчайшим путем выехал на проспект Свободы. На перекрестке пришлось притормозить — две поливалки никак не могли разминуться.

Николай Михайлович повелительно посигналил, но это не произвело эффекта. Скользнув покрасневшими после бессонной ночи глазами по фасаду ближайшего здания, Баринов задержался на рекламной киноафише. Внимание привлекало не столько набранное аршинными буквами название нового фильма «Возвращение «Святого Луки», сколько вырисовывающееся из отдельных торопливых мазков лицо «графа» Карабанова, который, казалось, смотрел прямо на Баринова тяжелым презрительным взглядом.

«Ишь, вытаращился, пучеглазый!» — чертыхнулся Баринов, устремляясь в образовавшийся между поливалками просвет. Настроение, непонятно почему, начало портиться, от какого-то нехорошего предчувствия защемило сердце.

Выезжая на окружную, Баринов включил приемник, крутнул верньер. Приятная эстрадная мелодия заполнила салон машины, подействовала успокаивающе, во всяком случае, Николай Михайлович начал понемногу клевать носом. Гладкая лента шоссе, монотонно проскальзывая под колесами, убаюкивала не хуже колыбели.

В низинке, сразу за поворотом, стал виден контрольный пункт, возле которого никто не подавал признаков жизни.

«Интересно, этот псих снова дежурит, или его отправили подлечить нервную систему?» — оживившись, подумал Баринов и тут же заметил одинокую фигуру, маячащую в дальнем углу площадки.

Полосухин, одетый в широкий плащ-дождевик поверх формы и хромовые сапоги с длинными голенищами, вышел на дорогу и привычным движением поднял жезл.

— Ну, это уже наглость, — процедил сквозь зубы Баринов, выжимая сцепление. — Видать, молодой, да ранний, быстро научился накладывать на свой кусок хлеба чужой кусок маслица. Следовало бы тебя, парень, на место поставить, ну да черт с тобой! Получишь трешку на обратном пути, сегодня я добрый.

Вскоре в зеркале заднего обзора показалась черная «Волга», идущая на большой скорости, очевидно, с претензией на обгон.

«Конечно, этих он не остановил, им можно нарушать, видно, большой начальник едет. Но и мы не лыком шиты. — Криво усмехнувшись, Баринов переключил скорость и прибавил газу. Расстояние перестало сокращаться, когда стрелка спидометра доползла до ста двадцати и остановилась на этой отметке, словно прибор заклинило. — Господи, что там такое? Кретин!»

Впереди в каких-нибудь ста метрах поперек дороги остановился длинный неповоротливый рефрижератор, перекрыв движение. Сбросив газ, Баринов резко затормозил и, выскочил из машины, побежал к водителю рефрижератора, чтобы сказать ему все, что он о нем думает. Однако, в этот момент возле него притормозила «Волга» и из нее выпрыгнули три человека. От рефрижератора, не торопясь, отделились еще две фигуры в штатском. В нескольких шагах сзади впритирку к обочине остановился невесть откуда взявшийся синий «Москвич».

Мысли смешались в голове Баринова.

— Нет, — не в силах правильно оценить происходящее, посиневшими губами прошептал он, засовывая непослушную онемевшую руку во внутренний карман пиджака. — Я сам, не трогайте меня…

— Не двигаться! — властно крикнул один из подбежавших, в то время как двое других ловко схватили ставшего вдруг безучастным ко всему Баринова.

Солидного вида мужчина предъявил удостоверение.

— Подполковник Струков. Гражданин Баринов Николай Михайлович, вы арестованы! Прошу пересесть в нашу машину.

— В чем дело? Здесь какое-то недоразумение. Это произвол, я этого так не оставлю! — По мере того, как первый испуг проходил, к Баринову начал возвращаться дар речи.

— Все объяснения получите позже. А сейчас советую не поднимать шума, — сказал Струков, довольный успешным задержанием.

— Это просто кошмар. Отпустите руки. Я буду жаловаться, — поубавив пыл, продолжал бубнить Баринов, увлекаемый к машине. И только очутившись на заднем сиденье «Волги» между двумя сотрудниками милиции, Николай Михайлович затих. Ухитрившись обернуться, он заметил, что брошенные им «Жигули» обрели нового водителя и следуют в арьергарде.

Голиков сидел за письменным столом, поджав ноги. Ему было не по себе — беспокоило навязчивое ощущение, которое охватывает человека, стоящего у порога над сложенными чемоданами и лихорадочно размышляющего: не забыл ли он напоследок что-то сделать или взять с собой какую-нибудь крайне необходимую в дороге вещь. Майор не желал примириться с фактом собственной непричастности к аресту и последующему допросу Баринова, столь важных этапов в ходе следствия. Дело заключалось не в уязвленном чувстве собственного достоинства — Александр Яковлевич не был самолюбив. Но даже в выходной он не мог обходиться без привычной работы.

И тут Голиков вспомнил: Серов! Единственный возможный свидетель (мысленно майор не выдвигал Серова на роль соучастника), от которого можно было ждать большего, нежели формального отказа.

— Решено, — сказал майор и громко хлопнул ладонями по подлокотникам кресла, вызвав недовольство благовоспитанного Филимона.

Через сорок минут Голиков уже нажимал на кнопку звонка квартиры Серовых. Дверь открыл сам Дмитрий, обернулся и крикнул в глубь коридора: «Откуда я знаю, к кому!», после чего недоуменно уставился на непрошеного гостя.

— Дима?

— Да, — лаконично подтвердил Серов, оценивающим взглядом примеряя на Голикове милицейскую форму.

— А вас не удивляет мой приход?

— Нет! — с вызовом сказал Дмитрий, носком тапочка поправляя свернувшуюся вдвое половую тряпку. — Раз вы пришли — чего-то хотите. А если чего-то хотите, сами выложите, кто вы, откуда и зачем… — Голиков по смыслу вставил далее слово «приперлись», но Серов как будто невзначай запнулся. — Заходите, чего стоять на пороге.

— Да нет, лучше одевайся и выходи. — Майор незаметно перешел на «ты». — Поговорить надо.

Дима неохотно кивнул и скрылся за потрескавшейся крашеной дверью…

Они прошли через бульвар по узенькой асфальтовой дорожке, отделяющей проезжую часть от длинного забора, за которым спряталось годами строящееся здание плавательного бассейна, миновали увядающий палисадник с путано растянутыми бельевыми веревками и оказались в уединенном от шума и выхлопных газов сквере. Влюбленные и пенсионеры перебазировались отсюда ввиду неподходящего сезона, поэтому здесь вдобавок было пустынно.

— Вот ты идешь с незнакомым человеком, упорно изображая полное безразличие. И разве у тебя не возникает вопроса: а на кого он похож? — попытался завязать разговор Голиков, присаживаясь на скамейку.

— На Ринго Стара тридцати пяти лет, — не задумываясь ответил Серов.

— Я так хорошо сохранился? Спасибо за комплимент. Но мы до сих пор не познакомились. Меня зовут Александр Яковлевич, я майор уголовного розыска, хочу с тобой посоветоваться.

— Я заинтересовал уголовный розыск? — пробормотал Серов. И вдруг испугался, что этот странный майор услышит хлесткое биение встрепенувшегося сердца.

— Почему заинтересовал, ты знаешь и сам. А вот угрозыск тебе не импонирует. Угадал? Я не Шерлок Холмс, но ход своих мыслей могу пояснить. Вызывают, скажем, тебя по повестке. Ты являешься точно в назначенное время, но вынужден с полчаса прождать в коридоре, пока тобой поинтересуются. Потом ты заходишь в кабинет и следователь сухо предлагает присаживаться. После чего, оторвавшись от неотложных бумаг, он впивается в тебя из-под очков не сулящим ничего хорошего гипнотическим взглядом и казенным голосом говорит: «А теперь рассказывай все, не стесняйся. Твой дружок у нас на заметке и далеко не уйдет, так что нет смысла мутить воду». Следователь пытается взять тебя в оборот, говорит про убийство так, будто этот вопрос для него — открытая книга, а тебе пора примерять наручники.

— Вы преувеличиваете, — резко возразил Серов. — Я не имею никаких претензий к вашему следователю. Говорил он со мной нормально, на понт — не брал, но добавить к сказанному в милиции мне нечего.

— Возможно, и так, хотя не будем забывать, что ты озлоблен на правоохранительные органы. Я ознакомился с твоим делом и мне показалось, что твое правонарушение не совсем обычное, да и сам ты не обычный правонарушитель. Ты остро реагируешь на несправедливость. Вот есть, к слову, совершенно незнакомый тебе человек, полный сил и энергии. И его ни с того, ни с сего убивает шаровая молния — объект непонятный и непредсказуемый. Ты спас бы этого человека, если бы это было в твоих силах?

— Как?

— В смысле — каким образом? Это неважно.

— Нет — какой ценой? — уточнил Серов.

— Не подвергая себя чрезмерной опасности. Просто нужно решиться.

— Ну, знаете, это неинтересно. Проза жизни.

— И это тоже проза жизни? — Голиков извлек из нагрудного кармана несколько фотографий Моисеева и показал Дмитрию. — Да не бледней ты так, тебе никто не собирается «шить» дело.

— Чего вы от меня хотите? — затравленно спросил Серов, делая ударение на собственной персоне. — Этого, — он кивнул на снимки, — уже не спасти. И шаровая молния здесь ни при чем.

— Дима, не забывай, пистолет находится в руках преступника, — майор незаметно перевел разговор на интересующую его тему. — Скажи, разве ты чисто по-человечески абсолютно равнодушен к тому, что в любую минуту кто-то может превратиться в мишень?

— Ах, чисто по-человечески! А по-человечески, когда тебя постоянно втаптывают в грязь? — У Дмитрия невольно вырвалось это полупризнание, но, подспудно почувствовав доверие к своему собеседнику с чуть грустной улыбкой и усталыми умными глазами, насквозь, как на рентгене, проникающими в самые дальние закоулки души, он уже не мог остановиться. — Когда знаешь, что дорога в институт заказана и есть отличный выбор между временной работой по погрузке-выгрузке вагонов в ночную смену и подметанию дворов. Есть, правда, еще завод. Только подойдет иной раз кто-нибудь из начальства, когда вкалываешь, да посмотрит на тебя эдаким прищуренным взглядом: что, мол, уркаган, ничего больше не натворил? И хочется ответить, как в книжках не пишут, да нельзя. Потому что выгонят, а деваться некуда.

Голиков молчал. Он решил дать Серову выговориться, принципиально не желая ловить его на слове. Реакция Дмитрия на последний вопрос утвердила майора в мысли, что если еще не «горячо», то уже, во всяком случае, «теплее».

Через сквер пробежала, подбрасывая задние лапы, светло-пегая русская борзая, звонко пролаяла на сидящих на скамейке и, сочтя свою миссию выполненной, потрусила обратно к хозяйке — девушке лет семнадцати в ярко-синем спортивном костюме.

— Самое противное, — продолжал Серов, — никто тебя не выслушает, твое мнение всем до лампочки. Да что я распинаюсь тут перед вами…

— Да-а, — неопределенно протянул Голиков, — не выслушают, не похвалят, не погладят… Тебе не стыдно? Ведь это все сплошная рутина! Нужно иметь перед собой четко поставленную задачу, цель в жизни, мечту, в конце концов. Ты мечтаешь о чем-нибудь?

— Сейчас у меня одна мечта: собрать манатки и бежать из этого проклятого города куда глаза глядят.

— Так почему бы тебе действительно не уехать, скажем, на БАМ? Там разворачивается грандиозное строительство.

Серов досадливо мотнул опущенной головой.

— Мать, — коротко ответил он. — Оставить не на кого, а у нее сердце.

— Ясно, — сказал майор. — А Тюкульмин, он тоже очень хотел уехать? Или ты давно его не видел?

После непродолжительного раздумья Дмитрий утвердительно кивнул:

— Давно.

— Порвал, наверное, с ним всякие отношения, хотя на суде грудью стоял за друга.

— Какой он мне теперь друг?

— А зачем ты несколько дней назад заходил к нему домой? — Голиков решил сыграть ва-банк.

Серов оторопел.

— Вот оно что. А я-то думал… — Голикову показалось, что Дмитрий в одно мгновенье отгородился непроницаемой стеной отчуждения, подобно моллюску, плотно смыкающему створки раковин в минуту опасности. — Я знать ничего не знаю, ни к кому не ходил и впутываться в чужие дела не собираюсь. Надеюсь, ко мне больше нет вопросов, гражданин начальник?

— Прекрати! Я беседую с тобой неофициально, если хочешь, можешь повернуться и уйти, — произнес майор, кляня себя за поспешность, а Дмитрия — за ложное понимание чувства товарищества. — Или ты вообразил, что угрозыску больше нечем заниматься, кроме как следить, у кого бывает в гостях Дмитрий Серов. Вчера вечером наш сотрудник побывал дома у Тюкульмина и выяснил у его матери, что Анатолий около двух недель назад вдруг куда-то уехал. Вера Семеновна была очень взволнована этим обстоятельством. Она нам, кстати, и сообщила, что на днях к ней заходил какой-то Дима и справлялся о Толике. Между прочим, по заявлению Веры Семеновны Анатолий Тюкульмин объявлен в розыск. Как ты сам понимаешь, дело принимает серьезный оборот. — Голиков искоса взглянул на призадумавшегося Серова. — Вот в связи с этим у меня есть к тебе большая просьба. Может быть, ты догадываешься, куда поехал Толик, или подскажешь нам, с кем он мог поделиться своими планами. Вреда этим ты Тюкульмину не нанесешь, а расследованию окажешь огромную помощь. Сразу оговорюсь: если ответ на этот вопрос несовместим с твоими понятиями рыцарской чести, что ж, можешь не отвечать.

— Но я действительно даже не представляю себе, куда подевался Толик. — Видно было, что Серов говорит искренне. — Знаете, — заколебавшись, продолжил Дима, — у Толика была девушка, Рита Белова, по прозвищу Княжна Мэри. Она работает продавщицей в центральном универмаге. Я, конечно, не уверен, но, может быть, он ей что-нибудь сказал.

— Красивая кличка. Это что, по Лермонтову: Белова — Бэла — Княжна Мэри?

Дмитрий впервые за время разговора улыбнулся. — А где находятся княжеские хоромы, ты знаешь?

— Да. Хотите записать адрес?

— Говори, я запомню.

— Улица Солнечная, 34.

Прощаясь, Голиков сказал:

— Я надеюсь, ты не выбросил наш номер телефона. Если что-нибудь понадобится, обязательно позвони.

— Ладно, — вяло пообещал Серов…

Ветер налетал порывами, выбрасывая в воздух увядающую листву и нагоняя друг на друга белоснежные перистые облака.

«Неплохой парень этот Серов, — рассуждал Голиков, возвращаясь домой размеренным прогулочным шагом, — сейчас не часто встретишь такого — неустроенного внутри и покрытого хрупкой оболочкой напускного равнодушия снаружи. Разговор с ним, безусловно, дал положительный результат. Главное — одержана моральная победа: Дима кое-что рассказал. В нем сейчас происходит внутренняя борьба, подвергаются переоценке многие, казавшиеся незыблемыми, ценности. Важно и то обстоятельство, что ему, видимо, небезразлична судьба скрывшегося Тюкульмина (а в том, что тот скрылся, сомнений не остается). Второй пистолет существует, и Серов, скорее всего, передал его Толику. Неспроста же этого веснушчатого парня с непомерно рано пробивающейся сединой мучают угрызения совести».

Голикову вспомнилась собственная жизнь — детство в рабочей семье, редкие радости, частые недоедания. Потом война, разруха. Родители и старшая сестра Варя погибли, сам он остался с бабушкой. В 1947 году окончил семилетку, какое-то время не мог найти себе места, год проработал слесарем в котельне. Затем — армия, служба в погранвойсках на западной границе. Когда срок службы подошел к концу, остался на сверхсрочную. В 1959 году вернулся в родной Верхнеозерск, куда его неоднократно приглашали на работу в органы МВД. Спустя семь лет Голиков стал начальником отдела уголовного розыска города…

В затемненной арке мелькнула знакомая приземистая фигура.

— Эй! — насмешливо крикнул Голиков. — Товарищ капитан, неоперативно работаете!

— Так кто мог знать, что вы дворами блукаете, — откликнулся Пошкурлат. — Хотя бы записку в дверях оставили, когда вернетесь.

— Зачем же такая спешка, да еще в законный выходной? — хмыкнул майор. — Незаменимых работников у нас, как известно, нет.

— Новостей много, Александр Яковлевич. Я подумал, что вы должны быть в курсе.

— Ну так рассказывайте, не тяните быка за рога.

Пошкурлат сделал несколько шагов по детской площадке, расположенной точно по центру прямоугольного дворика, прислонился плечом к опоре миниатюрных качелей и объявил:

— Сегодня утром арестован Баринов. При задержании он пытался скрыться, пришлось даже перекрывать трассу. Струков лично руководил операцией. В настоящее время Баринов сидит в одиночке. Владимир Петрович рассчитывает на психологический эффект — надеется, что могильщик дойдет там до требуемой кондиции и завтра утром на первом же допросе поплывет, как…

— Портретист, — поморщившись, поправил Голиков.

— Ну, тем более. — По виду Пошкурлата нетрудно было определить, что ему никак не удается одним махом выложить все новости, сдобрив их собственными комментариями.

— А как вел себя Баринов при аресте?

— Согласно ГОСТам, — плоско пошутил капитан. — Как и все они: кричал, что будет жаловаться в вышестоящие инстанции вплоть до господа бога. Только кого он хочет разжалобить? Уже в отделении у Баринова при обыске обнаружили более трех тысяч рублей.

«Неужели я все-таки ошибся?» — подумал Голиков. Желваки на его худощавом лице беспрерывно двигались, вздымаясь бугорками и снова опадая, темные морщинки под прищуренными глазами стали рельефнее.

— Владимир Петрович не распорядился снять наблюдение с имеющихся адресов? — спросил майор.

— По-моему, нет, — ответил Пошкурлат, перенимая озабоченный тон шефа.

— У вас еще есть что-нибудь? — вздохнул Голиков.

— У меня все.

— Тогда я вас попрошу о следующем: поручите Нефедову, пусть сходит по адресу: Солнечная, 34. Это где-то на окраине, в частном секторе. Там проживает некая Рита Белова, она же Княжна Мэри, подруга Анатолия Тюкульмина — вам должна быть знакома эта фамилия. Нет, сенсацией тут и за километр не пахнет, но расспросить ее на всякий случай надо. Как построить разговор, я сейчас вам объясню…

В это время Баринов маялся, сидя на деревянном помосте в камере предварительного заключения. «Неужели они что-то про меня пронюхали? — тревожно размышлял он. — Но что, что именно? Эх, знал бы, где упал…»

К еде Николай Михайлович даже не прикоснулся — она была явно не в его вкусе.

Глава седьмая

В последний раз придирчиво оглядев сервировку стола, Наташа выглянула в окно. Еще вчера все казалось таким серым и невзрачным, а сегодня виделось совсем по-другому.

«Может, я и в самом деле люблю его?» — подумала Наташа.

Эта мысль больно сдавила сердце, и Наташа безвольно опустилась на краешек тахты. Несколько минут она сидела, боясь пошевельнуться, чтобы не возвращаться к реальности бытия. Да, теперь она точно знала, что любит, но особой радости от этого открытия не только не испытывала, а, наоборот, боялась отдаться этому чувству. И тут Наташа вспомнила мать — единственного дорогого и близкого человека. Почему жизнь так несправедливо устроена: одни — счастливы, другие — несчастны; одни пользуются различными благами, другие всем обделены…

Наташа встала с тахты и подошла к зеркалу. Из глубины чуть помутневшего стекла на нее смотрела серьезная двадцативосьмилетняя женщина, если честно признаться, самой заурядной внешности. В Наташе не было ничего такого, что, как ей казалось, должно нравиться мужчинам, и, главное, отсутствовала внутренняя уверенность в своих силах.

«Вот если бы красиво и модно одеться, — с надеждой подумала Наташа, — возможно, и я буду выглядеть эффектней. Увы, это пока несбыточная мечта: на сотню в месяц сильно не разгонишься. Но почему же тогда Жора обратил на меня внимание? Может, просто пожалел, когда я, сама не своя от страха, стояла у аптечного прилавка не в силах понять, что необходимого для матери лекарства нет. И тут подошел Он!»

На следующий день, когда новый знакомый позвонил и сказал, что достал нужное лекарство, Наташа в первую минуту растерялась, так как не надеялась, что мимолетное знакомство в аптеке может иметь продолжение. А потом… Пять лет промелькнули как один миг и, в то же время, прошла целая вечность.

Год назад умерла мать. Эта утрата потрясла Наташу. Перед смертью мать не раз повторяла: «Вот умру, так хоть руки тебе развяжу». Полина Петровна болела долго и тяжело. Девять лет она была прикована к постели. Конечно, Наташе приходилось нелегко, но сейчас было еще тяжелее. Поэтому все нерастраченное душевное тепло она отдавала Жоре, а он этого не понимал или не хотел понять. В последнее время он не часто баловал ее своими посещениями. И вообще, их взаимоотношения носили сложный характер. Бывая у Наташи, Жора никогда не говорил о любви, не строил планов на будущее. Он не приглашал ее в кино, к своим знакомым или просто погулять. А Наташа и не настаивала. Она боялась, что одним лишним словом сломает хрупкий мостик их отношений. Правда, Жора иногда делал ей дорогие подарки. С одной стороны, это льстило самолюбию, но где-то в глубине души возникали сомнения: «А не дает ли он таким образом понять, что за все платит?» Наташа старалась не прислушиваться к голосу рассудка и для самоуспокоения придумывала тысячи объяснений и оправданий…

До прихода Жоры оставались считанные минуты. Сердце Наташи учащенно стучало.

«Сегодня — или никогда, — решила она. — Сегодня я должна ему сказать все!»

На лестнице послышались шаги, раздался короткий звонок в дверь.

«Это он», — подумала Наташа, быстро отодвигая задвижку.

Каково же было ее удивление и разочарование, когда на пороге она увидела совершенно незнакомого мужчину. Очевидно, эти чувства отразились на ее лице, поэтому незнакомец заговорил первым:

— Вы, если я не ошибаюсь, Наташа?

— Да, а в чем дело?

— Видите ли, я товарищ Жоры, он предупредил меня, что будет сегодня вечером у вас и дал адрес. Я в Верхнеозерске проездом, а нам необходимо переговорить по одному срочному делу. Он уже пришел?

— Еще нет, но с минуты на минуту должен прийти. Проходите, пожалуйста, раздевайтесь, будем ждать его вместе.

Наташа впустила нежданного гостя в прихожую и закрыла дверь. Вдруг перед глазами у нее что-то мелькнуло, от дикой боли перехватило дыхание. В голове молнией сверкнула чудовищная догадка. Наташа попыталась закричать и освободить руками шею, но из горла вырвались лишь сдавленные хрипы. Ее мозг работал как никогда ясно, хотя по обмякшему телу начала разливаться обволакивающая теплота.

Внезапно в сознании Наташи отчетливо всплыла забытая картина далекого детства: вот отец в военной гимнастерке, такой сильный и красивый, как пушинку подбрасывает высоко вверх маленькую голубоглазую девчушку с льняными косичками и заразительно смеется, а девочке почему-то страшно, она боится упасть и разбиться. Ощущение страха заполняет все Наташино существо, и она уже не может четко различить, что это там каруселью проносится вдалеке. До нее доносятся какие-то голоса. Среди них она узнает голос матери, но он слабеет, угасает, слов уже не разобрать…

Через несколько мгновений мир утратил для Наташи свои краски и стал черным…

Убедившись, что женщина мертва, преступник осторожно опустил тело на пол и бесшумно выскользнул из квартиры, прикрыв за собой дверь. Выйдя из подъезда, он огляделся по сторонам, засунул перчатки в карман плаща и исчез в темноте.

В понедельник, прибыв на работу, Струков позвонил в КПЗ дежурному. Владимир Петрович немного нервничал, хотя к допросу подготовился основательно, решив сразу ошеломить Баринова фактами.

Через несколько минут в кабинет ввели изрядно помятого после бессонной ночи Николая Михайловича. При виде подполковника, он прямо с порога заголосил:

— Товарищ начальник! Что же это такое? Произошла трагическая ошибка, меня по недоразумению с кем-то спутали. Я прошу…

— Садитесь, гражданин Баринов. Разговор нам предстоит долгий, — веско сказал Струков. — Обращайтесь ко мне — гражданин подполковник. Это — во-первых. А во-вторых, должен вас огорчить: никакой ошибки не произошло, и вам об этом известно не хуже меня. Так что давайте не будем ломать комедию.

— В таком случае, я не намерен говорить с вами, пока мне не предъявят официальное обвинение, — с вызовом, на грани истерики воскликнул Баринов.

— Всему свое время, — Струков не спеша раскрыл папку, на обложке которой бросалось в глаза набранное жирным шрифтом «Дело №…», достал бланк протокола допроса. — Сначала уточним ваши анкетные данные. У нас, как в фигурном катании: сперва идет обязательная программа, за ней — короткая, а в конце — произвольная. Надеюсь, до показательных выступлений дело не дойдет. Итак: фамилия, имя, отчество…

Односложно отвечая на вопросы, Баринов с глухой тоской думал: «Еще и издевается. Видать, совсем плохи мои дела. Но что ему известно?»

Когда с заполнением анкеты было покончено. Струков небрежно протянул арестованному лист бумаги.

— Теперь можете ознакомиться. По долгу службы ставлю вас в известность: чистосердечное признание смягчает меру наказания.

По мере того, как Николай Михайлович сосредоточенно вникал в смысл написанного, его лицо покрывалось бисеринками холодного пота. Дочитав до конца, он возмущенно бросил бумагу на стол.

— Бред какой-то! Вы больше ничего не могли придумать? Вместо того, чтобы искать настоящих преступников, решили сделать меня козлом отпущения? Не выйдет, не на того напали! Я требую встречи с прокурором.

— Прекратите балаган, Баринов, — невозмутимо сказал подполковник, доставая из папки заключение экспертизы. — Вот прочтите. Нами точно установлено, что ваша машина останавливалась возле места преступления и затем на ней уехал убийца. Запираться дальше не советую, этим вы только отягчаете свою участь.

— Это уже интересно. Не постеснялись даже фальшивый документ состряпать. Зря старались, гражданин подполковник, моя машина две недели простояла в ремонте. Я ее третьего дня как забрал.

— А какого числа вы отдали машину в ремонт? — Струкова начало раздражать упрямство Баринова.

— Девятнадцатого октября, в пятницу.

— Вы ничего не путаете?

— Я никогда ничего не путаю. К тому же это легко проверить, — уверенно ответил Баринов.

Последние слова подозреваемого повергли Владимира Петровича в недоумение. Он рассчитывал, что сейчас Баринов начнет «усиленно» вспоминать, а потом скажет: «Ах, да! Я ошибся!» и назовет шестнадцатое или семнадцатое число, пытаясь создать себе алиби.

«Крепкий орешек, — с досадой подумал подполковник, — сразу не расколешь».

— Постарайтесь вспомнить, где вы были и чем занимались с вечера восемнадцатого до утра девятнадцатого октября, а точнее, до того момента, как вы отдали машину в ремонт?

— Секундочку… Вечером восемнадцатого я поехал в гости к одному знакомому, там я остался ночевать и уехал от него рано утром. Я заехал домой, позавтракал, привел себя в порядок и собрался на работу, но не смог завести машину. Тогда я позвонил в спецкомбинат, сообщил, что задержусь, остановил какой-то грузовик и попросил водителя оттранспортировать мои «Жигули» на станцию техобслуживания. Вы удовлетворены?

— Не тот ли это, случайно, знакомый, у которого вы находились в прошлую ночь?

— Да, — Баринов удивленно взглянул на подполковника, — я был у Ивана Трофимовича Кормилина.

— Понятно, — протянул окончательно сбитый с толку Струков. «Как же так? Если Баринов говорит правду, у него железное алиби. Может, блефует, хочет оттянуть время? Нет, не похоже…»

— А мне по-прежнему непонятно… — начал было Баринов, но подполковник прервал его:

— Николай Михайлович, если я вас правильно понял, восемнадцатого октября вы приехали к Кормилину на своей машине. Пока вы у него находились, кто-нибудь мог воспользоваться «Жигулями»?

— Это исключено, — быстро ответил Баринов.

Струкову пришло в голову, что они с Бариновым напоминают двух шахматистов, один из которых играет в своеобразные поддавки, предлагая попавшему в цугцванг противнику ухватиться за спасительную соломинку, а тот упорно не желает воспользоваться представившейся возможностью. «Или он глуп, или первоклассный актер, пытающийся выгородить сообщников, — подумал Владимир Петрович. — Ну ничего, посмотрим, что ты у меня сейчас запоешь!»

— Где и при каких обстоятельствах вы познакомились с Моисеевым Петром Сергеевичем?

— А кто это такой?

— Послушайте, Баринов, — разозлился Струков, — хватит ваньку валять! О вашем знакомстве с Моисеевым нам достоверно известно. До этого момента я еще склонен был вам верить, а теперь вижу, что вы просто выкручиваетесь.

— Клянусь вам, я не знаю, о ком идет речь.

— И с капитаном Сорокотягой вы, конечно, тоже не знакомы?

— С Сорокотягой? Не скажу, что мы близкие приятели, но с Николаем Андреевичем я знаком. Несколько лет назад он заказывал у нас памятник, по-моему, для матери. Знаете, когда постоянно сталкиваешься с человеческим горем, трудно отказать в посильной помощи.

— Разумеется, безвозмездно, — с сарказмом добавил подполковник.

Баринов никак не отреагировал на последнее замечание.

— А вам не приходилось самому обращаться к капитану за помощью?

— Что-то не припоминаю.

— Не скромничайте, Николай Михайлович, — Струков выдержал паузу. — Ладно, придется вам напомнить: вы просили его ускорить выдачу паспорта одному вашему приятелю, якобы взамен утерянного.

Баринов смутился.

— Да, действительно, совсем упустил из виду, был такой случай. Иван попросил меня оказать содействие в этом вопросе: какому-то его знакомому нужно было срочно трудоустроиться, а он потерял паспорт. Вот я и помог.

— Какой Иван?

— Кормилин. По-моему, ничего противозаконного я не совершил, наоборот, вернул обществу трудоспособного члена. А Моисеев он, Петров или Сидоров, я даже как-то и не поинтересовался. Передал товарищу капитану документы и все.

— Незаменимый вы человек, Николай Михайлович, как я погляжу, — задумчиво произнес Струков. — И капитану Сорокотяге вы не отказали в любезности, и Кормилину удружили, не говоря уже о совсем незнакомом вам Моисееве. И машиной вашей преступники каким-то непостижимым образом сумели воспользоваться. С таким нужным человеком просто грешно так вот взять, да и расстаться: а вдруг вы и нам на что сгодитесь?

Подполковник вызвал дежурного.

— Уведите арестованного. А вы, гражданин Баринов, пока мы будем проверять ваши показания, хорошенько обдумайте на досуге свое положение. И не надо разыгрывать негодование, здесь не театральная студия и не пансионат благородных девиц.

Оставшись один, Владимир Петрович разочарованно захлопнул папку с документами. «Неужели мы поторопились? Если показания Баринова подтвердятся, версия летит к чертям, — невесело думал подполковник, снимая телефонную трубку. — Выплывает на сцену новая фигура — Иван Трофимович Кормилин. С одной стороны, он может подтвердить слова Баринова, с другой — сам попадает под подозрение. А как все-таки быть с машиной?»

От неприятных мыслей подполковника отвлек бодрый голос Пошкурлата:

— Уголовный розыск, слушаю вас!

Выяснив у капитана, что Голиков уже пришел в управление, Струков пригласил их обоих к себе.

Входя в кабинет, Голиков сразу догадался, что все получилось не так гладко, как планировал подполковник.

— Присаживайтесь, — Владимир Петрович протянул майору протокол допроса. — Возникли непредвиденные обстоятельства, которые необходимо срочно обсудить.

— Вот тебе и на! — воскликнул Пошкурлат, прочитав вместе с Голиковым протокол. — Выходит, теперь нужно задержать Кормилина?

— А что вы думаете по этому поводу, Александр Яковлевич? — обратился подполковник к Голикову.

— Особенно выбирать уже не приходится. Следует как можно быстрее опросить Кормилина в качестве свидетеля. А задерживать его на основании показаний одного Баринова нам никто не позволит. — Майор взглянул на часы. — Сейчас Кормилин должен быть на фабрике. Считаю целесообразным, не теряя времени…

Раздался резкий телефонный звонок. Полковник Коваленко срочно всех вызывал к себе.

Встревоженный вид начальника управления красноречиво свидетельствовал о том, что произошло какое-то новое ЧП.

— Товарищи! Только что поступило сообщение от лейтенанта Чижмина: убита инспектор отдела кадров кирпичного завода Северинцева Наталья Ивановна. Обстоятельства убийства выясняются. Вас, товарищ майор, я попрошу выехать на место происшествия.

Глава восьмая

Долго искать нужную квартиру Голикову не пришлось. Возле крайнего подъезда толпились жильцы дома, вполголоса обсуждая происшествие. Провожаемый любопытными взглядами, майор быстро вбежал на лестничную площадку четвертого этажа, кивнул стоящему у дверей молоденькому сержанту и вошел в прихожую.

Осмотр квартиры уже заканчивался. Напряженные лица работников оперативной группы, испуганно застывшие фигуры понятых в углу комнаты да очерченный мелом контур человеческого тела на полу прямо у входа свидетельствовали о том, что недавно здесь произошла трагедия.

Несколько секунд ушло на осмотр обстановки. Недорогая старомодная мебель, белоснежные занавески на окнах, над диваном — репродукция картины Васнецова с бдительно несущими боевой дозор тремя богатырями — безмолвными свидетелями преступления. Посреди комнаты на невысоком столике, сервированном на двоих, — нетронутый ужин.

Навстречу Голикову стремительно поднялся с края дивана лейтенант Чижмин.

— Загадочное убийство, товарищ майор, — не дожидаясь вопросов, скороговоркой начал он. — Приходько с Ревазом повезли тело на вскрытие, но некоторые факты уже установлены. Убита хозяйка квартиры Северинцева Наталья Ивановна. Смерть наступила в результате удушья. В качестве орудия преступления мог быть использован шарф. В квартире не замечено никаких признаков борьбы, судя по всему, ничего не похищено. В передней обнаружены следы обуви предполагаемого убийцы. В комнату преступник не заходил.

— Кто первым обнаружил труп и как ты здесь оказался? — ледяным тоном произнес Голиков.

— Все очень просто, — Чижмин снял очки, зачем-то подышал на стекла и, близоруко щурясь, принялся методично протирать их носовым платком, что было верным признаком волнения. — Утром я приехал на кирпичный завод. Инспектора отдела кадров на месте не оказалось. Поговорив с секретарем-машинисткой, я выяснил, что Наталья Ивановна работает в отделе кадров завода шестой год, то есть трудовая книжка Моисеева должна была пройти через ее руки. Сослуживцы были удивлены отсутствием на работе обычно пунктуальной Северинцевой. Прождав с полчаса, я приехал сюда. На звонки в дверь никто не отвечал. Выйдя из подъезда, я обратил внимание на то, что в окнах квартиры Северинцевой горит свет. Это меня насторожило. Пригласив слесаря ЖЭКа, мы в присутствии понятых открыли дверь. В передней я увидел лежащую на полу женщину.

— Представитель прокуратуры приезжал?

— Да, Дновский Владимир Семенович.

— Какие-нибудь особые, необычные детали запечатлелись в твоей памяти?

— Ее глаза, — Чижмин отвел взгляд.

— Лева, ты не улавливаешь никакой связи между этими двумя убийствами? — задумчиво спросил Голиков.

— После того, как я сообщил о происшествии, мне тоже пришла в голову эта мысль. — Чижмин водрузил, наконец, очки на переносицу. — Если Северинцева проставила в трудовой Моисеева липовую запись, она могла стать нежелательным свидетелем. Ведь кто-то уговорил ее пойти на должностное преступление. Но, Александр Яковлевич, разве за такое убивают?

— Как знать, как знать, — Голиков машинально провел несколько раз ладонью по подбородку. — Смотря что за всем этим кроется. Ладно, не будем делать скоропалительных выводов.

Владимир Петрович сидел как на иголках. После допроса Баринова подполковник имел нелицеприятный разговор с Коваленко и теперь, с подчеркнутым вниманием слушая доклад майора, клял себя на все лады: «Надо же, угораздило! И это при моей-то осмотрительности! Так нет, влез со своими предложениями поперед батька в пекло. А тут еще новое ЧП. Хорошенький подарочек к ноябрьским праздникам!..»

Между тем Голиков продолжал:

— Не исключено, что преступление могло быть совершено лицом с ненормальной психикой. Можно также предположить убийство на почве ревности, но для этого пока нет оснований, так как не изучен круг знакомств потерпевшей. Лично меня настораживает то обстоятельство, что Северинцеву убили непосредственно после ареста Баринова. Наталья Ивановна нас интересовала как свидетель, который может пролить свет на дело об убийстве Моисеева, но складывается впечатление, что кто-то нас опередил. Кто-то, крайне заинтересованный в молчании Северинцевой.

— А каково ваше мнение, Владимир Петрович? — Коваленко вопросительно посмотрел на Струкова.

Подполковник, до которого только сейчас дошел смысл сказанного Голиковым, недоуменно покачал головой.

— Насколько я понял, Александр Яковлевич пытается увязать оба убийства в звенья одной цепи. Но ведь это абсурд! Послушать товарища майора, так выходит, что у нас в городе имеется организованная преступная группа, которая действует настолько слаженно, что впору приглашать к нам на стажировку крестных отцов сицилийской мафии. Моя соседка в таких случаях вспоминает старую поговорку: «В огороде бузина, а в Киеве дядька». И вообще, Николай Дмитриевич, вы представляете, какой может быть резонанс, если мы с подобной версией выйдем в вышестоящие инстанции? — Струков бросил быстрый взгляд в сторону начальника. — Мне кажется, Александр Яковлевич за последние дни несколько устал, и поэтому сейчас непроизвольно сгущает краски.

Голиков с сожалением подумал, что Струков все больше уподобляется типу руководителя, который говорит только то, «что дозволено», и не говорит, «чего нельзя».

В этот момент дежурный доложил, что в управление доставлен Кормилин.

— Товарищ майор, вы успели ознакомиться с протоколом допроса Баринова? — обратился к Голикову Коваленко.

— В общих чертах.

— Тогда я вас попрошу о следующем. Возвращайтесь к себе и продумайте предстоящий разговор с Иваном Трофимовичем. В ходе беседы, не акцентируя пока внимания на личности самого Кормилина, постарайтесь выяснить, насколько правдив был Баринов в ходе допроса. Затем мы снова встретимся у меня и сопоставим полученные вами сведения с показаниями арестованного для определения плана дальнейших действий. Если вопросов нет, можете идти.

Вскоре в кабинет ввели Кормилина.

— Присаживайтесь, Иван Трофимович, — представившись, предложил Голиков.

— Чем обязан? — с места в карьер взвился Кормилин.

— Видите ли, вопрос, из-за которого мы были вынуждены вас так срочно побеспокоить, связан с выяснением обстоятельств особо тяжкого преступления.

— Преступления? Какое отношение это имеет ко мне? Я знать не знаю ни о каких преступлениях! — продолжал кипятиться Кормилин.

— Усаживайтесь и выслушайте меня внимательно. Нам кое-что известно о приятелях, которые бывают у вас дома и даже иногда остаются на всю ночь, — майор заметил, как побледнел Кормилин, — но некоторые подробности мы решили уточнить у вас лично.

— Это что — допрос? — изменившимся голосом спросил Кормилин.

— Иван Трофимович! Еще в древности Платон ввел в свои философские произведения жанр диалога, назвав его диалектическим, то есть вопросно-ответным. Великий мыслитель полагал, что такой метод в наибольшей мере выражает драматизм поиска истины. Считайте, что мы с вами будем заниматься установлением истины. Согласны?

— Ну, разве что из уважения к Платону, — кисло улыбнулся Кормилин. — Платон мне друг, но истина дороже! Спрашивайте, что именно вас интересует.

— Вот это другой разговор. Расскажите, кто у вас был в гостях в субботу вечером и чем вы занимались?

— Позавчера вечером? Сейчас вспомню, раз это так важно для милиции. Ко мне пришли Николай Михайлович Баринов, Георгий Никодимович Эльяков и Фима, отчество и фамилию, извините, запамятовал. Мы разыграли в преферанс пару бутылок шампанского. Надеюсь, вы не находите в этом состава преступления?

— Сколько времени вы пробыли вместе?

— Честно признаться, ребята засиделись у меня допоздна и разошлись где-то под утро.

— Хорошо. А теперь постарайтесь вспомнить, кто был у вас из друзей в четверг, восемнадцатого октября?

— Так сразу я затрудняюсь ответить. — Кормилин пожал плечами. — Вы сами могли бы быстро сказать, что вы делали, скажем, ровно в полдень две недели назад?

— Давайте условимся, Иван Трофимович, что вопросы буду все-таки задавать я, — жестко произнес майор, умышленно повысив голос. — Но вы уходите от конкретного ответа.

— Что вы! Я не собираюсь ничего скрывать. Восемнадцатого… восемнадцатого. Вспомнил! Был тот же коллектив, только вместо Эльякова играл Коржов.

— И часто у вас собираются такие компании?

— Пару раз в месяц. Летом мы иногда встречаемся в лесопарке, так сказать, на лоне природы.

— Играете по-крупному?

— Да нет, господь с вами! Так, больше для собственного удовольствия, — протестующе замахал руками Кормилин, лихорадочно прикидывая в уме: «Неужели кто-то настучал? Ефим мог накапать. Он в субботу завалил больше штуки в пулю, а потом еще в деберц попал Николаю. Стоп! Какой же я осел! Майор морочит мне голову с игрой, чтобы притупить бдительность. Думай, Ваня, думай!»

— А у кого из ваших партнеров имеются собственные машины?

— У Баринова — «Жигули», а у Эльякова — горбатый «Запорожец».

— Восемнадцатого Николай Михайлович приезжал на своей машине?

— По-моему, да, хотя утверждать не берусь.

— А во время игры никто не отлучался под каким-нибудь предлогом?

— Товарищ майор, вы играете в преферанс?

— Немного. Но вы опять не ответили на мой вопрос.

— Если вы знакомы с правилами игры, то должны знать, что отлучиться можно только тогда, когда сидишь на прикупе, да и то на пару минут. А вас, как я догадываюсь, интересует гораздо больший промежуток времени.

— Вы прекрасно все понимаете. И все-таки постарайтесь припомнить, Николай Михайлович Баринов никуда не уезжал в ту ночь?

Кормилин задумался, но мысли его были о другом: «Вот сволочь Николай! Из-за него сиди теперь тут и ломай голову. Похоже, нас действительно дернули в связи с игрой. Ну ничего, пусть сначала докажут что-нибудь. Остальные тоже болтать не будут, не маленькие».

— Нет, я отлично помню, Баринов ушел около шести часов утра.

— Вашей памяти можно позавидовать.

Кормилин развел руками: дескать, что мое, то мое.

— А кто-нибудь из ваших партнеров мог видеть, приехал ли Баринов на своей машине?

— Откуда мне знать. Спросите у них.

— Обязательно спросим, — резко сказал Голиков. Анализируя поведение Кормилина, майор обратил внимание, что тот, отвечая на последние вопросы, сохраняет спокойствие. «Неужели он ни при чем? Или успел взять себя в руки и так уверенно держится?» Голиков решил, что пора переходить к основному вопросу.

— А с Николаем Михайловичем вы давно дружите?

— Да мы, собственно говоря, с ним не друзья. Так, шапочное знакомство.

— Это вы в том смысле, что помогли ему на вашей фабрике справить новую шапку?

— Не придирайтесь к слову, — насупился Кормилин.

— И тем не менее вы несколько лет назад попросили Баринова об одной небольшой услуге: посодействовать некоему Моисееву Петру Сергеевичу в получении паспорта. Напрягите еще раз вашу отличную память, Иван Трофимович, и расскажите мне подробно об этом давнем эпизоде.

Кормилин откинулся на стуле. В его округлившихся глазах поочередно отразились страх, изумление, злоба и другие оттенки эмоций.

— Что за чушь? Какой паспорт? Какой Петр Сергеевич? Да я в жизни ни о чем подобном не просил Баринова! Кому-то понадобилось меня скомпрометировать. Предупреждаю, это даром не пройдет!

— Значит, вы отрицаете, что обращались к Николаю Михайловичу с такой просьбой? — спокойно переспросил майор, прервав поток словоизлияний Кормилина.

— Категорически отрицаю.

— Странно. Ваши слова расходятся с имеющимися у нас данными. Придется, видимо, все-таки составлять протокол, а потом устроить вам очную ставку с гражданином Бариновым.

— До каких пор вы будете надо мной издеваться? Средь бела дня меня, заместителя директора фабрики, регулярно перевыполняющей социалистические обязательства, как какого-то преступника привозят сюда и битый час морочат дурацкими расспросами. Это нарушение Конституции! — взорвался Кормилин, хотя его крик скорее напоминал вопль отчаяния, нежели законное возмущение невинного человека.

«Что же делать? — размышлял Голиков. — Кормилина придется отпустить. Кроме показаний Баринова против него ничего нет и держать его мы не имеем права».

— Иван Трофимович, возможно, я несколько погорячился, но войдите и в наше положение. — Майор сделал вид, что напуган бравадой своего визави. — Совершено тяжкое преступление, в ходе расследования приходится опрашивать многих людей, и мы очень надеемся на помощь населения.

— Опять вы заладили: тяжкое преступление, тяжкое преступление, — Кормилин мгновенно уловил перемену в тоне майора. — Поймите же, наконец, при всем желании я ничем не могу вам помочь.

— Хорошо. — Голиков решил, что дальнейший разговор бесперспективен. — Вот ваш пропуск, можете быть свободны. Если что-нибудь припомните, обязательно нам сообщите. До свидания.

— Нет, уж лучше прощайте! — проворчал Кормилин, пытаясь скрыть истинные чувства. «Фу ты, кажется, пронесло! Еще один такой случай — микроинфаркт обеспечен!»

«Много бы я дал, — рассуждал, оставшись один, Голиков, — чтобы определить, где в показаниях Баринова и Кормилина правда, а где — ложь. Несомненно одно — в момент убийства Моисеева Баринов играл в преферанс у Кормилина, что снимает с обоих подозрение в прямом участии в убийстве. Сложнее с паспортом. Кто-то из них безусловно сказал неправду. Скорее всего, Кормилин. Если Баринов замешан в преступлении, у него было достаточно времени, чтобы продумать свою позицию и преподнести нам что-нибудь более убедительное. А какой смысл указывать на Кормилина? Выходит, уважаемый Иван Трофимович имел веские основания скрыть связь с Моисеевым. Кстати, и вел он себя достаточно нервозно: то бросался в штыки, то занимал круговую оборону. С другой стороны, Баринов мог знать, что за его карточным партнером водятся кое-какие грешки, скажем, на той же фабрике, и тонко рассчитал, что, попав к нам, Кормилин начнет паниковать, навлекая, тем самым, на себя подозрение. А это, в свою очередь, еще больше запутает и затянет расследование. В любом случае, Кормилиным следует заняться вплотную. Вот только с «Жигулями» по-прежнему ничего не получается. Полосухин машину «узнал», да и мнение экспертов тоже однозначно. Так кто же, черт возьми, сидел за рулем машины? Чья невидимая тень упорно прячется в самой дальней точке следственного лабиринта?»

Закурив которую уже за день папиросу, майор поймал себя на мысли, что разговор с Кормилиным оттеснил на какое-то время на второй план убийство Северинцевой, преступление неординарное по способу совершения и жестокости. Голиков отдавал себе отчет, что связь между убийствами пока бездоказательна, но интуитивно чувствовал чью-то безжалостную руку, чью-то преступную злую волю, не останавливающуюся ни перед чем для достижения своих низменных целей.

Глава девятая

Валентин Нефедов пробирался по частному сектору, приближаясь к дому 34 по улице Солнечной. Не шел, не вышагивал, а именно пробирался — перепрыгивая через скопления грязи, преодолевая сваленные подле заборов кучи строительного мусора, отбрасывая ногами в сторону мотки заржавевшей проволоки. Каблуки чешских полуботинок прочно увязали в сырой земле, оставляя глубокие рельефные отпечатки.

«Воркалось, — неожиданно для самого себя вспомнил Нефедов, удачно миновав канаву с маслянисто-бурой жидкостью. — Как это там дальше? Пырялись хливкие шорьки… В общем, неприглядная была картина… И сваливается на мою голову Пошкурлат, чей полет фантазии ограничивается сведениями, почерпнутыми частично из беллетристики, частично из рассказов коллег, и заявляет, что изъятие краденого у перекупщика Гарибьяна — это одно, а систематизация данных о распространении самодельного огнестрельного оружия — нечто качественно другое. Конечно, после того, как указанные в ориентировке вещи не выплыли в местах, взятых под контроль, у начальства сразу появились основания полагать, что мы вообще ничего не делаем. Работа, если вдуматься, неблагодарная. Шеф с самого начала считал, что ограбление — абсурдный мотив для такого убийства. А мы как раз и занимаемся тем, что проверяем правильность этого мотива, полагая вероятность успеха близкой к нулю. Но до тех пор, пока она не будет равна нулю, работу придется продолжать».

— А я все смотрю, ты это или нет. Изменился, старик!

— Пашка, — растерянно произнес Нефедов. — Какими судьбами?

Это был Павел Косельницкий, школьный друг Нефедова. Когда-то они сидели за одной партой, вместе занимались в секции по борьбе самбо.

— Так, рассказывай о себе, о работе, — вечно словоохотливый Пашка от нетерпения пританцовывал на месте. — Еще не женился?

— Да как же — с тобой не посоветовавшись, в ЗАГС идти. Да и с кем?

— А, понимаю. У великого детектива нет времени на амурные похождения. Он весь углубился в дела. Мужественный, изобретательный и непоколебимый, он отличается от Джеймса Бонда лишь тем, что про него еще не сняли телесериал.

— Да будет тебе. Кстати, ты разговариваешь с без пяти минут старшим лейтенантом.

— Ну, Валюха, это надо срочно отметить! — Косельницкий, казалось, готов воспарить от притока товарищеского альтруизма, расправляя бывшие некогда широкими плечи и втягивая появившийся животик. — Быстро пошли ко мне, мой дом рядом с речкой, параллельно этой улице через квартал отсюда. Познакомлю тебя с Юленькой, она у меня умница, студентка, соорудит нам ужин под терновку…

— Ты мне зубы не заговаривай. — Нефедов, до этого развеселившийся, опять сделал серьезное выражение лица, для солидности чуть хмуря брови. — Я при исполнении.

— Шутишь?

— Нет, какое там. Иду к одной особе на Солнечную.

— Допрашивать или как?

— Там видно будет, — неопределенно ответил Валентин.

— А может, все-таки сначала на часок ко мне?

— Никак нет! — по-уставному отчеканил Нефедов. — Первым делом — самолеты.

— Вот именно, — радостно подхватил Косельницкий, — ну, а девушки, а девушки — потом!

— Так то смотря какие девушки…

— Ладно, убедил, — лицо Косельницкого стало улыбчато-хитроватым. — В конце концов, заглянешь на обратном пути в нашу скромную обитель и поделишься свежими впечатлениями о визите к очаровательной… мадемуазель Беловой.

— Откуда ты ее знаешь? — спросил Нефедов, тщетно пытаясь скрыть изумление. — Где, когда и при каких обстоятельствах?

— Обстоятельства у нас территориальные, — ласково заворковал Косельницкий, качнувшись с носков на пятки. — Можно даже сказать, индивидуальнохозяйственные. Молодых специалистов в моей шараге не очень-то балуют благоустроенным жильем, так что четвертый год нудимся здесь, у Юлиной тетки. Подальше от центра и прелестей цивилизации, поближе к свежему воздуху. Соседей всех знаю, да и не соседей тоже — видишь, как просто.

— А как ты догадался?

— Так я всегда был сообразительней тебя, Валюха. Ты вспомни девятый класс, помнишь, Карина притащила тест для определения КИ?

— И у тебя оказалось 125, а у меня — 97, — кивнул Нефедов.

— Ага! Помнишь все-таки. Так вот, вопрос для кандидата в команду КВН: кого из обитательниц Солнечной знаменитый сыщик В. Нефедов может именовать «одна особа»? Между прочим, Белова в это время обычно возвращается с работы.

Нефедов взглянул на часы.

— Она так поздно заканчивает?

— Ничего странного. Вокруг Княжны постоянно вьются хахали, поэтому она хронически задерживается на час-полтора.

— А ты сам-то кого-нибудь из этих хахалей видел? — поинтересовался Нефедов.

— Вплотную, чтобы разглядеть лицо, — никогда. Да и зачем? Они ведь меняются, как листки отрывного календаря.

За забором начала громко лаять собака. Она трясла головой, что можно было определить по характерному звону цепи, молча пробегала шага три вправо-влево и опять принималась за свое.

Нефедов показал приятелю фотографию Тюкульмина. Косельницкий, едва взглянув на снимок, отрицательно покачал головой.

— Не видел. А что натворил этот парень?

— Знал бы — сказал, — опечаленно отозвался Валентин. — Недавно он исчез, по просьбе матери объявлен в розыск. Мой непосредственный начальник считает его причастным к одному преступлению. Правда, непосредственный начальник моего начальника так не считает, но меня сей факт не касается.

— Да, положение, — посочувствовал Косельницкий, поджав губы, — ну ничего, как высвободишься, дуй сразу ко мне. Фиксируй: переулок Гвардейский, дом восемь. От Солнечной это пять минут спортивного ходу. Я не прощаюсь. Учти, не придешь — кровно обижусь.

— Заметано! — улыбнулся Валентин, провожая удаляющегося Пашку долгим взглядом.

«И опять стало тихо, — подумал Нефедов, — встретились, разошлись. Только собаки лают».

Как бы в опровержение его мыслей из окон углового дома грянула знакомая запись. Бередящий душу хрипловатый голос пел:

Нефедов вспомнил, что еще не ужинал, и ускорил шаг. У калитки дома 34 он увидел девушку лет двадцати, стоящую на цыпочках и пытающуюся достать что-то по ту сторону забора.

— Ветер захлопнул, — объяснила девушка, опускаясь на каблуки, — задвижка упала на скобу. А я не могу дотянуться.

При этом она оглянулась. Нефедов без особого труда нащупал задвижку и открыл калитку, петли которой, как выяснилось, порядочно проржавели.

— Вот спасибо! — голос ее постоянно менял окраску и ни в один момент не было никакой возможности определить степень серьезности сказанного. — Заходите. Вы ведь из милиции.

— Угу, — подтвердил опешивший Нефедов, — а что, заметно?

— Настоящего мужчину можно распознать с первого взгляда. Даже в темноте, — рассмеялась Белова. Прикрывая калитку, она посмотрела по сторонам.

Через загроможденную прихожую-кухню Нефедов попал в гостиную — узкий предбанник, оклеенный пестрыми обоями, где хозяйка предложила ему присесть, а сама удалилась в спальню переодеваться. Валентину так и не удалось предъявить удостоверение — это была игра, в которой все подразумевалось как бы само собой.

На трюмо в углу помимо множества образцов отечественной и зарубежной парфюмерии возле шкатулки с перламутровой инкрустацией валялись мужские часы с браслетом. Производственное объединение «Луч», впрочем, собиралось наладить серийный выпуск таких не ранее следующего тысячелетия.

Вскоре Белова вернулась, запахивая на ходу халатик экзотической расцветки, села напротив и молча придвинула гостю пачку «Кента». Некурящий Нефедов вежливо отказался и задал первый вопрос:

— Начну стандартно. Вы знакомы с Тюкульминым Анатолием Викторовичем?

— Да, конечно, — Белова вытянула руку, рассматривая бесцветный лак на длинных ногтях. Ей было как минимум двадцать, глаза чуть мутноватые, а утомленное равнодушие — напускное? «Хороша! И все на своем месте, — констатировал Валентин. — Еще б смыть с лица пару слоев штукатурки». — Мы познакомились почти два года назад, зимой. Я тогда каталась на лыжах в парке на Большом спуске, знаете, там дорожки вначале петляют. Он каждую неделю дарил мне цветы — только розы и только по пять цветков. «Ярко-красные, — смеялся Толик, — это то, чего тебе не хватает».

— Вы в то время, наверное, еще не красились, — нахально вставил Нефедов, пытаясь сменить пластинку. — Кстати, откуда у вас такая необычная кличка — Княжна Мэри?

— А вам не нравится? — Белова кокетливо взглянула на собеседника.

— Во всяком случае, будоражит игру воображения.

— А, какое это имеет значение, — томно махнув рукой, Белова потянулась за сигаретами, не обращая внимания на разошедшиеся полы халата.

— Действительно, — неожиданно быстро для несговорчивого внутреннего «я» согласился Нефедов, — абсолютно никакого. Давайте лучше чая выпьем. На улице такая слякоть…

В течение следующего часа Валентин узнал гораздо больше, чем можно было предположить, и почти все не по делу. Княжна Мэри, например, совсем не любила Тюкульмина. Нет, это не значит, что он ей не нравился. Зато он был, конечно, от нее без ума. Совершенно бесшабашный тип. Поорать под гитару, покидать понты перед лохами, красиво напиться, одним словом, сплошная показуха, ничего солидного. К себе домой никогда не приглашал, с родителями не знакомил. Раза три водил в ресторан, чаще бывали в «Чернильнице», «Могилке», «Коробочке». Все обещал — по хорошим делам в Сочи махнем. Нашел девочку…

Нет, чем занимался в последнее время Толик, она не знает. Просто не интересовалась. Какие у него были приятели? Более или менее хорошо знает троих: Никольского, Логовского, Серова. Об отъезде своем он заранее не сообщил, а вообще последний раз она его видела недели четыре назад с Севой Никольским. Постояли на углу возле универмага. Толик оправдывался перед Севой, что подвел, мол, кент-таксист. Обещал отвезти за город на дачу, а сам взял отгулы и укатил в столицу с одной подругой. Да какая там у него могла быть дача! Машина? У вас тонкое чувство юмора, товарищ следователь. Таксиста? Понятное дело, в глаза не видела. Мог и выдумать. Толик ведь как — уж если лапши навешает, будет крепиться до конца, не признается. Нет, на этих двух фотографиях она никого узнать не может.

«Замкнутый круг, — удобно откинув затылок на спинку кресла, прикидывал Нефедов. — На первый взгляд — целые россыпи информации, на поверку — пустая порода. Тех троих уже опрашивали — никаких положительных результатов. Единственная любопытная зацепка — таксист. Эту линию необходимо отработать. Почему молчит интуиция? Спросить про оружие или лучше не надо? Пожалуй, не надо. Можно легко вспугнуть эту яркую птичку с небрежно взбитыми кудрями и длинным языком. Миссия подошла к концу. Необходимо тактично завершить разговор и откланяться, тем паче Пашка уже изнывает от ожидания».

— Рита, скажите, как вы догадались, что я из милиции? Только честно.

— А я вам все говорю честно. Чистосердечное признание смягчает и так далее. Хотите, на библии присягну? Вы случайно не захватили с собою библию, ха-ха?

— А если серьезно?

— Серьезно? Я ждала вас. Не вас лично, не обольщайтесь. Ждала с того момента, как узнала от Гены, что Толика разыскивает милиция. Вас удовлетворяет мой ответ?

— Да, вполне. — Нефедов поднялся с кресла, сдержанно улыбнулся, оставил на прощание свой служебный телефон — для очистки совести — и вышел.

Быстро сориентировавшись на местности, лейтенант направился вниз, в сторону реки. По дороге Валентин взвешивал, в каком виде подать начальству полученные сведения и что можно поведать Пашке. Задумавшись, он не обратил внимания, что у него появились попутчики. Трое парней вынырнули из темноты и увязались за Нефедовым.

Они шли молча, очевидно, у них было время все обговорить. Один глубоко засунул руки в карманы ветровки, другой прятал за спиной какой-то предмет, третий держался чуть поодаль.

Поравнявшись с лейтенантом, один из парней неожиданно развернул его за плечо и нанес короткий прямой удар в лицо.

Перед глазами, то разгораясь, то потухая, поплыли огненно-зеленые искры. Дома и деревья вокруг качнулись, на мгновение утратив резкость. Валентин выдохнул из легких весь воздух — к голове пошел приток кислорода.

«Никакой техники, — промелькнуло в голове Нефедова, налетевшего спиной на дощатую изгородь. — Однако настроены ребята серьезно. Без дураков…»

Парень в ветровке — высокий и непропорционально сложенный — размахнулся и ударил во второй раз. В сознании лейтенанта не осталось ни одной мысли, даже самой крохотной. Только отсчет. Старый добрый отсчет, как когда-то в морской пехоте. Раз, два, три. Блок, удар, удар. В солнечное сплетение и ногой по надпочечникам. Отскочив в сторону, Нефедов резко повернулся ко второму — коренастому крепышу в болонье, сжимающему в руке «розу», нехорошо поблескивающую в свете выкарабкавшейся из облаков луны. В ноздри Валентину ударил омерзительный запах самогонного перегара.

Если бы выпад был нанесен сверху или сбоку, острый предмет легко можно было бы выбить. Но «роза» чиркнула в воздухе снизу вверх. Нефедов произвел захват руки противника в запястье и выше локтевого сустава с полуразворотом на себя. Послышался треск раздираемой одежды. Валентин почувствовал, что правая рука немеет, становится горячей и захват автоматически начинает слабеть. Выпустив противника на долю секунды, Нефедов нанес сокрушительный удар ребром левой ладони по шее.

Вскинув подбородок, парень завалился набок. «Ночь все окрасит в черный цвет, — подумал Валентин, покачиваясь, — и кровь, и битое стекло…»

Тяжелый удар по темени. Очевидно, бутылкой. Лейтенант потерял сознание, как только уткнулся лицом в придорожную грязь.

«В кои-то веки выдался свободный вечер, — стоя под упругими струйками воды, с удовольствием думал Бородин. — В «Салют» сходить на «Ошибку резидента», что ли? Все хвалят. А по дороге заскочу на пару минут к соседу. Старик, наверное, дуется на меня. Раньше бегал к нему чуть не каждый день, да все с какой-нибудь просьбой, а теперь и носа не кажу. Неудобно».

Приняв душ, Сергей интенсивно растерся широким махровым полотенцем, привел в порядок прическу и, уделив должное внимание вечернему «парадно-выходному» туалету, направился к Евгению Петровичу.

— А, Сережа! — сосед приветливо улыбнулся, увидев на пороге сияющего, как новая копейка, Бородина. — Милости просим, заходи! А я как раз чаек заварил. Индийский. Напиток богов. Или, может, по случаю наступающего сообразим чего-нибудь покрепче? Судя по униформе, за руль ты сегодня садиться не собираешься?

— Если ничего непредвиденного не произойдет. — Проходя в комнату, Сергей досадливо махнул рукой. — И так по горло сыты.

— О работе — ни слова. — Евгений Петрович сделал протестующий жест. — Присаживайся, я сейчас.

— Да я, собственно, на секундочку. Решил вот в кино махнуть на последний сеанс.

— Сам или с девушкой? — донесся с кухни голос.

— Сам, — чуть смутился Сергей.

— А когда начало?

Бородин взглянул на часы.

— Через сорок минут.

— Ну тогда за праздник в аккурат успеем.

Вскоре Евгений Петрович возвратился в комнату, неся в руках поднос.

— Как говорится, чем богаты, тем и рады. Скромная холостяцкая закуска.

— А чего ж вы не женились, Петрович? — улыбнулся Бородин.

— В молодости как-то не сложилось. А теперь… Что уж нам о женитьбе думать, когда такой орел, как ты, бобылем ходит.

— За мной не заржавеет! — отшутился Сергей.

— Смотри, парень, добегаешься! — лукаво подмигнув, хозяин квартиры наполнил рюмки. — Ну, давай! Тост у меня традиционный: за успех!

Некоторое время ужинали молча, пока Бородин не спросил:

— Помните, я вам рассказывал про убийство таксиста?

— Как же, как же, — оживился сосед. — А что, нашли убийцу?

— Пока нет, но лед тронулся. Шеф вышел на группу картежников-деловаров, один тип из этой компашечки уже у нас. Барахтается, гад, но скоро начнет пускать пузыри. Шеф и не таких раскручивал.

— Так что, того бедолагу порешили за карточные долги?

— Мотивировка преступления окончательно не выяснена, — напыщенно изрек Бородин, — хотя не исключен и такой вариант.

— Хорошо, что шеф у тебя башковитый мужик. — Евгений Петрович налил еще по рюмке. — А то развелось всякой нечисти. Не поверишь, иной раз на улицу вечером выходить не хочется.

— Да чего там говорить! — Сергей придвинулся к соседу. — А как вам понравится последний случай? Но это строго конфиденциально. Буквально на днях задушили беременную женщину прямо у нее в квартире.

— Беременную? — ужаснулся Евгений Петрович.

— Наверное, дело рук какого-то маньяка. Ну ладно, не будем портить себе предпраздничное настроение, да и пора мне. Спасибо за угощение. Огурчики у вас просто замечательные!

— Так захвати баночку. Я летом столько накрутил, что и за два года не осилю.

— Ну, это дело поправимое! — рассмеялся Сергей. — Всегда можете рассчитывать на мою помощь.

Кормилин тяжело ворочался на постели. Больше всего ему сейчас хотелось забыться во сне, но сон, как назло, не приходил. Не помогло даже испытанное средство — недопитая бутылка дорогого «Наполеона» сиротливо возвышалась на столе среди небрежно намазанных бутербродов.

Неприятные мысли бередили душу Ивана Трофимовича. «И посоветоваться не с кем, — с тоской подумал он. — Преданные друзья, доброжелательные знакомые, любимые женщины… А было ли все это в моей жизни? Был ли я когда-нибудь по-настоящему счастлив? Вместо друзей — карточные партнеры, вместо семейного очага — одноразовая любовь, необременительные мимолетные связи. Вечно ловчил, изворачивался, каждой сотенной радовался, как папуас блестящей безделушке. Вздрагивал по ночам от страха, но считал себя умнее других. А в итоге? Пустота, одна пустота вокруг…»

— Я никогда не пойду на это, запомни, ни-ког-да! — в голосе одного из говоривших слышался неприкрытый страх.

— Как миленький пойдешь, а лучше — поедешь, — криво ухмыльнулся собственному каламбуру, второй, рослый брюнет в черном кожаном пиджаке. — Совершишь «нечаянный» наезд, отсидишь, сколько полагается, потом переедешь в теплые края, купишь там домик с приусадебным участком и заживешь спокойной жизнью обеспеченного человека. Тюльпаны, ранняя клубника, загорелые длинноногие девушки — искательницы приключений. Или длинноногие не в твоем вкусе?

— Но зачем, скажи на милость, зачем его нужно убирать?

— Старая, как мир, банальная истина, дружок, — улыбка медленно сползла с лица брюнета, — он слишком много знает. И нет никакой гарантии, что ему не вздумается поделиться своими познаниями с кем не следует. Самая лучшая гарантия — молчание.

— Все равно, я не смогу этого сделать, понимаешь, не смогу!

— Сможешь! Сказал «а», придется, если понадобится, говорить и «твердый знак».

— Ты меня принуждаешь? Хочешь толкнуть на новое преступление, а потом найдешь способ потихоньку от меня избавиться и все заграбастаешь сам. Не выйдет! Я тоже не сегодняшний. Есть человек, которому кое-что известно и который, если со мной что-нибудь случится…

— Вот как ты запел! — перебил второй, понизив голос до змеиного шипения, хотя разговор велся с глазу на глаз и не мог быть никем услышан. — Решил за моей спиной позаботиться о собственных тылах? Ладно, придется тебя немножко огорчить: прими мои глубокие соболезнования, приятель твой навсегда нас покинул.

— Ч-что? — дрожащий голос первого сорвался и затих под сводами тускло освещенной комнаты.

— Не хотелось тебя раньше времени расстраивать, история не для слабонервных, но раз уж так вышло… Представь себе: южное взморье в конце бархатного сезона, тихая лунная ночь, на небе ни облачка, волны лениво лижут прибрежные валуны, и человек на выступе скалы, мечтательно склонившийся над водой и впитывающий в себя ночную прохладу. Одно неосторожное движение — и до беды недалеко. И вот, то ли чистый озон вскружил парню голову, то ли еще по какой причине, но потерял, бедняга, равновесие, упал на острые камни и разбился. Такое вот несчастье… Может, тебе водички налить?

— Гады! — прохрипел мужчина, обхватив лицо руками и бессмысленно уставясь в пол. — Кто теперь на очереди? Я?

— Не будь идиотом! — брюнет приподнял за подбородок голову собеседника. — А что мне оставалось, когда ты начал мотаться как укушенный и трепать метлой? Сам виноват, дружок, не подумал о последствиях. И прекрати давить истерику! Сделаешь, как тебе велят — все будет о’кей.

Глава первая

Я не верю в случайные совпадения.

Бывает так: телефонные звонки наслаиваются один на другой, сводки безмолвно кричат, ядовито чернея печатными строчками, лезут вверх графики и диаграммы. Отчаянные люди, отчаянные цифры. Информационный бум, набирая скорость по экспоненте, неудержимо разрастается. Но человек на то и человек — он запоминает лишь самое нужное, самое существенное. И еще — шестое чувство. Между какими событиями, данными провести ритмично пульсирующую артерию логической связи. Над чем судорожно сцепить пальцы в бешеном прорыве мысли, а что смять и выбросить в мусорную корзину вместе с пустой упаковкой таблеток от головной боли.

Итак: запирательство Баринова — убийство Северинцевой — нападение на Нефедова — гибель Тюкульмина. Или убийство? Очень проблематично и не хочется оказаться предубежденным. Впрочем, если бы это не было так проблематично, перестук колес не въедался бы в слух и молоденькая попутчица не посматривала бы на меня с нижней полки, боязливо пряча невинный взгляд за журнал «Вокруг света».

Согласно данным южноморского горотдела, утром 21 октября рыболовами курортной зоны был обнаружен труп мужчины, выброшенный волнами на берег.

По описанию неизвестный оказался похож на объявленного впоследствии в розыск Анатолия Викторовича Тюкульмина. Все, что требуется на первый взгляд, — официально констатировать несчастный случай и умыть руки. Ни документов, ни личных вещей у погибшего не обнаружено. Естественный ход закона подлости — при выполнении сложной работы обстоятельства складываются таким образом, чтобы с максимальной эффективностью затруднить ее выполнение.

Надо отдать должное коллегам из Южноморска — проинформировали нас мгновенно. Спустя два часа я получил добро на выезд. Собственно, высказался за мою кандидатуру сам Николай Дмитриевич. Странно, ведь на отделе висит уже два убийства, работы невпроворот. А ехать я хотел, потому что не верю в случайные совпадения. Именно ехать, не лететь — плотные слои тумана вторые сутки стелются над черноморским побережьем, создавая нулевую видимость. В деле, кстати, аналогичная видимость, хотя заканчиваются двадцать вторые сутки.

Не спится. Выхожу в тамбур и занимаю место у окна. Пачка «Беломора» как-то незаметно успела растаять. Несколько секунд уходит на несложный подсчет: если до утра не удастся уснуть, в моем распоряжении 0,8 папиросины в час. Вагон-ресторан давным-давно закрыт, пассажиры отдыхают, а у нашей очаровательной проводницы, похоже, зимой снегом не разживешься. А вот и она, легка на помине. Прихватив веник, идет в мою сторону. Сейчас определенно услышу что-нибудь нелицеприятное. На всякий случай прячу папиросу в кулак и начинаю демонстративно изучать проносящийся мимо ночной ландшафт. Нет, к счастью на сей раз интуиция мне изменяет. Что-то бормоча под нос, проводница протискивается в туалет, откуда тотчас раздается хлюпанье воды и ленивое шарканье веника по полу…

Вчера возвратились наши командированные. Громову не удалось выявить перспективных контактов Моисеева. Волошин жаловался на скверное питание, сквозняки в гостинице и, как следствие, прострел в пояснице. Совсем расклеился мужик.

И все же кое-что старший лейтенант из Темрюка привез. На родине Моисеева положительно характеризовали по месту прежней работы. Наезд на девочку, которая, кстати, осталась жива, все расценивали как несчастный случай. А дальше — интересный момент. Идея о смене места жительства пришла в голову Моисееву не сама по себе. Оказывается, возвратившись домой после отбытия наказания, Петр Сергеевич познакомился с каким-то приезжим, который, узнав историю Моисеева, посоветовал ему переменить обстановку, пообещав оказать содействие. Об этом Моисеев говорил кое-кому из бывших сослуживцев и соседей.

Приезжего в глаза никто не видел, тем не менее один достоверный вывод можно сделать: существовал человек, обещавший Моисееву помочь в Верхнеозерске с жильем, трудоустройством и, не исключено, с новыми документами. Между прочим, хорошо согласуется с нашими предположениями.

Теперь прикинем: кто может быть этим человеком? На сегодняшний день основных кандидатур две — Баринов и Кормилин.

Баринов признает причастность к выдаче нового паспорта Моисееву, но отрицает факт знакомства с ним, кивая на Кормилина. Тот, в свою очередь, отрицает сразу все — и факт знакомства, и саму просьбу, особо апеллируя к своей незапятнанной репутации. «Пятнами» уже занялись наши ребята из ОБХСС, которым дано распоряжение исподволь прозондировать почву на фабрике. Парадоксально, но, наверно, придется в дальнейшем акцентировать внимание на побочных сторонах следствия.

На последнем допросе Баринов изменил часть предыдущих показаний. Он, дескать, не уверен, оставил ли машину запертой и захватил ли с собой ключи в тот злосчастный вечер. Что ж, теоретически возможный вариант. Тогда вполне допустимо, что некто нам неизвестный воспользовался машиной Баринова, а затем незаметно поставил ее на место, всыпав на память в бак с килограмм сахара. За точный вес не поручусь, но то, что наличие сахара явилось причиной неисправности «Жигулей», доказали эксперты. Странно только, что Николай Михайлович с запозданием поделился своими сомнениями по поводу ключей. Что это — очередная попытка запутать следствие? А если нет? В таком случае можно довольно четко разграничить две категории людей, имевших возможность оказаться за рулем «Жигулей»: лица посторонние, так сказать, с улицы, и карточные партнеры Баринова. Момент! Так ведь не получается, Николай Михайлович, дорогой вы мой, пробой по двум мастям: если угонщик случайный, какого черта возвращать машину на место (и это после совершенного преступления!); преферансисты, согласно вашим же показаниям, от ломберного стола не отлучались…

Ума не приложу, из-за чего убили Моисеева. А вот Наташа Северинцева знала человека, просившего закрыть четырехлетний пробел в трудовой книжке шофера. При всем при этом судмедэкспертиза показала, что она была на третьем месяце беременности. Владимир Петрович незамедлительно выдвинул одну за другой версии: убийца — человек семейный, имеющий определенное положение в обществе, побоявшийся скомпрометировать себя. Далее — маньяк, совершивший убийство, скажем, на сексуальной почве.

В пользу первой версии следующие соображении: Северинцева явно кого-то ждала. По-видимому, отца будущего ребенка. Тогда почему же этот папаша, если совесть его чиста, не объявился до сих пор? Подруга покойной матери Северинцевой 75-летняя Вера Львовна Бутовская, живущая этажом ниже, утверждает, что у Наташеньки был ухажер. Солидный мужчина, серьезный, всем этим соплякам не чета. Не то Григорий, не то Георгий. К сожалению, большего выудить из симпатичной старушки не удалось. Дойдя до имени Георгий, она тут же ударилась в воспоминания о муже, полном георгиевском кавалере, писаном красавце, предмете тайной зависти всех городских дам.

И все же сомнительно, чтобы солидный семейный человек так вот пришел, задушил хозяйку квартиры и ушел, затоптав пол в прихожей ботинками сорок первого размера. Знакомый размер обуви!

Разумеется, против второй версии возразить нечего. Чего уж проще — списывай все на маньяков и баста! Один маньяк стреляет в Моисеева, другой — душит Северинцеву, третий — бросается со скалы в пенящийся прибой. Еще трое избивают Нефедова. Хотя нет. С этими тремя я уже малость передергиваю. Двое из них встретили ноябрьские праздники в КПЗ, еще один, надо полагать, вот-вот присоединится к приунывшим подельникам.

Обыденная история: рабочий овощной базы Юрий Муратов собрался вечером в гости к своей последней пассии Рите Беловой. После напряженного трудового дня он зашел в пивбар «Ветерок» освежиться парой кружек пива, где встретил приятеля Василия Калмыкова, временно не работающего. Вскоре к друзьям за столик подсел парень двадцати-двадцати двух лет, отрекомендовавшийся Костей. У Кости был большой кусок вяленого леща. Выпив пива, молодые люди перекочевали домой к Калмыкову. Там новоиспеченное знакомство было закреплено литром самогона. Вспомнив, что пора идти к Беловой, Муратов предложил собутыльникам составить ему компанию. Прихватив с собой несколько бутылок вина, святая троица направилась в гости к Княжне Мэри.

В доме Беловой горел свет. Прильнув к окну, Муратов различил развалившегося в кресле мужчину, которого Рита, улыбаясь, потчевала чаем. Поделившись с приятелями неприятно поразившим его открытием, Юрий вынес решение вопроса на общее обсуждение. Костя предложил «дождаться прохвоста и предметно проучить, дабы впредь неповадно было по чужим девкам шастать». На том и порешили.

Остальное стало известно от Нефедова. Придя в себя, Валентин ухитрился доставить Муратова и Калмыкова в ближайший подрайон, где всем троим оказали первую медицинскую помощь. Единственный не пострадавший участник «сражения» — Костя — своевременно ретировался с поля боя. Имеется его подробный словесный портрет и довольно достоверный фоторобот. Как-никак главным свидетелем и потерпевшим в одном лице оказался сотрудник угрозыска. Дожили!

Так вот, о совпадениях, в которые я не верю. Случай с Нефедовым я склонен расценивать как исключение, подтверждающее правило.

Глава вторая

В Южноморске — дождь. Из чемоданов и дорожных сумок как по команде извлекаются зонты, плащи, дождевики. Несложно определить, кто из пассажиров выходит здесь, а кто следует дальше. Помнится, лет двенадцать назад я проводил в этих краях отпуск как раз в начале ноября. Тогда ярко светило солнце, на пляже яблоку негде было упасть от наплыва отдыхающих. Сколько воды утекло с тех пор! Да и сама вода, как уверяют старожилы, раньше была мокрее.

На перроне меня встречают, словно большого столичного начальника. Не хватает разве что духового оркестра и операторов кинохроники, дабы увековечить историческое событие. Тешу себя надеждой, что это обычная дань южному гостеприимству, а не попытка затушевать формально проведенное расследование обстоятельств гибели Тюкульмина.

В машине завязать серьезный разговор не удается. Капитан Тимур Машезов, встречавший меня на вокзале, на все вопросы отвечает односложно, приветливо улыбается и сетует на непогоду. Можно подумать, что я сюда отдыхать приехал.

По дороге прошу остановиться возле киоска и покупаю папиросы. В руках предупредительного капитана тут же появляется импортная зажигалка. Сервис по высшему разряду.

Через несколько минут мы подъезжаем к управлению. В вестибюле оживленно, на стене укреплен поздравительный плакат. Совсем из головы выскочило — ведь сегодня наш праздник.

Тимур провожает меня к начальнику управления подполковнику Ерфилову. В кабинете кроме него находится атлетического сложения мужчина лет двадцати восьми — тридцати. При нашем появлении разговор умолкает. Подполковник закрывает какую-то папку и приподнимается из-за стола.

— Модест Романович. А вы, если не ошибаюсь, Александр Яковлевич Голиков?

— Да.

— С приездом! Вот познакомьтесь, — кивок в сторону атлета, — следователь Тихоньков. Он занимается интересующим вас делом.

— Андрей, — сдержанно представляется Тихоньков. Ну и рукопожатие у этого парня!

— Номер в гостинице забронирован, можете отдохнуть с дороги. Или сразу с корабля на бал? — продолжает проявлять повышенное внимание к моей персоне начальник управления.

— С вашего разрешения хотелось бы ознакомиться с имеющимися материалами.

— Нет проблем. Андрей, поручаю тебе нашего гостя. Если что-нибудь потребуется с моей стороны, обращайтесь в любое время.

Мы выходим в коридор. Достаю папиросу и тут же замечаю предостерегающую табличку «Не курить!».

— Давайте перейдем ко мне, — предлагает следователь. Голос у него по-ребячьи звонкий, не вяжущийся с внушительной фигурой.

— Самбист?

— Чемпион края, — не без гордости сообщает Тихоньков.

В кабинете Андрей достает из сейфа несколько увеличенных фотоснимков, протокол осмотра места происшествия и заключение судмедэкспертизы. Внимательно рассматриваю фотографии. Да, с установлением личности проблем не будет.

— Он? — негромко спрашивает Тихоньков.

Настает моя очередь показать фотографии, которые мы взяли у матери Тюкульмина. Андрей быстро берет снимки, пристально вглядывается в улыбающееся лицо, обрамленное длинными волнистыми волосами, и бросает карточки на стол.

— Он!

Изучаю заключение экспертов. Так, внутреннее кровоизлияние вследствие удара при падении, многочисленные переломы, ушибы и трещины… повышенное содержание алкоголя в крови… наличие в легких воды, что свидетельствует…

— Скажите, Андрей, вы лично осматривали место происшествия?

— Конечно! — светлые брови следователя недоуменно ползут вверх.

— И у вас не возникло никаких сомнений по поводу причины падения? Может, вас что-либо насторожило?

— К чему вы клоните, Александр Яковлевич?

— Я просто хочу сказать, что ярлычок «несчастный случай» приколоть к делу легче всего.

— Приколоть? Оригинальная мысль!

— К сожалению, не слишком оригинальная.

— Вы намекаете, что я халатно отнесся к выполнению служебных обязанностей?

— Андрей! Давайте воздержимся от взаимных упреков. В зависимости от предпосылок, одну и ту же ситуацию можно расценивать по-разному. Даю вводную: на рассвете девятнадцатого октября в нашем городе происходит преступление, вечером того же дня некто Анатолий Тюкульмин спешно покидает город, даже не предупредив мать, а утром двадцать первого октября почти за тысячу километров от Верхнеозерска находят человека, который якобы случайно упал со скалы в воду и разбился. Как выясняется, погибшим оказался именно Тюкульмин. Вопрос: убедительно ли звучит формулировка «несчастный случай»?

— Да, но ведь у нас не было оснований рассматривать в таком ракурсе это происшествие, — оправдывается Тихоньков. — Тем более, внешних признаков насилия или борьбы мы не обнаружили ни на теле потерпевшего, ни на скальной площадке, с которой он сорвался в воду. А в качестве кого, если не секрет, вас интересовал погибший?

— Вот в чем загвоздка — я сам хотел бы это знать.

— Так, — моментально воспламеняется Андрей, — с чего мы начнем?

— Я думаю — с осмотра той самой крутой скальной площадки.

И вот мы идем по полупустым улочкам, где фасады приземистых домов оплетены диким виноградом, а маленькие опрятные изгороди неуверенно петляют вдоль протоптанной земляной дороги, оканчивающейся длинным пологим спуском. От машины я отказался наотрез, сославшись на нежелание заработать гиподинамию. Тихоньков о такой болезни вероятно и не слыхивал, поэтому посматривает на меня с уважением.

Ага, вот и тропинка, ведущая к прибрежным скалам. Чуть поодаль виднеются эвкалипты, придающие пейзажу неповторимый колорит.

— Это не единственный способ попасть на место происшествия, — поясняет на ходу Андрей. — В принципе, там можно оказаться, преодолев массив со стороны кукурузных полей, что исключается, если учесть количество спиртного, принятого потерпевшим.

Я согласно киваю.

— Наконец, последний вариант — пробраться вдоль набережной, прямо по береговой линии. В детстве я так сам часто лазил. Осторожно, сейчас будет узкий участок. Держитесь левее.

Мы несколько раз огибаем вздыбившиеся базальтовые образования, прежде чем оказываемся на самой площадке — небольшом пятачке, надежно защищенном с трех сторон от любопытных глаз. Идеальное место для сведения счетов.

— Южноморская Мекка всех романтически настроенных отдыхающих, — говорит свыкшийся с ролью гида Тихоньков.

— Как по-вашему, приезжий в одиночку потащится сюда в первый же вечер, не зная местности?

— Но ведь можно спросить у кого угодно — охотно разъяснят.

— Мне нечего возразить. Может быть, это и проще, и убедительней. Приехал — расспросил — добрался — разбился. Предварительно заправившись для храбрости. Если даже и не очень убедительно — то для кого? Для меня, для моего субъективного мнения.

Метрах в пятнадцати под нами шелестит пеной прибой. Распластав крылья, проносятся над водой чайки, высматривая добычу.

Андрей искоса поглядывает на часы.

— Торопишься? — незаметно перехожу на ты.

— Не то чтобы очень. В 16.00 торжественное собрание в ДК, нужно успеть заскочить домой переодеться.

Узнаю у Тихонькова, где находится гостиница. Он с готовностью вызывается проводить меня, так как нам, оказывается, по пути.

Некоторое время идем молча. Внезапно Андрей останавливается посреди дороги.

— А знаете, Александр Яковлевич, на одну странность я тогда обратил внимание. Конечно, не бог весть что, но вас может заинтересовать.

— Андрей, меня интересует абсолютно все. Любая деталь, любая мелочь.

— Деталь такая: во второй половине октября вечера были довольно прохладные, без пиджака на улицу практически никто не выходил.

— Так.

— А на Тюкульмине была одна тоненькая рубашка.

— Очень интересно. Дальше.

— Вот, собственно, и все. Я сразу не придал этому обстоятельству особого значения, решив, что парень был разгорячен алкоголем.

— А теперь?

— Если допустить убийство, то преступник мог унести пиджак, который Тюкульмин, скажем, перед этим снял.

— Логично. Такая версия легко объясняет отсутствие у Тюкульмина документов. Хотя пиджак мог быть просто унесен волнами. Какая сумма была при нем?

— В кармане брюк — двадцать пять рублей и немного мелочи.

— Не густо. Но не мог же он приехать сюда в одной рубашке и с четвертаком в кармане!

Следователь сокрушенно разводит руками.

— Какие вы предприняли розыскные меры?

— Мы запрашивали гостиницы, турбазы, пансионаты и дома отдыха, не пропал ли у них человек, обращались к местному населению по радио, справлялись в бюро находок и камерах хранения по поводу вещей.

— Безрезультатно?

— Увы!

— Ладно, давай сделаем так. Подбери пару смышленых ребят, пусть они обойдут все рестораны, кафе и бары, имея при себе фотографии Тюкульмина, и постараются выяснить, не видел ли его кто двадцатого октября. Шансов немного, но проверить нужно обязательно. И поручи участковым хорошенько расспросить хозяев, сдающих комнаты отдыхающим. Особенно в частном секторе. Чем черт не шутит…

Перед входом в гостиницу мы расстаемся, условившись созвониться вечером.

Возле окошка дежурного администратора — традиционная табличка «Извините, свободных мест нет». Протягиваю документы.

— Вы же видите, гражданин, — скосив глаза на табличку, скучным голосом произносит администратор — пухлая крашеная блондинка неопределенного возраста.

— Но вы даже не раскрыли мой паспорт.

Блондинка придвигает паспорт к себе, медленно раскрывает его, аккуратно перелистывает, зачем-то заглядывает за обложку и неприязненно смотрит на меня.

— Тоже мне, умник выискался.

— А разве на мое имя не забронирован номер? — изобразив удивление, простодушно спрашиваю я.

Только теперь администратор удосуживается прочесть фамилию. В один миг с почтенной дамой происходит полная метаморфоза. Такое впечатление, словно после долгих лет безуспешных поисков она неожиданно встретилась с обожаемым алиментщиком-мужем.

— Ой, простите! За целый день тут такая голова. Для вас есть отличный одноместный полулюкс с видом на море. Даша, проводи товарища в тринадцатый! Господи, где она вечно копается?

Я не возражаю ни против вида на море, ни против тринадцатого номера. Тринадцатый так тринадцатый. Ничем не хуже двенадцатого или четырнадцатого, хотя где-нибудь в Манчестере или Бирмингеме со мной мало кто согласится.

Заполнив анкету, следую за Дашей. Номер действительно неплохой. Просторный, светлый, с телевизором и телефоном. Правда, вид на море чисто символический — при большом желании за кронами деревьев можно различить узкую полоску воды, сливающуюся с горизонтом. Но это обстоятельство меня как-то не волнует. Волнует меня другое: установить истину в случае с Тюкульминым и, если мое предположение подтвердится, нащупать нити, связывающие это преступление с предыдущими.

Пронзительный телефонный звонок. Телефонистка междугородки просит ответить Верхнеозерску. Быстро меня вычислили.

— Алло! Товарищ майор?

В трубке что-то потрескивает, но голос Чижмина перекрывает помехи на линии.

— Здравствуй, Лева! Вы что там, успели за мной соскучиться?

— Здравия желаю! Есть новости, Александр Яковлевич. Клубок начал распутываться с другой стороны, — Чижмин явно торопится, пытается втиснуть разбухшие слова в убегающие секунды, жертвуя, как всегда, «читабельностью» доклада. — У Моисеева была знакомая женщина, помните? Так вот, ею оказалась Павлюк Клавдия Егоровна. После ее прихода многое прояснилось.

— Лева, — я облегчаю лейтенанту жизнь, — не гони лошадей. Излагай события последовательно и подробно.

И я узнаю все в переваренном виде. Вчера около четырех, как раз во время пересменки, в диспетчерскую таксопарка позвонила женщина и совершенно будничным тоном спросила, нельзя ли пригласить к телефону Петра Моисеева. Ни больше, ни меньше. Дежурная, заблаговременно предупрежденная нашими сотрудниками, на секунду замешкалась, затем попросила подождать у телефона, а сама побежала в соседний отдел звонить в угрозыск.

В моем кабинете в это время сидел капитан Пошкурлат, сортируя накопившиеся бумаги. Получив сообщение, он сказал запыхавшейся дежурной, чтобы та возвратилась в диспетчерскую и постаралась занять незнакомку разговором хотя бы на пару минут.

Этих нескольких минут хватило бы, чтобы еще через несколько минут побеседовать со знакомой Моисеева, так сказать, визуально. Однако стечение обстоятельств не позволило капитану довести операцию до конца.

Пока дежурная возвращалась обратно, в открытую дверь диспетчерской заглянул один из сменившихся водителей. Увидев в пустой комнате нелепо лежащую телефонную трубку, он ее, естественно, поднял. Женщина настойчиво повторила свою просьбу, а шофер возьми и брякни по простоте душевной, что Петра, мол, убили. На чем разговор, собственно, и прервался.

Дальше — больше. Сегодня, буквально часа два назад, женщина по собственной инициативе явилась в милицию с принадлежащим Моисееву чемоданом. Возвратившись из отпуска, она только вчера узнала о несчастье. Чемодан Петр принес в середине октября и попросил оставить на некоторое время на хранение.

Чемодан сразу же вскрыли по всем правилам, при понятых. Внутри оказались аккуратно уложенные стопки ондатровых шкурок — ровно пятьдесят штук. Настораживал тот факт, что на шкурках отсутствовало клеймо, это при высшем качестве меха! Павлюк допрашивал лично Владимир Петрович, детали ее показаний проверяются.

— Подполковнику передавай привет, — я говорю с нескрываемым интересом — как он там?

— Да вот шутил давеча, что без предварительного согласия с вами никогда не будет добиваться санкции на арест.

— Ясно. Как Нефедов?

— Валентин просил поздравить вас с праздником. Завтра его выписывают, но с бинтами придется походить.

«А с тех любителей острых ощущений мы спросим, — зло думаю я, — спросим строго. Если пьяный, значит, море по колено, если сильный, можно давать волю кулакам. До чего же опасная это штука — чувство собственной безнаказанности».

— Алло! Вы меня слышите? — заволновавшись, переспрашивает Чижмин.

— Слышимость в порядке. Спасибо, что не оставили меня в неведении. Поздравь ребят от моего имени.

— Обязательно, товарищ майор. А у вас проясняется что-нибудь?

— Пока прояснилась погода. Не знаю только, надолго ли. Лева, нужно поставить в известность мать Тюкульмина.

— Понял, Александр Яковлевич.

— И еще. Выясни, кто вылетал на Кавказ двадцатого октября. Может, промелькнут знакомые имена.

— Сделаем, шеф.

— Тогда у меня все. Звони, если будет что-то новое.

Я достаю из дорожной сумки махровое полотенце и иду в ванную. Там, где нас нет, разворачиваются события. Первое, что приходит в голову, — Кормилин! Замдиректора фабрики мог использовать Моисеева в своих производственных аферах как неприметного «человека со стороны» в соответствии с его профессией.

Вообще, недостатка во всевозможных версиях мы не испытываем с самого начала. Версиях, основанных на предположениях, догадках, интуиции, но не подкрепленных главным — фактами и вещественными доказательствами. А партия меха — это вещдок, добротный, перспективный для дальнейшей разработки. Каким образом шкурки оказались в чемодане водителя такси? Кому они предназначались? Почему Моисеев оставил ценный груз на хранение у своей подруги?

Напротив меня посреди блестящих плиток голубого кафеля — сорокалетний мужчина с налипшими на лоб мокрыми волосами. Лицо задумчиво-сосредоточенное и, наверное, в такой ситуации чуточку смешное. Кожа совершенно некстати успела обветриться за считанные часы на продуваемом семью ветрами кавказском курорте.

Время неумолимо сжимается под прессом дел. Раздвоиться, чтобы вести расследование в двух городах сразу?

— Ну, старина, — я с укоризной разглядываю в зеркале собственное отражение, — ты что же, начинаешь терять свое главное качество — чувство реальности?

Ладно, будем жить в ускоренном ритме. Полчаса на просушку и доведение до солидного лоска внешнего вида, затем совмещенный обед и ужин, еще одна прогулка по небезызвестному маршруту, вечерний сбор информации и обобщение всех накопившихся материалов.

Звонит Тихоньков и интересуется, где я собираюсь поужинать. Вопрос поставлен весьма своевременно. Предлагаю вместе посидеть в каком-нибудь ресторане на его усмотрение. Андрей выбирает «Бирюзу» и обещает зайти за мной минут через двадцать.

Глава третья

Неподалеку от моря стоят два здания, обособившись от остальной архитектуры. Балюстрада «Бирюзы» делает изящный полукруг вверх, с вызовом взирая деревянными резными узорами на грузноватый шлакоблочный параллелепипед санатория «Чайка». От переулка, из которого мы вынырнули, ресторан отделен фонтаном. Возле входа людно, стоит несколько машин с иногородними номерами.

— После торжественной части пришлось сбежать, — сообщает Андрей. — Там должна была выступать наша самодеятельность.

«Знаем мы нашу самодеятельность!» — мысленно я продолжаю за Тихонькова фразу.

— А чем тебе импонирует именно «Бирюза»?

— Хорошая кухня, любопытная публика. Есть и другие нюансы. — Андрей хитро поглядывает на меня. — Кроме того — кратчайший путь к месту гибели Тюкульмина. Парень ведь был здорово пьян, а на машине к скалам не подъедешь, нужно топать пешком.

Вот так. Просто и логично.

Заходим в холл. Швейцар, равнодушно глядя сквозь нас, утверждает, что нет ни одного свободного столика.

— Ну, два-три места при желании всегда найдутся, — миролюбиво говорит Андрей и смотрит на старика в синей униформе насмешливым взглядом.

От этого взгляда швейцар почему-то переходит на крик. По внутренней лестнице быстро спускается метрдотель и спрашивает, в чем дело. Тихоньков продолжает усмехаться.

Из зала выходит красивая смуглая девушка в сиреневом вечернем платье, шепчет несколько слов метрдотелю, после чего нас незамедлительно пропускают. Заметив мое удивление, Андрей поясняет:

— Разрешите представить: наш сотрудник Марина Синельникова. Прошу любить и жаловать.

— Очень приятно, — киваю я.

— Андрей мне рассказывал о вас. — Голос у Марины низкий, грудной, гармонично сочетается с ее внешностью.

«Когда он только успел? — оторопело думаю я. — Стоп, неужели Синельникова — одна из тех «смышленых ребят», о которых я просил Тихонькова?»

Мы присаживаемся за дальний боковой столик — такой я и сам, пожалуй, выбрал бы — даже декоративные колонны не мешают обзору помещения. Довольно быстро появляется официантка, и мы делаем заказ средней руки — без осетрины и куропаток.

— Сегодняшняя смена работала и двадцатого октября, — говорит Марина, подтверждая мою догадку. — Я показала официанткам фотографию погибшего и, знаете, одна вроде опознала его.

«Умница! — я уважительно смотрю на Марину. — Сколько же труда стоит за этой скромно произнесенной фразой? Так вот на какие «нюансы» намекал следователь!».

— Которая?

— Вон та, светленькая. Понимаете, точно она не уверена, прошло столько времени, но говорит, что похож.

— Тюкульмин сидел один?

— Нет. В тот вечер она обслуживала пять столов в центре зала и все места были заняты. Для такой-то компании еще пришлось подставлять два стула.

— Но он мог находиться за одним столиком с незнакомыми людьми.

— Вряд ли. Официантка вспомнила, что за ужин рассчитывался другой мужчина. С какой стати он стал бы платить за незнакомого человека?

— Резонно. А того другого мужчину она случайно не запомнила?

— Очень смутно. Темноволосый, плечистый, в кожаном пиджаке. Шутил все время.

— Выходит, Тюкульмин, скорее всего, побывал здесь за несколько часов до гибели, — мрачно резюмирую я. — Вместе с каким-то широкоплечим шутником. Эх, взглянуть бы одним глазком на этого шутника.

Тихоньков с Синельниковой почти синхронно сочувственно вздыхают. Андрей о чем-то задумался. Марина явно ковыряет вилкой принесенный салат из помидоров и огурцов. В самом деле, какие еще крупицы информации я хочу извлечь из неподатливой южноморской почвы? Надежды тают, тают, как мокрый снег, который выпал у нас перед моим отъездом.

— Может быть, расспросить проводников поездов? — негромко предлагает Марина, устремляя на меня пропитанные слабой надеждой огромные черные глаза.

— Обязательно, — бодро заявляю я, пытаясь поднять общее настроение. — Проверим и поезда, и самолеты. И даже если будет один шанс на тысячу, мы этот шанс не упустим. Наша профессия вообще ничего не позволяет упускать. Вон видите импозантного мужчину за крайним столиком, ведущего светскую беседу с двумя молодыми особами?

Мои собеседники как бы невзначай оборачиваются, но явно не понимают, к чему я клоню.

— К вашему сведению, это мой старый знакомый. Можно даже выразиться, он вызывает у меня ретроспективные воспоминания о былых успехах и неудачах, постоянном азарте. Азарте — в лучшем смысле этого слова. Впервые я столкнулся с ним лет восемь назад и сразу понял, что имею дело с незаурядной личностью, в своем роде гроссмейстером. Да-да, гроссмейстером всевозможных афер, если бы за такие достижения присваивали звания. Величают его только по имени-отчеству — Клим Борисович, в определенных узких кругах он известен как специалист широкого профиля.

Марина и Андрей с интересом слушают, не замечая, что остывают антрекоты.

— Сначала нам стало известно, что некто Клим Борисович Карташевский умудрился выудить всю выручку у бригады залетных наперсточников. Сумма, по понятным причинам, осталась не выяснена. Затем пошли жалобы от местного населения, преимущественно жителей застраивающихся районов. Неизвестный, по приметам сильно смахивающий на Клима Борисыча, устанавливал в квартирах телефонные аппараты, которые вот-вот должны были подключить к мифической АТС. За услуги брал немного — десять рэ плюс стоимость аппарата.

Тонкий, психологический расчет, неудержимый полет фантазии, умение четко выработать собственную таксу с учетом конъюнктуры — главные козыри, которыми умело манипулировал Карташевский. Уже пару месяцев спустя Клим Борисыч под видом работника санэпидемстанции разносил по домам «средство от грызунов» — полиэтиленовые мешочки с песком, правда, неплохого качества. Один рэ.

— Ужасно интересно! — делая ударение на слове «ужасно», Марина не сводит с меня глаз. Отпив несколько глотков целительного «Нарзана», я продолжаю, дивясь нахлынувшей волне красноречия.

— Другой на месте Карташевского еще долго разрабатывал бы столь прибыльную жилу, действуя по принципу: курочка по зернышку, и в конце концов наверняка попался б. Однако нашему универсалу приедаются однообразные занятия. Войдя во вкус, он стал ездить по окрестным деревням и делать собакам прививки от бешенства. Клим проявлял трогательную заботу о здоровье братьев наших меньших, поэтому шприц всегда заправлял чистейшей дистиллированной водой. Два рэ.

Не брезговал Клим Борисыч и скромными комиссионными за посредничество и маклерство. Но, как известно, сколько веревочке не виться… В общем, поймали мы его за руку в буквальном смысле в тот момент, когда он, представившись человеком, который «вхож», получил возле дверей горисполкома пятьсот рублей от одного овощника, страждущего расширить жилплощадь в обход очереди. Бедняга не предполагал о существовании запасного выхода из здания на соседнюю улицу. Правда, на сей раз запасной выход Клим Борисычу не понадобился.

Любопытно, что в отделении Карташевский ничего не пытался отрицать, зато произнес напыщенную речь. «Я приносил людям радость, перекладывая часть их повседневных хозяйственных забот на свои плечи», — говорил он, воздевая ладони к небу.

— Так ведь средство от грызунов не помогло! — кипятился я.

— Так ведь и грызунов никаких не было, — хладнокровно парировал мои реплики Клим Борисыч, — откуда им взяться в новеньких квартирах. А у жильцов хоть за что-то голова не болит.

В отношении пятисот рублей Карташевский чистосердечно каялся, бил себя в грудь и кричал, что готов вину искупить, но при этом просил принять во внимание, что деньги он взял у барыги и мошенника, который насусолился, как клоп, обвешивая и обсчитывая дорогих его сердцу сограждан.

— Сколько дали этому Юрию Деточкину? — улыбаясь, интересуется Тихоньков.

— Два года. Больше чем за три он вообще никогда не зашкаливал. Я о нем потом почти ничего не слышал, только так, слабые отзвуки в тишине: то служащие одного из проектных институтов сдали интеллигентному мужчине деньги на приобретение билетов на спектакль гастролирующего в городе столичного театра, то на центральном рынке кто-то ловко сплавил оптовую партию «телецвета» заезжему торговцу цитрусовыми.

— Глядя на него, никогда бы не подумала! — восклицает Марина. — Между прочим, он похож на нашего лектора-международника из общества «Знание». Александр Яковлевич, а что такое «телецвет»?

— Так до вас еще не докатилась последняя «новинка» научно-технического прогресса? «Телецвет» — это деталь, якобы служащая для превращения черно-белого изображения в цветное. В более широком смысле — это небольшое театрализованное представление для одного лица, которое в итоге остается с носом. Позже объясню подробней, а сейчас я минут на десять вас покину. Не возражаете?

Возражений нет. Я подхожу к Карташевскому. Он чувствует на себе взгляд и оборачивается. Одна из сидящих рядом с ним девиц — рыжая, с мелко завитыми кудрями, продолжает по инерции тараторить: «Вадик подскочил к этому пижону на тачке…», замечает меня и замолкает. Общее внимание.

— Здравствуйте, Клим Борисович. Вот уж не ожидал вас здесь встретить, — непринужденно произношу я первую, стереотипную фразу.

Маленькое замешательство. На выразительном лице Клима видна работа мысли. Придя, очевидно, к выводу, что встреча действительно случайна, он расцветает в улыбке.

— Мое почтение! С уверенностью человека, который торчит здесь не первую неделю, могу высказать предположение, что вы прибыли недавно.

— Как всегда, в самую точку. А вы тут на отдыхе или…

— Никаких «или!» — перебивает меня Карташевский, всплеснув руками. — О чем вы говорите?

Рыжеволосая красотка сосредоточенно потягивает через соломинку коктейль. Ее подруга, высокая худощавая шатенка с короткой стрижкой, по-кошачьи передернув оголенными плечами, слегка наклоняется над столом.

— Климушка, почему ты не познакомишь нас с этим строгим дядей?

Мгновенный испепеляющий взгляд в сторону шатенки, легкий полуоборот головы и передо мной опять проницательные глаза. Какая мимика!

— Догадываюсь, у вас есть ко мне вопрос. — Клим, наморщив подбородок, отодвигает тарелку с ростбифом. — Не было еще человека, который обращался бы ко мне не по делу. Один мой знакомый из Одессы, фамилию которого я не стану упоминать из морально-этических соображений, говаривал: «Куда ни кинь, всюду Клим!», имея в виду мои способности по улаживанию разного рода вопросов.

— Этические нормы ваших одесских знакомых давайте оставим в покое, — я показываю глазами на выход. — Не хотите покурить на свежем воздухе?

— Вы знаете, в последнее время что-то мотор стал барахлить, так я бросил. Но охотно составлю вам компанию.

Клим снимает со спинки стула объемистый светло-коричневый пиджак под стать располневшей фигуре, одевается и мы выходим, причем в холле «гроссмейстер» небрежно бросает трешник кинувшемуся открывать дверь швейцару. Бедный старик окончательно сникает, переводит растерянный взгляд с меня на Клима, и обратно, но я, чертыхаясь в душе, не смотрю в его сторону.

Ветер, порывисто налетевший с моря, обдает холодом. От перепада температур кожа на руках начинает покрываться пупырышками.

— Клим Борисович, — я начинаю издалека, — цените ли вы жизнь?

Колоссальный эффект — Карташевский изумляется, пугается и восхищается одновременно. В движение приходят скулы, надбровные дуги и даже уши. Признаться, не ожидал такого эмоционального всплеска.

— Лично свою жизнь или жизнь вообще? Как говорят в Одессе, это две большие разницы.

Я усмехаюсь. Клим Борисыч в своем репертуаре.

— Неужели вы для того сюда приехали, чтобы побеседовать со мной о смысле жизни? — продолжает Карташевский. — Может, обойдемся без предисловий?

— Ладно, не будем ходить вокруг да около, дело вот в чем. — Я достаю фотографию Тюкульмина. — Погиб парень, наш земляк, за несколько часов до смерти его видели в этом ресторане. Похоже — убийство. Меня интересует — кто и из-за чего.

— Понимаю, — Карташевский суетливо роется в карманах, а затем прячет руки за спину. — Но позвольте, я что-то никак не возьму в толк… вы же знаете, Александр Яковлевич, я прекратил азартные игры с обществом и уж во всяком случае никогда знаться не желал с теми…

— Постойте. Не о том речь. Завсегдатаи ресторана — а такие наверняка найдутся — могли запомнить, был ли тот парень с кем-нибудь, во что он был одет, имел ли при себе, скажем, сумку. Не исключено, что он завел разговор с кем-то из посетителей. В общем, любая мало-мальски значимая информация представляет интерес.

— Теперь уяснил, — произносит Клим после недолгого молчания. — Постараюсь вам помочь, пусть это будет мне стоить еще нескольких седых волос, не говоря уже о репутации. Авось зачтется когда-нибудь.

«О репутации надо было раньше заботиться», — успеваю подумать я.

— Единственное условие — люди, с которыми я попробую переговорить, само собой, разумеется, пожелают остаться неизвестными.

На это я вынужден согласиться. Бывают ситуации, когда сведения, полученные по неофициальным каналам, намного важнее сухих протокольных данных.

Я подробно объясняю Карташевскому суть дела, не упоминая о показаниях официантки, дабы не нарушать чистоту эксперимента.

Через полчаса Клим Борисович, сдержанно распрощавшись с девицами, покидает ресторан. В дверях он останавливается и машет мне рукой. Отвечаю тем же. Трогательная сцена в духе любительниц сентиментальных романов со счастливым концом.

К сожалению, вся комбинация с Карташевским — лишь крохотный запасный вариант в сложном и непредсказуемом расследовании, и особых надежд на его миссию я возлагать не могу. Как не могу сейчас не побеседовать с официанткой, давшей показания Марине, пусть даже эти показания будут повторены слово в слово.

Мы возвращаемся в гостиницу в минорном настроении. Прогулка к морю оставила какой-то неприятный осадок. В сумрачном вечернем свете обступившие воду скалы выглядели мрачно, вселяли ощущение неясной тревоги. Случись что, и крика никто не услышит…

На побережье нам повстречалась влюбленная парочка, да и та поспешила обойти нас десятой дорогой. Желание побыть в одиночестве или инстинкт самосохранения? Ох, уж эта профессиональная привычка повсюду расставлять вопросительные знаки.

— Александр Яковлевич, вы обещали рассказать про «телецвет», — нарушает затянувшееся молчание Марина.

— Да, что это за седьмое чудо света? — поддерживает девушку Тихоньков.

— Чудес, уважаемые коллеги, не бывает, — назидательно говорю я. — А вот алчность и глупость зачастую отлично уживаются у отдельных индивидуумов. В эту благодатную среду и закидывают свои сети ловкие Клим Борисычи.

Итак, солнечное утро, на базаре идет бойкая торговля ранней клубникой, привозными фруктами и овощами. К заранее намеченной жертве из числа продавцов подходит интеллигентного вида мужчина и негромко предлагает приобрести у него «телецвет» — деталь, «которую за пять минут любой начинающий телемастер вмонтирует в ваш телевизор, после чего вместо унылого черно-белого изображения вы будете иметь удовольствие видеть все в ярких красках».

Продавец впервые слышит о такой детали, отказывается покупать кота в мешке и смотрит на мужчину с законным подозрением. Тогда тот говорит: «Слушай, друг, ты все равно здесь стоишь, а мне нужно срочно смотаться туда-то и туда-то, давай я оставлю тебе несколько деталей, пусть полежат на прилавке. Будут прицениваться, проси за одну деталь по пятнадцать рублей, дешевле не отдавай. Мне вернешь по десятке, а разницу оставишь себе за хлопоты. Идет?»

Если продавец колеблется, мужчина добавляет: «Да ты не волнуйся, их разметут, как горячие пирожки, и еще спасибо скажут. Я бы в жизни по червонцу не отдавал, но деньги во как нужны!», — после чего он на время покидает авансцену.

Проходит несколько минут. К продавцу приближается типичная домохозяйка с полными сумками. Завидя детали, она останавливается и с волнением в голосе спрашивает: «Продаете?». Тут же какой-то парень протискивается к прилавку, делает круглые глаза и задает аналогичный вопрос. Удивленный продавец называет цену. Женщина и парень немедленно покупают по одной детали и уходят, радостно обсуждая удачное приобретение. Не успевает продавец прийти в себя от изумления, как к нему подходит солидный покупатель с портфелем. Дальнейший диалог протекает примерно в таком духе:

— Это вы продаете «телецвет»?

— Я. Вот, две штуки осталось.

— Беру. Сколько просите?

— По двадцать пять, — говорит наконец-то смекнувший свою выгоду продавец.

Покупатель достает из бумажника пачку денег, отсчитывает требуемую сумму и бережно прячет детали в портфель. Затем он доверительно наклоняется над прилавком.

— А еще достать можете?

— Не знаю, могу попробовать.

— Постарайтесь. Я здесь в командировке, сам из Сибири. У нас «телецвет» в глаза никто не видел, дефицитнейшая вещь. Но по четвертаку все-таки дороговато. По двадцатке я бы взял оптом хоть сто деталей. Сейчас мне нужно идти на совещание, часам к четырем я освобожусь. Давайте так: если цена вас устраивает, в двадцать минут пятого встречаемся на этом месте.

— Цена устраивает, — заверяет продавец позабыв о своих помидорах и огурцах. — Но я не знаю, сколько штук смогу достать.

— Сколько будет, столько и беру. Договорились?

— Договорились, — отвечает ошалевший от происходящего продавец.

В течение следующего получаса он с нетерпением ожидает мужчину, предложившего детали. А чем кончается история, — я лукаво поглядываю на Марину и Андрея, — догадайтесь сами.

— Разрешите, я попробую, — предлагает Тихоньков.

— Дерзай, если дама не против.

— Дама не против, — смеется Марина.

— Значит, так. Появляется мужчина, берет свои червонцы и собирается отчалить. Продавец пристает к нему с просьбой принести еще деталей. Мужчина сначала отнекивается, затем пытается взвинтить цену и наконец соглашается. Не знаю, как происходит акт купли-продажи, но в результате мошенники остаются с деньгами, а незадачливый продавец, польстившийся на легкую наживу — с кучей никому не нужного металлолома.

— Все верно, следователь, — я похлопываю Андрея по плечу. — Уточню только, что детали эти продаются в ближайшем магазине «Юный техник», стоят порядка десяти копеек за штуку и особым спросом у населения не пользуются. Что касается продавца, то он еще долго не может поверить в случившееся и, торгуя своими овощами, время от времени оглашает базар отчаянным криком: «Телецвет! Кому телецвет?».

— Товарищ майор, — Марина берет меня за локоть, — вам рассказы писать надо.

От ее голоса и, особенно, взгляда чувствуешь себя помолодевшим как минимум лет на десять.

— Никогда раньше не замечал за собой таких талантов, — я не без труда сохраняю хладнокровие. — Но совет учту. Вот выйду на пенсию и начну писать мемуары.

— В то время, как ваша жена будет выполнять всю домашнюю работу и ругаться, — добавляет Марина.

— А я закоренелый холостяк, — отшучиваюсь я, и впервые за последние годы от этих слов мне становится тоскливо.

Передо мной на столе недопитая чашечка кофе и подборка журналов «Знание — сила» — дал сосед по этажу, интереснейший человек, серьезно занимается физикой. Разговаривая с ним, кажешься себе существом приземленным, с ассоциативным, как он выразился, мышлением. Но это он так, не в обиду. И вообще — мужик, что надо, не строит из себя большого деятеля, держится по-простецки. Какие разные люди…

Все как всегда, несмотря на гостиничную обстановку. Это — внешне, а внутри что-то не так. Создается впечатление, что глубоко осевший осадок разворошился и поднимается наверх едкой накипью.

Почему? Почему один? Или такова концепция самой жизни — терпеть, пока не прищемит сердце? Оксана… была, есть и остается светлой и чистой былью.

Дискомфорт смешон по своей сути. Сознание без умолку шепчет: «Покой — вдвоем». А кому нужен этот мнимый покой? С моим-то характером хронически будет сказываться ощущение некой незавершенности. Так, понял! Оно сказывается и сейчас.

Заказываю разговор с Верхнеозерском. Соединяют через пятнадцать минут. До меня доносится слабый, полурастворившийся в помехах голос дежурного по городу.

— Алло, говорит майор Голиков. Вы хорошо слышите?

— Нормально, товарищ майор.

— Тогда запишите: необходимо передать капитану Пошкурлату, чтобы он обязательно придал охрану Рите Беловой и Клавдии Павлюк. Повторите.

Дежурный повторяет по буквам фамилии и спрашивает что-то по поводу срока исполнения. Я успокаиваю:

— Распоряжение передадите завтра утром. Если не найдете Пошкурлата, можно лейтенанту Чижмину. Все, спокойного вам дежурства!

Ложусь на тахту, закидываю руки за голову и через час ловлю себя на мысли, что к чему-то внутренне прислушиваюсь. Нет, так дело не пойдет. Включаю настольную лампу, беру один из журналов и начинаю механически перечитывать его от корки до корки. Научно-популярный журнал с непонятным текстом — лучшее средство от бессонницы!

Глава четвертая

И-раз, и-два, и-три. Двадцать раз отжаться от пола, по пять раз присесть на одной ноге, гантелей нет, да это и не имеет значения, потому что в дверь уже стучат. Натягиваю брюки, влезаю в рубашку и кричу: «Входите!». Заходит сосед по этажу, здоровается, интересуется самочувствием. Глаза у него сонные, он часто моргает и близоруко щурится.

— Садитесь, пожалуйста, — спохватываюсь я.

— Александр Яковлевич, вы прочитали статью о моноклональных антителах?

— Владлен Степанович, давайте лучше решим более насущный вопрос — где бы нам позавтракать? Как вы относитесь к перспективе пройтись по свежему воздуху до ближайшей точки общепита?

Сосед мнется. Видно, у него имеются контрдоводы против моего предложения.

— Не могу, Александр Яковлевич. Грехи не пускают, точнее — монография. Вчера прохлаждался и выбился из графика, сегодня нужно выдать двойную норму. Собираюсь весь день писать.

— Безвылазно? А как же калории?

— А я их сухим пайком, — смеется физик.

— Ну что ж, признаться, мне тоже сегодня предстоит выполнить определенный объем работы.

— Где еще так продуктивно поработаешь, как не на курорте, — говорит, прощаясь, Владлен Степанович.

— Это точно, — соглашаюсь я.

Традиционная пешая прогулка по городу. Через двадцать минут я в управлении, где без труда нахожу Марину. Она беседует по телефону с одним из участковых, очевидно, по интересующему меня вопросу. Впрочем, разговор заканчивается безрезультатно.

— Сегодня я замещаю Андрея, — говорит Синельникова, повесив трубку.

— Из-за меня вам и в выходной нет покоя.

— Работа — лучшее отдохновение для молодой женщины, не обремененной грузом семейных забот, — озорно улыбается Марина и неожиданно добавляет: — Была бы работа стоящая.

Я вопросительно смотрю на девушку.

— Хотелось бы принять участие в расследовании серьезного дела, такого, как у вас, — поясняет Марина. — Когда училась в юридическом, как и все, мечтала о суровой романтике будней, раскрытии загадочных преступлений. Знаете, как меня сокурсники называли? Мисс Марпл!

Марина заразительно смеется.

Я тоже улыбаюсь, представив себе чопорную дотошную старушку.

— В Южноморск попала по распределению?

— Да, в позапрошлом году. Живу пока в общежитии. Ну, а какие дела поручают молодым специалистам, сами понимаете… Протоколы, допросы. Кто-то кого-то ударил на танцплощадке, у кого-то ночью угнали мотоцикл… Недавно вот девушка приходила в слезах — исчез ее любимый сиамский кот Дункан. Правда, на следующий день пропажа объявилась самостоятельно. Голод, как известно, не тетка.

«Как там Филимон на соседских харчах?» — вдруг приходит мне в голову.

— Вы, наверное, сегодня уедете?

— В зависимости от того, когда Тихоньков предоставит мне все данные.

— К вечеру обещают результаты проверок камер хранения и опроса квартирных хозяев участковыми. С помощью официантки постараемся составить фоторобот человека, который сидел в ресторане с Тюкульминым.

— Марина, приезжайте работать к нам, в Верхнеозерск. Нет, я совершенно серьезно. У нас и с жильем полегче.

— Хотите кофе? — черные зрачки Синельниковой устремлены на меня.

— С удовольствием!

Марина достает из сумки термос и через несколько секунд густой аромат заполняет кабинет.

— А как лично вы расцениваете гибель Тюкульмина?

— Мне трудно судить, — девушка ловко наливает обжигающий напиток в маленькие чашечки. — Подобные происшествия, к сожалению, не столь уж редки. Конечно, мы занимаемся профилактикой, но пользы от нее мало. Люди тонут, особенно, находясь в нетрезвом состоянии. Может, поэтому и на случай с Тюкульминым смотрели сквозь пальцы.

Мы молча пьем кофе, думая каждый о своем…

Возвратившись в гостиничный номер после долгих хождений по улицам, лишний раз убеждаешься, какая отличная штука — бесперебойное отопление. Тепло обволакивает и действует расслабляюще, но сознание командует — со-сре-до-то-чить-ся! Дежурная по этажу предупредила меня, что уже дважды звонили из Верхнеозерска и просили передать, чтобы я перезвонил на работу. Интересно, что там еще произошло…

— Алло, Верхнеозерск заказывали?

— Да-да!

— Говорите…

— Товарищ майор?

— Что стряслось, Лева?

— Все по порядку, шеф, — интонация Чижмина вибрирует на уровне торжественной речи. — Шкурки, находившиеся в чемодане Моисеева, прибыли к нам из зверосовхоза «Прогресс» Чулымского района Новосибирской области.

— Как вы это выяснили?

— «Прогресс» — один из поставщиков сырья для нашей фабрики индпошива. В середине октября фабрика получила очередную партию ондатровых шкурок, по выделке идентичных принесенным Клавдией Павлюк. Утром мы связались с тамошним горотделом и кое-что прояснилось. Нам сообщили, что на звероферме работниками ОБХСС вскрыты крупные хищения, которые систематически совершались в течение ряда лет. Основной организатор хищений скрылся, прихватив с собой, по-видимому, большую сумму денег.

— А в деталях?

— Более подробные данные придут после нашего официального запроса.

— Послали телефонограммой?

— Конечно. Ответа ждем с минуты на минуту. Владимир Петрович после совещания у Коваленко поручил мне вечером вылететь на место для проверки линии зверосовхоз «Прогресс» — Моисеев.

— Лева, возьми с собой фотографии всех лиц, попавших в поле нашего зрения.

— Обязательно.

— Как выполняется мое распоряжение относительно Павлюк и Беловой?

— Оперативно, товарищ майор. Что там у вас?

— Возвращаюсь вечерним рейсом, надеюсь прибыть не с пустыми руками. Лева, я тебя попрошу перед отъездом послать повестку Кормилину. Самое время побеседовать с уважаемым Иваном Трофимовичем в официальной обстановке.

— Будет сделано.

— Да, кстати, а что показали остальные участники ночной игры?

— Тимошкин опросил Коржова. Тот подтвердил, что из квартиры никто не отлучался.

— А четвертый?

— Гонтовой явиться не соизволил. Со слов жены, уехал на праздники к родственникам.

— Ну, ни пуха, лейтенант! Спасибо за информацию.

— К черту!..

Пора собирать вещи. Наконец-то начала появляться твердая почва под ногами. Куда мог бежать организатор хищений? Весьма вероятно, что к нам, в Верхнеозерск. Ведь нужно предупредить сообщников, застраховаться на случай внезапной проверки на фабрике у Кормилина и обрубить связующие звенья. Петр Моисеев, видимо, был таким звеном. Но кто непосредственный убийца? Мог ли Тюкульмин иметь отношение к делу? Теоретически — да! Знакомый таксист, необъяснимый отъезд на следующий день после убийства, загадочная гибель в Южноморске…

Вежливый стук в дверь и на пороге предстает Клим Борисович собственной персоной. Приветливо улыбаясь, он вытряхивает намокшую шляпу, поправляет галстук и заводит разговор о моем самочувствии. Далась всем эта тема! Должно быть, вид у меня действительно неважный.

— Если прихватит радикулит, — Карташевский энергично жестикулирует, — пиши пропало.

— Да пока обходит стороной. Так что у нас новенького?

— Пять взяток на мизере! — Клим сокрушенно разводит руками, лезет во внутренний карман куртки и возвращает мне фотографию Тюкульмина. — Я уж и так и эдак, столько порогов обил, собрал, извиняюсь, целый консилиум. Люди солидные, в авторитете. Общее мнение — работа не местных. Да и какой понт? Под расстрельное дело никто не подпишется даже за куш в пару пальцев толщиной, а тут, как я понимаю, такими деньгами не пахло. Иначе где-нибудь шорох прошел бы. Нет-нет, искать надо не здесь, по другому адресу.

— Ладно, — сухо говорю я, — и на том спасибо. По другому, так по другому. В этом я, собственно, и не сомневался. К кофе слабость питаете?

Клим Борисович внимательно изучает надпись на этикетке и глубоко вздыхает.

— За всю свою безрадостную жизнь кочевника-миссионера я иногда позволял себе иметь слабость к прекрасной половине человечества, ипподрому и марочным винам. Уверяю вас, три слабости для одного мужчины со скромным достатком — разорительная роскошь. Но кто, хотел бы я знать, откажется от чашки кофе, когда угощает сам…

— Начальник уголовного розыска, — подсказываю я.

Огни на взлетно-посадочной полосе светятся своим особым, неповторимым сиянием, сужаясь в отдалении и как бы образуя вытянутый к вершине треугольник. Из холодно-серебристой прослойки облачного пирога, обрамленного яркой россыпью созвездий, выныривает увеличивающаяся на глазах мигающая красная точка. Красота в человеческом восприятии отражает целесообразность, функциональность той или иной вещи. Где же я это читал?

— У вас «ИЛ-68», — говорит Тихоньков, поглядывая на часы. — Сейчас объявят посадку.

— Марина, не забывайте о моем предложении.

Прикрываясь спешкой, как щитом, я вкладываю в прощальные слова намного больше смысла, чем положено по лингвистическим понятиям.

У Андрея пропадает дар речи. Он не воспринимает мою фразу ни умом, ни сердцем, хотя умом я ее и сам не могу до конца воспринять. Марина улыбается, часто моргая длинными нитями ресниц…

Я медленно поднимаюсь по трапу. В руках — легкая сумка с вещами, в голове — ворох отрывочных, хаотически мелькающих мыслей. Прямых доказательств убийства Анатолия Тюкульмина я не получил, есть только косвенные улики, говорящие в пользу моих предположений. Предположений, переросших в уверенность. К сожалению, догадки и предположения к делу не подошьешь.

Сбросить со счетов сегодняшнего дня нельзя и процедуру опознания, на которой присутствовала мать потерпевшего — страшная картина людского горя.

Только опустившись в мягкое кресло, пристегнув ремень и расслабленно смежив веки, я понимаю, как же все-таки меня вымотала эта краткосрочная поездка на курорт.

Глава пятая

— Александр Яковлевич, я вот тут подготовил…

Прямоугольник аккуратно выложенных бумаг на рабочем столе говорит сам за себя.

— Вижу, Анатолий Петрович! Скатываемся в трясину бюрократизма, а?

Пошкурлат невозмутимо разводит руками. Он рад моему приезду, хотя бы потому, что можно избавиться от бремени возложенной на него ответственности.

— Вы должны были получить ответ из Чулыма на наш официальный запрос, — продолжаю я. — Кратко доложите его содержание.

— Хищения в зверосовхозе совершались на протяжении целого ряда лет. Организатором махинаций был директор совхоза Виктор Юрьевич Ферезяев. Пользуясь бесконтрольностью, он искусственно занижал данные о реальном количестве ондатры, а излишки сбывал. В преступную группу Ферезяев вовлек нескольких работников зверофермы. В настоящее время девять человек арестованы. Ферезяеву удалось скрыться и до сих пор его местонахождение неизвестно. Видимо, он обладал хорошим нюхом и, когда запахло жареным…

— Несущественно, — прерываю я. — Дальше.

— Поскольку «Прогресс» периодически поставлял крупные партии ондатры на нашу фабрику, возникла необходимость в тщательном изучении механизма поставок: время отправления, количество шкурок, маршрут, способ транспортировки, ОБХСС, в данный момент занимается проверкой документации на фабрике, а лейтенанта Чижмина было решено командировать в зверосовхоз. Вчера вечером он вылетел в Новосибирск. Информации от него пока нет.

— Ясно. Как обстоят дела у Рязанцева?

— Наблюдение и охрана проходят нормально.

— Искомые контакты не осуществлялись?

— Нет, — протягивает капитан, уловив наконец суть вопроса. — Контакты отсутствуют начисто.

— Скромные, однако, у нас пошли девушки, — мое подтрунивание проходит мимо ушей Пошкурлата.

Ужасно не хочется признаваться, но факт охраны двух женщин — свидетельство нашего временного поражения. Преступники постоянно опережают нас на пол-темпа и это отставание необходимо ликвидировать кровь из носу.

Отпускаю капитана, чтобы в тиши кабинета собраться с мыслями перед совещанием у Николая Дмитриевича.

По-видимому, первопричина преступления — не любовь, не ревность, не уязвленные чувства. На передний план выходит более низменный мотив — ненасытная, как раковая опухоль, всепоглощающая жажда наживы. Да еще, пожалуй, боязнь наказания. Существующие моральные ценности, удовлетворение, получаемое от общественно полезного труда — обременительная ноша для стяжателя, ставшего на скользкую дорожку.

Кто же заражает общество насквозь прогнившей мещанско-потребительской философией? Пресловутый разлагающий «ветер с Запада» не более, чем катализатор реакции — мое собственное, стопроцентное убеждение. Не так давно раскопали эту «причину» массового дефицита совести и пошли клепать ярлыки один лучше другого — на музыку, на одежду, на прически…

Где искать истоки? В дефектах воспитания? Пожалуй, самое правдоподобное толкование зарождения червоточины сердца. Если б хоть кто-нибудь взял и докопался по-настоящему до причины, а то ежедневно слышишь заезженную пластинку: семья — школа — средства массовой информации — семья — школа…

Ну все, все, сейчас залезу в дебри, когда каждая потерянная минута — дорогое удовольствие. Через час нужно докладывать Коваленко о результатах поездки.

Боюсь, Николай Дмитриевич не поддержит мою версию. Что поделаешь, придется до конца нести свой крест, на трех концах которого — по убийству, на четвертом — крупное хищение. Хоть бы Чижмин дал о себе знать до качала совещания и подбросил парочку фактов, на которые можно будет опереться.

Едва я успеваю подумать об этом, как по селектору раздается голос секретарши:

— Александр Яковлевич, вас вызывает Чулым.

— Подсоединяйте!

Короткий щелчок.

— С возвращением в родную обитель! — судя по первой реплике, Чижмин не растерял в дороге ни бодрости, ни оптимизма. — Товарищ майор, докладывать по порядку и с подробностями?

— Непременно. Лева, в последнее время мы общаемся исключительно по телефону, поэтому можешь поведать и личные подробности.

— Личного крайне мало. Пока мотался по зверосовхозу, ультрафиолетом обожгло уши.

Мы смеемся. Так повелось — медом не корми командированных, дай на что-нибудь пожаловаться.

— Стало быть, загораешь?

— Еще как! Двадцать пять градусов в тени, а во второй половине дня обещают пургу. С утра посетил товарный склад готовой продукции. Все в ажуре. Как говорится, комар носа не подточит. В десять часов по местному времени прибыли на ферму. Вольеры смотрели, агрегат по выдаче корма. Устроили, в общем, мне деловую экскурсию. По ходу пьесы успел взять несколько миниинтервью у работников, занимающихся уходом за зверьками. Все хаяли, как могли, предыдущую администрацию. Нарушения почти ни для кого не являлись секретом, но бывший директор совхоза Виктор Юрьевич Ферезяев сумел закрыть людям рты. Где подачками, а где и угрозами. Насколько я понял, расхитители действовали до примитивного просто. В ведомостях с легкой руки Ферезяева количество выращенной ондатры скромно занижалось, не учтенные шкурки вывозились с территории совхоза, попадали на корню к перекупщикам, а потом, где-нибудь за сотни километров отсюда, обретали вторую жизнь в виде дефицитных шапок. Я вас не слишком утомляю подробностями?

По тону Чижмина я догадываюсь, что главное он приготовил на десерт, но из педагогических соображений не подаю вида.

— Нет-нет, Лева, продолжай.

— Ферезяев скрылся четырнадцатого октября, буквально за несколько часов до ареста. В тот же день были задержаны кладовщик, учетчица, двое выдельщиков меха, шофер и четверо рабочих фермы. Беседовал я еще не со всеми, но кое-что выяснить удалось.

Лейтенант глубокомысленно замолкает.

— Лева, ты не мог бы приберечь театральные эффекты для своей невесты? — не выдерживаю я.

Чижмин довольно посапывает в трубку и как ни в чем не бывало продолжает:

— Двое рабочих, очевидно, менее остальных замешанные в этом деле, независимо друг от друга опознали на одной из фотографий Моисеева. Петр Сергеевич неоднократно наведывался в зверосовхоз, в последний раз — незадолго до бегства Ферезяева.

— Значит, все-таки Моисеев.

— И это еще не все. Оказывается, всякому появлению Моисеева предшествовал приезд Александра Марковича Перцовского — агента по снабжению нашей фабрики. Я связался с соответствующей службой Новосибирского аэропорта, и час назад мне сообщили, что Перцовский вылетал в Верхнеозерск 15 января, 22 марта и 8 октября сего года.

— А Моисеев?

— На этот счет никаких сведений нет. Лично у меня не вызывает сомнений, что Петр Сергеевич пользовался услугами железнодорожного транспорта, во всяком случае, на обратном пути, предварительно загрузившись очередной партией левого товара. Сейчас идет проверка гостиниц, но думаю, что и там мы не обнаружим его следов. Скорее всего, Моисеев появлялся и исчезал в один и тот же день, так как время приезда было оговорено заранее.

— Товарищ лейтенант, — я не могу скрыть удовлетворения, — объявляю вам благодарность, пока в устной форме. Продолжайте работу.

— Есть продолжать работу!

Разделяющее нас расстояние не мешает мне мысленно представить себе Левину улыбку…

Глава шестая

— Значит, вы по-прежнему считаете, товарищ майор, что между убийствами Моисеева, Тюкульмина и Северинцевой имеется взаимосвязь? — Николай Дмитриевич вопросительно смотрит на меня.

— Да, — твердо отвечаю я, — и в свете информации, поступившей от лейтенанта Чижмина, настаиваю на немедленном аресте заместителя директора фабрики индпошива Кормилина.

— Разрешите, товарищ полковник? — Владимир Петрович нервно барабанит ногтями по подлокотникам кресла.

— Пожалуйста.

— Во-первых, хочу внести небольшое уточнение: только что мы все внимательно выслушали доклад Александра Яковлевича, но лично я не совсем уяснил, каким образом заключение по поводу гибели Анатолия Тюкульмина изменило формулировку «несчастный случай» на «преднамеренное убийство». Разве у нас есть для этого достаточные основания — неопровержимые улики, показания свидетелей? В конце концов, почему мы должны усомниться в компетентности южноморских коллег? Пока факт убийства не доказан, давайте будем называть вещи своими именами.

«Ну все, оседлал любимого конька! Сейчас подполковник камня на камне не оставит от моих доводов. Самое противное, что формально к его словам не придерешься. Интересно, обрадовал бы Марину комплимент в адрес южноморской милиции?..»

— Теперь в отношении Кормилина. Иван Трофимович пользуется уважением в коллективе, его характеризуют как опытного и грамотного руководителя. Спрашивается: что у него может быть общего с водителем такси Моисеевым, человеком другого круга, бывшим заключенным? Мне кажется, предложение об аресте Кормилина в обсуждении не нуждается. Более того, не было необходимости посылать ему повестку на четырнадцатое число. Отрываем людей от дела, не разобравшись как следует.

Предвижу скептическую улыбку Александра Яковлевича, — Струков старается не встречаться со мной взглядом, — вот, мол, сковывает начальство инициативу по рукам и ногам. Могу представить себе и его доводы: «Кормилин работает на фабрике, Моисеев занимался доставкой левых шкурок, на связь между Кормилиным и Моисеевым указал Баринов во время первого допроса». Но, товарищи, на фабрике работает более двухсот человек, так что же, нам их всех подозревать? И разве у нас имеются хоть какие-нибудь доказательства, что Моисеев привозил шкурки Кормилину? Кстати, администрация фабрики неоднократно обращалась в таксопарк за помощью, но Моисеев никогда не попадал в число водителей, временно закрепленных по договору. Это мы проверили.

Что касается показаний Баринова, то стоят они немного. Дилетантов среди нас, по-моему, нет, — подполковник обводит взглядом присутствующих, — и всем нам известна психология преступника: в первый момент он от всего отказывается, изображает оскорбленную невинность, а вину старается переложить с больной головы на здоровую.

— А что, Николай Михайлович уже изобличен в преступных действиях?

Мой вопрос не застает Струкова врасплох.

— В определенной мере. В ходе последнего допроса, который отлично провел следователь Тимошкин, Баринов признался в «получении подарков» от клиентов за внеочередное и качественное выполнение работ. Кроме того, Николай Михайлович указал, что большую часть найденной при нем суммы он выиграл в карты. Не вызывает сомнений, что подследственный рассказал далеко не все, надеясь понести небольшое наказание. Прием довольно избитый.

«Вот оно что! Теперь у Владимира Петровича по крайней мере не болит голова за арест Баринова, а еще раз попасть в щекотливое положение он ох как не желает…»

— У вас все, товарищ подполковник? — прерывает мои размышления Коваленко.

— С вашего разрешения, Николай Дмитриевич, я хотел бы коротко остановиться на деле Северинцевой.

Струков выжидательно смотрит на начальника управления и, не встречая возражений, продолжает:

— Вот здесь уголовному розыску предстоит в ближайшее время потрудиться основательно — слишком много пробелов и недоработок. Пока ясно одно — действовал преступник дерзкий и ловкий, не исключено, что его нужно искать среди близкого окружения потерпевшей. Между прочим, с целью проверки версии Александра Яковлевича, я поручил старшему лейтенанту Волошину обойти соседей и сослуживцев Северинцевой и показать им фотографии Моисеева, Тюкульмина, Баринова, Кормилина и даже фоторобот неизвестного нам «Кости». Результат — отрицательный. Никто из опрошенных никогда не видел Наталью Ивановну в обществе кого-либо из этих людей. Это я к вопросу о якобы имеющейся взаимосвязи менаду преступлениями.

«Ай да Владимир Петрович! Такую бурную деятельность развил в мое отсутствие…»

— Товарищи, — негромко говорит Коваленко, заставляя поневоле прислушиваться к каждому слову, — дискутировать возможные варианты мы будем позже, о сейчас я ознакомлю вас с новыми данными.

Похоже, Николай Дмитриевич умышленно не сообщил об имеющейся у него информации, давая нам возможность высказаться.

— Начну с главного, — полковник хмурит брови, — найден Ферезяев. Точнее, не мнимый Ферезяев, а настоящий Виктор Юрьевич Ферезяев, 1927 года рождения, бывший воспитанник Новотроицкого детского дома, ныне главный врач Белогорской больницы. Очевидно, у директора зверосовхоза «Прогресс» были веские причины более четверти века скрываться под чужим именем.

«Хороший номер! Для полного счастья нам только двойника недоставало…»

Выдержав небольшую паузу, Николай Дмитриевич продолжает:

— Поскольку лже-Ферезяев появился в Новосибирской области в конце войны, нетрудно предположить, что воспользоваться чужой биографией его побудили какие-то события военного прошлого. В связи с этим параллельно с нами делом двойника Ферезяева занимаются сотрудники Комитета госбезопасности, о чем меня сегодня поставили в известность.

Таким образом, — подводит итог Коваленко, — расследование обстоятельств убийства Моисеева принимает новую окраску. Моисеев — явно нежелательный свидетель для преступника с темным прошлым, связи которого на данный момент не выявлены. По корешкам авиабилетов мы установили, что только в этом году Петр Сергеевич трижды летал в Новосибирскую область, причем даты вылета соответствуют возвращению из командировок агента снабжения фабрики Перцовского. Сегодня утром Перцовский, а также реализаторы готовой продукции Захаров и Фельдман арестованы. Более подробно об этом нам доложит Антон Васильевич Конюшенко, с которым вам, Александр Яковлевич, в ближайшие дни предстоит войти в тесный рабочий контакт.

Начальник ОБХСС незаметно для остальных дружески мне подмигивает, дескать, не впервой — прорвемся. Работать с Конюшенко я люблю и его моральная поддержка сейчас для меня весьма кстати. Неужели и теперь, после появления на сцене оборотня-двойника, Струков будет продолжать гнуть свою линию?..

Проклятая головная боль. Такое ощущение, словно виски стиснуты стальным обручем. Мысли сумбурно вихрятся в мозгу, подобно июльской мошкаре вокруг яркого фонаря.

Пронзительный вой сирены, окна на секунду освещаются красной мигалкой — пожарные машины с достойной целеустремленностью проносятся по засыпающей улице. Пожар или учебная тревога? А может статься, и ложный вызов. Номера 01, 02 и 03 почему-то пользуются нездоровым спросом среди мелких пакостников, пытающихся таким способом прослыть «королями шутки».

С трудом заставляю себя сосредоточиться и набрасываю на листке бумаги план мероприятий на завтра.

Впрочем, последний пункт я вычеркиваю, как к делу не относящийся и не вписывающийся в рамки светового дня. Поколебавшись, вычеркиваю и четвертый пункт. Если в Южноморске выяснятся новые данные, меня уж как-нибудь не оставят в неведении.

Три коротких звонка. Странно, гостей я сегодня не жду.

— Нет, этого быть не может! — я не верю своим глазам. — Герман Казимирович… Какими судьбами?.. Только не через порог, прошу вас. В моем-то положении поневоле станешь чуточку фаталистом.

Бывший начальник погранзаставы мягко улыбается и ставит на пол чемоданы, которые моментально подвергаются таможенному досмотру со стороны Филимона. Мы крепко обнимаемся. Столько времени пролетело, а все тот же пронзительный ясный взгляд, такая же юношеская подтянутость в фигуре.

— Не стану тебя долго интриговать, Саша, к внукам в гости выбрался, в Куйбышев. Здесь пересадка. Сначала полагал переждать на вокзале, а потом решил — чем черт не шутит, вдруг он все еще по тому адресу, о котором сообщал Володька в письме.

— Ну, то, что я консерватор, всем известно. Ничего не меняю, даже места жительства.

— Так… — Герман Казимирович пристально смотрит через приоткрытую дверь на аккуратно застеленную односпальную кровать и опускает глаза…

Деревья стояли плотной стеной, вобравшей в себя дым, грохот и осколки отгремевшей войны. Он сказал Оксане: «Мы поженимся на этой неделе. Завтра я еще раз поговорю с твоими родителями». По ее щекам покатились слезы. Старший сержант нежно обнял девушку за вздрагивающие худенькие плечи и принялся нашептывать ласковые слова, предназначавшиеся ей одной. Только ей.

Лес заливался звонкими птичьими трелями, солнце щедро согревало лучами мирную землю, а где-то неподалеку отсюда оуновцы готовились к переброске через границу оружия, боеприпасов и типографского шрифта.

…— Герман Казимирович, да рассказывайте наконец, — я никак не могу вырваться из плена нахлынувших воспоминаний, — как семья, работа?

— Какая там работа? — бодро, но, как мне кажется, с чуть заметным оттенком грусти произносит бывший начальник погранзаставы. — Четвертый год, как проводили в запас. Теперь вот с внуками воюю. Погостил у старшей дочки в Кременчуге, надумал в Куйбышев на недельку махнуть. Помнишь мою Верку? Ну да, куда тебе было обращать на нее внимание, она тогда сопливой девчонкой по лужам бегала. Сейчас, наверное, и не узнал бы. Вышла замуж за инженера-конструктора. Двух внуков подарила. Сережка на будущий год в школу пойдет, а Василек пока под стол пешком ходит. Ох, будет меня донимать ушастик: «Деда, ласказы, как ты с Саликом диверсантов ловил»…

Политрук достал из кармана плащ-палатки сложенный вчетверо газетный лист.

— «Вільна Україна», — обеспокоенно пояснил он. — Ее раньше в Канаде печатали и окольными путями переправляли сюда. Есть подозрение, что теперь газету станут изготовлять прямо здесь по готовым клише. Собирая вокруг себя недовольных, националисты надеются, что посеянные ими семена ненависти дадут всходы в виде провокационных выступлений и террористических акций.

…— Ладно, что это я все о себе да о себе — не за этим пришел. Рассказывай, как ты живешь, как работается.

В общих чертах и без особого энтузиазма я описываю свои трудовые будни — оперативки, летучки, командировки, но довольно быстро скатываюсь непосредственно на дело Моисеева. Никому еще я не объяснял эволюцию версий по цепочке от начала до конца, и сейчас, переходя от одного звена к другому, по молчаливой реакции внимательного и беспристрастного слушателя пытаюсь определить, какое впечатление производят на него мои доводы.

Время от времени Герман Казимирович одобрительно покачивает головой. Когда я возвращаюсь к встрече с Серовым, полковник впервые прерывает меня:

— Насколько я сумел разобраться в твоей теории, парень попал, так сказать, в «зону риска».

— Пожалуй, вы правы, — соглашаюсь я.

«А ведь действительно, с Дмитрия глаз нельзя спускать. Вопрос, где взять столько людей!..»

Осколки противно хлестали по стволам и ветвям деревьев, заставляя пригинаться к земле, выбирать новые и новые укрытия.

— Володя! — крикнул Голиков, на мгновение опуская автомат. — У тех двоих были «шмайсеры», ты заметил?

— Конечно! А груз они бросят в самом крайнем случае. Оцепление замкнется минут через двадцать, нужно продержаться. Эх, сейчас бы полвзвода, и крышка гадам!

За оврагом послышались приглушенные крики. Если бы не приказ, Голиков никогда не стал бы сидеть и ждать на одном месте. Володя, без сомнения, тоже.

Крики прервались, справа раздвинулись кусты, и на поляну выбежал политрук. Лицо его было в крови.

— К ним подошла помощь с той стороны, — прохрипел он. — За мной, ребята…

Договорить старший лейтенант не успел. В каких-нибудь пяти метрах оглушительно рвануло — били из МГ наугад. Политрук неестественно выгнулся назад, ноги распрямились, увлекая безжизненное тело на мягкий зеленый ковер.

…— А где находился Тюкульмин в ту ночь, когда убили таксиста? У него было, как вы выражаетесь, алиби?

— Мать Тюкульмина утверждает, что вечером восемнадцатого Анатолий из дому не выходил. Правда, около одиннадцати часов она пошла спать…

Близ приземистых срубов, на скорую руку поставленных в лощине, не было видно ни живой души, только пегая корова, печально бренча колокольчиком, маялась у привязи. Он быстро шел знакомой тропинкой и думал о вчерашнем разговоре с Оксаной. Оказывается, преградой к свадьбе стал ее двоюродный брат, которого Голиков почему-то раньше в глаза не видел. «Замиж за москаля зібралась, та краще я власнымы рукамы…» Брата необходимо приструнить, а Оксану забрать на заставу. Завтра же. Герман Казимирович поймет.

Вдруг сердце его похолодело. Когда он последний раз был у родителей Оксаны — измученных или напуганных чем-то неразговорчивых крестьян — как же он сразу не обратил внимания: из-под вороха белья, лежащего на сундуке с плоской крышкой, выглядывала газета. Он видел ее мельком, убеждая отца дать согласие на свадьбу, но… шрифт! Шрифт был не совсем обычный.. Конечно! Точно такой, как на подрывной литературе, показанной политруком за день до его последнего боя.

…Бывший начальник погранзаставы, прищурившись, поправляет чуб — верная примета того, что он уже составил определенное мнение.

— Нелепо строить план тщательно подготовленного мероприятия, которое начинается с совершенно авантюристического угона. Преферанс преферансом, но где гарантия, что операция закончится раньше, чем портретисту вздумается уехать? Почему же выбор пал именно на машину Баринова? Одно из двух: либо он сам передал кому-то ключи от «Жигулей», а теперь упорно это отрицает, либо его решили в случае чего использовать в качестве громоотвода, попросту говоря, сделать козлом отпущения.

— А знаете, Герман Казимирович, на допросе Баринов утверждал то же самое.

Полковник берет из вазы для фруктов яблоко и задумчиво, как бы взвешивая, держит его в руке.

— Так или иначе, — продолжает он, — но после ночной поездки за город, целью которой могла быть передача из рук в руки денег или очередной партии меха — помнишь, ворсинки в салоне такси? — Моисееву уже не суждено было вернуться домой. Он убит, убит кем-то из своих сообщников. А дальше происходит цепная реакция: устранив Моисеева, преступники, пытаясь замести следы, идут на новые убийства…

Старший сержант вскрикнул и побежал. Выстрел опередил его всего на несколько секунд, похоронным звоном передернул сознание.

Она лежала за пригорком, вглядываясь широко раскрытыми глазами в закат.

Голиков навскидку разрядил обойму вслед убегающему. Мимо. Человек в кургузой рубахе скрылся в кустарнике. Старший сержант уронил голову на руки, встал на колени и зарыдал, проклиная судьбу и собственное бессилие.

…— О чем задумался, майор?

Некоторое время мы оба молчим. Мучительно хочется сделать пару глубоких затяжек, но я знаю, что Герман Казимирович не выносит табачного дыма.

— Однако, мне пора, — полковник приглаживает ладонью край клетчатой скатерти.

— Сейчас я закажу такси.

— Нет уж, уволь, — улыбается Герман Казимирович, — три квартала я еще как-нибудь в состоянии одолеть самостоятельно. Рад, что повидал тебя. Саша, если ты уверен в своей правоте, не отступайся. Помни, что твой труд оценивается не только субъективным мнением непосредственного начальства, но и по конечному результату. И это — главное.

Глава седьмая

Сегодня утром будильник меня подвел, предательски промолчав. Тем не менее, в тридцать пять седьмого я уже на ногах — очевидно, сработал внутренний часовой механизм.

Из приоткрытой форточки тянет холодом, сквозь запотевшие изнутри оконные стекла невозможно ничего рассмотреть, кроме густого сине-черного ноябрьского неба. Включив свет, иду на кухню и зажигаю конфорку. Поставить на плиту чайник, с водой я не успеваю — требовательно звонит телефон. Стараясь не наступить на путающегося под ногами Филимона, проделываю обратный путь, утешая себя мыслью, что если бы не научно-технический прогресс, то сейчас в мою дверь стучал бы взмыленный курьер с рукописной депешей.

Ну конечно! Знакомый голосок.

— Лева, ты откуда свалился в такую рань?

— Так это все из-за часовых поясов, товарищ майор. В семь вылетел, в шесть прилетел. Только что получил багаж и сразу на связь.

— А что в багаже?

— Личные вещи инспектора Чижмина, не представляющие оперативного интереса.

Разбуди Леву среди ночи, он и тогда найдет повод пошутить.

— Так-таки я тебе и поверил! А в загашнике ничего не припрятал?

Чижмин довольно пыхтит в трубку.

— Имеется одно сообщение. Докладывать?

— Я что-то не пойму, Лева, мы теперь постоянно будем общаться по телефону?

— Намек понял, Александр Яковлевич.

К приходу Чижмина я завариваю чай и на скорую руку привожу себя в порядок, гадая, какой еще сюрприз собирается преподнести лейтенант.

При появлении Левы непроизвольно возникает ассоциация с полярником, отбившимся от экспедиции: пушистая шапка, распахнутое пальто на меховой подкладке, свисающий до колен шерстяной шарф. Для полного эффекта не хватает разве что унт с декоративной оторочкой.

С видимым облегчением высвободившись из своей экипировки, Чижмин присаживается к столу, потирая уши и осторожно откашливаясь. Я молча слежу за его манипуляциями.

— Сутки на акклиматизацию подкинете? — помешивая ложкой чай, инспектор хитро поглядывает на меня сквозь выпуклые линзы очков.

— В зависимости от важности доклада.

— Новость сенсационная и, что называется, с пылу с жару. Знаете, куда направил свои стопы почтенный директор зверосовхоза? В наши края!

— Дифференцируй, Лева, — говорю я, чувствуя, что моя гипотеза относительно появления мнимого Ферезяева в Верхнеозерске начинает подтверждаться. — Дифференцируй! Что значит — в наши края, когда это произошло и откуда такая информация?

С видом художника-дизайнера, выкладывающего из множества составных частей мозаичное панно, Чижмин описывает увиденное и услышанное им за истекшие сутки. Изложение сопровождается краткими комментариями и небольшими лирическими отступлениями, что не очень-то соответствует духу и букве официального отчета, зато позволяет воочию представить картину происшедших событий.

На след ушедшего в бега директора «Прогресса» удалось выйти сотрудникам новосибирского линейного отдела милиции, которые проделали титаническую работу, опросив сотни бригад проводников. Вчера вечером кропотливый труд увенчался успехом — проводница поезда «Новосибирск — Одесса» Галина Круглякова опознала на фотографии пассажира, который ехал в ее вагоне. Круглякова сообщила, что мужчина, взяв билет до Одессы, трое суток практически не покидал своего купе, а утром восемнадцатого октября незаметно сошел с поезда либо в Верхнеозерске, либо в Красном Куте — за одну остановку до Верхнеозерска. На расспросы удивленной проводницы сосед Ферезяева по купе ответил, что тот объяснил свое неожиданное решение желанием повидать фронтового товарища.

— Такие вот пироги, — резюмирует Чижмин, приканчивая третью чашку чая.

Да, пироги отменные, с острой начинкой… Утром восемнадцатого… О совпадении здесь не может быть и речи.

— Соображаешь, какой значимости данные ты привез? Молодчина!

— Фактик действительно валит с ног, — невозмутимо произносит Лева. — Есть еще кое-что по поводу «технологии» хищений.

— Выкладывай.

В течение десяти минут Чижмин поясняет, с помощью каких ухищрений с территории зверосовхоза вывозилась и по дороге до железнодорожной станции «испарялась» определенная часть груза. Для такого старого зубра, как Антон Васильевич, информация несомненно представляла бы профессиональный интерес, я же не хочу раздваивать внимание, поэтому улавливаю на слух только обрывки фраз типа «криминал — он и в Африке криминал…», «неопровержимое доказательство вины…», «Перцовский попросту не мог не знать этого…»

— Лева, переведи дух, — вклиниваюсь я наконец в монолог. — Сделаем так: я сейчас еду в управление, а ты составь рапорт и до обеда можешь отдыхать. Потом, возможно, понадобишься.

— В каком амплуа? — живо интересуется Чижмин.

— В качестве говорящего вещественного доказательства, если не хватит прочих аргументов для начальства, — шучу я.

На площадке переходного яруса третьего этажа напротив лифта вижу Конюшенко, беседующего с пожилой женщиной в форме — инспектором по делам несовершеннолетних. Заметив меня через натянутую между пролетами стальную паутину, Антон Васильевич вежливо обрывает разговор. Напористое рукопожатие.

— Как настроение, угрозыск?

— Спасибо, вашими молитвами.

— Жалуется Лидия Викторовна, смотр у них сегодня, а шефы опять подвели. Ты ведь в курсе?

— Мне только проблем Лидии Викторовны недостает.

Перебрасываясь отвлеченными фразами, мы подходим к кабинету Конюшенко. Сотрудники с любопытством поглядывают вслед начальнику ОБХСС — на днях он забрал из роддома жену с очаровательными двойняшками.

— Тебя Струков что, задержал вчера? — интересуюсь я уже в кабинете.

Антон Васильевич не спеша включает электрокалорифер, толстая спираль постепенно наливается краской.

— Он остановил меня после совещания, — произносит Конюшенко, прикидывая, как бы перескочить на другую тему, — и спросил, насколько серьезны основания подозревать Кормилина.

— И ты?

— А что я? Я начал объяснять результаты предварительного следствия, упомянул про возможную «деловую» связь между замдиректора фабрики и агентом снабжения, потом вспомнил, что оставил зонт на «субординационном» у Коваленко, а погода нынче сам знаешь…

— Знаю, все знаю, — киваю я, — Владимир Петрович обожает коллекционировать контраргументы. Но меня самого крайне интересуют взаимоотношения Кормилина с Перцовским. Как ты догадываешься, не из чистого любопытства.

По кабинету расползается тепло. Конюшенко похрустывает суставами пальцев.

— Перцовский оказался темпераментной личностью, — задумчиво говорит он, — на допросе метался, как затравленный, постоянно переводил разговор на свое семейное положение, напрашиваясь на сочувствие. Четверо детей, у жены здоровье слабое, есть подозрение на астму. Живут в коммуналке с тремя соседями. Полностью признавая свою вину, Александр Маркович ставил это обстоятельство на третий план по сравнению с материальным обеспечением семьи и улетучивающейся возможностью получения новой квартиры.

— Полностью ли? — сомневаюсь я.

— В отношении себя — да. Перцовский не отрицал, что получал в зверосовхозе большее количество ондатры, чем приходило на фабрику. Куда девались излишки, его не интересовало. То есть он просто закрывал на это глаза. Как вознаграждение — премии, отгулы и обещания при первой возможности предоставить семье четырехкомнатную квартиру со всеми удобствами. Как альтернатива — угроза неприятностей, вплоть до увольнения. В конце допроса он плакал.

— Тебе жаль его?

— Детей жаль. Хотя это не самый трагичный эпизод в моей практике.

Конюшенко умолкает и машет рукой, как бы отгоняя налетевшие сантименты.

— А кто конкретно подачками и угрозами толкал Перцовского на неблаговидные дела?

— Представь себе, конкретно он никого не назвал, несмотря на то, что мог попытаться переложить часть ответственности на директора фабрики Осипова или того же Кормилина. Все получалось вроде бы по закону: привез шкурки — молодец, не привез — сорвал квартальный план, а тут уж пеняй на себя. Что до Кормилина, — продолжает Антон Васильевич, расхаживая по кабинету, — думаю, доказательства его причастности к махинациям с мехами будут лежать вот на этом столе сегодня к вечеру. Допустимая погрешность во времени — в пределах моей компетенции.

Посмеиваясь, я затрагиваю близкую Конюшенко тему.

— На фабрике дела идут нормально или требуется наше вмешательство?

Не замечая иронии, начальник ОБСС пулеметной очередью выдает схему получения денег из ничего. Оказывается, все обстояло очень просто. К надомницам, которые были закреплены за ателье № 3 и, как предполагалось, занимались в основном «массовкой», поступала львиная доля левых шкурок. Затем реализаторы сбывали, по одним и тем же накладным как шапки, пошитые в ателье, так и прошедшие через руки работниц «домашнего фронта».

Имели место и другие способы извлечения прибыли. В частности, тот же надомно-подпольный цех работал по принципу «безотходного производства». Допустимые ГОСТами обрезки меха использовались для пошива манжет, воротников, а иногда и шапок, которые потом реализовывались в пригороде на предпраздничных ярмарках. Весьма экономно, и в ведомости не вписывается.

— Фокусники, иллюзионисты, — вдруг распаляется Конюшенко, — ну ничего, до всех доберемся! Кстати, вчера мы произвели еще несколько арестов. К небезызвестным тебе Перцовскому, Захарову и Фельдману добавились Семаков, Эльяков, Киперштейн…

— Погоди-погоди! — перебиваю я. Наверное, мое лицо становится необычно одухотворенным, потому что Антон Васильевич взирает на меня с неподдельным интересом. — Какой Эльяков?

— Георгий Никодимович Эльяков, заведующий ателье № 3. А что такое?

— Да ведь этот Эльяков вращался в компании картежников, которые собирались на квартире у Кормилина. Между прочим, в день убийства Моисеева он там отсутствовал. Как насчет небольшого дознания?

— Всегда за! Мы уже имели удовольствие с ним побеседовать. Ушлый тип с претензией на светские манеры. Впрочем, сам посмотришь…

И вот я созерцаю сидящего по другую сторону стола Георгия Никодимовича. Завателье имеет широкий лоб с выступающими надбровными дугами, массивный подбородок, чуть загнутый вниз типично боксерский нос, редеющую шевелюру и печальный взгляд. Я представляюсь. Конюшенко сидит у окна, перебирая клавиатуру пишущей машинки и, по договоренности, в допрос не вмешивается.

— Я ознакомился с протоколом вашего первого допроса. Уточним кое-какие детали.

— Можно и уточнить, — криво улыбается Эльяков, — хотя как я понимаю, от меня здесь не зависит, что можно, а чего нельзя.

Пропустив мимо ушей эту реплику, я продолжаю:

— Вы знакомы с Кормилиным Иваном Трофимовичем?

— Было бы странно отрицать столь очевидный факт.

— Где, когда и при каких обстоятельствах вы с ним познакомились?

Эльяков закусывает губу и пожимает плечами. По всему видно — на душе у него кошки скребут.

— Длинная история, — с натугой выдавливает он.

— Расскажите, чего уж там. Человек вы интеллигентный, образованный, а с головой окунулись в круговорот сомнительных делишек, за которые рано или поздно приходится платить дорогой ценой.

— По-моему, платить приходится всегда и за все. А что касается моего знакомства с Кормилиным, то оно произошло несколько лет назад на дне рождения тестя.

— Последний, если не ошибаюсь, директор вашей фабрики?

— Хм… Да, как это ни прискорбно, я зять Артура Артуровича Осипова, муж его горячо любимой дочери.

— Прекратите фиглярствовать и отвечайте на вопросы по существу, — начинаю я горячиться. — Более прискорбно, что вы занялись противозаконной деятельностью. Неужели других перспектив перед собой не видели?

Эльяков ерзает на стуле.

— Вы спрашиваете о перспективах? Ну что ж, извольте. После окончания инженерно-экономического института по распределению я остался в городе. Полагал, что трудности преодолены, препоны позади. Меня поначалу даже не смутила скромная зарплата. Но потом дошло: шансы на рост самые мизерные, да и не хочется постоянно подсчитывать, сколько дней осталось до аванса. Женился на дочке Осипова, женщине весьма избалованной. У нас начались ссоры на почве моей «бездеятельности». Мне и самому к тому времени порядком надоело перебиваться магазинными овощами и обедами в домовой кухне. Опять же квартиру нужно было отремонтировать. В общем, бросил я родной проектный институт и устроился в ателье. А дальше… дальше вы все сами прекрасно знаете.

— Георгий Никодимович, миллионы людей честно трудятся и обходятся зарплатой. Помимо материальных существуют ведь и духовные ценности.

— Извините, гражданин следователь, но вы как с Луны свалились. Или вы не знаете, какие цены на толкучке? И на базаре никогда не бывали? Да, мне глубоко небезразлично, что я ем, пью, где живу, в чем хожу — в нашем однотонном, однофасонном, безразмерном ширпотребе или в импортных вещах. Уверяю вас, есть разница. Будь у меня две жизни, в одной я, может, поэкспериментировал бы, пожил на голую зарплату.

Настроение мое резко портится.

— Ну, а в карты играли из чисто спортивного интереса?

— Вы имеете в виду нашу узкую компанию. Я там приятно проводил время, не более того. Полет на острых ощущениях.

Я преднамеренно не развиваю этой темы, чтобы не дать Эльякову повода насторожиться. Тем более, он и так уже второй раз вперивает свои маленькие въедливые глазки в мерно брякающего клавишами Конюшенко.

— Где вы были в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое октября?

— По ночам я обычно нахожусь в супружеской постели, если вас развлекают интимные подробности.

— Обычно? Значит, бывают исключения? Постарайтесь все-таки вспомнить.

— С восемнадцатого на девятнадцатое? Какой это был день недели?.. А, припоминаю. Я еще ездил тогда за штапиками для балкона, потом, когда вернулся, где-то около шести родственники из Полтавы приехали. Точно. Весь вечер сидел дома. А что произошло в ту ночь?

Антон Васильевич выразительно поглядывает на меня, я приопускаю веки — проверим, мол, в обязательном порядке.

Эльяков достает из кармана розовый носовой платок, утирает вспотевший лоб. Звук зуммера. Георгия Никодимовича передергивает.

— Голиков слушает… Спасибо, сейчас зайду.

Конюшенко поднимается из своего угла, догадываясь, что завершать допрос предстоит ему.

В кабинете Коваленко находится не один. Напротив него сидит незнакомый мне стройный худощавый мужчина лет тридцати пяти в отлично сшитом темно-сером костюме.

— Знакомьтесь, Александр Яковлевич. Это Павел Александрович, наш коллега из Киева.

— Железнов.

— Майор Голиков, — интонационно подкрашиваю первое слово.

— Речь пойдет о человеке, выдававшем себя за Виктора Юрьевича Ферезяева, — произношение у Железнова четкое, дикторское. — Личность его идентифицирована. Настоящая фамилия — Борохович, имя-отчество — Семен Астафьевич. Уроженец деревни Хролы Верхнеозерского района. Родился в 1922 году в кулацкой семье, в 1940 году осужден на восемь лет за участие в групповом вооруженном ограблении сберкассы. В 1941 году во время бомбежки под Витебском бежал из-под конвоя. Вскоре начал сотрудничать с немецкими оккупационными властями. По картотеке проходил под кличкой «Худой». Зверствовал, участвовал в расстрелах мирных жителей на территории Украины и Белоруссии. Затем его след затерялся. Предполагалось, что он, подобно другим отщепенцам, бежал вместе с отступающими гитлеровскими войсками. До настоящего времени находится в розыске.

— Одну деталь могу дополнить, — говорю я, внутренне потрясенный. — Не исключено, что в настоящий момент Борохович находится в нашем городе.

— Откуда данные?! — Коваленко вопросительно смотрит на меня.

— Подтвержденные сведения таковы: бывший директор зверосовхоза сошел с поезда «Новосибирск — Одесса» либо за одну станцию до, либо в самом Верхнеозерске. Это произошло восемнадцатого октября.

— Нам пока не поступала такая ориентировка.

— Прибывший утром лейтенант Чижмин сообщил мне об этом. Я просто не успел раньше доложить.

— Значит, приезд Бороховича совпадает с датой убийства Моисеева, — задумчиво добавляет Коваленко.

— Очень ценно, — замечает Железнов. — Ну что ж, для начала было полезно обменяться информацией. Все дальнейшие мероприятия будем согласовывать.

Распрощавшись с моим начальством, Павел Александрович уходит, оставляя после себя тонкий запах дорогого одеколона. Коваленко, если можно так выразиться, впадает в состояние информационного удара в двадцать пять килобайт. Я, между прочим, тоже.

— Николай Дмитриевич, создавшаяся ситуация требует оперативного вмешательства. Кормилина необходимо арестовать — помимо махинаций на фабрике, имеются подозрения в его связи с двойником Ферезяева. Время не терпит. Я уверен, что Иван Трофимович сыграл далеко не последнюю роль в происшедших событиях.

Полковник колеблется.

— Всегда восхищался вашей уверенностью. Но ведь пока бездоказателен прямой контакт между Кормилиным и Бороховичем. И потом, откуда вы взяли, что тот непременно находится здесь по сей день?

— Вероятность велика. У меня почти нет сомнений в том, что Борохович прибыл в Верхнеозерск укрыться, переждать, а заодно и избавиться от опасных свидетелей. Действуя нерешительно, мы оставляем в покое бомбу замедленного действия.

— В принципе, я с вами согласен, но давайте к этому вопросу вернемся завтра, после того как Кормилин сам явится к нам по повестке. Вот и прощупывайте его, сколько сочтете нужным. И если ваша точка зрения не изменится, я вас поддержу. Работайте в этом направлении. Из прокуратуры только что опять звонили.

— Ну, если вы так считаете…

«Хоть шерсти клок», — думаю я и добавляю:

— Прошу установить наблюдение за Дмитрием Серовым и придать ему охрану.

Против превентивных мер Николай Дмитриевич не возражает, несмотря на острую нехватку людей.

Тринадцать десять. В управлении начинается постепенная миграция в буфет на первый этаж. Однако сторонний наблюдатель мог бы заметить небольшое отклонение: кое-кто следует в противоположную сторону. А точнее: — в мою цитадель под номером 424. Откуда-то возник слух, что Голиков «протрубил большой сбор».

Первым приходит капитан Пошкурлат — самый бдительный. Поручаю ему собрать фотографии арестованных «меховщиков» и присовокупить к снимкам Бороховича. Адрес для отправки в Южноморск даю сам, за документацией отсылаю в подведомственный Конюшенко отдел.

Является Чижмин, как ни удивительно, с Ревазом. Оба запыхавшиеся. Мчедлишвили я не видел с момента проведения графологической экспертизы почерка Северинцевой. Не хочется огорчать Реваза, но он мне пока абсолютно не нужен.

Леве я рассказываю о допросе Эльякова и поручаю проверить алиби Георгия Никодимовича вечером и в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое октября.

Всем приходящим сообщаю последние новости — об установлении личности псевдо-Ферезяева и взываю к повышенной ответственности.

Волошина направляю в таксопарк, который уже знаком нашим ребятам как свои пять пальцев. Там старший лейтенант должен выяснить, имеются ли в документах соответствующие пометки об отсутствии Моисеева в дни «командировок» в Новосибирскую область.

Инспектору Громову даю задание сходить к подруге матери Северинцевой и предъявить ей фотографию Эльякова на предмет опознания. Вдруг словоохотливая старушка узнает на снимке «солидного Наташенькиного кавалера». Тогда одно звено автоматически замкнется.

Последним в дверях вырастает Нефедов. Вид у Валентина бравый, хотя из-под рубашки выглядывает полоска белоснежного бинта. Ничего не поделаешь, придется лейтенанту сходить к Клавдии Павлюк — ведь он у нас теперь главный специалист по работе со слабым полом. Для понимания серьезности поручения подчеркиваю важность выявления возможной линии Моисеев — Кормилин.

Так! Осталось распорядиться насчет охраны Серова, решить еще семь-восемь текущих оргвопросов и можно будет на десять минут перевести дух.

Глава восьмая

Утром я решаю пройтись до управления длинным кружным путем. Собственно говоря, такой маршрут я выбираю потому, что большая его часть проходит через малолюдный в это время года парк и есть возможность без помех еще раз продумать в деталях предстоящий допрос Кормилина. Именно допрос — бесед уже не будет. Факты, которыми мы сейчас располагаем, должны заставить заговорить Ивана Трофимовича. Надо только все верно рассчитать психологически, не дать ему опомниться. Иначе вновь возникнет недопустимая при сложившихся обстоятельствах заминка. Меня интересует даже не столько признание самого Кормилина, сколько связь между ним и Бороховичем-Ферезяевым. А эта связь, судя по всему, имеется.

Вообще, впервые с начала расследования у меня появилось ощущение, что дело близится к развязке. И очень многое может прояснить сегодняшний день.

Облетевшие листья с тихой прощальной грустью похрустывают под ногами. В конце центральной аллеи перед спуском к стадиону «Динамо» возвышается старенькое здание кинотеатра «Парк». Бросаются в глаза массивные мраморные колонны не то в стиле рококо, не то барокко — я никогда в этом не разбирался. Между колоннами снуют старшеклассники с портфелями и сумками, оживленно переговариваясь в предвкушении очередной порции киновпечатлений. Бедные родители! Сейчас вы находитесь в полной уверенности, что ваши будущие Эйнштейны и Лобачевские грызут гранит науки, а вечером с удивлением прочтете в дневниках своих чад строгую запись: «Прошу вас явиться в школу в связи с тем, что…»

Ладно, бог с ними, с родителями. Я не директор средней школы и заботит меня в данную минуту другое.

Значит так. Показания Перцовского, Эльякова и реализаторов — это на первое, на второе — данные, собранные Чижминым, а на десерт — информация Железнова. Как вам такое меню, уважаемый гражданин Кормилин?..

— Здравия желаю, товарищ майор!

Бодрый голос старшины Семенова возвращает меня к действительности.

— Привет, Коля! — я оборачиваюсь назад, недоумевая, когда же это я успел дойти до управления. От реальности бытия деться некуда. Овеянный романтикой осенний парк остался далеко позади, передо мной — полная прозы массивная дубовая дверь. Впрочем, открываю ее я без сожаления.

В вестибюле довольно многолюдно. Все торопятся, у каждого свои дела. Приятно видеть знакомые лица. Отвечая на приветствия коллег, я поднимаюсь на четвертый этаж. Навстречу озабоченно спешит Пошкурлат. А может, мне только кажется, что капитан чем-то озабочен?

— Александр Яковлевич, — поздоровавшись, говорит Пошкурлат, — вас просила зайти Зинаида Михайловна.

Я сразу не могу сообразить, чем моя персона могла ее заинтересовать.

— Это насчет путевки в профилакторий для Трофименко, — подсказывает Пошкурлат.

— Спасибо, — бурчу я, останавливаясь посреди коридора. — Больше ничего нового?

— Пока нет.

Кабинет встречает меня как-то неприветливо: несгораемый шкаф бросает на пол узкую косую тень, казенно поблескивает стекло на письменном столе, даже телефонный аппарат, как ни странно, молчит.

Достав из сейфа нужные бумаги, пытаюсь сосредоточить на них внимание. Проходит около двадцати минут. Часовая стрелка неумолимо указывает на то, что Иван Трофимович почему-то запаздывает. Непунктуальных людей я не терплю, но здесь дело вовсе не в этом. По повестке обычно все являются вовремя — такое уж она имеет магическое влияние.

Следующие пятнадцать минут тянутся нескончаемо, хотя я и продолжаю заниматься документами.

Не могу удержаться от искушения и вновь смотрю на часы. Без двадцати десять.

Отложив в сторону бумаги, набираю домашний телефон Кормилина. Однообразные длинные гудки.

Звоню на фабрику. Нет, Ивана Трофимовича еще нет.

Странно.

Негромкий стук заставляет меня вздрогнуть. В дверях появляется Антон Васильевич.

— Привет сыскарям! Перекуриваем? — Конюшенко с удивлением обводит взглядом пустой кабинет. — Ты один?

— Как видишь.

Мои слова вызывают немедленную ответную реакцию.

— Не явился! Так чего ты ждешь? Аплодисментов? Идем к Коваленко.

— Да, но…

— Никаких «но»! — Антон Васильевич машет перед моим носом пухлой папкой. — Тут на троих Кормилиных хватит…

Николай Дмитриевич внимательно выслушивает доклад Конюшенко и мои соображения по поводу неявки Кормилина.

— Ну что ж, — наконец произносит он, как бы взвешивая каждое слово, — готовьте оперативную группу на выезд. По дороге заедете в прокуратуру, я сейчас свяжусь с Вороновым. Соблюдайте предельную осторожность.

Полковник сбивается с привычного сухого тона и с горечью добавляет:

— Не дает мне покоя этот затаившийся где-то Борохович.

Три машины мчатся по проспекту Свободы, сворачивают на Индустриальную и останавливаются невдалеке от дома 47-А. Мы вклиниваемся в деловую жизнь города, но вклиниваемся без мигалок, проезда на красный свет и стрельбы. Наши действия пока подчинены простейшей схеме — привлекать к себе возможно меньшее внимание.

Основная часть опергруппы располагается при въезде во двор, в соседних подъездах и — чем черт не шутит! — двое сотрудников контролируют усеянный многочисленными балконами фасад здания.

На окнах квартиры Кормилина задернуты шторы, из-за которых пробиваются полоски зловеще-тусклого света. Соблюдая тишину, мы поднимаемся на третий этаж по широкой лестнице с массивными перилами. «Слесарем ЖЭКа» будет представляться Семенов с его хрипловатым голосом и нагромождением мышц. Вообще, слесарь — самая удобная профессия. Ею прикрываются все — начиная угрозыском и заканчивая домушниками.

Звоним в обитую темно-коричневым дерматином дверь, прислушиваясь к малейшему шороху. Никогда не знаешь, что ожидает тебя в следующий миг.

Наши звонки усиливаются, но к двери никто не подходит.

— Заснул он там, что ли? — шепчет кто-то из оперативников за моей спиной.

Продолжать трезвонить бессмысленно. Подаю Семенову условный знак. В три резких удара корпусом старшина срывает левую половинку двери с петель и по инерции влетает в образовавшийся проем. Мы устремляемся вслед за ним, держа оружие наготове.

Ни в прихожей, ни в одной из двух смежных комнат никого нет. Удостоверившись в этом неприятно поразившем меня открытии, приступаю к беглому осмотру квартиры.

Первая комната приспособлена под спальню. Диван аккуратно застелен, возле журнального столика — высокий торшер на резной деревянной ножке. Вторая комната — гостиная. Очевидно, здесь происходили ночные бдения. Площадь большая — около двадцати пяти квадратных метров. Бросается в глаза явный беспорядок: дверцы и ящики импортного гарнитура распахнуты и выдвинуты, покрытый лаком паркетный пол завален бельем вперемежку с распечатанными колодами карт, на хрустальной люстре под потолком горят все шесть свечей. Цветной телевизор полуразвернут на дубовой тумбе с гнутыми ножками.

Складывается впечатление, будто хозяин квартиры лихорадочно торопился унести ноги подобру-поздорову. Или его поторопили… Невероятно! Похожая ситуация была у меня в шестьдесят шестом, когда мы брали Губатого. Матерый рецидивист, кем-то предупрежденный, улизнул от нас буквально в последний момент, спустившись во двор по обледенелой водосточной трубе. Взяли Губатого через полтора месяца в подвале заброшенного дома, выследив его любовницу. Бандит до последнего патрона отстреливался из обреза, тяжело ранив одного и убив другого милиционера — отца двух девочек-дошкольниц.

В прихожую вбегает Громов, который все это время находился в машине вместе с Бородиным.

— Товарищ майор! Срочный вызов по рации.

— Ни к чему не прикасаться. Пригласите двух понятых. Опросите соседей. Я сейчас вернусь.

Дверца «Волги» услужливо приоткрыта.

— Голиков на связи.

— Докладывает Рязанцев. Серов доехал двенадцатым автобусом до конечной, свернул на Кировоградскую и несколько минут назад вошел в дом № 17.

— Это в частном секторе?

— Да.

— Кто владелец дома, не выяснили?

— На стене имеется табличка «Границкий Л. А.».

— Возле дома никого нет?

— Никого, только во дворе стоит автомашина такси. Если не ошибаюсь, 18-61…

— Что?! — я концентрирую внимание на необъяснимом факте. — Это же машина Моисеева! Усилить наблюдение! Поддерживайте со мной постоянную связь.

— Вас понял!..

У подъезда уже собралась кучка любопытных соседей, в основном, преклонного возраста. Откуда-то появляется Громов под руку с воинственного вида старушкой в длинном ядовито-красном пальто, накинутом на плечи пуховом платке и туфлях с галошами.

— Это Вера Денисовна Клепикова, соседка Кормилина по лестничной клетке, — поясняет лейтенант.

Не дожидаясь наводящих вопросов, Вера Денисовна грозно заявляет:

— Плохо работаете, милиция! Давно пора всех этих жуликов на чистую воду вывести. А первым — Ваньку!

— А почему вы считаете, что Иван Трофимович — жулик? — я не могу удержаться от улыбки.

— Ванька-то? Жулик, он и есть жулик. Я их насквозь вижу, супостатов, — в праведном гневе Клепикова трясет в воздухе костлявым кулачком. — Ворюга он и до денег жаден. Когда Буриленчиха, царствие ей небесное, на покров померла, полтинник на венок не дал, жадюга. «Нету, — говорит, — бабка, у меня денег. Вы тут по очереди помирать будете, а я плати? На всех не напасешься». У, ирод!

С превеликим трудом мне удается направить беседу в нужное русло. И выясняется следующее: каждое утро бодрая старушка выгуливает во дворе свою комнатную собачку и видит, как Кормилин направляется на службу. Сегодня этот цикл повторился, ничто не нарушало привычного распорядка. Прошло не то минут пять, не то двадцать — тут у Веры Денисовны, которая часов не носит, хронологический провал — Иван Трофимович, испуганный и белый, как полотно, чуть не бегом возвратился домой. Соседка поинтересовалась, не случилось ли чего, на что Кормилин торопливо ответил, оглядываясь по сторонам: «Все в порядке, срочная командировка». По-видимому, сборы в «командировку» производились на спринтерских скоростях — вскоре Кормилин во второй раз вышел из дому с большой вещевой сумкой.

Я благодарю Веру Денисовну за ценные сведения, и она удаляется с чувством выполненного долга. В этот момент вновь оживает рация.

— Товарищ майор, к дому подошел мужчина с сумкой через плечо. Покрутился у крыльца, но заходить не стал. Сейчас он заглядывает в окно.

— Что за мужчина, Сергей Вадимович?

— Средних лет, широкоплечий, в кожаной куртке. Разглядеть лицо не удалось.

— Хорошо, продолжайте наблюдение.

Так. Оцепление снято, сотрудники возвращаются к машинам. Если ситуацию немедленно не проанализировать, она выйдет из-под контроля.

— Слава, — обращаюсь я к Громову, — у Кормилина в прихожей есть телефон. Позвони в диспетчерскую таксопарка и выясни, работает ли у них Л. А. Границкий.

— А я и так знаю, — спокойно произносит лейтенант, — Леонид Аркадьевич Границкий — сменщик Моисеева. Бывший, конечно.

Внезапно жилые дома, тротуары, детская площадка с покосившимся турником — все приходит для меня в движение, на какую-то долю секунды появляется безотчетное предчувствие беды.

— Надо ехать, — негромко говорю я Бородину, встряхнув головой.

Моментально включив зажигание, Сергей излюбленным резким сигналом распугивает голубей, кошек и прочую мелкую живность, вопросительно глядя на меня. И тут рация взрывается странным звуком — как будто на том конце изо всей силы выдохнули в микрофон.

— Александр Яковлевич! — голос Рязанцева ужасающе соответствует моему состоянию.

— Да!

— Александр Яковлевич, ЧП!..

Глава первая

Залохматившийся плед лежал на столе поверх груды деталей и бумаг. Еще пару месяцев назад, нет, каких там, пару недель, он хотел соорудить небольшую мастерскую. Все прошло, как с белых яблонь дым. Недосуг, да и тоска давит.

Мать неоднократно напоминала Диме об уборке, не раз предлагала навести порядок сама. Но он не любил, когда трогали его вещи. Инструменты, чертежи и схемы, годами накапливавшиеся в кладовой, были неотъемлемой частью души Серова.

А сегодня, в порядке борьбы с меланхолией, он разложит все предметы, как говорится, по полочкам.

Дмитрий нагнулся, отодвинул стопку справочников по машиностроительному черчению и стал разбирать папку с эскизами. Так… зубчатые передачи, эскиз газоотводной трубки, система охлаждения ДВС. Серов присел на корточки, устремив взор в потолок. Системами охлаждения он никогда не занимался.

«Вот тебе раз! А это как сюда попало?»

Аналогичные чувства, наверное, испытывал бы палеонтолог, откопавший в толще докембрийского слоя вставную челюсть.

— Но почерк-то… — задумчиво произнес Серов.

И тут он вспомнил. Шею передернуло, словно от удара электрическим током. Эти чертежи были принесены Тюкульминым за несколько дней до ареста Дмитрия, а в самом ремонте радиатора нуждался какой-то таксист — старый приятель Анатолия. Починить радиатор Серов уже не успел. Все это время чертежи тихо покрывались пылью, дожидаясь своего часа.

«Долги надо платить сполна…»

Слова, оброненные когда-то Жорой, прозвучали как напоминание и одновременно как призыв к действию.

«Я отдам!» — мысленно пообещал себе Дмитрий.

У него было в запасе два отгула, полученных за сверхурочную работу. «Значит, — решил он, — во вторник и в среду»…

В первый день пребывания в таксопарке Серов порядком примелькался. Угрюмый дворник, подметавший участок территории возле проходной, где Дмитрий проторчал больше трех часов, даже окрестил его «инозэмным шпыгуном». Искомый таксист, однако, не появился.

А направляясь туда же на следующее утро, Серов неожиданно повстречал Жору, идущего на «принудиловку» с видом человека, которому предстоит целый день нажимать на клавиши селектора, диктовать срочные распоряжения секретарю и отвечать на звонки из министерства.

Приятели поздоровались. После первых взаимных расспросов Жора, жизнерадостно поглядывая на Дмитрия, сообщил:

— Помнишь, я тебе про свою девушку рассказывал? Так вот, в декабре у нас свадьба.

— Да ну? — Серов предпринял слабую попытку удивиться, но удивился лишь фальши собственных слов. — Поздравляю!

— Представляешь, самому не верится. Дал-таки себя окольцевать. Да я вас познакомлю. Ты что вечером делаешь?

— Еще не знаю. Понимаешь, надо мне одного человека вычислить. — Дмитрий непроизвольно посмотрел по сторонам.

— Вот чудак! Опять своего кента разыскиваешь? — Жора пожал плечами и тоже зачем-то обернулся. За его спиной не было ничего примечательного: закрытый на переучет магазин «Колбасы», газетный киоск с полусонным продавцом, небольшая очередь, выстроившаяся возле дверей универсама. На друзей никто не обращал внимания. — Как я погляжу, ты все еще не выбросил эту дурь из головы. В рискованные игры играешь, мальчик. Смотри, как бы тебя самого не вычислили.

Небрежным жестом Жора отправил окурок в урну.

— Ого, без четверти, надо двигать. Будет время, заходи, адрес знаешь. Счастливо!

— Тебе счастливо, — негромко произнес Серов.

Пройдя несколько метров, Дмитрий оглянулся, разыскивая глазами Жору, но тот уже скрылся из виду. Юноша ускорил шаг. Из-за угла вынырнул синий «Москвич» и остановился напротив универсама. Из очереди вышел мужчина в сером плаще и неторопливо направился к машине. Задняя дверка «Москвича» распахнулась.

— Что произошло, объясните толком?.. Почему вы молчите?

— Товарищ майор, выясняем, — голос говорившего был Голикову незнаком.

Нет ничего хуже ожидания и неизвестности. Пока секундная стрелка бесшумно бежала по своему извечному маршруту, майору казалось, что каждый ее скачок на очередное деление звучит все громче и жестче, заглушая шум работающего мотора. Десять секунд, пятнадцать… двадцать…

…Из «Москвича» выскочили три человека и устремились к дому, где только что произошла трагедия. Рязанцев первым подбежал к окну и осторожно заглянул внутрь. На полу в расползающейся луже крови неподвижно лежал мужчина. Лица его не было видно. «Наповал», — мгновенно определил старший лейтенант. Приказав одному из своих людей поставить в известность Голикова и охранять место происшествия до прибытия опергруппы, он вместе со вторым бросился в погоню…

— Товарищ майор, произошло убийство, — на этот раз Голиков узнал голос лейтенанта Иванникова. — Неизвестный в кожаной куртке выстрелил в окно и пытается скрыться. Рязанцев и Прохоров преследуют его.

— Держите постоянную связь. Еду к вам.

Отрывисто выкрикивая распоряжения, майор одновременно дал рукой знак Бородину, чтобы тот выезжал на проспект Свободы.

…Следы вели в глубь двора. Минуя огороженные участки, Рязанцев бежал, чуть пригнув голову. Куски размокшего чернозема налипали на подошвы ботинок. Зацепившись за протянутую над землей проволоку, старший лейтенант, ругнувшись, неловко упал на колени, но тотчас вскочил, отряхивая на ходу комья грязи. Прохоров отстал…

Связавшись с дежурным по городу, Голиков приказал выслать в район Кировоградской группу захвата и блокировать прилегающие к месту происшествия улицы, перекрыв преступнику возможные пути отхода.

…Слегка запыхавшись, Рязанцев выбежал на параллельную улицу и сразу заметил преследуемого. «Вот он», — беззвучно крикнул старший лейтенант, нащупывая пистолет в кармане плаща.

В несколько отчаянных скачков неизвестный достиг перекрестка. Плотно набитая сумка, висевшая у него на плече, при каждом шаге раскачивалась и била по спине, как бы подстегивая: «Скорей, ну скорей же!». Человек обернулся. Рязанцев пристально смотрел на него, чувствуя ответный взгляд, полный ненависти и страха.

Из-за поворота, притормозив, выехал грузовик. Изловчившись, мужчина подпрыгнул и схватился руками за задний борт машины, пытаясь подтянуться и перебросить тело в кузов.

Обогнув колдобину, грузовик стал набирать скорость. Его шофер оставался в неведении относительно «пассажира» — высокий бортик закрывал заднее стекло кабины.

Старший лейтенант поднес ко рту микрофон.

— Паша! Сворачивай с Кировоградской на Зеленую и притормози у первого перекрестка. Как понял?

— Понял.

— Давай мигом!

Через минуту Рязанцев уже докладывал Голикову:

— Товарищ майор! Вижу преступника, повисшего на борту «ЗИЛа». Грузовик следует по Зеленой в сторону окружной дороги.

— Номер машины?

— 86-18. Буквы не могу разобрать.

— Ясно! Едем к вам навстречу, продолжайте преследование!

Майор переключил рацию.

— Внимание всем постам!..

…Грузовик подпрыгивал на выбоинах и при каждом толчке над кузовом поднималось облачко пыли. Запах свежего перегноя въедливо лез в ноздри, подхваченные ветром соринки летели в глаза, но преступнику некогда было обращать внимание на такие мелочи. На его руках вздулись вены, сухожилия натянулись, пальцы начинали неметь. Переброшенная через плечо сумка тянула вниз, не давая ни секунды передышки.

«Всего лишь подтянуться!» — конвульсивно дернувшись, подумал он после очередной неудачной попытки. И сразу захотелось взвыть от боли и бешенства.

«Еще не поздно оторвать от борта левую руку и сбросить сумку», — пришла в голову следующая мысль. И как бы в ответ на нее сознание раздвоилось, не выдержав перегрузок. Если раньше его мысли отражали лишь непосредственно возникающие по ходу эмоции — испуг, злобу, стремление скрыться, то теперь на выказывание внутренних аргументов и контраргументов уходили доли секунды.

«Прыгай, долго ты все равно не продержишься».

«Рано. Разве ты не заметил погони?»

«Тогда брось груз, пока ты в состоянии это сделать! Так или иначе придется выбирать…»

«Еще чего! Надо быть последним дерьмом, чтобы отказаться от всего на самом финише. Вспомни, как тяжело досталась эта ноша».

«Я не забыл, я все помню. Ноша тяжела, непосильно тяжела от налипшей на ней крови…»

«Тебя заботит только собственное бренное тело. Прекрати торговаться, пожизненный трус, мне противно слушать твое карканье…»

Еще один ухаб. Пальцы выдержали, но он уже не ощущал их. Зрачки его были неестественно расширены, из груди вырывались сдавленные хрипы.

— Хватит! — теряя чувство реальности, злобно прошипел он. — Выбор сделан…

Водитель «ЗИЛа» торопился — до перерыва нужно было обязательно вернуться на базу. Но кто же откажется от такой выгодной халтуры — час делов и два червонца в кармане. И никакого тебе риска.

Маленькие одноэтажные домики по обе стороны дороги остались позади. Вот и поворот на окружную. Деревья расступились, не мешая обзору. Слева трасса была пустынна, справа на всех парах несся груженный щебнем «КрАЗ».

Почти не сбавляя скорости, грузовик стал заворачивать направо. Человека стремительно потянуло в сторону, в голову толчком ударила кровь.

— Не-ет!..

Глава вторая

— …Группы уже в пути?.. До последующих указаний придерживайтесь предложенной схемы. В случае изменения оперативной обстановки действовать по ситуации.

Отдавая распоряжения дежурному по городу, Голиков всем телом ощущал невероятное напряжение. Впервые с начала расследования не нужно было выдвигать версии и строить сложные, логические умозаключения. Преступник был рядом — живой, осязаемый — и с каждой секундой расстояние между ним и преследователями сокращалось.

Майор торопил время. Проносящиеся мимо дома, деревья и телеграфные столбы, упрямо рвущаяся вверх подрагивающая стрелка спидометра казались ему кадрами замедленной съемки. Вот сейчас, сейчас промелькнет последний кадр, лязгнут наручники, со стуком захлопнется решетчатая дверь камеры и следователь прокуратуры получит долгожданную папку с исчерпывающими материалами дела. В том, что сегодняшнее преступление неразрывно связано с предыдущими, Голиков нисколько не сомневался.

Вылетев из-за поворота, Сергей, чертыхнувшись, сбросил газ. Метрах в пятидесяти впереди образовался затор из скопления машин, в эпицентре которого возвышался неуклюже загородивший дорогу «КрАЗ». Водители высовывались из кабин, кто-то надрывно сигналил.

— Подъезжай вплотную и притормози, — нетерпеливо приказал Голиков, заметив одиноко стоящий при въезде на окружную «Москвич» Рязанцева. Майор понял, что произошло что-то непредвиденное.

Остальные машины опергруппы затормозили вслед за ними. До сих пор майор прибывал на место происшествия после того, как развязка, жестокая и трагичная, уже наступила, получал бесстрастные сообщения о свершившихся событиях, читал готовые, адаптированные отчеты коллег. Поэтому сейчас он хотел лишь одного — успеть. Но волновался Голиков совершенно зря: перефразируя справедливое замечание Эдгара По, у человека, не имеющего выбора, не должно быть и причин для беспокойства.

К майору быстро подошел удрученный Рязанцев.

— Что?! — с нарастающей тревогой спросил Голиков, глядя на группу людей, обступивших какой-то предмет посреди дороги.

Проследив за взглядом Голикова, старший лейтенант утвердительно кивнул головой.

— Живой? — майор предвидел ответ, но вопреки здравому смыслу продолжал на что-то надеяться.

— В лепешку. Шутка ли — такая махина, да еще на скорости под восемьдесят. — Рязанцев зло ударил ребром ладони по капоту машины. — Все так быстро произошло…

Брови Голикова негодующе сдвинулись.

— Как это получилось? — майор вдруг почувствовал себя внутренне опустошенным и задал вопрос скорее по инерции.

— Начало в общих чертах вам известно. Мужчина в кожаной куртке вошел во двор, поднялся на крыльцо, намереваясь зайти, затем к чему-то прислушался, постоял в нерешительности возле двери и подошел к окну. — Волнуясь, Рязанцев говорил тягуче, словно нараспев. — Высокий забор мешал нам наблюдать за его действиями. Прошло несколько минут. А затем, затем раздался выстрел.

Голиков молчал, нервно покусывая губы. Дерзкое преступление, совершенное средь бела дня, просто не укладывалось в голове.

— Лейтенант Иванников остался охранять место происшествия, а мы с Прохоровым начали преследование. Петляя огородами, преступник выбежал на соседнюю улицу…

— Что с Серовым? — вопрос Голикова нарушил стройность доклада.

— С Серовым все в порядке.

— Как?.. — теперь уже майор недоуменно посмотрел на Рязанцева.

— Может, Иванников вас неверно проинформировал? Преступник выстрелил не в Серова, а в другого человека, стоящего рядом, — по всей видимости, хозяина дома, — уточнил Рязанцев.

— Вот оно что… — такого поворота Голиков совершенно не ожидал. — Продолжайте. Он видел вас?

— Да, — запнулся Рязанцев, — и понял, что мы его преследуем. Как раз в это время на перекрестке разворачивался «ЗИЛ». Ему удалось уцепиться за задний борт грузовика. Пока подоспела наша машина, расстояние между нами увеличилось до несколько сот метров, но из поля зрения я его не терял ни в один момент. Не совсем понятно, на что он рассчитывал…

— Давайте без лирики, Сергей Вадимович, — раздраженно бросил Голиков.

— При выезде на окружную образовался нанос грязи. — Старший лейтенант указал пальцем на серую размазанную кляксу у кромки асфальта. — Грузовик сильно тряхнуло, преступник сорвался вниз, пролетел несколько метров и угодил прямо под колеса встречной машины. Водитель «КрАЗа» затормозить не успел. Хорошо еще, на трассе не было интенсивного движения, а то б он наломал дров.

«Это верно», — подумал майор. Он обратил внимание на молодого, по-простецки одетого парня в черной кепке из кожзаменителя, стоящего рядом с подножкой «КрАЗа». Водитель согнулся пополам, его тошнило.

— Документов, удостоверяющих личность погибшего, мы не обнаружили, — продолжал между тем Рязанцев, — опознать его визуально также не представляется возможным — в этом вы сами убедитесь. А вот пистолет, лежавший в правом кармане куртки, практически не пострадал. Кустарная поделка, но выполнена неплохо.

— Где сумка? — спросил Голиков, пряча в карман аккуратно завернутый в тряпку пистолет.

— Сумку при падении отбросило в сторону. Мы подобрали ее, но не стали открывать до вашего приезда. В настоящий момент она у лейтенанта Прохорова.

Майор поручил прибывшим с ним оперативникам ликвидировать затор, огородить участок, где произошла авария, дождаться экспертов и попросил Рязанцева принести сумку в машину.

В очередной раз заговорила рация. С поста ГАИ сообщали, что при выезде из города задержан «ЗИЛ» 86-18 и спрашивали, как поступить с водителем.

— Снимите показания и можете его отпустить, — устало приказал майор. — Ситуация изменилась.

Дмитрий сидел на стуле, обхватив голову руками, будто опасаясь, что она расколется, когда в комнату вошел Голиков. Не обращая на Серова внимания, он склонился над накрытым белой простыней телом, приподнял ее край и пристально посмотрел на убитого. Майор подивился схематичности своих первоначальных суждений — убитый не оказался ни Кормилиным, ни Бороховичем. Более того, это лицо майор безусловно видел впервые.

— Так, гражданин Серов, — выпрямившись, резко произнес Голиков, — рассказывайте, почему вы здесь очутились и что произошло.

Дмитрий не отреагировал.

— Мальчишка! — взорвался майор, стремительно шагнув вперед. Ему захотелось приподнять Серова вместе со стулом и хорошенько встряхнуть. — Ух, жаль, что ты не мой сын! Я бы тебе прочистил мозги, как следует прочистил. А потом мы бы поговорили и о прозе жизни, и о чувстве товарищества, и еще о многих других вещах.

— Если б все можно было вернуть… — пролепетал, задыхаясь, Серов.

— Разумеется, — Голиков горько усмехнулся, — теперь мы сидим, поджав хвост, и рассуждаем, что было бы, если бы. — После эмоционального всплеска майор почувствовал какую-то опустошенность. — Ладно, давай быстрей, у меня и без тебя дел по горло. Цель прихода?

Лицо Дмитрия стало покрываться неравномерными красными пятнами, начисто затушевывающими веснушки.

— Я хотел разыскать Толика…

— Могу сказать, зачем тебе нужен был Тюкульмин — это же так несложно. Ты собирался забрать у него пистолет — тот самый второй пистолет, о котором ты умолчал и в ходе следствия, и в разговоре со мной. — Майор выхватил из кармана злополучный самопал и ткнул под нос Дмитрию. — Благими намерениями выложена дорога в ад.

Серов ощутил себя зажатым в узком туннеле, ведущем в никуда.

— Тюкульмин мог дать кому-нибудь пистолет? — продолжал Голиков.

— Я не знаю, честное слово, не знаю.

— Где и когда ты познакомился с потерпевшим?

— С Границким? Нас Толик познакомил. В прошлом году. Да я и видел его всего один или два раза. Может, перебросились несколькими словами. Я только слышал, что его зовут Леонид и он работает таксистом. Мне кажется, у них с Толиком были какие-то дела.

— И ты решил его разыскать и расспросить о Тюкульмине?

— Да. В таксопарке я узнал его фамилию и адрес. — Опустив голову, Дмитрий отрешенно произнес: — Из-за меня погибло столько людей…

— Погоди-ка, о каких людях ты говоришь? — Голиков внимательно посмотрел на Серова.

— Ну как же, — выдохнул Дмитрий, — Моисеев, Толик, теперь еще вот он.

— Толик? А откуда тебе известно о Тюкульмине? — поразился Голиков.

— От него. — Серов указал глазами на накрытое простыней тело. Чувствовалось, что юноша находится на грани истерики.

— Дима, соберись с мыслями и расскажи, о чем вы беседовали с Границким.

Растопыренной пятерней Серов взъерошил волосы.

— Когда я вошел, Границкий сидел в кресле и держал в руках стакан. На полу стояла недопитая бутылка водки. Он предложил мне выпить, но я отказался. Тогда он спросил, какого черта мне здесь нужно. По-моему, он не узнал меня. — Дмитрий застегнул молнию на куртке, хотя в комнате было тепло. Его бил озноб. — Я спросил, где Тюкульмин. Границкий как-то странно посмотрел на меня, затем долил в стакан водку, выпил и начал смеяться. От его смеха мне не по себе стало.

«Твой Толик, — говорит, — там же, где и Петр, и еще кое-кто». При этом он вытянулся в кресле, сложил на груди руки и прикрыл глаза.

— Дальше, дальше… — Голиков впился взглядом в Дмитрия.

— Все. Дальше был выстрел. — Серов вздрогнул и повернулся к окну. — Этот гад стоял там. Удивительно, как я его сразу не заметил. А когда Границкий начал сползать на пол, на меня прямо какой-то столбняк напал. Рукой пошевелить не мог. Скажите, вы задержали его?

— Преступник от нас не ушел, — уклончиво ответил Голиков, прислушиваясь к скрипу тормозов и хлопанью дверок на улице. — Дмитрий, постарайся вспомнить, больше он ничего не говорил? Может, называл еще какие-нибудь имена? Это очень важно.

— Нет, — покачал головой Серов, — больше ничего. Поверьте, я все рассказал.

— Сейчас поедешь в управление и все обстоятельно напишешь. Понял?

Дмитрий понуро кивнул. За истекший час он многое осознал и переосмыслил. Это был уже не прежний Серов — ершистый, непокладистый, самоуверенный, с превратно понятым чувством товарищества.

— Слава, эксперты прибыли?

— Да, товарищ майор, — подтвердил вошедший Громов. — Можно приступать?

— Конечно. И вот еще что. Пусть проведут следственный эксперимент, затем заберешь Серова в управление, снимешь показания и отправишь его в КПЗ. Для его же пользы, — задумчиво добавил Голиков.

Глава третья

Майор щурился от резких бликов, заполнивших кабинет и придающих интерьеру необычный вид — рабочий стол был завален золотыми изделиями. Это скопление ценностей было извлечено из сумки погибшего на шоссе и теперь отсортировывалось в присутствии понятых двумя специально вызванными ювелирами — работниками городского музейного фонда. Голиков не мог решить для себя, следует ли считать везением случай, когда вместо преступника в руках оказалась столь неоспоримая улика.

— Большинство предметов изготовлено в довоенный период и антикварной ценности как таковой не представляют, за исключением разве что вот этого портсигара, инкрустированного платиной и многоцветной эмалью. Любопытная вещица. — Ювелир потер указательным пальцем покрытый седой щетиной подбородок. — Есть также царские пяти- и десятирублевые монеты — их более шестидесяти, несколько медальонов и кулонов начала века. С моей точки зрения, вся эта, с позволения сказать, «коллекция» — попросту собрание изделий, награбленных гитлеровцами на оккупированной территории. Взять хотя бы коронки из червонного золота, обручальные кольца, серьги. Вы согласны со мной, Виктория Николаевна?

— Безусловно, — слегка покраснев, женщина отложила в сторону лупу, — происхождение ценностей сомнений не вызывает.

— Яков Борисович, а могли быть эти вещи награблены полицаем? — Голиков спрашивал скорее ради проформы.

— А почему бы и нет, молодой человек? Фашистские прихвостни не очень-то рассчитывали на подачки от своих хозяев. Моя двоюродная сестра погибла под Полтавой, так ее односельчане рассказывали: полицаи больше всего любили заниматься мародерством после массовых расстрелов. У кого зуб выдернут, а у кого и кольцо вместе с пальцем.

Голиков представил себе овраг с покатыми краями и груду окровавленных тел, среди которых копошатся, подобно гиенам, двуногие твари со свастикой на нарукавных повязках. Видение было настолько отвратительно, что он уже не мог бесстрастно смотреть на лежащую на столе массу желтого металла. Осведомившись о приблизительной стоимости «коллекции», майор поспешно отпустил ювелиров, спрятал золото в сейф, где уже покоился полиэтиленовый кулек с пачкой крупных купюр, завернутых в газету, и задумался — а против кого, собственно, эта улика? Против раздавленного «КрАЗом» преступника, личность которого пока не идентифицирована? Или?.. Голиков поймал себя на мысли, что сейчас он очень хотел бы увидеть перед собой Бороховича и Кормилина. Оба ушли в бега, надо же было предусмотреть такую печальную тенденцию. Хотя, возможно, один из них…

«Нет, не буду загадывать», — решил майор.

Почувствовав на себе чей-то взгляд, Голиков поднял голову — в дверях неподвижно стоял Мчедлишвили.

— Пистолет несомненно был сделан Серовым, — без обычной улыбки начал Реваз. — Баллистическая экспертиза подтвердила, что из этого пистолета…

— Дорогой, это все потом, ты мне другое скажи — личность убийцы! — тон Голикова был неожиданно резок. — Борохович?

— Нет, — растерянно ответил Мчедлишвили.

«Как же так, — подумал майор. Будто что-то оборвалось внутри. — А ты ведь надеялся, что жертвой автокатастрофы окажется Борохович. Так было бы проще и для тебя, и для начальства».

— Значит, все-таки Кормилин…

— Нет, — Реваз виновато развел руками, словно сожалея о возникшей накладке. — Предположительно Саркисов Григорий Вазгенович.

— Какой Саркисов? — упавшим голосом переспросил Голиков, тщетно пытаясь вникнуть в смысл сказанного.

— За подкладкой куртки погибшего Приходько обнаружил провалившуюся туда доверенность на имя Саркисова, по которой тот должен был получить оборудование для АХЧ таксопарка. Вы к этому времени еще не вернулись в управление. Капитан Пошкурлат связался с таксопарком и выяснил, что Саркисов работает там кладовщиком. Капитан сразу поехал туда.

«Мог бы догадаться поставить меня в известность», — разозлился майор, но не подал виду.

— Размер обуви потерпевшего вы установили?

— Так точно. Размер самый ходовой — сорок первый.

— Совпадает со следами на месте убийства Моисеева, — заметил Голиков. — Плюс пистолет.

— Ив квартире Северинцевой были такие же отпечатки, — как бы невзначай дополнил Реваз. — Тут есть над чем призадуматься.

— Дурень думкой богатеет… — нахмурился майор.

— Я не понимаю здесь юмор!

Когда Реваз обижался, он моментально начинал коверкать речь.

— Дорогой, кому сейчас до юмора, — махнул рукой Голиков. — Следственный эксперимент помог что-нибудь прояснить?

— Смотря что считать «прояснить», товарищ майор, — оживился Мчедлишвили. — Если бы угол наклона пистолета относительно вертикальной плоскости изменился хоть на несколько миллиметров, пуля попала бы в Серова. И тоже в голову.

— Значит, мы не можем с достоверностью утверждать, кого хотел убрать преступник — Границкого или Серова.

— Искажение оконного стекла, разность освещенности на улице и в помещении — все это создает достаточно серьезную неопределенность.

— К неопределенности нам не привыкать, — с горькой иронией произнес Голиков. — Ну что ж, будем считать, что с черновой работой на сегодня вы справились. Если выяснится что-то новое — я или у себя, или у Коваленко.

«Итак, третий человек из таксопарка! — думал майор. — Саркисов безусловно знал Границкого, который, в свою очередь, был сменщиком Моисеева. Тут просто обязана просматриваться закономерность».

С момента разговора Голикова с Пошкурлатом прошло чуть более часа. За это время в фотолаборатории увеличили и размножили привезенный капитаном довольно четкий снимок Саркисова размером 3×4, а также несколько фотографий Границкого, изъятых у него в доме во время обыска. Снимки в экстренном порядке были отправлены в Южноморск и Чулым на предмет опознания.

Майор с нетерпением ожидал результатов обыска в квартире Саркисова. Собственно, он хотел принять в нем личное участие, но на 16.00 Николай Дмитриевич назначил совещание. Оставалось ждать.

Подобно настройщику рояля, перебирающему клавиши инструмента, Голиков мысленно переходил от одного события к другому, возвращался назад, стараясь определить, какая же нота фальшивит, в каком месте перетерлась туго натянутая струна.

«След прибывшего в город Бороховича затерялся, Кормилин сбежал… Да, нужно было проявить бо́льшую твердость, поговорить с Вороновым, убедить Коваленко, и сейчас Иван Трофимович находился бы не в розыске, а здесь, в этом кабинете. И не стоял бы неприступным завалом вопрос о виновности тех или иных лиц. Но ведь не объяснил, не убедил…»

Размышляя, майор вертел в руках увеличенный снимок Саркисова. Хищный заостренный нос, выступающий вперед подбородок, надменные узкие губы, чуть заметные мешки под глазами… Голикова не покидало ощущение, что где-то он уже видел это лицо. Но вот где?..

Нахмурившись, майор достал из сейфа уголовное дело и из конверта извлек фоторобот, выполненный за сотни километров отсюда. Нечеткие штрихи, расплывчатость линий — как будто художник второпях сделал халтуру. И все же… Что-то общее наблюдалось между обеими фотографиями, какое-то отдаленное сходство.

Голиков глубоко вздохнул. Преступник опережал события, мельтешил впереди, как мираж в пустыне, как зыбкая тень на воде.

«Парадоксально! Чем больше мы узнаем, тем больше увязаем в фактах и запутываемся. Каждое новое ответвление расследования оканчивается глубоким обрывом. Наметилась прямо-таки какая-то систематика опережений и непонятных, дьявольски хитрых подтасовок. Сперва «Жигули» Баринова. Хорошо, псевдоугон можно было продумать заранее. Потом Тюкульмин. Ладно, допустим, с ним расправились по ходу дела. А Северинцева? Странно. Кто мог знать, что мы заинтересуемся одинокой, неказистой, невыдающейся женщиной? Именно знать, другие предпосылки мотива преступления, увы, не объясняют. Видимо, не все наши сотрудники помнят о своем служебном долге. Взять хотя бы того же Сорокотягу…

За Кормилиным мы не уследили. Замдиректора фабрики в последний момент успел ускользнуть, как угорь, между пальцами. И, конечно, случай с Границким, который спьяну сболтнул о Тюкульмине, разве не есть факт чудовищного опережения?!»

Майор убрал со стола фотографии, похлопал себя по карманам и полез в нижний ящик стола за «резервной» пачкой «Беломора».

«Возникает вздорная, на первый взгляд, идея — может, нельзя было отпускать Кормилина еще тогда, во время первого допроса? Мы ведь этим допросом Ивана Трофимовича и предупредили. Хотя почему мы? Баринов через нас предупредил, посредством ничего не объясняющего заявления заставил нас дать Кормилину информацию к размышлению. Но это уже из области своего рода высшей математики…»

Сделав несколько глубоких затяжек, Голиков бросил дымящийся окурок в пепельницу.

«Ну хорошо, попробуем с другого конца. Буквально на наших глазах убирают свидетеля… Вопрос: имеются ли другие мотивы? Границкий, будучи сменщиком Моисеева, по всей вероятности, покрывал его во время отлучек. Вот почему Волошин не обнаружил никаких следов отсутствия Моисеева на работе в те дни, когда тот летал в Новосибирскую область. Но это не повод для убийства…

А из-за чего, собственно, погиб Моисеев? Реальный живой парень Петр Моисеев, Петенька, как, наверно, называла его в детстве мать, человек, если верить словам Павлюк, в общем-то неплохой: мягкий, простой, доверчивый. Петру хотелось жить не хуже других, а удача не баловала его, и стал он стыдиться самого себя, потому что расписаться в собственной заурядности не желал. Вот и начал Моисеев играть в чужие игры, где ему отводилась роль пешки, маленький, незаметной пешечки: сними ее с доски — никто, может, и не приметит. А закончились эти игры ночной поездкой за город с неизвестным нам по сей день пассажиром и каким-то увесистым свертком, лежавшим на заднем сиденье такси. Увесистым?.. Стоп-стоп-стоп!»

Голиков поднялся из-за стола и принялся возбужденно ходить по кабинету. Неожиданное сопоставление нарушило плавную нить рассуждений. Когда майор убирал золото в сейф, ему пришло в голову, что Саркисову, наверно, нелегко было убегать с такой увесистой ношей.

«Черт возьми! — подумал Голиков — совершенно новый мотив! А почему Моисеев должен был везти с собой какой-то завернутый в материю предмет? Этот предмет мог появиться в машине после того, как она остановилась за поворотом на Каморный. Другое дело — откуда появиться?.. Так… «потерянные» полтора часа, пот на одежде Моисеева, свидетельствующий о проделанной работе… — сжав кулаки, майор невидящим взглядом уставился в потолок. — Теперь я, кажется, знаю, как опередить преступника, вернуть безликой тени телесную оболочку. Существует место, к которому он вернется, если есть за чем возвращаться. А там мы…»

Посторонний звук прервал размышления Голикова. Нет, звукоизоляция не подвела — тривиально звонил телефон.

— Товарищ майор, тут к вам мужчина просится, — дежуривший на входе старший сержант чуть замешкался. — Он предъявил паспорт… минутку… Кормилин Иван Трофимович.

— Кто?!

Вероятно, интонация Голикова была настолько необычна, что дежурный, смущенно откашлявшись, повторил:

— Иван Трофимович Кормилин. Пропустить?

Глава четвертая

Вопреки всем логическим доводам на пороге кабинета в нерешительности стоял Кормилин. В первую минуту Голиков даже не узнал Ивана Трофимовича — куда-то пропал внешний лоск, исчезла уверенность и респектабельность знающего себе цену человека.

— Проходите, садитесь.

— Да-да, спасибо, — торопливо пробормотал Кормилин.

Замдиректора фабрики неловко присел на стул, поставил на пол сумку и отвел в сторону глаза. Вид у него был жалкий, несмотря на добротное ратиновое пальто и пушистую ондатровую шапку.

— Шапку можете снять, — подсказал майор. — Или вы ее демонстрируете как образец внеплановой продукции ателье номер три?

Покраснев, Кормилин сорвал с головы шапку. Похоже, он не заметил сарказма в словах Голикова.

— Извините, я так растерян, что забыл об элементарных правилах приличия.

— Полноте, Иван Трофимович, бог с ними, со всеми этими светскими условностями. — Майору никак не удавалось отделаться от напускного иронического тона, которым он пытался скрыть изумление, вызванное неожиданным появлением Кормилина. — Лучше скажите, почему вы утром не явились?

Кормилин тяжело вздохнул.

— Вы можете мне не поверить, но я сильно испугался.

— Так испугались, что заставили полдня себя ждать? Или у вас были основания бояться встречи со мной?

Не отреагировав на последнюю реплику, Кормилин продолжил:

— Я кругом запутался и поломал себе жизнь.

«Еще один кающийся грешник, — подумал майор. — Только раскаяние почему-то всегда приходит с запозданием».

— Гражданин Кормилин, если вы действительно хотите, чтобы я поверил в искренность ваших слов, рассказывайте все без утайки.

Вздрогнув при слове «гражданин», замдиректора фабрики опустил голову.

— Даже не знаю, с чего начать…

— Это уж вам виднее, Иван Трофимович. Или вы предпочитаете отвечать на мои вопросы?

— Я готов честно ответить на все ваши вопросы, хотя слово «честно» в моих устах, наверно, режет слух.

Пристально глядя в глаза Кормилину, Голиков резко произнес:

— В таком случае, скажите, где в настоящее время находится Семен Астафьевич Борохович?

На лице Кормилина не отразилось никаких эмоций.

— Мне совершенно не знакомо это имя.

— Ну хорошо. Тогда давайте поговорим о вашем знакомом Викторе Юрьевиче Ферезяеве. Между прочим, а где он сейчас, вы тоже не знаете?

— А с какой стати я должен знать, где находится Ферезяев? — удивился Кормилин. — Наверно, там, где ему и положено быть — в зверосовхозе.

Поведение Кормилина поразило майора.

— Плохо же вы осведомлены о своем знакомом, Иван Трофимович, — протянул он.

— Да какой он мне знакомый! Уверяю вас, я Ферезяева в глаза никогда не видел. Только по подписи на документах и знаю о его существовании.

— Конечно, конечно, — в тоне Голикова вновь прозвучала ирония. — К чему вам личные контакты? Ведь это излишний риск. В качестве поставщика левого сырья можно использовать мелкую сошку, скажем, того же Моисеева. Верно?

Лоб Кормилина покрылся испариной.

— Я не совсем понимаю, о чем вы говорите. Я никогда не занимался организацией левых поставок.

— Тогда объясните, каким образом вы с Ферезяевым оказались в одной цепочке расхитителей, причем среди главных действующих лиц. Что-то вы не договариваете, Иван Трофимович, а это сейчас уже не в вашу пользу.

Замдиректора фабрики возмущенно привстал со стула.

— Ну, знаете ли, это… Мне безразлично, на какую ступень пьедестала вы меня возвели в своей «табели о рангах». Скажу лишь одно: функция моя была проста до примитива — взять шкурки по одной цене, отдать — по другой, а разницу положить в карман. Презренная мелкая спекуляция, и ничего более.

— И для этого вы пришли? — майор выжидательно посмотрел на Кормилина. — Значит, ваши слова можно расценивать как признание своей вины, а сам приход — как явку с повинной?

Иван Трофимович безвольно махнул рукой.

— Расценивайте, как хотите. Мне все равно.

«Либо я плохой психолог, либо Кормилин — великий актер, — подумал Голиков. — Либо есть какая-то третья истина…»

— Иван Трофимович, расскажите более подробно, с чего началось ваше падение, — чуть помедлив, мягко произнес майор.

Кормилин облизнул пересохшие губы.

— У вас не найдется сигареты?

— Я курю папиросы.

— Не имеет значения. Я, собственно, давно бросил, но вот потянуло вдруг.

Майор молча протянул Кормилину пачку «Беломора». Раскурив папиросу, Иван Трофимович глубоко затянулся и тут же закашлялся.

— Мое падение… Оно началось давно. Карточная игра, частые проигрыши, постоянная нехватка денег. Кто-то проиграется раз-другой — и бросит, а я вот не смог по своему слабоволию. Я это говорю не в оправдание и не для того, чтобы разжалобить вас. За свои ошибки я понесу наказание, независимо от того, поверите вы мне или нет. — Кормилин нервно погасил папиросу в пепельнице. — Обстоятельства тяготеют над нами и зачастую подталкивают к пропасти, да не всегда грубо, а иногда ласково. И только на самом краю начинаешь понимать, что пропал. Простите, что я так долго рассказываю, мне просто необходимо выговориться. — Кормилин собрал лоб в мелкие морщинки. — На чем я остановился? Ах да, стечение обстоятельств… Я тогда крупно проиграл и ломал голову, где бы достать денег, чтобы расплатиться с долгами. А тут приходит человек и предлагает простенькую комбинацию, с помощью которой можно заработать, буквально палец о палец не ударяя. Сначала я отказывался, не стану скрывать, отчасти из страха, но условия были слишком соблазнительны, и я решился. Потом я не раз…

— Иван Трофимович, не торопитесь, — не выдержал Голиков. — Кто же этот спаситель, этот находчивый добрый дядя? Пора бы назвать его по фамилии, имени и отчеству.

— Что он слишком добрый — не поручусь. А зовут его Григорий. Так, во всяком случае, он представился. Больше о нем, как ни глупо в этом признаться, я и по сей день ничего не знаю.

— Значит, раньше вы с ним не были знакомы? — уточнил майор.

— Конечно, нет.

— Иван Трофимович, как вы считаете, убедительно звучит то, что вы мне сейчас рассказываете?

— И тем не менее, — горько усмехнулся Кормилин, — я говорю правду.

— Ну ладно, мы к этому еще вернемся. Гражданин Кормилин, почему незнакомый человек обратился именно к вам со своим сомнительным предложением?

— Понятия не имею. Поначалу меня самого занимал этот вопрос, а потом я об этом как-то и думать забыл.

— А о том, что вы просили Баринова помочь в получении паспорта Моисееву, вы тоже забыли?

Кормилин задумался. В его душе боролись противоречивые чувства.

— Вы бы сняли пальто, Иван Трофимович, — участливо сказал майор, — разговор нам предстоит долгий.

Кормилин повесил на вешалку у двери пальто и шапку, которую он до этого автоматически мял в руках. Возвратившись на место, он достал из сумки белый носовой платок, зачем-то вытер руки и небрежно скомкав платок, сунул его в боковой карман пиджака. Все это он проделал, стараясь не встречаться взглядом с Голиковым.

— Нет, не забыл, — наконец выдавил из себя Иван Трофимович, — хоть мне и стыдно теперь признаться, в прошлый раз я сказал неправду. Не хотел впутываться в совершенно не касающуюся меня историю.

— Значит, вы не отрицаете свою связь с Моисеевым? — оживился Голиков.

— Категорически отрицаю. В том-то все и дело, что я знать не знаю никакого Моисеева. А насчет паспорта я действительно обращался к Баринову — у него везде есть концы. — Кормилин обхватил руками голову. — Прямо какой-то заколдованный круг. Григорий попросил меня узнать, не может ли кто-нибудь из моих знакомых оказать содействие в этом вопросе.

«Основательно подготовился, — отметил про себя майор. — Хорошая «явка с повинной», ничего не скажешь».

— Хотя постойте! — Кормилин оторвал от лица ладони. — Григорий сам посоветовал мне обратиться именно к Баринову. Точно, так оно и было. Но откуда он мог знать…

— Эх, Иван Трофимович, — разочарованно произнес Голиков. — Я уже был склонен вам верить, а вы опять переводите стрелку на гипотетического Григория. Григорий для меня пока миф, абстракция, а вы здесь — осязаемый живой человек, подозреваемый в преступной деятельности. И судить в первую очередь будут вас.

— Да, — горестно кивнул Кормилин, — знал я, знал, что каждое мое слово будет истолковано превратно. Вы ведь еще при нашей первой встрече были предубеждены против меня.

— Не говорите глупости, — майор смял чистый лист бумаги и раздраженно бросил его в корзину. — Послушать вас, так вы бедная овечка, которую на аркане втянули в неблаговидные дела. Купил подешевле, продал подороже… А Эльякова вы не постеснялись втянуть в свои махинации? А Фельдман, Захаров и другие реализаторы? В том, что сейчас они арестованы, тоже нет вашей вины? Или вы не думали, выражаясь вашими же словами, что ласково подталкиваете их к пропасти? Нет, вас интересовала только собственная персона!

Голиков еле сдерживал себя, чтобы не повысить голос. На скулах у него проступил легкий румянец. Кормилин совершенно сник. Он как-то съежился на стуле, старался казаться незаметным. Это не ускользнуло от внимательных глаз майора.

— Ладно, — несколько успокоившись, продолжил Голиков, — в конце концов, степень вашей вины определит суд. Этот вопрос не по моей части. Я мог бы напомнить вам, что чистосердечное признание смягчает меру наказания, но это вы наверняка и без меня знаете. А пока ваш приход не свидетельствует в вашу пользу. — Майор поднял и повесил трубку зазвонившего телефона. — И вы ошибаетесь, считая, что я отношусь к вам предвзято. Но как прикажете к вам относиться, если вместо того, чтобы помочь следствию, вы пытаетесь направить его по ложному пути? Во всяком случае, у меня создается такое впечатление.

— Я хочу помочь, — неуверенно возразил Кормилин, — но ведь вы не верите ни одному моему слову.

— Ох, нелегко мне с вами, Иван Трофимович, нелегко, — нагнувшись, Голиков отключил телефон. — Ну хорошо, давайте еще раз вместе попробуем восстановить события.

— Давайте попробуем, — вяло согласился Кормилин.

— Начнем сначала. Некий Григорий предложил вам по невысокой цене партию ондатровых шкурок, которую вы, не мудрствуя лукаво, перепродали вашему карточному партнеру и, по совместительству, заведующему ателье № 3 Эльякову. Правильно?

— Да, — кивнул Кормилин. — Меня тогда еще поразило, что на шкурках стоит клеймо зверосовхоза «Прогресс», но Григорий сказал, чтобы я не брал лишнего в голову.

— Когда состоялось ваше знакомство?

Замдиректора фабрики наморщил лоб.

— Около четырех лет назад.

— И все это время между вами существовала односторонняя связь? Вас устраивало такое положение?

Иван Трофимович подавленно промолчал.

— Каким образом к вам попадал товар?

— Он звонил по телефону, а затем привозил шкурки ко мне домой.

— У него есть личная машина?

— Не знаю. Хотя подождите. Однажды, когда Григорий позвонил, у меня в гостях находилась женщина. Я не хотел, чтобы она присутствовала при встрече, поэтому вышел на улицу и ждал его возле дома.

Внезапно Кормилин побледнел и схватился рукой за грудь, лицо его исказилось от ужаса.

— Вспомнил, — бескровными губами прошептал он, — теперь я вспомнил. Это был тот таксист.

Голиков недоуменно посмотрел на Кормилина.

— В чем дело, Иван Трофимович? Вам плохо? О каком таксисте вы говорите?

— Сегодня утром меня хотели убить, — отрешенно произнес Кормилин.

Это заявление озадачило майора. Быстро сопоставив поведение Кормилина с показаниями его соседки и результатом осмотра квартиры, свидетельствующем о поспешном бегстве хозяина, Голиков вдруг понял, что последние слова Кормилина — не актерская импровизация и не заранее подготовленный ход. Замдиректора фабрики действительно был чем-то смертельно напуган.

— Иван Трофимович, — негромко сказал майор, — успокойтесь и расскажите по порядку обо всем, что сегодня с вами произошло.

— Этой ночью я долго не мог уснуть, — словно очнувшись от своих мыслей, начал Кормилин. — Я уже знал, что Эльяков у вас, и не строил в отношении себя никаких иллюзий. Это, с одной стороны, меня угнетало, но в глубине души я понимал, что виноват сам. Ну чего мне не хватало? Хорошая должность, изолированная квартира, зарплата тоже не у каждого такая. С семьей, правда, не сложилось, но, опять же, винить в этом некого — все боялся лишиться пресловутой свободы. Вы знаете — жалко улыбнулся Кормилин, — страшно, когда в сорок пять лет начинаешь понимать, что жизнь прожита впустую.

Иван Трофимович ненадолго задумался. Голиков не мешал ему, по опыту зная, что в такие минуты нужно дать возможность человеку высказаться, выплеснуть накопившуюся боль.

— Утром я вышел из дому в жутком состоянии, — продолжил Кормилин. — На сердце давил непомерный груз вины, а тут еще ваша повестка… Дойдя до перекрестка, я подождал, пока зажжется зеленый свет, хотя машин поблизости не было. Не знаю, что заставило меня обернуться на полдороги, может, инстинктивно почувствовал опасность. Прямо на меня на огромной скорости неслось такси. — Кормилин вздрогнул и негнущимися пальцами вытащил из кармана помятый платок. — Все произошло в какие-то доли секунды. Я остановился, как вкопанный. Буквально в метре от меня машина резко отклонилась влево и промчалась мимо. Лицо водителя было диким, бессмысленным. Мне показалось, что раньше я где-то видел этого человека. И только сейчас я вспомнил — он сидел за рулем, когда Григорий привозил товар. Теперь мне совершенно ясно — меня хотели уничтожить физически, раздавить, как…

Волнение помешало Кормилину закончить фразу. Смутная догадка зародилась в голове Голикова.

— Номер машины вы не заметили? — подавшись вперед, спросил он.

Иван Трофимович отрицательно покачал головой.

Достав несколько фотографий, майор начал не спеша раскладывать их на столе.

— Посмотрите внимательно, нет ли здесь…

— Вот он! — Кормилин схватил фотографию Границкого, приблизил к лицу и впился долгим взглядом.

— Вы не ошибаетесь?

— Ошибаюсь? Да я его на всю жизнь запомнил.

Иван Трофимович медленно, словно не желая расставаться с фотографией, положил ее на место. Вдруг его рука на мгновенье замерла в воздухе. Враждебно взглянув на Голикова, он хрипло произнес:

— Так вам все известно… Зачем же вы морочите мне голову своими расспросами?

— А чем вы недовольны? — обыденным тоном произнес майор, уже не сомневаясь в истинной причине перемены в поведении Кормилина.

— Издеваетесь? — Иван Трофимович указал пальцем на фотографию Саркисова, которую Голиков небрежно вертел в руках. — Вы с самого начала знали, что Григорий — никакая не абстракция или как вы там его еще окрестили.

Насупившись, Кормилин стал демонстративно разглядывать узкие носки полуботинок.

«Похоже, все стало на свои места, — подумал Голиков. — Наконец-то образовалась четкая цепочка: Ферезяев, он же Борохович — Моисеев — Саркисов — Кормилин — Эльяков и так далее. Теперь Антон Васильевич вздохнет с облегчением. А я? Где ключ к решению задачи? Ясно, что Борохович — фигура номер один, но и с Кормилиным нельзя ошибиться».

— Гражданин Кормилин, не забывайте, где вы сейчас находитесь, — подчеркнуто сухо сказал майор. — Уясните себе, наконец, никто с вами в кошки-мышки не играет. А какие задавать вопросы — это уж позвольте решать мне. Меня, например, в данный момент интересует, все ли вы рассказали о своих взаимоотношениях с… Григорием. — Голиков на всякий случай не назвал фамилии Саркисова. — Мне кажется, что вы умышленно опускаете некоторые детали, тем самым пытаясь отмежеваться от участия в других преступлениях.

Кормилин выпучил глаза, как вытащенная из воды рыба. Утратив контроль над собой, он вскочил со стула и забегал по кабинету. Изо рта его вырывались нечленораздельные шипящие звуки.

— Что вам от меня нужно? — истерично выкрикнул он, обретя дар речи. — Какие еще другие преступления? Я ничего не знаю, слышите, ни-че-го! — Внезапно обессилев, Иван Трофимович грузно опустился на стул. — Все, хватит. Отправляйте меня в камеру, к черту, к дьяволу, в преисподнюю… И зачем я только пришел сюда?

«Нет, это не игра», — решил майор.

— Вы поступили правильно, придя к нам. По крайней мере, здесь вам не угрожает опасность, — выдержав паузу, спокойно произнес Голиков. — Итак, вы утверждаете, что на вас была предпринята попытка наезда. Но ведь, насколько я понял, водителю ничего не мешало осуществить свой замысел. Может, вас просто хотели припугнуть?

— Нет, — замдиректора фабрики замотал головой, — я видел его глаза.

— Странно, — задумчиво протянул майор. — Тут какая-то нелогичность. Не находите?

Кормилин досадливо поморщился.

— В чем? В том, что я еще живой? Или вы и в этом меня обвиняете?

— Иван Трофимович, спрашиваю здесь пока я, — голос Голикова звучал ровно, но в нем угадывалась нотка раздражения. — Давайте продолжим. Что было дальше?

Кормилин с недоверием глянул на Голикова. В каждом вопросе ему чудился подвох.

— После того, как меня чуть не задавили? — не то спросил, не то уточнил он.

— Да.

— Дальше я действовал словно в тумане. Не помню, как дошел до своего подъезда. В голове вертелась одна мысль: бежать, бежать во что бы то ни стало из города, скрыться, переждать, а там будь что будет.

— Возле дома вы никого не встретили?

— Никого, кроме соседки по лестничной клетке.

— А почему вы решили бежать?

Кормилин еще раз быстро взглянул на майора, но в ответном взгляде прочел лишь напряженное внимание.

— Я испугался.

Голиков понимающе кивнул, принимая объяснение.

— Возможно, в более спокойной обстановке я так бы не поступил, — продолжил Иван Трофимович, — но произошло то, что произошло. Собрав в сумку первые попавшиеся под руку вещи, я выскочил из дому и сел на автобус, направляющийся в аэропорт. В автобусе мне стало душно, я вышел на ближайшей остановке и сел на скамейку в маленьком сквере. И вдруг я отчетливо понял: а куда бежать-то? От самого себя не убежишь. Нет мне пути ни вперед, ни назад.

Окончив исповедь, Кормилин, казалось, почувствовал облегчение, как человек, сбросивший с плеч непосильный груз.

— Иван Трофимович — произнес после минутного размышления Голиков, — будем говорить начистоту. Вы оказались в незавидном положении — за свои противозаконные действия придется отвечать, и отвечать строго. Но, подчеркиваю, за свои — «шить» чужое дело вам никто не собирается. — Майор выдержал паузу. — Предположим, я поверил сказанному вами. После того, как вы сейчас все изложите на бумаге, мне нужно будет сделать выбор: либо взять вас под стражу, либо отпустить домой под расписку о невыезде. Как бы вы поступили на моем месте?

Кормилин вновь посмотрел на майора — нет, в лице Голикова не было и тени насмешки.

— Вам решать, — с трудом выдавил Иван Трофимович и неожиданно для себя добавил: — Спасибо.

— Думаю, в сложившейся ситуации у нас вам будет спокойнее.

Майор вызвал дежурного.

Глава пятая

Лейтенант Чижмин никогда не задумывался над степенью везения в своей работе. Успехи он объяснял профессиональным опытом, интуицией, сноровкой, а неудачи… неудачи, как правило, обходили Чижмина стороной.

…Открыв дверь кабинета, лейтенант увидел угрюмого Пошкурлата и Голикова, который отрывисто бросал в телефонную трубку:

— Ты даже не представляешь, как это кстати. Молодцы, оперативно работаете!.. Нет, «белые пятна» остаются, но круг сужается… Скорее всего, плясал под чью-то дудку… Да, как исполнитель… Всего хорошего, кому передать привет, сам догадаешься.

Майор поднял глаза на Чижмина, но обратился сперва к Пошкурлату:

— Вот так-то, Анатолий Петрович, в Южноморске опознан Саркисов, а мы до сих пор раскачиваемся. Чтобы через два часа вся подноготная Саркисова лежала у меня на столе! Как говорит Реваз, до седьмого колена Вопросы?

— Я поручал Волошину… — попытался было отвести обвинение капитан, но, перехватив иронический взгляд Голикова, смешался и стал суетливо завязывать тесемки на папке.

Майор повернулся к Чижмину.

— Лева, вижу, тебе не терпится выложить новости.

— Есть немножко, — подтвердил Чижмин. — Помните ворсинки тика, обнаруженные в такси?

— Конечно, — улыбка сошла с лица Голикова.

— Во время обыска в доме Границкого был найден нестандартный матерчатый мешок. Я попросил Мчедлишвили сделать срочную экспертизу. Результат: материал идентичен!

«Еще одно немаловажное звено!» — майор был приятно взволнован — сообщение органично вписывалось в выстроенную им схему.

— Договаривай, Лева. Что из этого следует?

— Думаю, преступники воспользовались для своих целей аналогичным мешком.

— Согласен. Дальше.

Лейтенант ненадолго задумался. Пошкурлат, чувствуя себя пятым колесом в следственной телеге, потихоньку вышел из кабинета.

— Вот что странно, товарищ майор. Мешок довольно объемистый. Если груз под стать размерам мешка, убийца навряд ли унес бы его, волоча при этом тело Моисеева. Куда же подевался этот треклятый мешок? Может, стоит произвести повторные обыски?

— Не спеши, Лева, ты сам себе противоречишь, — спокойно произнес Голиков. — Когда я служил в погранвойсках, начальник нашей заставы в таких случаях любил повторять: «Если потерял след преступника, как в жизни ее смысл, — значит, где-то допущена ошибка. Не бросайся из стороны в сторону, возвратись в исходную точку и начни все сначала».

— Вы считаете, необходим повторный осмотр места происшествия? — уточнил Чижмин.

— Да, — кивнул майор. — Вполне вероятно, что такси не случайно остановилось именно за поворотом на Каморный. Да и какой водитель станет темной дождливой ночью съезжать с хорошей трассы на разбитую проселочную дорогу? А сразу за развилкой по обе стороны дороги начинается густая лесопосадка…

— Тайник! — выдохнул лейтенант.

— Ну, Лева, а я подумал было, что твой знаменитый нюх притупился, — майор с одобрением посмотрел на Чижмина. — Теперь улавливаешь? В конце концов, нам сейчас не столь важно, с пустым или полным мешком ехали преступники. Суть в другом: нужно отыскать это укромное место.

— Но как его отыщешь? — в словах Чижмина прозвучала нотка сомнения. — Лес большой. Тут невольно напрашивается сравнение с иголкой в стогу сена.

— Я не знаю, как найти иголку в стогу сена, а вот как поймать тигра в Африке, могу тебе рассказать.

— Я, кажется, слушал эту притчу, — улыбнулся лейтенант. — Делим территорию Африки пополам и предполагаем, что тигр находится там, где водится больше дичи. Затем делим эту территорию на две части, и так далее, пока не останется участок, который можно накрыть клеткой. Правильно?

— В общих чертах.

— Только я не пойму, что это дает применительно к нашему случаю.

— Вот смотри, — Голиков быстро набросал на бумаге план места происшествия. — Станет преступник тащить труп в ту сторону, где он что-то прячет?

— Не станет, — согласился Чижмин, — ни при каких обстоятельствах.

— Отлично! — майор жирно заштриховал одну половину рисунка. — Теперь. Какой смысл устраивать тайник возле самой дороги?

— Никакого. — Чижмин с неподдельным вниманием ловил каждое слово.

— Так. — Голиков провел линию параллельно дороге. — Отбрасываем еще метров пятнадцать-двадцать. И, наконец, главное: преступник был ограничен во времени. Думаю, максимальное расстояние от такси до интересующего нас места — метров пятьсот. — Голиков пустил от машины два луча: один — почти параллельно основной трассе, второй — под острым углом к проселочной дороге, и соединил их полуокружностью. Получился усеченный сектор. — Считаю, искать надо где-то здесь.

Майор взглянул на часы — до начала совещания осталось три минуты.

Участники совещания рассаживались по обе стороны длинного стола. Меньше чем за пять минут собрались все. Помимо Струкова, Голикова, Конюшенко и Тимошкина Коваленко пригласил Воронова и Железнова. Железнов пришел последним и занял место ближе к выходу.

Каждый из присутствующих любым случайным жестом, интонацией, выражением лица создавал вокруг себя незримую сферу индивидуального подхода к делу. Это не передается словами, просто при столкновении таких сфер подчас и возникает единственно верное решение, закрепленное общим возгласом: «Эврика!».

— Все мы, — открыл совещание Коваленко, — уже проинформированы о чрезвычайных происшествиях, имевших место сегодня утром. Сейчас майор Голиков ознакомит нас с данными, полученными в последние часы.

Голиков раскрыл папку и начал зачитывать документы, не сопровождая их какими-либо комментариями. Самой свежей новостью явилось телефонное сообщение Тихонькова — по фотографии Саркисова официантка опознала мужчину, сидевшего за одним столиком с Анатолием Тюкульминым за несколько часов до его гибели. Предположение о насильственном характере смерти Тюкульмина приобрело рельефные очертания. Примечательно, что Границкий, как следует из объяснительной Серова, откуда-то знал об убийстве своего приятеля…

— Теперь, опираясь на основные предпосылки, позволяющие дать объективную оценку случившимся ЧП, хотелось бы подвести некоторые итоги. — Голиков чувствовал на себе внимательные взгляды собравшихся. — Не вдаваясь в мелкие детали, остановлюсь на ключевых вопросах, с которыми пришлось столкнуться следствию и розыску.

Струков многозначительно посмотрел на часы. Тимошкин что-то шепнул начальнику ОБХСС, тот согласно кивнул.

— Итак, пятнадцатое октября. Чулым. Уходит в бега директор зверосовхоза «Прогресс» Виктор Юрьевич Ферезяев, он же, как выясняется впоследствии, бывший полицай Семен Астафьевич Борохович.

Восемнадцатое октября, утро. Борохович приезжает в наш город.

Ночь с восемнадцатого на девятнадцатое октября. За поворотом с Семеновского шоссе на поселок Каморный выстрелом из самодельного пистолета убит водитель таксопарка Петр Сергеевич Моисеев.

Двадцать первое октября. Южноморск. Утром на прибрежной полосе находят труп Анатолия Тюкульмина. Причина смерти — удар об острые камни в результате падения со скалы. — Голиков сделал паузу. — В прошлом году Тюкульмин добровольно сдал самодельный пистолет типа ТТ, сделанный его приятелем Дмитрием Серовым. К сожалению, оружие было изготовлено Серовым не в единственном экземпляре.

Третье ноября. Удается разыскать машину, которой воспользовались преступники в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое, и установить ее владельца — Баринова Николая Михайловича, портретиста спецкомбината. В тот же день всплывают теневые стороны биографии Моисеева. В частности, судимость, которую он пытался скрыть.

Четвертое ноября, утро. Задержан Баринов.

Четвертое ноября, вечер. У себя в квартире удушена инспектор отдела кадров кирпичного завода Наталья Ивановна Северинцева, которая сделала фиктивную запись в трудовой книжке Моисеева. Следы ограбления отсутствуют.

При упоминаний о Северинцевой Струков скривился, как от ноющей зубной боли. Голиков продолжил:

— После того, как гражданка Павлюк принесла в милицию принадлежащий Моисееву чемодан с ондатровыми шкурками, возникло предположение, что вышеперечисленные убийства могли иметь отношение к махинациям с мехами. — Конюшенко принял сосредоточенно-представительную позу и через каждые три слова утвердительно покачивал головой. — Это предположение окрепло после командировки лейтенанта Чижмина в зверосовхоз, где несколько человек опознали Моисеева по фотографии.

Одиннадцатое ноября. Арестован Перцовский, агент снабжения фабрики индпошива. Показания Перцовского достаточно неопределенны.

Двенадцатое ноября. Арестован заведующий ателье Георгий Никодимович Эльяков, карточный партнер Баринова и Кормилина Ивана Трофимовича, заместителя директора фабрики. И, наконец, четырнадцатого ноября происходит убийство сменщика Моисеева Леонида Границкого, гибель совершившего это убийство Саркисова и явка с повинной Кормилина. Одно за другим.

Как известно, каждый преступник имеет свой характерный почерк, — продолжил майор в полной тишине. — В нашем случае скорее приходится говорить о почерке организатора преступлений. Невооруженным глазом прослеживается закономерность: в числе жертв оказались лица, свидетельские показания которых могли бы внести ясность в дело об убийстве Моисеева. Иными словами, кто-то методично убирает свидетелей, причем делает это, похоже, чужими руками.

— И когда же вы нам представите этого, с позволения сказать крестного отца местной «каморры»? — не удержался от язвительного вопроса Струков.

— Да, Александр Яковлевич, мы ждем от вас аргументированного ответа, — поддержал подполковника Воронов.

— Однозначного ответа у меня пока нет, — признался майор. — Проще всего было бы предположить, что этим организатором является Борохович — бывший полицай, чьи руки обагрены кровью советских людей, не станет останавливаться ни перед чем для спасения собственной шкуры. Однако есть одно существенное возражение: непонятно, каким образом приезжий сумел осуществить все это практически. Как минимум, у него должен быть здесь сообщник — ловкий, хитрый и расчетливый. Иначе трудно объяснить и сам факт приезда Бороховича, и последующие события.

— Какие у вас имеются соображения по этому поводу? — спросил Коваленко.

— Прежде всего, я хотел бы перечислить лиц, которые, на мой взгляд, образуют круг подозреваемых. Кроме Бороховича, это, в первую очередь, Саркисов, Баринов, Кормилин, Эльяков, затем Границкий, Тюкульмин и, наконец, Григорий или Георгий — любовник Северинцевой, а также некий «Костя», организовавший нападение на лейтенанта Нефедова. Как видите, список внушительный, хотя кое-кого из названных уже нет в живых, а двое последних, к сожалению, нам по сей день неизвестны.

— Мы остро нуждаемся в принятии правильного решения, — сухо подчеркнул Николай Дмитриевич, — поэтому я попрошу вас, товарищ майор, более подробно остановиться на каждом из подозреваемых.

— При перечислении у меня возникла ассоциация с мишенью, — позволил себе чуть заметно улыбнуться Голиков. — Одни находятся ближе к «десятке», другие — по краям, а могут оказаться и в «молоке». Наша задача — попасть в «яблочко». Все кандидатуры я буду рассматривать в порядке возрастания весомости подозрений.

«Костя». Не имея, казалось бы, на то оснований, провоцирует избиение лейтенанта Нефедова. Нефедов находился при исполнении служебных обязанностей, а именно — участвовал в поисках пропавшего на тот момент Тюкульмина. Арестованные Костины дружки утверждают, что ранее с ним знакомы не были, а инцидент возник «по пьянке». Отпечатки пальцев Кости, оставленные им на бутылке, по картотекам не проходят.

Майор выдержал паузу.

— Георгий или Григорий. Настораживает, что после трагической смерти Северинцевой он как в воду канул. Случайность, желание отмежеваться от возможных неприятностей? Не исключено. Среди подозреваемых — Григорий Саркисов и Георгий Эльяков. К сожалению, Вера Львовна Бутовская, соседка потерпевшей, на несколько дней уехала к какой-то дальней родственнице в деревню и мы пока лишены возможности оперативно провести опознание.

— Мотивация убийства Натальи Ивановны Северинцевой слаба, — вклинился Струков. — Я неоднократно отмечал, что попытка увязать это преступление с другими приведет к путанице.

— Но ведь поначалу, Владимир Петрович, вы возражали и против обобщения дел Моисеева и Тюкульмина, — хладнокровно парировал Голиков, — а сейчас ни у кого из присутствующих в этом нет сомнений.

Перехожу к Тюкульмину. По проверенным данным, Анатолий Тюкульмин являлся обладателем самодельного пистолета типа ТТ, из которого был застрелен Моисеев. Следовательно, одна из возможных версий: Тюкульмин принимает участие в убийстве, а затем отбывает к Черному морю, где его убирает сообщник.

Границкий. Теоретически мог организовать все убийства, хотя в результате сам оказался жертвой. Работая на одной машине с Моисеевым, покрывал его во время отлучек. Был знаком с Тюкульминым. После того, как в позапрошлом году замужняя сестра Границкого получила квартиру, жил один в частном доме. При обыске у него найден матерчатый мешок. Ворсинки аналогичного материала остались на заднем сиденье такси. Сейчас сложно судить о степени участия Леонида Границкого в преступных действиях — мало фактов, не собраны все данные. И все же, думаю, на роль организатора или хотя бы Сообщника Бороховича он не тянет.

Кладовщик таксопарка Григорий Вазгенович Саркисов, чьи злодеяния привели в итоге к фатальному возмездию, устранил Границкого и, с той или иной долей вероятности, Тюкульмина и Моисеева. Саркисов скорее исполнитель, нежели организатор. Его отличают дерзость, жадность, хладнокровная жестокость. Косвенно, через Моисеева, был связан с Ферезяевым-Бороховичем. Если показания Кормилина правдивы, Саркисов поставлял ему партиями ондатровые шкурки. В сумке Саркисова оказалась крупная сумма денег и большое количество золотых изделий, которые, судя по всему, были награблены Бороховичем в годы войны. Каким образом золото Бороховича очутилось у Саркисова — неизвестно. Есть и другие вопросы: откуда у него взялся пистолет, почему выбор Саркисова пал на Кормилина, что связывало кладовщика таксопарка с оборотнем Бороховичем. И вообще, Саркисов слишком поздно попал в поле нашего зрения. Теперь остается ждать результатов обыска у Саркисова, а также опроса его сослуживцев и членов семьи.

— Повадки, однако, у него были волчьи, — заметил Железнов. — Под стать разыскиваемому Бороховичу.

— Остаются трое: Эльяков, Баринов и Кормилин. — Голиков говорил негромко, но каждое его слово гулко отдавалось в просторном кабинете. — Георгий Никодимович Эльяков, завателье № 3, в определенной мере подходит на роль организатора. Хитер, самолюбив, самоуверен, пренебрежительно относится к моральным устоям общества. Сумел наладить производство и сбыт левой продукции. В ночь убийства Моисеева на квартире Кормилина отсутствовал. Знал, где Баринов ставит машину. Его алиби, как выяснил следователь Тимошкин, не подтвердилось: родственники приезжали к Эльякову не восемнадцатого, а двадцатого октября.

— И не вечером, а днем, — добавил старший лейтенант.

— Следующая «кандидатура» — Кормилин. Признаюсь, Ивану Трофимовичу я отводил роль организатора. Эту уверенность сильно поколебал, чтобы не сказать перечеркнул, добровольный приход Кормилина. Замдиректора фабрики признался в том, в чем его трудно было уличить. В частности, он указал на свою связь с Саркисовым. Рассказ Ивана Трофимовича о том, что на него было совершено покушение, звучит достоверно и косвенно подтверждается показаниями соседки Кормилина. Не правда ли, знакомый почерк? — майор оглядел присутствующих. — Человека пытались убрать в тот момент, когда он готов был сделать признание.

Баринов. Портретист спецкомбината жил на широкую ногу. Шикарная квартира, новенькие «Жигули», частые ужины в ресторанах. Николай Михайлович намекает на постоянные карточные выигрыши и «подарки» от благодарных клиентов. Не знаю. — Голиков вдруг припомнил Карташевского. — Один мой подопечный говорил: «С игры еще никто не раскрутился — как приходит, так и уходит. Только чужие берешь на время, а свои отдаешь насовсем. Делом надо заниматься, делом!». Так вот, «деловыми» качествами Баринов обладает в полной мере. Единственное, что свидетельствует в его пользу, — расчетливый преступник не стал бы использовать свою машину. Плюс презумпция невиновности — конкретно предъявить Баринову нам в общем-то нечего. Алиби в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое у него, как, впрочем, и у Кормилина, твердое.

— Да-да, — подтвердил Тимошкин. — Я допрашивал их партнеров. И Коржов, и Гонтовой категоричны — ночью никто из квартиры не отлучался.

— Конечно, я могу ошибиться, — продолжил майор. — Возможно, Баринов вообще не имеет никакого отношения к делу. Не исключен и следующий вариант: Николай Михайлович стал, если можно так выразиться, невольным организатором. Допустим, тот, кто воспользовался его «Жигулями», шантажируя Баринова, заставил его подыскать для своих целей нужного человека, скажем, того же Саркисова. Между прочим, Кормилин утверждает, что Саркисов посоветовал ему обратиться по поводу паспорта именно к Баринову.

— Ну, это уже, знаете, ли, из области ненаучной фантастики, — хмыкнул Струков. — Прямо какие-то шпионские страсти.

— А дело у нас действительно неординарное, — спокойно произнес майор. — Из тех дел, за которые скорее зарабатывают выговор с занесением, чем внеочередное звание.

— Товарищи, давайте не будем отвлекаться на посторонние разговоры. — Николай Дмитриевич строго посмотрел на Голикова. — Вы закончили, Александр Яковлевич?

— Еще несколько слов, — майор мельком взглянул на настенные часы. — Основной фигурой, интересующей следствие, безусловно является Борохович. После появления бывшего полицая по городу прокатилась волна преступлений. Одна из целей его приезда — укрыться, переждать, возможно, обзавестись новыми документами. Другая цель — избавиться от опасных свидетелей.

Бороховичу было выгодно убрать с дороги Моисеева. Вопрос, как он это сделал — чужими руками или лично…

— Простите, что перебиваю, но лично — вряд ли, — заметил Железнов. — Я ознакомился с делом Моисеева. У Бороховича — он небольшого роста — тридцать восьмой размер обуви, а в деле фигурируют отпечатки сорок первого размера.

— Боюсь, это далеко не единственная неувязка в логических построениях Александра Яковлевича, — интригующе произнес Струков. — Определение степени виновности Кормилина тоже, с моей точки зрения, не вершина дедукции.

— Что вы имеете в виду? — Воронов вопросительно посмотрел на подполковника.

— Явка с повинной сама по себе еще ничего не доказывает. На допросе Иван Трофимович изо всех сил старался приуменьшить свою роль. Он, дескать, являлся лишь передаточным звеном между поставщиком и исполнителем, а больше знать ничего не знает и в глаза никого не видел. Гражданин Кормилин, по-видимому, забыл о своем предыдущем, заведомо ложном заявлении по поводу изготовления паспорта Моисеева.

И до чего же складно и невинно выглядит история с попыткой наезда. Сам, мол, едва не оказался жертвой, самого хотели устранить, да по счастливой случайности не вышло.

Ну, а время прихода Кормилина в милицию, выражаясь вашей, Александр Яковлевич, терминологией — прямое попадание в «десятку». И не просто попадание, а с тридцати шагов с завязанными глазами — через несколько часов после того, как погибли и Границкий, и Саркисов. Где он находился эти два с половиной часа — отсиживался на скамейке в тихом скверике или где-нибудь в другом месте — восхитительно непроверяемо.

«Действительно, — с досадой подумал Голиков, — проверить показания Кормилина сложно. Сиди теперь и слушай эту демагогию. Может, напомнить ему, что пару дней назад он был главным противником ареста Кормилина».

— Сейчас возникла ситуация, — войдя в раж, Владимир Петрович ускорялся по накатанной дорожке, — когда Кормилину необходимо предъявить четкое обвинение. Улик против него вполне достаточно, чтобы передавать дело в суд. А что касается Эльякова и других лиц, замешанных в махинациях с мехами, считаю, их можно выделить в отдельное производство и пусть этим делом занимается Антон Васильевич.

— В принципе, я не возражаю, — заволновался Конюшенко, — но насколько такое решение целесообразно? А вдруг тот же Эльяков окажется виновен не только по нашей линии?

— Минуточку! — в дискуссию вмешался Воронов. — Мне кажется, следует выслушать до конца майора Голикова.

Голиков продолжил так, будто его доклад не прерывали.

— Борохович прибыл к нам с награбленным золотом. А если нет? Вас не удивляет такая постановка вопроса? Позволю себе коротенький экскурс в прошлое. Отступающие части СС прятали архивы и материальные ценности, которые невозможно было вывезти, а свидетелей, в том числе своих же пособников, уничтожали. Я подумал: а что, если бывший полицай знал что-либо о подобном захоронении в нашем районе или, что более вероятно, сам побывал после войны в родных краях и зарыл в лесу награбленное. Тогда, по крайней мере, взаимоувязываются отдельные детали:

— ворсинки тика на заднем сиденье — следы от мешка;

— пот на теле убитого — свидетельство о выполнении им физической работы;

— бензин, разлитый вокруг машины, — верное средство отбить собакам нюх и, таким образом, не дать обнаружить след к месту, где находится тайник;

— «потерянные» полтора-два часа — уже не потерянный для нас промежуток.

Естественно, после того, как золото извлечено на свет божий, Моисеева убирают. Школа фашистского прихвостня не прошла даром.

С целью практической проверки этой версии предлагаю провести повторный осмотр места происшествия и организовать поиски тайника в лесном массиве в районе семнадцатого километра Семеновского шоссе.

Голиков сел, суставы его пальцев подрагивали. Нервное напряжение достигло предела.

— А что, — сочно сказал Железнов, — интересное предложение!

— Одобряю, — после некоторого раздумья кивнул головой Коваленко. — Любой шанс необходимо использовать. Как вы считаете, Григорий Севастьянович?

Глава шестая

…«В ближайшие два-три дня на всей территорий республики сохранится сухая, ясная погода. В западных областях ночью минус 3—8, днем 2—4 градуса мороза, на Востоке — около нуля. На дорогах возможен гололед. Мы передавали вечерний выпуск новостей».

Голиков открыл дверь. Под ногами у него нахально прошмыгнул Филимон — удрал резвиться во двор. Майор не спеша разделся, выключил радиоприемник и пошел на кухню. Матово-стеклянные дверцы буфета были со вчерашнего дня красноречиво распахнуты, обнаруживая за собой зияющую пустоту. «Завтрак съешь сам, обедом поделись с соседом, а ужин отдай врагу». Майор заглянул в холодильник — отдавать было решительно нечего.

Голиков поставил на плиту чайник, присел на высокий табурет, автоматически потянулся за папиросами.

«Все, закончу дело — сразу же бросаю курить», — решил он и тут же поймал себя на мысли, что давать подобное обещание ему не впервой. До очередного дела. Сколько их уже прошло, этих дел — сложных и тривиальных, трагических и со счастливым исходом, но такого!..

Голиков знал, бывают преступления, которые так и не удалось раскрыть до конца. Процент их невелик. Но по какой шкале можно измерить стоящие за сухими статистическими данными изломанные человеческие судьбы?..

За истекшие сутки расследование продвинулось вперед по нескольким направлениям, но это не сильно радовало Голикова — раскопки не принесли ожидаемого результата. Работу пришлось прервать, в начале шестого — в лесу сумерки сгущаются раньше, а продолжать поиски в темноте, когда необходимо прощупывать буквально каждый квадратный сантиметр — дело бесперспективное.

Пока закипала в чайнике вода, майор перебирал в памяти события двух последних дней. Информация из Чулыма в какой-то мере явилась для Голикова неожиданностью — Границкого опознали по фотографии работники зверосовхоза. Он совершал туда вояжи в шестьдесят восьмом и шестьдесят девятом годах, затем, видимо, примелькался, и ему нашлась замена в лице Моисеева.

Саркисова в зверосовхозе не опознали, зато при обыске у него под фальшивой электророзеткой были обнаружены часы и перстень Моисеева, а в кладовке, в неисправном пылесосе — пачка сторублевых купюр. Супруга Саркисова Карина, маленькая истеричная женщина, устроившая безобразную сцену Волошину, давать объяснения по поводу этих находок отказалась.

«Натурное» опознание Эльякова и «заочное» Саркисова затягивалось, поскольку подруга матери Северинцевой домой еще не возвратилась.

Как и предполагал майор, практически отпала версия о причастности к делу Кости. Валентин Нефедов таки «вычислил» его и взял четырнадцатого вечером возле входа в пивбар. Костя, а точнее Константин Степанович Коротков, двадцатипятилетний лоботряс, был так ошарашен, когда лейтенант железной рукой подхватил его под локоть, что долго не мог понять, чего от него хотят…

Во время повторного допроса Кормилина Тимошкин выяснил интересную деталь. Исподволь подведя Ивана Трофимовича к перипетиям небезызвестной ночной игры, следователь вскользь упомянул о сахаре, всыпанном в бензобак «Жигулей» Баринова.

Это повергло Кормилина в замешательство, и он, смутившись, заявил, что на следующее утро обнаружил пропажу пачки сахара из буфета, но не придал этому особого значения. Старший лейтенант сообщил о новом факте Голикову, но другие события оттеснили на второй план эту информацию «месячной давности»…

Через полтора часа возвратился Филимон. Голиков впустил его, пошел в спальню и устало повалился на кровать. Снились майору жуткие вещи. Будто Нефедов с перебинтованной правой рукой и пистолетом в левой крадется по лесной тропинке, выслеживая кого-то, а со всех сторон проносятся над лейтенантом мрачные бесформенные тени. Приснился также Владимир Петрович, дающий интервью корреспонденту местной молодежной газеты о причинах роста организованной преступности на юге Италии.

Утром, умывшись и выпив стакан чая без сахара, майор по многолетней привычке собрался наметить план первоочередных мероприятий, но не смог. К накопившейся усталости внезапно прибавились внутренние сомнения в правильности принятого решения. Идти в управление не хотелось.

«Борохович… золото… Саркисов. Что-то не вяжется!»

Одевшись, Голиков спустился во двор и пошел к своему гаражу. На работу он не спешил — наверное, впервые в жизни.

Выкатывая тяжелый, видавший виды мотоцикл, Голиков поднял глаза на небо — остроносый истребитель набирал высоту, оставляя за собой густую белую полосу.

Миновав арку, Голиков выехал на улицу, повернул направо и помчался по занесенной снегом мостовой. От холодного пронизывающего ветра перехватило дыхание. Утренний воздух бодрил, ощущение скорости захватывало целиком. На перекрестке майор едва вписался в поворот, с трудом выровнял мотоцикл и, убавив скорость, обогнул здание музыкальной школы.

Из окон доносились звуки музыки. Подъехав к бордюру, Голиков прислушался. Вначале неуверенные и робкие, аккорды постепенно набирали силу, мелодия звучала жизнеутверждающе…

После получасовой поездки по городу майор вновь почувствовал себя в форме: настроение улучшилось, апатию как рукой сняло.

Подъезжая к дому, Голиков еще издали заметил служебную «Волгу». Возле нее стоял Сергей Бородин, вглядываясь в окна четвертого этажа. Неясное предчувствие кольнуло майора. Резко затормозив, он легко соскочил с мотоцикла. Из подъезда выбежал запыхавшийся Пошкурлат.

— Александр Яковлевич, — голос капитана возбужденно звенел, — нашли!..

Тело покрылось трупными пятнами, налетом слизи и распространяло тошнотворный гнилостный запах, конечности со следами въевшихся веревок были нелепо скрючены, рот приоткрыт в жутком оскале. Пустые вытекшие глазницы завершали отталкивающую картину. Рядом лежали обрезки веревок и два мешка — матерчатый и полиэтиленовый.

Шагах в пятидесяти угрюмый лейтенант строил взвод; у кучи свежевырытой земли остались тихо переговаривающиеся эксперты, кинолог с подвывающей овчаркой, Громов и Чижмин. На общем фоне выделялся фотограф — мельтешил, щелкал вспышкой. Впрочем, на него никто не обращал внимания…

Еще по дороге Голиков успел выяснить у Пошкурлата следующее. Поиски были продолжены в восьмом часу утра и вскоре кто-то из солдат натолкнулся на следы разрыхленного грунта метрах в двухстах от места происшествия. Через несколько минут «захоронение» вскрыли. На глубине полутора метров был обнаружен мешок с разложившимся трупом мужчины…

На лицах присутствующих то и дело проскальзывало ощущение смутной догадки, но высказываться вслух никто не решался.

К майору подошел Чижмин и отрапортовал, нервно покашливая. Из его информации Голиков почерпнул разве что факт отсутствия у убитого каких бы то ни было предметов и документов. Хотя в документах особой нужды не было. От, казалось бы, логично выстроенной версии в один миг ничего не осталось. Она рассыпалась, как карточный домик.

«Как же так, — ломал голову Голиков, — путь, по которому мы шли, замкнулся в начальной точке. За кем же мы, черт возьми, гонялись? За призраком, тенью?!»

В это время в кабинете Коваленко протекал оживленный разговор между начальником управления и Железновым.

— Талант, — убеждал последний, — заключается отнюдь не в умении построить очевидную для всех гипотезу. Талант выражается в способности предвидеть новые обстоятельства, скрытые до поры. А разложить по полочкам готовые данные может каждый.

— Павел Александрович, но ведь рассуждая подобным образом, мы теряем все критерии объективности.

— Объективность, — улыбнулся Железнов, — есть способность принять правду в любом, даже самом неприглядном виде. А значит, готовность в любой момент и на любом уровне признать свои ошибки, а затем своевременно их исправить. И сегодняшняя находка — вовсе не случайное везение. Голиков интуитивно чувствовал, что там что-то должно быть. Неважно, что он рассчитывал на иной исход — дело-то на редкость запутанное. Главное, Александр Яковлевич глубоко проанализировал создавшуюся ситуацию и сумел убедить нас в необходимости поисков…

После того как тело увезли на экспертизу, Голиков незамедлительно вернулся в управление. В начале двенадцатого в кабинет влетел Мчедлишвили и на одном дыхании выпалил:

— Личность установлена. Борохович!

Голиков не оправдал надежд Реваза. Он не обрадовался, не удивился, а лишь устало кивнул, жестом предложив ему присесть.

— Способ убийства, — удушение, — не дождавшись ответа, продолжил несколько разочарованный Мчедлишвили, — причем, «почерк» тот же, что и в случае с Северинцевой. Убийство произошло приблизительно месяц назад.

— Почему приблизительно? Я могу назвать точную дату, — перебил эксперта майор. — Восемнадцатого октября Петр Моисеев на несколько часов пережил Бороховича.

Заметив заинтересованный взгляд Реваза, Голиков добавил:

— Не вызывает сомнений, какой «груз» находился в машине.

— Все правильно. — Реваз положил на стол заключение экспертизы, где указывалось, что ворсинки тика на заднем сиденье такси остались от мешка, в который, преступники «упаковали» тело Бороховича. — Интересно, Моисеев знал, что он везет?

— Меня и самого занимает этот вопрос, — вздохнул Голиков. — Но больше меня смущает другое: судьба Моисеева была предрешена, но почему его убрали в непосредственной близости от места, где захоронен Борохович?..

Еще через час майор делал доклад у Коваленко в присутствии Струкова.

— Наконец-то можно подвести черту! — бодро произнес Владимир Петрович, когда Голиков закончил. — Александр Яковлевич, позвольте мне искренне поздравить вас с успешным окончанием дела. Мы провели, не побоюсь громких слов, титаническую работу. Ни один вопрос не остался без ответа. Очаг преступности локализован. Блестяще, просто блестяще, Александр Яковлевич.

— Нет, — неожиданно сказал майор, — еще далеко не все ясно. Саркисов мог совершить все до единого убийства, но не он организатор преступлений. Хотя бы в силу своих ограниченных умственных способностей.

— Так за чем дело стало, — подхватил Струков. — Вы же сами ранее установили деловую связь между Кормилиным и Саркисовым. Правда, эта связь — одно из самых слабых мест в показаниях Ивана Трофимовича.

— Напротив, не самое слабое — самое сильное, — резко возразил Голиков. — Признаваться в недоказуемом… Знакомство с Саркисовым, пропажа пачки сахара, с помощью которой была испорчена машина Баринова. Добровольное предоставление улик? Не сочетается с интеллектом человека, предугадывающего события. Кроме того, разве найден «друг» Северинцевой? Саркисов, даже в первом приближении, не соответствует словесному портрету мужчины, с которым встречалась потерпевшая. Считаю, что подводить черту преждевременно.

Коваленко вопросительно глядел на Голикова из-под нахмуренных бровей.

— Александр Яковлевич, — Струков объяснял, как объясняют капризному ребенку, — о чем вы говорите? Буквально только что Николай Дмитриевич беседовал с Вороновым. Прокуратура полностью нас поддерживает — дело нужно передавать по инстанции. Между прочим, Григорий Севастьянович дал высокую оценку нашей работе. А вы хотите поставить под удар репутацию отдела, да что там отдела — всего управления! Из-за чего? Из-за давно растворившегося в бензобаке сахара и показаний склеротичной старухи? Строить на этом версию? Да нас просто на смех поднимут! И потом, удивительное у вас отношение к Кормилину. Не беспокойтесь, адвокатов себе Иван Трофимович и без вас найдет. Он нас пичкает, простите, фактами-пустышками, основанными на голословных заявлениях, а вы носитесь с ним, как с писаной торбой, ищете крупицы правды в груде пустой породы. Общественность волнует другое, — Струков сделал многозначительную паузу, — социалистическая законность должна восторжествовать.

Солнечный луч, пробившись сквозь оконные занавески, шаловливо скользнул по лицу Голикова. Майор опустил голову. Синоптики не ошиблись — над городом стояла ясная погода…

Глава седьмая

— Тебя можно поздравить? — Конюшенко «подстерег» Голикова на первом этаже, когда тот продвигался к выходу.

— Привет! — кивнул майор, застегивая на ходу пуговицы плаща.

— Слушай, — Антон Васильевич состроил страдальческую мину, — может, пойдем отобедаем, а то, боюсь, мне одному не справиться.

— Ничего, не лопнешь — усмехнулся Голиков. — К тому же, из меня неважный дегустатор.

— Жаль. А я думал, отметим твой отпуск.

— Все-то ты знаешь, — хмыкнул майор. — Тебя что, из ОБХСС в разведку перевели?

— Подумаешь, секрет, — невинно округлил глаза Конюшенко. — Завершив операцию, прославленный сыщик А. Голиков отбывает на грязи в… Как этот городишко называется, куда ты на днях мотался?

— Веселишься? — Голиков проигнорировал ехидный вопрос коллеги.

— Ты что, обиделся? — отбросив напускной тон, Конюшенко подхватил Голикова под локоть. — Я ведь по-дружески, в порядке борьбы со стрессами. Материалы передал?

— Да, — нехотя произнес Голиков.

— Ну ничего, может, это и к лучшему. Короткий тайм-аут тебе не повредит.

— Поживем — увидим, — высвободив руку, уклончиво ответил майор. Входная дверь легко за ним захлопнулась…

Дома майор с удвоенной педантичностью уложил белье в чемодан, заказал по телефону авиабилет на завтрашний рейс и договорился с соседкой в отношении Филимона. Закончив приготовления, он вышел на лестничную клетку и начал выбивать пальто, яростно, ожесточенно, словно пытаясь отвести душу. За этим занятием его и застал телефонный звонок.

Звонил Тимошкин. Взволнованным голосом он прокричал в трубку, что, разбирая документы, наткнулся на странное совпадение — один из проходивших по делу людей оказался родом из того же населенного пункта, что и Ферезяев.

— Какого еще населенного пункта? — устало отмахнулся майор и вдруг замер. — Олег, ты имеешь в виду псевдоанкетные данные Бороховича?

— Да, Александр Яковлевич, да! — следователь не мог скрыть возбуждения.

— Никуда не отлучайся, через пятнадцать минут я буду в управлении!

Диск с десятью цифрами бешено закрутился, соединяя Голикова с Железновым…

— Итак, любители преферанса в сборе! — майор обвел долгим взглядом участников следственного эксперимента. — Но сегодня игры не будет. Вместо этого мы обратимся к событиям не столь отдаленного прошлого и попытаемся уточнить некоторые детали. Надеюсь, это не вызовет особых затруднений. Начнем с вас, Иван Трофимович. В котором часу вы возвратились домой восемнадцатого октября?

Кормилин ненадолго задумался.

— Где-то около шести.

— Кто из гостей появился первым?

— Баринов.

— Гражданин Баринов, вы подтверждаете слова Кормилина?

— Подтверждаю.

— Вы приехали на своей машине?

— Как будто вы не знаете, — буркнул Баринов.

— Николай Михайлович, я понимаю, что вам уже порядком надоели все эти вопросы-ответы, — не повышая голоса, произнес Голиков, — но давайте все-таки по существу.

— Отвечаю по существу: на своей, — продолжал хорохориться Баринов.

— Ну вот и хорошо, — непринужденно улыбнулся майор. — Кто пришел вслед за вами?

— А шут его знает, — пожал плечами Баринов, — по-моему, Гонтовой.

— Совершенно верно, — подтвердил Коржов, — я пришел последним.

— Когда вы входили в подъезд, машина Баринова стояла возле дома?

Коржов утвердительно кивнул.

— А в котором часу это было, не припомните?

— Примерно в семь. Я добирался с работы через весь город на троллейбусе, — пустился в пространные объяснения Коржов. — Знаете, в часы ник…

— Ясно, — прервал его Голиков, повернувшись к сидящему в углу комнаты Эльякову. — Вопрос к вам, Георгий Никодимович. Где вы находились в это время?

— Дома, в кругу семьи. — Эльяков демонстративно зевнул, прикрыв рот рукой.

— Нет, — мягко возразил Голиков. — Дома вас не было.

— Дома, не дома, какое это уже имеет значение, — поморщился Эльяков.

— Иван Трофимович, — майор перевел взгляд на Кормилина. — Вы знали, что Эльяков вечером не будет среди ваших партнеров?

— Да… Жора предупредил меня днем на работе.

— Причину не объяснял?

— Как вам сказать, — смутился Кормилин. — Намекнул, что у него наклевывается какой-то вариант…

— Вас что, за язык тянут? — Эльяков метнул неприязненный взгляд в сторону бывшего шефа. — Ну хорошо, я был в гостях у одной женщины. Вы удовлетворены?

— Фамилия, адрес?

— Компрометировать даму? — деланно возмутился Эльяков. — И охота вам, гражданин начальник, ворошить чужое белье…

— Мне трудно по достоинству оценить ваше рыцарское поведение. Мешает вами же созданный образ добропорядочного семьянина, — парировал Голиков очередную колкость. Внутреннее волнение улеглось и теперь майор постепенно входил в привычный рабочий ритм.

— Георгий, так ты, оказывается, сердцеед, — подал голос Гонтовой.

— Во всяком случае, твоей жене опасность не грозит. Она не в моем вкусе, — съязвил Эльяков.

Баринов ухмыльнулся.

— Не смей касаться моей жены, ты, уголовник! — покраснев до корней изрядно поредевших волос, взвизгнул Гонтовой. При этом он вскочил со стула и принял грозный вид, комично распрямив узкие сутулые плечи.

Наблюдая за этой мизансценой, Чижмин едва сдерживал улыбку. Лейтенант догадывался, что Голиков умышленно дает возможность собравшимся беспрепятственно выяснять отношения. Из соседней комнаты выглянул удивленный Нефедов и вопросительно посмотрел на майора.

— Успокойтесь, Ефим Зиновьевич, — негромко сказал Голиков, усаживая не на шутку рассвирепевшего Гонтового на место. — Не стоит попусту растрачивать силы и энергию, они вам еще сегодня могут понадобиться.

Подождав, пока восстановится тишина, майор продолжил:

— Восемнадцатого октября все вы, за исключением Эльякова, примерно к девятнадцати часам собрались в этой квартире. Постарайтесь вспомнить, кто где сидел в начале игры.

— И сколько стоил вист, — не удержавшись, вставил Чижмин.

Голиков укоризненно взглянул на лейтенанта. В этот момент в прихожей раздался телефонный звонок.

— Вас, товарищ майор, — доложил через несколько секунд Нефедов.

— Рассаживайтесь, — Голиков подал знак Чижмину, чтобы тот следил за порядком, а сам вышел в коридор.

— Товарищ майор, — послышался в трубке голос дежурного по управлению, — только что звонил Железнов. Он уже в городе. Я сообщил ему ваши координаты.

— Отлично! Что Громов?

— Выехал. С минуты на минуту будет у вас.

— Спасибо!

Повесив трубку, майор нечаянно задел плечом чье-то пальто. В кармане звякнула мелочь…

К тому времени, когда Голиков возвратился в комнату, подозреваемые успели «перегруппироваться». Теперь Гонтовой сидел спиной к двери, слева от него занял место Коржов, справа — Баринов и напротив — Кормилин.

— Для полного счастья не хватает пары новых колод, — язвительно заметил из своего угла Эльяков.

— Георгий Никодимович, я непременно учту все ваши предложения и пожелания, — моментально нашелся майор.

— А суд зачтет, — злорадно хихикнул Гонтовой.

— Молчи, грусть, — Эльяков пренебрежительно махнул рукой. — Еще неизвестно, как на тебя в суде посмотрят.

— Ты на что намекаешь? — позеленел Гонтовой.

— Георгий, Ефим, прекратите, — широкой пятерней Коржов накрыл маленькую ладонь тщедушного Гонтового. — Устраиваете тут цирк, а завтра на работу вставать ни свет ни заря.

— А нам спешить некуда, — Баринов с содроганием вспомнил жесткие нары и тяжело вздохнул.

— Ефим Зиновьевич, — Голиков решил, что пора направить разговор в иное русло, — Евгений Петрович прав — будете говорить, когда я вас о чем-либо спрошу.

— Ну так спрашивайте скорее. Мне здесь засиживаться нечего, — продолжал бубнить Гонтовой. — Между прочим, я хочу позвонить домой.

Голиков не спеша прошелся по комнате и остановился возле окна. К дому, подслеповато мигая подфарниками, подъехала машина.

— Чуть позже. Кстати, в тот вечер кто-нибудь из вас пользовался телефоном?

Вопрос был встречен продолжительным молчанием.

— Николай, ты ведь несколько раз бегал к телефону, — нарушил тишину Кормилин.

— Что-то не припоминаю, — протянул Баринов.

— Точно-точно, — поддержал хозяина квартиры Коржов, — чуть ли не на каждой своей сдаче.

— Верно, совсем из головы выскочило, — натянуто улыбнулся Баринов. — Я хотел дозвониться одному заказчику.

— В котором часу это было? — быстро спросил майор.

— Где-то с десяти до одиннадцати. Мы как раз заканчивали первую пулю.

— И как, дозвонились?

— Нет, не застал его дома.

— Значит, проверить ваши слова мы не можем.

Баринов передернул плечами.

— А что вы все набросились на меня? Как будто я один звонил. Иван Трофимович вообще полчаса болтал, мы из-за него вторую пулю не начинали. А перед этим Женя с кем-то разговаривал.

— Ты путаешь, Николай, — запротестовал Коржов. — Мне никто не звонил.

— Но к телефону ты подходил, — настаивал на своем Баринов.

— Вспомни, ты еще сказал, что не туда попали, — добавил Гонтовой.

Коржов нахмурил брови, отчего две морщинки у переносицы приняли вертикальное положение.

— Было такое дело, — хлопнул он себя по колену. — Я как раз вышел покурить, а тут звонок. Девушка какая-то ошиблась номером.

— А что вы скажете, Иван Трофимович? — Голиков повернулся к Кормилину.

— Да, я действительно говорил по телефону, но, конечно, не полчаса, как утверждает Баринов, — нехотя произнес Кормилин.

— С кем вы говорили?

— С Эльяковым.

— Вот как? — удивился майор. — О чем шла речь?

— Обычный разговор. Спросил, чем закончилась пуля, будем ли писать вторую.

— Так что, ради этого он и звонил?

Кормилин замялся.

— Ну, еще его интересовал один производственный вопрос.

— А конкретней?

— В отношении машины для утреннего выезда.

— Не понял, для чего?

— Для выезда на реализацию готовой продукции, — пояснил замдиректора фабрики.

— Гражданин Эльяков, вы подтверждаете показания Кормилина?

— Другой бы стал спорить… — попытался отпустить очередную остроту Эльяков, но Голиков не обратил на это ни малейшего внимания.

— Иван Трофимович, в котором часу он вам звонил?

— Минутку… Примерно в половине двенадцатого. Мы закончили пулю, попили чай на кухне… Даже скорее — около двенадцати.

— После этого никаких звонков не было?

— Никаких, — помедлив, ответил Кормилин.

— Выходит, телефоном не пользовался только Гонтовой, — подытожил Голиков.

— Ничего подобного, — встрепенулся Баринов. — Ефим тоже звонил.

— Это ложь! Я никуда не звонил, — замотал головой Гонтовой.

— Как же, ты еще перед этим взял три взятки на мизере и ругался.

— А я говорю, это ложь! Если на то пошло, звонили мне. Жена. Но это было в самом начале, около восьми.

— У вас ревнивая супруга? — вмешался Чижмин, видимо, не выдержав длительного молчания.

— Какое ваше дело?! — взорвался Гонтовой. — Это просто форменное издевательство! Держат нас, как подопытных кроликов. Вы занимаетесь самоуправством.

— Действительно, товарищи, несолидно как-то получается, — степенно заметил Коржов. — Мы пошли вам навстречу…

— Женя, не смеши людей, — перебил его Баринов. — Лучше тихонько сиди и не рыпайся. На них же управы нет.

— Все высказались? — Голиков с трудом сдерживал нахлынувшую злость. — В таком случае, прения объявляются закрытыми. Теперь послушайте меня. В ночь с восемнадцатого на девятнадцатое октября, когда вы приятно проводили время за карточным столом, за городом было совершено убийство. Сопоставив ваши показания, я убедился, что из дому никто не отлучался. Если, конечно, исключить вариант, при котором трое из вас пытались создать алиби четвертому. Но этого я не утверждаю, — повысил голос майор, заглушая возникший ропот. — Спрашивается: какая может быть связь между двумя этими событиями?

— Да, где вода, а где именье? — вклинился неугомонный Гонтовой.

— К сожалению, взаимосвязь имеется. И я это докажу. — Голиков выдержал паузу. — Один из вас — человек хитрый, ловкий, богато наделенный воображением, сумел незаметно для остальных передать ключи от машины Баринова и пачку сахара своему сообщнику. Затем, через какое-то время, он получил ключи назад и положил их на место, а именно — в карман висевшей в прихожей куртки, после чего преспокойно продолжил игру. Теоретически это мог сделать любой из присутствующих. Как только что выяснилось, каждый из вас выходил в прихожую, поэтому подозрение ни с кого пока не снимается.

— Ну и ну! — в гнетущий тишине присвистнул Эльяков.

Гонтовой заметно побледнел. Кормилин сидел, низко опустив голову. Баринов и Коржов не сводили глаз с майора, при этом Баринов ерзал на стуле, нервно хрустя суставами пальцев.

— Может, кто-нибудь хочет сделать заявление? — Голиков обвел цепким взглядом лица подозреваемых.

— Зарекался, что ноги моей здесь не будет, — запричитал Гонтовой, — так на тебе!

— Ефим, не скули, будь мужчиной, — криво ухмыльнулся Эльяков.

— А ты не каркай! Небось, сам рад-радехонек, что тебя в тот вечер не было с нами.

— Как сказать, Ефим Зиновьевич. У гражданина Эльякова тоже есть причины для беспокойства, — поправил Гонтового майор.

— У меня? Позвольте, а я какое отношение имею к этой истории?

— Самое непосредственное. Вы полностью подходите на роль сообщника, которому были переданы ключи. Алиби у вас нет, плюс странный ночной звонок…

— Нет уж, спасибо, чужого на меня вешать не надо, — непритворно возмутился Эльяков, — Можно пройти в соседнюю комнату?

— Зачем?

— Сообщить, где я находился в ту ночь.

— Пройдите. Валентин, зафиксируй показания, — обратился майор к Нефедову, — потом проверим. Больше никто ничего не хочет сообщить? Тогда продолжим. Сейчас в присутствии понятых будет произведено опознание. Прошу всех пересесть к стене. Это и вас касается, гражданин Эльяков, — Голиков указал возвратившемуся Эльякову куда нужно сесть, а сам выглянул в соседнюю комнату.

— Ну что?

— Утверждает, что до трех часов ночи находился в квартире Гонтового, — торопливо прошептал Нефедов. — Хорошая компашечка!

— Ладно, черт с ним, разберемся! Громов привез Бутовскую?

— Да, они ожидают на лестничной клетке.

— Передай, пусть через пару минут заходят…

— Вера Львовна, посмотрите внимательно, знаком ли вам кто-нибудь из присутствующих здесь людей.

Старушка без робости почти вплотную подошла к сидящим. Все пятеро, затаив дыхание, следили за каждым ее движением. Напряжение достигло кульминации. Наконец она подняла сухую морщинистую руку.

— Этот!..

— Вот теперь, Евгений Петрович, поговорим наедине.

В глазах Коржова промелькнул страх.

— О чем?

— Нам есть о чем поговорить, хотя бы о вашем знакомстве с Натальей Северинцевой.

— О каком знакомстве? Уверяю вас, меня с кем-то спутали. Это досадное недоразумение.

— Недоразумение? — в голосе Голикова зазвенел металл. — Нет, Евгений Петрович, вы хорошо знаете, что это не так. И лишнее тому доказательство — показания соседки Северинцевой.

— Вы готовы верить словам какой-то столетней бабки, потому что это вас устраивает. — Коржов с вызовом посмотрел на майора. — Похож! А если бы она сказала, что я на папу римского похож?

— Мы бы, наверное, запросили Ватикан, — хладнокровно ответил Голиков.

— Чего вы от меня хотите? — теряя самообладание, Коржов вцепился в крышку стола.

— Правды, — неумолимо произнес майор.

Евгения Петровича бросило в жар.

— Я растерялся и пока не знаю, как вас переубедить, — затравленно озираясь, начал он, но Голиков не дал ему договорить.

— Кому вы передали ключи? Эльякову? Саркисову?

— Ах вот как! Выходит, Баринов был прав — вам нужен стрелочник, — презрительно усмехнулся Коржов. — Я никому никаких ключей не передавал, и понятия не имею, кто такой ваш Саркисов. Так и запишите.

— Девичья у вас память, гражданин Коржов. А ведь во время работы в таксопарке вы были на короткой ноге с Григорием Вазгеновичем. Нехорошо забывать старых знакомых.

— Я четыре года как перешел в автосервис, и не обязан помнить всех, с кем раньше работал, — огрызнулся Коржов.

— Значит, имена Петра Моисеева и Леонида Границкого вам тоже ни о чем не говорят? — усилием воли майор заставлял себя сдерживаться.

— В первый раз слышу.

— Мне кажется, Евгений Петрович, вы начинаете терять ориентацию в происходящем. Иначе как объяснить столь глупое и бессмысленное запирательство?

Демонстративно скрестив на груди руки, Коржов невидящим взглядом уставился прямо перед собой. В этот момент в комнату вошел Железнов. Мельком взглянув на Коржова, он приветливо кивнул майору и присел на свободный стул возле двери.

— Видимо, придется помочь вам воскресить в памяти некоторые «забытые» имена, — продолжил Голиков. — Для начала давайте вернемся к событиям далекого детства. Новотроицк, детский дом, Виктор Ферезяев. Или вам более привычна фамилия Борохович?

Глаза у Коржова широко раскрылись, лицо посерело.

— Я не пойму, о чем речь, — наконец выдавил он из себя. — Я сирота и действительно воспитывался в детском доме, но Ферезяева и этого… второго не помню. Столько лет прошло…

— А почему вы об одном и том же человеке говорите во множественном числе? — С иронией спросил майор. — Не слишком ли это наивно звучит?

— В чем вы меня обвиняете? — как ни странно, Коржов начал понемногу приходить в себя. — Называете какие-то имена, намекаете на какие-то знакомства. Все ваши утверждения голословны.

— Да, прямых улик мне пока недостает, — признал Голиков, — но мы их найдем, обязательно найдем. Тайное всегда становится явным.

— Вот тогда и будем говорить, — язвительно бросил Коржов.

— Разрешите, Александр Яковлевич, у меня тоже имеется несколько вопросов к подозреваемому, — Железнов выразительно посмотрел на майора.

— Я отказываюсь отвечать на все ваши вопросы! — выпалил Евгений Петрович. — Вы не имеете права держать меня здесь. Это произвол! Я передовик производства, с пятьдесят второго года в партии…

— Не забудьте упомянуть, что после войны около двух лет проживали в Хролах у тетки Бороховича, — негромко добавил Железнов.

Коржов осекся на полуслове. Пожалуй, не менее удивлен был и Голиков.

— Какой бред… — обескураженно пролепетал Коржов. — Это просто чудовищно…

— Кстати, Александр Яковлевич, вы заметили, что я не обращаюсь к подозреваемому по имени? — продолжил Железнов. — Дело в том, что назвать его Евгением Петровичем Коржовым было бы кощунством по отношению к памяти настоящего Коржова — шестнадцатилетнего партизана, геройски погибшего осенью сорок третьего. Вы, наверно, не подозревали об этом факте «своей» биографии, гражданин Остроградский?

— Нет… нет… это невозможно, — послышалось бессвязное бормотанье.

— Ну что ж, пора поставить все точки над «i». — Железнов подал знак стоящему в дверях Нефедову.

В комнату вошла пожилая женщина в старомодном пальто и свалявшемся пуховом платке. Сделав несколько неуверенных семенящих шажков, она вдруг замерла на месте и, простерев вперед руки, истошно вскрикнула:

— Жора, сынок!..

В ответ раздался леденящий душу вой.